Деструкция стоимостных отношений «со стороны потребления».

Роль полезностных оценок в формировании стоимостного от­ношения не менее важна и существенна, чем роль издержек произ­водства. Сегодня, по мере усиления роли личностного фактора, по­лезность не только не утрачивает своего прежнего значения, но за­нимает особое место в ряду факторов, определяющих закономер­ности обмена деятельностью и ее продуктами.

Глубинная причина подобного положения дел заключена в ха­рактере деятельности современного человека. В экономическую эпоху, когда основной задачей людей оставалось обеспечение свое­го материального существования, производство не только противо­стояло потреблению как автономная сфера, но и происходило в ус­ловиях, когда фактически любое материальное благо имело полез­ность и могло быть потреблено если не его создателем, то другими членами общества. В этой ситуации полезность оставалась как бы фоном, а количественная величина стоимости определялась преж­де всего издержками производства. В постиндустриальном обще­стве положение меняется: безграничная экспансия производства, предполагающая возможность его увеличения без пропорциональ­ного роста затрат труда и ресурсов, делает малозначимой кванти-фикацию издержек, тем самым передавая полезностым факторам определяющую роль в количественном измерении пропорций об­мена. Таким образом, когда издержки по созданию того или иного блага перестают быть значимым фактором, способным ограни­чить масштабы его производства, главная роль в определении ве­личины стоимости продукта закрепляется за его полезностными оценками.

Рассматривая деструкцию стоимости со стороны потребления, необходимо прежде всего обратить внимание на модификацию структуры потребностей, усложнение процессов потребления и все меньшую обусловленность таковых материальной стороной жизни человека. Не отказываясь от того, чтобы максимизировать удовлет­воренность условиями жизни (это всегда было и останется целью любой осознанной деятельности), люди сегодня все более активно ищут и находят такую удовлетворенность вне сферы материально­го потребления. Определяя свои основные потребности и жела­ния как всецело субъективные, человек впервые конституирует их именно как свои личные потребности, как свои личные желания, не идентичные потребностям и желаниям других людей не только в количественном, но и в качественном отношении. Это стимулирует быстрое развитие производства индивидуализированных и единич­ных продуктов, в максимальной мере соответствующих запросам конкретного потребителя. В результате имеет место то, что социо­логи уже сегодня отмечают как снижение субъективной ценности продуктов массового производства. Тем самым затрудняется оп­ределение стоимости как объективной категории: если прежде, в индустриальном обществе, индивидуальные потребности в мате­риальных благах, сталкиваясь с ограниченностью их предложения, создавали и поддерживали состояние рыночного равновесия, то теперь потребности нового типа, формирующиеся на основе стрем­ления личности к самореализации, не могут быть усреднены таким образом, чтобы во взаимодействии с усредненными издержками определять пропорции обмена.

Современные социологи отметили данный феномен, указав, что новое содержание полезности заключено не столько в универсаль­ной потребительной стоимости продукта, сколько в его высокоин­дивидуализированной символической ценности (sign-value). По их мнению, «постмодернистская культура... [не только] в большей мере способствует потреблению благ как символических ценностей, чем как потребительных стоимостей»[105], но и изменяет сам характер потребления, которое Ж. Бодрийяр называет consumation в проти­воположность традиционному французскому consommation[106]. Фе­номен символической ценности, хотя и рассматривается как одна из форм проявления полезности, следующая за потребительной сто­имостью, подразумевается как более сущностным, так и более гло­бальным. Развивая комплексное понимание символической ценно­сти как категории, не только логически, но и исторически замеща­ющей потребительную и меновую стоимость в качестве основного мотива производства, исследователи выделяют три стадии в про­цессе становления стоимостных отношений по признаку домини­рования той или иной субстанции на каждой из них: натуральную, товарную и структурную - и отмечают возможность формирова­ния основ четвертой. «На первой из них, — пишет Ж. Бодрийяр, — господствовали натуральные отношения, и представления о стоимо­сти возникали на основе естественного восприятия мира. Вторая базировалась на всеобщем эквиваленте, и стоимостные оценки складывались в соответствии с логикой товара. Третья стадия управля­ется кодом, и стоимостные оценки здесь представляют собой набор моделей. На четвертой, фрактальной стадии стоимость не имеет совершенно никакой точки опоры (курсив мой. —В. И. ) и распрос­траняется во всех направлениях, занимая все промежутки без ка­кой бы то ни было основы... На фрактальной стадии не существует больше никакой эквивалентности — ни натуральной, ни всеобщей... В самом деле, мы не можем более говорить о стоимости»[107]. Разделе­ние потребительной стоимости и символической ценности доста­точно широко признано социологами, но не получило должной под­держки среди экономистов. И то, и другое вполне объяснимо: со­временные философы рассматривают мотивы и цели человека как во все большей мере определяющие и потребление, и производ­ство, а экономисты стремятся, как и ранее, объяснять складываю­щиеся на рынке уровни цен исходя из взаимодействия традицион­ных факторов и полагают, что любые изменения этих факторов ве­дут лишь к модификации стоимостных отношений, а не к их пол­ному преодолению.

Такой подход, однако, представляется нам устаревшим. Сегод­ня следует прежде всего обратить внимание на то, что в той степе­ни, в какой не сводимая к абстрактному труду деятельность работ­ника интеллектуальной сферы создает неквантифицируемые издер­жки производства, индивидуализированное статусное потребление, в котором человек выражает себя как уникальная личность, форми­рует неквантифицируемую полезность потребляемых благ. Как ник­то не может воспроизвести созданное человеком новое знание, так никто не может признать объективной полезность, содержащуюся в том или ином благе для конкретного потребителя. Данное свой­ство предметов статусного потребления углубляет процессы, свя­занные с экспансией знаний и информации как основного ресурса производства, и усугубляет количественную неисчислимость сто­имостных характеристик продукта.

Более того, люди, ориентированные на развитие своих способ­ностей и собственной личности, способны считать целесообразны­ми действия, не преследующие материальной выгоды и не согласу­ющиеся с принципами «экономического человека». Современная структура мотивов деятельности такова, что некая определенная полезность имеет неизмеримо большую ценность для одного кон­кретного человека, чем для большинства других, а некоторые по­лезности вообще не могут быть объективированы вне конкретной личности. Такие полезности невозможно учесть в теории стоимос­ти; их формирование происходит в условиях, когда человеческая деятельность уже не соизмеряется с активностью других людей ни по формам и результатам, ни по мотивам и предпосылкам. Таким образом, с переходом к постиндустриальному, и далее — к пост­экономическому обществу индивидуальные полезности проявляют­ся в своем непосредственном виде, а не через трансформацию в объективные общественные оценки.

В постиндустриальной хозяйственной системе роль полезностных оценок в формировании стоимостного отношения не менее важна и существенна, чем роль производственных факторов, и сам перенос акцента с издержек на полезности свидетельствует о зна­чительной его модификации. В индустриальном обществе произ­водство противостояло потреблению как автономная сфера, полез­ность любого продукта, как мы отметили выше, оставалась как бы фоном, на котором стоимость определялась издержками производ­ства. В постиндустриальном обществе положение меняется: рас­ширение производства становится возможным без пропорциональ­ного роста затрат труда и ресурсов, квантификация издержек ста­новится все более затруднительной, а полезностные факторы уси­ливают свою роль в количественном определении стоимостных пропорций.

Специфика соизмерения издержек и полезностей на различных этапах развития стоимостного отношения может быть представле­на следующим образом.

Первый этап соответствует классическому индустриальному обществу, в котором любая деятельность мотивирована утилитар­ным образом, любой продукт может быть воспроизведен в неогра­ниченном количестве, издержки на производство каждой дополнительной его единицы не отличаются радикальным образом от из­держек по производству прежних единиц того же продукта, субъекты рынка ориентированы на потребление унифицированных благ, не имеют ярко выраженных предпочтений и следуют принципу мак­симизации полезности продукта при минимизации цены. Именно на этом этапе классическая теория стоимости адекватно описывает реальное положение дел. Любой вид труда сводим к труду абстрак­тному, а полезность производимого продукта отражает возможность его использования широким кругом лиц. В таком случае обществен­ные издержки, соотносясь с общественной полезностью, консти­туируют стоимость в классическом смысле данного понятия и де­лают возможной ее квантификацию.

Второй этап соответствует началу преодоления закономерно­стей индустриального строя. По-прежнему фактически любая про­изводственная деятельность может быть признана утилитарно мо­тивированной, любой продукт может быть предложен рынку в неог­раниченном количестве, однако, во-первых, потребности переста­ют быть столь же унифицированными, как прежде; во-вторых, труд широкого круга работников не сводится к простому труду, не квантифицируется в единицах абстрактного труда; в-третьих, создание дополнительного количества единиц того или иного блага все чаще означает его тиражирование, а не воспроизводство, в результате чего издержки могут радикально отличаться от издержек по созданию оригинального продукта. На этом этапе как издержки, так и полез­ности утрачивают свой универсальный общественный характер и становятся индивидуальными потребностями и издержками. Пос­леднее означает, что и потребности, и издержки производства не обязательно сводятся к общественным категориям, но еще могут быть представлены как их модификации. Стоимостные характери­стики не получают прежней четкой квантификации, но сохраняют свое значение как регуляторы производства. Этот этап соответствует периоду становления постиндустриального общества, характери­зующемуся трансформацией потребительских предпочтений.

Третий этап отражает специфику современного периода раз­вития постиндустриального общества. В этот период радикально снижается роль материальных мотивов деятельности. Сама она не только становится несводимой к абстрактному труду в количественном отношении, но и в качественном меняет свой характер: основ­ную производительную функцию в новом обществе начинает вы­полнять не труд, а творчество. Определяющим мотивом деятельно­сти становится самосовершенствование личности, а непосредствен­ным результатом — обретение ею новых качеств, наращивание твор­ческого потенциала. Таким образом, на этом этапе имеет место перенос акцента с индивидуальных издержек и полезности на субъективные издержки и субъективную полезность продукта. Все более востребованным объектом потребления становится некая система знаков и символов, и поэтому, как мы отмечали выше в среде социологов все более широкую поддержку находит вывод согласно которому современный период характеризуется домини­рованием символической ценности.

Этот этап характеризует собой закат экономической эпохи. Но­вые производственные отношения, в которых отражается стремле­ние не столько к возмездному обмену, сколько к интерперсонально­му взаимодействию творческих личностей, напоминают явление весьма характерное для ранних этапов становления экономическо­го общества и называемое дарообменом. Специалисты, изучающие экономическую историю, отмечают, что сегодня этот феномен воз­рождается на качественно новом уровне в ходе становления специ­фической хозяйственной системы (gift economy), основанной на безвозмездном предоставлении человеком благ в распоряжение других членов общества. Этот процесс развивается в тесной и пря­мой связи с повышением социальной роли науки и знания.

Говоря о подрыве стоимостных отношений по мере становле­ния постиндустриальной хозяйственной системы, было бы целесо­образно различать формальный и сущностный уровни его рассмот­рения.

На формальном уровне мы отмечаем нарастание технологичес­ких изменений, формирующиеся новые предпочтения потребите­лей, превращение знаний и информационных ресурсов в основной фактор современного производства, что обусловливает технологи­ческую либо консумационную невоспроизводимость того или ино­го блага. Как следствие, становится невозможным определять сто­имость через воспроизводственные затраты, причем это относится не только к издержкам воспроизводства аналогичного блага, но и к затратам, требующимся для создания оригинального продукта. Это обусловлено, прежде всего, несводимостью интеллектуальной дея­тельности к другим видам активности. Таким образом, на формаль­ном уровне анализа мы констатируем усиливающуюся неквантифицируемость затрат, необходимых для производства того или иного блага. Не устраняя стоимость как таковую, этот феномен в значи­тельной степени разрушает количественную определенность сто­имостного обмена.

Говоря о сущностном уровне подрыва стоимостного отноше­ния, мы имеем в виду гораздо более сложную совокупность явле­ний, базирующихся на меняющейся мотивации человеческой дея­тельности. Они знаменуют собой радикальный качественный сдвиг: будучи свободным от материальных мотивов, творчество, в отли­чие от труда, не конституирует себя как сущность, противостоя­щую внешним полезностным характеристикам. Следовательно, речь больше не может идти о модификации стоимости, она именно ус­траняется по мере того, как устраняется одна из сторон самого стоимостного отношения.

Таким образом, становление и прогрессивное развитие стоимо­стных оценок и отношений были в известной мере идентичны ста­новлению и развитию общественного производства, социализации производителей. В той же мере деструкция этих отношений обус­ловлена индивидуализацией человека и как производителя, и как потребителя. Прогрессирующая десоциализация и деобъективизация индивидуальных интересов личности и мотивов деятельности современного человека приводят к деструкции стоимостных отно­шений и, следовательно, преодолению закономерностей рыночно­го хозяйства.

Вся история экономической эпохи может быть рассмотрена как становление рыночной системы, достижение ею своего зрелого состояния и неизбежный упадок. На восходящем этапе товарное хозяйство выступало пусть не как наиболее заметный, но как важ­нейший источник эволюции производства, как отношение, медлен­но, но верно разрушавшее господствовавшую неэкономическую систему. Товарные отношения постепенно все более жестко связы­вали экономический интерес максимизации потребления с произ­водством продуктов, признаваемых общественной потребительной стоимостью.

На этапе достижения рыночной системой своих зрелых форм количественная экспансия товарных отношений приобрела каче­ственно новые черты. Резко расширился круг вовлеченных в товар­ные трансакции благ: распространившись сначала на средства и орудия производства, в затем на землю, товарные отношения по­глотили впоследствии и саму способность к трудовой деятельно­сти — рабочую силу. С этого момента возникло рыночное хозяй­ство как высшая форма товарного производства, и первоначальные цели товарного обмена трансформировались в стремление к мак­симизации стоимости как всеобщего эквивалента, а рыночные прин­ципы быстро распространились на те сферы деятельности, где преж­де господствовали товарные отношения.

* * *

Однако функционирование завершенной экономической систе­мы подготавливало условия для ее кризиса и упадка. Быстрое раз­витие производительных сил привело, с одной стороны, к удовлет­ворению базовых материальных потребностей значительной части общества; с другой — возвысило статус знаний, превратив их в производительную силу. Это расширило внутренний потенциал личности, и, в конечном счете, позволило ей выйти за пределы тра­диционной мотивации. В этих условиях, однако, функционирова­ние стоимостных отношений может быть только иллюзорным; ре­альный базис для них оказывается изжитым.