Родо-племенные обычаи славян и традиции язычества

Тысячелетия родо-племенных отношений определили характер обычаев и традиций древних славянских племен, отразились в языческих верованиях. Близость к природе рождала противоречивость осмысления связи человека с миром. Зависимость земледельца от перемен погоды порождала стремление воздействовать на стихийные явления—либо принудить, либо умилостивить эти капризные силы. Посредниками оказывались предки,— и от тотемизма славяне переходят к поклонению рожаницам и Роду как верховному и древнему божеству.

В «Повести временных лет» первые киевские летописцы весьма подробно и, как правило, отрицательно характеризуют образ жизни сравнительно недавнего дохристианского прошлого:

«Все эти племена (славянские—В. И.) имели свои обычаи, и законы своих отцов, и предания, и каждые — свой нрав. Поляне имеют обычай отцов своих кроткий и тихий, стыдливы перед снохами своими и сестрами, матерями и родителями; перед свекровями и деверями великую стыдливость имеют; имеют и брачный обычай: не идет зять за невестой, но приводят ее накануне, а на следующий день приносят за нее — кто что даст. А древляне жили звериным обычаем, жили по-скотски: убивали друг друга, ели все нечистое, и браков у них не бывало, но умыкали девиц у воды. А радимичи, вятичи и северяне имели общий обычай: жили в лесу, как звери, ели все нечистое и срамословили при отцах и при снохах, и браков у них не бывало, но устраивались игрища между селами, и сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские песни и здесь умыкали себе жен по сговору с ними; имели же по две и по три жены. И если кто умирал, то устраивали по нем тризну, а затем делали большую колоду и возлагали на эту колоду мертвеца и сжигали, а после, собрав кости, вкладывали их в небольшой сосуд и ставили на столбах при дорогах, как делают и теперь еще вятичи. Этого же обычая держались и кривичи и прочие язычники, не знающие закона божьего, но сами себе устанавливающие закон»13.

Родовому строю соответствовал политеизм, претерпевший

12 Пеунова М. Н. Формирование и развитие этических идей X—XVII вв.—В кн.: Очерки истории русской этической мысли. М., 1976, с. 23.

13 «Повесть временных лет.—В кн.: Памятники литературы Древней Руси. XI — начало XII века. М., 1978, с. 31.

сложные изменения. В самом отдаленном времени, по свидетельству безымянного летописца, славяне совершали требы (приносили жертвы) упырям и берегиням. Первые—сосущие кровь мертвецы—считались олицетворением зла, вторые— светлые крылатые девы, несущие весну и символизирующие плодородие,— олицетворением добра. Человек поклонялся и тем и другим с целью оградить себя от неприятностей и получить удовольствие.

В начале I тысячелетия до нашей эры в мировосприятии предков славян совершились резкие перемены. Возникли два новых типа погребений: либо в позе спокойно спящего человека, который обрел вечный покой и не превращается в иное живое существо; либо стали сжигать трупы на больших погребальных кострах. «Рождается важная идея существования души, более долговечной, чем тело человека. Душа невидима, неосязаема; отделившись от тела, душа вместе с дымом костра поднимается к небу, обретается в некоем отдаленном «ирье»— обиталище душ умерших (навий)» 14.

Уже в глубокой древности отношения человека к природе существенно изменялись в связи с переменами в трудовой деятельности, общественным разделением труда, переходом от охоты к скотоводству и земледелию, от присваивающего хозяйства к хозяйству производящему. «Если первобытный охотник в борьбе с животным миром в значительной мере был обязан самому себе, своей ловкости, меткости, отваге и выносливости, то земледелец находился в зависимости от природы и прежде всего от неба, от солнца, от дождя. Небо с его светилами для охотника и в известной мере для скотовода было образцом удивительного порядка, системы, равномерности и строгой последовательности. Небо же земледельца было непостоянным, неразумным, непредугадываемым... Урожай лишь отчасти зависел от усилий земледельца при пахоте и севе, а после этих операций пахарю оставалось ждать три месяца дождя, который мог соответствовать оптимальным срокам, а мог и коренным образом нарушать желательный для земледельца ритм полива посевов и обречь целые племена на голод.

Так, еще на рубеже каменного века, рождались представления о всемогущих, грозных (от «грозы») и непостижимо капризных божествах неба, от воли которых зависела жизнь земледельцев. Ни плодородие всегда благожелательной земли, ни усилия пахаря не могли изменить этой фатальной ситуации. Личность человека, слаженность коллектива были подавлены необходимостью пассивно ждать выявления «воли божьей»15. Совершавшиеся перемены в хозяйственной деятельности, попытки истолкования связи человека с миром сказывались на

14 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 603.

15 Там же. с. 601.

появлении новых языческих богов или трансформации прежних. Так, например, культ Волоса-Велеса был первоначально связан с медведем (культ медвежьей лапы, получеловек-полумедведь), он был божество охотничьей добычи, «бог мертвого зверя», земной покровитель охотников, уподоблявшихся животным, на которых они нападали. От тех времен у славян сохранялся медвежий маскарад в «велесовы дни» — в новый год (зимнее солнцестояние) и весною (весеннее равноденствие). После смены охоты скотоводством Велес стал «скотьим богом», покровителем скота, таким он известен во времена язычества в Древнем Киеве, но одновременно он стал и богом богатства.

Древнейшими божествами плодовитости и плодородия, восходящими к охотничьим племенам эпохи матриархата, были рожаницы. Первоначально эти представительницы рода, его продолжения, выражавшие идею плодовитости—плодородия у охотничьих племен, сохранивших пережитки тотемизма, представлялись полуженщинами-полулосихами, находившимися на небе и отождествлявшимися с важнейшими звездными ориентирами, называвшимися Лосихой и лосенком (Большая и Малая Медведицы). Мир расслоился: небесный, звездный, земной и подземно-подводный. Хозяйки Мира—мать и дочь—рождают все поголовье животных, рыб и птиц, необходимое людям. У земледельческих племен рожаницы—покровительницы урожая, подательницы небесной влаги—дождя. Одновременно с ними у земледельческих племен появляется и представление о Великой Матери—как Прародительнице Мира и как Матери-Земле («Мать-сыра-земля»), покровительнице урожая. У славянских племен это Макошь (Мокошь) — «Мать урожая» (слово «кош»—повозка для снопов, корзина для зерна, плетеный, амбар для соломы, загон для скота). В крестьянских вышивках на полотенцах традиционно, изображали композиции из трех фигур: высокая женская фигура в центре (Макошь) и две всадницы—рожаницы—Лада и Леля, иногда с сохами за седлом (фольклорный мотив встречи Весны, едущей на золотой сохе). У всех женских фигур руки подняты к небу. Такие полотенца входили в реквизит обряда, связанного с началом пахоты16.

С возрастанием роли земледелия (возможно, в эпоху бронзы)! и с переходом к патриархату оформляется культ бога Вселенной—Рода. В этом культе соединились и космологические и древние социальные представления. В русских средневековых источниках он изображался как небесный бог, находящийся на воздухе («восседающий на облаке»), управляющий тучами и вдувающий жизнь во все живое17. Рожаницы и Макошь выступают как связанные с Родом и ему подчиненные.

16 См. подробнее там же, с. 471—527

17 Б. А. Рыбаков подчеркивает, что в наиболее грозных обличениях церковников языческий Род приравнен к египетскому Озирису, библейскому Ваалу и христианскому Саваофу.

По мере развития и усложнения славянской мифологии все более четко выступают три уровня в характеристике ее персонажей. Различия определяются их связями с общинным (родовым) коллективом, степенью индивидуализированного воплощения, особенностями временных характеристик и степенью актуальности их для человека 18. К высшему уровню с наиболее обобщенным типом функций богов (ритуально-юридическая, военная, хозяйственно-природная) относились славянские божества, упоминаемые в «Повести временных лет»: «И стал Владимир княжить в Киеве один и поставил кумиры на, холме за теремным дворцом: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, затем Хорса, Дажьбога, Стрибога, Симаргла и Мокошь. И приносил им жертвы, называя их богами, и приводили к ним своих сыновей и дочерей, а жертвы эти шли бесам, и оскверняли землю жертвоприношениями своими. И осквернилась кровью земля Русская и холм тот»19. Летописец не упомянул Сварога и Ярилу. Возможно, потому, что Сварог—предшествует Дажь-богу. Не назвал он и Рода и рожаниц, скорее всего потому, что они предшествовали богам, составившим языческий пантеон Х в.

В начале XII в. в «Слове об идолах» неизвестный автор, как и многие духовные деятели этого и более позднего времени, осуждал продолжающееся тайное поклонение идолам. Таким образом, и через триста лет после крещения Руси говорилось, что «по украинам», т. е. в некоторых местах, еще молятся Перуну, Хорсу и Мокоши, но главный укор сделан по поводу повсеместного культа Рода и рожаниц.

Перун—божество относительно позднее, «княжески-дружинный бог»; для остальных ближе был Белее — «скотий бог».

Летописец начала XII в. называет бога Сварога (Небо) и его сына Сварожича (Огонь). Сварог научил людей ковать металл. В представлении летописца, с эпохой Сварога связаны установление моногамии и жестокая казнь — сожжение — за ее нарушение, а с эпохой Дажьбога—появление имущественных различий и государства—люди стали платить дань царям.

Ниже богов шли персонифицированные члены основных противопоставлений с четко выраженным нравственно-положительным или нравственно-отрицательным смыслом: Доля, Лихо, Правда, Кривда20. К низшей мифологии относятся разные классы неиндивидуализированной нечисти, духов, животных, связанных со всем мифологическим пространством от дома, хозяйственных построек до леса, болота, моря: домовые, овинники,

18 Иванов В. В., Топоров В. Н. Славянская мифология.—В кн.: Мифы народов мира, т. 2. М» 1982, с. 450.

19 Цит. по: Памятники литературы Древней Руси. XI — начало XII века, с. 95.

20 Иванов В. В., Топоров В. Н. Славянская мифология.—В кн.: Мифы народов мира, т. 2, с. 451.

лешие, водяные, русалки, вилы, кикиморы, из животных—волк и медведь. Их оппозиция всегда опосредована отношением к человеку и получает нравственный смысл—добра или зла как благоприятного или неблагоприятного для общности, рода, отдельного человека. Нередко этот выбор оказывался связан с добрым или злым мифическим персонажем (например, у западных славян — Белбог и Чернобог как персонификация доброй и злой доли). С утверждением жизни связаны Род, Макошь, рожаницы—дарующие жизнь, плодородие и долголетие. Именно дарующим жизнь, всемогущим и благодатным представлен Род. Не случайно его сопоставление с Саваофом и Христом, с обязательным обличением «мерзостных языческих заблуждений». К XII в. относится комментарий к Евангелию от Иоанна, в котором говорится о «вдуновении» духа в человека: «Вдуновение бессмертное нестареющее един вдымает вседръжитель, иже един безсмертен и непогибающих творец.

Дуну бо ему [человеку] на лице дух жизни и бысть человек в душю живу.

То ти не Род, седя на воздусе мечеть на землю груды и в том рожаются дети...

Всем бо есть творец бог, а не Род»21.

Православные проповедники и летописцы-монахи подчеркнуто отрицательное отношение к язычеству выражали и непосредственно и косвенно, приписывая все безнравственные поступки киевских князей-язычников их «безбожию» и «поклонению идолам». Святослав, который не внял мудрым советам принявшей крещение матери своей, княгини Ольги (жестокость расправы которой с древлянами за убийство мужа князя Игоря описана с явным одобрением) и не принял крещения, сказал:

«Как мне одному принять иную веру? А дружина моя станет насмехаться»22. Однако вопреки своей позиции летописец не мог не отметить мужества и прямоты Святослава, который всегда предупреждал своих противников: «Иду на Вы!» Полководческий талант и мужество Святослава выражены в словах перед битвой с византийцами, многократно превосходящими русских силами: «Нам некуда уже деться, хотим мы или не хотим— должны сражаться. Так не посрамим земли Русской, но ляжем здесь костьми, ибо мертвые не принимают позора. Если же побежим—позор нам будет. Так не побежим же, но станем крепко, а я пойду впереди вас: если моя голова ляжет, то о своих сами позаботьтесь». И ответили воины: «Где твоя голова ляжет, там и свои головы сложим». И исполчились русские, и была жестокая сеча, и одолел Святослав, а греки бежали»23.

21 Цит. по: Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 449.

22 Повесть временных лет. с. 79.

23 Там же, с. 85.

Византийские, европейские и варяжские источники неизменно высоко оценивали нравственные качества славян: мужество, смелость, открытость, честность, верность слову. Один из первых византийских историков Прокопий Кесарийский (VI в.) писал, что славяне «не подчиняются одному человеку, но исстари живут в демократии; поэтому обо всем, что для них полезно или вредно, они рассуждают сообща... Судьбы они совсем не знают и не приписывают ей никакого влияния на людей. Когда им угрожает смерть, в болезни ли, или на войне, они дают обет, что если избегнут смерти, то тотчас же принесут, за спасение жизни, жертву богу,—и когда опасность минует, приносят жертву и считают, что этим купили свое спасение. Поклоняются также рекам и нимфам, и другим божествам, и всем им приносят жертвы...»24.

Однако русский монах-летописец склонен считать гибель Святослава от печенегов наказанием за отказ от крещения. Не менее резко подчеркивает он безнравственное поведение—до крещения! — и Владимира Святославича. В летописи рассказано о сватовстве Владимира к Рогнеде, дочери полоцкого князя Рогволода, ее оскорбительном отказе («Не хочу разуть сына рабыни, но хочу за Ярополка») и мести Владимира, который, напав на Полоцк, убил Рогволода и двух его сыновей и насильно взял Рогнеду; затем, с помощью воеводы Ярополка—Блуда—убил Ярополка, своего брата. «Владимир же стал жить с женою своего брата—гречанкой, и была она беременна, и родился от нее Святополк. От греховного же корня зол плод бывает: во-первых, была его мать монахиней, а во-вторых, Владимир жил с ней не в браке, а как прелюбодей»25. Грешен, по словам летописца, был Владимир и тем, что у него было пять жен и восемьсот наложниц. «И был он ненасытен в блуде, приводя к себе замужних женщин и растляя девиц. Был он такой же женолюбец, как и Соломон, ибо говорят, что у Соломона было семьсот жен и триста наложниц. Мудр он был, а в конце концов погиб. Этот же был невежда, а под конец обрел себе вечное спасение»26.

Попытки оценить деятельность и поведение Владимира Святославича с позиций монашеской, ортодоксально-христианской морали привели к ложным суждениям, затрудняющим понимание описываемых событий. Оценка с позиций семейно-брачных отношений, отвечающих феодально-православной системе морали, скорее запутывает, чем проясняет ситуацию. В истории с Рогнедой и гречанкой—женой Ярополка в действительности обнаруживается древний обычай смены (пресечения) линии наследования княжеской власти в эпоху, предшествовавшую принятию христианства. Не «насилие» и «прелюбодейство», но

24 Цит. по: 3 а м а л е е в А. Ф., 3 о ц В. А. Мыслители Киевской Руси, с. 11.

25 Повесть временных лет, с. 93. 26 Там же, с. 95.

определенный публичный ритуал, свидетельствовавший об относительном смягчении нравов, описан, но не понят летописцем27.

Лишь однажды летописец отметил принесение человеческих жертв Перуну—богу княжескому, богу войны. Остальным богам, и прежде всего Роду и рожаницам, приносились жертвы медом, кашей и другими плодами земледельческого труда. Как укоренившаяся традиция этот обычай сохранялся не только во времена Киевской Руси, но и в Московском государстве — проповеди-обличения в приверженности к «языческой мерзости» относятся и к XV. и к XVI вв.

Несмотря на самую яростную борьбу православного духовенства с язычеством, окончательная победа не была достигнута. Ни казни волхвов, ни жестокие преследования скоморохов, ни репрессии против сел, в которых справлялись языческие праздники, не смогли уничтожить традиции язычества. В конце концов церковь вынуждена была «сквозь пальцы» смотреть на то, как совершалось приспособление язычества к христианству (и даже содействовать этому). Наиболее типичным способом оказалось «приспособление через отождествление»: так, бог грома и молнии Перун превратился в Илью-пророка, Велее был отождествлен со святым Власием, Макошь — с Параскевой-пятницей, небесных кузнецов Сварожичей заменили святые Кузьма и Демьян, Ярило стал святым Юрием (Георгием). Проявилась закономерность, отмеченная Б. А. Рыбаковым: «...эволюция религиозных представлений являла собой не полную смену одних форм другими, а наслаивание нового на старое»28.

В развитии системы моральных представлений, оценок, суждений этот момент противоречивого взаимодействия сыграл существенную роль.

«С течением веков славянское язычество все более становилось выражением народного мировосприятия. Церковь с ее международной культурой богословской литературы, живописи, храмоздательства и торжественно-театрального литургического действия стала прежде всего выразительницей феодальной идеологии. Язычество же удержалось в деревне и было формой проявления народных, крестьянских воззрений, существовавших на своих тысячелетних исконных основах»29. Прочность этих основ засвидетельствована в фольклоре: в народных легендах и сказках сохранилась память о древних мифах славян. Так, например, сказка о первых братьях-кузнецах, великих искусниках, сумевших победить трехглавого змея,—память о древнейшем богатырском эпосе. Письменные памятники свидетельствовали вплоть до XII в. («Слово о полку Игореве»), что это не

27 Членов А. М. Языческий обряд низложения династии в Киевской Руси (реконструкция).—В кн.: Обычаи и культурно-дифференцирующие традиции народов мира. М., 1979, с. 36—43.

28 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 597.

29 Там же, с. 605.

только традиция устного творчества. Убедительное доказательство прочности языческих обрядов—сетования пастырей о пустующих церквах в дни языческих празднеств. «Книжники»— наиболее образованные люди Киевской Руси, подобные Илариону и Клименту Смолятичу, Максиму Греку или Федору Курицину, в той или иной степени противостоящие ортодоксальной, религиозно-мистической традиции, воспринятой монашеством (Феодосии Печерский) от афонских монахов-молчальников (исихастов),— имели возможность опираться не только на античность (философов), но и на прочно связанное с земной жизнью мировосприятие славянского язычества.

§ 2. Религиозная и светская этическая мысль в Киевской Руси (X—XIII вв.)

В IX в. в результате деятельности солунских братьев Кирилла и Мефодия была создана азбука на славянском языке, сделаны первые переводы наиболее авторитетных текстов из Священного писания, сборников библейских текстов, тексты церковных служб. Просветительский характер деятельности солунских братьев и их сподвижников выразился в многообразии литературных жанров: «...послания (Послания апостольские), своеобразный вид исторической хроники (Деяния апостольские), гимнографические тексты (в составе церковных служб), произведения древней религиозной поэзии (псалтырь), наконец, такие сложные прозаические произведения, сочетающие в себе особенности ряда литературных жанров, как евангелия. Для всех этих произведений характерно как богатство словарного состава, так и разнообразие средств художественного выражения»30.

Литературный язык средневековых славян складывался в зрелых, развитых формах, которые были выработаны в греческом тексте оригиналов в результате многовекового литературного развития. «Первое Болгарское царство стало тем главным очагом, откуда славянская письменность и славянская литература стали проникать в другие страны. Одной из таких стран стала средневековая Русь, куда вместе с другими литературными произведениями попали также и тексты Житий Кирилла и Мефодия, и русские люди бережно сохранили это ценное общеславянское наследие: подавляющая часть известных нам средневековых рукописей Жития Кирилла и все рукописи Жития Мефодия переписаны русскими писцами»31.

Славянская письменность стала распространяться в землях восточных славян еще до крещения Руси. В Киеве Х в. жили люди различных исповеданий, в том числе и христиане—визан-

30 Сказания о начале славянской письменности. М., 1981, с 33

31 Там же, с. 55.

тийские купцы, болгарские книжники. Традиционные связи с Византией, экономические и культурные, в значительной степени предопределили выбор христианства Владимиром Святославичем (IX в.).

Владимир основательно познакомился с мировыми религиями, прежде чем остановил выбор на восточном христианстве. Главной целью Владимира было укрепление княжеской власти и возвышение Киевского князя над всеми остальными.

Немаловажную роль сыграла и уже существовавшая в ряде славянских стран традиция богослужения на славянском языке и переведенная на славянский язык церковно-служебная и многообразная иная литература. Просветительский характер возможности религиозной проповеди и службы на родном славянском языке подчеркнул в диспуте с католическими епископами старший из солунских братьев Кирилл: «Когда же был он в Венеции, собрались против него латинские епископы, и попы, и черноризцы, как вороны на сокола, и воздвигли триязычную ересь, говоря: «Скажи нам, как ты теперь создал для славян письмена и учишь им, а их не обрел раньше никто другой, ни апостол, ни папа римский, ни Григорий Богослов, ни Иероним, ни Августин? Мы же знаем лишь три языка, на которых подобает бога с помощью (особых) письмен славить: еврейский, греческий и латинский». Отвечал же им Философ: «Не идет ли дождь от бога равно на всех, не сияет ли для всех солнце, не равно ли все мы вдыхаем воздух? Как же вы не стыдитесь лишь три языка признавать, а прочим всем народам и племенам велите быть слепыми и глухими? Скажите мне, зачем делаете бога немощным, как если бы не мог дать (народам своего письма) или завистливым как если бы не хотел дать? Мы же знаем многие народы, что владеют искусством письма и воздают хвалу богу каждый на своем языке. Известно, что таковы: армяне, персы, абхазы, грузины, согдийцы, готы, авары, турки, хазары, арабы, египтяне, сирийцы и иные многие»32.

После низвержения идолов и крещения Руси (988) Владимир Святославич предпринял энергичные меры по развитию книжного дела, что было отмечено в «Повести временных лет»: «Посылал он собирать у лучших людей детей и отдавать их в обучение книжное. Матери же детей этих плакали о них; ибо не утвердились еще они в вере и плакали о них как о мертвых. Когда отданы были в учение книжное, то тем самым сбылось на Руси пророчество, гласившее: «В те дни услышат глухие слова книжные, и ясен будет язык косноязычных»«33.

Через два—три десятилетия обучение детей грамоте стало на Руси повсеместным—не только в Киеве и Новгороде, но и по иным городам создавались школы. Во время правления Яро-

32 Там же, с. 88—89.

33 Повесть временных лет, с. 133—135.

слава Мудрого (1015—1054) в Киеве уже была составлена целая библиотека переведенных и отечественных богослужебных и учительных книг, размещенная в церкви св. Софии. Как правило, переводились труды «отцов церкви», греческой церковной классики IV—VII вв. (Афанасий Александрийский, Василий Кесарийский, Григорий Назианзин, Иоанн Златоуст, Иоанн Дамаскин). Учительные книги, в популярной форме излагали не только богословские вопросы, но и обобщали знания в различных областях (о природных явлениях, географические, исторические, «естественнонаучные»): таковы были «Шестоднев», «Физиолог», палеи, минеи, прологи. Светскую литературу представляли «Хроники» Георгия Амартола, Иоанна Малалы, Георгия Синкелла, «Христианская топография» Козьмы Индикоплова.

Для последующего развития этических идей важную роль сыграл труд Иоанна Дамаскина «Источник знания». Широкой популярностью пользовались сборники нравственно-поучительного характера: «Златоструй», составленный в Болгарии при царе Симеоне, известные в Византии «Пчела», «Маргарит», «Мудрость Менандры». Отбор переводной литературы и ее интепретация отвечали интересам господствующих сословий Киевской Руси, и с быстротой, превосходящей восприятие раннефеодальным европейским обществом культурного наследия Греции и Рима, совершалось не только усвоение этих идей, но и переработка и появление оригинальной литературы, касающейся этических проблем.

Интересы укрепления великокняжеской власти получили развитие в деятельности Ярослава Мудрого и Владимира Мономаха (1053—1125). Среди тех, кто активно поддерживал и защищал идеи централизации, укрепления великокняжеской власти, были книжники, способствовавшие освобождению от византийской церковной опеки. В их числе первый русский епископ Новгорода Лука Жидята (ум. 1059) и первый Киевский митрополит Иларион (XI в.), возведенный в сан без разрешения византийского патриарха,—сподвижники Ярослава Мудрого;

Иоанн (конец XI в.) —составитель «Изборника 1076 года», современник Владимира Мономаха; Климент Смолятич, митрополит Киевской во время княжения Изяслава Мстиславича, который, подобно Ярославу Мудрому, настоял на утверждении русского митрополита «собором всей русской земли» без посылки в Константинополь. Климент Смолятич был митрополитом с 1147 по 1149 г.. ушел в изгнание вместе с князем и вновь занимал митрополичью кафедру в Киеве с 1151 по 1154 г.—до смерти Изяслава, после чего удалился в монастырь. Среди наиболее известных деятелей, продолжавших развитие рационалистических и патриотических философско-этических идей в XII в., был епископ Кирилл Туровский (ок. 1130—ок. 1182).

Объединяет этих религиозных деятелей приверженность к «религиозному рационализму» и обращенность к миру. Они

стремились, опираясь на тексты Священного писания, труды «отцов церкви» (особенно Иоанна Дамаскина) и некоторые еретические идеи, различными доводами приспособить христианское вероучение к действительным отношениям Киевской Руси. В их «Словах», проповедях, обращениях вера не противостоит знанию, а, напротив, всемерное укрепление разума служит более глубокой и осмысленной вере в премудрость творца. С одной стороны, весьма заметно стремление сблизить христианскую и языческую позиции в отношении к миру и людям (Лука Жидята). С другой—указание на роль античных мыслителей, тонкий анализ весьма сложных богословских проблем (Иларион, Климентий Смолятич), акцент на нравственно-воспитательном значении обращения к церковной и особенно светской истории (Иоанн), поднимающееся до высокого пафоса прославление мира и человека (Кирилл Туровский). Ни один из названных мыслителей не отстранялся от политических и социальных событий своей эпохи. Защищаемый ими нравственный идеал обращен к решениям земных проблем: не столько святой отшельник, сколько деятельный, энергичный (разумеется, христолюбивый и милостивый!) князь—защитник и охранитель русской земли. Отсюда высокая оценка Владимира Святославича, Ярослава Мудрого и Владимира Мономаха.

Лука Жидята в «Поучении к братии» наставлял не столько в религиозных, сколько в этико-социальных максимах. Он учил быть правдивым, заботиться о нищих и слугах, избегать ссор, скаредности и злословия. В своей проповеди Лука ориентировался на ветхозаветные регламентации, которые оказались понятнее и ближе «христианам по крещению, но язычникам по мировосприятию»34. Библейские тексты не отвергают культа предков, обращены к земной жизни, Ветхий завет, хотя и монотеистичен, еще сохраняет веру в бытие других богов, и сам ветхозаветный бог все еще мыслится в связи с материальным, поскольку обнаруживает себя посредством «чуда» природного знамения35. По сути дела, богословское направление, представленное Лукой Жидятой, отразило начавшееся «обмирщение», оязычивание христианства. Хотя Лука и его последователи учитывали потребности практической жизни, им не хватало подлинной широты, и представленное ими направление вскоре вырождается в заурядное церковно-пастырское учительство.

Разработка теории государственного централизма и самобытности Киевской державы принадлежит крупнейшему мыслителю Киевской Руси, первому русскому митрополиту Илариону. «Слово о законе и благодати», имеющее форму торжественной проповеди, развивало определенную историческую концепцию, обосновывало идею самодержавности Киевского княжества,

34 Замалеев А. Ф., Зоц В А. Мыслители Киевской Руси, с. 41.

35 Там же.

подчеркивало прогрессивное, просветительское значение деятельности Владимира Святославича и Ярослава. В этико-философском плане, опираясь на проведенное в «Посланиях» Павла различение между «Законом» (Ветхим заветом) как «детоводителем ко Христу» и «Благодатью» (Новым заветом) как «истинной верой», Иларион дает свое толкование утонченной богословской проблемы.

Новозаветная доктрина в своем существе враждебна миру: «Не любите мира, ни того, что в мире: «Кто любит мир в том нет любви Отчей»«,— гласит первое послание Иоанна. В «Посланиях» Павла была осуждена «суетность» умствований, которые слишком привязывают человека к миру. Именно поэтому недостаточен «Закон», заботящийся более о земном, чем о небесном.

Иларион придал этому противопоставлению «Закона» и «Благодати» совершенно иной смысл. Он внес в него момент исторической преемственности и преодоления: «Прежде закон, потом благодати: прежде стень (тень) ти, потом истина»36. Закон дан богом на «приуготование истины и благодати», он— «предтеча бе и слуга... будущему веку»37. Однако главным для Илариона оказывается социальное, этико-философское значение этого разделения, возможность решить не богословские, а мирские, государственные проблемы.

Закон узок, он разобщает народы. Истина универсальна, всеобъемлюща, тождественна благодати, которая снимает односторонность закона и подобно солнцу светит всем народам. Истина выше сиюминутной пользы, выше самого человечества;

она упрочивает «животворящее» бытие, рождает спасение. Движение истории выражается в том, что благодать, упраздняя закон, приводит к уничтожению рабства. Закон сменяется благодатью, рабство — свободой 38.

«Слово» Илариона оказалось документом, отразившим тенденцию к распаду старого холопства и превращению бывших холопов в феодально зависимое население. «Этот процесс уже осознавался дальновидными мыслителями эпохи, к числу которых принадлежал Иларион»39.

В рассуждении о том, что «истина и благодать ведут к свободе», Иларион подчеркивал еще один аспект: независимость и самобытность всех стран, всех народов и, разумеется, Киевской державы в ее взаимоотношении с Византией. Учение Христа, с этой точки зрения, освобождает от всякого гнета, в том

36 Цит. по: Кусков В. В. История древнерусской литературы. М., 1982, с. 70.

37 Цит. по: Замалеев А. Ф., Зоц В. А. Мыслители Киевской Руси, с. 46.

38 См. подробнее там же, с. 41—47.

39 3имин А. А. Холопы на Руси (с древнейших времен до конца XV в.). М, 1973, с. 82.

числе и религиозного. В свете рассуждений Илариона об истине—свободе особое звучание получало понимание назначения и ценности человека.

Иларион утверждал, что любой христианин может стать сыном и причастником бога, т. е. возвышал человека до Иисуса Христа. Христос учил подражать себе именно в делах человеческих, а не божественных. Иларион не отвергал сверхъестественного происхождения Христа, но сосредоточивал внимание на плотской природе Христа и его мирских деяниях. Очеловечение мифического основателя христианства соответствовало задаче борьбы светской власти с засильем духовных иерархов в политической и общественной жизни. Иларион оказывался близок к кирилло-мефодиевской просветительской традиции, посредством которой на Русь проникали элементы арианства и других неортодоксальных учений. Оптимизм, гуманность и убежденность в ценности человеческой жизни звучат в обращении Илариона от имени1русских людей к богу: «Аще и добрых дел не имеем, но многыа ради милости твоея спаси ны... Не остави нас, аще и еще блудим, не остави нас, аще и еще съгрешаемь ти, акы новокуплении раби, во всем не угодяще господу своему. Не възгнушайся, аще и мало стадо, но рци к нам: не бойся, малое стадо, яко благоизволи отец ваш небесный дати вам царьст-вие»40. За богословской фразеологией ясно выступает глубокая вера древнерусского книжника в великое будущее своего народа.

Продолжателем дела Владимира Святославича и Ярослава Мудрого был Владимир Мономах. Отстаивая единство действий в борьбе с княжескими усобицами, он говорил на съезде князей в Любече: «отселе имемся в едино сердце и блюдем Рускые земли»41.

Владимир принимал во внимание интересы не только княжеские, но и простых людей. Когда при обсуждении совместного похода против половцев дружина Святополка стала доказывать, что весенний поход на половцев помешает смердам провести пахоту, Владимир Мономах отвечал: «Дивно ми, дружино,оже лошадий жалуете, ею же кто ореть; а сего чему не промыслите, оже то начнеть орати смерд, и приехав половчанин ударить и (его) стрелою, а лошадь его поиметь; а в село его ехав, иметь жену его и дети его, и все его именье? .То лошади жаль, а самого не жаль ли?»42.

Одним из замечательных памятников ранней русской этической мысли было поучение Мономаха детям. В традиционную форму, подобную поучениям Кекавмена, Владимир Мономах сумел вложить содержание, охватывающее проблемы общественные, государственные и глубоко личные.

40 Цит. по: Замалеев А. Ф., Зоц В. А Мыслители Киевской Руси, с. 51.

41 Там же, с. 77

42 Там же.

Владимир Мономах был одним из самых образованных и талантливых киевских князей. Всю свою жизнь он провел в борьбе с половцами, в усилиях по объединению русских князей и прекращению междоусобиц. Законодательным путем несколько смягчил положение низов, покровительствовал духовенству, поощрял летописание и литературную деятельность. «Поучение Владимира Мономаха» обращено прежде всего к детям, но это и политическое завещание, в котором подчеркнуты важнейшие моральные принципы, разумеется, подкрепленные религиозной санкцией: «Прежде всего, бога ради и души своей, страх имейте божий в сердце своем и милостыню подавайте нескудную,—это ведь начало всякого добра»43.

Далее Владимир Мономах переходит к изложению правил поведения44, ссылаясь на Василия Кесарийского: «Ибо как Василий учил, собрав юношей: иметь душу чистую и непорочную, тело худое, беседу кроткую и соблюдать слово господне: «Еде и питью быть без шума великого, при старых молчать, премудрых слушать, старшим покоряться, с равными и младшими любовь иметь, без лукавства беседуя, а побольше разуметь; не свирепствовать словом, не хулить в беседе, не много смеяться, стыдиться старших, с непутевыми женщинами не беседовать и избегать их, глаза держа книзу, а душу ввысь, не уклоняться учить увлекающихся властью, ни во что ставить всеобщий почет. Если кто из вас может другим принести пользу, от бога на воздаяние пусть надеется и вечных благ насладится»«45.

Владимир не просто пересказывает слова Василия Кесарийского, но поясняет их, и от слов проповедника переходит к собственному наставлению: «...убогих не забывайте... по силам кормите и подавайте сироте и вдовицу оправдывайте сами, а не давайте сильным губить человека... Куда бы вы ни держали путь по своим землям, не давайте отрокам причинять вред ни своим, ни чужим, ни селам, ни посевам, чтобы не стали проклинать вас»46.

Трудолюбие, честность, прямота, гостеприимство, почитание старших—таковы добродетели, которые надлежит в себе постоянно взращивать. Особое значение Владимир Мономах придавал знанию: «Что умеете хорошего, то не забывайте, а чего не умеете, тому учитесь — как отец мой, дома сидя, знал пять языков, оттого и честь от других стран»47.

Князь более всего осуждал леность: «В дому своем не ленитесь, но за всем сами наблюдайте; не полагайтесь на тиуна или на отрока, чтобы не посмеялись приходящие к вам, ни над до-

43 И з б о р н и к. М., 1969, с. 147.

44 Традиция таких правил в феодальном обществе широко распространена. В них смешаны принципы морали, нормы и правила этикета.

45 Изборник, с. 149—151.

46 Там же, с. 153, 155.

47 Там же, с. 155.

мом вашим, ни над обедом вашим. На войну выйдя не линитесь, не полагайтесь на воевод... Добро же творя, не ленитесь ни на что хорошее, прежде всего к церкви: пусть не застанет вас солнце в постели. Так поступал отец мой блаженный и все добрые мужи совершенные»48.

С особенной силою звучат слова Мономаха, обращенные к своему двоюродному брату Олегу Святославичу: «Были ведь войны при умных дедах наших, при добрых и при блаженных отцах наших. Дьявол ведь ссорит нас, ибо не хочет добра роду человеческому. Это я тебе написал, потому что понудил меня сын мой, крещенный тобою, уже сидит близко от тебя. Прислал он ко мне мужа своего и грамоту со словами; «Договоримся и помиримся, а братцу моему божий суд пришел. А мы не будем за него мстителями, но положим то на бога, когда предстанут они перед богом; а Русскую землю не погубим»... И если начнешь каяться богу и ко мне будешь добр сердцем... то напиши грамоту с правдою, тогда и волость получишь добром, и наше сердце обратишь к себе, и лучше будем, чем прежде: ни враг я тебе, ни мститель... Ибо не хочу я зла, но добра хочу братии и Русской земле. Не от нужды говорю я это, не от беды какой-нибудь, посланной богом, сам поймешь, но душа своя мне дороже всего света сего»49.

Идея единения русских земель и понимание гибельности междоусобной борьбы неразрывно связаны с идеей патриотизма. Она не умирает в самые мрачные времена феодальных усобиц.

В «Слове о полку Игореве» (1187) автор осуждал своекорыстие князей, забвение общей задачи обороны русской земли от набегов кочевников: «Борьба князей с погаными кончилась, ибо сказал брат брату: «Это мое, а то мое же». И стали князья про малое «это великое» молвить и сами на себя крамолу ковать, а поганые со всех сторон приходили с победами на землю Русскую... Тоска разлилась по Русской земле, печаль обильная потекла среди земли Русской... В княжеских крамолах сокращались жизни людские. Тогда по Русской земле редко пахари покрикивали, но часто вороны граяли, трупы между собой деля...»50.

Старшему из князей, Киевскому князю Святославу, автор приписал слова укора усобникам и призыв к объединению сил,— «золотое слово», выразившее главную идею «Слова о полку Игореве»: «Загородите полю ворота своими острыми стрелами за землю Русскую...»51.

Автор «Слова» понятие Русской земли не ограничивал пределами Киевского княжества, но включал уже в него все древ-

48 Там же

49 Там же, с. 165, 167, 169.

50 Там же, с. 203, 201.

51 Там же, с. 207

нерусские княжества. Карл Маркс обратил внимание на это обстоятельство, отметив: «Суть поэмы—призыв русских князей к единению как раз перед нашествием собственно монгольских полчищ»52.

Тяжкие испытания—от битвы на реке Калке (1223) до нашествия Батыя (1237—1241)—вызывали не только скорбь. Напоминание о погибших, о подвигах защитников земли русской, о ее былой славе пробуждали патриотические чувства, питали ненависть к поработителям. В «Слове о погибели Русской земли» неизвестный автор дает яркую, идеализированную картину процветания Киевской Руси при Владимире, Ярославе и Владимире Мономахе: «О светло светлая и красно украшенная земля Русская! Многими красотами дивишь ты: озерами многими, дивишь ты реками и источниками местночтимыми, горами крутыми, холмами высокими, дубравами частыми, полями дивными, зверьми различными, птицами бесчисленными, городами великими, селами дивными, боярами честными, вельможами многими,—всего ты исполнена, земля Русская, о правоверная вера христианская!»53.

Нравственно-патриотической силой исторической памяти создатель «Задонщины» рязанец Софоний (80—90-е годы XIV в.) связал давние поражения и недавнюю победу на поле Куликовом: «А от Калкской битвы до Мамаева побоища сто шестьдесят лет»54. Определив свое произведение как «жалость и похвалу», Софоний характеризовал Куликовскую битву как восстановление независимости и справедливости: «На том поле грозные тучи сошлись... То ведь сразились сыны русские с погаными татарами, чтобы отомстить за свою обиду... Уже всюду на Русской земле веселье и ликованье. Вознеслась слава русская над хулой поганых... Русь великая одолела рать татарскую на поле Куликове, на речке Непрядве»55. Веками борьбы была выстрадана идея патриотизма, и чувство патриотизма глубоко укоренилось в народном сознании. Поэтому передовые мыслители в XIV—XVI вв. связывали идею патриотизма с идеей централизации, укрепления Московского государства.

В традиционных для Киевской Руси литературно-исторических формах—летописях и житиях, «Словах» и «Поучениях»— сложилось представление о нравственном идеале и возникло четкое различение идеала светского и идеала духовного.

Светский нравственный идеал выражен в образе «справедливого и умного князя». Он охарактеризован уже в «Слове о законе и благодати» Илариона. В соответствии с принятыми правилами, в XIII в. в известной степени уже канонизированны-

52 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд, т 29, с. 16.

53 Изборник, с. 327.

54 Там же, с. 383.

55 Там же, с. 389.

ми, изобразил образцовых князей автор-рязанец, вспоминая рязанских князей, погибших в борьбе с Батыем: «Были они родом христолюбивы, братолюбивы, лицом прекрасны, очами светлы, взором грозны, сверх меры храбры, сердцем легки, к боярам ласковы, к приезжим приветливы, к церквам прилежны, на пирование скоры, до государских потех охочи, ратному делу искусны, и перед братией своей и перед послами величавы. Мужественный ум имели, в правде-истине пребывали, чистоту душевную и телесную без порока соблюдали. Отрасль они святого корени и богом насажденного сада цветы прекрасные! Воспитаны были в благочестии и во всяческом наставлении духовном. От самых пеленок бога возлюбили. О церквах божиих усердно пеклись, пустых бесед не творили, злонравных людей отвращались, и с добрыми только беседовали, и божественные писания всегда с умилением слушали. Врагам в сражениях страшными являлись, многих супостатов, поднимавшихся на них, побеждали и во всех странах имена свои прославляли. К греческим царям великую любовь имели и дары от них многие принимали. А в браке целомудренно жили, помышляя о своем спасении. С чистой совестью, и крепостью, и разумом держали свое земное царство, и к небесному приближаясь. Плоти своей не угождали, соблюдая тело свое после брака непричастным греху. Государев сан держали, а к постам и молитвам были прилежны и кресты на груди своей носили. И честь и славу от всего мира принимали, а святые дни святого поста честно хранили и во все святые посты причащались святых пречистых и бессмертных тайн. И многие труды и победы по правой вере показали. А с погаными половцами часто бились за святые церкви и православную веру. А отчину свою от врагов безленостно оберегали. И милостыню неоскудную давали и ласкою своею многих из неверных царей, детей их и братьев к себе привлекали и к вере истинной обращали»56.

Д. С. Лихачев охарактеризовал особенности традиционно-летописной, монументальной манеры изображения личности князя: «В этой монументальной характеристике рязанские князья обрисованы такими, какими они должны казаться людям: своей братье, их послам, дружине, боярам и врагам. Куда ни обратится князь, всюду он лучший из лучших, для всех он такой, каким он должен быть, с точки зрения древнерусского автора»57.

Подробно охарактеризовано Д. С. Лихачевым и своеобразие использования всего «набора» светских и церковных добродетелей при создании идеального образа князя и его антипода. «То обстоятельство, что добродетели механически присоединяются к другим добродетелям без внутренне объединяющей их связи, привело к легкому совмещению идеалов светского и церковного.

56 Там же, с. 359—361.

57 Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси, с. 32.

В произведениях светской литературы к дружинным добродетелям князя, рисующим его добрым воином и добрым главой дружины, тщивым на пиры, щедрым и храбрым, присоединяются духовные добродетели аскетического характера: нищелюбие, смирение, постничество и благочестие. С другой стороны, в житийных характеристиках дружинные добродетели легко присоединяются к церковным и осеняются венцом святости. Так было в характеристиках князей, погибших от татар, так было и в Житии Александра Невского... Характерно проникновение церковного элемента по преимуществу в изображение отрицательных персонажей светских произведений—врагов внешних и внутренних. Положительный идеал был главным образом светский; церковные добродетели лишь механически присоединялись к характеристике светских героев, к основным светским, феодальным добродетелям. Но коль скоро речь заходила о дурных поступках, о врагах,—летописец становился целиком на церковную точку зрения и приписывал отрицательному персонажу, по преимуществу, церковные грехи и недостатки. В церковной литературной традиции светский автор находил сильные слова осуждения, яркие краски и твердую почву для морализирования...

В образах князей того времени отразился идеал мужественной красоты. Этот идеал приобретал особую торжественное! ь и парадность под пером летописца, будучи поставлен им на службу интересам феодалов»58.

В отличие от княжеской характеристики, где светские добродетели стояли на первом плане, нравственный идеал духовенства с наибольшей яркостью выражен в образе святого, отшельника. Такой подвижник изображен Нестором (конец XI в.) в «Житии Феодосия». Тридцать лет провел Феодосии в трудах и бдении. Никогда не радел о своей плоти. Рясу носил худую, из колючей шерсти. По ночам, когда налетали комары, выходил, обнажившись до пояса, сидел, «прядя шерсть для плетения обуви и распевая Давидовы псалмы. Оводы и комары покрывали все его тело, и кусали его, и пили его кровь»59.

Помощь страждущим, твердость в вере, трудолюбие, святость, позволявшая изгонять бесов и творить чудеса—такими добродетелями отмечен Феодосии, ставший игуменом Киево-Печерской лавры. «Был же он поистине человек божий, светило, всему миру видимое и всем освещающее путь черноризцам: смирением, и разумом, и покорностью, и прочим подвижничеством; все дни трудясь, не давая ни рукам, ни ногам своим покоя... А страждущих всех наставлял, укреплял и утешал, чтобы не знали усталости в своих трудах... Феодосии заступался за мно-

58 Там же, с. 33, 35.

59 Житие Феодосия Печерского.—В кн.: Памятники литературы Древней Руси. XI — начало XII века, с. 331—333.

гих перед судьями и князьями, избавляя их, ибо не смел никто его ослушаться, зная праведность его и святость»60.

Древнерусская литература примечательна тем, что в летописных свидетельствах и житиях раннего времени (Киево-Печерский патерик—XII в.) отражены не только идеалы, но и действительные нравы эпохи, нередко весьма далекие от традиционных «образцов». Так, о епископе ростовском Федоре (вторая половина XII в.) сказано в «Лаврентьевской летописи»: «Много бо пострадаша человеци от него, в держаньи его и сел изнебывши и оружья и конь, друзии же роботы добыша, заточенья же и грабленья; не токмо простьцем, но и мнихом, игуменом и ереем безмилостив сый мучитель, другым человеком головы порезы-вая и бороды, иным же очи выжигая и язык урезая, а иныя распиная по стене и муча немилостивне, хотя исхитити от всех именье: именья бо бе не сыт акы ад»61.

После смерти Ростовского епископа Пахомия в 1216 г. летописец проводил его хвалебным некрологом, начав с того, что «Себе блаженый епископ избраник божий и истинный бе пастырь, а не наимник; се бе агня, а не волк, не бе бо хитая от чюжих домов богатства, ни сбирая его, ни тем хваляся, но паче обличаше грабителя и мздоимца, поревновав нраву Златоустаго и преходя от дела в дело уншее сиротами добре пекыйся, милостив зело к убогым и вдовицам..., смерен, кроток, исполнен книжнаго ученья, всеми делы утешая печальныя...»62, т. е. подобен митрополиту Иоанну, о котором в летописи, за 125 лет до Пахомия, было сказано: такого «не бысть преже в Руси, ни по нем не будет сяк»63.

Исследователь нравов Древней Руси Б. А. Романов, оценивая характеристику Пахомия, подчеркнул: «Летописец... первым делом заявив, что то был пастырь на совесть: не лихоимец, не грабитель, не взяточник, а обличитель всех таковых» исключил образы, которые напрашивались сами собою64.

О нравах, бытовавших на Руси в XII—XIII вв., говорится в «Слове Даниила Заточника», написанном человеком, вышедшим из низших слоев общества и, скорее всего, принадлежавшим к княжеским «милостникам». Все «Моление» построено на противопоставлении социально-нравственных характеристик и соответствующих оценок: хороший князь—плохой князь, щедрый князь—скупой князь, щедрый боярин—скупой боярин, хорошие советчики князя—дурные согетчики; друзья истинные—друзья ложные; богатый, которому всюду почет и все его знают—бедный, который никому не ведом и нигде ему нет пристанища.

60 Там же, с. 343, 385.

61 Цит. по: Романов Б. А. Люди и нравы Древней Руси, с. 150.

62 Там же, с. 153.

63 Там же.

64 Там же, с. 153—154.

Прося князя о помощи, Даниил отмечал: «...щедрый князь— отец многим слугам... Хорошему господину служа, дослужиться свободы, а злому господину служа, дослужиться еще большего рабства»65.

О положении женщины в семье и отношении к ней Даниил говорил почти в тех же выражениях, которые через триста лет вошли в «Домострой»: «Хорошая жена—венец мужу своему и беспечалие, а злая жена—горе лютое и разорение дому. Червь дерево точит, а злая жена дом своего мужа истощает. Лучше в дырявой ладье плыть, нежели злой жене тайны поведать: дырявая ладья одежду замочит, а злая жена всю жизнь мужа своего погубит»66. Расписав все беды, которые от злой жены приходятся на долю мужа, Даниил завершает все наставлением: «Послушайте, жены, слова апостола Павла: крест— глава церкви, а муж—жене своей. Жены, стойте же в церкви и молитесь богу и святой богородице, а чему хотите учиться, то учитесь дома у своих мужей. А вы, мужья, в законе храните жен своих, ибо нелегко найти хорошую жену»67.

Рассуждения Даниила показывали, как совершался переход от относительной самостоятельности женщины к ее полному подчинению воле мужа. Вместе с тем летописи свидетельствовали об активной роли женщин-княгинь в Киевской Руси— не только Ольги, не только Ярославны. Начиная с «Поучения Владимира Мономаха», слова любви и уважения к женщине— вопреки церковному учению о ней как о «сосуде дьявола» — далеко не редкость. И «Слова», и «Поучения» и «Летописи» упоминали о благородстве, мужестве и стойкости женщины в годы суровых испытаний. Забота Владимира Мономаха о своей снохе, оставшейся вдовицей в плену у князя Олега, его глубокое уважение к матери, любовь к жене; самоубийство княгини Евпраксии после убийства Батыем ее мужа—достаточно красноречивые примеры духовной стойкости, взаимного уважения и любви. Согласно народным обычаям, работящая и энергичная женщина-крестьянка, мать, воспитательница детей пользовалась безусловным авторитетом и уважением. В былинах о богатырях русских герои испрашивали у матери благословения на подвиг, от нее ожидали доброго совета, заботы и участия.

В традиционных и популярных сборниках нравственных наставлений сочетались «мудрость древних» и фольклорная традиция. В них отражались простые нормы нравственности, соответствующие вековым традициям. Так, в «Пчеле» сказано о великой ценности дружбы: «Друг верный не изменится—и нет меры доброте его», «Истинного друга в напастях не бойся», «Друга ищи не того, кто любезен с тобой, кто с тобой соглаша-

65 Памятники литературы Древней Руси XII века. М., 1980 с 393

66 Там же, с. 397.

67 Там же.

ется, а крепкого советника, кто полезного для тебя ищет и противится твоим необдуманным словам». Понимание глубокой моральной ценности верности звучит в словах: «Не покидай старого друга, ведь новый не будет похож на него»68.

Высока в этих сборниках и оценка добродетели: «Не место может украсить добродетель, но добродетель место». Подчеркнуто в них и человеческое достоинство: «Имя и слава дороже человеку, чем красивое лицо», «Хорошая смерть человеку лучше дурной жизни» и т. п.69. Мужество, честность, доброта, мудрость—добродетели, достойные человека: «Послушать умного человека—как при жажде холодной воды напиться», «Лучше ум копить, чем богатство лукавое»70.

В осуждении богатства переплетались евангельская традиция, родо-племенные пережитки и отношение к богатству по чину и сану, характерное для феодализма. Недаром Даниил Заточник жаловался князю: «...богатый муж везде ведом — и на чужой стороне друзей держит, а бедный в своей стороне ненавидим ходит. Богатый заговорит—все замолчат и после вознесут речь его до облак; а бедный заговорит—все на него закричат»71. Он осуждал «глупого богача» в противопоставлении «умному бедняку». И хотя в «Менандре» отмечалось, что «богатого все считают мудрым», преобладали иные суждения: «Лучше малое имущество, добытое правдой, чем многое богатство — без правды», «Не богатый благоразумен, а тот, кто богатства не требует»72.

Как правило, изречения сборников не противоречат церковным наставлениям, но и не ссылаются на «премудрость господню». Описанные в них добродетели приобретаются самим человеком. Советы и рекомендации подразумевали, что человек по собственной воле может творить добро.

Многообразие источников, в той или иной степени отразивших типичные черты морали древнерусского общества и характер этических взглядов эпохи Киевской Руси, свидетельствует, что процесс перехода от родо-племенных отношений к феодальному обществу и связанное с ним распространение христианства и письменности отличались некоторыми своеобразными чертами.

Прочность родо-племенных пережитков и сравнительно широкое распространение грамотности привели к раннему возникновению светской этической мысли. Постоянная борьба с кочевниками обусловила развитие патриотических чувств. Этим объясняется чрезвычайно высокая оценка патриотизма в произведениях древнерусской литературы, во взглядах киев-

68 Изборник, с. 215.

69 Там же, с. 215, 221.

70 Там же, с. 221, 219.

71 Там же, с. 227.

72 Там же, с. 219, 215, 217.

ских книжников, поддерживавших идею сильной великокняжеской власти как необходимого условия процветания и крепости Русской земли. Отношение к земле «отчич и дедич» выступало критерием обобщенной нравственной оценки светского и церковного деятеля. Характерна в этом отношении оценка русских князей в «Слове о законе и благодати» Илариона, «Слове о полку Игореве» и «Задонщине».

В это же время в житийной литературе формируется типичный идеал аскета-святого, соответствующий византийскому (афонскому) образцу. В нем аккумулируются христианско-орто-доксальные взгляды и выражена идея превосходства монашеской жизни, целиком отданной служению богу и заботе о спасении души.

§ 3. Этическая мысль в Московском государстве (XIV—XVI вв.)

Укрепление и развитие феодальных отношений в Московском государстве, процесс «собирания земель», усиление власти великого князя Московского, освобождение от татарского ига, т. е. важнейшие изменения в экономических отношениях и политике, отразились в этических концепциях, связанных с православным богословием и с развитием политической мысли. Это была эпоха дальнейшего закрепощения крестьянства и жестокого подавления попыток князей и бояр отстоять свои «вольности».

В XV—XVI столетиях сложились основные черты абсолютной феодальной монархии, была провозглашена концепция «Москвы—третьего Рима», развивались формы государственного управления феодальной монархией, разрабатывались способствующие ее укреплению религиозно-философские и политические концепции. И все это совершалось в острейшей идеологической борьбе различных слоев господствующего класса— светских и духовных феодалов, массовых выступлениях угнетенных — крестьян, ремесленников, городского люда — против своих угнетателей. Лозунгами этой борьбы становились те или иные еретические учения. Все эти силы и тенденции предстают в сложном, противоречивом переплетении, столкновениях, борьбе, взаимосвязях. Нередко первоначально частное и узкое направление идеологической борьбы приобретало широкий и неожиданный для его зачинателей резонанс. Так, например, борьба «иосифлян» и «нестяжателей» первоначально, казалось, была лишь «внутримонастырской» и сугубо теоретической проблемой богословских споров Нила Сорского и Иосифа Волоцкого. Нил напоминал о строгости монастырского устава «студитов», принятого еще в XI в. в Киево-Печерской лавре игу-

меном Феодосием, и выступал против непрерывного роста имущества монастырей, тогда как Иосиф Волоцкий отстаивал право монастырей на безграничное расширение своей экономической мощи, богатства—не считая это делом греховным. Эта дискуссия коснулась далеко не теоретического, а остропрактического вопроса—борьбы светской и духовной власти за определенные преимущества, за укрепление своих позиций. Вот почему светская власть поддерживала «нестяжателей» — но в той мере, в какой она сама была заинтересована в уменьшении силы духовных феодалов. Идеи «иосифлян» выражали претензию духовной власти на первенствующее положение в Московском государстве.

Очевидно, что развитие этической мысли в таких условиях было достаточно сложным. Тенденции, сложившиеся в предшествовавший период, не исчезли, но серьезно изменились. «Союз церкви и государства способствовал постепенному оцерковлению всех жанров. Особенно усиливается церковное начало в литературе в эпоху татаро-монгольского ига и главным образом с того времени, как среди татаро-монгольских орд распространилось мусульманство. Борьба с татаро-монгольским игом становится не только национальной, но и религиозной задачей. Татары в летописи XIV—XV вв. постоянно называются агарянами, измаилтянами, сарацинами. В месте сбора русских войск в Коломне на пути их против Мамая предварительно воздвигается самый крупный из всех русских храмов того времени— Успенский. Тем самым походу русских войск придавался религиозный характер»73.

С укреплением церкви в Московском государстве еще шире, чем в Киевской Руси, стала распространяться византийская литература, как правило — богословская. Исихастская концепция человека, идущая от сочинений Григория Синаита и Григория Паламы, встречала сочувствие православных ортодоксов. Им были близки мистические мотивы, психологизм, стремление не только этизировать религиозную литературу, но и сделать светскую литературу проводником религиозно-нравственного наставления. Подчеркнутое морализаторство отличало, например, «Русский Хронограф» (первый его вариант составлен в Московском государстве в 1442 г. Пахомием Логофетом), в котором вся история представлена как собрание назидательных новелл о жизни и деяниях государей римских, византийских и русских князей, с обязательным религиозно-нравственным лейтмотивом и выводом. Так, повествование о Траяне завершалось сентенцией о беспощадности смерти: «...но и сей убо изчезе от житиа, во многых пожив победах». Как история, так и естественная история служат религиозно-нравственному воспитанию, ибо «вся вселенная, с точки зрения средневекового миро-

73 Лихачев Д. С. Человек в культуре Древней Руси, с. 92.

воззрения, представляет собой грандиозное «училище благочестия», в котором каждое живое существо является носителем какого-либо скрытого назидательного смысла»74.

В церковной литературе XIV в., вслед за сочинениями паламитов, развивалась сложная система восхождения духа к божеству, учение о самонаблюдении, имеющем целью нравственное улучшение, раскрывалась целая лестница добродетелей. «Углубляясь в себя, человек должен был победить свои страсти и отрешиться от всего земного, в результате чего он достигал экстатического состояния созерцания, безмолвия»75. В этих трактатах еще нет характера как объединяющего, конкретно-исторического, но чувства даются укрупненно, независимо друг от друга, и их динамизм лишь подчеркивает их независимость от сознания или не существующей еще в литературе личности. «Богословские трактаты различали три вида внимания, три вида разума, учили о различных видах человеческих чувств, обсуждали вопросы свободы воли и давали довольно тонкий самоанализ»76.

Одна из наиболее примечательных систем классификации психических свойств и моральных качеств была создана Нилом Сорским (1433—1508). Он исходил из положения, согласно которому главное внимание следует обращать не на внешнюю, обрядовую сторону, а на нравственное самосовершенствование. Отсюда следовала разработка психолого-этической концепции нравственных чувств. Нил Сорский различал пять периодов развития страсти: «прилог», «сочетание», «сложение», «пленение» и собственно «страсть». Ее отличительный признак—длительность, так как она неотступно преследует человека, поглощая все его помыслы и желания.

Восемь основных видов страстей—гнев, печаль, уныние, тщеславие, гордость, чревоугодие, сребролюбие, любовная страсть—подробно описаны Нилом Сорским. И хотя в основе их перечня — «семь смертных грехов», и поэтому в полном соответствии с христианской религиозной моралью человеческие страсти—явление отрицательное, и каждый человек должен бороться со своими страстями и одолевать их, внимание к страстям и их подробное и своеобразное описание, рекомендации воспитательного характера не лишены интереса и сыграли значительную роль в истории этики. Каждому из периодов развития страсти Нил Сорский дал подробную характеристику, основанную, как правило, на конкретном материале. Однако чувства человека рассматривались независимо от самого человека. Страсти обладали у него способностью к саморазвитию77.

74 Там же, с. 84, 85.

75 Там же, с. 76.

76Там же, с. 77.

77 Д. С. Лихачев называет такой подход «психологией без психологии»,

С точки зрения развития этической мысли, необходимо обратить внимание на то, что Нил Сорский был занят исключительно моральными чувствами, и что его выводы обращены к воспитателям: поскольку страсти смущают разум и подавляют (и подчиняют себе) волю, необходимо отсечь «прилог», т. е. уничтожить страсть в зародыше; а если страсть уже поглотила человека, то нужно обратиться с «умной» молитвой к богу, во время которой человек мистически соединяется с богом78.

Учение Нила Сорского о страстях содержало «принципиально новый подход к решению ряда проблем, как о нравственном совершенствовании, страстях, привлекало внимание к внутреннему миру человека. Это учение оказало большое влияние на современников (Артемия Троицкого, Вассиана Патрикеева и др.) и на последующее развитие этических представлений»79.

Нил Сорский—идейный вдохновитель «нестяжателей», непосредственный участник острейшего столкновения с «иосифлянами». Суровый отшельник, живущий в заволжском скиту, Нил выступал против «права» монастыря владеть населенными землями, поскольку монахи должны жить своим трудом, питаться «от праведных трудов своего рукоделия и работы»80. «Стяжание», т. е. владение имуществом сверх необходимого, не только противоречит заповедям Христа, но и вредно для монахов. Об этом Нил писал в «Предании ученикам о скитской жизни» и в «Уставе монастырской жизни». Главное у Нила — его духовный аскетизм. Основные идеи Нила Сорского были использованы представителями ереси, равно как и его выступление против стяжательства в 1503 г. и одно из положений его «Устава»:

«Не делаяй, да не яст»81. «Нил Сорский отрицал политическую роль монашества, выдвигал его нравственное, духовное значение. Преисполненные созерцательной религиозно-мистической лирики сочинения Нила как будто далеки от мирской суеты, однако предлагаемая им программа реорганизации монашеской жизни отражала насущные интересы севернорусского черного духовенства»82.

Интересы крестьян, сопротивлявшихся монастырской колонизации, и интересы бояр, полагавших, что секуляризация монастырских земель великокняжеской властью позволит им сохранить в неприкосновенности их земельные вотчины, отразила «Кормчая» князя-инока Вассиана Патрикеева (1 половина XVI в.). Доказывая, что «монастырям сел не подобает дер-

добавляя, что страсти (чувства) рассматриваются при этом как нечто внешнее душе (Лихачев Д. С. Человек в культуре Древней Руси, с. 77).

78 В этом учении, бесспорно, мистическом, отражена традиция иси-хазма.

79 Очерки истории русской этической мысли, с. 37.

80 Там же, с. 35.

81 Там же, с. 118.

82 Кусков В. В. История древнерусской литературы, с. 178.

жать», Вассиап ссылался на интересы крестьян: примечательна апелляция к народу, исходящая от пр