Смерть смерти»: постмодернистический проект - раздел Физика, Перспективы метафизики:Классическая и неклассическая метафизика на рубеже веков Метафизика Представляет Собой Один Из Самых Сложных Исторических Типов Филосо...
Метафизика представляет собой один из самых сложных исторических типов философского (и религиозного) дискурса не только в силу исторической укорененности ее в человеческом мышлении. Из абсолютной фундаментальности и исчерпанности сложившейся системы знания трудно было бы объяснить продолжающиеся на протяжении веков споры. В «теле» метафизики, как и в любом другом типе размышлений о мире, существует комплекс проблем, возобновление разговора о которых могут поколебать уверенность в самодостаточности уже построенного знания.
Идея смерти и умирания человека обрамляют все размышления о современной культуре. Возникают удивительные парадоксы века, в котором на фоне метафизики смерти соседствуют гуманизм и людоедство, христианство и мракобесие, демократия и коммунизм. И это не простое соседство: сочетание несочетаемого становится фактом, а стирание границ происходит как никогда раньше в истории незаметно и неизбежно.
Удивительным образом вся эта палитра культурных парадоксов века получает оформление в тезисе о смерти культуры, производным и дополняющим элементом которого становится мультипликация смертей субъектов истории и творчества. Впрочем, можно сказать и по-другому: обозначенная и апробированная у Ф. Ницше смерть Бога стала парадигмой ситуации провозглашенных (мультиплицированных) смертей.
Всеприсутствие символа смерти в культуре принимается за факт неопровержимый и вполне закономерный. Это дает возможность не только серьезным и дальновидным исследованиям истории и логики вопроса, но и многочисленным спекуляциям, когда под одну мерку равняются универсальные религиозные ценности и ценности телесного, а смерть из тайны превращается в обыденный факт культуры.
По-видимому, здесь совершается обычная подмена понятий. Действительно, начиная с Фалеса и Эпикура европейская традиция постоянно заявляет об отсутствии смерти: ее нет, потому что невозможно определить, что такое смерть. Квинтэссенцией такого понимания проблемы смерти является классический анализ, данный бл. Августином в трактате «О Граде Божием». Смерть олицетворяет собой одновременно и магический переход, нуль-точку между временностью и вечностью, и путь к Воскресению.
Речь идет не об изъятии смерти из культуры, но о несовершенстве нашего понимания того, что же такое смерть. Когда в ситуации «постмодернистского упокоения» происходит подмена воспоминаний, то есть забывается платоновское припоминание трагедии смерти, возникает именно изъятие, уничтожение смерти. Возникает новый символический код, смысл которого можно определить как изъян смерти в культуре.
На мой взгляд, весьма сомнительной представляется сама постструктуралистская постановка вопроса об априорности всеобщей смерти. При этом множество неясностей возникает уже из традиционной трактовки классического ницшевского «вопрошания к смерти».
Как известно, тезис о смерти Бога не приобретает у Ницше априорного характера. Как показывают К. Ясперс и Г. Юнг, идея антихристианства у Ницше носит не академический смысл атеистического умонастроения, но имеет глубокие внутренние, психологические причины. Богоборчество Ницше определяется не абсолютным отрицанием моральных принципов христианства, а сомнениями типа хорошо известного лютеранского соблазна в культуре: признание моральной непогрешимости основ догматики сопровождается, как правило, отрицанием реальной церкви со всеми ее атрибутами, заблуждениями и ошибками. Мысль Ницше постоянно оказывается в логове антиномий: он не желает уничтожить своего оппонента в лике христианской доктрины, а наоборот, во вполне кантовском духе, желает ему вечной жизни, хочет сохранить его как противника, как необходимый элемент культуры. По сути своей «мышление Ницше ... определяется христианскими импульсами, хотя содержание их утрачено»[80].
Разговор о смерти, интимный и не требующий многословия, должен ответить по крайней мере на один ряд взаимосвязанных вопросов: что же за пределами видимой смерти, есть ли она, смерть, надежда на спасение или же апокалипсис всеобщ и уже начался. Смерть произведения, автора, героя, человека, самой культуры — не является ли данное мультиплицирование смертей разновидностью компьютерной игры с заданным результатом? Давно замеченная психологами и медиками странная закономерность, согласно которой человек склонен испытывать воодушевление при смерти ближнего, становится удивительным психологически фоном радостных философических игр со смертью — до закономерного «победного конца» (смерти).
Слово утешения, которое раскрывает свой истинный смысл в природе религиозного откровения, пока еще не заменено в человеческой культуре никаким иным словом. Любая игра оканчивается всеобщим эпилогом-смертью. Поэтому актуальным является вопрос о праве на такую игру.
Представляется, что парадокс Ницше, столь привлекательный в философском плане, отражает общую духовную ситуацию эпохи, когда попытка отказа от видимо «устаревших» ценностей приводит к той форме нигилизма, которую, в соответствии со сложившейся традицией, можно обозначить при помощи при-(в)ставки «пост». Постнигилизм в рамках философских концепций конца ХХ в. совершает собственное самоотрицание, и, возможно, является провозвестием возвращения к тому пониманию символики смерти в культуре, которое выработано человечеством в его трагической истории и которое не могут отменить «веселые игры» ХХ в.
Обращение к символу смерти со стороны постмодернизма носит не только парадоксальный, но и нарочито амбивалентный характер. Самоистощение, так чутко описываемое постмодернистическим письмом, является следствием отношения к смерти не просто как к утрате, но как истощению, последней растрате. «Мода на смерть» в конце ХХ в. есть примерно то же самое, что и мода на постмодернизм.
Сегодня мы наблюдаем несомненную ритуализацию языка постмодернизма. С одной стороны, постмодернистические изыскания перестают прятаться за маску эпатажа и самоиронии, становятся вполне серьезными. С другой стороны, метафора моды растворяется во вторичности языка. Неожиданно возникает дилемма: что лучше, продуктивнее интерпретировать и пересказывать — «классику» или постмодернизм.
Действительно, языковые коннотации, изысканный язык, которые образуют семантическое поле постмодернистического общения, становятся паролем «истинности». В этом отношении языковые интенции постмодернизма мало чем отличаются от затверженного марксистского лексикона, а убежденность в правоте выдает их идеологическую «шрамовость».
Зарождение русского постмодернизма в середине 80-х годов давало надежду на обновление философского сознания. Однако надежда вылилась в разочарование. Одной из причин такого положения и одновременно высшей тактикой постмодернистического вопрошания стал прочитанный и пересказанный текст.
За русского постмодерниста говорит хайдеггеровский (то есть не русский) язык. Русский — молчит. Знаменитое «как бы» стало паролем постмодернистического общения. Все — как бы: серьезный тон, новизна проблем, боль и смех. Постмодернистические жесты свелись к формуле игры ради игры.
Эта игра приобретает странные формы. Отношение к классической рациональности и религии как к чему-то косному, окаменелому эксплуатируется с помощью символов и трафаретов, которые стали привычными не только в китчевых образцах культуры, но и в тактике постсоветских политических спектаклей. Постмодернистическая жестикуляция становится выгодным делом.
Заметим, что фигура постмодерниста-исповедника — одна из самых парадоксальных в истории культуры: разоблачая, либо отвергая универсальные ценности (и не только религиозного характера), постмодернист одновременно создает видимость созидания новых ценностей, но тут же отказывается от своего творения, впадая в транс удовлетворения от собственной иронии — этакой «ленивой укоризны». Правда, самоирония эта может быть уподоблена действию знаменитого фармакона — яда-противоядия «в одном флаконе». Поставангардистский «исповедник с кушетки», восстав с фрейдистского ложа, хочет занять сократовское..., но духу не хватает. Постмодернист «какбы» задает сам себе вопрос: «а не выпить ли... По-нашему, по-сократовски»!?
И не пьет.
Подобная позиция могла бы достойно выдержать меру собственного эпатажа. Но на деле происходит изъятие ценностей культуры без какого-либо замещения. И это принципиальная позиция, которая очень удобна, поскольку традиция создается на пустом месте. Речь, естественно, идет не о «классических» (если это слово здесь применимо) образах жанра, а об отмеченном выше стойком эпигонстве, за которым скрывается вторичность мысли и невозможность видения иных (в том числе и утерянных) горизонтов.
Сегодня актуальным является вопрос о том, что значит быть за пределами постмодернизма.
Используя излюбленные постмодернистические термины, можно ответить на этот вопрос так. В постмодернизме речь идет либо о растрате желания, либо же об окончательной его утрате, истощении стремления к жизни и культуре. Политэкономия желания становится желанием политэкономии, поскольку разницы между тем и другим фактически нет: грани стираются и растворяются в формуле «желания политэкономии желания политэкономии желания...». Актуализируется дурная бесконечность языкового пространства и наступает окончательная постмодернистическая деконструкция. Следовательно, ощущение себя за пределами постмодернизма есть ощущение трагического бессмертия культуры, человека, автора, Бога — всего того пространства смыслов, о котором то самое «как бы”.
М.К. Мамардашвили говорил, что символ смерти в культуре возникает тогда, когда появляется нечто, не зависящее от своего собственного содержания. В случае постмодернизма нельзя, видимо, говорить, что дискурс оторван от своего содержания. Но постмодернистские опыты над смертью есть умерщвление смерти. Иными словами, мы имеем классически незавершенную формулу о попрании смерти смертью, но... без Воскресения. Замещение смерти опытами над нею лишь расширяет паузу культуры, как паузу отстраненной расслабленности.
Как невозможно изъятие смерти из культуры, так двусмысленным «изъяном» оказывается в рамках постмодернизма разговор о смерти. Мультиплицированная смерть становится новым типом дискурса, сюжетом для потрошения плюшево-соломенного Винни-Пуха. Или, как это показано в старом советском мультфильме под сакраментальным названием «История одного преступления» (позже, но еще в советские времена, на этот же сюжет был снят короткометражный художественный фильм-клип) расплатой за утерянный покой обывателя, когда убийство вполне реальных старушек в финале совершается чистыми руками и со спокойной совестью. Да еще с моралью в качестве эпилога: «судите его, если можете»...
Буквальные смыслы «размножения» смерти как сюжета мультипликационного становятся в культуре чрезвычайно распространенными. Культурный ландшафт обращается в виртуальную реальность японских трансформеров, в которой «лазерно-атомное» уничтожение противника не более чем компьютерная игра, Смерть изъята, трансформирована собственной трансформацией, уничтожена.
Разрыв между телесностью и cogito в постмодернистическом жесте, дополненный игрой в то же самое cogito отсылают к известному ритуальному сюжету игры с мертвым телом. В ритуалах архаического общества выкапывание покойника или же наказание его путем непридания тела земле было достаточно распространено. Парадоксальным образом эта традиция вылилась в акт обожествления мумий вождей, откровенную мумакризацию власти. Играя с телом, постмодернизм пытается избавиться от мумии рационализма. Но в этой удивительной игре свойства реальной телесности переносятся на рацио, а само рацио почитается за мертвое тело. Теряется мера серьезности разговора. Можно, конечно, существовать в постоянной нарративной готовности к эпатажу, однако усталость от этого (о то самого себя) наступает неизбежно. Жанр анекдота становится саморазрушающимся жанром. Постмодернистическое отрицание традиции оборачивается маской приятия любой традиции, если только она претендует на замещение традиции классической.
Превращение культуры в текст — самое значительное событие, происходящее в ситуации постмодерна. Текстом и письмом (в том числе так зазываемым «автоматическим») замещается онтологическая данность культуры, в том числе и культуры телесного. Ситуация смерти автора, писателя, героя — как предтеча смерти человека — возникает из тезиса о том, что письмо является той областью неопределенности, неоднородности и уклончивости, в которой теряются черты нашей субъективности, исчезает всякая самотождественность, и в первую очередь телесная тождественность пишущего. Рождение читателя приходится оплачивать смертью автора[81].
При всей целостности и даже «диалектичности» постановки вопроса о смерти автора, растворяющемся в своем произведении, все таки нужно помнить, что имеем мы дело с определенным (а именно постструктуралистским) видением мира текста, в котором реальность подменена зеркальной поверхностью зеркала (Ж. Лакан). Соблюдение меры серьезности и отстраненности здесь необходима.
Возможно, что кризис постмодернистической идеи во многом связан с тем, что современная культура неизбежно устает от собственной несерьезности. Западная философия уже не может обойтись без Другого, Тайны, Лица. Вне положительного религиозного опыта становится невозможно раскрыть ни псевдонимы, ни подлинные имена реальности. Положение вещей, когда вместо Бога мы получаем отчаяние и ужас, напоминает метафизическую «телесность», разрушающуюся под грузом нагромождения самоинтерпретаций. Возникает известная логическая ситуация перфомативного противоречия в культуре (связанная, кстати, с картезианской проблемой): то, что предполагается тезисом как посылкой (наличие факта мышления, мыслящего Бога), противоречит содержанию этого тезиса (тотальная игра в cogito). Отношение к христианской культуре как к разновидности «папиной философии», как к чему-то доисторическому (или, во всяком случае, до-пост-современному), становится избыточным. В целом, если перефразировать Т. Горичеву, тирания частной, «телесной» жизни, пропасть между делом и развлечением не только «взывает к небу», грозит шизофреническим срывом, но и определяет меру шизофреничности носителей посткультурного «грамматологического письма».
Хармсовские старушки, выпадающие из окон, став жуткой реальностью сегодняшнего дня (почти в буквальном смысле) как-то мало интересны современной танатологии. Она вся — в культурологических изысках и спорах, в которых реальная смерть реальных современников уже мало волнует. Может быть, здесь и проявляется расплата за равнодушие, когда видимая, физическая,смерть человека становится менее важной (и реальной), чем культурологические новации на этой почве, когда страдание принимается за реальность виртуальную, вымышленную. И наоборот.
На смену поэтизации и романтизации смерти («я все равно паду на той, на той единственной гражданской...») приходит романтизация и «дискуризация» разговора о ней. Вполне абстрактные и романтические «комиссары в пыльных шлемах» почему-то устраивают меньше, чем бандиты и убийцы. Всеобщая гражданская война, происходящая в нас, выдается за дискурс о смерти, и «Смерть комиссара» Петрова-Водкина последовательно замещается лозунгом «смерть комиссарам», но не для защиты истины, а для очередного провозглашения тотальности смерти и умирания, ради удовольствия проговаривания якобы запретной темы, которая давно устала от самой себя.
Примеры на темы Б. Окуджавы здесь не случайны. Распространенная сегодня фигура отрицания (или же умолчания) по отношению к шестидесятникам ХХ в. стоит в том же ряду — ряду сотворения принципиально новой культуры, не имеющей ( да и не желающей) осознания собственных корней, поскольку ею забыт подлинный смысл размышлений о смерти. Эта трагедия культурного бытия (пост?)современности становится все более очевидной с уходом от нас последних представителей великих шестидесятых.
Разговор о смерти кажется сегодня нарочито бесстрастным и безразличным. Впрочем, не это ли проявление принципиальной установки постмодернистского дискурса, когда исповедь превращается в модный “прононс” эстетствующего сообщества.
Говорить или не говорить о смерти в такой вот перспективе — суть от этого не измениться: ее нет, потому что она есть. Танатология, превращающаяся в особый вид «веселой науки», которую мог бы приветствовать сам Ницше, вряд ли имеет будущее. И в, этом несомненно, заключена определенная доля оптимизма. Возможно, что бессмертие, а не смерть Бога, Человека, Культуры и Автора станут ориентирами в поисках (пост)постмодернистического письма.
На сайте allrefs.net читайте: "Перспективы метафизики:Классическая и неклассическая метафизика на рубеже веков"
Если Вам нужно дополнительный материал на эту тему, или Вы не нашли то, что искали, рекомендуем воспользоваться поиском по нашей базе работ:
Смерть смерти»: постмодернистический проект
Что будем делать с полученным материалом:
Если этот материал оказался полезным ля Вас, Вы можете сохранить его на свою страничку в социальных сетях:
Координата рационального.
Современная фаза развития теоретического сознания вновь выдвигает на первый план проблему рационального. Это обусловлено целым рядом обстоятельств, среди которых не последнюю роль играют как продол
Сущность и рациональность
Любое осмысленное знание, претендующее на истину, есть познание некоторой сущности. В современном философском дискурсе, в наше постмодернистское время рассуждений о симулякрах и деконструкции, стил
Существенность сущности
Автор «Метафизики», со свойственной ему лапидарностью, отмечал: «...о сущем говорится в различных значениях, но всякий раз по отношению к одному началу: одно называется сущим потому что оно сущност
Сущность и идентификация
Глубоко в истории философии и логики коренится понимание развития познания как взаимодействия двух основных форм фиксации и выражения знания: непосредственного указания предмета и его описания. Ари
Рост знания: динамика существенного и диалогичность осмысления
Развитие знания и осмысления это не только путь от выделения свойств вещи к знанию вещи как комплекса этих свойств, но и встречное движение — от идентификации некоторой нерасчлененной целостности к
Существенность и необходимость
Традиционная формальная логика отвлекается от этого обстоятельства. Она строится как анализ объемных (экстенсиональных) отношений (как отношений между объемами понятий) нейтрально к существенности
Существенное как синтез истинного, должного и возможного
Как представляется, рассмотренный круг вопросов ставит проблему возможности логико-семантического анализа, строящегося не только на традиционных критериях непротиворечивости адекватного описания де
Существенность и эффективность, рациональность и ответственность
Существенность является выражением единства анализа и синтеза, выявления расчлененности предмета познания, описания этой расчлененности («сделанности») и программы воссоздания в новом единстве, зад
Сущность и свобода
Проведенное рассмотрение показывает, что идеи сущности и существенности непосредственно связаны с рациональностью как эффективностью и конструктивностью целенаправленной деятельности. Что позволяет
Два типа рациональности
Рациональность как эффективная «техничность»
Знание — одно из средств обоснования деятельности, шире — жизни. Лишь будучи соотнесенным с контекстом конкретных потребностей
Произвол и безответственность рационалистического активизма
Естественная человеческая потребность видеть мир осмысленным и справедливым, оправданным. Но на каких основаниях сравниваются сущее и должное, во имя каких интересов будет осуществлено в их единой
Космичная» рациональность
Но рациональность и существенность связаны не только с целеустремленностью, но, в конечном счете, и с конечностью, ограниченностью выражения, описания и отображения. Они суть ни что иное как проявл
Инорациональность свободы и ответственности
Осмысление действительности не сводимо к осознанию «сделанности» вещей и явлений. А идея не сводима к программе эффективной (успешной) деятельности. Все это, разумеется, составляет ткань осмысления
К новой метафизике нравственности?
Необходим радикальный переход к новому пониманию человека. Или он — самозванец, стремящийся к экспансии, агрессии, насилию и убийству как крайней форме самоутверждения. В этом случае он может сдерж
Философия и наука: ревность без любви
По мере формирования науки, по мере дивергенции и все большей специализации научных дисциплин, нарастали напряжения в отношениях науки и философии. Между ними сложились непростые, взаимо-подозрител
Нефилософская философия
Между тем явно и довольно остро ощущается голод по «внешкольной», неакадемической философии, по независимому и честному суждению. Не случайно в годы духовного застоя возник и активно разгорался, ос
Не философия - методология - наука, а наоборот
В этой связи поучительно рассмотрение претензий философии на так называемую методологическую функцию по отношению к науке. В нашем столетии даже оформился самостоятельный философский дисциплинарный
Философствование и философия
Итак, есть живое философствование и есть академическая философия. Есть собственно философы — те, кто философствует, и есть преподаватели философии, делящиеся радостью узнавания чужого философствова
Философствование ученых: как теория становится метафизикой
Начав с рассмотрения философии как нормативно-ценностной системы, с форм и способов философстования, мы вновь оказываемся перед содержательной стороной философствования — фактом противоречивости мы
Философия техники в современной культуре
Философия техники — это сравнительно новая ветвь философии, специфика которой заключается в необычности предмета исследования. При столкновении с предельно рациональным, «весомым, грубым, зримым» м
Определение техники
Методической основой преподавания технических дисциплин является так называемый естественнонаучный подход к технике. Согласно этому взгляду, техника есть принадлежность прикладной науки. Тем самым
Мир техники и мир человека: проблемы их соотношения
Соотношение мира человека и сотворённой им технической среды достаточно сложно. Мы остановимся на двух важнейших вопросах — на проблеме трансформации человеческой сущности, погружённой в про
Новые тревоги и новые горизонты мира техники
Конец столетия ознаменовался усилением антитехницистских настроений. В ходу несколько драматичный тезис о крахе «великой технологической иллюзии», с которым связывается современное состояние умов.
Культурология: от видЕния к вИдению.
В 1983 г. один из авторов сдал в издательство питерского университета книгу под названием «Познание и культура». Речь в ней шла о социально-культурных и личностных факторах познания. Издательство к
Возможна ли культурология как «чистая» наука?
В спорах о статусе культурологии и ее перспективах на будущее невольно соединяются две разные идеи. С одной стороны, речь идет о демаркации между философским и культурологическим типами знания и о
Семиотическое пространство культуры
Человек становился человеком по мере того, как он осознавал себя в качестве одного из звеньев всеобщей цепи, растянувшейся и в пространстве и во времени и названной «человечество». Обнаружение все
Язык и текст в культуре XX века
Европейская метафизическая традиция ассимилирует в себе два основных варианта осмысления проблемы культурного текста. Один из них корнями уходит в античную традицию и связан с учительской культурой
Метафора — знак неполноты бытия
Человеческая деятельность никогда не строится так, чтобы все сведения, необходимые для успешного осуществления конкретных деятельностных актов, были в наличии. Одной из ее важнейших особенностей яв
Философская антропология и метафизика свободы.
Во «Введении к антропологии» М. Шелер сформулировал пять основных и определяющих идей о человеке.
Первая суть иудео-христианский миф о сотворенном человеке и смысле его бытия. С этой мифол
Самосознание и страх, диалог и Третий
«Не полон ли мир ужасов, которых мы совершенно не знаем? Не потому ли нет полного ведения, что его не вынес бы ум и особенно не вынесло бы сердце человека?» — спрашивал в начале XX столетия В.В. Ро
Пространства священного. Христианская антропология на рубеже веков
Проблема метафизического осмысления сущности христианства в современной ситуации претерпевает весьма противоречивые трансформации. С одной стороны, христианская идея не перестает оставаться стержне
Исповедальное слово в метафизической перспективе
Тема исповеди относится к одной из самых потаенных областей человеческой культуры. Искренность исповедального слова и его неотторжимость от религиозного опыта проявляет, проясняет метафизические ос
Философический эксгибиционизм
Запомнился один сюжет из философских быта и нравов нескольких лет давности. Готовился очередной выпуск «Санкт-Петербургских чтений по философии культуры». Тема его звучала довольно претенциозно — «
Философия культуры и уровни междисциплинарности.
Возможности теории и философии культуры ограничены, что становится очевидным при рассмотрении динамики культуры и смыслообразования. При рассмотрении развития культуры, а тем более таких его фактор
Семиотический подход
Очевидной привлекательностью в плане возможностей осмысления лиминальности обладает семиотика как общая теория знаков. Семиотический подход доказал свою плодотворность в культурологии и искусствове
Семиодинамика или глубокая семиотика
Однако и традиционный семиотический подход ограничен возможностями только описания de facto лиминальности и лиминального дискурса, но не самой динамики перехода в осмыслении и смыслообразовании, чт
Комментарии к предстоящему: ракурсы и взоры
«Тот, кто знает, не говорит. Тот, кто говорит, не знает»[6]. Тот, кто знает и говорит, минует не.
Не неба, очерчивающего окоемом: здесь происходит то, что принято
Приближение
«Би. Приближение. Счастье! Вникни в гадание. Изначальная вечная стойкость. Не лучше ли сразу прийти? Опоздавшему — несчастье»[57].
В изначальной вечной стойкости преодолевая нед
Радиальный ответ
«В месте и скрытом и тихом мы создали храм»[84].
«В месте и скрытом и тихом» — ответ на метафизическое вопрошание о месте (пространстве). Ответ радиальный, ибо гласит о том, по
Я как точка сборки ответственности
Очевидна историческая тенденция сужения границ Я, границ личности как вменяемого, свободного и ответственного субъекта от племени, общины, рода до психосоматической целостности индивида, к определе
Распыляющееся Я?
Границы свободы и ответственности сузились настолько, что перешли в запредельное. Разве уже сейчас не возлагается ответственность не на целостную личность, а на стихии, процессы и системы ее образу
Пол и идентичность
Где же спасение? Каков тот якорь, которым Я может зацепиться за мир? Может быть пол, гендер?
Выше уже отмечалось, что в европейской традиции за последние два века укрепилась понимание генд
Постчеловеческая телесность
Более того, в наши дни можно говорить уже и о постчеловеческой телесности.
Греческий философ Х. Яннарас в своих «Вариациях на тему «Песни песней» пишет: «Загоревший мальчик с гибким, как у
Фундаментальные метафоры: зооморфизм, техноморфизм и теоморфизм
Хаптическая рефлексия небезосновна, она ищет опоры вовне, уподобления каким-то формам бытия. Представления о человеческой самости, идентичности человеческого самосознания с какой-то формой ищут и н
Постчеловечное Я
Где и когда Я? Где и когда личность? К концу ХХ столетия эти вопросы звучат весьма нетривиально. Психологи и даже педагоги говорят о пренатальной (внутриутробной) стадии развития личности. Родителя
Приключение духа разума и свободы
Духовная драма, если не трагедия, ХХ столетия вопиет об осмыслении. XX в. фактически оказывается полем пересечения ряда сюжетов духовного поиска, осознает себя эпохой практики и экспериментов, когд
Ad absurdum постмодернизма
Рационализм Просвещения (модерн), последовавшая сциентизация практически всех компонентов культуры определили судьбу философии последних двух столетий: из любви к мудрости она превратилась в любовь
К новой метафизике нравственности и инорациональности?
Во вновь расширяющемся в запредельное конусе свободы и ответственности их субстанция становится виртуальной, труднодоступной здравому смыслу и обыденной практике, а идентификация, определение грани
Самосознание, духовность и персонология
Человек современной культуры требует постановки своей индивидуальной трагедии в центр универсального исторического процесса, не просто рациональной осмысленности мира, но и соразмерности смысла с е
Дегуманизация» современного общества и перспективы духовности
Современное общество — и не только российское, но российское в особенно явной форме — переживает интенсивнейшую трансформацию. Речь идет не только и не столько о производственных и информационных т
Персонология, глубокая семиотика и новый парадигмальный сдвиг
Какова роль философии в этих процессах? Не случайно в центр дискуссии о кризисе современности ставится не понятие разума, а понятие личности. Это связано с общей тенденцией в современной философии,
СОКРАЩЕНИЕ ПЕРВЫХ ОСНОВАНИЙ МАТЕМАТИКИ».
ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ
Для двух причин я люблю и восхваляю Математику, во-первых, для исправления хорошего порядка, коим содержащееся в ней учение предлагается и утверждается. Потом для ее нау
Первоисточники
1. Вольф Христиан. Вольфианская экспериментальная физика с немецкого подлинника на латинский язык сокращенная, с которого на российский язык перевел Михайло Ломоносов. 2-е изд. СПб: Типограф
Телоцентризм
«Слово и тело» — не столько парафраз известной формулы российского сыска, сколько обозначение существа проблемы. Сутью современной цивилизации, с которой кое-кто связывает даже «конец истории», явл
Логоцентричность телоцентризма
Прежде всего, относительно кризиса логоцентризма и рационализма в современной культуре. Можно сколько угодно интересно, ярко и «со страшилками» говорить и писать об этом. Но следует все-таки помнит
Фигура умолчания постмодернизма
«Доверия к слову в культуре практически не осталось, — пишет М.Н. Золотоносов. — В этой ситуации можно предположить, что в XXI веке основные открытия будут совершены на основе не научных и техничес
Невменяемость
Так и видится, как читатель из адептов деконструктивизма, тонко и снисходительно улыбаясь на моветон этой статьи, замечает: «Ну вот, об ответственности заговорил. Какая, к Богу в рай, ответственнос
Человекобожие?
Но даже если признать, что главное в осмыслении деконструкция, метафора, ирония, интерпретация как взаимоперевод, Outside-Inside позиция, то и здесь мы приходим к серьезным проблемам метафизики нра
Ответственность и свобода
Но может быть именно в этом и заключен главный урок постмодернизма? Наглядный и масштабный урок в духе П.Я. Чаадаева — «как не надо». Урок следствий сознательной невменяемости, свободного отказа от
От Канта к Бахтину
В этой связи представляется важным и плодотворным обращение к сопоставительному анализу наследия двух, по-своему — ключевых для осмысления духовного опыта XX столетия фигур: И.Канта и М.М.Бахтина.
Бытие как со-бытие
В свете проведенного рассмотрения очевидно, что ответом на вопрос, «чье» сознание может быть указание какого-то пункта духовного целого, относительно места, позиции личности в мире. В этом плане че
Границы личности как границы свободы и ответственности
Феноменология, экзистенциализм, философская герменевтика весьма убедительно продемонстрировали, что интерпретация, понимание и даже язык — не только коммуникативные процессы, а являются проблемами
От шизоанализа к грамматологии и обратно
Из обыденного человеческого опыта и из практики психологической науки известно, что необходимой характеристикой здорового человеческого мышления является способность осознавать антитетически заостр
Персонологические основания динамики осмысления
Как было показано выше, традиционный логический, теоретико-информационный, семиотический и даже культурологический подходы к динамике осмысления метафизического знания оказываются ограниченными и н
Хаптика: тело смысла и смысл тела
Особого внимания заслуживают телесные факторы динамики осмысления и смыслообразования. Во-первых, потому что от них отвлекалась и отвлекается до сих пор традиционная теория познания в своем стремле
Некоторые пророки и предтечи
У хаптики и телоцентризма имеются авторитетные и убедительные пророки. Собственное бытие дано человеку, прежде всего, в телесной форме, как телесность. Именно тело очерчивает первичную границу Я и
Социально-культурные факторы
В 1970-1980-х гг. мощно проявился духовный кризис идеологии с ее пониманием человеческой жизни как жизни в идее, когда смысл жизни каждого и всех придает некая идея, оправдывающая все тяготы этой ж
Хапос, grooming и смысловое оплотнение
Любопытна, в этой связи, уже упоминавшаяся трактовка происхождения культуры, предложенная недавно М.Н. Эпштейном[89]. Традиционные концепции исходят из противопоставления культуры и «нат
Осязательность и эротичность: гендер и пытка
Традиционно соотношение тела и разума понимается в кантовском духе доминирования разума и трактовки тела как аппарата получения чувственных ощущений. С хаптической же точки зрения, ситуация перевер
Исторический пессимизм как оптимизм
Дело оказалось намного трагичнее, чем предполагалось первоначально. Главная беда оказалась духовном опыте общества, в его «коллективном бессознательном», в том, от чего не откажешься в одночасье, ч
О современном политическом мифотворчестве
Одной из отметин современной интеллектуальной жизни в России является смешение и жанров и стилей мыслительной деятельности. Подчас весьма трудно выделить особенности философской рефлексии в том чис
Об искренности русского коммунизма
Еще одной отличительной особенностью современного этапа эволюции политической идеологии в России является ее прозрачно ненавязчивая искренность, или, более точно, синтетическая способность к вообра
Детская болезнь правизны
Социологические исследования различных уровней давно доказали, что истины, кажущиеся объективными и неопровержимыми, чаще всего становятся поводом для критики и переоценки.
Одной из пробле
Нонконформизм в советской культуре: истоки и своеобразие
Духовная ситуация конца XX в. ставит очевидную проблему осмысления советского культурного наследия во всей разноплановости его исторических и художественных особенностей. Эта проблема особенно акту
Духовность, з/ к и гуманизм
Весьма неоднозначны ценностное содержание и эволюция российского духовного опыта. Поиски справедливости российских революционных демократов обернулись обоснованием и оправданием индивидуального тер
Постсоветская индивидуация как общецивилизационная potentia
Современное российское общество находится в состоянии глубокой и всеохватной трансформации, усугубляемой процессами трансформации общецивилизационной. Распад традиционных социальных тканей порождае
Легитимность, идентичность, служение
Метафизический (трансцендентальный) уровень бытия вообще играет важную, если не центральную роль в социальной практике. Например, проблема власти это отнюдь не проблема силы. Не менее важна проблем
Хотите получать на электронную почту самые свежие новости?
Подпишитесь на Нашу рассылку
Наша политика приватности обеспечивает 100% безопасность и анонимность Ваших E-Mail
Новости и инфо для студентов