Устойчивость семьи

Кризис супружества и новые типы семьи. «Когда общество теряет культуру, семья становится, в социальном смысле, эманацией требований природы, с которыми приходится считаться, в противном случае никакое общество, как и человечество в целом, не могло бы существовать. Как учил Бэкон, природу победить можно не иначе, как подчиняясь ее законам. Поэтому общество должно признать семью», — писал Леви-Строс[155]. Однако, если верить представителям старшего поколения, — молодежь с этим не согласна — семьи более не существует или, по крайней мере, она находится на пути к исчезновению. Государство взяло на себя функции, ранее принадлежавшие семье (школьное образование, социальное обеспечение взамен семейной взаимопомощи). Другие учреждения также во многом подменяют семью: ясли, детские сады, столовые берут на себя часть функций работающей женщины. Эти явления охотно связываются с другими: одну из причин роста числа разводов видят в финансовой независимости, которую получили женщины; законный брак зачастую уступает место сожительству, основанному на желании партнеров не связывать себя строгими правилами; растет также число внебрачных детей.

Короче говоря, с одной стороны, семья теряет свой официальный статус в обществе, который ранее придавал ей законный брак, с другой стороны, ей угрожают качественные изменения (в частности, возникновение неполных семей, чаще всего «матрицентричных», так как в большинстве случаев ребенок живет с матерью). На деле причины разводов бывают самые различные; в том числе к влияющим на их рост факторам следует отнести и увеличение периода совместной жизни супружеских пар, учитывая всеобщее увеличение продолжительности жизни и снижение брачного возраста.

Вопреки распространенному у нас мифическому представлению, супружеские пары раньше были не более устойчивыми, чем теперь: однако их разлучала только физическая смерть, а не юридический разрыв (развод) при законном браке или фактический конец связи (при сожительстве). Если взглянуть на изучаемые этнологами общества с этой точки зрения, придется констатировать, что наши представления о каком-то особом влиянии современности на эту область человеческих отношений — не более чем иллюзия: в большинстве этих обществ индивиды вступают в брак неоднократно на протяжении своей жизни, и дети, рожденные от разных союзов, часто оказываются в одинаковом положении. Но верно также и то, что наше современное общество, основывающее институт брака на консенсуализме и наличии эмоциональных уз, ослабило его: так как чувства — вещь непостоянная, основывать на них прочные союзы затруднительно. Без сомнения, в интенсивности такие союзы выигрывают, зато проигрывают в продолжительности[156].

Искусственное повышение значимости институциональных уз по отношению к эмоциям является тем средством, к которому прибегают традиционные общества, придающие большее значение постоянству групп, нежели воле индивидов. Позитивное право избрало противоположный путь. Если Гражданский кодекс и не определяет понятие брака, то его статья 146 прямо гласит, что «там, где нет взаимного согласия, нет брака», ст. 1398 квалифицирует его как контракт, а введение в 1975 г. процедуры развода по совместному ходатайству супругов представляется косвенным подтверждением этих принципов: брак создается взаимным согласием и прекращает свое существование с его утратой. Индивидуализм, стержень наших современных обществ, ослабил институт брака. В этом смысле увеличение числа внебрачных связей по отношению к законным союзам не является признаком дегенерации системы, а всего лишь ее логическим завершением.

В целом этот кризис супружества идентифицируется с гибелью семьи. Эта ошибка вытекает из той параллели, которую мы проводим между семьей и нуклеарным хозяйством, так же, как и понятие родства сокращаем до размеров моногамной нерасторжимой супружеской четы. На самом деле этот кризис супружества укрепляет сеть родственных отношений, на которые может опереться потомство «матрицентричных» семей. Поколение дедушек и бабушек играет при этом огромную роль, тем более что это поколение сегодня значительно моложе, чем раньше, ибо возраст, в котором обычно удаляются от дел, снизился: таким образом, это поколение стало более сильным и более свободным, чем раньше[157]. С другой стороны, семья сейчас менее чревата конфликтами, чем прежде: при долго живущих родителях у детей дольше не возникает оснований спорить из-за наследства; что касается ведения домашнего хозяйства, оно перестает быть единственным источником дохода, новое поколение меньше зависит от родителей, что также ограничивает возможность конфликтов. Источник меньшего числа обязанностей, семья становится в большей степени убежищем, чем раньше, по крайней мере пока в ней живет молодое поколение. Таким образом, очевидно, что семья переживает кризис супружества, однако она претерпевает изменения в смысле «частной жизни». Правда, не следует преувеличивать: эти изменения не носят кардинального характера. На более пристальный взгляд хорошо заметно, что известные антропологам черты присущи семье и ныне.

Антропологический взгляд на современную семью. Работы М. Сегалена и Ф. Зонабенда позволяют нам оценить с антропологической точки зрения современную французскую семью[158]. Особого внимания заслуживают три момента: существование групп наравне с индивидами, новая интерпретация понятия смерти, устойчивость ритуальной функции.

Существование групп. Даже при том, что позитивное право на деле превращает брачный союз в контракт, социальный институт брака служит объединяющим началом для семейных групп. Мы знаем, что во многих традиционных обществах брак считается действительным лишь с момента рождения первого ребенка. Наша семейная практика на свой лад подтверждает это. С другой стороны, если, с юридической точки зрения, брачный союз и родственные отношения имеют общие проявления (обязанность взаимной поддержки, обязанность материальной взаимовыручки между родственниками по прямой линии, тот факт, что в судебном процессе родственники и свойственники иногда не могут выступать свидетелями, и т. д.), на самом деле свойственники и единокровные родичи с самого начала строго различаются. О первых можно сказать, что они играют как бы второстепенную роль (во французском языке они определяются с приставкой «beau» и «belle» к термину, обозначающему степень родства). Благодаря рождению детей свойственники переходят в категорию единокровных родственников (супруги становятся отцом и матерью, тесть с тещей и свекор со свекровью — дедушками и бабушками). Долгое время строго соблюдались также правила духовного родства, и если крестный отец избирался из материнской родни, то крестная мать — из отцовской и т. п.

Кстати, мы знаем, что в традиционных обществах принцип одномерности в преемственности действует чаще, так как он помогает лучше структурировать общество вокруг семьи. Наше позитивное право, напротив, утверждает, что преемственность носит недифференцированный характер. Но на практике дело обстоит несколько по-другому. Сегодня нет практически ни одной французской семьи, где бы не различались отцовская и материнская линии. Каждый знает свою генеалогию с одной стороны, как правило, лучше, чем с другой. И это могло бы послужить доказательством того положения, что в конечном счете родственные отношения существуют прежде всего в сознании.

Новая интерпретация понятия смерти. Всякая семейная традиция преемственности представляет собой череду рождений и смертей. Но в эти события может вкладываться разный смысл, в зависимости от того, как понимается смерть — как переход в невидимое состояние, однако продолжающее сосуществовать с реальным миром, или же, напротив, как полное и окончательное исчезновение данного индивида. Мы знаем, что традиционные общества отдают предпочтение первой концепции, а современные — второй. И тем не менее нельзя говорить о том, что в современном обществе целиком и полностью господствует вторая концепция. Поэтому семейные отношения приобретают у нас некую двойственность. С одной стороны, частично они сходны с семейными отношениями в традиционных обществах, ибо им не чужда мысль, что смерть может быть преодолена. Мы видели, что в традиционных обществах обряд присвоения имени часто основывается на том, что умерший предок как бы вновь воплощается в новорожденном, получающем его имя. Так же и у нас родня дает имя ребенку, передавая это традиционное для семьи имя из поколения в поколение. Более того, обряд передачи имени часто принимает определенную форму: старшему сыну дают имя деда по отцу, старшей дочери — бабки по матери; соответственно младший сын и младшая дочь получают имена деда по матери и бабки по отцу. Прочие же дети зачастую носят имена родственников по боковой линии, произвольно выбираемых с той или с другой стороны.

Однако имеет место и противоположная тенденция, основанная на часто встречающемся в нашем обществе избегании мыслей о смерти, стремящемся заглушить тот страх, который является порождением понимания смерти как бесповоротного конца. Об этом свидетельствуют многие факты. Во-первых, надо отметить, что семейные церемонии, как бы прославляющие жизнь, явно преобладают над теми, что связаны со смертью. Крещение, первое причастие, свадьба дают повод к многолюдным застольям и многочисленным подаркам. Этот размах отнюдь не присущ, в отличие от совсем недавнего прошлого, современным похоронам.

В практике же выбора имени нередко встречаются примеры, обратные тем, которые мы приводили выше. С одной стороны, выбор имени дает возможность продемонстрировать пристрастие к оригинальности, и это перевешивает обязанность отдать дань традиции. С другой стороны, вопреки старым обычаям все больше утверждается традиция справлять именно день рождения, а не день именин, то есть праздник того святого, в честь которого дано имя. В данном случае мы имеем дело не с идеей преемственности, а, напротив, с идеей новизны, символизируемой приходом в мир нового человека.

Каждая из этих двух тенденций является отражением двух противоположных идей, и каждая из них имеет достаточно примеров в жизни. Которая же из них возобладает?

Ритуальная функция. Ритуал (обряд) — это воплощение на практике мифологических сюжетов. Как писал Леви-Строс, «ритуал соответствует представлениям человека о мире»[159]. Традиционные общества изобилуют семейными ритуалами. Они сохраняют силу и в современных обществах, подтверждая положение об устойчивости семьи. Одни из них носят памятный характер: служат напоминанием о событии, лежащем в основе образования данной семьи (серебряные, золотые и платиновые свадьбы), прославляют жизнь (дни рождения) или увековечивают память предков (годовщины смерти). Другие имеют целью продемонстрировать наличие вокруг отдельной семьи более широкого родственного союза: ежегодные общесемейные торжества на Пасху и Рождество (религиозный праздник при этом служит лишь поводом) или во время каникул. Праздник Матери, который возрождался в весьма различных условиях (появившись в начале века в США, он отмечался в нацистской Германии и вновь популярен в наши дни), имеет, однако, искусственный характер и свидетельствует об определенной ностальгии: в эпоху, когда вышедшая за пределы домашнего очага женщина в значительной мере утратила прежние функции его хранительницы, ритуал настойчиво стремится напомнить ей, что семья прежде всего покоится на матери. Воистину, мы не обязательно воспринимаем мир таким, каков он на самом деле. В этой связи можно поставить вопрос: действительно ли, как утверждают некоторые авторы, наш мир семейных и социальных отношений в скором времени преодолеет неравное положение полов?

Судьба модели неравного положения полов. Как подчеркивают все социологические исследования, одним из главных событий, отметивших последние десятилетия, явилась эволюция поведения женщины. То, что женщина работает, — не достижение новейшего времени; за исключением представительниц очень узких кругов, она работала всегда. Однако ранее эта работа не выходила за рамки домашнего очага. Сегодня женщина осуществляет свою профессиональную деятельность вне дома и может распоряжаться своими заработками по собственному усмотрению. Это обстоятельство во Франции закреплено законом: закон от 13 июля 1907 г. дает право распоряжаться своим заработком замужним женщинам; закон от 18 февраля 1936 г. отменяет гражданскую несостоятельность женщины и ее зависимость от мужа; закон от 13 июля 1965 г. запрещает мужу препятствовать попыткам своей жены наводить справки о его доходах; закон от 4 июня 1970 г. о родительской власти закрепляет право женщины участвовать в руководстве семьей и воспитании детей; закон от 25 декабря 1985 г. устанавливает равноправие супругов во всем, что касается совместного распоряжения имуществом. Таковы основные вехи в области гражданского права (в трудовом праве наблюдается аналогичный процесс), которыми отмечено уравнение в правах мужчины и женщины. Говорит ли этот факт о том, что семейная и социальная роль двух полов становится одинаковой? В этом случае пришлось бы говорить о конце разделения труда по половому признаку, который до сих пор был присущ всем человеческим обществам. В одной из своих работ Э. Бадинтер[160] выдвинула гипотезу о том, что с исчезновением патриархата прекращает свое существование модель неравноправия полов. Этот тезис требует от нашего сознания мобилизации значительных резервов. Прежде всего, мы должны констатировать, что эволюция такого рода коснулась лишь западных наций, и нет никакой гарантии, что она охватит все человечество. Сегодняшняя экспансия ислама, похоже, свидетельствует об обратном. И даже если говорить непосредственно о западном обществе, необходимо учитывать массу обстоятельств.

Некоторые данные говорят о том, что на практике неравноправие продолжает существовать; те профессии, которые принято считать преимущественно женскими, — не самые высокооплачиваемые; при исполнении одинаковой работы мужчиной, и женщиной зарплата последней, как правило, ниже; если доля женщины в ведении домашнего хозяйства уменьшилась, то помощь мужчины в этой области по прежнему мизерна. Видимо, на деле равноправие женщин далеко не так прочно утвердилось в нашем сознании, как это представляется на основании официальных деклараций и даже опросов общественного мнения: тот, кто на словах ратует за равноправие, в своем собственном доме нередко исповедует противоположные принципы.

Предсказывать будущее — весьма не простое дело: оно равным образом может принять непредсказуемые формы или пойти заранее вычисленным путем. Однако в свете антропологических данных следует отметить, что модель неравноправия полов является тем решением, к которому прибегают традиционные общества, чтобы обеспечить свою жизнеспособность, ибо всегда имеется риск ее утраты. В действительности следует различать подчиненную роль одного пола по отношению к другому и господство одного пола над другим; и вполне возможно представить себе общество, где один из полов играет подчиненную, но не угнетенную роль. Как подчеркивала Э. Бадинтер, вероятно (если ее гипотеза верна), было бы ошибкой понимать дело так, что наши общества одновременно с утратой патриархальности утрачивают и модель неравноправия полов. При этом антропологический опыт учит, что в целом существование неравноправия полов в большинстве человеческих обществ, как правило, все же выражается в превосходстве мужского пола над женским. Модель «гибкого», подвижного неравноправия полов существует в наше время достаточно устойчиво, вопреки кажущемуся «исчезновению» семьи и изобретению новейших способов воспроизводства рода, и это заставляет предполагать, что наше общество не пойдет дальше по пути отождествления полов, что в конечном счете означало бы тупик.