Самодостаточность постиндустриальной цивилизации.

Итак, в последние годы вполне очевидными стали новые явле­ния, характеризующие состояние дел в мировой экономике. Обес­печив значительную автономность от источников сырья и внешних рынков, постиндустриальный мир локализовал торговые потоки в пределах своих основных субъектов, сократив торговый обмен с развивающимися странами. Параллельно с этим шло замыкание инвестиционных потоков, во все большей степени ограничиваю­щихся Соединенными Штатами и Западной Европой. И наконец, естественным следствием такого положения дел стало сокращение масштабов миграции населения постиндустриальных стран, со­провождающееся ее активизацией на границах постиндустриаль­ной цивилизации и остального мира. Все эти факторы свидетель­ствуют, на наш взгляд, о том, что концепция глобализации, ставшая столь популярной на протяжении 90-х годов, не вполне отражает реальные процессы, разворачивающиеся в сегодняшнем мире. Он формируется, скорее, как расколотая цивилизация с единым цент­ром силы, представленным сообществом постиндустриальных стран.

К концу XX века это сообщество стало средоточием научного потенциала человечества, важнейшим источником индустриального и даже аграрного богатства. Развитые страны контролировали 87 процентов из 3,9 млн. патентов, зарегистрированных в мире по состоянию на конец 1993 года. Если среднемировая численность научно-технических работников составляет сегодня 23,4 тыс. на 1 млн. населения, то в Северной Америке этот показатель достига­ет 126,2 тыс. К 1993 году вложения в наукоемкие технологии в США в 36 раз превосходили аналогичный показатель России, прежде ка­завшейся опасным соперником в научно-технической области. Объе­мы продаж за рубеж различных объектов американской интеллек­туальной собственности выросли с 8,1 млрд. долл. в 1986 году до 27 млрд. долл. в 1995 году, тогда как импорт технологий, хотя также возрос, не превышал 6,3 млрд. долл., а положительное сальдо тор­гового баланса в этой области составило 20 млрд. долл. Пятьсот крупнейших ТНК, 407 из которых принадлежат странам «большой семерки», обеспечивают более четверти общемирового производства товаров и услуг[216], их доля в экспорте промышленной продук­ции достигает одной трети, а в торговле технологиями и управлен­ческими услугами — четырех пятых[217]. 300 крупнейших корпора­ций обладают 25 процентами всего используемого в мировой эко­номике капитала и обеспечивают 70 процентов прямых зарубеж­ных инвестиций[218]. 51 из 100 крупнейших субъектов мирового хозяйства представлены транснациональными компаниями и только 49 — национальными экономиками.

Обычно принято считать, что важнейшей движущей силой гло­бализации является международная торговля. На протяжении все­го XX века темпы роста ее оборотов устойчиво превышали темпы роста мирового валового продукта. Более того; если за период 1870-1913 годов объемы экспорта европейских государств росли темпа­ми, на 43 процента превышавшими темпы роста их валового внут­реннего продукта, то в 50-е и 60-е годы это превышение составляло уже 89 процентов[219]. В конце 80-х — первой половине 90-х годов масштабы торговых оборотов росли в интервале от 5,3 до 7 про­центов в годовом исчислении. В 1970 году в международные торго­вые трансакции было вовлечено около четверти мирового ВНП, и, согласно прогнозам, эта доля может возрасти до двух третей в 2020 году. Таким образом, если с 1950 по 1992 год суммарный ВНП всех стран мира вырос с 3,8 до 18,9 трлн. долл., т. е. в 5 раз, то объем торговых оборотов — с 0,3 до 3,5 трлн. долл., т. е. почти в 12 раз[220]. Между тем гораздо реже говорится о замыкании этих товарных потоков в рамках постиндустриальной цивилизации, происходив­шем параллельно со становлением самого постиндустриального сообщества.

Эти тенденции, однако, не менее очевидны: если в 1953 году развитые державы направляли в страны того же уровня развития 38 процентов общего объема своего экспорта, то в 1963 году эта цифра составляла уже 49 процентов, в 1973-м — 54, в 1990-м — 76 процентов[221]. Наконец, во второй половине 90-х годов сложилась ситуация, когда только 5 процентов торговых потоков, начинающих­ся или заканчивающихся на территории одного из 29 государств — членов ОЭСР, выходят вовне этой совокупности стран, а развитые постиндустриальные державы импортируют из развивающихся индустриальных стран товары и услуги на сумму, не превышаю­щую 1,2 процента их суммарного ВНП. На фоне некоторых попы­ток преувеличить значение экономик новых индустриальных стран и России, следует постоянно помнить о двух немаловажных обстоя­тельствах. С одной стороны, необходимо отказаться от учета ре-экспортных операций, значительно завышающих показатели тор­гового оборота, в первую очередь для стран Азии. Сделав это, мы увидим, что Китай в конце 1996 года поставлял на мировой рынок меньшую по стоимости товарную массу, нежели Бельгия[222]. С дру­гой стороны, отрицательные торговые балансы развитых стран, на что часто обращают внимание как на свидетельство уязвимости постиндустриального мира, по сути являются фикцией до тех пор, пока большинство расчетов осуществляется в долларах США.

Нельзя также не отметить, что зависимость развитых стран от внешней торговли остается весьма незначительной и не затрагива­ет жизненно важных товарных групп (как, например, в России, удов­летворяющей за счет импорта до 40 процентов потребностей в про­довольствии и до 95 процентов — в компьютерной технике). Если в 1959—1994 годах темп роста объемов международной торговли превышал темп роста валового продукта для мира в целом в 3 раза, то для США соответствующий разрыв не превосходил 2 раз[223]. В 1996 году отношение экспорта к ВНП в Соединенных Штатах было втрое меньшим, нежели в Великобритании сто пятьдесят лет тому назад, в середине 40-х годов XIX века; можно предположить, что по мере развития «экономики услуг» (которые составляли в начале 90-х годов 76 процентов американского ВНП и лишь 20 процентов экспорта) данный показатель по-прежнему будет снижаться. Сле­дует также заметить, что средняя заработная плата промышленных рабочих в странах — торговых партнерах США (рассчитанная по совокупному объему двусторонней торговли) составляла 88 про­центов от уровня США; таким образом, за исключением энергоно­сителей, Соединенные Штаты не получали значимых объемов то­варного импорта из развивающихся стран.

Аналогична и ситуация в Европе. Несмотря на формальные показатели, характеризующие экономики стран Европейского Сою­за как максимально открытые (так, суммарный товарооборот евро­пейских стран составлял в 1994 году 39,8 процента мирового экс­порта и 38,9 процента импорта[224], а отношение среднего арифмети­ческого от объемов экспорта и импорта к ВНП достигало 23 про­центов), большая часть этих товарных потоков ограничивалась рам­ками Европейского Союза. Так, в начале 90-х годов доля товаров, поставляемых странами — членами ЕС в другие государства Со­юза, составляла 66 процентов[225], а если учитывать наравне с ними также формально не входящие в ЕС Норвегию, Швецию и Швей­царию, то 74 процента. В результате оказывается, что доля евро­пейских товаров, направляемых на экспорт за пределы ЕС, факти­чески совпадает в соответствующим показателем США. При этом доля развивающихся стран в европейских экспортно-импортных операциях устойчиво снижается год от года; их суммарный объем в 1994 году (за исключением Китая) составил величину, не превыша­ющую объема торговли со Швейцарией (в частности, доля стран — членов ОПЕК снизилась с 27,9 процента импорта в 1975 году и 20,7 процента экспорта в 1982 году до, соответственно, 7,5 и 6,9 про­цента в 1994-м[226]).

Еще с большим нажимом исследователи процессов глобализа­ции говорят о масштабных инвестиционных потоках, направляю­щихся из постиндустриальных стран в остальные регионы мира; рост прямых зарубежных капиталовложений считается одной из основных характеристик экономики конца XX века. Подобные про­цессы действительно имеют наглядные подтверждения: на протя­жении 80-х годов объем прямых иностранных инвестиций рос при­мерно на 20 процентов в год, что в четыре раза выше темпов разви­тия международной торговли; в результате в начале 90-х в мире на предприятиях, принадлежащих владельцам-нерезидентам, произ­водилось товаров и услуг на 4,4 трлн. долл., что превышало общий объем мировой торговли, оценивавшийся в 3,8 трлн. долл. [227] Только полностью подконтрольные американским инвесторам зарубежные компании в начале 90-х годов продавали товаров и услуг более чем на 1 трлн. долл. в год, что в 4 раза больше всего американского экспорта и в 7-8 раз превосходило размер столь часто упоминаемо­го дефицита торгового баланса США.

Так вот, оказывается, что большинство инвестиционных пото­ков четко локализовано в рамках постиндустриального мира. Если рассмотреть иностранные капиталовложения американских компа­ний и инвестиции, поступающие из зарубежных стран в экономику США, можно увидеть, что они весьма явным образом распределя­ются по странам-донорам и реципиентам. В 1990 году корпорации только семи стран — Великобритании, Японии, Канады, Франции, Германии, Швейцарии и Нидерландов — приобрели более чем по 10 американских компаний, причем доля Великобритании в этом числе составляла около 31 процента, а Японии — менее 14. Харак­терно, что эти же семь стран оставались главными партнерами и в 1996 году: они обеспечивали суммарно 85 процентов всех инвести­ций в США и выступали реципиентами для более чем 60 процен­тов всех американских капиталовложений за рубежом. Аналогич­ная переориентация американских инвестиций особенно заметна в последние десятилетия: если в 1970 году в Европу направлялось около трети всего их количества, то сегодня суммарные инвести­ции в ЕС составляют около 50 процентов. Хотя США тесно связа­ны со странами Латинской Америки и имеют большой объем това­рооборота с Азией, на долю Японии и новых индустриальных стран Азии приходится не более 8, а на долю Мексики — менее 3 процен­тов общих американских иностранных инвестиций[228].

В последние годы стала заметна новая тенденция: инвестици­онная активность на американо-европейском направлении растет, тогда как в направлении Японии снижается. Международные слия­ния и поглощения обеспечивали в 90-е годы более 70 процентов всех инвестиционных потоков между странами — членами ОЭСР, и единственным регионом, где эти процессы были выражены крайне слабо, оставался восточноазиатский регион, включая Японию. Стои­мость подобных сделок в мировом масштабе выросла с 400 млрд. долл. в 1992 году до 1,65 трлн. долл. в 1997-м[229]; на долю Японии пришлось всего 11 млрд. долл., или менее 1 процента[230]. Только в автомобильной промышленности за 1996—1998 годы было зафик­сировано около 20 сделок, а объектами поглощения стали такие все­мирно известные фирмы, как «Крайслер», «Ровер», «Роллс-Ройс», «Ламборджини» и «Вольво». Характерно, что «Крайслер» был оце­нен при его покупке немецкой компанией «Даймлер» в 41 млрд. долл., а контрольный пакет японской «Мицубиси» достался той же корпорациии всего за 1,5 млрд. долл. В то же время французский концерн «Рено» установил контроль над японским гигантом «Ниссан» всего за 2 млрд. долл.

На протяжении всего периода после 1973 года доля развиваю­щихся стран в общем объеме мировых капиталовложений уверен­но уменьшалась, сократившись до 17 процентов в 80-е годы по срав­нению с 25 процентами в 70-е[231]. В 80-е и 90-е годы наступила еще большая поляризация: ввиду быстрого развития дешевых произ­водств в Юго-Восточной Азии значительные инвестиционные по­токи были переключены на этот регион. В результате суммарные инвестиции США, европейских стран и Японии друг в друга, а так­же в Сингапур, Китай, Малайзию, Индонезию, Таиланд, Гонконг и Тайвань обеспечивали 94 (!) процента общего объема прямых ино­странных инвестиций в мире[232]; хозяйствующие же субъекты, нахо­дящиеся за пределами стран — членов ОЭСР, осуществляют сегод­ня не более 5 процентов общемирового объема прямых зарубеж­ных инвестиций. В середине 90-х годов наметился рост инвести­ций в Восточную Европу и страны бывшего советского блока; однако последние события — крах азиатских рынков в 1997 году и финан­совая несостоятельность России — делают перспективы роста ин­вестиций за пределы постиндустриального мира еще более про­блематичными.

При этом нельзя не отметить, что основные финансовые цент­ры сосредоточены сегодня в пределах постиндустриального мира в гораздо большей мере, чем промышленное производство или науч­ные институты. Дневной оборот валютообменных операций, на 95 процентов сосредоточенных в странах, входящих в «the Triad», составлял в 70-е годы около 15 млрд. долл., в начале 80-х — 60 млрд. долл., а в начале 1995 года — 1,3 трлн. долл. ; в 1983 году годовой объем подобных трансакций превосходил объемы международной торговли в десять раз; к 1992 году превышение достигло 60 раз. Международные межбанковские заимствования исчислялись сум­мой в 6,2 трлн. долл., причем 65 процентов их обеспечивали банки США, Швейцарии, Японии, Великобритании, Франции, Германии и Люксембурга. С начала 80-х годов в основных финансовых цент­рах распространились операции с разного рода производными фи­нансовыми инструментами (форвардными и фьючерсными контрак­тами, деривативами и так далее), и к середине 90-х годов объемы большинства подобных рынков выросли от 20 до 40 раз. В 1994 году общая стоимость контрактов по выпущенным деривативам достигала 12 трлн. долл., в то время как общая стоимость основного производительного капитала всех экономик мира не превышала 20 трлн. долл. Согласно оценкам Международного валютного фон­да, уже сегодня трастовые фонды способны в считанные дни моби­лизовать для атаки на ту или иную национальную валюту до 1 трлн. долл., а по данным консультационной компании «МакКинси», объем мировых финансовых рынков должен был составить к 2000 году более 83 трлн. долл. Степень их концентрации в рамках постинду­стриального сообщества не требует комментариев.

Дополнительным свидетельством нарастающей обособленно­сти постиндустриального мира служит динамика миграционных потоков. В последние годы наблюдается невиданный рост пасса­жирских перевозок и туризма (по некоторым данным, туристская индустрия к 2005 году будет обеспечивать до 10 процентов миро­вого валового продукта), но при этом резко снижается миграция граждан развитых стран по чисто экономическим причинам. Ха­рактерно, что в границах Европейского Союза при фактическом отсутствии ограничений на передвижение и работу только 2 про­цента граждан находят применение своей рабочей силе вне нацио­нальных границ (соответствующий показатель превосходит 10 про­центов лишь для относительно отсталой Португалии[233]). Жители постиндустриальных регионов уже достигли того уровня благосо­стояния, при котором экономическая миграция фактически исчер­пала себя; следует также иметь в виду, что в условиях информаци­онного типа хозяйства высокообразованные работники, составля­ющие наиболее активный сегмент рабочей силы, способны исполь­зовать современные технические возможности, позволяющие им осуществлять свою деятельность фактически вне зависимости от места, в котором они находятся.

Напротив, с каждым годом постиндустриальный мир вынуж­ден все более активно защищаться от иммигрантов из бедных стран, движимых чисто экономическими соображениями. Если в 50-е годы 68 процентов прибывавших в США легальных иммигрантов про­исходили из Европы или Канады и принадлежали к среднему клас­су, то в 70-е и 80-е годы более 83 процентов общего их числа были азиатского или латиноамериканского происхождения, а уровень их образованности был в четыре раза ниже, чем у среднего американ­ца. К началу 90-х годов в число десяти стран, обеспечивающих наи­больший поток переселенцев в США, входили Мексика, Филиппи­ны, Корея, Куба, Индия, Китай, Доминиканская Республика, Вьет­нам, Ямайка и Гаити. В странах Европейского Союза к середине 90-х годов численность иностранных рабочих, прибывших туда из-за его пределов, составляла более 10 млн. человек, или около 11 про­центов рабочей силы[234], что соответствовало доле безработных в населении ведущих стран Европы. Как правило, иммигранты в ев­ропейских странах пополняют низшие классы общества и создают предельно жесткую конкуренцию местным работникам; согласно статистическим данным, на протяжении последних двадцати лет средние заработки легальных иммигрантов в Европе составляли от 55 до 70 процентов доходов европейцев, выполнявших аналогич­ные работы.

Как следствие, отношение населения постиндустриальных стран к иммигрантам изменяется к худшему. Только на протяжении пос­ледних трех лет администрации ряда округов шести крупнейших штатов — Калифорнии, Флориды, Нью-Йорка, Аризоны, Техаса и Нью-Джерси — возбудили официальные судебные иски против федерального правительства (суммы колебались от 50 млн. до 33 млрд. долл. ), требуя компенсировать их финансовые потери, выз­ванные излишней либеральностью национального иммиграцион­ного законодательства[235]. Согласно последним опросам обществен­ного мнения, среди молодежи европейских стран, наиболее под­верженной безработице, негативное отношение к иммигрантам раз­деляют от 27,3 процента французов до 39,6 процента немцев и 41 процента бельгийцев[236]. В данной связи можно предположить, что за победой Партии свободы на выборах в Австрии неизбежно последуют успехи других националистических движений, а бли­жайшие десятилетия могут стать для США и ЕС периодом жест­ких ограничений использования иностранной рабочей силы.

* * *

Современный постиндустриальный мир формируется как от­носительно замкнутая хозяйственная система, элементы которой взаимодействуют прежде всего с теми странами и регионами, кото­рые уже достигли или способны в недалеком будущем достичь ана­логичного уровня технологического и экономического прогресса. Следствием подобной тенденции, проявляющейся прежде всего в нарастающей автономности развитых стран по отношению к раз­вивающимся и сосредоточении основных торговых и инвестици­онных потоков в рамках постиндустриального сообщества, в неда­леком будущем способно стать формирование «расколотой циви­лизации», в которой взаимодействие «первого» и «третьего» миров сведено к минимуму. Безусловно, в современном мире существуют и будут существовать серьезные контртенденции, препятствующие возникновению наиболее гротескных форм такой разделенности; ни при каких обстоятельствах постиндустриальная цивилизация не сможет обезопасить себя, например, от экологических и гумани­тарных катастроф, которые могут разразиться за ее пределами. Од­нако перспектива становления в XXI веке разделенного мира пред­ставляется сегодня вполне реальной.

Реалистичность подобного хода развития событий подкрепля­ется также тем, что в последние десятилетия модель многополяр­ного мира, чрезвычайно популярная в 70-е и 80-е годы, уходит в прошлое как по политическим, так и по чисто экономическим при­чинам. Это и распад советского блока, до поры до времени служив­шего противовесом Западу; это и явная неэффективность модели «догоняющего» развития, еще в 80-с годы казавшаяся панацеей от многовековой отсталости развивающихся стран. Все эти проблемы настолько важны, что мы посвятим им следующую лекцию.