Культурология: от видЕния к вИдению.

В 1983 г. один из авторов сдал в издательство питерского университета книгу под названием «Познание и культура». Речь в ней шла о социально-культурных и личностных факторах познания. Издательство книгу приняло, но по существующему тогда порядку некоторые рукописи отправлялись на цензурную рецензию в Москву. В редакции были спокойны за книгу и с чистой совестью отправили. И оттуда пришел разгромный отзыв, подписанный Василием Липицким — ныне выдающимся демократом, председателем даже какой-то Республиканской партии, а тогда сотрудником Института марксизма-ленинизма, специализирующимся на проверке философических рукописей на их идеологичекую всхожесть. Рецензент усмотрел два проявления неблагонадежности. Во-первых, в книге говорится о познании, но никак не упоминается «основной вопрос философии». А во-вторых, в книге говорится о культуре, но ничего не говорится о реальной культуре, например, о культуре села. Автор сначала даже опешил, но потом, из бюллетеня ВАК узнал, что, оказывается, коллега Липицкий к тому времени подготовил диссертацию о культуре села. В издательстве сказали, что надо, не портя рукопись, внести некоторые изменения, что и было сделано, рукопись опять послали в Москву, она опять попала к тому же Липицкому, который разразился еще более разгромным отзывом, в котором указывал, что автор всего 6 раз ссылается на классиков марксизма-ленинизма, но 18 раз ссылается на какого-то Ю.М. Лотмана и вообще говорит о какой-то семиотике культуры. Тут уж в издательстве развели руками — мол, теперь уж мы сделать ничего не можем. Да тут еще на философском факультете университета прошла волна борьбы с семиотикой и особенно — семиотикой культуры. Борцов смущал корень «семи» — в этом виделось что-то сионистское. А главное — в культуре ну никак не обнаруживался все тот же основной вопрос философии. Рукопись пришлось забрать, но в 1986 году она все же вышла под названием «Проблема осмысления действительности» — если взять пересечение понятий познания и культуры, то это и будет осмысление. Получилось даже, что автор ввел новую категорию, так что в конечном счете он даже благодарен судьбе, хотя оба отзыва Липицкого хранит как реликвию того времени.

Эта история вспомнилась к тому, что она очень точно передает отношение «профессиональной» философской общественности к культурологической проблематике. Последняя пробивалась во многом именно как философская фронда режиму, как проблемное поле, сфера интеллектуальной деятельности неангажированное официальной идеологией, искавшей везде и во всем основной вопрос философии, классовую борьбу и противостояние двух систем. А под крышей культурологии уживались и космополитичные семиотики и методологи науки, и славянофильствующие гуманитарии. Это потом их пути резко разошлись. А тогда и Вяч. Вс. Иванов и В. Кожинов вместе публиковались в сборниках, посвященных М.М. Бахтину, и отдушиной любого продвинутого гуманитария были выпуски «Трудов по знаковым система» Ученых записок Тартуского университета, выходивших под редакцией Ю.М. Лотмана — одного из хранителей отечественной духовности и интеллектуальной культуры.

Классовое чутье не подвело борцов за чистоту идеологических рядов. В культурологии действительно нет «основного вопроса философии». По той простой причине, что даже «материальная» культура по определению — как культура — сопряжена с каким-то смысловым содержанием, значением и т.д. Даже если принять самое «материалистически-марксистское» понимание культуры как способа деятельности (известный и очень плодотворный «технологический» подход к определению культуры), то и тогда получается идеологический конфуз, потому что центральным моментом деятельности является цель, желаемый результат, т.е. то, чего еще нет в реальности, но то, что уже есть в мысли, в идее. А что же тогда говорить о ценностном понимании культуры или о понимании культуры как «человекотворчества», как духовного возвышения человека?

Вот так и формировалась будущая отечественная культурология, как заповедник гуманитарного инакомыслия, идеологической фронды, чрезвычайно эклектичный по составу участников и концептуальному содержанию. Системообразующим фактором в этом интеллектуальном движении была отнюдь не единая парадигма, не единство взглядов и подходов, а скорее ключевые слова (именно слова, а не понятия — типичным примером концептуального разнобоя в одной упаковке является бахтинская идея диалога и диалогизма, персонологически-метафизическая у самого М.М. Бахтина, но понимавшаяся кем-то коммуникативно, кем-то как вопрос-ответная структура и т.д.), титульно-культовый круг авторитетных авторов etc.

Да и сам термин «культурология» появился не как «этноним», самоназывание этой гуманитарной субкультуры, а извне. Термин получил распространение сначала в Восточной Германии (на Западе предпочитают пользоваться терминами теория и философия культуры, антропология и т.п.) как название соответствующего проявления советской гуманитарии и совершил бурную экспансию в перестроечное время. И опять-таки экспансия эта была вызвана отнюдь не внутренними дисциплинарно-культурологическими причинами, а причинами чисто внешними — с уходом из вузовских программ курсов диамата, истмата, научного коммунизма, истории КПСС, соответствующих спецкурсов, нужно было как-то оприходовать никуда не девшихся отечественных обществоведов, имя которым легион, найти название дисциплинам, которые они могли бы читать с вузовских кафедр. Тут уж, если бы даже культурологии не было, то ее следовало придумать. Дело дошло даже до «прикладной культурологии» — есть теперь даже такое в ВАКовской рубрикации, при ближашем знакомстве оказывающееся до боли в сердце знакомой методикой культпросветработы. Как говорит один коллега, «те же яйца, только в профиль». Яйцо как не крути — все равно будет яйцом. Так и тут. Но зато — в профиль. Культ-урологический.

Как грибы после дождя пошли программы курсов и учебники. Сейчас на каждом книжном прилавке обязательно найдется пара учебников по культурологии. Вроде бы надо только радоваться. Культурологический бум. Но... В профиль подается лежалый товар. Один пишет про классовую культуру, другой пересказывает Л.Н. Гумилева, третий пишет о «диалоге культур», четвертый пересказывает А. Тойнби, пятый — о языках, шестой о социальной информации и коммуникации... Чаще же всего, очевидно, признавая собственное интеллектуальное бессилие, пишут и читают историю культуры, а чтоб было еще попроще делиться радостью книжного узнавания — историю художественной культуры.

Культурологией, оказывается, может быть какой угодно сектор гуманитарии. Термин утрачивает свою определенность. Впору вспомнить яркую статью К. Шеннона «Бандвагон», в которой создатель теории информации отчаянно протестовал против бездумно расширительного употребления ставшего модным термина. Надо только термин «информация» заменить на «культура» — получится очень актуально.

Исключением являются, пожалуй, только книги Э.В. Соколова («Культурология»), М.С. Кагана («Философия культуры») и особенно Б.С. Ерасова («Социальная культурология»). Что касается Э.В. Соколова, то если бы он даже просто пересказал свою раннюю работу «Культура и личность», то одно это уже возвышалось над морем разливанным нынешней культурологической продукции. М.С. Каган — автор такой интеллектуальной культуры и силы, что в принципе не может написать ничего невразумительного — даже если захотел бы, то не получилось бы. А книга Б.С. Ерасова хороша конкретным разговором по существу — общим закономерностям, механизмам и процессам любой культуры: национальной, профессиональной, возрастной, дворовой, семейной....

Иначе говоря, фактически только в этих трех работах намечается предмет культурологии, ее дисциплинарная определенность как специфической науки. А это вопрос вопросов для культурологии не только как учебной программе, но и самой по себе и самой для себя, an sich und fur sich.

Культурой, действительно, может быть названо что угодно. Указать на культуру — это ткнуть пальцем в небо. Языкознание занимается культурой? Несомненно. Этнография? Быт и нравы — самое, что ни на есть культура. Социология, психология, социальная психология, экономика, политология... — все они изучают те или иные стороны культуры. А богословие, религиоведение, общая история, история искусств etc.etc.etc... А технические науки? Даже естественные науки, осмысляющие природу — суть проявления определенной культуры. Так что же, получается, что либо культурология новая «наука наук», «мать всех наук», либо это нечто вроде селянки или окрошки, с миру по нитке — культурологу культурология? Именно так и получается, если судить по большинству публикаций.

Более того, как блины стали печься диссертации по «культурологическим наукам» с широким веером специальностей, фактически дублирующими традиционные. Поэтому крестовый поход ВАКа последних двух лет против культурологии можно понять.

Или же мы являемся свидетелями и участниками довольно редкого явления — появления на широком — если не бескрайнем — междисциплинарном поле действительно новой дисциплины? Хочется думать, что дело обстоит именно так, тем более что для такого суждения имеются веские основания.

На рубеже XX-XXI столетий человечество сталкивается с необходимостью радикально нового видения реальности, видения самого себя. На глазах у всех нас рухнул социал-коммунистический миф о справедливом обществе и сталкивается со все возрастающими проблемами либерализм. Не всегда вспоминают, что оба мировоззрения восходят к единым корням рационалистического Просвещения. Но, как говорил Гете, «общие понятия при большом самомнении, ведут к большой беде». Абстракции справедливого общества и свободы личности прошли убедительную апробацию исторической практикой. Первая оказалась чреватой тоталитаризмом. Вторая — самоцельными процедурами и гарантиями, обессиливанием общества в критических ситуациях.

Либеральная демократия, являющаяся несомненным завоеванием исторического опыта человечества (по словам У. Черчилля, «демократия препаскуднейшая вещь, но, к сожалению, пока ничего лучшего не придумали»), оказывается эффективной моделью общественного устройства только в стабильной экономической и социальной ситуации. В условиях кризиса она дает сбои, оказывается бессильной перед центробежными силами, в еще большей степени раскачивает лодку, нередко даже создавая возможности для легитимизации различных форм самозванства и даже тоталитаризма.

Либеральная демократия — удачная форма, но она нуждается в содержательной энергетике, придающей силу и действенность этой форме, задающей центростремительные социальные силы. Иначе говоря, либеральная демократия эффективна только в условиях сплоченного общества. Обществу, раздираемому противоречиями и конфликтами она просто противопоказана — несть числа примерам тому в Новейшей истории.

Решающим фактором сплочения общества оказываются не абстрактные рационалистические идеи справедливости и свободы, а конкретная культура, реализующая сознание «мы» не только и не столько на рациональном уровне, сколько на уровне первичного опыта, переживаний идентичности личности и ее сопричастности некоторой общности.

В этом плане — и чем дальше, тем больше — современный мiръ (именно как универсум, world) предстает мiромъ культуры, которая теперь пронизывает все сферы и поры общественной и индивидуально-личностной жизни.

Показательны следствия краха мировой системы социализма.

Снятие чугунной плиты противостояния двух систем открыло очень пестрый переливчатый и весьма нестабильный мiръ, впрочем и нестабильный миръ (как благоволение, peace) тоже. С. Хантингтон не так уж и неправ, когда говорит о том, что противостояния в современном человечестве носят уже не столько идеологический, сколько культурный характер. Чрезвычайно показательны в этом плане войны во Вьетнаме и Афганистане, конфликты вокруг Ирака и в Боснии, чеченский конфликт. Они показательны именно тем, что в их подоплеке весьма неоднозначные мотивы, в конечном счете культурального плана. В таких конфликтах практически невозможно добиться радикальной победы, поскольку они являются конфликтами типа «мы — они», а «они», которые не «мы» — не-люди и поэтому к ним не применимы нормы и правила человеческих отношений. В таких конфликтах трудно отделить правых от виноватых, у участвующих сторон оказывается неожиданно широкая социальная и внешняя база поддержки.

Культура оказывается мощным фактором современной политики. Это обстоятельство часто ошибочно связывают с ростом национализма, неожиданным для либерально-демократических аналитиков и экспертов. На самом же деле «национализм», так же как и религиозный фундаментализм являются мощной и неизбежной реакцией на нивелировку и утрату дома души личности. Редко кто может и хочет чувствовать себя гражданином мiра. Нормальному человеку думается на родном языке, приходят на ум стихи любимых поэтов и даже дым отечества ему сладок и приятен — переживания и чувства иногда имеющие характер иррационального бессознательного, но от этого не становящиеся менее значимыми.

Впору говорить не о национализме и фундаментализме, а именно о «культурализме», который, собственно, и является необходимым дополнением-противовесом по отношению к либерализму. Культурализм и либерализм предстают Янем и Инем современной политической жизни и никакая политическая философия и реальная политика без учета этого обстоятельства будут несостятельными.

Но роль культуры проявляется его действие не только на внешнеполитическом, межнациональном уровне. Даже высокоурбанизированная культура мегаполисов, вроде бы расплавляющая все и всяческие культуры, выступила средой, давшей мощный выплеск многообразных субкультур: пестрый мир молодежных субкультур (панки, хиппи, рейверы, рокеры, бритоголовые....), криминальных субкультур с их изощренной и тщательно охраняемой диверсификацией, субкультур научных сообществ, сообществ деловых людей, инвалидов, ветеранов, не говоря уже о традиционных этнических и конфессиональных субкультурах. Даже экспоненциальный рост «новых религий» в конечном счете имеет не столько религиозные, сколько именно субкультуральные причины.

И причины эти весьма существенны и значимы. Это бегство от одиночества, обособление и объединение, острая потребность быть сопричастным чему-то общему, что придает смысл существованию, возможности оценки и успеха, самореализации, коммуникации, общения и компенсации от стрессов «большой культуры» — этот перечень можно продолжать и продолжать.

Более того, даже такая космополитичная сфера деятельности как бизнес приобретает все более отчетливый «культурологический» характер. К современному бизнесу, как необходимое условие его успешности, предъявляется требование диверсификации, многопрофильности. Моно-бизнес в нынешних условиях — бизнес с коротким дыханием. Чем в большей степени диверсифицирована деятельность фирмы, тем лучше она держит удары судьбы, тем оперативнее и пластичнее она реагирует на динамику рынка.

Но тогда на первый план выходит не столько то, ЧТО именно делает фирма, сколько то, КАК она действует в различных зонах деловой активности, чем ОНА как фирма, отличается от других именно как фирма, то, что это именно такая-то фирма, следующая определенным ценностям. «It’s a Sony» — и не важно, о каком конкретно товаре идет речь, важно, что это «Sony». Речь идет об имидже фирмы как ее целостном образе и репутации, об имидже ее руководителей.

Маркетинговые стратегии, исходя из анализа образа жизни потребителей, включая национально-этнические, возрастные, профессиональные, социально-психологические и прочие социально-культурные факторы, обстоятельства и особенности, ведут, в конечном счете, к формированию объема и интенсивности конкретных форм потребления, т.е. того же образа жизни, даже образа мысли людей. Агрессивная, навязчивая реклама (часть маркетинговой стратегии продвижения товара) внедряет в сознание не только потребителей, но и широких групп населения вообще, стереотипы поведения, восприятия, общения. Все чаще продается уже не просто товар, а определенный стиль (стиль «Кент», стиль «Мальборо», стиль «Кэмел», стиль «Кока-Кола» и т.п.).

И эта тенденция закономерна. Современный бизнес осуществляется в чрезвычайно динамичной, пластичной рыночной и социальной среде, в условиях широких информационных возможностях конкурентов, партнеров и общественности. Поэтому успех дела, не только имплицитно, но и все более явно, начинает зависеть не только и не столько от позиционирования товара на рынке, сколько от позиционирования фирмы, ее имиджа в обществе в целом.

В этой связи можно говорить о нарастании гуманитарного, культурологического содержания современного менеджмента. Проявляется это практически по всем векторам бизнеса. Современный бизнес — инновационен по самой своей сути — кто стоит, тот проваливается. Неслучайно современный менеджмент иногда характеризуют как инновационный по преимуществу. Поэтому успешность современного менеджера в изрядной степени оценивается в зависимости от его способности организовывать и проводить нововведения. Но кто когда-либо занимался нововведением, тот знает, что успех дела определяется способностью преодолеть возможное сопротивление — как внешнее (конкурентов, потребителей, общественного мнения, властей, движений и общественных организаций, СМИ), так и внутрифирменное (распределение полномочий, функциональных обязанностей, лично конкретных работников и специалистов). Необходимость учета и формирования общественного мнения, эффективного лоббирования, формирования и продвижения образа (имиджа) фирмы и т.п. породили public relations (PR) как технологию, подход и философию современного менеджмента.

В этой ситуации радикально меняется и технология работы с персоналом. Короля играет свита, а имидж фирмы «играется» ее персоналом и первыми лицами. И это должна быть одна команда, способная, как в атаке регби, бежать веером в разные стороны, но по одному поводу с единой целью. Главным становится не столько задание системы контроля и стимулирования как поощрения и наказания за достигнутые результаты. Решающим фактором оказывается учет мотивации конкретных работников и формирование оптимальных условий развития мотивации, развития чувства сопричастности единому делу, обеспечения осознания и переживания нормативно-ценностного «мы». Именно в персонал-ориентированных технологиях менеджмента крылся один из решающих факторов, объясняющих реальные механизму и пружины «японского вызова» и «японского чуда».

Традиционный менеджмент ориентировался на конечный результат, выступающий в качестве цели деятельности. Под эту цель подтягиваются средства. Главной опорой в менеджменте является формальная организационная структура, воплощающая «дерево целей», и контроль. Используемая информация носит преимущественно сигнально-побуждающий характер. Если воспользоваться удачной метафорой Э. Фромма, то можно сказать, что если это менеджмент, осуществляемый в модусе «Иметь» (to have, haben), иметь желаемый результат.

Современный же менеджмент осуществляется скорее в модусе «Быть» (to be, sein), когда цели вторичны по отношению к некоторой системе ценностей, на шкале которых конкретные цели и определяются. Акцент при этом переносится с побуждения на взаимопонимание, со стимулирования на мотивацию, от учета которой зависит эффективность стимулирования, на плетение общности интересов во внутренней и внешней среде фирмы, на формирование сознания «мы», своей особенности и даже социальной миссии.

Современная фирма во все большей степени предстает как субкультура, культура — в буквальном, терминологическом смысле слова: со своими ценностями, нормами, традициями, ритуалами, героями, мифами, легендами, фольклором, субкультурами etc. Фирменный стиль, имидж, организационная культура, дух корпорации из метафор очень быстро превратились в конкретные технологические требования. Все большее число ведущих зарубежных специалистов по менеджменту склонны рассматривать современный менеджмент как «культурологический» по преимуществу.

Все эти обстоятельства предъявляют новые требования к компетентности и профессионализму современного менеджера. К традиционным требованиям знания технологии, организации, финансового контроля и маркетинга в современных условиях добавляются требования культурологического и гуманитарного характера. Современный менеджер, вне зависимости от профиля деятельности его фирмы должен быть не только теоретически, но практически ориентированным в вопросах общей и прикладной культурологии, социальной психологии, быть знакомым с современными культурными процессами в тех обществах, в среде которых ему приходится или придется иметь дело, практически ориентироваться в механизмах и процедурах принятия политических решений, в современной политической жизни, иметь развитое чувство вкуса, гармонии, стиля, владеть иностранными языками, быть развитым и продвинутым в плане нравственной и интеллектуальной культуры. Не только зарубежные данные, но нынешняя российская действительность убедительно показывают, что больше шансов стать успешными предпринимателями и менеджерами имеют выпускники гуманитарных вузов по сравнению с выпускниками технических вузов.

Общность проблем и интересов современного бизнеса и культуры обусловлены не только их технологическим содержанием в наши дни. Более того, сами эти технологические особенности обусловлены глубоким и принципиальным обстоятельством. Современные бизнес и социально-культурная сфера, в том числе и в современной России обречены на сотрудничество — всерьез и по большому счету. Социально-культурная сфера не должна, да и уже не может существовать и развиваться как сфера исключительно государственных интересов. Привлечение внебюджетных источников финансирования, все более активное сотрудничество социально-культурной сферы с финансовым, промышленным и торговым капиталом, общественными движениями и организациями — одно из необходимых условий сохранения культурно-исторического наследия, воспроизводства творческого потенциала, развития культурной жизни.

Но и бизнес заинтересован в сотрудничестве с социально-культурной сферой отнюдь не меньше, чем она в нем. Формирование и продвижение имиджа и репутации фирмы, спонсорство, патронаж и благотворительность, работа с персоналом, расширение сотрудничества, даже рекламные кампании и акции по стимулированию продаж — все это просто немыслимо без проведения праздников, конкурсов, выставок, культурных программ, т.е. без обращения к социально-культурным технологиям, а то и прямого сотрудничества с соответствующими организациями и учреждениями социально-культурной сферы.

Бизнес и культура предполагают и дополняют друг друга, немыслимы в современном обществе друг без друга. Как два конца одной и той же палки — дернешь за один, потянется и другой. Эта «обреченность» на сотрудничество имеет глубокий политологический смысл, чрезвычайно важный для развития и преобразования общества. Дело в том, что это сотрудничество, по сути дела, является реальной тканью гражданского общества — не декларирования его, а наращивания его реальной ткани, его механизмов, процедур и «мускулов». Только общество, в котором сложились и вызрели развитые формы сотрудничества делового мира и сферы культуры, способно к саморазвитию и саморегуляции социально-экономических и социально-культурных процессов — по возможности независимо от государства. Собственно, только в таком обществе и могут сложиться реальные предпосылки и условия для становления реальной демократии.

Подводя итог, можно сказать, что современность на пороге нового тысячелетия предстает Мiромъ Культуры. Речь идет не столько о формировании некоей Единой культуры, до которой еще очень далеко. а если она даже и сформируется. то это, как показывает опыт мегаполисов, отнюдь не исключает субкультурной дивергенции и даже. наоборот, ее предполагает. И тем более речь не идет о «диалоге культур» прочей интеллигентской постсоветской невнятице. Как становится ясным в конце XX cтолетия, культура — вещь обоюдоострая, не только объединяющая и нужно еще много учиться и учиться жить в Мире (как благоволении) культур, чтобы достичь культуры мира культур. Так что культурологию ждут великие дела — благородные и чрезвычайно благодарные. Чтобы справиться с ними, культурологии надо всего ничего — не прятаться в обличье других дисциплин и не останавливаться на радости узнавания прошлого, о осознав самое себя, включиться в реальное осмысление настоящего и перспектив будущего. Будем надеяться, что ей это окажется по силам.