ГОРЕ БИРГЕРА

Биргер истекал кровью, болью, горем, тоскою, от­чаяньем... Весь мир его рухнул, и с каждым новым выплеском крови из ужасной раны на лице королев­ский зять чувствовал, что это сама душа его мало-по­малу источается из тела.

Еще несколько дней назад он не смел ни в малой степени подвергнуть сомнению грядущую победу над всей северной Гардарикой. Еще вчера он беспечно пи­ровал со своим огромным и, казалось, непобедимым войском. Еще сегодня утром он проснулся раньше всех и одним из первых услышал в отдалении чей-то нечеловеческий по силе свист, и что-то подсказало ему о беде, но он не мог в нее поверить. Еще совсем недав­но все казалось не только поправимым, но и вовсе не таким уж опасным, когда он выехал навстречу русам, чтобы сразиться с летящим на него плохо бронирован­ным русским рыцарем; тот и копье держал как-то не совсем умело, легко можно было его убить...

— Это случайность! Это надо заново... — бредил Биргер, будто и впрямь можно было что-то переиграть заново. Но и поверить во все случившееся отказывал­ся разум. Как он мог промахнуться! Как он, один из лучших копейщиков Швеции, мог позволить этому дикарю нанести ему столь обидный и точный удар! Все рухнуло в тот миг — прошлое, настоящее, будущее, прежние битвы и подвиги, вхождение в королевскую семью, предгаданное звание ярла и весь этот нынеш­ний великий поход, который можно было бы прирав­нять к перегринациям Готфрида Бульонского, Боэ-мунда и Танкреда, Рихарда Львиное Сердце, но вместо этого он, Биргер, подобно Фридриху Барбароссе, уне­сен какой-то дурацкой рекой судьбы, и эта Нева стано­вится его Селефой⁸⁹!

Он удивлялся, почему до сих пор не умер. Спина и затылок, ушибленные при падении с лошади, не­стерпимо болели, кровь продолжала течь из раны так, что казалось, она течет из всего его лица. И жгло, не­выносимо жгло, будто весь ад поселился у него в рва­ной дыре под правым глазом.

Еще, когда его только подняли с земли и вновь уса­дили в седло, он ждал, что все встанет на свои места, что его неуспех окажется единственным неуспехом сражения, что доблестные шведские полки отразят внезапный натиск коварных дикарей, и не позднее по­лудня воссияет великая победа. И даже хорошо, что он с такой страшной раной окажется победителем, его бу­дут еще больше любить и почитать.

Но чем больше крови вытекало из полученной ра­ны, тем, казалось, больше и больше обескровливается все его воинство, теряя лучших своих рыцарей. Пал толстяк Маттиас Фальк, пали братья Окербломы, па­ли Сундберг, Биттерстрем, Мертлинк, и гибель неко­торых из них он сам видел оставшимся левым глазом, прижимая к правой кровоточащей половине лица большое полотенце, отданное ему епископом Томасом, по словам которого оно несколько лет назад было при­везено из Иерусалима, где некоторое время пролежало на Гробе Господнем.

Он было приказал отнести его в шатер, где име­лись дорогие снадобья, способные быстро заживлять раны, но в тот же самый миг высокая ставка рухну­ла, потому что какой-то наглый и бесстрашный ди­карь, видите ли, ворвался в нее и подрубил столп, на котором она держалась! Потом ему еще довелось увидеть, как погиб один из его любимейших вои­нов — одноглазый Ларе Хруордквист, который за всю свою жизнь был только однажды ранен, когда и потерял глаз свой.

Что же за люди напали на их стан, и почему, как никогда сильное, шведское войско, укрепленное нор­вежцами и финнами, никак не может расправиться с ними?!

— Кто это такие? — возмущенно спросил Биргер приведенного к нему Вонючку Яниса. — Что это за войско и почему оно такое не маленькое?

— Я не знаю, — растерянно разводил руками Янис.

— Ты виделся с Александром в Хольмгарде?

— Конечно, ведь я докладывал!

— А среди этих его нет?

— Нету.

— А кто тот негодяй, который попал мне своим мерзостным копьем в лицо?

— Я не знаю, но это, кажется, не Александр.

— Тебе кажется или это точно?

— Он похож на того, с которым я встречался, но не он.

— Может, кто-то из его братьев?

— Возможно, это Андрей, хотя я не уверен.

— Так иди же и убей его, иначе я прикажу самого тебя разорвать на клочки!

Биргеру не только Яниса Вонючку хотелось по­рвать в клочья. Рана и ушибы так болели, что он готов был весь окружающий мир свернуть в трубочку, слов­но дурную грамоту, разодрать и бросить в костер, что­бы вместо этой написать грамоту получше.

Он спрашивал, почему к ним с подмогой не идет Улоф, и ему доносили, что королевский ярл не может пробиться через другое русское войско, отрезавшее се­ло от стана Биргера.

— Сколько же их, этих русов?! — гневно недоуме­вал Биргер, стоная и ужасаясь тому, как много уже из него вытекло крови.

Когда солнце поднялось достаточно высоко, битва по-прежнему продолжалась, русы до сих пор не были разгромлены. Куда там! Становилось все более очевидным, что здесь, на правом берегу Ижоры, больше нет у шведов сил, способных продолжать битву. Оборона трещала по швам и рушилась. Еще немного, и было бы поздно рассчитывать на спасение.

— Пора уходить, — почти рыдая, объявил Биргеру брат Торкель. — Увы, но нам надо спасаться, ина­че мы все превратимся или в пленников, или в эйнхериев⁹⁰.

— В Валгалле⁹¹ хорошо, но нам туда рановато, — согласился Биргер. — Приказываю всем нашим и нор­вежцам садиться в шнеки и уходить на противополож­ный берег реки.

— Норвежцы и без твоего приказа туда давно пе­реправились.

— Мерзавцы!

— Зато, если бы мы побеждали, они бы драли глотки, будто это лишь благодаря им.

С трудом удалось перебраться на шнеку, да и то в тот самый миг, когда Биргер и Торкель оказались на ее борту, какой-то дерзкий рус прямо на коне верхом въехал на мостик и почти успел вскочить на корабль. К счастью, его скинули в воду вместе с мостками и на­конец отчалили от этого страшного, залитого швед­ской кровью берега. При погружении на шнеку тяже­лую рану получил сам епископ Томас — кто-то из рус­ских метко попал ему в лоб чеканом. Еще хорошо, что не острым концом, а то бы в Або пришлось назначать другого владыку.

В довершение всех несчастий, когда отплывали, Биргеру пришлось еще стать свидетелем того, как до­блестно погиб верзила Рогер Альбелин. Он не успел попасть на шнеку, остался на берегу и сразился с тем самым негодяем, который чуть было не въехал прямо на коне на их корабль. Увы, Рогеру не удалось как сле­дует проучить мерзавца.

— Давай, Рогер! Давай! Убей его! — кричали с бор­та шнеки Торкель и Нильс Мюрландик, но Альбелин все бился и бился с дикарем и никак не мог одолеть нахала, покуда тот сам не сразил одного из прекрасней­ших рыцарей Швеции, любимца самой королевы.

— О горе тебе, дорогая родина! — застонал Торкель при виде гибели Альбелина.

— Прощай, братец Рогер! — искренне заплакал Нильс. — А ведь мы так и не вписали тогда в грамоту про вшей, как ты просил...

На шнеке у кормчего нашелся мешочек с сушеным аскироном, который подали Биргеру, чтобы тот сам разжевывал и прикладывал к ране. Это оказалось еще одной мукой — во рту пересохло и жевать было невы­носимо, то и дело приходилось сдерживать рвотные позывы. Наконец, разжевав первую пригоршню суше­ной травы, Биргер выплюнул образовавшуюся каши­цу и наложил на рану. Боль обострилась, но через не­которое время кровотечение уменьшилось. Это немно­го приободрило его и вселило надежду на спасение.

Продолжая жевать противную траву и прикладывать получаемую кашицу к пробоине на лице, Биргер уже с противоположного берега левым глазом разглядывал то, что происходило там, где они столь счастливо прожи­ли несколько дней и столь несчастливо проснулись сего­дня. Теперь он мог полноценно окинуть взором картину битвы. Картину ужасающую. Слева он видел полное тор­жество русов — там вовсю вязали пленных, среди кото­рых многие были ранены, и им оказывали помощь, чему оставалось только подивиться, признавая, что эти русы не совсем уж законченные дикари и выродки.

Вдали на Неве можно было видеть несколько шнек, захваченных русами, около десятка. Это не ра­довало, как не радовала и картина происходящего по­средине, где бои уже заканчивались и последние ос­татки его, Биргерова, войска, вяло сопротивляясь, то­же в основном сдавались в плен. Шатры измяты, многие повалены, некоторые даже сожжены. Оживле­ние наблюдалось лишь при шнеках, которые шведы и норвежцы пытались увести от берега, а русы стара­лись захватить.

Иное зрелище представлялось взору в большом ин-германландском селении, где полки Улофа, в целом сохранившие свою численность, держали упорную оборону против конницы и пехоты русов. Отсюда на­прашивался вывод, что Биргеру теперь следует со­брать здесь все войска, переправить их на тот берег, к самому устью, высадить и вместе с Улофом поста­раться перейти от обороны к нападению.

Но что это значило? Это значило, что Биргер дол­жен будет признать свое поражение и полностью войти в подчинение к ярлу Улофу. Это значило, что отныне он утрачивает самостоятельность и становится всего лишь одним из полковников ярла Улофа Фаси. Если вторая половина дня принесет победу шведам, Улоф будет воспет как победитель, а спасенный им Биргер навеки сделается его должником. Разве это хорошо?

От окончательного осознания происшедшего он за­стонал и почувствовал, как теряет силы. В глазах у не­го поплыло, и, когда перед ним возникло свирепое ли­цо лучшего норвежского военачальника Мьельнирна, с горькой усмешкой Биргер невольно подумал: «Это что же, Мьельнирн тоже попал вместе со мною в Вал­галлу? »

— Позволь спросить тебя, Биргер Фольконунг, что случилось с тобой и почему ты валяешь дурака на этом берегу? — прорычал норвежец грозно.

— Мне показалось, что тебе одиноко валять тут дурака, вот я и приплыл к тебе на подмогу, — раздра­женно ответил Биргер.

— Мы все видели, — продолжал наглеть Мьель­нирн. — Вы, шведы, оказались никчемными воинами. Из-за вас погибли многие наши люди, оказавшиеся вместе с вами на том берегу. Пришло время держать ответ, Биргер! Швеция — преступная страна. Мы, нор­вежцы, всегда держали пальму первенства в нашем мире, но вам захотелось стать первыми, и вот теперь мы все страдаем из-за вас.

— Не время сводить счеты, Мьельнирн. Ей-богу, не время! — простонал Биргер голосом умирающего, сам понимая, что этого звероподобного негодяя нельзя разжалобить.

— Вы заманили нас сюда, а сами не могли даже хорошенько разведать обстановку, — продолжал Мьельнирн убийственным голосом. — Как получи­лось, что вы преспокойненько пировали, а в это время сюда пришла столь многочисленная рать дикарей?

— Что произошло, того не переделать, — вздохнул Биргер. — Потом будем сводить счеты. Сейчас надо думать о том, как исправлять сложившуюся пагубную обстановку. Ведь ты же воин не хуже меня и не хуже меня знаешь, что сейчас надо действовать, а не рас­суждать и не искать виноватых.

— Ты еще смеешь сравнивать меня с собой, швед­ская морда! — заорал норвежец, хватаясь за рукоять меча. Торкель встал между ними, тоже держа руку на своем мече. Биргер хотел было еще раз воззвать к ра­зуму Мьельнирна, но только махнул рукой — какой может быть разум у этого болвана, которому все равно кого убивать, лишь бы наслаждаться смертью.

Драка не произошла. Мьельнирн порычал еще не­много и, пылая гневом, удалился.

— Плохо дело, — сказал Торкель.

— Вижу.

— Датчане и норвежцы, сидящие на этом берегу, решительно настроены расправиться с нами. Финны на нашей стороне, но тоже далеко не все.

— Это безумие, Торкель!

— А я всегда говорил, что надо идти сюда только нам, взяв с собой только финнов и готландцев, а всю эту датскую и норвежскую мразь не трогать.

— Что они делают теперь?

— Строятся в боевые порядки, вот что! Они хотят бить нас, Биргер. Нам надо срочно переправляться на тот берег к Улофу.

— И что? Пасть к нему в ножки? — почти проры­дал Биргер.

— Иного выхода нет, — тоже чуть не плакал Торкель.

— Нет, брат, лучше вовсе уйти отсюда и вернуться в Швецию.

— Тогда, брат, нам придется искать службу у дру­гого государя. Эрик не простит нам этого бегства.

— О Боже! Как все было хорошо еще вчера!

Он стонал, не зная, какое принять решение. Един­ственным его успехом за весь сегодняшний день можно было считать лишь победу над кровотечением. Народ­ное средство помогло, заполненная кашей из переже­ванного аскирона страшная рана перестала кровото­чить.

Неподалеку от Биргера врачи колдовали над епис­копом Томасом, который до сих пор не пришел в себя, хотя продолжал дышать и, судя по всему, не торопил­ся в свой католический рай.

Наступил полдень. На другом берегу сражение шло уже на подступах к селу, где Улоф пока успешно сдер­живал русский натиск. Понимая всю чудовищность своего положения, Биргер все больше склонялся к при­нятию самого неожиданного решения — дождаться боя с норвежцами и датчанами. Не только не препятст­вовать разгорающемуся противоборству, но и, как можно старательнее, поспособствовать ему. В таком случае можно будет впоследствии говорить так: мы хо­тели переправиться на тот берег и влиться в ряды Уло-фа, но в этот миг норвежцы под предводительством болвана Мьельнирна и датчане, руководимые ковар­ным и трусливым Кнудом Пропорциусом, совершили предательство, возможно, замысленное еще накануне похода, напали на наших и вынудили принять бой.

— К тебе еще Кнуд Пропорциус явился, — объя­вил Торкель.

— Весьма кстати, — усмехнулся Биргер, и когда Кнуд встал перед ним не менее гневный, чем норвеж­ский придурок Мьельнирн, он надменно спросил его: — Чего тебе надо, рыцарь Кнуд?

— Ответа, — не менее надменно произнес Пропорциус. — Что происходит, и какие решения готов пред­принять зять короля Эрика?

— Я как раз хотел послать к тебе Торкеля, чтобы он передал следующее: все войска финнов, норвежцев и датчан, ввиду сложившейся тяжелой обстановки, отныне полностью переходят в мое подчинение. Я тре­бую беспрекословно исполнять любые мои приказа­ния. Я буду безжалостно пресекать любые попытки кого бы то ни было не подчиняться мне. Ясно?

Лицо Кнуда налилось еще большим негодованием.

— Мне странно слышать столь повелительное и требовательное «я» от человека, проигравшего битву и находящегося в столь плачевном состоянии, — раз­дувая ноздри, произнес датчанин. — Мне необходимо вернуться к своим воинам и обсудить твои решения,
Биргер Фольконунг. Я пришлю человека с ответом.

— Нильс! — позвал Биргер коротышку Мюрландика, когда Пропорциус с важным видом удалился.

— Что угодно моему господину? — спросил тот.

— Надеюсь, ты еще хранишь мне верность? Наде­юсь, ты не забыл все благодеяния, которыми Фольконунги всегда осыпали Мюрландиков? — хитроумно начал Биргер.

— Видит Бог! — прижав руку к сердцу, ответил верный Нильс.

— В таком случае, я хочу поручить тебе важное де­ло. Ты должен отправиться к Мьельнирну и передать ему слово в слово следующее: «Биргер Фольконунг приказывает тебе и всему норвежскому воинству от­ныне беспрекословно подчиняться любым решениям, принимаемым братьями Торкелем и Биргером Фольконунгами и, в первую очередь, явиться и просить
прощения за все грубые слова, произнесенные Мьельнирном по отношению к шведскому доблестному ры­царству и самой короне Швеции». Запомнил?

— Запомнил, — побледнев, ответил рыцарь Нильс.

— Тогда ступай к Мьельнирну, — отправил его Биргер.

— Так вот ты что задумал... — пробормотал Торкель, когда Мюрландик удалился. — Что ж, возможно, это самое мудрое решение... Но и самое чудовищное.

Стали с нетерпением ожидать возвращения Нильса. Торкель занялся построением войск. Тем временем от врачей поступило сообщение, что епископ Томас пришел в сознание и явно чувствует себя лучше. Очень хорошо — пусть будет свидетелем восстания норвежцев и датчан!

Полдень заканчивался, солнце медленно трону­лось к закату. Наконец бледный и горестный явился оруженосец Нильса с ужасным известием о том, что норвежский военачальник Мьельнирн, придя в бе­шенство, собственноручно лишил жизни рыцаря Мюрландика.