Автономность постиндустриального общества.

Границы формирующегося постиндустриального мира доста­точно четко определены, и эта определенность задана самой логи­кой социального прогресса последних десятилетий.

Как мы уже отмечали, в течение всего послевоенного периода развитые страны Запада поступательно наращивали свой научно-технический потенциал. Технологические прорывы 60-х — 90-х го­дов обеспечили невиданное развитие производительных сил. Бла­годаря им сократились потребности в природных ресурсах, и пре­делы исчерпания минерального и энергетического сырья оказались отодвинуты далеко в будущее. Породив безграничные потребнос­ти в информации, они ослабши зависимость постиндустриальных держав от экспортной экспансии, и акцент был перенесен на внут­ренний рынок. Эти тенденции восстановили инвестиционную при­влекательность Запада, что обусловило возрастающую концентра­цию капиталовложений в пределах стран — участниц Организа­ции экономического сотрудничества и развития. Каждый из этих факторов внес свой вклад в обособление постиндустриальной ци­вилизации от всех других регионов планеты, особенно заметное в канун XXI века.

Сырьевая и экологическая проблема была наиболее актуальной для Запада в 70-е и 80-е годы. В условиях жесткого прессинга со стороны стран-монополистов, контролировавших поставки природ­ных ресурсов на мировой рынок, западные государства сконцен­трировали основные усилия на развитии ресурсосберегающих технологий. Результаты, достигнутые ими, впечатляют. В 1973— 1978 годах потребление нефти в расчете на единицу стоимости про­мышленной продукции снижалось в США на 2,7 процента в годо­вом исчислении, в Канаде — на 3,5, в Италии — на 3,8, в Германии и Великобритании — на 4,8, а в Японии — на 5,7 процента. С 1973 по 1985 год валовой национальный продукт стран-членов ОЭСР увеличился на 32 процента, а потребление энергии — всего на 5; американское сельское хозяйство при росте валового продукта в период с 1975 по 1987 год более чем на 25 процентов сократило потребление энергии в 1,65 раза[205]. Сегодня в экономике США ис­пользуется меньше черных металлов, чем в 1960 году[206].

Научно-технический прогресс подталкивал многие компании не только к крайне экономному использованию традиционных ви­дов сырья, но и позволял заменять их альтернативными материала­ми. Известно, что в первые послевоенные годы доля стоимости материалов и энергии в затратах на изготовление применявшегося в телефонии медного провода достигала 80 процентов, а при про­изводстве оптоволоконного кабеля она сокращается до 10 процен­тов; при этом медный кабель, проложенный по дну Атлантического океана в 1966 году, мог использоваться для 138 параллельных теле­фонных вызовов, тогда как оптоволоконный кабель, инсталлиро­ванный в начале 90-х, способен обслуживать одновременно 1,5 млн. абонентов. В 80-е годы корпорацией «Кодак» был запатентован метод фотографирования без применения серебра, компания «Форд» объявила о появлении катализаторов на основе заменителя плати­ны, а производители микросхем отказались от использования золо­тых контактов и проводников. В результате масса (в кг) промыш­ленных изделий, представленных в американском экспорте в рас­чете на один доллар их цены, снизилась более чем в два раза с 1991 по 1997 год, тогда как за 1967—1988 годы этот показатель сокра­тился только на 43 процента[207]. Подобные примеры можно приво­дить как угодно долго.

Следствием стало снижение остроты экологической проблемы, что является, на наш взгляд, одним из величайших достижений пост­индустриализма. Еще в 1969 году в США был принят Закон о наци­ональной политике в области охраны природы, за которым после­довали Закон о чистом воздухе (1970) и Закон о чистой воде (1972), а также более 13 тысяч других нормативных актов, составляющих сегодня экологическое законодательство Соединенных Штатов. В Германии ряд соответствующих мер был открыт принятием ланд­тагом федеральной земли Северный Рейн-Вестфалия Закона о ка­честве воздуха (1963), дополненного Законом об удалении отходов (1972) и Федеральным законом о выбросах (1974).

В последние годы в странах Европейского Союза на природо­охранные программы расходуется от 4,2 до 8,4 процента ВВП, и данный показатель имеет тенденцию к устойчивому росту. Совре­менные технологии позволяют устранять из отходов производства и выбрасываемых газов до двух третей NO, и трех четвертей SO2 что позволяет снизить долю стран Северной Америки в общемиро­вом объеме вредных выбросов в атмосферу с сегодняшних 27 про­центов до 22 процентов к 2010 году. В 1996 году США стали един­ственной страной, полностью прекратившей производство озоно-разрушающих веществ, а доля стран — членов ОЭСР в мировом объеме выбросов углекислого газа в атмосферу на протяжении пос­ледних тридцати лет остается фактически стабильной[208]. Трижды за последние десять лет Соединенные Штаты радикально снижали стандарты потребления воды, а за период с 1990 по 1995 год за счет новых посадок деревьев в США впервые увеличилась площадь ле­сов. Разрабатываемые на Западе природоохранные мероприятия сегодня все чаще выходят за его пределы; многие европейские го­сударства направляют на развитие международных программ по экономному использованию ресурсов и защите окружающей сре­ды от 0,5 до 1 процента своего ВНП, что составляет около 60 млрд. долл. в год[209].

Поддержание конкурентоспособности на внутренней и миро­вом рынках вышло на первый план в 80-е и 90-е годы. Реформы, осуществленные консервативными правительствами в США и За­падной Европе, привели к снижению налогов и росту доходов эф­фективно работающих компаний, направивших значительную часть высвободившихся средств на техническое перевооружение. След­ствием стало резкое повышение производительности, прежде все­го — в американской экономике; скачок темпов ее роста с 2,3 про­цента в годовом исчислении в 1970—1980 годах до 3,7 в 1980—1988 годах вывел США в лидеры и по этому показателю: ни в од­ной другой стране он не был в 80-е годы выше, чем в 70-е. Основой хозяйственного роста стали высокотехнологичные отрасли, в кото­рых возросшие инвестиции позволили резко сократить себестои­мость продукции и сделать ее производство высокорентабельным. Если в конце 50-х годов производство компьютеров для нужд Ми­нистерства обороны требовало дотаций, достигавших 85 процен­тов себестоимости, то в 1981 году фирма «Эппл» вышла на рынок с первым доступным по цене персональным компьютером, а через несколько лет объем их продаж превысил в США 1 миллион еди­ниц. Если, далее, в 1964 году вычислительная машина IBM 7094 стоила (в ценах 1995 года) около 6 миллионов долларов, то сегодня компьютер, обладающий оперативной памятью и быстродействи­ем в сто раз большими, обходится не дороже 3 тысяч долл. [210] К сере­дине 90-х годов кабельными сетями были связаны 80 процентов американских домов (в Японии этот показатель не превышал 12 процентов); на 100 человек приходилось 23 персональных ком­пьютера (в Германии и Англии — около 15, а в Японии — всего 8); электронной почтой регулярно пользовались 64 процента амери­канцев (но не более 38 процентов жителей континентальной Евро­пы и лишь 21 процент японцев)[211].

Переход к информационной экономике породил устойчивый спрос на внутреннем рынке США и обеспечил стране монополь­ное положение в области высоких технологий. Так, в середине 80-х годов Япония обеспечивала 82 процента мирового выпуска мото­циклов, 80,7 процента производства домашних видеосистем и око­ло 66 процентов фотокопировального оборудования[212], контролиро­вала до 40 процентов американского автомобильного рынка и по­чти 60 процентов рынка станков с числовым программным управлением[213], но уже через десять лет положение радикально измени­лось. Заняв главенствующие позиции на рынке программного обес­печения, США восстановили лидерство на рынке микрочипов и пер­сональных компьютеров. Сегодня вклад Соединенных Штатов в ми­ровое промышленное производство более чем в шесть раз превос­ходит их долю в населении планеты; американские производители контролируют 40 процентов всемирного коммуникационного рын­ка, около 75 процентов оборота информационных услуг и 80 про­центов рынка программных продуктов. Дефицит американского торгового баланса, о котором много говорят и сегодня, также не представляет собой неразрешимой проблемы для американской экономики: с одной стороны, объем импортируемых товаров не превышает 5 процентов американского ВНП, с другой — Соеди­ненные Штаты получают большую часть импорта из стран с уров­нем развития, близким к их собственному, в силу чего образую­щийся торговый дефицит не является необратимым. Заметим так­же, что более 80 процентов подобного «дефицита» вызвано постав­ками в США товаров, произведенных за границей филиалами американских же корпораций.

Несмотря на то, что в экономике постиндустриальных стран быстро сокращается доля отраслей первичного и вторичного сек­тора, США и их европейские союзники доминируют не только в области высокотехнологичного производства, но даже и в аграрной сфере, выступая основными поставщиками продовольствия на мировой рынок. Если в 1969 году экспорт сельскохозяйственных товаров из США оценивался в 6 млрд. долл., то в 1985-м он состав­лял 29 млрд., а в 1994-м — более 45 млрд. долл. При этом урожай­ность зерновых в Нидерландах (88 центнеров с гектара) более чем в 25 раз превосходит средний показатель для Ботсваны (3,5 центне­ра), а производство 1 тонны пшеницы в Техасе обходится (при вы­сокой стоимости техники и рабочей силы) почти на 20 процентов дешевле, чем в России, и в полтора раза дешевле, чем в Нигерии.

Бурное хозяйственное развитие в 80-е и 90-е годы способство­вало решению ряда социальных проблем, казавшихся прежде фа­тальными. В частности, прогнозы второй половины 70-х годов со­гласно которым безработица в США в следующем десятилетии дол­жна была достичь 15-20 процентов трудоспособного населения, ока­зались абсолютно несостоятельными. В начале 90-х годов она составляла 6,8 процента, в середине 1996-го снизилась до 6,6 про­цента, а после июля 1997 года колеблется в пределах 4,2-4 8 про­цента; в результате Соединенные Штаты располагают сегодня 156 рабочими местами на каждые 100, существовавшие в 1975 году. С середины 90-х годов процессы снижения уровня безработицы, дос­тигавшего порой 10-12 процентов трудоспособного населения, на­чались и в странах Европы.

Как результат данных процессов, инвестиционная привлекатель­ность западных стран резко возросла. На протяжении 1990-2000 годов котировки на фондовых рынках США и Западной Европы росли быстрее, чем в большинстве менее развитых стран Азии и Латинской Америки, не говоря уже о Японии, где на протяжении 1990—1999 годов индекс Nikkei снизился с 39 до 13 тысяч пунктов то есть почти в три раза. Важнейшими факторами, определившими переток капиталов на западные рынки, стали, с одной стороны, их гигантские масштабы, с другой — высокая степень стабильности котировок.

Оборот фондовых бирж Лондона и Нью-Йорка превышает се­годня оборот всех остальных фондовых площадок мира; за послед­ние 15 лет объемы торгов на Нью-йоркской фондовой бирже и со­вокупный капитал оперирующих на ней финансовых компаний возросли более чем в 40 раз. Если за весь 1960 год здесь было про­дано в общей сложности 776 млн. акций — около 12 процентов находившихся в обращении ценных бумаг соответствующих ком­паний, — и каждая из этих акций принадлежала своему владельцу в среднем около шести лет, то к 1987 году, в самый разгар ажиотаж­ного спроса, 900 млн. акций каждую неделю переходили из рук в руки, в результате чего в течение года были совершены сделки с 97 процентами эмитированных акций. Десять лет спустя, в пик бир­жевого кризиса конца октября 1997 года, на Нью-йоркской фондо­вой бирже был зафиксирован абсолютный рекорд: 1,196 млрд. акций были проданы в течение одной торговой сессии, за три первых месяца 2000 года почти 70 процентов торговых дней обнаруживали подобные же показатели, а рекордное значение превысило 1,7 млрд. акций.

Стабильность западных рынков подтверждена событиями пос­ледних лет, вызванных кризисами в Азии, России и Латинской Америке. Даже потрясения октября 1997 года, которые некоторые аналитики поспешили сравнить с крахом, имевшим место за де­сять лет до этого, не выглядят значительными на фоне катастрофы на рынках развивающихся стран. Снизившись за неделю (21-27 октября) с 8060 до 7161 пункта, то есть немногим более, чем на 11 процентов, основной американский фондовый индекс вернулся к прежним позициям исключительно быстро: менее чем через пол­тора месяца, 5 декабря, он закрылся на уровне в 8149 пунктов и завершил год, составив 7 908 пунктов, что было почти на 23 про­цента выше уровня закрытия 1996 года. За первое полугодие 1998 го­да основные фондовые индексы поднялись до небывалых значе­ний — американский Доу-Джонс с 7908,25 до 9367,84, немецкий DAX — с 4249,7 до 6217,83, итальянский Mibtel — с 16 806 до 26 741, французский САС-40 — с 2998,9 до 4404,9. Максимальный рост в данном случае составил 59,12 процента, минимальный — 18,46 процента за полгода. Российский кризис, разразившийся в августе 1998 года, а затем и потрясения в Латинской Америке в начале 1999 года, вызвавшие панику на мировых финансовых рын­ках, также не помешали основным фондовым индексам устойчиво повышаться на протяжении всего 1999 года и установить новые абсолютные рекорды весной 2000 года, когда Доу-Джонс достиг 11 750 пунктов 14 января, САС-40 — 6590 пунктов 6 марта, DAX — 8136,16 пункта 7 марта, a Mibtel — 35 001 пункта 10 марта. Фондо­вые индексы, сформированные на основе котировок акций высоко­технологичных компаний, выросли еще более существенно.

Как следствие, значительная часть граждан постиндустриаль­ных стран стала активно инвестировать свободные средства на фон­довом рынке. Только за 10 лет, с 1980 по 1990 год, финансовые ак­тивы взаимных фондов в большинстве европейских стран и США выросли с 10-20 до 30-40 процентов совокупных активов домашних хозяйств[214]. Следующее пятилетие (1990—1995) ознаменовалось для США удвоением количества фондов, оперирующих на рынке акций: с 1127 до 2211; количество счетов, открытых частными ли­цами в этих фондах, утроилось — с 23 до 70,7 млн., а стоимость паев увеличилась в 2,8 раза (с 1,067 до 2,82 трлн. долл. )[215]. На протя­жении последних пяти лет рост котировок акций принес американ­ским инвесторам более 10 трлн. долл., что соизмеримо с оценкой годового валового национального продукта Соединенных Штатов. Характерно, что инвесторы в той или иной постиндустриальной стране обнаруживают все меньшее стремление вкладывать свои средства в ценные бумаги иностранных эмитентов; более 95 про­центов инвесторов во Франции, Германии, Испании и Великобри­тании и 92 процента — в США покупали в 1999—2000 годах акции и облигации отечественных компаний.

Таким образом, постиндустриальный мир входит в XXI век впол­не автономным социальным образованием, контролирующим ми­ровое производство технологий и сложных высокотехнологичных товаров, вполне обеспечивающим себя промышленной и сельско­хозяйственной продукцией, относительно независимым от поста­вок энергоносителей и сырья, а также самодостаточным с точки зрения торговли и инвестиций. Вполне понятно, что подобное по­ложение вещей крайне опасно для остальных стран и народов, в значительной мере зависящих сегодня от постиндустриального мира: сбыт их продукции осуществляется, главным образом, на рынки развитых стран. Поэтому автономность постиндустриаль­ных обществ, порожденная в конечном счете технологической ре­волюцией конца XX века, проявляется сегодня в виде замкнуто­сти постиндустриального мира перед лицом всех других стран и народов, что порождает серьезные противоречия, способные ощу­тимо влиять на судьбы человечества в наступающем столетии.