Исторический пессимизм как оптимизм

Дело оказалось намного трагичнее, чем предполагалось первоначально. Главная беда оказалась духовном опыте общества, в его «коллективном бессознательном», в том, от чего не откажешься в одночасье, что не перестроится по директиве. Не случайно избавление от сталинизма произошло относительно легко и быстро в тех странах «социалистического лагеря», где он — хотя и насаждался искусственно — но не имел духовной почвы и легитимности. В российском же обществе, очевидно, в результате многолетнего, если не многовекового, очищения и развития идеи самозванства и безответственности, этот процесс идет очень болезненно и неоднозначно.

Вроде бы все плюсы поменялись на минусы и наоборот, произошла радикальная смена ценностей и ориентиров. Место материализма заняла «духовность». На полках книжных магазинов место литературы по диалектическому и историческому материализму заняла литература «духовная», ментальный и супраментальный план, Шри Ауробиндо, технология медитации, Кастанеда и проч. Место рационализма занял иррационализм. «Наука» и «научность» — почти ругательные слова. Наука ныне почти дискредитирована. Сплошная астрология, гороскопы, хиромантия, парапсихология, телекинез, НЛО, пришельцы и т.п. А место утопизма занял прагматизм — откровенный и приземленный. На первый взгляд, в духовном опыте поменялось все. Но ... Духовность оборачивается стремлением с помощью духовно-идеального изменить материальное — излечиться на расстоянии, двигать предметы усилием воли и т.п. Иррациональность, которая нормативно-катехизична, как любая практика гностицизма, ведовства и проч. Прагматизм, который стремится получить результат, добиться успеха немедленно6 здесь и сейчас, причем — усилием воли. Это духовность, которую не отличить от материализма, рационалистичная иррациональность, прагматизм, который утопичен. А главное — итог тот же самый. И в том и в другом случаях это невменяемость, бегство от свободы, когда личность как кусок масла на сковородке распускается. И никто ни за что не отвечает. Фактически мы имеем дело все с тем же опытом невменяемости и самозванства, только в новом обличье.

В ходе нынешних дискуссий предлагается множество — иногда взаимоисключающих друг друга — диагнозов и программ-курсов лечения российского общества: от субъективистских подчеркиваний роли личности первых лиц до объективистски-макроэкономических, от исторической закономерности и неизбежности всего происходящего (а значит и всего, что еще произойдет) до нравственной проповеди. Не покидает впечатление, что диагнозы ставятся фактически без реального знания реального больного и носят подозрительно непререкаемый характер нетерпимого и безответственного самозванства. Сохраняется вера в запретительные меры и прямое насилие. Денационализированная часть общества отчаянно цепляется за то, что лишило и лишает ее самостояния: персонифицированная власть, как и испокон века на Руси, остается «священной коровой».

Большой Миф рухнул, но духовный опыт, его породивший, остался. И как в «Терминаторе-2» осколки тянутся друг к другу. Социальная неустойчивость и незащищенность, нравственный вакуум, правовой беспредел создают питательную среду преступности и одновременно — ностальгию по сильной руке. В условиях политической неструктурированности, дисперсности, «размазанности» общества, отсутствия в нем естественных социально-экономических и политических связей и отношений, направленных на реализацию интересов различных социальных сил, при неосознанности самих этих интересов — политическая активность носит деструктивный характер, лишена конструктивного начала. Выборы теряют реальный политический смысл, партии становятся группировками вокруг амбициозных самозванцев.

Сохраняется все тот же российский маятник кротости и крутости. Вчера лидер — помазанник Божий, сегодня -злодей, завтра — праведник. История остается непредсказуемой — каждый последующий период основывается на шельмовании предшествующего и открещивании от него — выкапывании и выбрасывании очередного трупа. Агрессивно-халявное отношение к государству дополняется восприятием роста чьего-то достатка как нарушение основ социальной справедливости. Эти нетерпимость и безответственность пронизывают и пропитывают весь уклад жизни от бытовых сцен до политики и художественной жизни. Экономический кризис и политическая неоднозначность создают исключительно благоприятную среду для нового мифотворчества. Примитивные идеи легко подхватываются и распространяются. Очень напоминает все это известный анекдот, когда на призыв к праздной толпе «Прекратим танцевать!» та подхватывает его «Пре-кра-тим тан-це-вать! Пре-кра-тим тан-це-вать!..» и, скандируя призыв, пускается в новый пляс.

Российское общество оказалось лучше подготовленным к самозванческому манипулированию, чем даже в 1918 г. или в конце 1920-х. Более того, с 1988 г. стала все более явно вырисовываться тенденция, альтернативная курсу, взятому с апреля 1985 г. В ней одновременно отвергаются и совдеповские социалистические реалии, и идеи демократического и экономического обновления. Тенденция эта набирает силу, невзирая на такие эпизоды как «путч», распад империи, приватизация и т.д. Речь идет о стремлении возродить тоталитарный режим в очищенном и улучшенном виде. Реализация этой тенденции вполне соответствовала бы общей российской тенденции: не просто возрождение мифократии, а утверждение идеи мифократии. Такой курс имеет очевидную социальную базу, опирается на интересы немалых слоев общества. Развращенных выводиловкой и уравниловкой «трудящихся» интересует гарантия заработной платы, желательно — немалой, еще лучше — индексированной по ценам. Эти интересы смыкаются с интересами чиновничества в «сильной власти», что в свою очередь, стыкуется с интересами хозяйственников, бизнесменов, заинтересованных в свободе рук на рынке при сильной политической власти. Параллелограмм сил очевиден.

Нынешняя «свободная» Россия — это не свобода=ответственность, а все та же российская воля, точнее — вольница и беспредел Постсоветский человек — не экономический человек, а человек проедающий: сначала — провиант с затонувшего корабля России, затем — с оставшегося плота СССР, наконец, — кредиты МВФ. Новый русский капитализм — не веберовский капитализм самоограничения, а опирается на трофическую экономику: он чужд идее капитала, cash на Руси значит не наживу даже, а поживу.

На новый уровень вышло российское смертобожие. Официозный дизайн и заигрывания с темой смерти в андерграунде дополнились прямой некрофилией невзоровского нашизма, героями становятся реальные убийцы, килеры и рэкетиры. Насилие стало реальной повседневной практикой взрывов, убийств и т.п. В этом плане чрезвычайно показателен уже начинающий складываться киноэпос этого времени , аналогичный американскому киноэпосу о Великой Депрессии типа «Бонни и Клайд», «Однажды в Америке». Тем боле показательно сравнение. Примером могут служить такие фильмы как «Лох — Повелитель воды» и «Брат». В первом речь идет о том, как очень интеллигентный юноша вместе со своим приятелем держали кооперативный то ли компьютерный магазин, то ли сервисный центр, напарника убили рэкетиры, товарищ мстит за него и так удачно, что интегрируется в саму систему криминала. Во втором — не очень умненький, но очень обаятельный юноша, ввязавшись в бандитские разборки в Питере, выйдя победителем из этих передряг, едет с «пушкой» в уже в Москву. Главное отличие от «Бонни и Клайда» и пр. в том, что в трижды треклятом голливудском кино всегда побеждает закон. При всех симпатиях к героям, но, в конечном счете, закон торжествует. В отечественном же киноэпосе закон не то, что не торжествует — в них он даже не упоминается, даже не присутствуют, не фигурируют представители закона.

Все более очевидной становится мысль, что дело не в деньгах, сырье, оборудовании, даже не в менеджменте, а в людях, которые могут разворовать, профукать и извратить все это. В разоренных душах — пустота, а бездонную пустоту можно наполнить чем угодно, а при желании — и опускаться до бесконечности. Вот и шарахается интеллигенция: то наделяя народ бесконечным духовным богатством (из вакуума, тем более — духовного можно извлечь практически любое), то в ужасе шарахается от него.

Либерализм продолжает быть невостребованным. Никто, кроме специалистов, не знает имен П.И.Новгородцева, П.Б.Струве, Б.Н.Чичерина, А.А.Козлова, Б.А.Кистяковского. В советское время либерализм был открыт заново правозащитным движением (В.С.Есенин-Вольпин, А.Д.Сахаров, С.А.Ковалев и др.), но и он оказался невостребованным обществом. Личное подвижничество, преследования, страдания привлекали общественное внимание, но не пробудили интереса к содержанию идей. Идея свободы, понимаемой как ответственность за свои решения и поступки, не вызывает энтузиазма, в отличие от неограниченного произвола во имя декларируемой великой благой цели. В наши дни дело дошло до того, что под именем либералов выступают наиболее циничные и безответственные самозванцы: Березовский, Жириновский, Чубайс...

Русские люди так и остаются «племенем власти», не социумом, а именно «этносом власти» с идентичностью относительно власти. Summa Rossiae — духовно насыщенная, культурно мощная, созидательная, в своей норме — нечеловеческая, не нуждающаяся в свободе человека и в свободном человеке — российская власть. Рас-путинщина, просто путинщина.

Оснований для негативных оценок и пессимистических прогнозов более чем достаточно. На протяжении всей нашей истории — как это видно и из проведенного рассмотрения — нарастает и приобретает все более отчетливые формы безответственная нетерпимость, ее содержание приобретает все более очищенный, рафинированный вид, она становится все более явным принципом общественного устройства и индивидуального сознания. Можно сказать, что в наше время достигнут предел: либо российское общество действительно станет воплощением чаадаевского пророчества — идеи-урока «как не надо» другим народам и странам, «черной дырой», угрожающей существованию всей цивилизации, либо оно пройдет радикальное духовное обновление, своего рода нравственную реформацию.

Очевидно, что глубокое фиаско в России потерпела отнюдь не только административно-распределительная экономика, но и сам социально-культурный тип целостности российского общества. Нежизнеспособными оказались, не выдержали поверку временем политический авторитаризм, имперский тип национальной интеграции, приверженность уравнительной справедливости и другие реализации российского духовного опыта, деструктивного в своей апофатичности и нетерпимости. Для условий длительного мира российский исторический и духовный опыт акцентированной лиминальности оказался малопригодным. Он является убедительно эффективным в чрезвычайных обстоятельствах войн, катастроф и прочих бедствий, требующих крайнего напряжения физических и духовных сил. В мирных и спокойных же условиях этот опыт разъедает общество изнутри, обессиливает его этим спазмом самоедского сверхнапряжения. Требуется, таким образом, либо выход из этой системы, требующий решений, не имеющих аналогов в истории по своей сложности и ответственности, либо демонтаж сложившихся традиций социального бытия, их полное разрушение. Но надо отдавать себе отчет в том, что вторая альтернатива имела бы своей ценой саму Россию, причем, не только имперскую, пораженную ксенофобией, агрессивным неприятием нового, но и столь узнаваемую своей духовной мощью, творческим потенциалом и душевной теплотой. Вторая альтернатива означала бы отказ от российского духовного опыта, а значит и, с неизбежностью — от России.

Такой вывод можно было бы отнести на счет личного пессимизма автора. И я заранее и сразу с такой оценкой соглашаюсь. В различных аудиториях приходилось сталкиваться с неприятием делаемых выводов: «Не любите вы русских», «Это слишком безысходно», «Что же культивировать?», «Должна же быть надежда» и т.п. Приходится констатировать, что эта потребность в оптимизме как таковом, самом по себе — одно из проявлений все той же духовной болезни. Можно, конечно, ограничиться дежурным оптимизмом насчет демократизации, свободы слова, приватизации, борьбы с инфляцией и т.п. Типичные сюжеты нынешних дискуссий — от общественного транспорта до университетских аудиторий и Федерального Собрания — необходимость дать позитивный идеал. По заказу? Дать? Кто и кому? Так прорастают уши все того же сознания, доводящего своей логикой до дилеммы: либо продолжение обновления и нарастание напряжений до внутреннего взрыва, либо откат, когда единственным средством консолидации остается сплочение перед лицом «врага» — внешнего или внутреннего — пусть даже выдуманного, т.е. неизбежные насилие и кровь.

Приходится иногда слышать вопрос — а стоит ли вообще рационализировать абсурд? Не имеем ли мы дело просто с неким историческим недоразумением? Например, захватом власти полубезумным уголовником. Я в таких случаях всегда спрашиваю это вы о ком? О Грозном, о Петре, о Ленине, о Сталине, о Ельцине или о ком еще? Или это уже закономерность? Пессимизм методологически более плодотворен и оптимистичен, чем оптимистические векселя или сведение проблемы к абсурдистскому выверту истории. Начиная с абсурда, исходя из него, мы оказываемся беспомощными перед лицом очередного абсурда. Только поняв его природу и неслучайность, получив абсурд в итоге рационализации, можно пытаться противостоять его силам — с одной стороны, и радоваться его поражениям, как бы неожиданны они ни были — с другой. Это будет действительно спасительной правдой, в отличие от спасительной лжи псевдооптимизма, закрывающего глаза на удивительно последовательный ход развития данного типа духовного опыта к возможности конца света в отдельно взятой стране.

Поэтому. Тогда. Чтобы уйти от этого кошмара. В конце концов... В истории нет и не было ни одного народа, добившегося успеха, если он занимался самоуничижением и посыпанием головы пеплом, не искал позитивных начал в своих поражениях и катастрофах, не извлекал зерен подъема из собственных падений. Поэтому — нельзя поганить прошлое. Оно было. Исторический опыт России слишком страшен, чтобы можно было от него отвлечься, забыть о нем. Да и обращение к опыту других культур предполагает обязательное освоение собственного культурного и духовного опыта, а не прыгать из крайности в крайность: из сталинизма в либерализм, а из последнего — в изоляционистское почвенничество.

Талантлив русский человек, русский народ? Неизбывно. Не только талантлив, но и смекалист и предприимчив, что убедительно было продемонстрировано всему миру соотечественниками — учеными, артистами, бизнесменами, «челноками», проститутками, преступниками... Терпелив русский человек? Не то слово — долготерпелив и неприхотлив. Но разве это все — не рыночные ценности и качества? Разве они не являются золотым багажом любого реформатора? Надо только помнить об этих качествах, опираться на них, а не испытывать на прочность и тем более — не отвергать.

«Реформаторы» действительно несостоятельны — не направленностью реформ, а их исполнением. Отсутствием опоры на собственный духовный опыт, каким бы «не рыночным» он не выглядел. Несостоятельны и непоследовательностью. Ельцин — не Иуда и не вампир. Он... — Гинденбург. Даже психосоматически.

Неужели не только на своих ошибках ничему не научились, но и умудряемся повторять ошибки других? Или, все-таки что-то изменилось? По результатам исследования «Наши ценности сегодня», проведенного в 1991-1992 гг. в стрессовой ситуации (кризис, бедствие, катастрофа и т.п.) место традиционной спокойной совести (т.е. отсутствия совести?) в центре ценностной структуры оказывается самообеспечение безопасности: российский гражданин начинает понимать, что рассчитывать ему лучше на самого себя. Это уже серьезное изменение духовного опыта. Очеловечивание российского духовного опыта подкрепляется и рядом объективных факторов, создающих, как представляется, ряд позитивных «необратимостей». Прежде всего — это человеческий потенциал современной России, высокий образовательный уровень, элитный уровень профессионализма в ряде сфер. Именно это не позволяет сравнивать Россию с третьим миром, развивающимися странами. Золотым фондом любого современного российского реформатора являются не столько природные ресурсы, сколько именно люди — образованные, оказавшиеся мудрее своих правителей, неприхотливые и терпеливые, поразившие весь мир долготерпением и уникальной способностью к самообеспечению и выживанию. Опыт 1991 и 1993 годов показывает, что в наши — дни уже, наверное, невозможен бунт «бессмысленный и беспощадный» типа пугачевщины или 1918 г. Народ убедительно и веско продемонстрировал горькую и мудрую сдержанность и стойкость, показав, что он мудрее и зрелее своих властителей. Очевидно, сыграли свою роль и всеобщее среднее образование, и просвещающая роль средств массовой информации. Люди, по крайней мере — умом, понимают опасность стихии митинга и погрома. Медленно, со скрипом, но возникает правовая культура, сознание, что есть и должна быть высшая власть закона, перед которой должны уступать амбиции и целесообразность политиков любого уровня. Худо-бедно, с извращениями, злоупотреблениями, но делает свое дело приватизация, формирующая собственность и собственников. Нельзя не отметить обнадеживающую демилитаризацию — несмотря на чеченскую авантюру — политики, экономики, общественного сознания. На смену ксенофобии приходит осознание своего места и своих интересов среди мирового сообщества. И наконец, главная необратимость, главная надежда — это то, что в новых условиях вошли в жизнь фактически уже два поколения — не зашоренных и не оболваненных, немного циничных, но зато рассчитывающих исключительно на свои силы. Практически все жизненные проблемы — от политических до половых — носят поколенческий характер. И в этом случае время работает на будущее России.

Традиционный ответ России на вызовы истории — усиление власти и насилие, включая принудительное нововведение и реформирование, жесткая организация, контроль, подтягивание резервов и ... потери — обязательные и большие. Аналогичное происходит и в наши дни. Опыт с Чечней в этом плане в высшей степени показателен. Однако, нынешняя ситуация отличается парадоксальностью: как и прежде все еще нельзя без насилия, но и уже невозможно с насилием.

Главная задача российского духовного опыта в наши дни — выйти из невменяемости, вырваться из мифологической связи народа и власти, к собственной морали и нравственности, осознание единства проблем истины и свободы, что воля сама по себе — только инстинкт свободы; что единственное добро — свободная, то есть — ответственная, воля, что свобода и добро — синонимы, что бытие коренится в сердце души и что в глубинах бытия нет зла.

Как писал Г.Померанц, «возрождение России означает возрождение открытости, всемирной отзывчивости... Русскому не приходится бороться за внешнюю независимость. Его гнетет собственное имперское государство. И освобождение народов от имперского гнета неотделимо от освобождения личности в России. Малым народам нужна внешняя национальная консолидация, России — вселенский дух и свобода личности... За это — традиции духовного взлета прошлого века. Против — зигзаг в сторону староверческой замкнутости. Стремление выращивать в себе специфически русское кажется мне смешным. Я лучшего мнения о жизненности русского духа, чем наши почвенники. Если мы вернем себе «всемирную отзывчивость»; если освободится и расширится творческая личность; если мы будем прислушиваться к вечности, не затыкая уши от шума времени, думать о вечном и писать об этом по-русски живым современным языком — сама собой расправится русская культура и одновременно вступит во владение своим прошлым и своими мировыми связями. Только такая культура сможет играть роль посредника между малыми народами Евразии и всем миром — и сохранить в Евразии присутствие русского языка»^[16].

С точки зрения проведенного нами ранее анализа, российский духовный опыт имеет явный акцент на первом — метафизически трансцендентальном аспекте свободы. Этим объясняется и его эскапизм и эсхатологизм, повышенная тропированность, метафоричность и оценочность русского дискурса — в ущерб его терминированности и объективности. Эта особенность давно уже была выражена в психоаналитической метафоре — трактовке России как подсознания Европы. В контексте нашего рассмотрения это очень точная метафора. Ее можно расширить и говорить о Европе (читай — Западном мире) как сознании России. Метафора эта высвечивает основные оппозиции. Западная культура акцентуирована на внешне-социальном процедурно-гарантийном аспекте свободы: правовой культуре, правовом государстве, демократии, правах человека и т.д. Российская культура делает акцент на трансцендентальности свободы — отсюда ее интравертированность, нравственный максимализм, правовой нигилизм, повышенный интерес к творчеству, бессознательная любовь-ревность, агрессивность по отношению к Западу как своему иному.

Главная проблема России — не экономика. Эксперты авторитетнейшей международной консалтинговой компании McKinsey во главе лауреатом Нобелевской премии по экономике Р.Солоу в результате глубокого анализа состояния и перспектив российской экономики пришли к неожиданному для них самих выводу: сдерживающие факторы развития лежат не в экономической, а в политической и социально-культурной сферах^[17]. Главное — возможность и способность выстроить Россию как «дом свободы и справедливости». С духовностью в России всегда все было в порядке. Сейчас — тем более, когда в России время поисков смыслов, время пророков, самозванцев и прочих гипнонов, время активных прорывов к трансцендентальному. Дело за признанием за каждым права на духовность и выстраивание гарантий от самозванческих притязаний на исключительность.

Пора начать жить своим умом, обрести собственное сознание. Если продолжит психоаналитическую метафору, то России необходима индивидуация, только — наоборот: не столько вхождение в бессознательное, сколько его прояснение. Но результат будет тот же — рационализация собственного бытия, обретение своего собственного сознания.