Quot;ЦЕННОСТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЛИЧНОСТИ". ПРОЗА 90-х гг.

Беспредельные человеческие возможности и неспособность их реализовать - вот что волновало писателя. В заметке "Фольклор и литература" он расшифровал свое представление о причинах такой двойственности: извечно подстерегает людей борьба двух начал - "силы духа" и "силы тела". Куприн верил в преодоление низменных плотских влечений возвышенными духовными устремлениями.

Таким был смысл купринских раздумий о мире. В художественном творчестве они, разумеется, неизмеримо обогатились, вобрав обильные и глубокие наблюдения за жизнью. Всюду, однако, сохранялось пристальное внимание к изначальным диссонансам человеческого поведения. Разгадка неожиданных психологических смещений влекла Куприна. В центре его произведений не события или отношения героев, а взрывная коллизия, открывающая подспудные душевные движения. В конкретно-социальных ситуациях проступали вечные, бытийные противоречия.

Долгие годы чуть ли не единственной заслугой Куприна считали глубокую симпатию к трудовым низам общества. Демократизм действительно проявился во множестве его произведений. Но были десятки других, где речь о социальных контрастах даже не заходила. Тем не менее значение этих вещей в творчестве (*100)Куприна и литературе эпохи бесспорно. Да и демократизм писателя выражался не в пассивном сочувствии страждущим, а в осмыслении причин, парализующих или пробуждающих их нравственные запросы.

"Дознание" (1894), принесшее Куприну первый успех, было написано на острую тему времени - о бесчеловечных армейских порядках. Подпоручик Козловский, случайно употребив татарское слово "инай" (мать), вызывает признание солдата Байгузина в его мизерной краже (голенища от сапог и 37 копеек), за что несчастного подвергают жестокому телесному наказанию. На такой простейшей сюжетной канве выткан сложный психологический рисунок рассказа.

Куприн оттеняет исходное состояние героев: "жалкую пришибленность" Байгузина и растерянность вынужденного вести допрос Козловского. Оба подчинены независящим от них обстоятельствам. Лишь на миг, при упоминании о матери, пробуждаются живые эмоции солдата. Затем он снова впадает в прострацию, из которой не выходит даже во время избиения розгами. Самое мучительное для себя наблюдение делает Козловский: "...татарин и вины своей, как видно, не понял, и за что его бьют - не знает толком". Чувства и мысли как бы отлетели от Байгузина; в его криках под розгами "отозвалось страдание истязуемого молодого тела" - не души. Совершенно страшное преступление - подавлена одухотворенная природа человека.

Вот подлинно купринское, философско-нравственное прочтение социальных противоречий. Но оно вовсе не ограничено негативными явлениями. Пафос рассказа в открытии каких-то дотоле дремлющих душевных сил Козловского. Он вдруг замечает в себе "тонкую и нежную связь" с татарином. В период экзекуции солдата болезненное самобичевание у Козловского предельно возрастает, а "странная духовная связь" с наказуемым укрепляется.

В любой реальной ситуации Куприн выражал свои представления о сущности бытия. А произведения писателя чаще рассматривались лишь как разоблачение социальных противоречий.

Многие рассказы армейской темы ("Ночлег", 1895; "Прапорщик армейский", 1897; "Поход", 1901) построены именно так. Постепенно накапливаются, как кажется, малые факты. Их однообразное следование перебивается каким-то душевным порывом героя. Авилова ("Ночлег") внезапно охватывает "тяжелая, острая скорбь", вызванная одним из давнишних безнравственных поступков, ранее привычных для него. Скучные полковые обязанности прапорщика армейского оттеснены очарованием и мукой запретной любви. Участие в военном учении неожиданно открывает Яхонтову ("Поход") "тусклый, томительный, давно-давно знакомый бред" окружающего и собственных мыслей.

В этих и других произведениях Куприн, мастер конкретно-бытового повествования, не завершает, точнее, заканчивает своеобразно избранную сюжетную ситуацию. Возникшие обстоятель(*101)ства ставят перед героем вопросы общечеловеческого характера. Финал бытийного звучания и венчает, казалось бы, обыденные сюжеты без уточнения исхода событий.

Глубины души интересовали Куприна. Немудрено, что его привлекла самая неуловимая сфера - человеческое подсознание. В нем видел писатель импульсы многих поступков и состояний, особенно тех, что вызваны потрясением людей. С такой точки зрения найдены оригинальные повороты вечной темы жизни и смерти в рассказах "Воробей" (1895), "Игрушка" (1895), "Мясо" (1895), "Ужас" (1896).

Постижение смысла земного бытия привело Куприна к созданию аллегорических и притчеобразных форм прозы: "Аль-Иасса" (1894), "Столетник" (1895), "Жизнь" (1895), "Собачье счастье" (1896). Обобщенно и образно, с привлечением легендарных сюжетов ("Аль-Иасса") или с помощью авторской фантазии, иногда в духе Андерсена воплощены здесь вечные законы жизни. Мотивы обновляющегося мира, служения подлинной красоте, активной силы духа рождали оптимистический настрой произведений. Однако от заблуждений не были свободны и обитатели сказочного царства.

Куприн настойчиво искал путь проникновения в сущностные проявления человеческой натуры. Такую возможность давали острые переживания, а среди них самые напряженные, разнообразные, рожденные в испытаниях любви. Так определилась заветная тема писателя.

В ранней прозе К. Гамсуна Куприн заметил характерное и для себя стремление углубиться в чувство, возносящее "в бесконечную высь ценность человеческой личности", и в то, что хиреет в "цепях условности". Близким Куприну было гамсуновское равно поэтическое восприятие как "нежного, целомудренного благоухания" любви, так и "трепета, опьянения" чистой страсти. Русский писатель, однако, имел склонность к сложному переплетению всех этих начал в человеческой душе. Потому, видимо, внутренним динамизмом, психологической правдой обладали уже ранние его сочинения.

В купринской прозе 90-х - начала 900-х гг. много рассказов о гибели любви, красоты ("К славе", 1894; "Святая любовь", 1895; "Погибшая сила", 1900), о зыбкости любовных союзов ("Страстная минута", 1895; "Одиночество", 1898), об уродливой чувственности ("Наталья Давыдовна", 1896). Их роднит одна черта. Всюду речь о странном расточении врожденных способностей, о "погибшей силе". Печальное наблюдение. И все-таки очень важны для автора первоначальные, пусть нереализованные возможности человека. Некоторые дисгармоничные натуры вызывают к себе почти сочувствие ("К славе", "Страстная минута").

Особенно дороги Куприну яркие порывы личности. В столкновение с жестокостью, эгоцентризмом вступают юные женщины ("Лолли", 1895; "Аllez!", 1897). Различными средствами писатель создает поэтическую, хотя отнюдь не идеализированную, (*102) атмосферу поклонения героиням этих рассказов, идущим на самоотвержение во имя своей любви. Куприна всегда поражало соединение "детской чистоты сердец с хладнокровной отвагой" - качество, которое он выделял в сочинениях Р. Киплинга, А. Дюма, Д. Лондона и сам блестяще, с тонким психологизмом выразил в женских образах "Лолли" и "Аllez!". Но у русского писателя очаровательные циркачки не избегают опасных заблуждений. Свою страсть Лоренцита и Нора отдают грубым, примитивным мужчинам. Печально или трагически кончается история безрассудной смелости.

Совсем, видимо, не случайно Куприн высоко ценил в поэзии Бунина "грациозную, задумчивую любовь". Писателя восхищали утонченные души, их глубокое понимание мира. От целого ряда рассказов - "Первый встречный" (1897), "Сентиментальный роман" (1901), "Осенние цветы" (1901) - исходит свет трепетной и животворной любви. Одаренные столь редкой способностью, герои Куприна все же не обретают счастья, то не находя отзыва в сердце избранника, то не умея продлить "волшебную сказку" сокровенных отношений. Прощание с промелькнувшей радостью, печаль воспоминаний окрашивают исповедь одинокой души.

Куприн создал десятки очень разных, порой весьма романтичных любовных историй - его рассказы увлекательны и поучительны. Между тем вовсе не желанием заинтриговать читателя руководствовался автор. Интимные переживания он изображал как естественное, раскованное проявление духовной сущности человека. Этот подход не был забыт и в работе над крупными произведениями.

В ранней прозе Куприна центральное место занимают две большие повести: "Молох" (1896) и "Олеся" (1898). Обе были написаны по личным впечатлениям автора от пребывания в Донецком бассейне и в Полесье (Волынская губерния). Совершенно разнородный материал лег в основу "Молоха" и "Олеси", определив неповторимость их содержания и формы. Тем не менее повести тесно связаны между собой и с рассказами общим творческим поиском. Всюду Куприна интересовало противоречивое внутреннее состояние его современника.

Обычно в "Молохе" замечали и ценили один мотив - эксплуатацию рабочих буржуазией. Куприн действительно ранее других в литературе этих лет отразил трагическое положение трудящихся масс, их бунт против заводского начальства. Убедительно (в повести писатель использовал свои очерки о донецких предприятиях) были воссозданы гибельные условия подневольного труда, "железный закон борьбы за существование" голодных людей, вынужденных для выгоды капиталиста сжигать свою собственную жизнь. Завод уподоблен кровожадному языческому богу Молоху, "требующему теплой человеческой крови". А олицетворена эта гнусная власть в предпринимателе Квашнине.

Столь острый социальный конфликт все-таки не стал ведущим (*103)в повести. Она посвящена более сложной проблеме, которой мучается главный герой - инженер Бобров. Мысли о заводе лишь часть его раздумий о мире. С горечью говорит Бобров своему другу, доктору Гольдбергу: "Хороша, нечего сказать, ваша цивилизация, если ее плоды исчисляются цифрами, где в виде единиц стоит железная машина, а в виде нулей - целый ряд человеческих существовании!" Машинная цивилизация, голый технический прогресс, нулевые возможности людей... Герой "Молоха" рассуждает о том, что определяет взгляды самого Куприна на судьбу современного ему общества. Все в этой судьбе безысходно: забиты, как истязуемая хлыстом лошадь на скачках, трудовые "низы", но морально изуродованы и привилегированные "верха".

Тягостные для Боброва наблюдения за насквозь безнравственной заводской "элитой" составляют ведущую линию повести. Умный и чуткий инженер сразу понимает ничтожность своего окружения и не скупится на иронические оценки (усиленные авторской характеристикой) управляющего Свежевского, супругов Зиненко, их пятерых дочерей. Только в связи с зарождающимся чувством к Нине Зиненко Бобров жаждет "минут, соткавших какие-то нежные, тонкие узы" между ними. Но скоро убеждается: Нина хочет и умеет торговать своей красотой. Предельное отвращение вызывает Квашнин - внешним уродством, жестокостью, развращенностью, наглыми претензиями: он провозглашает себя и себе подобных "солью земли", "избранниками целой нации". В порыве ненависти к богачу, презрения к его прихлебателям Бобров хочет, но не может взорвать "сердце завода" - паровые котлы.

За потоком горьких наблюдений героя четко вырисовывается план авторских обобщений. Все суждения Боброва углублены в повествовании. А более всего пристальный взгляд писателя прикован к самому Боброву. В трудный миг некто "посторонний", "как будто сидевший внутри него", упрекает инженера с "ядовитой насмешкой" в "немощности духа".

В первой редакции "Молоха" Бобров взорвал паровую машину. Если бы сохранился этот эпизод (снятый по цензурным соображениям), суть образа, думается, не изменилась бы. Перед нами драма честного, по природе доброго, смелого человека, не сумевшего найти себя. Он не знает, что чувствует к Нине и чего хочет сам: отдаться "прелести существования" или искать высокий смысл бытия. Боброва гнетет "давно знакомая, тупая и равнодушная тоска". Личные потрясения, всеобщее смятение, вызванное бунтом рабочих, поселяют хаос в его сознании. Квашнин кажется Боброву "окровавленным, уродливым и грозным божеством", тени деревьев - нелепо пляшущими призраками, толпа бунтовщиков пугает "смутным и зловещим гулом", несчастный теряет "способность опознаваться...". Исход такого положения, видимо, уже не важен: уничтожить "сердце завода" или впасть в нервный припадок, чем и венчалась в конечном варианте повесть.

(*104)Гибель душевной чистоты в людях, бездорожье лучших из них - самые страшные для Куприна следствия "железной" цивилизации. (Потому и хочет Бобров взорвать котлы - источник ее кабалы.) В области, не подвластной Молоху, ищет Куприн свой идеал. И приходит к поклонению исключительной личности - так называемому "естественному человеку". Впервые этот образ появился в поэтической повести "Олеся".

Внешний и внутренний облик купринской героини побуждает вспомнить Марьяну из "Казаков" Л. Толстого. Отношения между "цельной самобытной, свободной натурой" и рефлексирующим посланцем цивилизованного мира сближают повести писателей. Однако автору "Олеси" близок пафос и "Власти тьмы". Полесская деревня у Куприна "окутана тьмой", разобщена, бесчувственна.

Все, кроме главной героини, участники событий: "упорно необщительные крестьяне", полесовщик Ярмола, Бабка Мануйлиха да и сам рассказчик Иван Тимофеевич (от его лица ведется повествование) - связаны с определенной социальной средой, скованы ее законами и очень далеки от совершенства.

Сначала незаметна, завуалирована душевная ограниченность Ивана Тимофеевича. Он будто мягок, отзывчив, искренен. Олеся тем не менее верно говорит о своем возлюбленном: "...вы хотя и добрый, но только слабый. Доброта ваша не хорошая, не сердечная..." На сей раз слабость совсем другого рода, нежели у Боброва: отсутствуют цельность и глубина чувств. Не сам испытывает, а другим причиняет боль Иван Тимофеевич.

Одна Олеся, взлелеянная матерью-природой, выросшая вдали от фальшивых общественных устоев, сохраняет в чистом виде изначально присущие человеку способности. Автор явно романтизирует образ "дочери лесов". Но ее поведение, психологически тонко мотивированное, позволяет увидеть реальные перспективы жизни. Наделенная небывалой силой душа вносит гармонию в заведомо противоречивые отношения людей. Столь редкий дар выражается в любви девушки к Ивану Тимофеевичу. Олеся как бы возвращает, к сожалению, ненадолго, утраченную им естественность переживаний. А земля и небо украшают встречи возлюбленных: сияние месяца "таинственно расцвечивает лес", березы одеваются "серебристыми, прозрачными покровами", "плюшевым ковром" мха устилается путь...

Только слияние с природой (вовсе не патриархальный общинный уклад, как у Л. Толстого) дает чистоту и полноту душевному миру.

"Олеся" - звено "полесского цикла" произведений: "Лесная глушь" (1898), "Серебряный волк" (1901), "На глухарей" (1906). Всюду чувствуется притяжение к "Запискам охотника" Тургенева. Герои, цель, стиль рассказов Куприна, конечно, совершенно новые. Но он так же очарован красочным краем, увлечен разгадкой его обитателей. "Лесной симфонией" называли "Олесю" первые рецензенты.

(*105)В ранней прозе во многом проявились творческие принципы Куприна. Он был убежден: "писатель должен изучать жизнь". И сам, как уже говорилось, не боялся коснуться любых подробностей: темных человеческих страстей, неэстетичных деталей быта.

Куприн был мастером насыщенного информацией и стремительного повествования. В одном абзаце, иногда предложении совмещалось обилие самых разнообразных сведений. Что, однако, не мешало, а оттеняло динамизм переживаний героя. Для больших произведений ("Молох", "Олеся") такой подход естествен. Здесь каждый штрих важен для восприятия Боброва, Ивана Тимофеевича. Но и в маленьких рассказах внимание к окружению главного лица не слабеет. Человек, интересующий автора, вправлен в живую картину самостоятельного значения. Так написаны "Брегет", "Чудесный доктор", "Счастливая карта", "Тапер", десятки других коротких произведений.

При столь многоцветном тексте особую роль приобретала его акцентировка. Заповедью искусства для Куприна была определенность художнической позиции: "Знай, что собственно хочешь сказать, что любишь, а что ненавидишь" (разрядка автора). Свой взгляд он выражал эмоционально, убедительно, но чаще опосредованно.

Немудрено, что Куприн широко пользовался формой "рассказа в рассказе". Субъективное восприятие очевидца или активного участника событий помогало увидеть их глубинный смысл. Ставка на "чужую" речь по-разному проявилась в длинном ряду произведений: "Святая любовь", "Блаженный", "Лолли", "Погибшая сила", "Олеся" и пр.

При объективированном повествовании писатель осваивал иные приемы "вмешательства" в происходящее. В рассказ он вкрапливал собственные наблюдения над тем, что свойственно людям вообще и своеобразно пережито героями. Так были расширены представления о тяжком труде цирковых артистов ("Аllez!"), мироощущение молодоженов ("Одиночество"). Чаще автор избегал прямых суждений. Тогда все определял характер повествования. Обилие выразительных деталей, длительное их нанизывание стали проводником авторской оценки.

Тип изложения выражает те или иные позиции писателя. В "Сентиментальном романе", "Осенних цветах" есть неточные цитаты из элегий Пушкина. Рассказы Куприна и воспринимаются элегиями в прозе, печально-просветленным прощаньем героинь с жизнью, любовью, раздумьем о прошлом, отшумевшем счастье. Переживания так утонченны, так близки к "загадочной черте знания", так сосредоточены в одном своем качестве, что нет сомнения: поэтизируется духовное единение даже с минувшим, но прекрасным мгновением.

В творчестве Куприна первого десятилетия проявился уже зрелый талант.

(*106)