Ii: •••Ч-.-СКОЙ ТОЧНОСТЬЮ.

Э:^ -обеда ч.'нуоначного формалистического ме­тода :-:ад самоуправством старозаветных кустарей-гер-.-зодчнков была тогда же декларирована во многих статьях, имевших характер манифестов. Считалось, что з переводческом деле начинается новая эра, так как :-т-ыне c'.'x^s^v переводам обеспечена будто бы ••; .: -Ma.'aHas т^члисть, достигаемая строгим анали-з.⁴. ф^рмйльнои стрктры данного произведения поэ-J,;,! Отныне переводчики должны были крепко заг * wH;iTb- or них требуется. ч.*,бы в своих переводах она воспроизводили и рит:ику подлинника, и число его ::?„'. » характер чередования рифм, и его инструмен т:5- . л прочее. ;i прочее, и прочее.

3 эт t---i •чездона чнын период и выступила со ^3j_::v,: переводам;: Анна Радлова. Вот одна из причин, но. конечно, не главная, почему их встретили таким радостным шумом: всем казалось, будто они знаме­нуют собой наступление новой эпохи научно точного воспроизведения классиков. Казалось, что наконец-то на смену любительским перепевам Шекспира, в кото-

рых столько пустозвонных отсебятин, будут даны пере­воды, вполне адекватные подлиннику и в отношении смысла, и в отношении метрики, и в отношении коли­чества строк.

«Шекспир возрождается на русском языке, — лико­вал по поводу радловских переводов ученый шекспп-ровед Л. А. Смирнов. — Это тот подлинный Шекспир, какого мы до сих пор не знали и не имели» '.

Прославляя «новый метод», впервые примененный Анной Радловой при переводах «Отелло» и «Макбе­та», Смирнов в той же статье утверждал, что только таким переводческим методом можно верно передать и приблизить к нам Шекспира. «Только через такие переводы читатель, не владеющий английским языком, может понять и критически освоить шекспировское наследие»².

Как же было нашим журналистам и критикам не приветствовать в лице Анны Радловой боевого нова­тора, идущего прямо к Шекспиру по непроторенным, по единственно верным путям?

Увы, как мы видим теперь, все эти звонкие декла­рации оказались на практике пуфом. Никакого твор­ческого приближения к Шекспиру радловские пере­воды читателю не дали и дать не могли. Утечка множе­ства смысловых единиц, полное разрушение живых интонаций чуть не в каждом монологе, в каждой реп­лике— все это не приближение к Шекспиру, а, на­против, отдаление от него на многие тысячи миль.

Но неужели в этом виноваты «научные» приемы и методы? Нисколько. Научные приемы и методы в ка­честве руководящих тенденций — если они сочетаются с талантом, вдохновением, чутьем — могут творить чу­деса. Без этого непременного условия научность пре­вращается в обузу: механическое, неодухотворенное применение в искусстве каких бы то ни было готовь!ч рецептов — будь они архинаучны — неизменно приво­дит к банкротству. Нельзя делать себе фетиши из ка­ких бы то ни было служебных теорий и принципов,

¹ «Литературный Ленинград», 30 ноября 1933 г.

² Там же.

нельзя приносить в жертву этим фетишам и свой вкус, и свое дарование.

В одной из статей Анна Радлова не без похвальбы заявляла, что она — в интересах точности — переводит Шекспира стих в стих, не прибавляя ни единой стро­ки, так что в ее переводе «Отелло» ровно столько же строк, сколько в подлиннике.

Равнострочный перевод, конечно, чрезвычайно же­лателен, но нельзя же сказать: «Да здравствует рав-нострочие, и да погибнет Шекспир!»

Между тем в основе ее переводов лежит именно этот девиз. Чтобы соблюсти равнострочие, она выбра­сывает из Шекспира десятки эпитетов, беспощадно ломает шекспировский синтаксис, делает чуть не из каждой шекспировской фразы беспорядочную груду словесных обрубков, — и когда ей предоставляется выбор: либо равнЬстрочие, либо шекспировские мыс­ли и образы, она всегда предпочитает равнострочие. .Мы видим примеры такого формалистического фети­шизма на каждой странице ее перевода.

Переводя отчетливую фразу: «Та женщина, которая красива, никогда не бывает глупа», Анна Радлова предпочитает совершенно исказить смысл подлинни­ка, лишь бы сохранить равнострочие, и получается невнятная фраза, не имеющая никакого отношения к подлиннику:

Коль глупость (какая? чья?) с красотой (что делают?), Здесь дело тонко.

Мысль Шекспира приносится в жертву фетишу рав-нострочия. Так что главная беда Анны Радловой не в том, что она соблюдает «научные» принципы художе­ственного перевода стихов, а в том, что только их она и соблюдает, заменяя ими и вкус, и художественно-поэтическое чутье, н темперамент, и восхищение поэ­тической формой, и тяготение к красоте, к поэтично­сти.

Формальные установки стали для «ее самоцелью, а в искусстве это — непрощаемый грех. Фет был си­лач, но и он в своих переводах Шекспира потерпел

величайший крах именно оттого, что автоматически следовал узкому кодексу формальных задач, жертвуя ради этого кодекса и красотой и вдохновенностью подлинника. В переводе «-Юлия Цезаря» он является предтечей Анны Радловой, так как он первый — еще в 1859 году— применил (поскольку дело касается тра­гедий Шекспира) тот принцип равнострочия, который многие почему-то считают вроде как бы изобретением Радловой. И что же осталось от его перевода, являю­щегося высшим торжеством формализма? Только две строки тургеневской пародии:

Брыкни, коль мог, большого пожелав,

Стать им; коль нет — и в меньшем без препон.

Пародия Тургенева била по основному греху всех этих псевдоточных переводов, который состоял в уни­чтожении живых интонаций и в культивировании сло­весных обрубков.

Анна Радлова как переводчик Шекспира принадле­жит к этой школе, механически воспроизводящей три или четыре особенности переводимого текста в ущерб его поэтической прелести.

Поучительно сравнить эти радловские культяпки с соответствующими стихами других переводчиков.

Недавно я познакомился с рукописью перевода «Отелло», сделанного Б. Н. Лейтиным. Этот непритя­зательный перевод входит в литературу без фанфар и барабатаного боя. И все же у «его есть одно довольно ценное свойства. Это просто хороший перевод. Приве­ду для примера несколько отрывков «Отелло», тех са­мых, что так безжалостно искажены Анной Радловой.

1-й сенатор

Не поймешь — Мне пишут, что всего галер — его семь.

(1, 3)

К а с с и о:

Иль ты, ревнуя,

Подумала, что это знак любви? Ошиблась ты, клянусь!

(Ш, 4)

Лодовико

Уж это слишком! Даже и под клятвой Мне дома не поверят.

(IV, 1)

Интонация такая непринужденная, дикция такая естественная, что даже не замечаешь усилий, кото­рых несомненно стоили переводчику эти ясные и про­стые слова. Перевод Б. Н. Лейтина хорош уже тем, что не похож на формалистические упражнения Анны Радловой.