Перспективы метафизики:Классическая и неклассическая метафизика на рубеже веков

Российский гуманитарный научный фонд

Международная Кафедра (ЮНЕСКО)

по философии и этике СПб Научного центра РАН

 

 

Перспективы метафизики:Классическая и неклассическая метафизика на рубеже веков

Под редакцией

засл. деят. науки РФ, проф. Г.Л. Тульчинского и проф. М.С. Уварова

Санкт-Петербург – 2000

 

Работа выполнена при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (грант РГНФ № 97-03-04130-а)

Содержание

В поисках новой гуманитарной парадигмы (От редакционного совета)

Предисловие

Глава I . Метафизика и рациональность

1.1 Координата рационального

1.2 Сущность и рациональность

1.3 Два типа рациональности

1.4 Ометафизичивание науки

1.5 Философия техники в современной культуре

Глава II . Метафизика и философия культуры

2.1. Культурология: от видЕния к вИдению

2.2. Возможна ли культурология как «чистая» наука?

2.3. Семиотическое пространство культуры

2.4. Язык и текст в культуре XX века

2.5. Метафора — знак неполноты бытия

Глава III . Метафизика, самопознание и свобода

3.1. Философская антропология и метафизика свободы

3.2. Самосознание и страх, диалог и Третий

3.3. Пространства священного. Христианская антропология на рубеже веков

3.4. Исповедальное слово в метафизической перспективе

3.5. Исповедь: бытие-под-взглядом или философический эксгибиционизм

Глава IV . Метафизика российского духовного опыта

4.1. Содержание и судьба российского духовного опыта: метафизические раскопки

4.2. От мифократии трансцендентального к смыслоутрате: деконструкция тоталитаризма и тотальность деконструкции

4.3. Исторический пессимизм как оптимизм

4.4. Опыт означивания в стратегии и тактике посткоммунизма

4.5. Империя и свобода: итоги и перспективы постсоветского духовного опыта

Глава V . Классическое и неклассическое в метафизике сегодня

5.1. Классическая метафизика в современном философском образовании

5.2. Слово и тело постмодернизма: от феноменологии невменяемости к метафизике свободы

5.3. Метафизика свободы и ответственности

5.4. Атактический синдром, или Похороны Винни-Пуха

5.5. Персонология и хапос

Глава VI . Перспективы

6.1. Междисциплинарность, метафизика и перспективы «глубокой семиотики»

6.2. Комментарии к предстоящему: ракурсы и взоры

6.3. Предстоящее: фундаментальный объект

6.4. Постчеловеческая телесность и неантропоморфная персонология

6.5. Духовные итоги ХХ столетия и новый сдвиг гуманитарной парадигмы

Адрес: http: www.philosophy.ru/library

 

В поисках новой гуманитарной парадигмы

(От редакционного совета)

В предлагаемой издательской серии предпринимается попытка осмысления и обоснования новой парадигмы гуманитарной культуры, приходящей на смену постструктуралистско-деконструктивистскому подходу. Потребность в таком парадигмальном сдвиге вызревала по мере того как, с одной стороны, критика деконструкции, исходившая из традиционных и сциентистских представлений, все более явно обнаруживала свое теоретическое бессилие, а с другой — не менее явным становился переходный характер деконструктивизма и постмодерна в целом. Главным вопросом становится не после чего они, а перед чем и в обоснование чего.

Развенчание логоцентризма в деконструкционизме фактически оказалось последней ступенью развоплощения логоса, который лишился своих характеристик телесности и присутствия, каковые придавались ему практикой голоса, звучащего слова, и перешел в область чистых отсрочек и нефизических отслеживаний в рамках письменной речи, окончательно разрывающей связи с означаемым и происхождением.

Результатом деконструктивизма стала культура означающих без означаемых, обращенных в замкнутую цепь самореференций; или грамматоцентризм, то есть культ не просто письменного слова, но письменности как растворения и стирания всяких следов телесности и «означенности». «Слепая ласточка в чертог теней вернется на крыльях срезанных, с прозрачными играть» (О. Мандельштам). И культура, деконструируясь, превращается в такое царство теней, следов без подлинников, симуляций без оригиналов, в нечто неотмирное.

Критика логоцентризма обернулась его приумножением и факторизацией, логомахией, самодостаточностью отсылающих друг к другу означающих — апофеозом грамматоцентризма. Выявился шок гуманитарной интеллигенции перед новой цивилизацией, требующей изменений в духовном опыте, мировоззрении, метафизике, нравственности, художественной, научной, политической практике. Постмодернизм оказался неконструктивным в том плане, что застыл в стадии остранения (деконструкции) привычного. Но необходим следующий шаг — новая конструктивная работа с остраненными смыслами.

Такой сдвиг должен отвечать нескольким требованиям: не отрицать, а обобщать опыт деконструктивизма; быть по-настоящему междисциплинарным; давать осмысление нового цивилизационного опыта, его оснований и перспектив; делать акцент не столько на статуарной структурности, сколько на процессуальной динамике осмысления и смыслообразования, которое является результатом глубоко личностного опыта, проявлением человеческой свободы и ответственности.

Каждый парадигмальный сдвиг, как и любое новое осмысление, как это было показано русскими формалистами, а также А. ван Геннепом и В.Тернером при анализе ритуалов перехода, включает три фазы. Во-первых, отстранение, делание привычного непривычным, лишение его обычных статусных признаков, деконструкция буквально как демонтаж; во-вторых, игра с этими остраненными смыслами, порождающая новые ассоциации и коннотации; и в-третьих, выстраивание нового смыслового ряда, новая сборка или ре-аггрегация. Деконструктивизм успешно осуществил первые две стадии парадигмального сдвига, но его критические, «разборные» процедуры сами по себе еще не пересекают порога к третьей, решающей стадии формирования новой парадигмы.

Предварительно сумму таких методологий можно обозначить как концептивизм, имея в виду двузначность корня «conception» (концепция и зачатие): не только концептуализм как промежуточное поле опосредования номиналистических и реалистических методологий, но и зачинательно-генеративную природу новых методологий, которые не столько деконструируют концептуальные объекты, сколько порождают их в соответствующих гипотетических и поссибилистских модальностях.

Ключевыми моментами таких методологий являются: поссибилизм — смещение акцента с критики сущего и преобразовательного активизма к раскрытию все новых и новых возможностей сознания, сценариев реальности и поведения; динамизм — смещение акцента со структурно-статичного на процессуальность изменения; переход от плоскостных поверхностных моделей к моделям многомерно-стереометричным; персонализм — неизбывность личностного начала как источника, средства и результата динамики осмысления и смыслообразования.

Предлагаемая серия трудов следует логике опамятования, выраженного восклицанием поэта: «О, если бы вернуть и зрячих пальцев стыд, и выпуклую радость узнаванья» (О. Мандельштам). Н.М. Бахтин писал: «Тысячелетиями мы оттесняли и заглушали в себе самое древнее, самое верное, самое земное из наших чувств — осязание. И вот теперь, в то время как наши «высшие чувства» отравлены и искажены, пропитаны и разбавлены чуждыми рациональными элементами — осязание сохранило всю свою девственную цельность и чистоту. Только оно — в те редкие моменты, когда оно действительно в нас оживает — реально приобщает нас к вещам».

Отсюда и название серии — «Тела мысли». В данном проекте речь идет об осязательных измерениях современной культуры, но не о возврате к невинной пластике, к девственности осязания, а об осязательности культурно проработанной, прошедшей через стыд самопредставления, саморазъятия, самодеконструкции и восстанавливающей себя в формах постдеконструктивных, концептивных, в той точке, куда ее привело, во-первых, ускоренное развитие в 20-ом веке визуально-аудиальной культуры и, во-вторых, осознание ее симулятивной природы, падение в нечувственность интервала, отсрочки, промедления, дифференции, которая подлежит теперь новому заполнению, новой культурной проработке знаками осязания в их интенциональной неотделимости от означаемых (вопреки такой разделимости в дистанционных перцепциях зрения и слуха).

Серия может рассматриваться как продолжение прерванного издания «Санкт-Петербургских Чтений по философии и теории культуры» («Разум. Духовность. Традиция» и «Российский духовный опыт»).

Новая философская серия как издательская программа может стать дополнением и концептуальной альтернативой московской серии «Ad Marginem», которая способствовала продвижению и закреплению постструктуралистской парадигмы в российской гуманитарной мысли.

При подготовке и отборе работ серии ставка делается на новое поколение философов и не столько на критику, сколько на позитивный, конструктивный поиск.

Немалую роль в появлении этой серии играет то, что можно назвать питерской философской культурой, традициями и широким контекстом этого города, где живет столько глубоко философствующих поэтов и художников, физиков и социологов, филологов и психологов. Думается, что в этом городе, с его надэтничностью, надконфессиональностью, многокультурием, с его атмосферой рациональности — и инфернальности, имперскости — и экзистенциальности, интересом к маленькому человеку и судьбам державы, с его напряжениями и противостояниями естественной и культурной среды, скорее всего может вызреть новый парадигмальный сдвиг в философии.

Предисловие

Предлагаемая работа является результатом исследовательского проекта, основной целью которого было обоснование нового статуса метафизики в современной культурной ситуации.

В результате возникновения феномена посткультуры обсуждение взаимосвязи классических и неклассических образов метафизики становится чрезвычайно актуальным. В философском дискурсе комплекс метафизических проблем представляет особое поле, которое, в силу разных обстоятельств, оказывается сегодня на периферии исследовательского внимания. Традиционно центр современной философской рефлексии составляют проблемы историософии, антропологии, онтологии, теории познания, теории ценностей. Метафизика подразумевается как «созданная» наука, в рамках которой обсуждению могут быть подвергнуты только некоторые частности. Иногда даже можно слышать высказывания о том, что поиск в области метафизики чреват тавтологией, неумеренным эпатажем, «интеллектуальным пижонством».

Вместе с тем, очевидно, что образ метафизики как «чистого» аналога философского знания не является достаточным, поскольку этот статус поддерживается лишь известными и апробированными в истории философии архетипами и не всегда соответствует современной ситуации. Идея метафизики в европейской философии от Платона и Аристотеля до Декарта, Гегеля и Хайдеггера постепенно вбирает в себя основополагающие достижения, возникающие в различных пластах культуры, находя истинное самовыражение на перекрестии культурных смыслов.

По мнению авторов книги, становление нового образа метафизики связано с важными переменами в традиционной постановке философских и общекультурных проблем в конце ХХ в. В этом смысле новые горизонты метафизического знания, с одной стороны, наследуют традиции классической рациональности, а с другой, позволяют заглянуть за ее пределы, в «постхайдеггеровский» мир метафизики.

Современная культурно-историческая ситуация несет в себе особые смыслы, связанные с рождением разнохарактерных философских парадигм. Общей чертой таких новообразований является их маргинальный характер, явная неустойчивость, подвижность возникающих моделей, их труднопредсказуемость, устремленность к границам философского знания. Подобное положение вещей совсем не является признаком ущербности культурного пространства современности. Речь идет о преодолении «паузы культуры», которая грозит вылиться в жест «метафизического недеяния».

Основные культурно-философские построения, возникающие в данной ситуации, приобретая видимость завершенности, окончательности, но на самом деле они играют роль поисковых зон, в которых находятся метафизические «складки» бытия, требующие современной расшифровки и интерпретации. Общепринятое использование приставки «пост» для обозначения логики образования этих парадигм весьма своеобразно: на смену извечному «нео-», приписанному всей истории ХХ в. (неотомизм, неопозитивизм, неореализм, неокритицизм) или же его, «нео-», этимологическим инверсиям (новый рационализм, «новые левые, фрейдо-марксизм) приходит энтимема «пост» культуры.

Стратегия «пост» игры» часто исполняет роль нежелательного ограничителя культуры, ее смыслового оконечивания. Возникающий в этой связи феномен деструктивного мышления, реализующийся в форме адаптивно-конформистских установок (часто выдающих себя за нонконформистские), обращается в осознанный жест «шизоаналитического» философствования, для которого любой «новый рационализм», любое, даже феноменологически окрашенное cogito, оказывается не более, чем мифом Нового времени.

По мнению авторов, использование междисциплинарного метода исследования, ориентированного на метафизическое пространство искусства, религии, философии, политики и естествознания позволит разработать и обосновать оригинальную концепцию метафизического знания, отражающего специфику современной историко-культурной ситуации.

Предисловие — М.С. Уваров

Глава I написана С.С. Гусевым (1.1.), Г.Л. Тульчинским (1.2, 1.3, 1.4.), Д.Н. Козыревым (1.5.);

Глава II —Г.Л. Тульчинским (2.1.), М.С. Уваровым (2.2, 2.4.), С.С. Гусевым (2.3., 2.5.);

Глава III— Г.Л. Тульчинским (3.1, 3.5), Д.Н. Козыревым (3.1), С.С. Гусевым (3.2), М.С. Уваровым (3.3, 3.4);

Глава IV — Г.Л. Тульчинским (4.1. 4.2. 4.3. 4.5), М.С. Уваровым (4.4);

Глава V — М.С. Уваровым (5.1, 5.4), Г.Л. Тульчинским (5.2, 5.3, 5.5);

Глава VI — Г.Л. Тульчинским (6.1, 6.4, 6.5), Г.М. Бревде (6.2, 6.3)

 

 

Глава I. Метафизика и рациональность.

Координата рационального.

Осмысление собственных действий в окружающем мире заставляет людей все большее внимание обращать на характер организации своих знаний об этом мире,… С давних времен понимание сущности и природы рационального распределилось в… Другое направление, отчетливо оформляющееся в философии Нового времени, направлено на поиск регулятивных правил,…

Сущность и рациональность

Существенность сущности

В истории философии и в современной литературе сложился чрезвычайно широкий спектр понимания сущности и соответствующих ее толкований. Под сущностью… Одно только сопоставление различных подходов и дефиниций, деталей и тонких… Во-первых, сущность характеризуется набором инвариантных (всегда присущих), устойчивых признаков вещи. С помощью этих…

Сущность и идентификация

Показательна судьба вопроса о соотношении индивидных и общих сущностей. Для Аристотеля указать сущность явления — это определить его через род и… Общей аристотелевской установке в понимании сущности более соответствовало… Взгляд на сущность как нечто общее был закреплен в Средневековье. Так, по определению Фомы Аквинского, сущность это…

Рост знания: динамика существенного и диалогичность осмысления

Начинаясь со знания неполного, развитие знания и осмысления продолжается во все более дифференцированном указании общих сущностей посредством все… Описательная и нормативно-ценностная идентификация оказываются проявлением… Эта динамика осмысления воспроизводится в развитии научного знания и в соотношении чувственного и рационального,…

Существенность и необходимость

Основания такого рассмотрения носят не столько логический, сколько семантический характер. Но логическая семантика как «логика содержания» должна… Свойства вещей, и тем более — существенные свойства, не порождены человеком.… В настоящее время можно утверждать вызревание новой ориентации в гносеологии и логической семантике. Традиционно…

Существенное как синтез истинного, должного и возможного

Поэтому обоснование указанных сфер познания нуждается в специальных средствах анализа. Эти средства должны давать возможность вести анализ не только… Структура осмысленной существенности как синтеза описаний, целей и предписаний… Познание предмета связано с раскрытием его объективных свойств, его сущности, что определяет характер и содержание…

Существенность и эффективность, рациональность и ответственность

Предложенная модель семантического оценивания как установления трех видов соответствия перекликается с видами эффективности целенаправленной… Сущность и существенность связаны не только с целеустреленностью, но, в… Помимо прочего это означает и возможность за конечное число шагов построить, сконструировать, воссоздать данную вещь…

Сущность и свобода

Укоренившееся понимание разумности и рациональности (и связанной с нею существенности) может быть связано с идеей искусного искусственного… Наше время — время осознания предела традиционной рациональности. Все более…

Два типа рациональности

Знание — одно из средств обоснования деятельности, шире — жизни. Лишь будучи соотнесенным с контекстом конкретных потребностей, экспектаций, надежд,… Традиционно понимаемая рациональность выражает идею «сделанности» вещи,… В этом плане рациональность совпадает с идеей эффективности как соответствия: выбираемых целей к потребностям или…

Произвол и безответственность рационалистического активизма

Социум, при этом, оказывается прин­ципиально антигуманным, внечеловеческим, отрицающим человеческое достоинство. И это неизбежно. Как экологическим… Оправданная «техническим» разумом жизнь — оправдана вне морали. Сознание,… Разум оказывается данным человеку единственно для того, чтобы, говоря современным языком, встроиться в качестве…

Космичная» рациональность

Помимо прочего это означает и возможность за конечное число шагов построить, сконструировать, воссоздать данную вещь как единое целое. Поэтому,… Этот тип рациональности связан с ныне почти забытыми категориями гармонии и… В наше время все более явной становится зависимость «техничной» рациональности от более фундаментальной «космической».…

Инорациональность свободы и ответственности

Долженствование человеческого действия не определяется однозначно истинностью имеющегося знания и теоретического рассуждения. Первично не сознание и… Эту силу и значение индивидуализированной личности неявно признает и… По глубокому замечанию М. М. Бахтина, воля и долженствование внеэтичны, первичны по отношению к любой этике или другой…

К новой метафизике нравственности?

Или же я связан с другими и миром? И потому мыслю, что един с ними, а не потому един, что мыслю? Сущность человека с этой точки зрения не… Не человек — раб идей, а идеи — одна из форм его бытия в мире. Разум, знания,… Это и есть выход к новому пониманию человеческого. Ответственность, которую постиг человек, ставший внутренне…

Ометафизичивание науки

Философия и наука: ревность без любви

Подобно России и Украине, связанным общими историческими, культурными, географическими, этническими, экономическими корнями и связями, но обостренно… Истоки отчуждения философии и от философии различны и многообразны. Их можно… Но тогда нельзя не отметить парадоксальность ситуации: новые и новые поколения ученых продолжают и продолжают…

Нефилософская философия

Альтернативный духовный поиск пронизывал и пронизывает среду художественной, научно-технической интеллигенции, интеллектуалов — в том числе… Активное и интенсивное философствование всегда было свойственно не только… Но такая тенденция характерна для российской философской культуры вообще. Титульные и культовые для нынешнего…

Не философия - методология - наука, а наоборот

Сами ученые, как естественники так и обществоведы проявляют весьма слабый интерес к методологическим построениям философов, труды методологов, да и… Философия, как всякое рациональное осмысление, есть позднейшая рационализация… Вектор связи философии и науки оказался направленным с точностью до наоборот: не от философии к науке, а от науки к…

Философствование и философия

...Если взять, к примеру, мой собственный опыт, то что способствовало моему мировоззренческому развитию и профессиональному росту? Прежде всего —… Да и в дальнейшем важным и существенным оказывалось не столько официальное… На это обстоятельство недавно обратил внимание М. Эпштейн, подчеркнувший[33] особо «симпосийный» характер русского…

Философствование ученых: как теория становится метафизикой

В том числе — философствование ученых: в афоризмах, шутках, других формах околонаучного фольклора, субкультурально-дисциплинарном эпосе и т.д., но… Поэтому, когда ученый придает своим взглядам универсальный характер, претендуя… Советская и не только советская идеократия была основана на метаифизичивании социологической и экономической теорий К.…

Философия техники в современной культуре

К настоящему времени философами накоплен богатый опыт осмысления феномена техники, представшей властной и многоликой силой. Оказалось, что в этой… «Нет человека без техники», — эти слова принадлежит Х. Ортеге-и-Гассету. В…

Определение техники

Античная трактовка техники становится понятной через исходный термин «тэхнэ». Это древнегреческое слово первоначально означало как умение, так и… Во-первых, следует указать на то, что современная техника уже представляет… Во-вторых, следует отметить присутствие на элементарном уровне этого множества объектов, в каждой «технической»…

Мир техники и мир человека: проблемы их соотношения

Проблема возвратного влияния техники на социум становится наглядной при анализе процесса циркуляции человеческого содержания в технике. Эта… В заграничной философской литературе утвердился взгляд, согласно которому… Для того, чтобы ответить на вопрос, в какую именно сторону происходит изменение человека, нужно понять, что за…

Новые тревоги и новые горизонты мира техники

Французский персоналист Э. Мунье был одним из тех, кто отвергал тезис о принципиальной нейтральности техники. «Сама по себе машина способна… Однако самым разрушительным проявлением отчуждённости человека от мира, в… Здесь необходим комментарий. Носителем «интеллекта» ЭВМ является операционная система — комплекс стандартизованных…

Глава II. Метафизика и философия культуры.

Культурология: от видЕния к вИдению.

Эта история вспомнилась к тому, что она очень точно передает отношение «профессиональной» философской общественности к культурологической… Классовое чутье не подвело борцов за чистоту идеологических рядов. В… Вот так и формировалась будущая отечественная культурология, как заповедник гуманитарного инакомыслия, идеологической…

Возможна ли культурология как «чистая» наука?

В первом случае уход происходит чаще всего от разочарования во всем, что напоминает мрачное наукоучение, и бывший философпытается найти в… Во втором случае новоиспеченному культурологу часто не хватает тех самых… Конечно, у всех этих неоднозначных процессов есть свои корни, предпосылки, закономерности.

Семиотическое пространство культуры

При всем многообразии определений термина «культура», можно увидеть, что одной из важнейших ее функций является именно организация социального… С этой точки зрения культура предстает как семиотическая (знаковая) система. В… Такие знаки, среди прочего, могут также служить средством выражения определенных внутренних состояний каждого…

Язык и текст в культуре XX века

Традиция, идущая от Ветхого Завета, говорит о знаковом письме иной природы, а именно о преобладании реально записанного учительского текста. В… Новозаветная христианская традиция соединяет оба эти подхода. В классическом… Бинарная оппозиция «голос-письмо», которая реконструируется и деконструируется различными способами, предстает, таким…

Метафора — знак неполноты бытия

И то и другое предполагает достаточно глубокое понимание как своих потребностей, так и возможностей их удовлетворения, то есть понимание человеком… Уникальные объекты, которые не удается встроить в какой-то ряд, конструируемый… Возникает некий круг: эффективность человеческого самопонимания определяется его возможностью обнаруживать границы…

Глава III.Метафизика, самопознание и свобода.

Философская антропология и метафизика свободы.

Первая суть иудео-христианский миф о сотворенном человеке и смысле его бытия. С этой мифологемой связаны идеи первородного греха, искупления,… Вторая идея — идея Homo sapiens — со времен Платона и Аристотеля… Третья идея отрицает специфику и неразложимость разума, который понимается как продукт инстинктов и чувственных…

Самосознание и страх, диалог и Третий

Следует ли из этого, что в подобном душевном состоянии выражается бытие лишь того общества, которое находится в переломной точке своего развития?… Существует точка зрения, что эта эмоция является врожденной, определяющей… Поскольку теоретический анализ эмоции страха складывался (во всяком случае в рамках европейской культуры) тогда, когда…

Пространства священного. Христианская антропология на рубеже веков

Рубежи столетий (и тысячелетий) часто обозначают существенные культурно-исторические вехи в эволюции религиозного сознания. Разделение христианства… Дело здесь, конечно, но в мистике «холодных чисел». Культурно-исторические… Приближающиеся новый век и новое тысячелетие вновь отмечены кризисом христианской идеи, благодаря веренице…

Исповедальное слово в метафизической перспективе

В последние годы исповедальное слово скорее становится расхожей монетой в руках ловких «просветителей», чем искренним жестом раскаявшейся души.… Исповедоваться вдруг начинает каждый второй политик, далекий от раскаяния за… Между тем, исповедальные тексты выражают узловые моменты становления европейской культуры. Зародившись в качестве…

Исповедь: бытие-под-взглядом или

Философический эксгибиционизм

В соответствии с этим подбирались и статьи. Их авторы (Я.И. Гилинский, Т.М. Горичева, Б.Е. Гройс. С. Жемайтис, В. Кондратович. С. Шелин, М.Н.… Собранные материалы напугали редактора университетского издательства — кругом… Статьи были вскоре опубликованы в других — не университетских — изданиях, редактор, облегченно вздыхая, вернулась, по…

Глава VI. Перспективы.

Междисциплинарность, метафизика и перспективы «глубокой семиотики».

Философия культуры и уровни междисциплинарности.

В силу двойственной природы человека, как единства духа и плоти, несколько замечаний относительно биологических (психо-физиологических) аспектах… Если же говорить серьезно, то искомый подход к персонологической динамике… Междисциплинарность рассмотрения и осмысления в науке проявляется по-разному и в различной степени: в постановке…

Семиотический подход

Традиционная семиотика, как известно, задает три вектора рассмотрения и соответственно три аналитических измерения знаков и знаковых систем:… Прагматический контекст лиминального дискурса берет в рассмотрение ряд… Синтаксический аспект лиминального дискурса связан с новыми и деформированными знаками и языками. Некоторые из них…

Семиодинамика или глубокая семиотика

Обычный структурально-семиотический подход оставляет лиминальный дискурс в кругу общих мест: рассмотрение перевода, метафоры, иронии как типичных… С философской точки зрения мы сталкиваемся с типичной ситуацией.… Лиминальность — ситуация поиска Я, поиска идентичности, осуществления акта творчества, ситуация реализации свободы.…

Комментарии к предстоящему: ракурсы и взоры

Не неба, очерчивающего окоемом: здесь происходит то, что принято считать жизнью — здесь исток и истина происходящего. Не невозможного: мысль, мышление становится мыслимым, слиянный с созерцаемым… Не неизбежного, неотступного человеческого вопрошания, три рода которого: что, как и каким образом.

Предстоящее: фундаментальный объект

Приближение

В изначальной вечной стойкости преодолевая недоразумения и переразумения, человечество достигает критической интерьеризации ноосферы и вступает в… Свидетели единого — нелокальные явления, трансцендирующие пространство и время… Квантовая система — единое целое, а не совокупность разрозненных элементов. Более того. Сама Вселенная,…

Радиальный ответ

«В месте и скрытом и тихом» — ответ на метафизическое вопрошание о месте (пространстве). Ответ радиальный, ибо гласит о том, по отношению к чему… Тангенциальный наблюдатель, рассматривая проекцию картины на близлежащий… Использование радиальной гиперпространственной символики стало возможным после открытий Эйнштейна и откровений Тейяра…

Постчеловеческая телесность и неантропоморфная персонология

Я как точка сборки ответственности

Ничто не мешает предположить, что сужение конуса Я, свободы и ответственности может быть продолжено уходом вглубь тела под кожно-волосяной покров в… Более того, эта тенденция сужения границ вменяемости и личности может быть…

Распыляющееся Я?

Современный человек находит детали своего облика, знакомые свойства, связи, структуры, но только не себя самого. Движется по направлению к себе, но… Эта деперсонализация, ничтоженье Я переходит на ничтоженье и распыление… Тем самым, как бы меняется отношение к литературе. За разрывом, несовпадением письма Драгомощенко с полем общего…

Пол и идентичность

Выше уже отмечалось, что в европейской традиции за последние два века укрепилась понимание гендера — половой идентичности как базовой идентичности.… В проблеме гендера имеется несколько аспектов (уровней): n нейрофизиологический («натуральный») — с этой точки зрения гендер предопределяет мировосприятие и сознание;

Постчеловеческая телесность

Греческий философ Х. Яннарас в своих «Вариациях на тему «Песни песней» пишет: «Загоревший мальчик с гибким, как у газели, телом и выгоревшими… Если наше тело столь бренно и непостоянно, разве может быть оно критерием… Во времена Платона еще можно было понимать человека как бесперое двуногое с мягкой мочкой уха и плоскими ногтями. Но…

Фундаментальные метафоры: зооморфизм, техноморфизм и теоморфизм

В самопознании человек не может ничему не подражать. И здесь, очевидно, срабатывает принцип близкодействия, когда основой уподобления становится… Особого внимания заслуживают последние. Природные стихии и явления (солнце,… Поэтому множеством нитей воображения человек связан с животным миром и пока существует человек как homo sapiens он…

Постчеловечное Я

Рождение и воспитание ребенка является одним из высших проявлений человеческой свободы и ответственности. Но современная генная инженерия, успехи… Ничто не мешает предположить, что сужение конуса, достигшее «точки»… Но это уже не будет ситуация классовой, национальной или какой-либо иной «коллективной» невменяемости. Субстанция…

Духовные итоги XX столетия и новый сдвиг

Гуманитарной парадигмы

Приключение духа разума и свободы

Что тому причиной? Отпадение от лона христианства, выпестовавшего современную цивилизацию? Энергичные и потому — неловкие попытки свободного… Попытки ответов на эти вопросы пронизывают всю ткань духовных поисков XX…

Ad absurdum постмодернизма

Ситуацию, на первый взгляд обостряет и усугубляет опыт постмодернизма. При всех различиях в тематике и стилистике философствования культуовые… Речь идет не столько о дегуманизации и расчеловечивании, сколько о… Зеркала постмодернистских рефлексий не создают и не воссоздают гармонии. В них двоятся, троятся, умножаются без нужды…

К новой метафизике нравственности и инорациональности?

Нравственность и духовность суть сопричастность единому, целому, абсолютному. Эта сопричастность может сознаваться и переживаться конфессионально и… ХХ в. принес осознание того, что главное не борьба за свободу и даже не… Поэтому выход современной философии из кризиса — в постчеловеческой персонологии, воссоздании целостности бытия,…

Самосознание, духовность и персонология

Духовные итоги нашего столетия относительно перспектив человека достаточно парадоксальны и противоречивы. С одной стороны, к концу ХХ века личность… Самоценность личности — не ценность для себя, перед собой, а выражение… Призвание человека в одном — прожить жизнь. Но жизнь не дана ему полностью, готовой. Человеку даны только возможности,…

Дегуманизация» современного общества и перспективы духовности

Современный человек находит детали своего облика, знакомые свойства, связи, структуры, но только не себя самого. Движется по направлению к себе, но… Процессы социальной трансформации, тем более столь масштабной и глубокой… И что такое вообще — дегуманизация? Расчеловечивание ? Утрата человечности? В чем и где? В цивилизации? В культуре? В…

Персонология, глубокая семиотика и новый парадигмальный сдвиг

В конце 1-й части книги упоминалась главная траектория доминанты философствования последних двух столетий: от онтологии к гносеологии и далее через… Так называемый «аксиологический» этап — ни что иное как одна из форм… XX в. расплатился по векселям века XIX и, похоже, расплатился сполна. В прошлом столетии у человечества было два…

Глава V. Классическое и неклассическое в метафизике сегодня.

Классическая метафизика в современном философском образовании.

Рассмотрение круга проблем, связанных с классическими образами метафизики в современном философском пространстве, целесообразно конкретизировать на материале, не вполне традиционном для практики современного метафизического дискурса. Имеются в виду практически забытые на русской почве идеи ученика и последователя Лейбница Х. Вольфа.

Современному философскому мышлению часто свойственно забывать уроки прежней метафизики. Слишком стойкой и «обустроенной» кажется та схематика историко-философского образования, которую каждый из нас, в силу тех или иных личных причин, неизбежно проясняет для себя и в дальнейшем применяет в ходе обучения других азам философии. Наверняка многие из взявших эту книгу в руки, участвуя в дискуссиях и простых разговорах с коллегами, не раз ловил себя на мысли о том, сколь непонятными и подчас «дикими» кажутся взгляды вполне уважаемого вами собеседника, его интерпретация школьных персонажей историко-философского процесса, например, Спинозы или Фейербаха. И дело здесь, как правило, не в недостатке профессионализма. Стереотипность уже сформированного мышления — вот один из многих подводных камней современного образовательного процесса, сдвинуть который одинаково мешает и традиционализм марксистско-ленинского школярства, и экстремизм безапелляционного постмодерна. Многие из нас — тоже в силу разных причин — склонны забывать простейшую мудрость, что никакое, даже самое близкое тебе, многознание уму не научит.

Философским идеям Христиана Вольфа не слишком повезло в современном философском образовании. Если спросить того же профессионала-философа, о том, кто же такой философ Христиан Вольф, в большинстве случаев в ответ мы услышим пересказ краткого курса вольфианства, почерпнутого из какого-либо учебника. Фигура философа растворена в этом самом расплывчатом определении «вольфианство», как в некоем вакууме. Обычные эпитеты для характеристики философии Х. Вольфа — «эпигонство», «плоскость», «схоластичность...». Между тем, уже Гегель отмечал, что Вольфова философия является лейбницевской «только по общему содержанию». Подлинной же заслугой философа, по мнению Гегеля, является то, что «Вольф окончательно и основательно вытеснил схоластико-аристотелевскую философию и превратил философию во всеобщую науку ...; он, кроме того, придал философии то систематическое и надлежащее подразделение на дисциплины, которое вплоть до новейшего времени пользовалось чем-то вроде авторитета»^[1].

До последнего времени практически единственным текстом на русском языке, хотя бы частично реабилитирующим учение Вольфа, был раздел известной монографии В.А. Жучкова^[2]. Попытки же учебного изложения идей Вольфа грешили тем несомненным недостатком, что они не опирались на достаточно серьезные переводы этого мыслителя на русский язык. Автору пришлось столкнуться с парадоксальной ситуацией, когда при составлении аннотированной хрестоматии по философии Нового времени проблема нахождения текстов Вольфа, переведенных на русский язык в относительно близкий по времени период, оказалась неразрешимой. Вольфа практически не переводили на русский за последние 200 лет.

Не трудно заметить, что такая ситуация напоминает что-то весьма близкое. Сколько лет критиковалась в отечественной литературе так называемая «буржуазная философия» при почти полной недоступности для читателя основных работ критикуемых авторов. С Вольфом история распорядилась не менее жестоко. Переводы его произведений на русский язык, мало доступные широкой читающей публике, расположились в отделах редких книг и библиографических раритетов. Этот своеобразный «спецхран» дополнялся лишь более или менее обширными справками в энциклопедических изданиях, монографиях и в учебниках по истории философии. Личность и творчество Вольфа очень плохо «прочитывались» в такого рода описаниях.

Можно предположить, что изложение идей Вольфа в реальном философском образовании сегодня базируется либо на основательном изучении оригинальных немецкоязычных текстов, либо на пересказе материала учебников. Учитывая, что оценки вольфианства, как правило, сводятся к критике «вторичности» его идей при минимуме позитивной информации о его конкретных произведениях, можно предположить скорее второе, чем первое. Путь Вольфа на русскую почву растянулся на века.

Тем не менее существуют переводы Вольфа на русский язык, переводы, раскрывающие важную страницу отечественной интеллектуальной истории.

Автору показалось интересным проследить, каким образом идеи Вольфа, очищенные от традиционных аналогий с лейбницевской философией, проникают, благодаря появлению первых переводов, в отечественную культуру XVIII в. и как согласуются тексты немецкого мыслителя с некоторыми постулатами отечественного философского образования.

Философские идеи Вольфа носят четко выраженный рационалистический характер, что является следствием его глубокого и профессионального интереса к естествознанию. По классификации Вольфа, философия разделяется на «науки рациональные теоретические» (онтология, космология, рациональная психология, естественная теология), «науки рациональные практические» (этика, политика, экономика), «науки эмпирические теоретические» (эмпирическая психология, телеология, догматическая физика), и «науки эмпирические практические» (технология и экспериментальная физика). Философ получил солидное естественнонаучное, математическое и богословское образование. В своей приверженности логико-математическому идеалу знания Вольф в большей степени следовал традиции, чем изобретал нечто новое. Новизна идей Вольфа заключалась в том, что логико-математическому методу он придавал значение универсального философского принципа. Это тоже была традиция, ведущая свое начало от Г. Галилея с его гипотетико-дедуктивной моделью знания. Однако Вольф, в отличие от своих предшественников, строит универсальную познавательную (и просветительско-образовательную) модель, в которую составными частями входят философия, теология и естествознание.

Восприняв основные идеи картезианской и лейбницевской метафизики, Вольф применял свои собственные теоретические положения в практике преподавания философии, физики, математики и других наук. Он полагал, что предназначение человеческого мышления заключается в воссоздании высшего синтеза между истинами науки, философии и религии. Благодаря строго обоснованному рационалистическому методу, Вольф был далек от комплекса идей эзотерико-теософского плана: он говорил о другой логике такого синтеза. Некоторые тексты Вольфа (особенно это касается предисловий к его естественнонаучным и логическим сочинениям) носят вполне универсальный характер. Видимо, это в первую очередь и привлекало М.В. Ломоносова, бывшего не только учеником, но и первым переводчиком работ Вольфа на русский язык.

Учебные пособия по философии, изданные Вольфом, резко отличались по форме и содержанию от средневековых схоластических учебников. В монографиях, посвященных изложению оснований наук, Вольф обычно добивался максимальной универсальности и логической выверенности материала. Эти книги служили основой университетского образования в Германии вплоть до появления основополагающих трудов И. Канта.

Их структура весьма показательна. Вот, к примеру, основное содержание его книги «Разумные мысли о силах человеческого разума...»:

Гл.1 . О понятии вещей. Гл.2. Об употреблении слова. Гл.3. О предложениях. Гл.4. О значении и познании истины. Гл.5. Об искусстве “искушать природу”. Гл.6. О нахождении предложений и решении задач. Гл.7.О науке, вере, мнениях и заблуждениях. Гл.8. О силах.Гл.9. Об изысканиях. Гл10. О письме. Гл.11. О чтении книг. Гл.12. О Св.Писании. Гл.13. О правильном. Гл.14. О неправильном. Гл.15. О правилах диспута. Гл.16. Об “остроте” в употреблении логики [2. С. 15-16] [3].

Не трудно заметить, что логика построения этой работы Вольфа воспроизводит общую схему как его системы метафизики в целом, так и «идеализированный» вариант изложения основ философии (точнее, теории философской культуры), который сегодня является недостижимым образцом в преподавании. Не секрет, что найти преподавателя, который, одинаково эффективно мог бы изложить основы языкознания (лингвистической философии), классическую теорию познания и эпистемологию, а затем — основы логики и теории аргументации, закончив курс логико-богословскими проблемами, чрезвычайно трудно. Однако именно такой идеал характерен для европейского философского образования.

Одной из основных идей Вольфа, проходящая через всю книгу, заключается в констатации единства философии, научного знания и Писания. Точно такая же идея пронизывает другую известную работу Вольфа, в которой излагаются его взгляды на основания математики [3].

В работе, посвященной проблемам опытной (экспериментальной) физики, Вольф дает ряд показательных определений, показывающих, насколько выверенным в методическом плане был его взгляд на взаимосвязь наук. Если вторая часть этого исследования посвящена изощренным теоретическим рассуждениям “о мире вообще”, природе света и других физических явлений, а также конкретным опытам и экспериментальным задачам, то начинается книга с определений теоретических. Вот один из примеров: «Натуральная философия, или Физика есть познание естественных вещей, то есть всего того, что от существенности и свойства тел произойти может»[1. Лист 1].

В этом определении интересно наследование традиции И. Ньютона, который, как и Вольф, называл физику «натуральной философией». Любопытно и вполне «натурфилософское» (теперь уже в прямом, античном, смысле этого слова) определение «физической материи». «Собственная материя, — пишет Вольф, — есть или непеременная, из которой состоит тело, или переменная, которая содержится в больших скважинах, как, например, воздух, вода...»[1. Лист 11]. Или такое высказывание, вполне прочитываемое в духе закона сохранения материи в его «ломоносовском» варианте: «кто о сих переменах рассуждать будет, тот познает, что есть некоторое количество материи, которое в разные виды непрестанно переменяется»[1. Лист 12].

Представляется, что несмотря на явные заблуждения в области конкретного естествознания (заблуждения, которые напоминают характерные черты традиционного умозрительного, «аристотелевского», стиля), философия Вольфа имела два следствия для теоретической философии в России. Во-первых, принципы экспериментального естествознания становятся здесь общепризнанными. Во-вторых, интерес к «трактатной философии» в России постепенно приводит к формировании собственно русской философской мысли, наследующей в том числе и европейские традиции. Процесс этого наследования (восприятия традиций), правда, затянулся на несколько десятилетий, но начало этому было положено.

С точки зрения современного философского образования, можно отметить ряд любопытных моментов. Та схема-структура, в которую вписывалась, например, марксистская методологическая парадигма, воспроизводила внешние «сухие» черты вольфианства. Вместе с тем, содержание преподавания стопорилось на материально-вещном аспекте философии Вольфа (и его последователей), то есть на той самой «экспериментальной физике», которая у самого Вольфа начинается с теоретических рассуждений о природе материи. Иными словами, «диалектический» (а за ним и «исторический») материализм не шел дальше тех самых принципов современного естествознания, на которые опирался (на уровне достижений науки своего времени) и Христиан Вольф. Правда, вольфовская метафизика строится на идеях теологических, что оформляет и систематизирует основные принципы его философии, а марксизм заменяет теологию историческим детерминизмом и атеизмом.

Если же говорить о специфике современного философского образования, то и у него, несмотря на свободу выбора, есть особенные родовые черты, на анализ которых наталкивает разговор о Вольфе и судьбе его идей.

Недавно автору в руки попалась любопытная книжка. Это был учебник по философии для гимназий (старших ее классов), изданный в 1908 году. Основательное изложение основ древней и новой философии мало чем отличалось от практикуемых нынче курсов. Но вот последние страницы учебника навели на грустные размышления. На них (и это в начале ХХ в.) был дан краткий, но обстоятельный анализ учений таких философов, как Ф. Брэдли, Э. Гуссерль, Г. Риккерт, А. Бергсон, В. Виндельбанд и др. То есть речь шла о современниках тогдашних гимназистов, о тех мыслителях, которые буквально на глазах творили философскую мысль конца XIX и начала XX в. Между прочим, и идеям Христиана Вольфа в этой гимназической книжке уделялось вполне достойное место.

Сравнивая ту давнюю ситуацию с нынешней, когда курсы истории философии практикуются не только в специально для этого предназначенных учебных заведениях гуманитарного профиля, но и во всех технических вузах, приходишь к грустным выводам. Преподаватели, компенсируя историко-философским введением сложный материал теоретического курса и тратя на это более половины учебного времени, редко заглядывают дальше границы начала ХХ в. То есть остаются в тех же историко-философских горизонтах, что и их предшественники — учителя гимназий начала нашего века. Гегелевская, фейербаховская, ницшеанская парадигмы (иногда к этим именам прибавляются отдельные представители философской классики ХХ в.) становятся теми пределами, за которым философия вроде бы и не развивалась вовсе. И даже когда речь о двадцатом веке все же заходит, ограничение по воображаемой линии (допустим, «Ж.-П. Сартр — К. Поппер») все равно возникают.

Парадоксально, но современная философия — современная в подлинном смысле этого слова, как философская мыль 70-90 гг. ХХ в. — так и остается «неизвестной землей».

Отказом своим ученикам в научении современной философии (а следовательно, и метафизике) — какими бы доводами это не оправдывалось — преподаватель демонстрирует не более, чем нежелание выходить за рамки тех же самых стереотипов, о которых говорилось выше. Поэтому, несмотря на полную свободу в выборе методов и приемов преподавания философии, отношение к этой дисциплине со стороны студентов «обычного вуза» сегодня мало чем отличается от того, которое сложилось в самые тяжкие годы «практического воплощения» идеологии марксизма-ленинизма.

На практике приходится встречаться с четырьмя группами аргументов против преподавания современной философии. Во-первых, говорят, что такие великие имена, как Аристотель, Кант, Гегель позволяют раскрыть перед студентами все многообразие и величие философской мысли, и зачем впутывать в это благородное дело «каких-то там» Ж. Дерриду, К. Апеля, П. Рикера и иже с ними. Во-вторых, утверждают, что современная философия дело спорное, и лет эдак через пятьдесят будет известно, «кто есть кто». В-третьих, полагают, что при нынешнем сложном положении со знанием иностранных языков нет возможности адекватно изложить взгляды западных философов, а пользоваться чужими точками зрения не пристало. В-четвертых, считают, что современный студент «обычного вуза» в принципе не способен понять сложностей современной философии, и зачем же умножать сущности: дай Бог, чтобы он древних философов осилил, да к Гегелю испытал хоть какое-то уважение.

Очевидно, ни один из этих аргументов не выдерживает серьезной критики. Время само все расставляет по своим местам. Однако все эти аргументы до сих пор остаются в обойме сторонников «чистоты метафизического стиля» и по-прежнему строятся по единой логике, которую описал, в частности, Г.С. Батищев в своих публикациях 80-х годов. Работы этого современного русского философа до сих пор толком не осмыслены (в этом ракурсе судьба Батищева на отечественной почве мало чем отличается от судьбы его западных современников)^[4].

Батищев ввел в философский обиход понятия «своецентризма» и «своемерия», с помощью которых описывал те инверсии, которые происходят с человеком, с его нравственными и творческими принципами, когда последние подчиняются законам эгоизма и «нелюбопытства». Стоит ли напоминать, что никакое, даже самое мудрое, правительство и никакая самая укорененная идеология не научат читать и преподавать современную философию. Да это и не их задача.

Вопрос сам по себе достаточно прост: никто не заставляет любить современных западных философов. Серьезная, объективная критика в этом деле более чем необходима. Но можно ли критиковать, не зная и не читая? Отвергать только за то, что им так не повезло, что они — современные? К сожалению, на практике последний аргумент часто доминирует. В лучшем случае критикуются язык и методология, но со странных позиций: неприятие иного философского языка, иных дискурсивных практик выдается за истину в последней инстанции. Можно подумать, что язык современной методологии науки или неклассической логики проще и понятнее, чем язык феноменологии или постструктурализма. Для непосвященного одинаково непонятными будут и первый, и второй, и третий, и четвертый. Просто первые два уже обустроились в пространстве отечественной философии еще с марксистских времен, и их как-то неудобно критиковать, а на другие пока еще можно вешать всех собак…. Вот вам и вся аргументация.

Хочется привести здесь высказывания двух очень разных мыслителей XX в., уроки которых совершенно не востребованы современными критиками.

Первое из них принадлежит А.А. Богданову и является фрагментом его философского завещания — последней прижизненной публикации по проблемам философского знания. «На устарелую философскую книгу, — говорит Богданов, — тратится время, которого достаточно для изучения двух-трех наук, что бесконечно более полезно. Следовательно, поскольку из этого получается практический вывод для молодежи, которая к чему-то стремится и для которой истина не есть кабинетный продукт, я скажу: изучать надо не старые цепи рассуждений, хотя бы даже лучшие из них, — надо идти в природу, в жизнь, всякую цепь рассуждений проверять в природе, в жизни, там критерий, там истина, а все остальное, все затраты усилий на то, что пережито и не может быть воскрешено — это гробокопательство, это вампиризм того, что отжило и что не хочет умирать»^[5].

Автор второго — М. Фуко: «Есть всегда нечто смехотворное в философском дискурсе, который хочет извне диктовать закон другим, указывать им, где лежит их истина и как ее найти, или же когда он берется вести расследование по их делу в наивно-позитивном духе. Его право, напротив, в том, чтобы разыскивать то, что в его собственной мысли можно изменить через работу со знанием, ему чуждым»^[6].

Существует и еще один аргумент, направленный против изучения современной западной философии. Говорят, что есть великая традиция русской философии ХХ в., и сегодня первоочередной задачей является изучение именно этой традиции. Тезис совершенно справедливый, и с ним следует полностью согласиться. Однако последние из плеяды великих представителей русской мысли, пассажиры «философского парохода», ушли из жизни в 60-е годы. Из оставшихся в России и чудом уцелевших последним был А.Ф. Лосев, расцвет философского творчества которого (в силу трагической судьбы этого замечательного ученого) приходится на 20-е годы.

Вместе с тем, в современной отечественной философской культуре есть имена, к которым обращаются не больше, чем к именам их западных коллег и современников. К счастью, востребованным, наконец, стало, творчество М.М. Бахтина. Но если говорить честно, как часто в практике преподавания используются теоретические идеи М.К. Мамардашвили, Ю.М. Лотмана, В.С. Библера, Вяч. Вс. Иванова, С.С. Аверинцева, С.С. Хоружего, В.Л. Рабиновича, В.А. Подороги и других блестящих представителей современной отечественной философии — исследователей, между прочим, совершенно разных и иногда профессионально «враждующих» между собой.

Такая ситуация опасна даже не сама по себе. Современная философия принципиально соединена с основными элементами человеческой культуры. Без ориентации в ее основах нельзя иметь, например, связные представления о динамике развития современного искусства, языкознания, психологии, социальной практики. То есть она является той самой «квинтэссенцией» современной культуры, о которой мы так любим говорить студентам. Вряд ли можно серьезно рассуждать о прогрессе философского образования, игнорируя этот очевидный факт.

И последнее. В моей практике преподавания современной философии возникали, конечно, разные ситуации. Тем не менее, три урока из этой практики я извлек. Во-первых, современная философия может быть понята студентом и может вызвать у него искренний интерес. Во-вторых, этот интерес иногда провоцируется самими студентами (когда они «выводят» преподавателя на имена интересующих их современных авторов — М.К. Мамардашвили, Д.С. Лихачева, М. Хайдеггера, П. Фейерабенда, М. Фуко, Ж. Лакана и мн. др.). В-третьих, весьма продуктивным оказался парадоксальный метод изучения историко-философского материала, когда курс читается диахронически, «с разных концов». Первое изложение осуществляется, допустим, от античности к Канту; второе, одновременное с первым, — от современных авторов к Канту.

Вместе с тем, намеченное выше проникновение в «традиционные» философские горизонты Нового времени также сопряжено с определенными трудностями, связанными с сужением этих горизонтов до определенного набора персоналий и идей. Имя Вольфа в этом ряду — практически новое. Как верно отмечает Т.В. Артемьева, «именно недостаток систематичности и доступности стремился преодолеть своей деятельностью Хр. Вольф. Его целью было создание четкой, ясной, однозначной, дидактически прозрачной системы на основе уже имеющегося теоретического и натурфилософского синтеза, а также соответствующего этой системе метода познания и метода обучения — вплоть до конкретных методик. Именно он успешно начал разрабатывать категориальный аппарата новой философии, явился творцом таких широко применяющихся ныне философских терминов как «дуализм», «плюрализм», «монизм», впервые ввел в научный обиход понятия «психология», «онтология», «телеология» и т.д.»^[7].

Сегодня больше, чем когда либо в прошлом, парадоксально вырисовывается ситуация отсутствия метода — не только преподавания, но и методологического единства философии. Философия, скорее, превращается в ритуал или миф. С одной стороны, взгляд философа устремлен в сферу теософско-религиозного синтеза, для которого априорно решенными и ценностно ранжированными оказываются все основные проблемы бытия. С другой стороны, тоска по методу наталкивается на анархическое сознание современного «методологического принуждения». С третьей (то есть почти невозможной) стороны, наступает постмодерн с его эпатажем и отсутствием классической рефлексии, «купированной», по меткому выражению В.В. Савчука, проектом постсовременности.

Единственным спасением во всех этих случаях становится возврат к строгой логике науки, формализованным аспектам познания. То есть к еще одному давнему, хорошо знакомому стереотипу.

Представляется, что судьба наследия Х. Вольфа на отечественной почве ставит проблему современного философского образования в той точке, в которой «возвратный миф» наталкивается на не освоенный теоретический материал. Решить проблему такого освоения — несомненная задача, решение которой мы можем найти в синтезе «классического» и «неклассического» в современной метафизике.

Ниже приводятся два небольших отрывка. Первый из них принадлежит М.В. Ломоносову и является частью его предисловия к работе Х. Вольфа «Экспериментальная физика». Этот фрагмент воспроизводится по оригинальному изданию 1760 г. Второй отрывок — авторское предисловие Х. Вольфа к работе «Сокращение первых оснований математики».

В публикации сохранены некоторые стилистические особенности текстов XYIII века.

[ ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ М.В. ЛОМОНОСОВА К РАБОТЕ Х. ВОЛЬФА “ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ ФИЗИКА”]

Мы живем в такое время, в которое науки после своего возобновления в Европе возрастают и к совершенству приходят. Варварские века, в которые вместе с общим покоем рода человеческого и науки рушились и почти совсем уничтожены были, уже прежде двух сот лет окончились. Сии наставляющие нас к благополучию предводительницы, а особливо философия, не меньше от слепого прилепления к мнениям славного человека, нежели от тогдашних беспокойств претерпели. Все, которые в оной упражнялись, одному Аристотелю последовали, и его мнения за неложные почитали. Я не презираю сего славного и в свое время именитого среди других философа, но тем не без сожаления удивляюсь, которые про смертного человека думали, будто бы он в своих мыслях не имел никакого погрешения, что было главным препятствием к приращению философии и прочих наук, которые от нее много зависят. Чрез сие отнято было благородное рвение, чтобы в науках упражняющиееся один перед другим старались о новых и полезных изобретениях. Славный и первый среди новых философов Картезий осмелился Аристотелеву философию опровергнуть и учить по своему мнению и вымыслу. Мы, кроме других его заслуг, особенно за то благодарны, что тем ученых людей ободрил против Аристотеля, против себя самого и против прочих философов в правде спорить, и тем самым открыл дорогу к вольному философствованию и к вящему наук приращению. На это взирая, сколь много новых изобретений искусные мужи в Европе показали и полезных книг сочинили! Лейбниц, Кларк, Локк, премудрые рода человеческого учители, предложением правил, рассуждения и нравы управляющих, Платона и Сократа превысили < ...> Едва понято, сколь великое приращение в астрономии неусыпными наблюдениями и глубокомысленными рассуждениями Кеплер, Галилей, Гугений, Делягир и великий Невтон в краткое время учинили, ибо столь далече познание небесных тел открыли, что ежели бы ныне Гиппарх и Птолемей читали их книги, то они тое же небо в них едва узнали, на которую в жизнь свою столь часто сматривали. Пифагор за изобретение одного геометрического правила Зевсу принес в жертву сто волов. Но ежели бы за найденные в нынешние времена остроумных математиков правила по суеверной его ревности поступать, то бы едва в целом свете столько рогатого скота сыскалось. Словом, в новейшие времена науки столько возросли, что не только за тысячу, но и за сто лет жившие едва могли на такое надеяться.

Сие больше от того происходит, что ныне ученые люди, а особливо испытатели натуральных вещей, мало взирают на родившиеся в одной голове вымыслы и пустые речи, но больше утверждаются на достоверном искусстве. Главнейшая часть натуральной науки физика ныне уже только на одном этом свое основание имеет < ...>

< ...> В числе первых почитается сия книжица, в которой все опыты к истолкованию главных натуральных действий нужнейшие кратко описаны. Описатель оных есть господин барон Христиан Вольф.., который многими изданными от себя философскими математическими книгами в свете славен < ...> .[ 1. Листы 7-9]

[ИЗ РАБОТЫ

СОКРАЩЕНИЕ ПЕРВЫХ ОСНОВАНИЙ МАТЕМАТИКИ».

Для двух причин я люблю и восхваляю Математику, во-первых, для исправления хорошего порядка, коим содержащееся в ней учение предлагается и… < ...> В этом деле Логика с Законом сходна: Закон показывает, что есть…

Первоисточники

2. Вольф Христиан. Разумные мысли о силах человеческого разума и их исправном употреблении в познании правды. СПб: Типография Артиллерийского и… 3. Вольф Христиан . Сокращение первых оснований математики, сочиненное в…

Слово и тело постмодернизма: от феноменологии невменяемости к метафизике свободы.

Эта многословная, маловразумительная, перенасыщенная метафорами и аллюзиями стилистика объявлялась «диалогичностью» осмысления (со ссылками на… Складывалось впечатление аналогии с майкрософтовскими программами Windows:… Но одно дело личные вкусы и пристрастия, а совсем другое дело — объективный процесс развития современной философской…

Телоцентризм

Можно по разному идентифицировать эту цивилизацию — как фаустовскую, как прометеевскую, как Abendlandes и т.д., но факт налицо — ее содержанием… Активизм и прагматизм давно уже ставились под сомнение за тенденцию… Можно говорить об утрате культурой, в том числе русской, Слова как доминанты. «На место Слова встало Тело, культура…

Логоцентричность телоцентризма

Другой разговор, что рациональность и «бинарность» настолько глубоки и изощренны, что способны принять вид симулякра, новой телесности и прочей… Я сознательно перегибаю палку и ерничаю. Имеются разные уровни осмысления… Более того, сам постмодернизм, и в том числе — телоцентризм, ни что иное как все та же игра слов, суть проявление того…

Фигура умолчания постмодернизма

Первые два тезиса достаточно очевидны, особенно в контексте уже сказанного. В первом выражены антисайентистские и антитехницистские установки,… Но то, о чем так старательно стремятся не упоминать, забыть, заклясть — и… В последнее время довольно часто ловлю себя на том, что приходится вести разговоры в доме повешенного о веревке.…

Невменяемость

Когда я закончил свою книгу «Самозванство. Феноменология зла и метафизика свободы» (в рукописи она называлась «Тень сердца — призраки бытия»), то у… «По-постмодернистичнее» — значит, по-неоднозначнее, по-амбивалентнее,… Постмодернизм — своеобразная культура культур. В нем отсутствует стилевая и концептуальная обязательность.…

Человекобожие?

Но может меняться дискурс о бытии, и тогда деконструкция суть исключительно только дискурсивная проблема, связанная, как уже говорилось, с одним из… Понимание есть процесс и результат постижения бесконечного универсума такой… Но Ж. Деррида и его сторонники упорно предпочитают говорить о деконструкции «вообще», как таковой. По сути дела это…

Ответственность и свобода

Целью осмысления является новая смысловая конструкция. Целью научного и художественного творчества является новая концепция или гармония. Целью… Игра со смыслами, значениями и позициями в стиле пиццы (в русском варианте —… Свобода в ее собственном внеприродном (метафизическом) смысле — суть оборотная сторона ответственности. Познавая…

Метафизика свободы и ответственности

От Канта к Бахтину

Уже два столетия не умолкает спор о справедливости упреков Канту в формализме обоснования этики и даже — в антигуманности его следствий.… Каким же образом разум и познание все более общих законов и категорий (вплоть… Для рационализма свободна только воля, следующая долгу, а свобода воли есть воля к неволе. Человеческий удел —…

Бытие как со-бытие

«Моя жизнь», «моя работа», «мои идеи и убеждения» есть ссылки на мое участие в соборных отношениях и связях мира. Моя жизнь — соучастие в этой… Человеческое сознание не просто социально-культурный феномен. Оно духовно в… Осмысление бытия и осмысленность, смысловая наполненность самого бытия диалогичны в том плане, что зависят от…

Границы личности как границы свободы и ответственности

Такое занятие некоторой позиции вненаходимости — выход в некий контекст для самоосмысления и есть самоопределение, идентичность. Постигая… Проблема решается не теоретически и даже не религиозно, а в реальной жизни и в… Конечно, все переживания — это чьи-то переживания. У нас есть свои пристрастия, привычки, установки — все то, что,…

Атактический синдром, или Похороны Винни-Пуха

От шизоанализа к грамматологии и обратно

Ни к чему выяснять отношенья Между сердцем и головой. То и это — одною мишенью,

Смерть смерти»: постмодернистический проект

Идея смерти и умирания человека обрамляют все размышления о современной культуре. Возникают удивительные парадоксы века, в котором на фоне… Удивительным образом вся эта палитра культурных парадоксов века получает… Всеприсутствие символа смерти в культуре принимается за факт неопровержимый и вполне закономерный. Это дает…

Персонология и хапос

Персонологические основания динамики осмысления

Это обстоятельство очевидно даже на примере динамики научного знания, во главу которого всегда клалось стремление к объективности, элиминации не то… Действие личностного фактора в формировании и динамике научного знания… Во-первых, динамика осмысления и смыслообразования предполагает взаимодействие, как минимум, двух семиотических…

Хаптика: тело смысла и смысл тела

Фактически речь идет о познавательной и культурообразующей стратегии, связанной с «низшей» областью чувственности — осязанием. Эта область была… Например, Аристотель пишет в трактате «О душе»: «Осязание (haphe) получается… Как пишет Аристотель в другом месте своего трактата «О душе», «В других чувствах человек уступает многим животным, а…

Некоторые пророки и предтечи

В христианской традиции сложились три основные традиции понимания тела (плоти): (1) гностическая, согласно которой тело — результат грехопадения,… Дальнейшее развитие европейской философии с ее акцентуированным вниманием к… Так, согласно Ф. Ницше, совесть, добро, зло, грех, ответственность противоречат целостной человеческой природе,…

Социально-культурные факторы

Телоцентризм обладает всеми признаками ментальности, характерной для ситуаций перехода (социальных ломок, реформ, катастроф и т.д.), с ее типичными… Процессы эти развиваются на фоне энергичного формирования массового общества,… Немалую роль сыграла сексуальная революция, в том числе: отмена запретов на описание и изображение секса как наиболее…

Хапос, grooming и смысловое оплотнение

В этой связи культуру можно понимать как продолжение grooming’ а, как систему фильтров, очищающих среду обитания человека, строящих вокруг него… Стремление к чистоте и самоочищению, система запретов, табу, действительно,… Эта изящная и довольно убедительная догадка М.Н.Эпштейна позволяет по-новому взглянуть на хорошо известные идеи…

Осязательность и эротичность: гендер и пытка

Вообще, существует радикальное различие между западным (например, феминистским) и российским хапосом и соответствующими дискурсами тела. В первом… С утвердившейся с тех пор точки зрения гендер рассматривается как базовая… Подобная гендерная установка, зафиксированная в западном буржуазном социальном и политическом сознании XIX в., в…

Глава IV. Метафизика российского духовного опыта.

Содержание и судьба российского духовного опыта.

Проблемы и перспективы развития России во все большей степени оказывается связанными с чем-то невещественным и нематериальным, но, тем не менее, не только реальным и существенным, но и способным решающим образом сказаться на ходе экономических и политических преобразований — в качестве их источника, рычага, а то и трудно преодолимого препятствия. Речь идет о том, что определяет поведение людей, строй и особенности сознания, порождает вполне определенные отношения, мотивации, оценки, мнения и переживания, о том, что оказывается куда прочней (или опасней) распада империи, экономического спада, инфляции, разрыва хозяйственных связей, разгула коррупции и преступности, что проявляется в действиях и установках радикально противостоящих движений, групп и их лидеров.

Это нечто целостно, имеет свою предысторию, историю и судьбу. Оно выражает мировоззрение, миропонимание и мирообъяснение, оправдывавшее, объяснявшее, обосновывавшее и благословлявшее извивы, катастрофы и взлеты нашей истории, и продолжающее это делать до сих пор. Речь идет о духовном опыте, под которым понимается способ осмысления действительности, общества, человека и его места в мире и среди других. Этот способ осмысления посредуется соответствующей культурой (как системой негенетического наследования информации) — именно в этом смысле можно говорить о специфически российском духовном опыте. Предпочтительнее говорить именно о духовном опыте, который, в отличие от менталитета, историчен и конкретен, связан с реальной жизнью, является ее осмыслением, уточняется, меняется, развивается. Поэтому можно и нужно говорить о развитии российского духовного опыта, его содержании, динамике, сюжете развития, проблемах, перспективах, включая в него также и советский духовный опыт — продолжение, форму существования, а теперь уже и компонент российского. Речь идет о единой нити, о едином сюжете, о проявлениях одного и того же духовного целого. «Советское» есть одно из резких проявлений «российского», а нынешнее «российское» — в изрядной степени содержит в себе «советское».

Речь идет о феномене достаточно хорошо изученном^[1]. Обращение к такому материалу как мифология славянского язычества^[2], сказки, догматы и история русской православной конфессии,^[3], художественная культура, прежде всего — русский художественный дискурс, специфика поэтической интуиции русской поэзии^[4], содержание и особенности русской философии, дискурс обыденного опыта (каждодневная языковая практика, фольклор, песни, анекдоты, пословицы, поговорки, инвективы и пр.), политическая и экономическая история, впечатления путешественников — отечественных и зарубежных — дает представление о смысловом содержании российско-советского духовного опыта.

Ему характерно ведущее стремление жить «по правде» («не по лжи»), готовности за эту правду пострадать. Одновременно свобода, достоинство личности и право, как их гарант, ценностью не являются («праведнику закон не лежит», «закон — немецкий фокус»). Идеи права и свободы либо высмеиваются, либо отвергаются как проявление мещанства, филистерства, буржуазности, а то и как проявление слабой воли. В Православии, как известно, Благодать выше Закона. «Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься». Главное — чтобы человек был хороший. То есть знал бы правду и за эту правду пострадал. Именно этот ценностной компонент объясняет многие реальности современной российской политической жизни, необъяснимые, а то и просто абсурдные и иррациональные для внешнего наблюдателя, например, феномен Ельцина, которому чем ему хуже, тем ему лучше; итоги голосований прежде всего за личность «пострадавшую» и т.п.

Российский духовный опыт глубоко и принципиально апофатичен. Самоценность страдания лишает позитивного ценностного содержания реальность. Этот мир и жизнь в нем сами по себе лишены ценности. Жизнь «здесь и сейчас» — юдоль страдания, нравственного испытания. Ценностью является жизнь в мире ином: в потустороннем мире, в светлом будущем, «за бугром». И в этой жизни я лишь могу пострадать, пройдя испытание перед жизнью в мире ином. Причем, чем больше я пострадаю в этом мире, тем больше мне воздастся в мире ином. Реальная жизнь в реальном мире оказывается лишь переходом, дорогой в мир иной, а человек — лишь путником на этой дороге страдания. Уход от реальности, ее отрицание в своем предельном выражении являют вневременной эсхатологизм — конец времени, конец света и последний (Страшный) суд над этим миром, торжество окончательной справедливости, Правды, перед которой все равны. А что может быть справедливее конца света? Отсюда постоянный российский спор с историей, отрицание конкретного времени во имя вечности, полное пренебрежение человеческой жизнью (точнее, еще одна мотивация такого пренебрежения) и особое российское смертобожие. И в российско-советской истории этот народный эсхатологизм весьма цинично использовался в военных и экономических авантюрах, «стройках века» и т.п. Но, поскольку апофатичность не коренит человека в ней, лишает его мотивации к конструктивной деятельности, к ответственным отношениям с другими людьми, а воздаяние возможно только «после жизни», труд в российском духовном опыте не является ценностью. «Птицы небесные не сеют и не жнут, но корм имеют» или, как сказал поэт, «Птичка Божия не знает ни заботы, ни труда...». Напряженный труд не может быть источником достатка, он всего лишь один из компонентов страдания в этой жизни. Ему противопоставляется творчество — единовременный акт богоподобного творения «вдруг», «из ничего», сродни чуду . Поэтому знаменитый русский утопизм — не причина, а следствие апофатизма, отрицания ценности этого мира и труда в нем в сочетании со стремлением к богоподобному, а то и богоборческому творчеству.

Не является ценностью и личность, человеческая индивидуальность, она средством реализации и воплощения идеи, общности, которые, собственно, и являются ценностями. Всеединство распространяется на мир в целом, что создало, например, предпосылки возникновения и развития философии русского космизма.

Апофатизм и всеединство связаны и с особым трансцендентализмом, «неотмирностью» российского самосознания. Даже современные опросы свидетельствуют, что только 1,9 % опрошенных считают нормальным жить сегодняшним днем, не ставя трансцендентных целей.^[5] «Всечеловеческое призвание», мессианизм и прочая причастность неотмирным целям и смыслам порождают, во всяком случае, применительно к социально активным, образованным слоям, «двойную идентичность», реализующуюся через отождествление себя с кем-то или чем-то вне России: с каким-то общемировым делом», с теми, «кто нуждается в нашей помощи», «со всеми угнетенными».

Главный нерв российского духовного опыта — от основного славянского мифа о Перуне и Велесе до наших дней — отношение народа и власти. Это отношение глубоко противоречиво: власть противостоит народу, чужда ему, и, одновременно, с нею отождествляется судьба народная. Тем самым запускается культурологический и семиотический механизм сакрализации власти. Сакральное, священное в любой культуре, чтобы стать таковым и подтверждать свой статус должно отвечать нескольким требованиям. Оно должно быть загадочным, чуждым и недоступным (или очень трудно доступным) для профанов. В нем должны быть представлены формы поведения запретные в обыденном поведении. И, наконец, должен существовать социальный слой хранителей сакрального, посредников и толкователей. Всем этим требованиям власть на Руси соответствовала сполна и всегда. С одной стороны, государство противостоит русскому человеку изначально как нечто враждебное и на него, как на врага не распространяются моральные запреты: его можно обманывать, у него можно красть, обещания, данные ему можно не выполнять. С другой стороны — отношение к власти патриархально интимно, по-славянски чувственно.

Нравственный максимализм и страстотерпение в применении к власти с неизбежностью оборачиваются своеобразным ультрапарадоксальным садо-мазохистским единством, вплоть до совпадения двух взаимоисключающих друг друга полюсов. На одном — власть, которая на Руси только тогда воспринимается как власть и имеет нравственное оправдание, когда она крута, «страшна к непокоривым». Иван Грозный, Петр Великий, Сталин остались в памяти русского народа как «настоящие» властители, настоящие хозяева страны и народа именно в силу их «твердой руки» и безжалостности, полного произвола. Не случайно на Руси царь всегда воспринимался двояко: как помазанник Божий и одновременно (!) как Антихрист. Причем смена позиции и оценки могла быть практически мгновенной. Только что отец родной, предмет искреннего поклонения и тут же — проклинаемый всеми злодей.

На другом же полюсе — народ, который на Руси всегда кроток, героический мученик-страстотерпец с его своеобразной ласковой жертвенностью, «особо ласковым молением о палачах». Не случайно и грозные русские цари в трудную для себя годину в стремлении добиться народной сопричастности доходили до юродства в демонстрации своей «кротости».

Единство кротости крутости доходит до амбивалентности добра и зла, святости и злодейства. «Сама по себе власть, по крайней мере власть самодержавная, — это нечто, находящееся либо вне человеческого мира, либо ниже его, но во всяком случае в него как бы и не входящее. Благословение здесь очень трудно отделить от проклятия», — пишет С.С. Аверинцев^[6].

Таким образом, в российском духовном опыте мы имеем дело с исключительно целостным миропониманием и мироощущением, связанным с очень напряженным нравственным чувством. Причем это чувство не дает человеку мотивации к жизни, человек оказывается фактически без поддержки, один на один с жизнью, полной мучительного страдания. Православие не выработало самодисциплины души для жизни в этом мире. Российский духовный опыт — опыт перманентной лиминальности, маргинальности в реальной жизни и апофатичности, если не аутизма. И на этот нормативно-ценностный комплекс, столь «властно озабоченный» пришелся ряд искушений, давших мощные стимулы российской истории, мотивы осмысления ее и поведения.

Искушение идеей III -го Рима во второй половине XV -го столетия, когда подъем и расширение Московского княжества фактически совпали по времени с упадком и крахом ромейской державы. Рим пал, но мы стоим, и мы Рим — искушение слишком сильное, чтобы не стать догмой, приведшей к формированию идеи «Святой Руси», в пределы которой вмещаются и ветхозаветный рай и новозаветная Палестина. Русский народ оказался народом-богоносцем, а у народа-Мессии может быть только царь «не от мира сего», вождь-носитель окончательной Правды. Тем самым, он оказывается персоной невменяемой, освобождаемой от ответственности, и народ, ею ведомый, — тем более от нее свободным. Российская история невменяема именно в силу того, что ее трудно кому бы то ни было вменить, а вопрос «Кто виноват?» — один из главных ее вопросов.

Идея Святой Руси и последовавший церковный раскол окончательно оформили в России «две с половиной культуры»: имперскую внеэтничную российскую культуру культур властной элиты; «низовая» культура, этнически конкретная, но слабо интегрированная в культуру имперскую. Культурная расколотость проявлялась и в двух векторах ориентации элиты и народа. Если первая глядела и стремилась на Запад, то русский люд явочным порядком шел на Восток. И если экспансия на Запад — военная и культурная, несмотря на временные успехи, в общем-то, не задалась, то за счет народного исхода за землей и волей на Восток Россия получила самую малозатратную в истории империю. Проявлением имперской российской культуры стала и интеллигенция — социальная группа, пытающаяся занять исключительно противоречивую позицию между властью и народом: уничижения и вины перед ними и одновременно — быть в роли критика-поводыря. И власть, и народ не любят российскую интеллигенцию, и не без основания — не доверяют ей. При всем своем промежуточном положении русская интеллигенция не является «средним классом», стабилизирующим общество: лишенная прочного экономического самостояния, зависимая от власти, духовно и культурно оторванная от народа, она своею нравственной перегретостью и идейными шараханиями не стабилизировала российское общество, а наоборот все больше «раскачивала лодку».

Второе радикальном искушение российского духовного опыта — искушение рационализмом Просвещения. После петровских преобразований, закрепленных в царствование Екатерины II , открывших Россию для восприятия западноевропейского опыта и культуры, российская имперская культура еще более отрывалась от народных корней. В конечном счете это противостояние культур и взорвало империю. Критическая масса была накоплена в течение двух столетий. Главные события развернулись в XIX в. Рационализм, ориентированный на над- и внеличностное универсально общее, с одной стороны, а с другой — на носителя знания этого общего и универсального закона, оказался созвучным предельным напряжениям российской духовности с ее озабоченностью проблемой власти, тяготением к полюсам кротости и крутости, тем большей любовью к ближнему, чем он дальше. Сыграла свою роль и политическая практика просвещенного рационализма в период Великой Французской революции, освятившая «добродетельный террор».

Это искушение проявилось в движении декабристов — молодых европейски образованных офицеров, участвовавших в победе России не просто над врагом, а над Европой, объединенной волей Наполеона. Им был знаком и накопленный в родном отечестве богатый опыт целой серии «серальных» (по выражению А.И.Герцена) дворцовых переворотов и цареубийств. Какое искушение установления разумного общественного устройства с помощью просвещенной властной воли?! Дело за малым — надо только взять власть. Традиционная российская постановка проблемы и ее решения.

Другими следствиями прививки рационалистического Просвещения российскому духовному опыту стали влияние немецкой классической философии и романтического идеализма, результатом чего стало противостояние западничества и славянофильства; проникновение и развитие позитивистского мировоззрения с его установкой на самоценность конкретного «позитивного» естественнонаучного знания, обернувшегося на Руси «нигилизмом» — показательна сама трансформация западноевропейского позитивизма в российский нигилизм,выразившийся, помимо прочего в нравственном обосновании индивидуального террора — сознательного душегубства по высоким нравственным мотивам.. И наконец, это проникновение и развитие в России идей « научного социализма» в том числе и в их марксистской формулировке. «Общие понятия и большое самомнение в любой миг могут стать причиной большого несчастья», — писал великий Гете. К сожалению, именно это произошло с Россией.

В революционно-демократическом сознании российский духовный опыт получил своеобразное уточнение и развитие: нравственный герой, ведущий толпу и неподсудный ей^[7], духовное единство как конспиративность, оправданность присвоения результатов чужого труда, допущение лжи «во благо», необходимость «иссечения» любых частных мнений и сомневающихся, любого инакомыслия. На этом фоне марксизм — чрезвычайно рационалистическое и наукообразное учение, согласно которому на смену капитализму придет общественный уклад, ликвидирующий частную собственность, с коллективистской моралью, с его оправданием террора коллективного, классового, — был воспринят почти религиозно. Он давал простые ответы на простые вопросы. Кто виноват? Экспроприаторы-собственники — надо только указать на них пальцем. Что делать? Бороться за власть, для чего необходимо создание российской революционной партии «нового типа». И такая партия была создана. Ее новизна заключалась прежде всего в том, что она не связывала себя парламентскими формами борьбы за власть, ставила себя по ту сторону добра и зла: нет общечеловеческих ценностей и морали, есть партийные интересы и цели, оправдывающие любое насилие по отношению к целым социальным слоям. В итоге мифологемы российского духовного опыта были выражены в марксистской рационалистически-наукообразной терминологии, а сам марксизм приобрел характер учения, дающего ответы на все случаи жизни, т.е. приобрел черты мифологии, что лишь усиливалось его упрощением и популяризацией для целей пропаганды в неподготовленной малообразованной среде. Через искушение «научным социализмом» прошел практически каждый российский интеллигент. Речь, однако, идет не просто об адаптации марксизма российской идеей. Скорее можно говорить об ее «очищении» с его помощью. Марксизм нес в себе самостоятельный мощный заряд духовной энергии, заключенный в единстве глобального размаха, научной глубины и формы изложения, а также мобилизующей силы революции обездоленных маргиналов (пролетариата), которым нечего терять в этом мире. Другое дело, что этот мощный заряд лиминальности пришелся на общество, в котором «овечьи добродетели народа» (Н.А.Бердяев) сочетались с зараженной самозванством интеллигенцией. На фоне изнурительных и унизительных войн, нравственного и политического разложения династии и режима, симбиоз российского духовного опыта и коммунистической идей послужил источником мощнейшего взрыва духовной и политической энергии. Взрыва разрушительного.

Ростки же инфраструктуры свободы, защиты от самозванства — молодая демократия, земство, народное самоуправление (деревенский мир и казачество) — оказались слишком слабы или несостоятельны.Либерализм, представленный яркими фигурами в научной среде, среди высших чиновников и офицерства, оказался невостребован российским обществом. Подлинная история 1917 г. еще не написана: февраль-октябрь 1917 г. — не столько история захвата власти большевиками в результате реализации гениального плана, сколько история утраты власти русскими либералами, оказавшимися настолько несостоятельными и лишенными социальной поддержки, что к октябрю власть практически валялась на улице и ее могла самозванно присвоить горстка заговорщиков.

Защитники великодержавных, монархических позиций, от имперского космополитизма до черносотенства, от офицерства и чиновничества до провинциального купечества и помещиков, потерпевшие поражение в Гражданской войне, со временем распознали имперскую великодержавную тему в реальном социализме и коммунистической идеологии. Не случайно А.Деникин в 1939 г. в Париже поднял тост за Советскую Россию и большевиков, которые «смогли сделать то, что не смогли мы — спасти великую империю». В исторической перспективе получилось, что «свои своих не узнаша». В наши же дни прямо осуществляется предсказанный еще в 1920-е годы А. Аскольдовым и С. Франком^[8] синтез красной и черной идей, порождая коричневую идеологию коммуно-фашизма и прочего нашизма.^[9] Нынешние великодержавники, фашиствующие националисты легко находят общий язык с коммунистами-фундаменталистами, колхозно-совхозными феодалами и другими сторонниками распределительной огосударствленной (по сути дела — вотчинной) экономики.

Русская религиозно-нравственная философия также оказалась несостоятельным противником социализма и даже сама несла в себе изрядный потенциал тоталитарного сознания. Утопизм и эсхатологизм, нравственный максимализм в сочетании с правовым нигилизмом сближают русскую религиозную философию с ее оппонентом — не по букве, но по духу, архетипически. Недаром Бердяев, автор наиболее эмоциональных инвектив по адресу социализма и большевизма и разрушительной критике его в «Философии неравенства», написанной еще в России по горячим следам, не только впоследствии отказался от этой своей работы, не только все более подчеркивал особую близость большевизма русской ментальности, но и увидел в нем выход из тупика цивилизации.^[10] . Л.П.Карсавин, вместе с духовно руководимыми им евразийцами, отвергал принцип демократии в пользу корпоративных социальных форм, основанных на жестком иерархическом подчинении индивида социальным образованиям. К этим предпочтительным формам он относил и «некоторые формы диктатуры, как коммунизм и фашизм»^[11]. Отвергая социализм , русские религиозные философы видели в нем исторически неизбежный строй.

Кругом прав оказался П.Я. Чаадаев своим знаменитым парадоксально провидческим афоризмом: «Социализм победит не потому, что он прав, а потому, что не правы его противники»^[12]. Ростки и альтернативы свободы оказались отброшенными. Восторжествовал российский революционаризм с его отрицанием исторической и культурной памяти, отрицанием прошлого, настоящего, традиции во имя несуществующего будущего, с его практикой и культом насилия и смерти. В этой связи трагикомично выглядят плачи на сюжет «России, которую мы потеряли». Современникам были очевидны и упадок и гниение режима, и расшатанность социальных нравственных скреп. Распутинщина, азефовщина (практически во всех российских партиях), цветы зла и дионисийство в художественной культуре. Быстрая агония царского режима продолжилась еще более катастрофической по быстроте агонией народившейся демократии.

Несогласие с существующим — духовный опыт всей российской культуры. Все мыслящие так или иначе, но всегда были «против». Формы этого изначального, «онтологического» несогласия и апофатизма были многообразны. Сочетание народнических традиций с модернизмом и авангардизмом породило эпически парадоксальную форму — сплав эгоцентризма, элитарности и жертвенности. Дополнительный импульс практическому апофатизму дали идеи Ф.Ницше, стремительно вошедшего в российскую интеллектуальную моду после своей смерти в 1900 г., особенно — идея сверхчеловека по ту сторону добра и зла. Приблизить смерть больного. Помочь ему умереть. Пусть сильнее грянет буря. Слушайте музыку революции. Рожденный ползать летать не может. В этом плане М.Горький, А.Блок, Л.Рейснер — фигуры типологически единые. Перед тем, как выплеснуться на улицы Петрограда, призывы к разрушению российского и европейского строя жизни, к уничтожению религиозных и этических кодексов, к разрыву с культурными традициями были выражены на страницах художественных и литературных журналов столичной богемы.

В этой связи можно говорить об ответственности российской интеллигенции за катастрофу 1917-1922 гг. и за 70-летие тоталитаризма в России. Эта интеллигенция — побег незрелой вестернизации на недостаточно возделанной почве нации и государства, отрыжка народа, неспособного переварить европейскую культуру. Типичный российский интеллигент — полузнайка, в чем-то самоучка с всемирными амбициями, а фактически — разрушитель национальной культуры. Социальную базу российской интеллигенции всегда составляли маргиналы — разночинцы и инородцы, получающие образование. Фактически, интеллигенция — маргиналы русского этноса. Причем каждые реформы, инициированные обычно сверху и при участии той же интеллигенции, детонировали новые маргинализации и отрыв от народа еще одной партии потенциальных интеллигентов. Петровские реформы сдетонировали пугачевщину, реформа 1861 г. — 1905 год, октябрь 1905 и столыпинские реформы — 1918 год, горбачевская «перестройка» — ... Оторванный от западной культуры и не привитый русским корням, он зависает в пустоте, а от собственной неукорененности начинает расшатывать социальные скрепы. Многие тянулись к бесовскому огню мирового пожара. Тянулись и обжигались. Это путь многих: А.Блок, Г.Шпет, М.Булгаков, О.Мандельштам... Сначала «Двенадцать», затем — стремление примириться с реалиями, искупить «вину», дальше — заигрывания со Сталиным и его сатрапами. «Батум» М.Булгакова, воронежский период О.Мандельшатама. Другие, подобно М.Горькому, сомневаясь в период Октября, приняли безоговорочно сталинский переворот, освятив его идеологию перлами типа «Жалость унижает человека», «Если враг не сдается, его уничтожают». Между прочим, это указывает на интимное родство сталинизма и российского Данко-самозванца. Крестный отец, по крайней мере, признал своего наперсника.

Гений (!!!) Ленина выразился именно в способности объединить массовое сознание и государственность, обратить стихию местничества и сепаратизма на государственное строительство, в адекватности почвенным устремлениям — таким как популистские идеи народовластия; славянофильская апология народного духа; нравственный ригоризм; идея сильного государства; русский великодержавный мессианизм, когда Россия предстает выразительницей всего несправедливо эксплуатируемого и страждущего человечества.

Самозванство, безответственная нетерпимость были выпущены большевиками как джинн из бутылки. «Та, единственная» гражданская война — стихия безответственного насилия и национальной невменяемости. Безответственность и нетерпимость воплотились в насилие как ткань общественной жизни. Эту тотальную безответственность могла остановить либо капитализация (история с НЭПом показала, что критическая масса нетерпимости оказалась слишком велика), либо сверхпроизвол сверхсамозванства. Что и было осуществлено Сталиным, роль (не заслуга) которого в том, что он придал этой нетерпимости государственный (официальный) характер, взнуздал и обуздал ее, сделав каждодневной практикой партийно-государственного аппарата. Насилие стало легитимным. Дальнейшее было только делом времени — насколько растянется процесс обессиливания нации этим насилием.

От мифократии трансцендентального к смыслоутрате: деконструкция тоталитаризма и тотальность деконструкции

Главной типологической чертой сталинизма представляется его мифологическая природа. Как и любой миф, он ориентирован на универсальное осмысление… Как конкретная идеология и духовный опыт сталинизм — высшая форма… Насилие может осуществляться только специально организованными и мобилизованными для этого людьми. Иначе говоря,…

Исторический пессимизм как оптимизм

Вроде бы все плюсы поменялись на минусы и наоборот, произошла радикальная смена ценностей и ориентиров. Место материализма заняла «духовность». На… В ходе нынешних дискуссий предлагается множество — иногда взаимоисключающих… Большой Миф рухнул, но духовный опыт, его породивший, остался. И как в «Терминаторе-2» осколки тянутся друг к другу.…

Опыт означивания в стратегии и тактике посткоммунизма

О современном политическом мифотворчестве

Эта ситуация, конечно, не является оригинальной. Она возникла потому, что конец XX в. европейской (и отечественной) истории подтверждает старую… Духовная ситуация конца XX в. в ее российском инварианте ставит очевидную… Каждая эпоха советского и постсоветского периодов отечественной истории характеризовалась особой мифологемой…

Об искренности русского коммунизма

При внимательном анализе оказывается, что мимолетность и повседневная обыденность этих образов имеет в основе весьма насыщенную историческую… Поскольку речь идет о политически наиболее зрелом, с более чем столетней… Н.В. Гоголь еще на рубеже 40-х и 50-х годов XIX в.— задолго до прозрений Ф.М. Достоевского и «по следам» русских…

Детская болезнь правизны

Одной из проблем такого рода является описание в терминах «левые-правые» расстановки политических сил в современной России. Заметим, что российская… Традиционное разделение политических партий на «правые» и «левые» корнями… Х. Арендт в свое время показала, что тоталитаризм принципиальным образом отличается от других форм политического…

Нонконформизм в советской культуре: истоки и своеобразие

Отечественная культура советского периода, несомненно, принадлежит к разряду наиболее своеобразных явлений мировой истории. Это касается не только… Наиболее распространенные «означивания» культурного пространства конца XX в.… Известная недиалектичность и эклектичность постмодерна вырастает из желания преодолеть стереотипы классического…

Империя и свобода: итоги и перспективы постсоветского духовного опыта

Советская имперская идентичность ультрапарадоксальна. С одной стороны, она была связана с ассимиляцией и русификацией национальных культур. С другой… Второй момент связан с первым — это носители соответствующей идентичности. На… Величие империи — величие внеэтнического государства, ответственность, долг и самопожертвование перед ним, особенно у…

Деструктивность русского национализма и перспективы цивилизованного национального государства

Деструктивность русского национализма, помимо прочего, связана с его зависимостью от образа врага. Этот феномен очевиден и по своему оправдан в… Создание цивилизованного национального государства в России затруднено и… Поэтому русское национальное государство — продолжает пока оставаться чем-то вроде круглого квадрата: либо практически…

Духовность, з/ к и гуманизм

Не гуманизм порождает духовность, а духовность порождает этичность, предшествует ей, давая метафизический опыт свободы — прорыва к трансцендентному,… Более того, боюсь показаться странным, но российско-советский духовный опыт… Как понять воспоминания людей, имевших лагерный опыт, в которых они в один голос утверждают, что нигде не были так…

Постсоветская индивидуация как общецивилизационная potentia

И тут российский духовный опыт раскрывает неожиданный и парадоксальный потенциал. Государство, право и нравственность создают ограничения и фильтры… Думается, что перед российским духовным опытом открываются особые перспективы… Парадоксален итог страстных и честных духовных исканий. Очевидно, итог этот предопределен «игрой с нравственной…

Легитимность, идентичность, служение

Именно в государстве часто видится главное объединяющее начало. Именно так понимают патриотизм российские государственники, как некую сущность, во… Проблема легитимности государства — фундаментальный вопрос всей политической… Но тогда надо сначала разобраться в том, что образует такое сообщество и лежит в основе легитимности. Одна из наиболее…