Основные закономерности трансформации ограничителей свободы в меняющемся обществе. Феномен метаморфозы дореформенных ограничителей свободы

Какие же выводы можно сделать исходя из всего сказанного выше о трансформации ограничителей индивидуальной свободы при переходе от одной общественной системы к другой или при кардинальных изменениях в рамках одной и то же общественной системы? Назову пять основных закономерностей этого процесса.

1. Расширяется спектр ограничителей свободы. В периоды смены типа экономической и социальной системы в течение какого-то времени всегда соседствуют ограничители новые и старые, постоянные и временные, естественные и искусственные, реальные и мнимые (ложные) и др. Так, мы видели, что новые ограничения (например, невыплата заработной платы, сильно возросшие цены на товары первой необходимости, безработица, нестабильность и низкая безопасность жизни, открытые национальные конфликты, и др.) сочетаются с ограничениями, унаследованными от прошлого (например, жилищными и миграционными), которые, воспроизводясь преимущественно на экономической основе, для большинства населения стали менее преодолимыми, чем при административно-командной системе (по крайней мере, пока).

Временные препоны переходного периода (структурная перестройка и разрушительные тенденции в экономике, отсутствие навыков действия в новых условиях, как у руководителей разного уровня, так и у рядовых, слабость институциональных механизмов защиты интересов как “сильных”, так и “слабых” групп, и др.) часто воспринимаются населением как ограничители, присущие новой системе как таковой. В переходные периоды неизбежно увеличивается и число мнимых ограничителей, меняются моральные, интенсифицируется “обмен” между неосознаваемыми и осознаваемыми ограничителями. Переплетаясь, разные виды ограничителей свободы в переходных и нестабильных обществах гораздо чаще усиливают друг друга, чем ослабляют.

2. Изменяется качественный состав ограничителей свободы, что связано как с объективными причинами (например, с курсом на формирование рынка как базового экономического института, что сопряжено с ростом безработицы, социального расслоения и др.), так и с субъективными (трансформацией в восприятии старых и новых ограничителей свободы). Причем сравнение силы ограничителей далеко не всегда складывается в пользу нового.

Так, почти 40% сельских жителей, когда их просили вспомнить внешние, не зависящие от них обстоятельства, которые в дореформенный период не давали им жить так, как им хотелось бы, ответили, что тогда вообще не ощущали особых ограничений: жили, мол, как хотели, не то, что сейчас. “Нормально все было, выходили из положения”, “ограничений не чувствовал”, “никакого ущемления свободы я не ощущала и вспоминаю те времена, как сон”, “до реформ я считал себя относительно свободным человеком, а что я не смог себе позволить раньше, сейчас тем более не смогу себе позволить”, - вот наиболее типичные ответы респондентов из этой группы.

Даже такой повсеместный феномен, как дефицит товаров, “пустые прилавки” и бесконечные очереди в магазинах, сегодня называют ограничителем прежней жизни лишь 29% сельских жителей. Некогда проблемную узость выбора профессий и мест работы на селе сегодня признают таковой лишь 4% респондентов; а ставшая в свое время одним из основных аргументов необходимости перестройки несправедливость распределения дефицитных благ, неоправданные привилегии власть имущих и их окружения, сегодня считают ограничителем своей жизни при административно-командной системе лишь 24% респондентов.

Эта метаморфоза в восприятии ограничителей “административно-командной” свободы связана не только (и не столько) со свойственной людям идеализацией прошлого или идеологическими привязанностями. Она в значительной степени вызвана реальным сужением значимых жизненных возможностей за годы реформ в связи с тем, что для больших групп российского общества новые ограничители свободы оказались более сильными, чем прежние, “административно-командные”. Как заключил один из респондентов: “По сравнению с тем, как мы сейчас живем, все затмилось, что было там плохого”. Сегодня многим сельским жителям (68%) недоступна даже прежняя ограниченная свобода потребительского поведения; ценностью стала не привлекательная, а просто оплачиваемая работа (66%); различия между власть имущими и рядовыми гражданами в возможностях жить лучше, по мнению 71% респондентов, еще более увеличились, а “социальная немота” сменилась “социальной глухотой”: можно говорить что угодно, можно критиковать кого угодно, но никто к этому не прислушивается (29%).

Значимые возможности жителей крупного города снизились в меньшей степени, чем в селе. Современные трудности и лишения не были здесь столь сильными, чтобы затмить недостатки прежней жизни, поэтому горожане дают более взвешенные оценки старым ограничителям свободы по сравнению с новыми. В частности, на “пустые прилавки”, дефицит продовольственных и промышленных товаров, очереди как ограничитель дореформенной свободы указывают 53% респондентов, на невозможность работать в двух местах без особого разрешения - 16%, а на социальную несправедливость в распределении дефицитных благ, неоправданные привилегии власть имущих - 40%. И только 16% горожан с позиции сегодняшнего дня утверждают, что в дореформенный период не ощущали особых ограничений и жили, как хотели.

3. Меняется относительная значимость, иерархия ограничителей свободы: ведущую роль (с большим отрывом) сегодня играют ограничители материальные (на них указали 70-78% респондентов) и трудовые (55-61%). Обнищание больших групп населения значительно сузило доступное пространство значимых жизненных возможностей (потребительских, образовательных, миграционных и пр.), а усиление препон в сфере занятости еще более “цементирует” ситуацию. В таких условиях происходящее в ходе реформ ослабление ограничений политической или гражданско-правовой свободы в большинстве случаев менее значимо (или незначимо совсем), а потому остается незамеченным или невостребованным.

4. Возрастают усилия большинства индивидов, предпринимаемые с целью преодоления ограничителей их свободы. Многие стали больше трудиться на основной или дополнительной работе, а также в личном подсобном хозяйстве, на садово-огородном участке (глава 6). Большинство респондентов пытаются самостоятельно решать свои проблемы (доступными им формальными и неформальными способами), перестав рассчитывать на участие властей даже тогда, когда решение проблемы - в компетенции последних. Так или иначе, для абсолютного большинства сельских респондентов (74%) и весьма многочисленной части городских (35%) преодолевать современные ограничители индивидуальной свободы стало труднее, чем дореформенные. Еще 7% в селе и 27% в городе находят и те, и другие ограничители одинаково трудно преодолимыми. Более легкими современные ограничители свободы считают 14% селян и 19% горожан трудоспособного возраста.

5. Разные социальные группы сталкиваются в значимом социальном пространстве с разными ограничителями свободы, имеют разный доступ к тем или иным способам их преодоления, а также разные возможности конструктивной адаптации к тем ограничениям, которые преодолеть невозможно. Эти различия становятся дополнительным фактором социальных неравенств в меняющемся обществе (между городом и селом, руководителями и рядовыми и др.)

В целом 84% трудоспособных жителей сел и малых городов и 60% трудоспособных жителей крупного города указали, что за годы реформ жизненных препятствий, которые преодолеть (пока) не под силу, стало больше. Тем более, что большие группы индивидов столкнулись с новой системой ограничителей свободы в условиях, когда их материальное положение было существенно подорвано самими же властями (утрата сбережений на входе в реформы, задержки с выплатой заработной платы от полугода до 2-3 лет, невыполнение государством своих обязательств за сданную продукцию, трудности получения кредитов и пр.).

* * *

Анализ структуры современных ограничителей свободы показывает, что расширение их спектра в условиях смены типа общественной системы, в принципе, неизбежно: оно произошло бы при любой политике глубинного реформирования. Однако при современных реформах многие ограничители свободы были усилены искусственно. Их могло бы не быть или они были бы не столь сильными при реализации иной тактики социально-экономических преобразований, иной стратегии расширения свободы и социальной защиты как слабых, так и сильных общественных групп в условиях реформ, более активной роли государства.

Речь идет как о приоритетах государства в структурной, инвестиционной и правовой политике, так и о его роли в области убеждения-разъяснения. Ведь преодолевать сложный клубок прежних, новых и “переходных” ограничителей свободы или как-то адаптироваться к ним приходится индивидам, знающим об обществе “рынка и демократии” лишь понаслышке или вообще не знающим о нем ничего; индивидам, социализировавшимся в прежних условиях, когда востребовались другие личные качества, усваивались иные способы решения проблем.

В наших условиях большие группы людей, оказавшихся не по своей воле в незнакомом жизненном пространстве, почувствовали бы себя более спокойно и уверенно, если бы им постоянно разъяснялись “новые правила игры” (как лучше себя вести в той или иной ситуации, что нужно делать в тех или иных условиях), постоянно демонстрировался положительный опыт тех, кто уже попробовал себя в новых условиях. Как справедливо заметил Людвиг фон Мизес: “ Тот, кто хочет, изменить своих соотечественников, должен прибегнуть к убеждению. Это единственный демократический способ добиться изменений...” [Л. фон Мизес, С.27].

В определенных условиях механизм убеждения-разъяснения может играть огромную роль: не случайно психологическому аспекту придавал такое значение Людвиг Эрхард при реализации своей программы перехода от принудительно направляемого хозяйства к рыночному в послевоенной Германии. “Психологический поход”, получивший в Германии название “душевного массажа”, Эрхард рассматривал как необходимый метод экономической политики. По собственному признанию, иногда он “посвящал многие месяцы тому, чтобы добиться правильного понимания населением экономического положения и целей экономической политики” [Л. Эрхард, С. 254]; постоянно разъяснял населению на конкретных жизненных примерах внутренние законы рыночного хозяйства, будь то антикартельная политика или взаимосвязи между ростом цен и заработной платы или что-то еще (“Я буквально изъездил всю страну, чтобы разъяснить эти элементарные истины даже самым простодушным людям”). И, разумеется, он постоянно следил за реакцией населения на различные явления хозяйственной жизни, учитывая эту реакцию в своей политико-экономической деятельности.

Конечно, при любых условиях все равно останется много людей, которые будут противиться новому. Да и наивно было бы думать, что убеждение или разъяснение - панацея от всех бед переходного периода. Хотелось лишь подчеркнуть, что, коль скоро ставится задача перехода к более свободному обществу, механизм убеждения-разъяснения обладает безусловным преимуществом перед механизмом принуждения. Его использование могло бы позволить части населения встретиться с меньшим числом ограничителей свободы и более успешно адаптироваться к новым условиям.

Но одного только убеждения-разъяснения, разумеется, не достаточно: “Мало смысла обращаться к людям с призывами, если они склонны думать, что от них требуются жертвы лишь в угоду данному министру или правительству...Нужно апеллировать к представлению о выгоде и к личному интересу хозяйствующего человека” [Л. Эрхард, С.224]. Одно дело, когда люди “знают, за что они терпят все эти невзгоды и лишения” и постепенно начинают ощущать на себе положительное воздействие выздоравливающей экономики. Другое дело, когда они не знают, ради чего страдают, когда отечественная экономика продолжает разрушаться и становиться все более примитивной, а ее воздействие на жизнь людей - все менее благоприятным.

Так или иначе, одна из причин расширения самостоятельности, с одной стороны, и уменьшения уровня свободы, с другой, состоит в расширении круга ограничителей свободы, которые индивиды, включающиеся в самостоятельные социальные действия, не могут преодолеть или преодолевают с б`ольшими усилиями и потерями, чем прежде. В той степени, в какой нарастание числа ограничителей свободы в современных условиях закономерно (или рукотворно), закономерен (или устраним) и разрыв между динамикой самостоятельности и динамикой свободы, вплоть до их разнонаправленного движения.

В сложившихся условиях однонаправленность динамики самостоятельности и свободы проявляется чаще всего тогда, когда первая представляет собой важнейшую жизненную ценность и цель социальных субъектов, а не способ достижения других более значимых целей; когда ради обретения большей самостоятельности люди готовы на определенные потери, на новые ограничители и новые усилия по их преодолению. Такое мнение можно слышать от представителей творческих профессий: “Я стал независим от ряда социальных гарантий, от спокойного сна, иными словами, от уверенности в будущем. В обмен я получил свободу, или зависимость от самого себя. И я не променяю ее ни на что”. Но таких людей меньшинство.

На данном этапе общественного реформирования рост самостоятельных действий у многочисленных групп происходил не благодаря ослаблению административно-командных ограничителей их свободы, а из-за исчезновения прежних жизненных опор, т.е. был преимущественно вынужденным, а не добровольным (57 против 25%). Эта “самодеятельная повседневность” в более ограниченном жизненном пространстве лишь формально совпадает с самостоятельностью (как действиями по собственной инициативе и на основе собственных сил). По существу это не самостоятельность, ибо она не способствует раскрытию индивидуальности, обретению статуса “хозяина своей судьбы”, а напротив, часто сопряжена с потерей этого статуса, ощущением брошенности на произвол судьбы в ставшем внезапно таким чуждым мире, где каждый сам за себя и где каждый выживает как может.

В принципе не исключено, что даже эта - пусть первоначально вынужденная и “искаженная” - самостоятельность со временем в конце концов приведет к подлинному росту индивидуальной свободы. Но произойдет ли при этом интернализация западной социетальной свободы или установится какой-то иной тип институционально-правовой (или неправовой) свободы, будет зависеть от того, какие типы социальных взаимодействий институционализируются “под шапкой” современных ограничителей индивидуальной свободы, а значит, какие типы социальных отношений будут в дальнейшем доминировать. Ибо тот или иной ограничитель индивидуальной свободы в каждый момент времени, чаще всего, отражает соотношение сил между более сильными и более слабыми в данном отношении группами, как правило, характеризует непреодоленные и нежелательные для индивидов социальные зависимости. Постоянное воспроизводство того или иного ограничителя свободы само по себе указывает на то, что определяющие его социальные взаимодействия становятся устойчивым элементом новой системы социальных отношений.

В этой связи бросаются в глаза две характерные особенности современной системы ограничителей индивидуальной свободы: во-первых, доминирование вертикальной составляющей, основанной (прямо или косвенно) на отношениях господства-подчинения, и, во-вторых, доминирование неправового социального пространства, где реализуются и еще более усиливаются ограничители свободы всех видов, включая и вертикальные. Об усилении вертикальных ограничителей свободы, отражающем рост зависимости “рядовых” индивидов от разного рода властей, уже говорилось достаточно подробно. Новые аспекты этих взаимодействий вскрывает феномен неправовой свободы, анализируемый в следующей главе.