Концепция постмодернити.

Определение современного этапа истории в качестве «постмо­дернити» обычно ассоциируется с идеями постмодернизма — ши­рокого интеллектуального течения, возникшего на волне соци­альных трансформаций 60-х годов. В отличие от постиндустриаль­ной теории, сторонники которой опирались прежде всего на взгля­ды социологов и экономистов конца XIX и начала XX веков, а также на идеи философов-позитивистов, постмодернизм базировался на более широкой, но при этом гораздо менее структурированной ос­нове.

И сама идея постмодернизма, и большинство терминов, исполь­зуемых в рамках данной теории, берут свое начало в культуроло­гии. Ее сторонники обращают внимание прежде всего на то, что складывающиеся сегодня социальные отношения радикально от­личны от традиционного массового общества, и в этом они близки теоретикам постиндустриализма. Понятие «постмодернити» воз­никло в связи со стремлением подчеркнуть отличие нового соци­ального порядка от «современного», указать на противоречие меж­ду contemporary и modem. Подобный подход породил весьма инте­ресную периодизацию общественного прогресса, хронологически сходную с той, что предложена в рамках постиндустриальной тео­рии, но в отдельных аспектах даже более совершенную.

Определяя в качестве эпохи модернити период, начавшийся в конце XVII века (а некоторые авторы, например, А. Тойнби, относи­ли данную границу к последней четверти XV столетия[17]), исследо­ватели фактически отождествляли его с эпохой зарождения и раз­вития в западных странах капиталистического производства. Тем больший интерес вызывает их мнение о том, что уже с начала послевоенного периода в развитии индустриальных стран появи­лись тенденции, позволяющие говорить о формировании нового по­рядка (post-modem order). К середине 50-х годов такую точку зре­ния разделял не только А. Тойнби, но и такие выдающие социологи, как К. Райт Миллс и П. Дракер[18].

Мы уже отметили, что представления о современном обществе как о периоде постмодернити имеют преимущественно культуро­логическую основу. Постмодернизм заявил о себе в 30-е годы в пер­вую очередь в сфере искусства (работами Л. Фидлера, И. Хассана и Ч. Дженкса), в 60-е — в области философии и культурологии (на примере работ французских интеллектуалов, чье мировоззрение формировалось под воздействием событий 1968 года), а в 70-е и 80-е — ив социологии (в этом случае следует отметить труды Т. Адорно и представителей так называемой франкфуртской шко­лы, а также работы Ж. -Ф. Лиотара и Ж. Бодрийяра). Подобный путь становления концепции предполагал, что новое общество неизбежно будет противопоставляться прошлому как общество новых возмож­ностей обществу ограниченной свободы. В рамках данной теории, как отмечает А. Турен, модернити воспринимается как эпоха, «от­рицающая саму идею общества, разрушающая ее и замещающая ее идеей постоянного социального изменения», а «история модернити представляет собой историю медленного, но непрерывного нарас­тания разрыва между личностью, обществом и природой»¹. Напротив, постмодернити определяется как эпоха, характеризующая­ся ростом культурного и социального многообразия и отходом как от ранее господствовавшей унифицированности, так в ряде случа­ев и от принципов чистой экономической целесообразности.

Постмодернити как историческое время, сменяющее модернити, определяется через апелляцию к модифицирующейся челове­ческой природе и изменяющемуся месту человека в социальной структуре. Как и теоретики постиндустриализма, постмодернисты обращаются прежде всего не к глубинным характеристикам этой эпохи, а к тем ее чертам, которые поддаются наиболее явному про­тивопоставлению важнейшим признакам предыдущих периодов. С подобных позиций анализируются и относительно поверхност­ные явления демассификации и дестандартизации, и преодоление принципов фордизма, отход от прежних форм индустриального производства, и достижение качественно нового уровня субъективизации социальных процессов, и возрастающая плюралистичность общества, и уход от массового социального действия. Однако при этом, по мнению большинства постмодернистов, нарождающееся новое общество отчасти сохраняет черты прежнего, оставаясь «дез­организованным» [disorganized] или «умирающим» [late] капита­лизмом.

Особого внимания заслуживают выводы теоретиков постмодер­низма о снижении возможностей прогнозировать развитие как от­дельных личностей, так и социума в целом, о неопределенности направлений общественного прогресса, о разделенности социума и активного субъекта. Вместе с тем постмодернисты считают, что в эпоху постмодернити преодолевается феномен отчуждения, транс­формируются мотивы и стимулы деятельности человека, возника­ют новые ценностные ориентиры и нормы поведения. Таким обра­зом, преодоление ранее сложившихся форм общественного устрой­ства воспринимается ими как само содержание современного эта­па социального прогресса.

Констатируя возросшую комплексность социального организ­ма и связывая ее с резко повысившейся ролью индивидуального сознания и поведения, постмодернисты переносят акцент с поня­тия «мы», определяющего черты индустриального общества (при всем присущем ему индивидуализме), на понятие «я». Как след­ствие, теория постмодернизма убедительно обосновывает расши­рение рамок общественного производства и неизбежное в будущем устранение границ между производством и потреблением. В рам­ках этого подхода предлагаются все более широкие трактовки как производства, в которое включаются все стороны жизни человека, так и потребления. При этом анализируются не столько сами факты потребления материальных благ и услуг, сколько статусные аспек­ты и культурные формы этого процесса.

С позиций постмодернизма переосмысливаются роль и значе­ние потребительной стоимости и полезности, времени и простран­ства как культурных форм и в то же время факторов производства. Деятельность, объединяющая в себе черты как производства, так и потребления и создающая вещные и нематериальные блага лишь в той мере, в какой они обеспечивают самосовершенствование лич­ности, не создает, с точки зрения постмодернизма, продукты как такие потребительные стоимости (use-values), другой стороной ко­торых неизбежно выступает меновая стоимость (exchange-value). С переходом к эпохе постмодернити подлинное содержание полезно­сти заключается не столько в универсальной потребительной сто­имости продукта, сколько в его высокоиндивидуализированной зна­ковой ценности (sign-value). Изменяется и сам характер потребле­ния, которое Ж. Бодрийяр называет consumation в отличие от тради­ционного consummation[19].

Исследуя хозяйственные процессы с точки зрения их субъекта, постмодернисты обнаружили феномен симулированных потребно­стей, разграничили понятия потребностей (needs) и предпочтений (wants). Первые означают потребности, уже прошедшие социали­зацию; они заставляют рассматривать потребительское поведение как общественное явление; вторые основаны на субъективных уст­ремлениях личности к самовыражению в потреблении. Называя ини­циированные подобным образом сущности символическими цен­ностями, постмодернисты отмечают их относительную несравни­мость друг с другом, невозможность исчисления стоимости подобных объектов в квантифицируемых единицах цены или общей по­лезности.

Будучи изначально ориентированной не только и не столько на исследование объективных характеристик современного общества, сколько на изучение места и роли человека в нем, а в последнее время — также на изменения отношения личности к институтам и формам этого общества, теория постмодернизма глубже, чем иные направления социологии, проникла в суть явлений, происходящих на социопсихологическом уровне. Постмодернисты ближе всех подошли к проблеме обусловленности современного производства и современной социальной структуры не столько объективными факторами и конкретными действиями человека, сколько субъек­тивными обстоятельствами и системой мотивов и стимулов, опре­деляющих его действия. Тем самым им удалось убедительно зая­вить глобальный масштаб и подлинную глубину современных со­циальных преобразований.

Вместе с тем теория постмодернити находится сегодня в явном кризисе, обусловленном крайне неудачным решением в ее рамках вопроса о терминологическом обозначении современной реально­сти. Как показала практика, термин «постмодернити» может быть эффективно использован применительно только к тем историчес­ким периодам, которые характеризуются преодолением ранее сложившейся социальной модели, так как он не фиксирует ничего, кроме факта такого преодоления. Однако после того, как новая об­щественная система приобретает черты стабильного социального состояния, данное понятие утрачивает черты определенности.

Начиная с первой половины 80-х годов термин «постмодерни­ти» стал замещаться еще более аморфным понятием «модерниза­ция». Постмодернити трактовалось уже не как установившееся со­стояние, а как гипотетический строй, формирование которого будет связано с завершением неопределенного процесса модернизации. Позднее возникли попытки ограничить период модернити отрез­ком истории с середины XVII-гo по конец XIX века и обозначить завершающую треть прошлого и первую половину нынешнего сто­летия в качестве эпохи модернизма и таким образом противопоста­вить постмодернити не всему индустриальному обществу, а лишь тем его формам, которые сложились в последние десятилетия.

В 90-е годы развитие концепции свелось к бессодержательно­му жонглированию понятиями; Э. Гидденс, например, предлагает заменить термин «постмодернити» понятием «радикализованной модернити»; Б. Смарт считает необходимым рассматривать постмо­дернити не как состояние, замещающее модернити, а как реконституирование последней; З. Бауман предпочитает определять совре­менное общество не как постмодернити, а как самоценную модер­нити, как модернити-для-себя (modernity for itself). В результате сторонники данного направления не могут сказать о современном периоде ничего более конкретного, чем то, что «модернизм харак­теризуется незавершенностью модернизации, а постмодернизм в этом отношении более современен, чем модернизм как таковой»[20].

Развитие постмодернистской теории, таким образом, стало пол­ной противоположностью эволюции концепции информационного общества. Если последняя пошла по пути выделения одного из при­знаков будущего общества и поэтому оказалась недостаточно гиб­кой для того, чтобы адекватно реагировать на изменяющиеся соци­альные условия, то доктрина постмодернити столь аморфна, что всякие ее претензии на статус серьезной социологической теории совершенно безосновательны. Несмотря на это, выдвинутые в ее рамках оригинальные тезисы вполне могут быть использованы в постиндустриальной теории, так как ни в коей мере ей не противо­речат.

К середине 90-х годов в зарубежной социологии сложилась весь­ма сложная и противоречивая ситуация. С одной стороны, постин­дустриальная доктрина, подчеркивающая прежде всего централь­ную роль знания и ускоряющегося сдвига от производства матери­альных благ к производству информации, получила широкое при­знание, но при этом осталась скорее методологической основой для развития новых концепций, нежели теорией, пригодной для непо­средственного применения к описанию новых реалий. С другой сто­роны, по меньшей мере две доктрины - теория информационного общества, с ее вниманием к технологическим аспектам, и концеп­ция постмодернизма, акцентирующая внимание на становлении новой личности и ее месте в современном обществе, — подверг­лись достаточно резкой критике за присущую им односторонность и утратили ту привлекательность, которой обладали в 70-е и 80-е годы.

* * *

Таким образом, особенности современного общественного раз­вития убедительно свидетельствуют, что социология нуждается в глобальной доктрине, свободной как от постмодернистского реля­тивизма, так и от излишнего объективизма постиндустриальной теории. С нашей точки зрения, на эту роль способна претендовать теория постэкономического общества, которая может быть постро­ена на основе представлений, сформировавшихся в рамках обеих концепций. В каждой из них содержится та или иная фундамен­тальная предпосылка постэкономической теории. Постиндустриа­лизм акцентирует внимание на роли технического и научного про­гресса в общественном развитии; теоретики постмодернизма выд­вигают на первый план новые качества человека, определяющие фундаментальные свойства будущего общества. Однако ни техни­ческий прогресс не может осуществиться без радикального разви­тия личности, ни становление самой новой личности невозможно вне экономических успехов, обеспечивающих высокий уровень материального благосостояния общества в целом. Точкой, в кото­рой практически пересекаются выводы двух теорий, является по­ложение о значении науки и знаний, об их роли в развитии совре­менного производства и формировании новых качеств его работ­ника.

В то же время следует стремиться уйти от недостатков всех рас­смотренных выше теорий, и главной задачей в этой связи оказыва­ется построение концепции, в рамках которой все исторические эпохи, выделяемые в ходе развития цивилизации, должны быть противопоставлены на основе единых методологических принци­пов и связаны воедино сквозной линией развития, некоей тенден­цией, последовательно развертывающейся на протяжении всей че­ловеческой истории.