Власть и традиционное господство

 

ствующей элиты, однако право, законность были фундаментом, на котором зиждилась вся общественная структура. Можно привести не­мало примеров, когда угнетенные (будь то рабы, колоны или же фео­дальные крестьяне) обращались в суд на своих более высоких по соци­альному статусу обидчиков и даже выигрывали тяжбы.

Помимо собственности в обществе имеются другие важные составля­ющие общественных отношений. Общество — сложная система, функ­ционирование которой как целостности требует создания специфичес­ких механизмов регуляции внутренних процессов. Эти механизмы, с одной стороны, предназначены для снятия или сглаживания внутреннего напряжения, возникающего вследствие конкуренции между отдельными индивидами или группами, а с другой стороны, предназначены для разде­ления функций между индивидами и группами и/или координации их усилий в целях интеграции и сохранения коллектива как самовоспроиз­водящейся системы, реализации поставленных перед обществом задач. Иными словами, речь должна идти об отношениях иерархии (доминиро­вания) и власти (подробнее см. гл. 2).

Почему советская марксистская наука категорически игнорировала роль власти в структуре восточных обществ и так упорно пыталась свести дискуссию о сути азиатского способа производства к изучению собственности? По всей видимости, ответ здесь прост. Как сами созда­тели марксистского учения и их более поздние интерпретаторы, так и обычные представители партноменклатуры интуитивно осознавали сходство экономического базиса восточного деспотизма и грядущего коммунизма. Ни при азиатском способе производства, ни при комму­низме нет частной собственности. Но в обоих случаях есть управители и управляемые. На Востоке, выполняя общественно значимые функ­ции, управители постепенно превратились в эксплуататоров. Где гаран­тия, что при коммунизме не произойдет того же самого? Не случайно сам К. Маркс уклонился от дискуссии по данному вопросу с М. Баку­ниным. Отказался, по сути, полемизировать с Г.В. Плехановым и В.И. Ленин на IV съезде РСДРП (1906 г.). В годы правления Сталина вопрос вообще был снят с повестки дня, дискуссия прекращена, а несо­гласные расстреляны или отправлены на длительные сроки в лагеря. И позднее советские цензоры зорко следили за тем, чтобы крамольные намеки не попадали на страницы книг и научных журналов.

Слабость позиции многих сторонников азиатского способа производ­ства в ходе первой (1925—1931 гг.) и второй (1957-1971 гг.) дискуссий заключалась в том, что, следуя концепции Маркса, они отказывали в возможности существования на Востоке частной собственности. Оппо­ненты азиатчиков указывали на многочисленные примеры наличия на Востоке разнообразных форм частной собственности, и это являлось основным аргументом в доказательство ошибочности концепции азиат­ского способа производства. Современные позиции сторонников особо­го пути развития Востока намного гибче. Они не отрицают наличия частной собственности на Востоке — пример этому недавно вышедший

сборник статей на данную тему под редакцией Л.С. Васильева (1998). Различие между Западом и Востоком видится теперь не в отсутствии частной собственности в Азии как таковой, а в глубинных отличиях европейской и неевропейской структур. На Востоке собственность была, но там не существовало надежных гарантий и прав собственности. Не только самые крупные богатеи (так сказать, олигархи), а все собствен­ники были поставлены в зависимость от носителей власти, регулярно являлись объектом произвола, жестоких поборов и конфискаций со стороны администрации.

Любой разбогатевший торговец или иной не причастный к власти собственник хорошо знал, что его существование зависит в первую очередь, и едва ли не исключительно, от благосклонности власть иму­щих, главным образом — на местах.

Перед нами оскопленная частная собственность и контролируемый всемогущими представителями власти рынок. И то и другое означает, что ни собственники, ни рынок на традиционном Востоке не имели потенций для рождения нового качества — такого, которое было бы сравнимым с тем, что появилось в Европе в виде капитализма.

Здесь (т. е. на Востоке. —Н.К.) частные собственники (а они под­час бывали много более богатыми, чем в Греции и Риме) верно слу­жили власти и были готовы довольствоваться тем приниженным статусом, который имели. Они не знали и не желали знать, что та­кое свобода, право, гарантии собственности или неприкосновеннос­ти личности и т. п. Они хотели лишь одного: существовать и процве­тать под надежным прикрытием сильной власти, любое требование со стороны которой было для них законом. А власть со своей сторо­ны была заинтересована в существовании частных собственников — но именно таких, какими они были. Заинтересована потому, что рыночно-частнособственнические отношения выполняли под при­смотром власти те жизненно важные функции, без которых разви­тое общество и сильное государство просто не могли бы существо­вать (Васильев 1998а: 36—38).

Был пересмотрен и вопрос о соотношении частной собственности и политогенеза. Прежде всего необходимо заметить, что открытия суб-стантивистских антропологов опровергли точку зрения Энгельса, со­гласно которой государственность возникает из необходимости защи­ты частной собственности. В предыдущем разделе данной главы было показано, что в первобытности развитие личной собственности сдержи­валось различными перераспределительными механизмами, а повыше­ние общественного статуса осуществлялось не напрямую — в зависимо­сти от количества имущества, а опосредованно — через престиж и по­вышение социального статуса.

Более того, выяснилось, что сложная иерархическая организация власти возникла задолго до появления частной собственности. Изучая особенности политогенеза у самых различных народов Европы, Азии,

Глава 3

Власть и традиционное господство

 

Африки и Америки, целый ряд как отечественных, так и зарубежных историков и антропологов в период I960—1970-х годов пришел к мне­нию, что в ранних государствах частной собственности еще не сущест­вовало и только с формированием зрелых форм доиндустриальных обществ появляется институт частной собственности (А.И. Неусыхин, А.Я. Гуревич, Э. Сервис, A.M. Хазанов, X. Классен, П. Скальник, Л.С. Васильев, В.П. Илюшечкин и др.; подробнее см. гл. 4).

Возник вопрос, как определять уровень развития этих обществ. В западной науке догосударственные общества стало принято именовать вождествами, а появившуюся государственность — «архаическим», или «ранним», государством. Среди отечественных авторов длительное время была популярна концепция «дофеодального периода» А.И. Не-усыхина, позднее большинство вышеупомянутых советских ученых и их последователей (некоторые не без влияния зарубежных коллег) приняли идею о необходимости выделения трех этапов:

(1) предгосударственного общества, в котором большинство населе­
ния уже отстранено от управления обществом («дофеодальное общест­
во», «предклассовое общество», «военно-иерархические структуры»,
«протогосударство-чифдом», «вождество» и др.);

(2) «раннего государства», знакомого с эксплуатацией, но не знающе­
го частной собственности («раннеклассовое общество», «раннефеодаль­
ное», «варварское» или «сословное» государство и проч.);

(3) традиционное государство, знакомое с частной собственностью
(«зрелое государство», «сословно-классовое общество» и т. д.).

Но если частная собственность появляется только на третьей из выделенных стадий, в период уже сложившегося доиндустриального государства, на основе чего тогда складываются отношения эксплуата­ции в ранней государственности? Этот вопрос был обстоятельно иссле­дован Л.С. Васильевым (Васильев 1982; 1983). Васильев исходит из раз­виваемой им билинейной теории социальной эволюции. Он полагает (см., например, вышеприведенные цитаты), что западная цивилизация осно­вывалась на частнособственнических отношениях, а государство явля­лось инструментом в рамках господствующего класса. На Востоке част­ная собственность была усеченной, подчиненной, а отчуждение прибавоч­ного продукта осуществлялось на основе «ренты-налога». Опираясь на разработки антропологов-субстантивистов, Л.С. Васильев пришел к выводу, что «рента-налог» восходит по своей сути к редистрибутивным отношениям. Обладающий правом перераспределения политический лидер не является собственником средств производства. Однако он — в силу выполняемых должностных функций — распоряжается ими и может передоверять свои полномочия помощникам, руководителям структурных подразделений, старейшинам деревень.

Возникает хорошо известный специалистам феномен перекрыва­ющих друг друга прав на землю: одна и та же земля принадлежит и обрабатывающему участок общиннику, и общине в целом, от

имени которой ее распределяет старейшина, и региональному вож­дю, который стоит над верховным старейшиной и поручает ему де­лить эту землю, и, наконец, верховному собственнику, без согласия которого тоже обойтись невозможно... это явление обычно никого не смущало, ибо подтверждало то, что было нормой: земля не явля­ется частной собственностью, она принадлежит всем, но в строгом соответствии с той долей владения, власти над ней, которой реаль­но располагал каждый из ее владельцев, снизу доверху (Васильев 1982: 83).

При этом складывается тенденция превращения регулярных подно­шений общинников в «ренту-налог», а общественных работ в отработоч­ную повинность. Иными словами, речь идет о становлении феномена иерархического владения средствами производства в соответствии с занимаемым местом в общественной иерархии. Данное явление было предложено Л.С. Васильевым именовать термином «власть-собствен­ность». В социобиологической подоснове данного процесса, по всей видимости, находятся потребности в установлении асимметричных иерархических связей, стабилизирующих сообщество как систему, тер­риториальное поведение, а также индивидуальное стремление особей к доминированию (подробнее см. гл. 2).

Вследствие этого власть-собственность можно определить как феномен, дающий возможности перераспределения и использования человеком собственности (коллективной, государственной, общенарод­ной и т. д.) в силу его должностной власти и статуса.

Власть-собственность была распространена не только в доиндустри­альных обществах. Она существует во всех редистрибутивных общест­вах (т. е. в обществах, где главенствующим является не частная собст­венность и рыночная экономика, а перераспределение продуктов по вертикали). Она существует и в плановом индустриальном обществе, где именно причастность к власти, к каналам перераспределения, но не к собственности, дает человеку право на пользование и обладание теми или иными вещами или привилегиями.

Данная сторона института власти-собственности применительно к современным обществам хорошо была отражена М. Восленским в его эссе о советской номенклатуре.

Главное в номенклатуре - власть. Не собственность, а власть. Буржуазия — класс имущий, а потому господствующий. Номенк­латура — класс господствующий, а потому имущий. Капиталистиче­ские магнаты ни с кем не поделятся своими богатствами, но по­вседневное осуществление власти они охотно уступают професси-■;; ональным политикам. Номенклатурные чины — сами профессио-, нальные политики и, даже когда это тактически нужно, боятся отдать крупицу власти своим же подставным лицам. Заведующий >, сектором ЦК спокойно относится к тому, что академик или вид-

Глава 3

Власть и традиционное господство

 

ный писатель имеет больше денег и имущества, чем он сам, но никогда не позволит, чтобы тот ослушался его приказа (Вослен-: ский 1991: 113-114).

Стоит человеку оказаться исключенным из институтов власти, как он автоматически лишается всех былых привилегий и благ. Всё, чем он был наделен при назначении на пост (дача, квартира, персональная автомашина, «вертушка», санатории и т. д.), становится для него недо­ступным (см., напр.: Афанасьев 1997: 183). Следовательно, отношение к собственности чиновника оказывается производным от власти, от того места, которое он занимает в официальной иерархии.

Тот факт, что имеющиеся в распоряжении блага не являются его собственными, подсознательно хорошо понимался представителями советской партноменклатуры.

Хотя завсектором будет занимать, как правило, из года в год

! одну и ту же дачу, он всегда помнит, что дача — не его... Иметь ее

не принято, так же как и частную автомашину. Формального запрета

нет, но это рассматривается как вольнодумство и как неуверенность

> в своем номенклатурном будущем (Восленский 1991: 305).

Только после развала СССР сложились условия для реализации давней мечты номенклатуры — превращения власти в собственность. Однако и до настоящего времени редистрибуция, возможность того или иного должностного лица направлять разнообразные ресурсы и денеж­ные средства по тем или иным каналам играет важную роль в приоб­щении власть имущих к разнообразным материальным благам.