БУДЕМ РЕАЛИСТАМИ!

Теперь я хотел бы сопоставить свою точку зрения с достаточно распространенным, по крайней мере среди ученых, воззрением (сложившимся, по всей видимости, совершенно стихийно). В качестве примера термина естественных видов возьмем слово золото. Для нас не существенны различия между словом «золото» и родственными ему словами в греческом, латинском и других языках, и мы ограничимся рассмотрением золота только в его твердом состоянии.

Приняв все эти оговорки, мы утверждаем следующее: «золото» не изменило своего экстенсионала (или не изменило его значительным образом) за последние две тысячи лет. За это время методы идентификации золота невероятно усложнились, но экстенсионал слова χρυσ΄ος в греческом диалекте Архимеда совпадает с экстенсионалом слова золото в моем английском диалекте.

Допустим (а это вполне могло быть), что как существовали кусочки металла, относительно которых до Архимеда нельзя было установить, что они не являются золотом, так существовали кусочки металла, относительно которых и во времена Архимеда нельзя было установить, что они не являются золотом, но сегодня с помощью современной техники мы легко можем отличить их от золота. Пусть X будет таким кусочком металла. Очевидно, что X не входит в экстенсионал современного слова «золото»; моя позиция такова, что он не входил и в экстенсионал древнегреческого слова χρυσ΄ος, хотя древний грек мог ошибочно принимать X за золото (или, скорее, за χρυσ΄ος).

Согласно альтернативной точке зрения слово «золото» обозначает все то, что удовлетворяет имеющемуся на тот момент «операциональному определению» золота. Сотню лет назад слово «золото» обозначало все то, что удовлетворяло принятому сто лет назад «операциональному определению» золота. В настоящий момент слово «золото» обозначает все то, что удовлетворяет операциональному определению золота, которое мы используем сейчас, в 1973 г., а слово χρυσ΄ος обозначало все то, что удовлетворяло операциональному определению χρυσ΄ος, применявшемуся в то время.

Принятие этой точки зрения обычно мотивируется определенным скептицизмом в понимании истины. Согласно моей точке зрения, когда Архимед утверждал, что некий кусочек металла есть золото (χρυσ΄ος), он утверждал не только то, что этот кусочек имеет внешние признаки золота (в исключительных случаях объект может принадлежать к естественному виду, не имея внешних признаков этого естественного вида); он утверждал, что этот кусочек имеет такую же внутреннюю (hidden) структуру (иными словами, такую же «сущность»), какую имеет любой обычный кусочек местного золота. Архимед признал бы наш гипотетический кусочек металла X золотом, но он был бы неправ. Но кому решать, что он был неправ?

Очевидный ответ: нам (имеющим в своем распоряжении сегодня более совершенную теорию). Для большинства людей или вопрос (кому решать?) правомерен, а наш ответ — нет, или наш ответ правомерен, а сам вопрос — нет. Почему это так?

Думаю, причина в том, что в своих интуитивных представлениях люди склонны быть или непреклонными антиреалистами или непреклонными реалистами. Для непреклонного антиреалиста утверждение, что принадлежность того или иного объекта к экстенсионалу архимедовского термина χρυσ΄ος следует устанавливать с помощью нашей теории, имеет немного смысла. Антиреалист не считает нашу ' теорию и теорию Архимеда двумя приблизительно правильными описаниями некоторой фиксированной области независимых от теории сущностей и скептически относится к идее «конвергенции» в науке, а потому для него наша теория не выступает лучшим описанием тех же самых сущностей, которые описывал Архимед. Но, если наша теория — это лишь наша теория, то попытка с ее помощью решать, входит ли X в экстенсионал слова χρυσ΄ος или нет, столь же неоправданна, как и попытка решать этот вопрос с помощью теории неандертальцев. Единственная теория, для использования которой есть оправдание, — это теория, которой придерживается сам носитель языка.

Трудность состоит в том, что для непреклонного антиреалиста истина имеет смысл только как внутритеоретическое понятие. Антиреалист может использовать истину как внутритеоретическое понятие, трактуя ее как «избыточную теорию» (redundancy theory); но ему недоступны внетеоретические понятия истины и референции. Однако экстенсионал связан с понятием истины. Экстенсионалом термина является именно то, относительно чего термин истинен. Вместо того, чтобы пытаться сохранить понятие экстенсионала при помощи нелепого операционализма, антиреалист должен отказаться от понятия экстенсионала так же, как он отказался от понятия истины (в любом внетеоретическом смысле). Например, подобно Дьюи, он может взамен истины воспользоваться понятием «правомерной утверждаемости» (warranted assertibility) (определяемой относительно научного метода как такового, если он считает, что существует неизменный научный метод, или относительно наилучших методов, доступных в данное время, если он согласен с Дьюи, что сам научный метод развивается). Тогда он может говорить, что во времена Архимеда было правомерно утверждать, что «X есть золото (χρυσ΄ος )», а сегодня это неправомерно (по сути, это минимальное требование, относительно которого могут согласиться реалист и антиреалист). Однако утверждение, что X входил в экстенсионал слова χρυσ΄ος, будет отброшено как бессмысленное вместе с утверждением, что высказывание «X есть золото (χρυσ΄ος )» было истинно.

Хорошо известно, что узкий операционализм не может объяснить реальное употребление научных терминов и терминов обыденного языка. Более слабые версии операционализма типа карнаповской версии теории Рамсея, если и не объясняют, то согласуются с реальным употреблением научных терминов (главным образом потому, что более слабые версии согласуются с любым возможным употреблением!), — достигается это ценой превращения наследуемости научных результатов в чудо. Нет никаких сомнений в том, что ученые используют термины так, как если бы связанные с этими терминами критерии были не необходимыми и достаточными условиями, а скорее приблизительно верными характеристиками некоторого мира независимых от теории сущностей, и рассуждают так, как если бы более поздние теории зрелой науки были, в целом, лучшими описаниями тех же самых сущностей, на которые ссылаются более ранние теории. На мой взгляд, только та гипотеза, которая признает, что это так и есть, может объяснить наследование научных результатов, ограничение приемлемых научных теорий логикой первого порядка и многие другие характеристики научного метода¹¹. Но в мои задачи здесь не входит обоснование этого. Мой тезис таков: если нам приходится использовать истину и экстенсионал как внетеоретические понятия (т. е. рассматривать их как понятия, применяемые к высказываниям, сформулированным на языках, отличных от языка нашей теории), то нам следует принять реалистическую перспективу, к которой эти понятия и относятся. Сомневаться относительно того, можем ли мы утверждать, что X не входит в экстенсионал слова «золото», когда его употребляет Джон, — это все равно что сомневаться относительно того, имеет ли смысл считать высказывание Джона, что «X есть золото», истинным или ложным (а не просто «правомерно утверждаемым» Джоном, но «неправомерно утверждаемым» нами). Попытка согласовать понятие истины, реалистическое по своей сути, с антиреалистическими предубеждениями, прибегнув при этом к неадекватной теории значения, не может иметь успеха.

Другой причиной, побуждающей принять крайний операционализм, служит неприязнь к неверифицируемым гипотезам. Как может показаться на первый взгляд, мы утверждаем, что высказывание «X есть золото (χρυσ΄ος )» было ложным во времена Архимеда, хотя Архимед в принципе не мог знать, что оно ложно. Но это не совсем так. На деле, мы можем описать множество ситуаций (воспользовавшись теорией, утверждающей, что X не есть золото), в которых X проявлял бы себя совсем иначе, чем остальное вещество, определяемое Архимедом как золото. Возможно, X разлагался бы на два разных металла при плавлении, имел бы другую проводимость или превращался бы в газ при другой температуре и т. п. Если бы мы выполнили эти эксперименты в присутствии Архимеда, то он, не зная указанной теории, смог бы установить ту эмпирическую регулярность, что «X ведет себя в некоторых отношениях иначе, чем остальное вещество, которое я определяю как χρυσ΄ος». В конце концов он сделал бы вывод, что «Возможно, X не есть золото».

Суть в том, что даже если что-то удовлетворяет используемым в данное время критериям, позволяющим идентифицировать золото (т. е. установить, является ли нечто золотом), в одной или нескольких ситуациях оно проявляет себя иначе, чем остальное вещество, удовлетворяющее этим критериям. Возможно, это не доказывает, что оно не является золотом, по это оправдывает гипотезу, утверждающую, что оно может не быть золотом, даже если этому нет теоретического объяснения. Если бы мы сообщили Архимеду, что золото, в отличие от X, имеет такую-то молекулярную структуру, а металл X ведет себя иначе, потому что имеет другую молекулярную структуру, можем ли мы сомневаться в том, что Архимед согласился бы с нами, и что X — это не золото? В любом случае, на мой взгляд, нелепо испытывать беспокойство по поводу того, что нечто может быть истинным (в данный момент времени), но в то же время не может быть верифицировано. Согласно любой разумной точке зрения, безусловно, существуют истинные вещи, которые никогда нельзя будет верифицировать. Например, предположим, что существует бесконечное множество двойных звезд. Должны ли мы быть способными верифицировать этот факт, хотя бы в принципе?

До сих пор мы имели дело с метафизическими основаниями, выдвигаемыми против нашей точки зрения. Но с нами могут не согласиться и в отношении эмпирических фактов о намерениях говорящих. Например, кто-то может считать, что Архимед (в описанном выше Gedankenexperiment ¹²) сказал бы: «неважно, что X проявляет себя иначе, чем остальные кусочки золота; X является кусочком золота, потому что обладает такими-то и такими-то свойствами, а их достаточно, чтобы быть золотом». Хотя мы действительно не можем быть уверенными в том, что слова, обозначавшие естественные виды в древнегреческом языке, выражали те же свойства, что и соответствующие слова в современном английском, у нас не может быть никаких сомнений относительно свойств, выражаемых последними. Если мы отставим в сторону философские предубеждения, то, думаю, нам станет совершенно ясно, что никакое операциональное определение не обеспечивает необходимого и достаточного условия для применения любого такого слова. Мы можем дать «операциональное определение», указать пучок признаков и т. п., но в наше намерение никогда не входит «сделать имя синонимом дескрипции». Скорее «мы употребляем имя как жесткий десигнатор» для обозначения различных вещей, имеющих ту природу, которую обычно имеют вещи, удовлетворяющие данной дескрипции.