Многополярность

Концепции многополярности в принципе не новы для теории международных отношений. Однако в их современном виде возрождение идей многополярности миропорядка было во многом обусловлено обострением кризисных явлений в социально-экономической и политической жизни в странах Запада и, прежде всего в США, в начале-середине 70-х гг. прошлого века. Широкое распространение подобные подходы получили в связи с казавшимся необратимым “упадком” США и опережающим ростом мощи альтернативных центров силы, как на Западе, так и на Востоке. В ситуации финансового кризиса (крушение Бреттон-Вудской системы), нефтяного шока (резкого повышения цен на нефть, вызванного в основном действиями арабских стран-членов ОПЕК) и очевидного внешнеполитического фиаско США во Вьетнаме, западные авторы нередко склонялись к пессимистичным оценкам лидирующей роли США в “свободном мире”. Одновременно концепция многополюсного миропорядка рассматривалась в качестве альтернативы биполярной структуре международных отношений, уже не в полной мере соответствовавшей изменяющимся экономическим и политическим реалиям.

Сторонники концепции отмечали тенденции к диверсификации параметров мощи тех или иных государств и возникновение новых “центров силы” на мировой арене. В первую очередь их внимание приковывали процесс экономической и политической интеграции в рамках ЕЭС, беспрецедентно быстрый рост экономики Японии (т.н. “японское экономическое чудо”) и появление на мировой арене “китайского фактора”. Все перечисленные явления стали интерпретироваться приверженцами концепции многополярности в качестве симптомов необратимого процесса “диффузии биполярности” и образования “альтернативных центров силы”. В этот же период наметились и первые попытки аналитического расчленения общей геополитической ситуации на несколько относительно независимых областей (прежде всего - экономической и военно-политической) с последующим выявлением распределения сил в рамках каждой из них. В целом многополюсный миропорядок, по мнению сторонников данной концептуализации проблематики международных отношений, должен был поддерживаться благодаря относительному балансу мощи основных держав, каждая из которых ни при каких обстоятельствах не могла навязать свою волю всем остальным. В частности, Г.Киссинджером в то время была предложена концепция “пятиполярности”, т.е. рассмотрения в качестве основных игроков на мировой арене 5 ведущих центров силы - США, СССР, объединенной Европы, Японии и Китая.

Между тем наибольшее распространение концепции многополярности получили уже в 90-е гг., прежде всего в странах, переживших в этот период значительную трансформацию своего международного статуса и оказавшихся в самом центре буквально тектонических геополитических подвижек в Евразии (прежде всего в России, Индии и Китае). Кроме того, в этом ключе анализируют происходящие в мире перемены авторы, разочаровавшиеся в возможностях быстрой вестернизации, относительно безболезненной модернизации и необратимой демократизации стран т.н. второго и третьего миров (достаточно упомянуть здесь концепцию столкновения цивилизаций С.Хантингтона[17], воспринятую целым рядом отечественных и зарубежных авторов как своего рода новое слово в осмыслении тенденций развития международных отношений). Было бы абсолютно некорректно утверждать, что широкая поддержка в России концепции многополюсного мира выступает только неким идеологическим противовесом претензиям США на глобальную монополию в XXI веке. При всей стохастичности мировых политических процессов, относительной внутриполитической нестабильности и высокой амплитуде колебаний в темпах экономического развития отдельных стран, оценка экономического и военно-политического потенциала государств мира все-таки поддается средне- и долгосрочному прогнозированию с приемлемым диапазоном погрешности. Судя по прогнозируемым тенденциям экономического и военного развития, структура “униполя” (в терминологии А.Страусса, З.Бжезинского и др. активных популяризаторов идей американского доминирования в грядущем столетии) едва ли возможна в обозримой перспективе. Еще менее вероятна она с учетом т.н. “моральных ресурсов” внешней политики США. В этом смысле сомнения отечественных исследователей в релевантности предлагаемых целым рядом западных авторов моделей вполне обоснованы. Другое дело, что притязания России на роль полюса в рамках этого нового многополярного миропорядка не всегда достаточно убедительны.

Как отмечают сторонники концепции многополярности, новый многополярный и многомерный мир, где может найти себе достойное место для самовыражения и самореализации, выбрать собственный путь развития каждый народ, каждая страна, каждый отдельно взятый человек находится в процессе формирования. Этот мир предполагает национально-государственный, расово-этнический, социально-экономический, социокультурный, религиозный, политический и иные формы плюрализма.

При биполярном миропорядке границы между двумя блоками или полюсами были четкими, жесткими, непроницаемыми. Противостояние, как писал Д.Проэктор, "было ясно и просто: вот враг, вот мы, а вот "граница двух миров", по обе стороны которой стоят войсковые армады, которые не двинутся друг на друга. И вдруг все изменилось. Безопасность распалась на мозаику постоянно меняющихся размытых конфликтов и войн, возникающих нежданно чуть ли не повсюду. Внутри государств и вовне".

Границы, отделяющие блоки, союзы, регионы, стали более открытыми, гибкими и, поэтому, более проницаемыми. В первом случае существовал ясно очерченный стратегический императив, основанный на балансе сил и взаимного страха. Во второй ситуации такой императив, во всяком случае в ясно сформулированной форме отсутствует.

В силу того, что жесткость международных структур послевоенных десятилетий сменилась их подвижностью, определенность уступила место неопределенности, источник власти и влияния как бы размывается, становится анонимным. В результате оказывается проблематичной четкая и недвусмысленная идентификация источника угрозы, ее ассоциации с конкретной страной или группой стран.

В современных условиях многомерность и многополярность охватывает все многообразие глобальных изменений. В их рамках важнейшие, если не все, составляющие мирового сообщества взаимодействуют и конфликтуют друг с другом для реализации своих интересов. Глубинные процессы трансформации, подавляющие общепринятые структуры, отношения, правила игры, усиливающаяся взаимосвязь между странами и народами, государствами и негосударственными акторами ведут, по мнению сторонников концепции многополярности, к такой степени децентрализации, что практически сводят к нулю или, во всяком случае, незначительной величине способность какого-либо одного актора в отдельности контролировать происходящие в мире события.

Как отмечал Дж.Розенау, японские фирмы могут главенствовать в электронных отраслях промышленности, исламские фундаменталисты могут контролировать политику тех или иных регионов, Нью-Йорк диктовать условия финансовому миру, сверхдержавы могут пользоваться непропорционально большим, по сравнению с другими странами, влиянием в силу обладания мощными военными арсеналами и значительным экономическим потенциалом, англоязычные страны - доминировать в информационном секторе в силу широкого распространения английского языка во всем мире. Однако влияние каждого из этих факторов ограничено определенной сферой и, поэтому, его невозможно конвертировать в гегемонию в мировом масштабе. К лучшему или худшему, похоже, что гегемонистские державы и навязываемая ими стабильность становятся реликтами прошлого, артефактами истории международных отношений, которым пришел конец с началом глобальной неопределенности и неустойчивости на исходе ХХ в.

В полицентрическом миропорядке отношения между многочисленными акторами в большей степени, чем раньше, устанавливаются по конкретным случаям и, поэтому, в большей мере подвержены изменениям. Они менее симметричны и слабее сдерживаются властными прерогативами, официальными инстанциями и институтами. Часть акторов при определенных условиях даже могут обойти требования национальных государств.

В целом, складывается ситуация, характеризующаяся неустойчивостью и неравновесностью. Такую ситуацию Дж.Розенау определил в качестве “состояния турбулентности”. При этом сами понятия неустойчивости и нестабильности необходимо освободить от однозначно негативных коннотаций. В конце концов, они являются такими же составляющими окружающего нас мира, как и стабильность, устойчивость и равновесие. Кроме того, они обеспечивают высокий динамизм мировых процессов, который, в свою очередь, стимулирует эволюцию и трансформации как субъектов этих процессов, так и системы международных отношений в целом. Иными словами, отражая происходящие в мире изменения, турбулентность сама способствует интенсификации происходящих изменений. Можно сказать, что турбулентность в мировой политике - это высокая сложность и высокий динамизм.

Происходит размывание единой оси мирового сообщества, равновеликое значение с точки значимости для мировых процессов приобретают разные в чем-то самостоятельные и взаимно соперничающие, а в чем-то взаимозависимые центры силы. Появление наднациональных субъектов в лице влиятельных международных объединений и организаций, например ТНК, если так можно выразиться переориентирует социально-политические и экономические процессы с сугубо географических или территориально-пространственных параметров, переводя их в некое "вне-географическое" измерение.

В рамках крупных интеграционных объединений или рядом с ними появляются более малочисленные группировки, такие как МЕРКОСУР, Андская группа и др. в Латинской Америке, разнообразные "треугольники роста" - Южнокитайская экономическая зона (КНР, Гонконг, Тайвань), "Золотой треугольник роста" (Индонезия, Малайзия, Сингапур) и т.п. - в Азии. В Восточно-азиатском регионе самостоятельное значение приобрели или приобретают парные связки великих держав: США-Япония, США-Китай, США-Россия, Япония-Китай, Япония-Россия, Россия-Китай.

Это, как отмечал К.Э.Сорокин, "не военно-политические коалиции недавнего прошлого, когда состав участников был жестко определен и какие-либо отношения с противной стороной квалифицировались как измена. Сегодня возможно, например, одновременное участие западноевропейских стран, как в ЕС, так и в НАТО, в которой привилегированное место занимают США - лидер соперничающей геополитической зоны НАФТА. Еще более парадоксальная ситуация складывается в ЮВА, где целые сектора национальных экономик (Малайзии, Индонезии) являются одновременно составной частью "Большой китайской экономики"”[18].

Речь, в сущности, идет о так называемой модели "открытого регионализма", которая особенно последовательно осуществляется в АТР. Ее суть состоит в сочетании развития кооперационных связей и снятия ограничений на движение товаров, капиталов и рабочей силы в пределах региона, постепенного объединения существующих субрегиональных группировок с соблюдением принципов ГАТТ/ВТО, принятием обязательств по отказу от протекционизма, стимулированием внерегиональных экономических связей.

При таком подходе страна-участница этих организаций не будет иметь каких-либо обязывающих их ограничений во внешнеэкономических связях с Европой, Ближним Востоком, Северной Америкой и другими регионами. Во исполнение этих принципов на IХ Генеральной конференции СТЭС в Сан-Франциско была принята декларация "Открытый регионализм: тихоокеанская модель для глобального экономического развития", которую подписала и Россия. Встреча членов АТЭС в Сеуле в мае 1993 г. также проходила под девизом "Открытый регионализм: новая основа для глобализма?" Как подчеркивал президент АТЭС Ку, участники этой встречи получили возможность "посмотреть, могут ли текущие тенденции в регионализме быть использованы в качестве стартовой площадки для создания мировой экономики без государственных границ".

Таким образом, многополярность в современных условиях приобретает новые измерения. Уже в конце 80-х, по мере ослабления жесткой структурированности биполярного мира и выдвижения на политическую авансцену новых субъектов действия в лице новых стран и целых регионов возникло осознание того, что традиционные биполярные модели миропорядка устарели и нуждаются в серьезной корректировке. В условиях развития военных и информационных технологий, крушения биполярности и трансформации основ международной системы, распространение элементов многополярности означает не просто утверждение новой геополитической реальности, обусловленной изменением баланса сил, сложившегося в предшествующие годы, не просто усложнение мировой геополитической структуры, связанное с усилением и увеличением числа региональных центров силы. Многополярность - это прежде всего кардинальная трансформация самой сути взаимоотношений как между отдельными центрами силы, так и внутри них. Взаимоотношения эти становятся более сложными и многомерными, причем устанавливаются они ad hoc, по ряду конкретных случаев и потому в гораздо большей степени подвержены изменениям, вариативны и ситуативны. Исчезают четкие конфронтационные границы. С одной стороны, возрастает количество факторов, определяющих мировую политику, причем очевидно менее выражено доминирование тех или иных ее аспектов (военных, пространственно-географических и т.п.). Происходит диверсификация интересов государств и негосударственных акторов мировой политики. В связи с сокращением возможностей по использованию традиционных силовых потенциалов развивается, по выражению Дж.Ная, “энтропия силы” великих держав[19]. Под влиянием всех этих процессов в современном мире происходит активное переосмысление параметров гегемонии и геополитической мощи, а именно, возрастает удельный вес новых, нетрадиционных параметров, таких как экономика и финансы, коммуникации и информационные системы, новейшие направления научно-технического развития и т.д.

В результате многополюсность означает не только наличие нескольких центров силы, но и своего рода отчетливую “многоярусность” миропорядка, где военная, политическая, экономическая, демографическая, информационная, технологическая и т.д. составляющие образуют самостоятельные поля взаимодействия, самостоятельные расклады сил, каждый из которых реально самоценен. В этом смысле понятие “взаимозависимость” из красивого эвфемизма, призванного прикрыть реальную одностороннюю зависимость большинства акторов на международной арене от нескольких ведущих игроков, наполняется новым смыслом, открывая новые возможности для малых стран, для создания сетевых связей, игнорирование значимости которых немыслимо и для ведущих мировых держав.

В наше время новый мировой порядок фактически еще только проходит период своего становления. Его контуры недостаточно четко определены. Или, скажем так, не вполне ясны перспективы обозначившихся контуров однополярности. Будет ли иметь место тенденция к их превращению в жесткий каркас однополярного миропорядка или возьмут верх тенденции дальнейшей плюрализации системы международных отношений? Ответ на данный вопрос невозможен без более пристального рассмотрения основных факторов, влияющих на определение параметров формирующегося миропорядка.