Международные отношения Средневековья.

 

Итак, отсчет средних веков традиционно начинается с 476 г. - с символического рубежа, разделившего античный мир и средневековье, даты падения Западной Римской империи, затопленной волнами нашествия варваров. Свержение Ромула Августула, последнего в западном мире прямого наследника римских цесарей, открыло долгое "тысячелетие средневековья".

В отношении источников, вещественных, письменных, этнографических история международных отношений средних веков изучена, в сравнении с античностью, гораздо более полно. И та целостная картина, насыщенная множеством выразительных подробностей, которая предстает со страниц источников, воссоздается усилиями исследователей-медиевистов позволяет утверждать, что основные закономерности, выделенные в истории международных отношений древнего мира, продолжали в средние века определять ход международной политики.

 

2.1.Основные особенности и хронология МО Средневековья

Прежде всего, следует сказать, что, как и в древности, в средние века, вплоть до эпохи великих географических открытий, до начала колониальной экспансии европейцев, в полной мере сохранял свою значимость фактор дискретности природной среды. Наиболее благоприятные для хозяйственной деятельности человека территории, освоенные с древности, сосуществуя на едином географическом пространстве, по-прежнему оставались самостоятельными и самодостаточными мирами, разделенными цепями гор, пустынями, океанами.

Более того, эпоха перехода к средневековью знала периоды, когда интенсивность контактов между макрорегионами значительно снижалась, и затем требовались столетия, чтобы вернуться к уровню политических и хозяйственных связей, достигнутых поздней античностью, а затем и превзойти его. Так, общемировым явлением исследователи называют натурализацию экономики, проявившуюся с III в. на территории Римской империи, в Южной Азии, в Китае. Натурализация хозяйства неизбежно влекла за собой упадок городов как центров ремесленного производства, перемещения их жителей в сельскую округу, подрыв товарно-денежного обращения, а вместе с ним и свертывание торговли, как внутренней, так и международной. Если не в целом, то, по крайней мере, на своей ранней стадии средневековое общество оказывалось, как правило, гораздо более автаркическим, провинциализированным, более закрытым для контактов с внешним миром, чем общество времен великих империй древности.

Новый Свет европейцам средневековья не был известен, сведения об Индии и Китае черпались преимущественно из работ античных авторов, знакомство с африканским континентом ограничивалось узкой полосой Северной Африки, включенной в состав ойкумены еще во времена Римской империи. Византия, гораздо более полно сохранив античное наследие и поддерживая обширные торговые связи на Западе и на Востоке, располагала о Западной Европе, о Древней Руси, Индии весьма достоверными сведениями, частью усвоенными позже арабскими авторами. Однако сколько бы точных географических описаний ни находили сегодня историки в арабских или европейских источниках, в реальном мире средневековья экономические, политические, культурные обмены не только между континентами, но и между крупными регионами в пределах одного континента осуществлялись редко и затрагивали узкие группы населения - купцов, воинов, миссионеров, паломников, доносивших до своих соотечественников полумифические рассказы о дальних землях.

Субсистемы международных отношений, сложившиеся в V-IV вв. до н.э. - середине V в. н.э. продолжали развиваться обособленно друг от друга. Это обстоятельство делает понятие центр-периферийных отношений неприменимым к ранжированию субсистем - с его помощью в истории международных отношений средних веков могут быть корректно проанализированы только закономерности взаимодействия между субъектами, составляющими единую субсистему.

В силу относительной изолированности макрорегионов их политическое и социально-экономическое развитие по-прежнему шло асинхронно. Единство исторического процесса проявлялось на уровне общих закономерностей, но русла событийных потоков внутри регионов очень редко соприкасались друг с другом. Самые драматические потрясения на одних территориях не нарушали хода исторического времени в других регионах. Зачастую вести о крушениях империй, о нашествиях кочевников, уносивших в небытие целые государства, о сменах династий, сопровождаемых длительными смутами, шли до сопредельных территорий десятилетиями и оставались на страницах исторических документов как глухие и отрывочные сведения, с трудом поддающиеся датировке и систематизации современными исследователями. Тенденция преодоления относительной изолированности макрорегионов и контуры единой системы международных отношений становятся видны не ранее чем к концу средних веков - началу нового времени.

Что касается остальных особенностей МО, рассмотренных в предыдущем разделе на материале древнего мира, то они, не изменившись качественно, приобрели в средние века свой колорит.

Во-первых, в сфере международных отношений по-прежнему продолжали действовать не только государственные образования, но и народы, пребывавшие на стадии потестарности. Средневековые летописи и хроники заполнены сообщениями о набегах кочевников, о разрушенных ими городах, бесчисленных жертвах и многолюдных полонах, о долгом запустении территорий, бывших некогда средоточием искусств и ремесел.

Историками давно отмечено, что как бы ни были внезапны для оседлого населения набеги степняков, какие бы ужасающие следы разрушения ни оставляли за собой кочевники, их натиск обычно возрастал вместе с упадком государственности народов, становящихся объектом нападения. Стагнирующая империя или погрязшее в междоусобных войнах государство своей слабостью активизировали, "притягивали" варваров. Неспособность империи к дальнейшему расширению создавала тот вакуум силы, который оборачивался переходом от наступательной политики к оборонительным войнам на своих рубежах, а вслед за ними и нашествиями извне. В качестве детали, характерной для отношений оседлых и кочевых народов в средние века, следует упомянуть примечательный штрих: в древнем мире сознание своего превосходства над варварской периферией вырабатывали культуры, сложившиеся в центрах мировых цивилизаций, тогда как кочевые народы не оставили источников, позволяющих предполагать иные мотивы военных набегов, кроме захвата добычи. Средневековье, по-прежнему сохраняя у наследников великих империй комплекс культурно-цивилизационного превосходства, дало такой своеобразный памятник идеологии кочевого экспансионизма, как "Яса" - обоснование права Чингис-хана и его наследников как избранников Вечного Неба быть властителями мира, свой миф превосходства завоевателя - кочевника, воина над оседлыми народами.

Огромное влияние на судьбы макрорегиональных систем Средиземноморья и Восточной Азии, на внешнюю политику Византии и Древней Руси оказали великое переселение народов (IV-VII вв.), монгольские завоевания (XIII в.), походы Тамерлана (XIV в.). Европа смогла окончательно обезопасить себя от вторжений кочевников только благодаря технологическому прорыву в военной области, производству огнестрельного оружия и созданию регулярных армий, что произошло на рубеже средневековья и нового времени. На Востоке, где фактор кочевой периферии служил одной из постоянных и главенствующих сил политического и социально-экономического развития общества - переселения турок-сельджуков, монголов, турок-османов и многих других кочевых племен - завоевания продолжались с убывающей интенсивностью также в позднее средневековье, а частью затрагивали и начало нового времени.

Вместе с тем в средние века становится иной сама государственность. Особенно заметную трансформацию претерпевает ее характер на Западе - именно с периода средневековья ускоряется расхождение исторического пути западного и восточного общества. Для Востока, не избежавшего в раннее средневековье роста сепаратизма знати, преобладающим все же остался тип централизованной государственности. Во многом доминирование государственного начала над частным объясняется генезисом имперских образований Востока, создававшихся в ходе завоеваний. В стремлении сохранить завоеванное и обеспечить свое социально-экономическое преобладание, иноэтническая элита полагалась, прежде всего, на внеэкономическое принуждение, на централизованный бюрократический аппарат, ограничивая в пользу государства права крупных землевладельцев.

Столь же жестко подавлялись проявления "городских вольностей". Автономия городов не стала на средневековом Востоке ни преобладающей, ни сколько-нибудь отчетливо заявившей о себе тенденцией. Напротив, структуры, в той или иной мере сходные с вольным городом средневекового Запада, составляли исключение, крайне редко вкрапленное в политическую и хозяйственную ткань восточного общества.

Весь процесс принятия внешнеполитических решений был сосредоточен в руках государя и узкого круга его доверенных советников. Право частной войны, обычное в международной практике средних веков на Западе, в условиях централизованной государственности на Востоке неизменно расценивалось как покушение на прерогативы государства и каралось центром.

Западное средневековье, в отличие от Востока, утрачивает традицию сильной центральной власти. Римская империя времен своего расцвета с ее совершенной системой административно-территориальной организации, высочайшим уровнем политической управляемости при широкой свободе местного самоуправления остается для Европы средних веков недостижимым образцом. Более или менее сопоставимая с достигнутой Римом мера политической консолидации крупных территориальных образований оказывается доступной европейским правителям только со становлением национальных государств и структур абсолютизма, хотя, надо признать, абсолютистские монархии все же проигрывали Риму по сравнительной эффективности системы власти, поскольку были вынуждены затрачивать огромные организационные ресурсы на поддержание жесткой административной централизации, тогда как вечный город обеспечивал полный политический контроль над провинциями и их безоговорочную лояльность, предоставляя текущее управление усмотрению местных властей.

Средние века дают в Европе широкое многообразие форм государственности: слабо консолидированных и непрочных империй раннего периода, городских коммун, сословно-представительных монархий. Общим вектором эволюции государственно-политических образований европейского средневековья было движение к политической и административной централизации, к формированию особой разновидности государственной организации - национальных государств, воспринимаемых в новое время в качестве идеального типа государственности как таковой.

Во-вторых, говоря о важнейших атрибутах современной государственности - суверенитете и территориальной целостности, следует констатировать, что в исчерпывающей совокупности своих смыслов суверенитет - это достояние нового времени, средневековье знало лишь его отдельные, пусть и необходимые составляющие.

Исторически понятие суверенитета развивалось в Европе в борьбе с концепцией двух мечей, исповедуемой римскими понтификами, и имело смысловой акцент независимости светской власти от власти церкви. Фактически самостоятельность национальной церкви от римской курии была обеспечена в ряде европейских стран уже в средние века. Так, во Франции в XIII в. столкновение интересов королевской власти и папского престола при Филиппе IV и Бонифации VIII завершилось Авиньонским пленением пап. Однако решение вопроса о верховенстве светской или духовной власти в пользу государства далеко не означало преодоление государственно-политического полицентризма средневекового общества с его тесной связью государственного и сеньориального права. Лишь абсолютизм окончательно подчинил крупных сеньоров, изгнав частное право из сферы политического управления, а Реформация дала обоснование идее абсолютной власти государства как власти публичной, свободной от патримониальной основы и следующей нормам естественного права.

Если же обратиться к внешнеполитическому аспекту суверенитета, неотделимому от территориальности, то очевидно, что реалии государства - монады, внутренне однородного в административно-территориальном отношении, имеющего устойчивые границы были чужды средневековой Европе так же, как и древнему миру. История межгосударственных отношений средних веков заполнена нескончаемой чередой территориальных переделов, войн, заканчивающихся очередной перекройкой границ, династических браков, заключаемых во имя приобретения новых владений, договоров о военно-политических союзах, о создании конфедеративных объединений. К последнего рода образованиям принадлежала, например, Швейцарская конфедерация, первоначально сформированная тремя горными кантонами как военно-политический союз для отпора австрийским Габсбургам.

Восток в средние века в силу доктринальных принципов распространенных здесь религий и учений - ислама, буддизма, индуизма, конфуцианства - был избавлен от конфликтов, подобных долгое время не стихавшей в Европе борьбе за инвеституру. Противостояние с возвышавшимися время от времени правителями областей или политическими притязаниями крупных землевладельцев также, в конечном счете, приносило перевес центральной власти. В этом смысле восточные владыки всегда выступали в качестве носителей суверенитета - верховной власти, ограниченной своего рода нормами естественного права, понимаемого как неуклонное следование мирской аскезе властителя, его долгу заботы о благе подданных, строго предписанному традицией.

Однако в своем территориальном аспекте и на Востоке суверенитет в его новоевропейском истолковании не был присущ государственным образованиям средневековья. Об этом свидетельствует неоднородность самих имперских структур в их административно-территориальном срезе: многие территории имели собственный административно-правовой статус, зависевший от конфессионального состава населения, истории вхождения в состав империи. Сопредельные земли, на которые прямо не распространялась юрисдикция имперского центра, как правило, находились в более или менее жесткой зависимости от могущественного соседа и были связаны определенными обязательствами перед ним: выплатой дани, предоставлением помощи в случае военного столкновения с третьей стороной или усмирения мятеже внутри страны. В результате создавались открытые системы без твердо фиксированных границ, простирающие свое влияние в тех пределах, что задавались ресурсным потенциалом имперского центра и обстановкой на его периферии, присутствием сильного соперника или, напротив, разобщенностью возможных врагов.

В-третьих, в средние века актуальность этнического компонента во внешней политики по-прежнему оставалась крайне незначительной, но зато мобилизующая сила конфессионального фактора неизмеримо возросла, что составляет одно из основных различий международных отношений древнего мира и средневековья.

Средневековые государственные образования в большинстве своем являлись полиэтническими. Как уже говорилось, на Востоке крупные государственно-политические объединения имперского типа повсеместно создавались на путях завоеваний, что имело своим следствием длительное, на протяжении многих поколений сохранение не только социально-экономических привилегий нового правящего слоя, но и его этнической обособленности. Скажем, по подсчетам историков в империи Северная Вэй - одном из государств, образованных на территории империи Хань, прекратившей свое существование в начале 3 в., этнические китайцы составляли в конце IV - начале V в. всего 2% столичной служилой знати, т.е. господствующий слой в столице практически полностью был сформирован табгачами, подчинившими себе иноэтническое население. Все последующее столетие занял двуединый процесс "китаизации" бывших кочевников, с одной стороны, и с другой - сближения социально-правового статуса автохтонного и пришлого населения, постепенного отхода от принципа этнической замкнутости правящей элиты, повышения в ней доли китайской аристократии.

Особым разнообразием этнического состава отличались т.н. степные империи, крайне неустойчивые образования, возникавшие в кратчайшие по историческим меркам сроки в результате очередной мощной вспышки кочевого экспансионизма, но редко переживавшие своих основателей. Как и государства, создаваемые вторжением кочевников в центры древних цивилизаций Восточной Азии, Ближнего и Среднего Востока, степные империи имели своей структурной характеристикой соединение социально-политической и этнической стратификации. Так, в Золотой Орде, самом крупном улусе распавшейся империи Чингис-хана, численно преобладающей группой полиэтнического по составу населения были не монголы, а половцы. В отличие от табгачей, правители Золотой Орды не пошли на включение автохтонной родовой аристократии в ряды господствующего слоя, а следовали политике поголовного истребления половецкой знати при сохранении жизни рядовым общинникам.

На Западе полиэтничность также принадлежала к постоянным социальным атрибутам средневековой государственности. IV-VII вв., эпоха великого переселения народов, став пиком миграционных потоков во всем Средиземноморском макрорегионе, отнюдь не положила окончание массовым перемещениям населения в Европе. Этнический ландшафт Европы приобрел устойчивые очертания, закрепленные и упорядоченные границами национальных государств, приблизительно к XV в., к концу средних веков. Далеко не случайно среди ключевых фигур, олицетворяющих средневековое общество, всегда присутствует пилигрим, путник как постоянное напоминание о дороге, об открытости пространства для дальних походов и перемещений, о мире паломников, миссионеров, купцов, ремесленников, идущих в поисках работы, бродячих школяров, кочевников, завоевателей, существующем рядом с миром оседлых земледельцев.

Варварские королевства начала средневековья, подобно империям Востока, на ранних этапах своей истории обнаруживали типичные черты этнической самоизоляции правящих кругов, причем на европейской почве завоеватели применяли те же основные стратегии формирования правящего слоя, что и кочевые племена Востока. Например, остготы, численность которых, по оценкам, не превышала 2% населения Италии, оставили римским землевладельцам большую часть их собственности, что открыло возможность быстрой ассимиляции римской и готской знати. А вот столетием позже в той же Италии уже новые властители, лангобарды, провели в свою пользу массированный передел земель, физически уничтожая бывших собственников.

Чрезвычайно разнородная фактура этнической ткани была свойственна государственным образованиям второй половины - конца раннего средневековья, достигавшим впечатляющих, но преходящих успехов в политическом объединении какого-либо региона - это империя Каролингов, Священная Римская империя X-XI вв., Великоморавская держава, Киевская Русь. В целом можно утверждать, что основой внутриполитической интеграции и важнейшим фактором внешней политики в средние века выступало не этническое, а конфессиональное начало. Это стало возможным с распространением монотеистических мировых религий, прежде всего, в случае Средиземноморской макрорегиональной системы, христианства и ислама.

В целом ряде государственных образований Европы христианизация осуществлялась как осознанная и последовательная политика, имевшая в качестве одной из своих приоритетных целей социальную консолидацию этнически разнородного населения. К наиболее известным примерам действенных усилий подобного рода причисляют обычно шаги Карла Великого по распространению христианства в пределах Франкской державы, где ни одна этническая группа не составляла большинства, его меры по созданию системы приходов, монастырских школ, скрипториев, по унификации обрядности на всей территории империи.

На землях за пределами бывшей римской ойкумены процесс образования и упрочения государственности, освоения внутренних районов шел рука об руку с принятием христианства, с обращением в христианскую веру язычников, включением этнически неоднородного населения окраин и глубинных внутренних территорий в сферу политического и культурного притяжения центра.

Во внешней политике конфессиональный фактор выступал в средние века поистине универсальным орудием, спектр применения которого был необъятен. На всем протяжении средневековья конфессиональные мотивы окрашивали большую часть военно-колонизационных начинаний европейских государств, в той или иной мере они присутствовали во многих войнах, определяли решение территориальных споров. Собственно говоря, в средние века политика, и внутренняя, и внешняя, неотделима от религии, и зачастую трудно с уверенностью заключить, когда религиозная экзальтация оборачивалась прагматизмом политика, а миссионерское рвение - подготовкой к политической и военной экспансии. Достаточно вспомнить, например, только один эпизод истории средневековой Франции, альбигойские войны, и сразу станет понятнее вся относительность границ между политикой и религией, международными отношениями и внутриполитической жизнью, когда речь идет о средних веках.

В крестовом походе, организованном в 1209 г. против альбигойцев с благословения папы Иннокентия III, соединились борьба церкви с ересью катаров и вальденсов, политика расширения королевского домена, начатая еще Людовиком VI, стремление укреплявшейся монархии к подчинению Юга, ограничению самостоятельности его городских коммун, к объединению Северной и Южной Франции, до этого времени развивавшихся практически автономно. Как и в других начинаниях крестоносцев, в походе 1209 г. и последующих военных кампаниях благочестивый порыв рыцарей укреплялся сведениями о сокровищах, накопленных в благодатном, цветущем крае и преумноженных южнофранцузскими городами, которые издавна участвовали в прибыльной средиземноморской торговле и сохранили с галло-римских времен ремесленные традиции, устои муниципального права.

Со своей стороны, цели альбигойцев, как присуще всем средневековым ересям, соединяли мотивы религиозного обновления с идеями имущественного равенства, что не помешало участию в движении знати, рассчитывавшей в случае успеха на отчуждение церковных владений и на сохранение экономической и политической независимости от Парижа. Таким образом, в альбигойских войнах одновременно столкнулись ортодоксальная доктрина средневекового католицизма с учением еретиков, институционализированная церковь со стихией народного религиозного движения, силы централизации с региональным партикуляризмом, тенденция к административно-политической унификации с многообразием сложившихся норм городского самоуправления, экономические интересы королевской казны и городского патрициата, бюргерства, притязания центра на исключительное право определения внешней политики с автономией богатых городских коммун, ориентированных, в отличие от Северной Франции, преимущественно на торговые и политические связи с Юго-Западной Европой. Заметим, единственное, что никоим образом не заявляло о себе в этом сложном сплаве религиозных, политических и экономических мотивов, внутриполитических и внешнеполитических расчетов - в нем отсутствовали элементы этнического противостояния, борьбы двух народностей - южнофранцузской и северофранцузской или, точнее сопротивления альбигойцев - южнофранцузского этноса - натиску крестоносцев, чье войско было традиционно смешанным по этническому составу, но включало немалое число северофранцузских рыцарей.

По существу именно конфессиональная общность сформировала в средние века сознание цивилизационного единства Европы, способствовала утверждению самой идеи Европы как преемницы античной культуры и оплота христианства. Ведь и античное наследие во многом было сохранено от забвения и утраты усилиями церкви, трудами выдающихся богословов средневековья. Особенно зримую роль конфессиональный фактор приобрел в таких внешнеполитических акциях, отмеченных в памяти европейцев в качестве ключевых событий истории, как крестовые походы, Реконкиста, борьба с Османской империей. Участие религиозной составляющей придавало всем международным конфликтам подобного рода особую ожесточенность, присущую столкновению базовых ценностей. Становление европейской макрорегиональной системы, ее выделение из Средиземноморской в качестве относительно самостоятельной территории на политической карте международных отношений средневековья осуществлялось вместе с христианизацией континента, с разделением Средиземноморского макрорегиона новыми границами, конфессиональными, ставшими и линиями внешнеполитических расколов.

Что касается методов ведения международных дел, то ранее средневековье унаследовало от античности многие нормы, выработанные ее внешнеполитической и дипломатической практикой, одновременно привнося собственные приемы и принципы, отвечающие политическим и правовым представлениям человека средневекового общества.

Повсеместно и повседневно применяемым средством обеспечения интересов во внутренней и внешней политике государственных образований средневековья выступала война. Знаменитый гоббсовский образ войны всех против всех еще в начале нового времени воспринимался в Европе отнюдь не как отвлеченное теоретическое построение или напрочь оторванная от жизни гипербола - в концепции английского мыслителя видели достоверное и детальное описание будней большинства европейцев. Вот почему современникам Гоббса фигура левиафана несла не страх потери свободы, а спасительную надежду на прекращение феодальных и религиозных войн, на избавление от хаоса безвластия.

В средние века, как и в древности, войны по-прежнему порождались стремлением к добыче, к расширению ресурсной базы сообщества, к колонизации новых территорий, необходимых для обеспечения средств к жизни численно возросшего населения. Однако феодальный строй имел черты, делавшие войну его структурной характеристикой. Речь идет о системе связывавших высшие сословия вассально-ленных отношений. Само существование феодальной иерархии требовало от сеньора постоянного приращения земельных владений и доходов как условия сохранения власти, а нормы майората давали в его распоряжение резерв сил, готовых присоединиться к любому завоевательному походу. Понятно, что никакие настоятельные призывы церкви к "божьему миру" не могли поставить преграду войнам, коренившимся в природе феодального общества, его социально-политической организации. Только укрепление королевской власти, успехи политической централизации освобождали общество от частных войн, от постоянно угрозы лишиться жизни, преследовавшей людей на протяжении всего средневековья, сулили горожанам защиту их собственности.

Конечно, внешнеполитическая активность государственных образований не исчерпывалась войнами - в ней находилось место ведению переговоров, направлению дипломатических миссий, заключению военно-политическим союзов. Как свидетельствуют источники, в период раннего средневековья сохранялся принцип неприкосновенности послов. И даже если он не всегда соблюдался, убийство посла или нанесение участникам посольства какого-либо ущерба расценивались как отступление от нормы и подлежали наказанию, что говорит о сохранении норм, выработанных античностью, для европейского макрорегиона - прежде всего Древним Римом.

В тех областях Европы, где государственность не опиралась на прочный субстрат римской государственно-правовой культуры, заимствование шло при посредничестве церкви, в Восточной Европе - через контакты с Византией. Однако особенно интенсивно усвоение римской внешнеполитической традиции осуществлялось правителями варварских королевств, поделивших между собой территорию бывшей Римской империи. Историки часто упоминают тот факт, что в остготском королевстве советником Теодориха по международным делам был Кассиодор, широко образованный римлянин, автор "Истории готов", сочинения, где немало страниц отводится рассмотрению основ международных отношений. Очень быстро новая варварская знать перенимала сложные формы дворцового церемониала поздней империи, в том числе организационные формы приема посольств, ведения переговоров, заключения соглашений, направления миссий в сопредельные страны.

Новыми аспектами урегулирования межгосударственных отношений, свойственными периоду средневековья, стала т.н. брачная дипломатия и обычай личных встреч правителей, высшей знати для урегулирования важнейших проблем внешней политики. Конечно, брачные союзы с давних пор служили традиционным средством реализации внешнеполитических целей, но в феодальном, в первую очередь раннем и зрелом феодальном обществе с очень зыбкой гранью между государственной и сеньориальной властью, между канцелярией двора и аппаратом правительства различного рода брачные комбинации приобрели совершенно особую значимость. Через заключение брачных союзов не только искались пути, скажем, к закреплению условий межгосударственного договора или подтверждались мирные намерения в отношениях между двумя странами, но и достигались цели иного плана, прежде всего связанные с территориальными приобретениями. Во времена, когда графства, герцогства и целые королевства давались в приданое, когда женитьба на дочери или сестре короля обеспечивала в споре о престолонаследии легитимность притязаний претендента на трон, когда династическая уния решала судьбы государств, трудно было ожидать, что брачная дипломатия не займет подобающее ей место в ряду самых распространенных и действенных методов внешнеполитической практики.

Другой формой межгосударственных отношений, заново усвоенной в период феодализма, следует назвать соглашения, заключаемые в результате личных договоренностей государей. Понятно, что во времена великих империй древности сама идея равного партнерства исключалась из системы взаимодействия империи с периферией, с "варварами". Очень характерно, что и в средние века Константинополь продолжал трактовать свою внешнюю политику как "науку об управлении варварами", а договоры с соседями, даже навязанные силой оружия "варваров", византийские дипломаты обычно оформляли как хрисовулы, императорские пожалования. Откупаясь от нападений и делая вынужденные уступки пограничным племенам, например, предоставляя им, как это было принято в поздней Римской империи, земли для поселения в качестве федератов, официальный Константинополь и образованной византийское общество рассматривали все внешнеполитические усилия империи в духе имперского ойкуменизма как столкновение цивилизации и варварства, что находило отражение в многочисленных византийских источниках того времени.

В античности единственную категорию государственных образований, широко практиковавших в отношениях друг с другом договорное урегулирование на сравнительно равноправной основе, составляли греческие полисы - политической мысли Древней Греции всегда было свойственно понимание единства эллинского мира как мира цивилизации в противостоянии с варварами, лишенными знания закона, а, следовательно, и свободы. Поэтому для греческой внешней политики существовали две качественно различные сферы: с одной стороны, отношения между полисами, с другой - с варварами, на которых смотрели как на источник постоянной угрозы и на потенциальных рабов, но никогда не воспринимали в качестве равноправных партнеров (Аристотель лаконично выразил суть воззрений греческого общества на мир, простирающийся за пределами эллинских городов-государств, словами "варвар и раб по природе одно и то же").

Европейское средневековье возвело новые опоры идеи равноправного сотрудничества в межгосударственных отношениях. Во-первых, правители варварских королевств раннего средневековья Западной Европе, князья Древней Руси во многом еще сохраняли черты мировоззрения военных вождей потестарного общества, и потому для них не существовало той пропасти, которая в глазах ромеев отделяла цивилизацию от варварского антимира. Это осознание равенства еще более укреплялось с принятием правителями варварских королевств крещения и вступлением их в круг христианских властителей.

Во-вторых, во главе новых самостоятельных владений, занимавших место непрочных, быстро распадающихся империй или крупных государств, нередко оказывались представители одной династии, связанные узами кровного родства. Скажем, во времена Киевской Руси на съездах князей в Любече (1097 г.), Витичеве (1100 г.) и Долобском поле (1107 г.) собирались не просто Рюриковичи, но и в большинстве своем наследники одной ветви княжеского рода Рюриковичей, потомки Ярослава Мудрого. Так что обращение "братья" звучало для прибывших на съезд князей далеко не только как стилистическая фигура.

Среди множества личных встреч и договоренностей, сведения о которых донесли до нас источники, в истории международных отношений средневековой Европы совершенно особо выделяется соглашение, заключенное в 843 г. в Вердене сыновьями Людовика Благочестивого. По Верденскому договору титул императора перешел к старшему сыну Людовика, Лотарю, получившему вместе с короной отца Италию и очень разнородную в этническом отношении территорию, протянутую узкой полосой через всю Европу с севера на юг. Следующий по возрасту наследник, Людовик, закрепил свою власть над Восточно-Франкским королевством, т.е. землями к востоку от Рейна. За младшим из братьев, Карлом, было признано право на области западнее Рейна - Западно-Франкское королевство. По всем тем последствиям, ближайшим и самым отдаленным, которыми соглашение потомков Карла Великого отозвалось в европейской истории, пожалуй, только провозглашенное в 395 г. решение о разделе Римской империи на Восточную и Западную части может быть поставлено вровень с Верденским договором.

И, в третьих, с формированием к концу средневековья концепции государственного суверенитета вполне закономерно утвердился принцип равенства глав государств как носителей высшей светской власти, держащих свои владения не по пожалованию церкви, а по воле Бога.

Признание этого принципа означало, что политическая мысль позднего средневековья вышла из замкнутого круга проблем, вокруг которых она непрестанно вращалась, вовлекая в противостояние теологов и легистов, представителей церковной и светской власти. В центре нескончаемых дебатов, как они определились в русле политико-правовой доктрины римско-католической церкви, стоял вопрос о пределах власти папы и императора, но в сферу полемики была также вовлечена первоначально более частная для средневекового мышления концепция правомерности подчинения светских владык, королей, императору, их вассалитета по отношению к наследнику римских кесарей.

Всепоглощающая сила идеи империи, владевшей средневековым обществом, находит свое объяснение в свойственном поздней античности отождествлении империи с цивилизацией per se, имперского порядка - с единственно возможным способом поддержания длительного и прочного мира как необходимого условия жизнедеятельности социального организма. Совершенство, с каким Рим воплотил в политической форме универсалистское начало, завораживало умы потомков и служило неиссякаемым вдохновляющим примером попыток возвращения в том или ном облике к Pax Romana.

Однако с возникновением христианства мир необратимо изменился: идея империи теряет свой безраздельно господствующий характер, в обществе появляется сила, утверждающая вслед за апостолом Павлом: "нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога поставлены". Восточное христианство исторический опыт привел к доктрине диархии, отдающей и империи, и церкви собственную долю власти: за церковью признается обязанность попечения над душами христиан, за главой государства - ответственность за земные дела.

Западное христианство, поставленное распадом империи перед лицом утраты непререкаемого центра земной власти, со временем, укрепившись, попыталось реализовать иной смысл, заложенный в словах послания к Римлянам, и возвысить себя над государством, утвердить за собой право жаловать императорам и королям "светский меч", и требовать возврата пожалованного в случае их неповиновения воле церкви. После падения вечного города церковное управление викария св. Петра фактически распространялось на Среднюю и Южную Италию, территории, которые вошли в состав королевства остготов, принявших христианство по арианскому обряду. Затем при Юстиниане I, когда Византия вела успешные войны за наследие Римской империи, Рим вернулся под власть прямого наследника императоров, но вскоре столкнулся с опасностью завоевания лангобардами. Светское государство пап было создано в 756 г. из территории Римской области и Равеннского экзархата, отвоеванных франками у лангобардов и переданных Пепином Коротким наместнику св. Петра.

Ни в коей мере не оставляя в стороне мирские интересы римских первосвященников, заставлявшие их искать союза с франкскими королями, отметим, что в действиях святого престола присутствовали и иные мотивы: логикой вероучения папство постоянно ориентировалось к поиску силы, способной воссоединить христианский мир и восстановить на земле порядок, подобный небесному - с единым главой светской власти. Сама мироустроительная направленность христианской церкви, ее миропонимание побуждали к поддержке усилий, имеющих целью утверждение и сохранение имперской организации, но одновременно историческая практика западного христианства стимулировала теократические притязания римской курии. Эта внутренняя коллизия во многом объясняет отношение папства ко всем попыткам созидания империй, известным средневековой Европе.

В целом формулу изменения принципов международных отношений, выведенную переходом от европейского средневековья к новому времени, можно предельно кратко представить как секуляризацию внешней политики или, более развернуто, отступление средневекового универсализма перед политикой государственного интереса. Увиденная в такой перспективе, история международных отношений средних веков в Европе предстает как постепенное угасание инерции имперского цикла в самом макрорегионе под воздействием возраставшей силы национальных государств, и ее последующий взрывообразный перенос вовне, в пространство мировой системы международных отношений, разделенное на сферы влияния ведущих европейских государств.

В данном разделе наше внимание будет сосредоточено на европейской субсистеме, включившей на определенном этапе своего развития Русь, а затем Россию в качестве полноправного участника международных отношений. Преимущественное обращение к одной из субсистем не означает, что авторы придерживаются европоцентристского взгляда и смотрят на коллизии международной жизни сквозь призму координат "подлинной" истории и сопутствующего ей исторического фона. Выделение в данном и в последующих разделах учебного пособия европейского макрорегиона в ряду других территориальных сообществ лишь отражает объективно европоцентристский характер международной политики, вполне определившийся к началу нового времени. Какие международные конфликты доминировали в Европе в средние века, какова была специфика международных отношений на каждом из этапов развития средневекового общества, каков был состав действующих лиц во внешней политике стран европейского макрорегиона - к этим вопросам мы и обратимся далее.

В основе периодизации истории международных отношений средних веков лежит традиционная схема разделения эпохи средневековья на три периода: последняя четверть V - середина XI вв. - раннее средневековье; середина XI - конец XV вв. - время зрелости и расцвета всех социальных институтов, определивших содержание и форму экономической, политической, духовной жизни средневекового общества; ХVI - середина ХVII вв. - "осень средневековья", переход к новому времени. Каждый из выделенных периодов знал свои особенности государственно-политической организации, свои ритмы нарастания и спада межгосударственных конфликтов, свои идеи, направлявшие внешнеполитическую активность народов и государств.

 

2.2.. Международные отношения в период раннего средневековья.

476 г., начало раннего средневековья, знаменует собой кульминацию процесса распада Средиземноморской макрорегиональной системы международных отношений, веками определявшей архитектонику внутриполитической и внешнеполитической жизни народов огромного макрорегиона. Отличие процессов, наблюдавшихся в III-V вв. в пределах Средиземноморской системы от сценариев распада существовавших ранее макрорегиональных и региональных систем международных отношений предопределило то, что закат Римской империи свершился под воздействием сложного сочетания факторов, резко нарушавших уже известные к тому времени закономерности протекания имперских циклов. Ранее воссоздание имперской организации в рамках крупного региона, как это, например, прослеживается в истории Китая (империи Цинь и Хань) или Египта (Древнее и Среднее Царство) происходило на основе прежних хозяйственных отношений: патриархальные структуры с элементами рабовладельческого уклада сохранялись при всех сменах государственно-политических форм - при переходе от множества племенных союзов к нескольким крупных протогосударственным образованиям, затем - при объединении всего региона под властью одной династии, последующем распаде империи и наступлении новой фазы консолидации, захватывающей уже более обширные территории.

Характер кризиса, проявившегося во всей полноте к середине V в. в пределах Средиземноморской системы международных отношений, оказался иным: здесь в пределах всего макрорегиона, и в первую очередь в его центре, былую устойчивость потеряли не только прежние государственно-политические, но и социально-экономические структуры. Распад империи, разрушение центр-периферийных отношений выступили в Средиземноморском макрорегионе частью процесса перехода к структурам феодализма.

Обращение к историческим судьбам систем международных отношений в Восточной и Южной Азии, на Ближнем и Среднем Востоке убеждает, что с точки зрения закономерностей смены древнего общества раннесредневековым единого алгоритма движения в области формы политической организации макрорегионов не прослеживается. По параметру целостности доминирующего государственного образования Средиземноморская система демонстрирует сходство с Восточной Азией: на этапе стадиального разрыва с древним обществом оба макрорегиона переживают период дестабилизации, когда имперский центр обнаруживает свою несостоятельность перед лицом нарастания центробежных тенденций и вторжения варваров, эффективность управления резко снижается и наступает время "междуцарствия", сосуществования на территории бывшей империи нескольких новых государств, сопоставимых по силе и пребывающих в состоянии постоянного конфликта друг с другом.

Конечно, схожесть двух макрорегионов в отношении типологии перехода к средневековью не отменяет асинхронности самого процесса. Взяв, скажем, в качестве единой временной оси III в., мы видим, что Римская империя переживает затяжной кризис, реально угрожавший, по мнению современников, утратой государственной целостности. Однако дальнейший ход истории не подтвердил преждевременно пессимистических оценок - в конечном счете кризис обернулся одной из вех на пути разрушения социально-экономических структур античности, империя же просуществовала еще два века. Когда к власти пришел император Диоклетиан, уже ничто не могло вдохнуть новую жизнь в имперские устои, но их форма была восстановлена и сохранялась, пока вечный город не подчинился вождю скриров Одоакру.

В Восточной Азии, где стержневым образованием имперского типа выступала китайская государственность, в 3 в. кризис приобрел гораздо более всеобъемлющие и драматические черты: после падения империи Хань страна вступила в многовековую полосу политической раздробленности, завершенную только в 6 в. с образованием империи Суй (581-618 гг.) и Тан (618-907 гг.). Ко времени стабилизации нового имперского порядка, прохождения повышательной фазы очередного имперского цикла, китайское общество претерпело перемены, выводящие его за пределы социальной и хозяйственной организации древнего мира. Следовательно, нижняя граница переходного периода в Восточной Азии была смещена в сравнении со Средиземноморским макрорегионом более чем на два века при типологической общности перехода: через деструкцию доминирующей имперской структуры в результате синергии внутреннего кризиса и воздействия варварской периферии.

На Ближнем и Среднем Востоке, в Южной Азии становление феодального уклада шло в условиях сохранения государственных образований поздней древности. Держава Гупта, империя Сасанидов соединили древнее и раннесредневековое общество рамками устойчивости политических форм, что позволяет отнести Южную Азию, Ближний и Средний Восток к континуитетному типу стадиального перехода, отличительным признаком которого выступает разведение во времени понижательной, деструктивной фазы имперского цикла и периода трансформации социально-экономических структур древнего мира в раннесредневековые.

Таким образом, Средиземноморский макрорегион с точки зрения своей политической организации не выделялся среди современных ему макрорегионов каким-либо уникальным типом перехода от древнего мира к средним векам. Однако к концу средневековья - началу нового времени Европейский макрорегион, основной наследник Средиземноморского, уже сформировал в своих границах те особенности международной политики, которые позволили Западу создать мировую систему международных отношений и придать ей неравноправный, центр-периферийный характер.

Наиболее рельефно ключевая линия международных отношений средневековья - попыток имперского возрождения и все большего их отрыва от реальной почвы европейской политики - проступает в борьбе империи и папства, начатой на стадии раннего периода средних веков. Однако прежде чем непосредственно перейти к обозначенному сюжету, перечислим коротко сумму важнейших факторов, которые к последней четверти V в. задавали исходные условия формирования международных отношений в европейском макрорегионе:

1. Разделение под воздействием внутренних и внешних сил Западной Римской империи. Тем самым огромный субрегион, ранее объединенный политической, экономической и культурной общностью под эгидой единого центра власти, субрегион, многие века сохранявший веру в незыблемость формулы "Империя - это мир", лишился организующего политического начала.

2. Устойчивость государственно-политических структур Восточной Римской империи. Рядом с крайне нестабильным миром варварских королевств Византия сохранила свою государственность, свой отлаженный административный аппарат, налоговую систему, военную организацию. Всем государственным образованиям, созданным на месте Западной Римской империи, всем новым государствам и империям, возникавшим в Восточной Европе, в Азии, так или иначе, приходилось учитывать в своей внешней политике интересы Византии, ее готовность и способность защищать свои владения, свои торговые коммуникации, ее стремление к территориальному расширению, обоснованное как восстановление законной власти василевса над временно отпавшими частями империи.

3. Незавершенность процессов, составивших в европейской истории эпоху Великого переселения народов. Падение Рима и образование варварских королевств не означали приостановление миграционных потоков, захвативших германцев, славян, кельтов, финно-угорские народы, кочевые племена Азии. С IV по VI вв. этническая карта Европы претерпела разительные изменения. Перемещения больших масс людей, частные вторжения иноэтнических групп способствовали трансформации социально-экономических и политических структур поздней античности, но в то же время постоянно нарушали ход хозяйственной жизни новых политических образований, служили препятствием политической консолидации общества. Если же еще вспомнить об упадке городов, о сокращении торговли, о натуральном характере экономики, то станет понятно, почему в VI-XI вв. государственность оказывалась столь непрочной, почему обширные империи легко создавались и так же легко рассыпались на множество осколков после смерти своего основателя.

Не будет преувеличением сказать, что за пределами Византии, знавшей длительные периоды внутреннего мира и имевшей долговременные, постоянные внешнеполитические ориентиры, европейский субрегион на всем протяжении раннего средневековья пребывал большей частью в состоянии устойчивой неустойчивости или войны всех против всех - одна волна переселений, войн, набегов, грабежей следовала за другой, так, что мирные годы воспринимались как редкое благо, а войны и столкновения - как неизбежный удел всех смертных.

4. Утверждение среди участников международной политики такой силы, как церковь. Еще в 381 г. христианство стало государственной религией Римской империи, но только с ее разрушением церковь в полной мере обрела роль надгосударственной организации. Наряду с исламом христианство как мировая религия привнесла в международные отношения новое измерение, конфессиональное. Однако в отличие от буддизма и ислама христианство, прежде всего западное, сформировало разветвленную и консолидированную организационную структуру, способную влиять на международные дела, а в период своего наивысшего могущества - реально претендовать на главенство в политической жизни Европы.

Как уже говорилось, в целом судьбу идеи мировой империи можно рассматривать как постепенное, растянутое на столетия угасание универсалистских импульсов, время от времени дававших яркую вспышку в тех или иных частях бывших имперских владений, и, в конечном счете, вытесненных из сферы реальной политики с формированием национальных государств. Как закономерность следует отметить то, что каждое последующее "имперское возрождение" набирало силу на территориях, все более удаленных от центра рухнувшей империи и, следовательно, слабее затронутых влиянием политико-правовых, экономических и социальных традиций Рима.

Первой средневековой империей, возродившей надежды на возврат к имперскому порядку, стала держава Каролингов. Франкское королевство сохраняло живые нити преемственности с позднеантичным обществом. Еще в IV в. франки, принадлежавшие к группе западногерманских племен, заняли земли нижнего Рейна и были признаны империей в качестве римских федератов. Территории, где расселялись франки, давно и прочно входили в круг римской ойкумены. В Галлии франки застали формы землевладения, нормы права, систему административного управления, установленные Римом и глубоко здесь укоренившиеся. Короли первой франкской династии Меровингов проводили политику союза с галло-римской аристократией, включенной в состав знати франкского королевства. Сам процесс становления государственной организации у франков резко ускорился в период их переселения, что в целом характерно при установлении господства иноэтнических групп над численно преобладающим автохтонным населением. Однако, создавая свой аппарат государственной власти на месте разрушенного ими галло-римского, вожди германцев сохранили многие прежние установления, и в первую очередь принцип территориальной, а не племенной организации административного управления.

Каролинги вели самую активную внешнюю политику в духе традиционного имперского экспансионизма. Во времена Карла Мартелла франкам удалось остановить продвижение арабов в Европе и в 732 г. нанести им поражение в решающей битве при Пуатье. Успешными были военные предприятия Карла Мартелла и его наследника, Пепина Короткого, в Италии против лангобардов. К 751 г., моменту провозглашения Пепина Короткого королем, под властью новой династии, помимо франкских королевств Нейстрии, Бургундии и Австразии, находились - на юге - Аквитания, Прованс, Септимания. На севере и востоке в зависимость от державы Каролингов были поставлены саксы, аллеманы, бавары, вынужденные признать свое подчинение и выплачивать франкам дань.

При Карле Великом империя, вновь расширившись почти вдвое, казалось, достигла желаемого идеала: за небольшим исключением, ей удалось объединить все территории, где распространялось влияние римско-католической церкви, т.е. основной массив владений Западной Римской империи. Следуя римским образцам, Карл Великий сочетал завоевательные походы с заботой о безопасности империи: на рубежах франкских земель создавалась система пограничных областей, призванных оградить внутренние территории от возможного нападения. В качестве пограничных образований возникли Бретонская, Испанская, Датская, Восточная, Фриульские марки, Саксонский и Сорбский рубежи, а также ряд полузависимых государств. Таким образом, на рубеже VIII-IX вв. в Европе на короткий срок была воссстановлена имперская традиция с ее принципами центр-периферийной организации территориально-политического пространства и векторами внешней политики.

Новое возрождение имперской идеи, теперь уже в облике Священной Римской империи, осуществилось полутора столетиями позже в Восточно-Франкском королевстве, включившем по Верденскому разделу земли, населенные преимущественно германскими племенами. Здесь, в регионе, составлявшем некогда далекую периферию Римской империи, социальные, хозяйственные и политические структуры, в сравнении с Восточно-Франкским королевством, сохраняли гораздо более архаичный характер. На определенном этапе истории относительное отставание восточной части бывшей империи Каролингов от южных и юго-западных земель обернулось ее преимуществом перед государственными образованиями, быстрее вступившими на стадию феодальной раздробленности. Централизованная для эпохи раннего средневековья Германия смогла, как и ранее империя Каролингов, стать своего рода центром силы в европейских международных отношениях, оказывая воздействие на внешнеполитические процессы в Италии, в Западной и Центральной Европе.

Практический смысл стремления Оттона I, второго представителя Саксонской, уже собственно немецкой династии, к приобретению императорской короны, диктовался рядом условий. Внутренним фактором, заставлявшим немецких королей подтверждать в Риме свои права на престол, служило то, что королевская власть в Германии, хотя и укрепленная усилиями основателя Саксонской династии, Генриха I, была вынуждена вести постоянную борьбу с угрозой сепаратизма герцогов и высшей знати племенных объединений, образовавших германское государство. Естественный противовес герцогам, в любой момент готовым проявить непокорность и перейти от лояльности к неповиновению или к открытому противостоянию, Оттон I видел в епископате. В результате проведенной им с большим размахом реформе архиепископствам, епископствам, аббатствам и монастырям были переданы или возвращены обширные территориальные владениям, включая ряд городов. Одновременно Оттон I наделял высшее духовенство иммунитетами и выводил владения церкви из-под власти крупных светских феодалов, делая епископства зависимыми непосредственно от короля. Новая епископальная система позволила королевской власти существенно изменить состав лиц, обязанных королю военной службой - вассалы епископов и имперских аббатов потеснили герцогских ленников, что значительно повысило сплоченность и надежность войска.

Из рук короля епископы как держатели земельных ленов получали светскую инвеституру, но свои должности в церковной иерархии они формально занимали в силу канонических выборов. Результаты этих выборов подлежали утверждению папой. В действительности королевская власть повсеместно, не только в Германии, вмешивалась во внутрицерковные выборы и даже присваивала себе право возведения духовных лиц в сан. Более того, следуя воцарившейся к X в. практике симонии, светская власть продавала церковные должности, что обеспечивало немалую часть доходов казны. Однако римская курия никогда, даже в периоды наибольшего упадка папства, не проявляла намерения отказаться от духовной инвеституры, как бы ни были ограничены ее возможности, реально участвовать в процессе замещения церковных должностей. Поэтому Оттон I и его преемники были заинтересованы в получении императорской короны, а с нею вместе и возможности возведения на престол св. Петра своих ставленников, готовых поддержать созданную в Германии систему государственно-церковного единства.

Другим стимулом, вдохновлявшим дальние походы немецких королей в Италию, служило богатство итальянских городов, слагавшееся из доходов от средиземноморской торговли и от собственного ремесленного производства. К концу раннего средневековья Италия, несмотря на крайнюю политическую раздробленность, выделялась среди государств Западной Европы успехами своего хозяйственного развития, что привлекало к ней взоры всех искателей добычи, уверенных в превосходстве своей военной силы над крепостью обороны итальянских городов.

И, наконец, в Рим германских королей вела сама обладавшая могущественным притяжением идея имперской власти. Оттон I был коронован императором в 962 г. Участникам событий, людям средневекового общества с его сложным языком символов, очень многое говорил тот факт, что для избрания короля и принесения ему присяги верности герцоги собрались в Ахене, столице империи Карла Великого и месте его погребения. Со дня Верденского раздела до коронации Оттона I прошло чуть более века. Все это время между территориями бывшей империи Каролингов сохранялись достаточно тесные, по меркам раннего средневековья, политические связи, не позволявшие угасать надеждам на возрождение целостности империи. Яркость таких надежд усиливал глубокий след, оставленный личностью и деяниями Карла Великого в исторической памяти потомков. Поэтому коронация в Ахене, а затем увенчание Оттона I императорской короной в Риме воспринималась современниками как свидетельство возврата достойного преемника Каролингов к традициям основателя империи.

На начальном этапе становления Германской империи, в годы царствования королей Саксонской династии, перевес сил оказался на их стороне. Походы в Италию Оттона I и Оттона II позволили им включить в состав своих владений Северную и Среднюю Италию (чему способствовала также женитьба Оттона I на наследнице итальянского королевства), утвердить свою власть над Римом и, несмотря на сопротивление и эпизодические успехи антигерманских группировок, удерживать престол св. Петра в руках своих союзников, пап, лояльных императорам. Успехам итальянской политики империи в равной мере способствовали как сравнительно высокий уровень консолидации власти в Германии, обеспеченный замедленностью процессов ее социально-экономической эволюции, так и невиданный дотоле упадок папства, переживавшего "темное столетие" своей истории.

Оттон III, продолжатель Саксонской династии, сын византийской принцессы Феофано, попытался придать идее империи новое звучание, более согласное, по его убеждению, с изначальным смыслом, но полностью оторванное от реалий эпохи. Следуя византийскому взгляду на мироустроительную миссию империи, Оттон III видел свое предназначение в том, чтобы от задачи возрождения державы Каролингов перейти к подлинно достойной цели возвращения Риму положения столицы христианского мира. После коронационного похода в Рим молодой правитель принял титул "августейшего императора римлян". Будущая империя со столицей в вечном городе представлялась Оттону III как обширная держава, в которую входят центральные области - Германия и Италия, полностью подчиненная власти императора, включая Папскую область и Юг - в то время владения Византии, а на периферии располагаются государства - сателлиты Центральной и Западной Европы со статусом полузависимых королевств - союзников, лишенных права проводить самостоятельную внешнюю политику.

Понятно, что в средневековой Европе грезы "августейшего императора римлян" были обречены оставаться политическими прожектами, и после недолгого правления Оттона III (994-1002 гг.) его преемник на немецком престоле, герцог Баварии Генрих (король Генрих II), вернулся на более твердую почву идеи продолжения империи Каролингов. Фактически Священная Римская империя даже на пике своих территориальных приращений далеко уступала державе Карла Великого. Пределы владений империи в пору ее наибольших внешнеполитических успехов охватывали Германию, Северную и Среднюю Италию, Чехию, Бургундию, Сицилию, т. е. лишь часть наследия, разделенного в 843 г. между потомками Каролингов.

Вскоре германские императоры получили возможность убедиться в способности церкви к самообновлению, ее готовности выйти из-под опеки высоких покровителей и вступить с ними в борьбу. Энергию самообновления западной церкви дало клюнийское движение. Его сторонники ратовали за строгое соблюдение в монастырях бенедиктинского устава, запрет симонии, за целибат духовенства, что должно было, по убеждению реформаторов, избавить клириков от развращающей зависимости от светской власти и вернуть церковь к духовному служению. Замыслы наиболее радикально мысливших идеологов простирались еще дальше: восстановление нравственного авторитета церкви виделось им как необходимая предварительная стадия преобразований, призванная подготовить решающее торжество апостольского престола и поставить его над светскими владыками.

С середины XI в. заканчивается период "немецких пап" и перевес в римской курии получают деятельные приверженцы церковной реформы. На первых порах реформаторы пользовались поддержкой императорской власти, полагавшей, что обновление церкви отвратит помыслы духовенства от приобретения мирских благ и от вмешательства в дела светского управления. Опираясь на прямую помощь императорского двора, папскую тиару получили противники симонии. В 1059 г. Латеранский собор принял декрет о новом порядке избрания пап, согласно которому решение о замещении престола св. Петра предоставлялось исключительному ведению курии. Следующим важнейшим успехом реформаторского движения стало утверждение на апостольском престоле самого решительного и непреклонного сторонника реформы церкви Гильдебранда - в 1073 г. он стал папой под именем Григория VII. На понтификат Григория VII приходится кульминация борьбы за инвеституру, оставившая в анналах истории драматический эпизод встречи в Каноссе - замке Матильды Тосканской, встречи, на которую император Генрих IV добирался зимой 1076/1077 г. через занесенные снегом, обледеневшие перевалы Альп, чтобы, покаявшись, просить римского первосвященника о снятии церковного отлучения.

При жизни Григория VII и Генриха IV борьба империи и папства не нашла завершения: Григорий VII скончался в изгнании, в Салерно, но его преемник Урбан II продолжил политику своего предшественника и не снял с императора церковного отлучения. Генрих IV закончил свое земное существование, непримиримо враждуя с римским первосвященником и ведя войну со своим сыном, Генрихом V, провозглашенным оппозиционной знатью королем в противовес отцу. При Генрихе V в 1122 г. и было заключено соглашение, ставшее своего рода промежуточным итогом противостояния империи и папства в период раннего средневековья - Вормский конкордат. По условиям компромиссного договора право духовной инвеституры предоставлялось церковной иерархии, светской инвеституры - властям империи. Тем самым существенно ограничивалось вмешательство светской власти в дела клира, усиливалась самостоятельность церкви, еще больше становящейся "государством в государстве".

В XII в. итальянская политика германских императоров приобрела новый поворот - в союзе с папством в борьбу с империей вступили городские коммуны. Фридрих Барбаросса, выдающийся представитель династии Штауфенов, попытался поставить политику ограбления Северной Италии на регулярную основу и полностью обратить доходы коммун в императорскую казну. Ронкальскими постановлениями 1158 г. итальянские города были лишены самоуправления и переданы под контроль императорской власти. Однако в 1176 г. в битве при Леньяно ополчение Ломбардской лиги разбило приведенное из Германии рыцарское войско и заставило Фридриха Барбароссу спасаться бегством.

В какой же мере противостояние империи и папства сказалось на прочности имперского образования, его способности удержать власть над уже приобретенными территориями? В Северной и Средней Италии вмешательство императоров в процесс назначения епископов, в городское управление, в борьбу группировок знати создавало ситуацию постоянного присутствия "третьей силы", чуждой местным интересам. Оно изначально искажало расчеты участников внутриполитических событий, препятствуя получению решающего перевеса каким-либо из центров силы, способных в будущем взять на себя миссию объединения страны и в итоге стало одним из важнейших факторов сохранения на полуострове политической раздробленности.

В Центральной Европе борьба апостольского престола и императорского двора имела иные последствия. Здесь император и римский первосвященник оспаривали светскую власть рад регионом, имевшим к тому времени еще сравнительно недолгую историю формирования самостоятельных государственных образований. Для германского императора задача подчинения Чехии, Венгрии, Польши выступала частью долговременной политики Drang nach Osten, начатой еще немецкими Каролингами, но встречавшей на всем протяжении VIII-XIII вв. упорное сопротивление славянских народностей. Римская курия, стремясь со своей стороны стать объединительной силой для всей Западной и Центральной Европы, при Григории VII прямо заявила свои претензии на установление ленного верховенства