Историко-филологическое направление на рубеже XIX - XX вв.

ИСТОРИКО-ФИЛОЛОГИЧЕСКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ НА РУБЕЖЕ XIX - XX ВВ. 1. Старшее поколение соколовцев . В.В.Латышев 2. Младшее поколение соколовцев . С.А.Жебелев. 216 На рубеже XIX - XX вв. европейская наука о классической древности переживала невиданный до того подъем, что было естественно подготовлено длительной полосой плодотворного гуманитарного развития начиная с эпохи итальянского, а затем и общеевропейского Возрождения.XIX век был венцом этого развития, расцвет классических штудий - одним из ярчайших его проявлений.

Особенного блеска и вся гуманитарная культура и наука, и их существенная, заглавная отрасль - классическое образование и вспоенное им антиковедение - достигли на рубеже XIX - XX столетий, в последние десятилетия перед Первой Мировой войной и развязанными ею страшными социальными потрясениями, которые фактически подвели черту под историей европейского гуманизма. Что касается науки о классической древности, то ее успехи в означенный период были столь впечатляющими, что для последующих поколений антиковедов достигнутый тогда уровень навсегда остался своего рода нормой, высшим эталоном, а созданные тогда труды приобрели славу поистине классических.

В особенности велики были достижения немецкого антиковедения, представленного в ту пору целым созвездием блистательных имен завершал свой творческий путь создатель новейшей Римской истории и автор капитальных исследований о римском праве Теодор Моммзен 1817 - 1903 гг но разгорались и новые светила, такие, как мастер социального анализа Роберт Пёльман 1852 - 1914 гг автор яркой и вместе с тем основательной Греческой истории Карл-Юлиус Белох 1854 - 1929 гг творец универсальной Истории древности Эдуард Мейер 1855 - 1930 гг не говоря уже о всеобъемлющем знатоке классической древности, своими исследованиями охватившем все области ее культуры и государственности Ульрихе фон Виламовиц-Мёллендорфе 1848 - 1931 гг Впрочем, не одна лишь немецкая, но и другие европейские национальные школы могли гордиться крупными достижениями и не были вовсе лишены блестящих имен. В французской историографии выделялись такие первоклассные ученые, как Гастон Буассье 1823 - 1908 гг. и Поль 217 Гиро 1850 - 1907 гг в английской - Джеймс Фрезер 1854 - 1941 гг. и Джон Бьюри 1861 - 1927 гг в итальянской - Гаэтано Де Санктис 1870 - 1957 гг. и Гульельмо Ферреро 1871 - 1942 гг Равным образом и русская наука об античности, первоначально развивавшаяся как побочное ответвление немецкого антиковедения, с середины XIX в. стала вровень с другими европейскими школами, а к исходу этого столетия и началу следующего числила в своем активе целый ряд перворазрядных, европейского уровня ученых и немало значительных свершений.1 Имея основанием своим достаточно уже широкую социальную среду, а именно значительный слой по-европейски образованной городской интеллигенции, находя опору в укоренившейся системе классического образования в лице многочисленных гимназий и немногих, но хорошо укомплектованных специалистами университетов, пользуясь поддержкой правительства, которое, впрочем, преследовало при этом не одни только научные или образовательные цели о чем речь еще пойдет ниже, русская наука о классической древности жила в ту пору полнокровной жизнью, одерживая одно достижение за другим и всячески расширяя сферу своей активности.

Разработка политической истории древней Греции и Рима, изучение социальных отношений, идеологии и культуры античного общества, исследование древней литературной традиции и новонайденных надписей и монет, историко-археологические изыскания на местах древних поселений и некрополей в освоенной некогда греками зоне Северного Причерноморья эти и другие области антиковедных занятий стремительно осваивались и развивались русскими специалистами-классиками в русле того пышного закатного расцвета гуманитарной культуры, каким были отмечены последние десятилетия в жизни старой России.

Показательным при этом было именно богатство научных направлений, служившее залогом всестороннего охвата и постижения 218 древней цивилизации и вместе с тем создававшее условия для творческой реализации ученых самого различного характера, самых разных способностей, склонностей и ценностных установок.

В самом деле, в предреволюционном русском антиковедении отчетливо выделяются такие если называть только главные направления, как ставшие уже традиционными историко-филологическое и культурно-историческое и новые или, вернее, тогда именно заново оформившиеся - социально-политическое и социально-экономическое.

Каждое было представлено фигурами без всяких сомнений самого высокого уровня в историко-филологическом направлении тон задавали питомцы соколовской школы, эпиграфисты, знатоки древностей и истории В. В. Латышев и С. А. Жебелев, в культурно-историческом лидировал выдающийся знаток античной литературы и религии, блистательный ученый и публицист Ф.Ф.Зелинский, в социально-политическом - исследователь афинской демократии В. П. Бузескул, а в социально-экономическом - признанный позднее наряду с Т. Моммзеном и Эд. Мейером корифеем мирового антиковедения М. И. Ростовцев.

Ниже мы остановимся подробнее на каждом из этих направлений, группируя наше изложение вокруг наиболее значительных и колоритных фигур.

Начнем с первых, традиционных направлений как наиболее весомых и наиболее авторитетных в ту пору. И в первую очередь речь пойдет об историко-филологическом направлении, этом главном эшелоне дореволюционной русской науки об античности. 1.

Старшее поколение соколовцев. В.В.Латышев

к чему мы еще вернемся ниже, а также появившаяся чуть позже статья Сал... э. Соколова в становлении Ернштедта как ученого была велика и не ограничи... К. В.

литература все время умножается, то В. В. Латышев буквально стал элементом историографии, чьими трудами, разумеется, пользуются, но чья личность и творчество никого не интересуют.

Примечательным подтверждением может служить сухая подборка материалов, опубликованная в связи со 100-летним юбилеем Латышева в 28-м томе Советской археологии с опозданием на три года, в 1958 г не идущая ни в какое сравнение с богатейшими юбилейными публикациями о Жебелеве в Вестнике древней истории , 1940, 1, и 1968, 3 и нынешним длящимся уже несколько лет буйством литературы о Ростовцеве в том же Вестнике древней истории, начиная с 1990 г Между тем жизнь и деятельность В. В. Латышева вполне заслуживают того, чтобы вновь, после долгого перерыва, стать объектом особого внимания.

Изучение его творческого пути интересно и само по себе, во всяком случае для того, кто испытывает любопытство к прошлому нашей науки, к прежним ее деятелям, но оно может оказаться важным для суждения и о более общих проблемах, в данном 224 случае - о соотношении западных и русских начал в отечественном антиковедении, о сравнительной значимости возникавших в нем научных направлений, о месте классических дисциплин в гуманитарной науке и образовании, о соотношении в деятельности антиковеда принципов собственно научных, исследовательских, и педагогических, занятий ученых и административно-общественных.

Вопросы эти относятся, что называется, к категории вечных, и на них трудно дать исчерпывающий однозначный ответ.

И все-таки обращение к биографии такого выдающегося деятеля науки, каким был Латышев, может оказаться весьма полезным и поучительным, знакомя нас с оригинальным типом ученого, в чем-то сходного, но в чем-то и отличного от более известных С. А. Жебелева и М. И. Ростовцева, а следовательно, доставляя дополнительный материал для ответа на только что поставленные вопросы.

Занятие это может оказаться достаточно плодотворным, ибо, при всем отодвижении Латышева в историографическую тень, мы не можем пожаловаться на совершенное отсутствие материалов.

Для реконструкции его жизненного пути и суждения о его личности мы располагаем, во-первых, обстоятельными автобиографическими записками самого Латышева 13 далее, рядом некрологов и воспоминаний о нем, составленных людьми хорошо его знавшими, в частности, С. А. Жебелевым, Ф. И. Успенским, А. В. Никитским 14 наконец, более или менее содержательными разделами о нем в общих трудах по историографии античности, и в первую очередь в известном компендиуме В. П. Бузескула.15 К этому надо добавить многочисленные критические отзывы и целые обзоры, посвященные работам Латышева,16 полные списки выполненных им 225 трудов,17 ну и, конечно же, самые эти труды, поскольку они являются источником для суждения о его научной работе.

В общем материалов набирается довольно много, и если и можно посетовать на что-либо, так это - на скудость сведений, проливающих свет на личную жизнь и характер Латышева.

Его собственные высказывания на этот счет предельно сдержанны, а суждения других, за немногими исключениями вроде особенно близких к нему Ф. Ф. Соколова и А. В. Никитского, отличаются заметной сухостью, а подчас и плохо скрытым отчуждением.

О последней черте, присущей особенно воспоминаниям Жебелева, у нас будет еще повод поговорить специально, а теперь обратимся непосредственно к биографии Латышева.

Будущий великий эпиграфист родился 29 июля 1855 г. в селе Диеве Бежецкого уезда Тверской губернии. Происходил он, по его собственному указанию, из мещан г. Калязина ,18 т. е. из самой что ни на есть российской глубинки Бежецк и Калязин - старинные русские города к северо-востоку от Твери. Первые годы жизни В. В. Латышев провел в родном селе. Он рано лишился отца и с 8-летнего возраста был взят на воспитание своим крестным отцом, дядей по матери И. С. Талызиным, который служил в губернском правлении в Твери. Таким образом, по существу Латышев происходил из средней чиновничьей среды.

В 1864 г. Латышев вместе с И. С. Талызиным переселился в Гродно. В 1865 - 1872 гг. он обучался в гродненской гимназии, которую окончил с серебряной медалью. Своими успехами в учебе он обратил на себя внимание тогдашнего попечителя Виленского учебного округа Н. А. Сергиевского, по предложению которого в том же году поступил в Санкт-Петебургский Историко-филологический институт стипендиатом от названного округа.

Историко-филологический институт был учрежден в Петербурге в 1867 г. со специальною целью готовить преподавателей гуманитарных 226 дисциплин для гимназий. Преподавание истории, русской словесности и древних классических языков было поставлено в Институте превосходно их вели, как правило, профессора С. Петербургского университета. В. В. Латышев, специализировавшийся по отделению древних языков, получил великолепную филологическую подготовку. Но круг его интересов не ограничивается филологией он сближается с Ф. Ф. Соколовым, принимает участие в уже упоминавшихся выше домашних семинарах по эпиграфике, которые из года в год велись Соколовым по пятницам для круга избранных учеников, и таким образом приобщается к новым тогда занятиям надписями, а через них - к более глубокому изучению античных реалий и истории.

Соколов становится для Латышева главным наставником, на всю жизнь он сохраняет к нему любовь и верность усвоенному от него историко-филологическому направлению.

По окончании Историко-филологического института В. В. Латышев получил назначение преподавать древние языки в гимназии в Вильно 1876 г Так началась его самостоятельная педагогическая деятельность. Четыре года он проработал в качестве гимназического учителя, и за это время в нем выработался тот тип совершенного преподавателя-классика - эрудита, досконально владеющего своим предметом, но вместе с тем и педанта, ответственного и строгого который позднее прежде всего и бросался в глаза современникам.

Впрочем, преподавательской деятельностью не исчерпывались занятия молодого филолога помимо дисциплины в нем сильно было и собственно творческое начало, и к виленскому периоду относятся его первые научно-литературные опыты и публикации. В 1878 г. появляется первая печатная работа В. В. Латышева - перевод диалога Лукиана Харон, или наблюдатели ,19 произведения изящного, но сумеречного, обличающего тщеславие и суетность людей, не подозревающих, что их жизнь эфемерна, что они, независимо от успехов и положения, подобны воздушным пузырям, обреченным лопнуть все без исключения Странный выбор темы для первого литературного опыта.

Был ли он случаен, или как-то соответствовал умонастроению молодого автора? Так или иначе, с этой небольшой публикации сам Латышев отсчитывал начало своей ученой и литературной деятельности. А два года спустя из печати вышел и первый его большой труд - первая часть Очерка греческих 227 древностей, задуманного как пособие для начинающих филологов-классиков по государственной и общественной жизни древних греков.20 Между тем петербургские наставники не забывали о своем способном и многообещающем питомце.

Когда в 1880 г. Ф. Ф. Соколову удалось добиться от Министерства народного просвещения учреждения двухгодичной командировки в Грецию для молодых классиков, определяемых для подготовки к профессорскому званию, В. В. Латышев попал в первую партию таких счастливцев. Летом того же года Соколов лично сопроводил В. К. Ернштедта и В. В. Латышева в Афины, где и оставил их на попечение выдающихся эпиграфистов Ульриха Кёлера, заведовавшего Афинским отделением Немецкого Археологического института, и Поля Фукара, директора Французской школы в Афинах.

Стажировка проходила в усиленных занятиях эпиграфикой как в музейных условиях, так и в полевых, чему способствовали частые экскурсии по местам археологических работ. За два года В. В. Латышев объездил практически все области Греции, посетил все места раскопок и сам сумел открыть несколько новых надписей в южной Фессалии - сенатусконсульт времени Римской республики от середины II в. до н. э. по поводу споров двух соседних городков Нартакия и Мелитеи, а в Беотии - надпись с рескриптами императора Антонина Пия II в. н. э. по делу городов Коронеи и Фисбы. Подготавливая к изданию эти и другие надписи, он начинает активно сотрудничать в Журнале Министерства народного просвещения, где с 1880 г. печатается целая серия его статей под общим названием Эпиграфические этюды, а также в периодических изданиях своих западноевропейских кураторов в французском Bulletin de correspondance hellйnique и в немецких Athenische Mitteilungen. Молодой стажер быстро становится зрелым ученым-эпиграфистом, а его имя обретает европейскую известность.

Второй год заграничной командировки В. В. Латышева еще не истек, когда в Петербурге вторично решилась его судьба, на этот раз с еще более важными, можно сказать, определяющими для всей его жизни последствиями. В марте 1882 г. Русское Археологическое общество, по предложению Ф. Ф. Соколова, решило поручить Латышеву осуществить сбор материалов для последующего издания свода древних греческих и латинских надписей, происходящих из античных поселений Северного Причерноморья, и с этой целью исходатайствовало у Министерства народного просвещения продление ему командировки т. е. государственного содержания еще на один год. Идея такого издания вынашивалась Обществом уже давно еще в 1876 г. была образована специальная ученая комиссия в составе А. Я. Гаркави, И. В. Помяловского и Ф. Ф. Соколова, которая должна была разработать подробный план издания.

Затем, в 1878 г Общество официально обратилось к Соколову с предложением взять на себя исполнение намеченного труда.

Тот после долгих колебаний, обусловленных загруженностью педагогической работой и намерением завершить сильно затянувшееся приготовление докторской диссертации, согласился, но с условием отсрочки на два года. Однако времени для исполнения поручения он так и не нашел и по истечении не двух, а почти четырех лет, принеся Обществу извинения, рекомендовал вместо себя своего ученика Латышева.21 Выступая в общем собрании Русского Археологического общества, Ф. Ф. Соколов дал самую лестную характеристику молодому ученому. В короткое время отмечал он г. Латышев приобрел необыкновенное мастерство в списывании надписей и написал целую массу прекрасных статей. Энергия г. Латышева поистине изумительна, как согласится всякий, кто прочитает все его работы, сделанные в продолжении неполных 20 месяцев. Всякая новая работа Латышева представляет новый шаг вперед в его научной зрелости.

Надобно удивляться глубоким его познаниям в греческих древностях, точности издания текстов, зрелости суждения, полноте указаний на литературу всякого специального вопроса. Вот молодой ученый, который обладает всею подготовкою, всеми качествами, необходимыми для исполнения той трудной задачи, которую поставило Общество .22 Никто - по крайней мере, никто из тех, кто сам с душой отдавался 229 преподавательской деятельности и знает, как она засасывает - не станет попрекать Ф. Ф. Соколова за проволочку, зато всякий восхитится тем благородством, с которым он решился препоручить столь лестное и перспективное задание своему ученику.

С изумительной энергией обратился В. В. Латышев по возвращении из Греции к исполнению данного ему нового поручения.

При этом он нашел время для завершения работы над первой своей диссертацией, материалы для которой были им собраны еще во время заграничной стажировки, и в феврале 1883 г. с успехом защитил ее в Петербургском университете, получив степень магистра греческой словесности.

Диссертация, изданная в тот же год отдельной книжкой, была посвящена греческому календарю,23 теме очень важной, особенно для эпиграфических занятий, если учесть, как много зависит в правильной интерпретации документа от его точной датировки.

Недаром все выдающиеся эпиграфисты посвящали специальные труды темам древнего календаря - и А. Бек, и Т. Моммзен, и уже в новейшее время Б. Д. Меритт.

Затем читаем мы в автобиографии нашего ученого изучив предварительно литературу южнорусской эпиграфики и списав надписи, хранящиеся в С. Петербургских музеях и коллекциях, Л атышев весною 1883 г. совершил большое путешествие по югу России, причем посетил города Харьков, Таганрог, Керчь, Тамань, Феодосию, Севастополь, Одессу, Херсон и Кишинев, а затем, в августе, Москву, везде разыскивая и списывая сохранившиеся древние эпиграфические памятники .24 При всей целеустремленности и стремительности, с которыми В. В. Латышев обратился к сбору необходимых материалов, работа по подготовке и изданию свода северопричерноморских надписей не могла быть выполнена в рамках годичной командировки.

С ее истечением приходилось думать о служебном месте, могущем доставить надлежащее содержание, а следовательно, и условия для продолжения научных занятий. С лета 1883 г. Латышев возвращается к преподавательской деятельности с 1 июля этого года он зачисляется преподавателем греческой словесности в свою Alma mater - в Петербургский Историко-филологический институт, а с сентября следующего года определяется приват-доцентом по той же специальности 230 в Петербургский университет и параллельно в 1883 - 1886 гг. читает лекции по древней истории на Высших женских Бестужевских курсах.

Более того, его деятельная натура толкает его к новым занятиям на поприще административно-общественном, становящемся для него столь же важным полем приложения своих сил, как и наука и преподавание.

В 1886 - 1890 гг. он исполняет обязанности секретаря Классического отделения Русского Археологического общества, а с ноября 1887 г. занимает должность заведующего гимназией при Петербургском Историко-филологическом институте. Между тем дело с подготовкой свода северопричерноморских надписей подвигается вперед. В. В. Латышев собирает, изучает и, так сказать, овладевает эпиграфическим материалом, происходящим из античных городов Северного Причерноморья.

Свидетельством этого становится публикация в 1884 г. большой статьи о государственном устройстве Херсонеса Таврического по эпиграфическим данным.25 А чуть позже в том же году, на VI Археологическом съезде в Одессе, Латышев выступает с информационным сообщением о ходе работ над новым сводом надписей и представляет участникам съезда в качестве образца несколько корректурных листов подготовляемого им издания.26 Наконец, в следующем, 1885 г. в свет выходит первый том Древних надписей северного побережья Понта Эвксинского, куда вошли надписи из Тиры, Ольвии, Херсонеса Таврического и ряда более мелких поселений Западного Крыма всего 245 номеров .27 Высокий научный уровень издания - исчерпывающая внешняя характеристика документов, их четкое воспроизведение квадратным эпиграфическим для объективной датировки и обычным курсивным шрифтом, корректность восстановлений, полнота филологических и исторических комментариев, великолепный латинский язык авторского текста латынь в качестве языка сопровождения - условие если не непременное, то крайне желательное для изданий такого рода - все это сделало труд Латышева сенсацией в научной жизни России и явлением весьма заметным в мировой науке об античности.

Имя Латышева приобретает широкую европейскую известность, а его творчество на тридцатом году его жизни вступает в полосу расцвета, или, как говорили древние греки, акмэ. В следующее затем пятилетие научная активность В. В. Латышева продолжает нарастать.

В 1887 г. в том же Петербургском университете он защищает вторую свою диссертацию на степень доктора греческой словесности, тоже построенную в значительной степени на эпиграфическом материале, но посвященную уже другому северопонтийскому городу Ольвии также вышла отдельным изданием .28 Этой работе об Ольвии суждено было стать образцовой виртуозно пользуясь всем комплексом доступных источников, литературных, эпиграфических, нумизматических, археологических, автор дал обстоятельный исторический очерк жизни греческого города на далекой периферии античного мира, представив все важнейшие моменты в его развитии основание милетскими колонистами поселения в устье Бугского лимана, отношения ольвиополитов с местными племенами скифов, Афинской морской державой, греко-македонскими властителями, тяжелейший кризис III в. до н. э нашедший особенно яркое отражение в ольвийском декрете в честь Протогена, подчинение скифским царям во II в. до н. э гетский разгром и последующая жизнь возрожденного города под римским протекторатом.

Другая часть работы Латышева посвящена столь же скрупулезной реконструкции государственного устройства Ольвии состава населения, органов верховной власти совет и народное собрание, наконец, различных институтов исполнительной власти архонты, стратеги, чиновники финансового ведомства и т. д По полноте привлеченных материалов, по глубине исторической реконструкции работа В. В. Латышева об Ольвии не знала себе равных в русской научной литературе она далеко оставила позади ранее созданные труды, посвященные отдельным городам Причерноморья А. Б. Ашика, Г. И. Спасского и др. о Боспоре Киммерийском, Б. В. Кёне - о Херсонесе, П. В. Беккера - о Тире, и даже сейчас, несмотря на необходимость пополнения изложения новыми данными, остается эталоном всестороннего монографического исследования такого рода. Кстати, можно заметить, что она не утратила такого своего качества даже после выхода в свет новой монографии 232 об Ольвийском полисе, написанной Ю. Г. Виноградовым.29 Эта последняя предлагает ценнейшие дополнения на основе эпиграфических и нумизматических данных, но она не заменяет работы Латышева в целом.

За докторской диссертацией последовало завершение работы над Очерком греческих древностей. В 1888 г. В. В. Латышев переиздал первую часть Очерка Государственные и военные древности, а в 1889 г. издал и вторую его часть Богослужебные и сценические древности. Книга была задумана как пособие для гимназистов старших классов и для начинающих филологов так именно и значится на титульном листе, но ее значение гораздо шире и выше. Составленный вослед известным немецким пособиям Густава Гильберта и Георга Бузольта,30 снабженный многочисленными дополнениями за счет более широкого привлечения свидетельств литературных источников и особенно новых эпиграфических данных, наконец, оснащенный подробными библиографическими указаниями в том числе и на отечественную литературу, что особенно ценно для русского читателя, этот очерк дает обстоятельный обзор наиболее важных институционных аспектов древнегреческой цивилизации.

Так, в первой части последовательно представлены все важнейшие фазы исторического развития греческой государственности от ее примитивных начал в героическое время до демократии классической эпохи. Далее, весьма подробно описываются образование и устройство ведущих полисов Эллады - Спарты и Афин, а под конец - формы межполисных отношений и объединений, включая религиозно- политические единства Дельфийская и Делосская амфиктионии, союзы гегемонистского типа Пелопоннесский и Афинский, федеративные образования эллинистического периода Этолийский и Ахейский союзы. Во второй части столь же полно охарактеризованы религиозные древности греков, элементы их культа места и предметы почитания, исполнители обрядовых церемоний и самые эти обряды, времена культа, включая общеэллинские и афинские празднества, наконец, такие особые виды культовых действий, как гадания, прорицания, мистерии и т. п После этого дается 233 описание тесно связанных с религией и, в частности, с культом Диониса древностей сценических, т. е. драмы и театра включая устройство театрального здания, декорации и машины, актеров и хор, устройство представлений и т. д Добротные, обстоятельные разъяснения всех реалий, многочисленные ссылки на источники нередко цитируемые in extenso и перечни специальной научной литературы, прилагаемые в конце глав и параграфов, делают латышевский Очерк греческих древностей незаменимым настольным пособием для отечественных антиковедов, причем равно для всех - как для начинающих, так и для поднаторевших в своем деле. При этом целесообразно пользоваться более поздними переизданиями, осуществленными Латышевым соответственно в 1897 3-е издание части I и 1899 гг. 2-е издание части II , поскольку в тексты этих новых изданий были внесены существенные поправки и дополнения.

В 1-й части это особенно коснулось раздела о государственном устройстве Афин ввиду открытия и опубликования в 1891 г. Афинской политии Аристотеля соответствующую доработку осуществил, по просьбе Латышева, его младший сотоварищ по кружку соколовцев А. Н. Щукарев.

Во 2-й части существенной переработке подвергся раздел о сценических древностях здесь Латышеву большое содействие оказал знаток театрального дела в Афинах П. В. Никитин.

Но вернемся к 80-м годам.

Главным в ту пору как, впрочем, и позднее оставались для В. В. Латышева занятия причерноморскими древностями.

Продолжая работу над изданием древних надписей Северного Причерноморья, он одновременно в те же годы затеял новое предприятие - составление полного свода свидетельств древней литературной традиции о Скифии и Кавказе с тем, чтобы таким образом, посредством двух названных собраний, с добавлением сборника надписей Кавказа, изданного И. В. Помяловским, доставить специалистам, занимающимся античным прошлым Северного Причерноморья, полную сводку письменных источников, как эпиграфических, так и литературных. Новый свод должен был включать исчерпывающие подборки свидетельств сначала древнегреческих писателей начиная с Гомера и Гесиода, затем латинских и, наконец, византийских, представленных параллельно на языке оригинала и в русском переводе.

К участию в этом грандиозном предприяти Латышев привлек также группу своих учеников по Историко-филологическому институту, однако львиная доля работы 234 выполнялась им самим, а разделы, подготовленные другими лицами, внимательно им проверялись, исправлялись и редактировались, вследствие чего издание по праву носит его имя. Работа над таким большим изданием, естественно, затянулась на многие годы. Первый том греческие писатели полностью был опубликован только в 1900 г второй том латинские писатели - в 1906 г.31 Что же касается третьего тома византийские авторы, то работа над ним затянулась вплоть до первой мировой войны и последовавшей революции, и хотя, по свидетельству самого Латышева, с 1916 г. было начато печатание этого тома, 32 первый его выпуск вышел лишь много лет спустя после смерти инициатора издания, 33 а продолжения так и не последовало.34 Между тем, в 1890 г. из печати вышел второй том Древних надписей северного побережья Понта Эвксинского с надписями Боспорского царства Пантикапея и других городов европейской и азиатской части Боспора, всего 470 номеров .35 Издание этого тома, выполненное с соблюдением тех же высоких научных принципов, что и в предыдущем томе, было впрочем, усовершенствовано.

Учитывая пожелания рецензентов первого тома, издатель предварил теперь публикацию надписей обширным историческим очерком, где охарактеризовал местные племена, населявшие земли вокруг Боспора Киммерийского Керченского пролива, изложил историю самого Боспорского царства от основания Пантикапея до IV в. н. э. и суммировал сведения о политическом устройстве и должностных лицах этого государства.

Очерк этот составляет превосходное дополнение к ранее изданным работам В. В. Латышева о Херсонесе и Ольвии, позднее он был переведен на русский язык и 235 издан в Известиях Таврической архивной комиссии и отдельно в Симферополе в 1893 г.36 С выходом в свет второго тома публикация Древних надписей северного побережья Понта Эвксинского была завершена.

Достойна восхищения огромная работа, выполненная В. В. Латышевым один, без какой бы то ни было группы сотрудников, он в течение неполных восьми лет собрал, изучил, откомментировал и издал все найденные к тому времени в Северном Причерноморье греческие и латинские надписи, причем издал всю эту бездну документов на самом высоком научном уровне, так, что это издание сразу же вошло в ряд классических публикаций, таких, как Corpus inscriptionum Graecarum , Corpus inscriptionum Latinarum , Corpus inscriptionum Atticarum. Едва ли надо распространяться о том, как важен этот труд В. В. Латышева писал позднее В. П. Бузескул В нем мы имеем свой Corpus, занимающий место наравне с лучшими изданиями подобного рода на Западе .37 Труд этот принес Латышеву огромную известность и славу в ученом мире как в России, так и за ее пределами.

Он был удостоен почетных наград - премии Боткина от Историко-филологического факультета Московского университета и премии Зографа от французской Ассоциации для поощрения греческих штудий Association pour l encouragement des etudes grecques, ему была оказана честь избрания членом-корреспондентом Петербургской 29 декабря 1890 г. и Берлинской Академий наук 4 июня 1891 г Особенно примечательно последнее отличие, нечасто выпадавшее на долю русских ученых собственно, из природных русских Латышев первым удостоился этой чести. Труд молодого русского эпиграфиста сразу же и единодушно был высоко оценен корифеями немецкой науки предложение об избрании Латышева было составлено Ульрихом Кёлером, а вместе с ним его подписали Теодор Моммзен, Адольф Кирхгофф и Эрнст Курциус.38 Изданием двух томов Древних надписей северного побережья 236 Понта Эвксинского дело не завершилось.

Практически работу по изданию и комментированию северопричерноморских надписей В. В. Латышев продолжал всю свою жизнь, живо откликаясь на очередные находки и публикуя вновь найденные надписи в различных повременных изданиях и отдельными небольшими сборниками. К концу первого десятилетия после выхода второго тома общего собрания их накопилось так много, что было признано целесообразным опубликовать дополнительный том, что и было сделано Латышевым в 1901 г.39 А еще позже было решено переиздать два первых основных тома, включив в них все накопившиеся материалы.

К сожалению, Латышев успел опубликовать вторым изданием только первый том с надписями Тиры, Ольвии, Херсонеса и соседних городков, всего 751 номер, что втрое превышало количество надписей в первом издании этого тома .40 Революция помешала ученому довести до конца начатое переиздание, и только много лет спустя коллективу советских ленинградских антиковедов удалось завершить это дело, издав заново и с большими дополнениями надписи Боспорского царства.41 Еще раз подчеркнем огромность выполненного В. В. Латышевым труда в трех томах изданного им эпиграфического свода было опубликовано с вычетом повторений около 1500 надписей. Разумеется, не все они были изданы им впервые.

Ведь и до него в северопричерноморской эпиграфике подвизалось много ученых, и его собранию предшествовали большие сводные публикации, например, А. Бёка и Л. Стефани.42 Однако все северопонтийские античные надписи были теперь сведены в одно собрание, изданы по одному плану и снабжены исчерпывающим историко-филологическим комментарием, а для отечественного читателя - еще и русским переводом всех более или менее контекстных документов. Информативное, источниковедческое значение изданного 237 В. В. Латышевым свода северопричерноморских надписей трудно переоценить.

Чтобы дать читателю почувствовать богатство представленных в издании Латышева эпиграфических документов, отметим в известном географическом и хронологическом порядке хотя бы некоторые, на наш взгляд, самые важные из них. В первом томе мы берем его во втором издании среди ольвийских надписей выделяются 20 - постановление о даровании звания проксена общественного гостеприимца, прав гражданства и освобождения от пошлин Хэригену, сыну Метродора, из Месембрии один из первых документов такого рода из Причерноморья от начала IV в. до н. э. 24 - декрет о порядке ввоза и вывоза, купли и продажи в Ольвии золота и серебра в чеканной монете в установленной пропорции к местной валюте документ, крайне важный для суждения об ольвийской торговле и денежном деле тоже от начала IV в. 32 и 34 - декреты в честь видных ольвийских граждан Протогена, сына Геросонта, и Никерата, сына Папия, сообщающие драгоценные сведения о внешних и внутренних затруднениях ольвиополитов соответственно в III и в начале I в. до н. э. 43 наконец, 35 - декрет в честь некоего кормчего капитана корабля из Амиса, проливающий свет на отношения Ольвии с понтийским царем Митридатом VI Евпатором 120 - 63 гг. до н. э. .44 В том же томе среди херсонесских надписей заслуживают особого упоминания 340 - постановление о даровании звания проксена и прав гражданства Тимагору, сыну Никагора, с Родоса от 238 III в. до н. э. 343 - постановление об устроении культа Девы, особенно чтимого херсонеситами божества, спасавшего их, как сказано в надписи, от величайших опасностей, в частности и от тех, что проистекали от соседних варваров 344 - декрет в честь местного историка Сириска, сына Гераклида, описавшего явления Девы и представившего в должном свете отношения своего города с царями Боспора и другими понтийскими городами, важное свидетельство об уровне культурной жизни в Причерноморье, о наличии местной историографической традиции и отношении общества и государства к труду историка 45 418 - почетная надпись на базе статуи Агасикла, сына Ктесия, перечисляющая обязанности или должности, которые исполнял этот херсонесит, и, между прочим, упоминающая о размежевании им земель под виноградники на равнине, т. е как думают, в далекой окруvге Херсонеса, в Северо-западном Крыму последние три надписи также датируются III в. до н. э. .46 Из более поздних херсонесских надписей отметим те, что проливают свет на внешнеполитическое положение Херсонеса в период позднего эллинизма, на его борьбу за выживание в условиях скифо-сарматского наступления и на попытки, в этих условиях, опереться на поддержку понтийских царей.

Это, во-первых, 402 - текст клятвы на верность договору о дружбе и взаимной помощи, заключенному с царем Фарнаком 179 г. до н. э. .47 Далее, в хронологическом порядке, 352 - декрет в честь Диофанта, сына Асклапиодора, из Синопы, одного из полководцев Митридата VI Евпатора, действовавших по поручению царя в Крыму. Эта надпись по богатству информации может быть сравнима разве что с ольвийским декретом в честь Протогена, ибо она содержит целостное 239 описание совместных военных действий херсонеситов и понтийцев против скифов, а также особых операций Диофанта на Боспоре.

В рассказе об этих последних содержится упоминание о подавлении понтийским полководцем вспыхнувшего на Боспоре восстания скифов во главе с Савмаком - упоминание, которое в новейшей научной литературе породило целую дискуссию.48 К надписи в честь Диофанта тематически тесно примыкает и следующая, 353, содержащая постановление в честь херсонесских граждан, боровшихся за возвращение захваченного скифами важного опорного пункта на Тарханкутском полуострове Калос Лимена Прекрасной гавани. Оба документа отлично дополняют друг друга вырезанные рукою одного резчика, они и датируются одним и тем же временем, определяемым, однако, только приблизительно концом II в. до н. э.49 За рамки общего перечня вынесем херсонесскую надпись 401, которую можно было бы назвать жемчужиной причерноморской эпиграфики.

Она являет собой текст присяги херсонесских граждан, где они клянутся быть согласными относительно благополучия и свободы своего полиса, не предавать врагам города Херсонеса и других поселений и владений, принадлежащих Херсонесскому государству, защищать существующий демократический строй, честно исполнять выпадающие на их долю обязанности и должности, охранять для херсонесского народа его святыню - састер и не разглашать запретных таинств, не злоумышлять и не участвовать в заговорах, направленных против общины или отдельных 240 граждан, наконец, не продавать свозимый с равнины хлеб нигде помимо самого Херсонеса.

Надпись была найдена частями в 1890, 1891 и 1899 гг. и впервые опубликована Латышевым в периодических изданиях России и Германии в 1892 г. 50 позднее она вошла в четвертый дополнительный том под номером 79 , а затем и во второе издание первого тома издаваемого им свода северопонтийских надписей.

Датируемая концом IV или самым началом III в. до н. э. и, следовательно, принадлежащая к числу сравнительно ранних контекстных документов, происходящих из Херсонеса, эта надпись доставляет столь богатую информацию об устройстве и жизни северопонтийского полиса, что она сразу же стала предметом самого оживленного обсуждения.

При этом мнения ученых разошлись как по поводу общей оценки документа, его жанра и обстоятельств составления, так и по отдельным частностям.

Одни исследователи вместе с ее первоиздателем Латышевым видят в ней текст обычной гражданской присяги, какую приносили в греческих городах граждане по достижении совершеннолетия ср. для Афин свидетельство оратора Ликурга - Lyc. Contra Leocr 76, а самый текст клятвы см. у позднейших авторов - Ioh. Stob. Flor XLVII, 48 Poll VIII, 105 , другие - и в их числе особенно С. А. Жебелев - настаивают на экстраординарном характере этой клятвы, составленной и принятой херсонеситами в чрезвычайных условиях гражданской смуты и внешней опасности.51 Много споров вызвало также понимание састера, оберегать который обязались херсонеситы в нем видели обозначение некоего высшего должностного лица, своего рода оберегателя государства или защитника народа так, между прочим, полагал Ф. Ф. Соколов ,52 или же указание на конституцию или законы государства к этой мысли склонялся сам Латышев, или, наконец, обозначение кумира особо чтимого херсонеситами божества, так называемой Девы 241 гипотеза Жебелева .53 Нет недостатка и в других поводах к дискуссии, но, так или иначе, надпись эта оказывается важнейшим источником для системной реконструкции греческого полиса в зоне колониальной периферии.

Что касается боспорских надписей, собранных во втором томе с добавлениями в томе четвертом латышевского собрания, то хотя они и не столь эффектны, но их значение также очевидно.

Так, надписи доставляют нам материал для суждения, например, о двойной титулатуре боспорских владык Спартокидов, величавших себя архонтами Боспора и Феодосии, но царями живших на азиатской стороне синдов, меотов и фатеев, что, по-видимому, соответствовало сложному составу их государства и неоднозначному их положению в качестве правителей над греческими городами, сохранявшими хотя бы частично свой полисный, свободный статус, и над туземными племенами, низведенными на положение подданных.54 Надписи же информируют нас об оживленной общественно-религиозной жизни в боспорских городах, о существовании там множества культовых объединений, так называемых синодов или фиасов, почитавших божества особенные, нетрадиционные, среди которых в римское время значится и некий не названный по имени Бог Всевышний Theos Hypsistos .55 По поводу этого последнего также велась и ведется полемика одни склонны видеть в нем бога иудейского или иудео-христианского Л. Стефани, другие - Зевса И. В. Помяловский, третьи - Сабасия сам Латышев .56 Все же надо заметить, что среди боспорских надписей нет или почти нет таких замечательных документов, поливающих свет на собственно политическую историю, как это имеет место в случае 242 с надписями Ольвии и Херсонеса.

И это понятно, поскольку гражданская жизнь и свободное волеизъявление, побуждающие к составлению и публикации соответствующих актов, были на Боспоре сильно обужены существованием монархии.

Вернемся, однако, к биографии В. В. Латышева.

Высший пик его научной карьеры совпал с крутой переменой в его образе жизни осенью 1890 г. он получил приглашение от тогдашнего министра просвещения графа И. Д. Делянова занять должность помощника попечителя Казанского учебного округа.

По-видимому, к этому времени Латышев обратил на себя внимание в столичных правительственных кругах не только успехами на научном поприще, но и рвением в утверждении классического образования в средней и высшей школе, всемерными поборниками которого были многие руководители ведомства народного просвещения в дореволюционной России.

Объяснялось это столько же общей утвердившейся еще с XVIII столетия установкой на традиции западноевропейского классицизма, сколько и осознанным практическим расчетом противопоставить разрушительному движению новых материалистических идей прочный консервативный барьер в лице классического образования.

Такой линии держался уже граф С. С. Уваров, чье искреннее увлечение античностью не исключало указанного выше политического расчета. Занимая высокие правительственные посты в системе образования и науки в 1811 - 1822 гг. он был попечителем Петербургского учебного округа, в 1833 - 1849 - министром народного просвещения, а в 1818 - 1855 - президентом Академии наук, он в первой половине XIX в. приложил массу стараний для развития классического образования в университетах и укрепления разряда греческих и римских древностей в Академии наук. Эта тенденция была старательно продолжена преемниками Уварова по руководству министерством просвещения, в особенности графом Д. А. Толстым возглавлял названное министерство в 1866 - 1880 гг И. Д. Деляновым 1882 - 1897 , Н. П. Боголеповым 1898 - 1901 , Г. Э. Зенгером 1902 - 1904 , увлечение которых классицизмом и старания по принудительному насаждению его в гимназиях и университетах вызывали раздражение в прогрессивных общественных кругах и, в конце концов, привели к компрометации всей системы классического образования в России.

Классицистическое рвение В. В. Латышева оказалось вполне созвучным 243 официальному направлению.

Надо при этом подчеркнуть, что его классицизм не был чем-то наносным, искусственным, нарочито усвоенным он был интегральной чертой его натуры, будучи привит всей системой полученного образования и воспитания и закреплен увлеченной творческой деятельностью в области классической словесности и истории.

Однако натура нашего классика была слишком целеустремленной и активной, чтобы ограничиться лишь научными антиковедными занятиями она жаждала полной реализации усвоенных принципов во всех возможных сферах деятельности - как во внутренней, собственно творческой, так и во внешней, в контактах с другими людьми, которых надлежало обратить в свою веру, направить по правильному пути. Отсюда - обращение Латышева к активной педагогической и продолжавшей ее административной деятельности.

Заявив себя сразу же и в Историко-филологическом институте и в Университете безусловным ревнителем классического образования, он с охотою принимает на себя такие обязанности, которые превращали его из ученого и преподавателя в наставника и администратора.

Так, сохранив за собой лекционные часы в Институте и Университете, он с осени 1887 г. становится заведующим существовавшей при Институте гимназии и наставником-руководителем студентов Института в практических занятиях по преподаванию греческого языка в этой гимназии.

В этом плане вполне естественным было и согласие его занять новый высокий пост в Казани.

С каким усердием исполнял Латышев новые принятые на себя административные обязанности, как дотошно вникал он во все достаточно рутинные мелочи учебного попечительства об этом лучше всего судить по его собственному, внешне суховатому, но исполненному глубинного удовлетворения и торжества отчету в автобиографической записке Переселившись в Казань, Л атышев, помимо исполнения текущей служебной работы, неоднократно управлял округом в отсутствие попечителя, совершил несколько поездок для осмотра и ревизии учебных заведений в разных городах округа и весною 1891 г. впервые исполнял в Казанском университете обязанности председателя Историко-филологической испытательной комиссии.

Некоторые из служебных работ его были напечатаны в Циркуляре по Казанскому учебному округу, а именно два отчета по рассмотрению письменных работ учеников гимназий по греческому языку и замечания о преподавании грамматики древних 244 языков в гимназиях, примыкавшие к новым программам преподавания, изданным в 1890 г. А в примечании к пассажу о председательстве в Испытательной комиссии в Казанском университете с педантической точностью добавлено Эти же обязанности Л-в ежегодно исполнял и в 1892 - 1896 и 1899 - 1902 годах, именно в 1892 г. в Харьковском университете, в 1893, 1895, 1899 и 1901 - в Киевском, в 1894, 1900 и 1902 - в Одесском и в 1896 - в Московском.

В последние годы писано в 1915 г Э. Ф. те же обязанности исполнял он в С. Петербургском университете, именно весною и осенью 1911 года и осенью 1912 года .57 Административная деятельность В. В. Латышева по ведомству народного просвещения была естественным продолжением, но не замещением его ученых трудов.

Поэтому ему удавалось то, что для большинства других стало бы камнем преткновения органическое совмещение этих столь разных видов деятельности. Вообще он легко переходил от одного вида занятий к другому, заполняя любую паузу в служебных делах трудом ученым и литературным.

Вынужденные досуги во время продолжительных иногда поездок на удобных пароходах по приволжским городам пишет он в своей автобиографии Л атышев обыкновенно употреблял на опыты стихотворных переводов из древних поэтов .58 Выполненные таким образом переводы публиковались им в различных периодических изданиях Журнале министерства народного просвещения , Ученых записках Казанского университета , Филологическом обозрении, а позднее были объединены в небольшую книжечку с характерной надписью над заглавием На досуге .59 Среди поэтов, чье творчество привлекло внимание Латышева, большинство составляют греки Тиртей, Мимнерм, Солон, Демодок, Феокрит, Мосх Сиракузский и др. из латинских авторов представлен только один - Марциал.

В стихотворном переложении этих поэтов Латышев продемонстрировал незаурядный талант особенно великолепны, на наш взгляд, переводы Тиртея неудивительно, что эти переводы до сих пор включаются в популярные антологии древней поэзии.

Что же касается оригинального научного творчества, то оно в те же казанские годы было представлено, во-первых, продолжающейся работой над северопричерноморскими надписями, 245 в частности, над только что обнаруженными тогда фрагментами Херсонесской присяги, о чем уже упоминалось выше, а во-вторых, подготовкой нового собрания Известий древних писателей о Скифии и Кавказе, первый выпуск первого тома которого появился в 1893 г. Казанская интермедия длилась около трех лет. В мае 1893 г. Петербургская Академия наук в уважение к ученым заслугам В. В. Латышева избрала его своим действительным членом, и это побудило его возвратиться в столицу.

Однако оставление Латышевым поста в Казани не означало прекращения им своей административной деятельности и карьеры.

Напротив того, возвращение в Петербург открыло для него новые возможности уже в июне того же 1893 г по приглашению Делянова, он занимает должность вице-директора, а три года спустя - директора департамента министерства народного просвещения.

Активная деятельность его на одном из первых постов в министерстве просвещения продолжалась целых пять лет, но и с оставлением должности директора департамента в 1898 г. он отнюдь не сошел с этого, очевидно, весьма привлекавшего его поприща.

Он остался членом Совета министра народного просвещения, принимал участие в работе Комиссии по вопросу об улучшениях в средней общеобразовательной школе, созданной Н. П. Боголеповым, причем согласен был председательствовать в секции по вопросам физического воспитания 1900 г а чуть позже, при Г. Э. Зенгере, участвовал в работе Комиссии по преобразованию высших учебных заведений 1902 г Мало того, по окончании работы этих комиссий он каждый раз принимал деятельное, заинтересованное участие в публикации их материалов.

Наконец, в течение нескольких лет он председательствовал в состоявшей при министерстве просвещения Постоянной комиссии по университетским делам словом, непрерывно вносил свою лепту в осуществлявшийся правительством курс в области образования и просвещения.

Тому же служила и его административно-педагогическая деятельность за пределами министерства.

С 1896 г. он, в качестве председателя, направлял активность Петербургского Общества классической филологии и педагогики, а в 1911 г. руководил работой 1-го Всероссийского съезда преподавателей древних языков возглавлял организационный комитет, председательствовал на самом съезде и наблюдал за изданием его трудов. В своем родном Историко-филологическом институте Латышев в 1903 г по представлению 246 министра Г. Э. Зенгера, занял пост директора, в каковом качестве и оставался вплоть до 1918 г. Параллельно административно-педагогической деятельности В. В. Латышев интенсивно продолжал заниматься и научной работой по-прежнему ему прекрасно удавалось совмещать эти два столь различных рода занятий.

Он продолжает работу над северопричерноморскими надписями, осуществляя отдельные публикации и подготавливая переиздание своего фундаментального свода продолжает и завершает издание первых томов другого обширного собрания - Известий древних писателей о Скифии и Кавказе пишет и печатает множество отдельных статей и заметок о северопричерноморских древностях, важнейшие из которых сводит в сборник под греческим названием ПONTIKA .60 Между делом он находит еще время для переиздания двух частей своего популярнейшего пособия Очерка греческих древностей. Но обо всех этих работах, связанных с историей собственно античности, речь уже шла подробно выше теперь же необходимо сказать о другом - о наметившемся у Латышева в пору его научной зрелости повороте к изучению позднейших, христианских времен - древностей византийских и даже славянорусских.

Естественным поводом к тому могло послужить постепенное распространение научного интереса эпиграфиста на памятники позднейшего, византийского времени.

Уже с 1894 г. Латышев начинает публиковать в Византийском временнике серию соответствующих заметок под общим названием Этюды по византийской эпиграфике, а два года спустя издает целый сборник северопричерноморских греческих надписей христианских времен.61 Десятью годами позже этот поворот стал состоявшимся фактом, о чем свидетельствует и сам Латышев в своей автобиографии С 1906 года Л атышев значительно расширил круг своих научных интересов включением в него занятий по византийской агиографии .62 Переход к этим новым занятиям в чисто научном плане был вполне понятен интересуясь судьбами античности в Северном Причерноморье в позднейшее время, а в частности - судьбою Херсонеса 247 Таврического, пережившего все остальные греческие колонии в этом регионе и, в конце концов, ставшего важным посредствующим звеном между наследницей античности Византией и новой восточнославянской общностью Русью, В. В. Латышев обратил внимание на такой важный исторический источник, как греческие и славянские жития епископов херсонских т. е. херсонесских. В 1906 г. он издал целую подборку этих агиографических текстов с их подробным историко-филологическим исследованием.63 Пытаясь определить время составления основного греческого жития херсонских епископов, сохраненного в рукописи Московской Синодальной библиотеки 376 Влад ученый обратился к систематическому изучению содержащихся в этом списке материалов и скоро пришел к выводу, что все жития и слова, помещенные здесь в качестве месячных чтений на февраль и март, принадлежат одному автору, и что другие три четьи минеи того же автора на июнь, июль и август сохранились в Иерусалимской святогробской рукописи 17 . Поскольку боvльшая часть текстов, находящихся в этих двух рукописях в Московской их 59, а в Иерусалимской - 93 , оказалась неизданной, Латышев занялся этим делом и в 1911 - 1912 гг. осуществил полное издание обоих сводов, сначала Московского, а затем и Иерусалимского.64 Одновременно он продолжал разыскания относительно самого автора этих агиографических памятников.

По его первоначальному мнению, это мог быть византийский писатель первой половины X в. Феодор Дафнопат,65 позднее он стал склоняться к мысли, что автором интересующих его миней мог быть историк второй половины XI в. Иоанн Ксифилин,66 но к окончательному твердому выводу, как кажется, так и не пришел.67 Так или иначе, занятие византийской агиографией становится в 248 поздний период для В. В. Латышева делом столь же если не более важным, как и изучение собственно античности.

Аналогичного рода сдвиг в научных интересах можно наблюдать и у ряда других русских антиковедов дореволюционной эпохи, у И. В. Помяловского, П. В. Никитина, В. К. Ернштедта, Д. Ф. Беляева, Ю. А. Кулаковского и др. По-видимому, речь должна идти о каком-то достаточно широком явлении.

Но что, собственно, побуждало русских специалистов по классической древности, которые, казалось бы, по самому предмету своих занятий должны были оставаться людьми, приверженными западному классицизму что побуждало их обращаться в зрелую пору своего творчества к занятиям древностями позднеантичными и византийскими, памятниками христианской греческой и раннеславянской литературы, истоками русского православия? Думается, что побудительной причиной здесь могла быть глубинная потребность этих русских людей перед лицом надвигавшейся и уже как бы ощущавшейся общественной катастрофы припасть к собственным корням, опереться на далекое идеализированное прошлое, когда перед Русью, воспринявшей от греков православие, казалось, открывалась безграничная перспектива здорового духовного и социального развития.

Как бы то ни было, обращение В. В. Латышева к византийским древностям оказалось весьма плодотворным.

Многочисленные публикации сравнительно поздних эпиграфических и агиографических памятников и связанные с этим оригинальные источниковедческие исследования выдвинули его в первые ряды отечественных византинистов.

Приобретенная им еще ранее трудами в области антиковед