Концепция промежуточного государства Я. Корнаи

Изучая динамику индивидуальной экономической свободы в условиях реформирования социалистической экономики, Янош Корнаи уделяет особое внимание взаимосвязи между двумя уровнями свободы - индивидуальным и социетальным. Хотя он не использовал термин “социетальная свобода”, по существу именно она выступает мерилом индивидуальной свободы, когда он говорит о минимальном, максимальном и промежуточном государстве.

Роль “минимального государства”, или государства “ночного сторожа”, помимо внешних функций, ограничивается защитой граждан от насилия и воровства и обеспечением выполнения добровольных соглашений. И хотя и в нем сохраняется некоторая степень недобровольного перераспределения (т.е. даже те индивиды, которые не желают протекции, получают ее и платят за нее), она относительно мала, и всякая дополнительная деятельность государства по справедливому перераспределению и предложению общественных благ исключается [Корнаи, С. 411]. В противоположность понятию минимального государства, которое активно используется в политической философии и экономической теории, Я. Корнаи вводит новое понятие, а именно максимальное государство. Оно отражает “предельно возможный уровень бюрократической власти, осуществимость которого зависит от практических условий для усиления централизации. К таким условиям относятся технология сбора и обработки информации и связи между должностными лицами в бюрократической иерархии; организационные возможности бюрократии; умение манипулировать массами; максимальные пределы допустимости репрессий и т.д.” [Корнаи, С. 411]. Иными словами, если максимальное государство и разрешает некоторые незначительные уступки в отношении личной свободы, то делает это в силу необходимости.

Максимальное государство, по Я. Корнаи, не абстрактно-теоретическое, а историческое понятие. На каком-то этапе своего развития все социалистические страны подошли к состоянию максимального государства: Советский Союз после коллективизации сельского хозяйства при Сталине, Китай после организации коммун при Мао, а страны Восточной Европы в течение 1949-1953 гг. [Корнаи, С. 411-412]. Принимая, с некоторой долей упрощения, максимальное государство за отправную точку реформ в социалистических странах, Я.Корнаи анализирует, насколько далеко они отошли от максимального состояния.

На примере Венгрии он сравнивает максимальное государство начала 50-хх гг. и реформируемое государство середины 80-х гг. В первом случае анализируется степень государственного контроля в пике бюрократической централизации и показывается сфера, остававшаяся для индивидуального выбора. Во втором - личная свобода в пике децентрализации и сохраняющиеся бюрократические ограничения. В центре внимания - разные элементы индивидуальной экономической свободы: собственность и предпринимательство, выбор профессии, места работы (первой работы и перемена работы), увеличение времени работы и др., потребительский выбор товаров и услуг (питание и другие товары, жилище, транспорт и связь, медицинское обслуживание, забота о детях, отдых и путешествия), семейные сбережения и инвестирование [Корнаи, С. 412-422].

Сравнительный эмпирический анализ, а также обобщение опыта других реформирующихся стран показал, что максимальное государство не является необратимым или конечным состоянием. Это опровергает сделанное полстолетия назад Ф. Хайеком предположение о том, что достижение критической точки централизации делает невозможным движение в обратную сторону, что это “улица с односторонним движением”; что централизация и даже незначительное урезание личной свободы ставят общество на скользкий склон, ведущий к полной этатизации. “Дорога …между минимальным и максимальным государством, - заключает Я. Корнаи, - является, очевидно, двусторонней, и на ней можно наблюдать большое разнообразие движений: медленное развитие в одном направлении, которое останавливается на определенном месте, чередуясь с движениями взад и вперед, и становится почти циклическим, и так далее … Многие специалисты по социалистической экономике, включая меня, предполагают, что, по всей вероятности, некоторая комбинация государственного контроля и личной свободы будет эволюционировать где-то на полпути между максимальным и минимальным государствами. Мы называем это промежуточным государством” [Корнаи, С. 595].

По Я.Корнаи, с понятием промежуточного государства не следует связывать какие-либо представления об оптимальности. Он использует понятие оправданное промежуточное государство для такого состояния, при котором активность государства ограничена выполнением, по крайней мере, одной из трех функций: 1) активная правительственная макрополитика, необходимая для стабилизации, обеспечения полной занятости и сбалансированных экономических отношений с внешним миром; 2) правительственная деятельность, требующаяся для преодоления негативных внешних эффектов и обеспечения соответствующего предложения общественных благ; 3) правительственное перераспределение дохода, предусмотренное на основании социальной справедливости и для поддержки бедных и слабых [Корнаи, С. 595-596].

Реформы необязательно увенчаются возникновением оправданного промежуточного государства. Скорее всего, это будет произвольное промежуточное государство, которое сохранит правительственную деятельность, не нужную для выполнения трех оправданных функций, в то время как какие-то из этих функций так и останутся частично или полностью нереализованными. Такое государство будет результатом множества факторов: “близоруких политических противоборств, давлений и контрдавлений, нововведений и инерции, а также компромиссов между стремлением к свободе и соблазном ее ограничения” [Корнаи, С. 596]. В реформируемых странах есть мощные силы, пытающиеся возвратить максимальное государство и лишить индивида свободного выбора во многих экономических сферах. Но существуют и противоположные тенденции, направленные к промежуточному государству. Результат разного рода тенденций будет зависеть от соотношения сил разных групп и от многих других (в том числе и непредсказуемых) факторов.

Насколько же концепция промежуточного государства Я.Корнаи важна с точки зрения задач нашего исследования? Ее несомненная важность видится прежде всего в том, что она посвящена изучению одного из важнейших видов свободы - свободы экономической. Во-вторых, она базируется на детальном анализе прежде всего внешних аспектов и ограничителей экономической свободы, которые задают пространство возможного выбора для индивида (на практике оно может оказаться как востребованным, так и невостребованным, здесь акцентируется сам факт наличия возможности). В-третьих, важным достоинством данной концепции является ее эмпирический статус. И, наконец, в-четвертых, она вплотную подводит к необходимости перевода анализа на уровень групп, различающихся динамикой свободы за годы реформ, соотношением между значимыми приобретениями и потерями.

Все эти обстоятельства позволяют сделать вывод о том, что эта концепция отвечает требованиям нашего проблемного поля, пожалуй, в большей степени, чем остальные. Но и она больше подтверждает его актуальность, чем дает ответы на поставленные вопросы о механизмах и тенденциях трансформации свободы на разных уровнях социальной реальности в условиях современных реформ. Это происходит прежде всего потому, что в центре внимания Я.Корнаи - преимущественно внешние аспекты свободы. Между тем такой подход существенно усекает проблему свободы, что видно хотя бы из следующего примера. Тот факт, что индивиды стали платить за образование или медицинское обслуживание, как только появились соответствующие услуги, интерпретируется Я.Корнаи как показатель скрытого спроса на право свободного выбора в этих сферах - спроса, который нельзя было реализовать в дореформенный период (по крайней мере, легитимно). Между тем, если принять во внимание внутренние аспекты свободы, тот же самый факт может указывать не только на расширение индивидуальной свободы, но и на ее уменьшение. Обращение к платным медицинским услугам может быть не добровольным, а вынужденным, оно может указывать на отсутствие выбора между платным и бесплатным медицинским обслуживанием - в связи с полной утерей индивидом права на бесплатные медицинские услуги по ряду позиций за годы реформ. Проникновение платных медицинских услуг в государственные лечебные учреждения (в том числе и в связи с вынужденным нарушением закона о страховой медицине) еще более скрывает из виду тех, кто, несмотря на расширение выбора в сфере здравоохранения, вынужден вовсе воздержаться от обращения к врачу или нужного медицинского обследования и лечения, которое стало просто не по карману.

Кроме того, Я.Корнаи сосредоточил свое внимание лишь на экономической свободе, которая в системе разных видов свободы действительно занимает сегодня центральное место. Однако исключение из поля зрения других видов свободы не только затрудняет понимание траектории индивидуальной свободы ряда социальных групп, но и препятствует осмыслению перспектив современного трансформационного процесса в целом. Да и “распределение” новой экономической свободы между разными социальными группами также осталось невыясненным.

* * *

Таким образом, мы должны признать, что ставшие классическими концепции свободы, базируясь на разных дисциплинарных подходах, приводят к прямо противоположным результатам, к взаимоисключающим решениям вопроса о взаимосвязи между индивидуальной и социетальной свободами. Так, согласно либеральным концепциям свободы (как классическим, так и новым), требованиям индивидуальной свободы в наибольшей степени отвечает экономический и политический либерализм. Между тем, социально-психологическая концепция “бегства от свободы” констатирует, что либерализм вовсе не решает проблему индивидуальной свободы. Эта концепция призывает, сохранив завоевания современной демократии, заменить нерациональную бесплановую экономику рациональной плановой, то есть перейти к демократическому социализму. Критическая теория “одномерного человека” пронизана сомнением в возможности изменения современной цивилизации и содержит “Великий Отказ” как от социализма, так и от капитализма.

В чем же тогда состоит конструктивная роль этих концепций “здесь и сейчас”? Прежде всего, - повторю еще раз, - в том, что они вплотную подводят к выводу о том, что в каждом обществе проблема свободы, равно как и проблема взаимосвязи между разными ее уровнями, имеет свое содержание. И эти проблемы необходимо выявлять и изучать в терминах не чужого, а данного общества.

Разумеется, некоторые из описанных в данных (“западных”) концепциях процессов, какие-то из вскрытых в них взаимосвязей в той или иной степени присутствуют в современных трансформационных процессах в посткоммунистических обществах и достаточно актуальны для их осмысления. Например, как для развитых “западных” обществ, так и для обществ, осуществляющих либеральные реформы, актуальна задача поиска “исторической меры” между либерализацией институтов и государственной властью, что ставится во главу угла в либеральных концепциях свободы. В тех и других обществах имеют место авторитарные, разрушительные и конформистские тенденции “бегства от свободы”, исследуемые социально-психологическими концепциями и т.д. В этом смысле каждая из концепций свободы, изучая свой пласт проблемы, несомненно, может внести вклад не только в осмысление западного общества, но и в углубление понимания трансформации свободы в реформируемых обществах. А совокупность этих концепций, несмотря на альтернативность предлагаемых ими решений, может стать хорошим стартом для разработки целостной теории свободы в меняющемся обществе.

Вместе с тем необходимо констатировать и то, что ни одна из представленных современных концепций свободы всецело или хотя бы более или менее удовлетворительно не отвечает требованиям нашего проблемного поля. Вскрываемые ими взаимосвязи либо не исчерпывают проблемы свободы “здесь и сейчас”, либо не являются главенствующими, либо вообще лежат за пределами актуального жизненного пространства большинства россиян. Это еще раз подчеркивает актуальность разработки специальной концепции, позволяющей понять закономерности трансформации свободы в реформируемом обществе в терминах и проблемах данного общества.

По моему убеждению, такая концепция может быть разработана в рамках только одной науки - социологии, обладающей требуемыми для этого подходами, методами, потенциалом. Именно социология открывает новые перспективы анализа феномена свободы, для которых, казалось, уже нет оснований, если судить по генеральным идеям Э.Фромма и Г.Маркузе - амбивалентности свободы для человека и ложности потребностей, лежащих в основе “свободного” выбора. Какое же новое слово может сказать социология о феномене свободы - проблеме, при обсуждении которой, как заметил Кондильяк, “множество перьев было исписано, казалось лишь для того, чтобы ее еще больше затемнить” [Э. Кондильяк, С.166]?