ОПЕРАЦИОНАЛЬНОЕ ЗНАЧЕНИЕ» СТЕРЕОТИПОВ

Возникает один сложный вопрос: в какой мере понятие стереотип «операционально определимо». Здесь нужно быть предельно осторожным. Известно, что в физических науках провалились попытки дать строго операциональные определения понятий; а раз это не удалось в физике — нет оснований ожидать, что это удастся в лингвистике. Порой аргументы Куайна, доказывающие невозможность теории значения, сводятся к требованию операциональных определений в лингвистике; когда это имеет место, эти аргументы следует не принимать в расчет. Однако часто случается, что операциональные определения возможны не для реального мира, а для некоторой идеализированной ситуации. Формулировка таких «операциональных определений» имеет эвристическую ценность, как и любая другая идеализация. Она становится опасной только тогда, когда мы по ошибке видим в операциональном определении нечто большее, чем удобную идеализацию. Поэтому мы можем спросить: каково «операциональное значение» утверждения о том, что слово имеет такой-то и такой-то стереотип, не предполагая, что ответ на этот вопрос будет теоретическим объяснением того, что значит быть стереотипом.

Для теоретического объяснения того, что значит быть стереотипом, необходимо понятие лингвистического обязательства — понятие, которое мы считаем фундаментальным для лингвистики и которое мы не будем пытаться здесь эксплицировать. Сказать, что полосатость — это часть (лингвистического) стереотипа слова «тигр», значит признать обязательным для человека, усвоившего слово «тигр», знать, что стереотипные тигры полосаты — в том же самом смысле «обязательности», в каком человек, говорящий о львах по-английски, обязан указывать, говорит ли он о них в единственном или во множественном числе. Нетрудно описать идеализированный эксперимент для проверки этой гипотезы. Представим себе человека, который выступает для лингвиста своеобразным конфедератом (confederate). Этот взрослый конфедерат в совершенстве владеет (или делает вид, что владеет) английским языком, однако по некоторым причинам (Вырос в чужой культуре? Воспитывался в монастыре?) он абсолютно не знает слова «тигр». Он произносит слово «тигр» или, еще лучше, указывает на это слово (как если бы он не знал, как его произнести) и спрашивает «что означает это слово?» или «что это?» и т. п. Если отвлечься от всех осложнений, связанных с проведением подобных экспериментов на практике, то по нашей гипотезе конфедерату в ответ должны, как правило, сказать, что тигры, inter alia, полосаты.

Вместо того, чтобы полагаться на конфедератов, лингвист мог бы исследовать, как учатся английскому языку дети. Однако детей, изучающих свой родной язык, учат не так часто, как полагают философы; детей не учат языку, они учатся ему сами, подчеркивал Хомский. И все же они иногда задают такие вопросы, как «что такое тигр?», и по нашей гипотезе в таких случаях в ответ им также должны сказать, inter alia, что тигры полосаты. Но проблема состоит в том, что скорее всего отвечают на эти вопросы родители, а темперамент родителей, время и внимание, которое они уделяют детям, сильно варьируют.

Было бы нетрудно привести множество других «операциональных» приложений нашей гипотезы, но в этом нет необходимости. Дело в том, что мы в полной мере владеем знанием своего родного языка и прекрасно понимаем свои лингвистические обязательства. Даже если представить дело так, будто мы находимся в позиции марсиан по отношению к английскому языку, то этим не будет достигнута методологическая ясность в этом вопросе; в конце концов, трансформационная лингвистика сформировалась в стройную науку только тогда, когда ученые отказались от операционального подхода.

Так, если бы кто-нибудь спросил у меня значение слова «тигр», то я прекрасно знаю, что бы я ответил. Я сказал бы, что тигры — это животные из семейства кошачьих, сказал бы что-нибудь об их размерах, о том, что они желтые с черными полосками, что иногда они живут в джунглях и что они свирепые животные. Я мог бы добавить и другие вещи — все зависело бы от того, в каком контексте и по какой причине был задан вопрос; но перечисленные позиции, за исключением, пожалуй, сведений о джунглях, я счел бы обязательным сообщить. Мне не нужно ставить эксперимент, чтобы установить, что именно это я считаю обязательным сообщить, и я уверен, что приблизительно такие же сведения сочтут обязательным сообщить и другие люди. Конечно, идиолекты изменяются от одного человека к другому; признак полосатости (если отвлечься от того, что считать «рисунком», а что — «фоном», т. е. видеть ли черные полоски на желтом фоне, как вижу их я, — или видеть желтые полоски на черном фоне) будет присутствовать во всех нормальных идиолектах; но информацию о том, что тигры (стереотипно) живут в джунглях, одни люди могли бы счесть обязательной, а другие — необязательной. Или же, по аналогии с определенными синтаксическими признаками одни характеристики стереотипа (быть большой кошкой, быть полосатым) можно было бы считать обязательными, а другие — необязательными (optional). Но мы не будем исследовать здесь эту возможность.