К ВОПРОСУ О «ДВУХДОГМАХ ЭМПИРИЗМА» КУАЙНА

В своей работе «Две догмы эмпиризма» Куайн предпринял мощную и плодотворную атаку на модное сейчас различие между аналитическим и синтетическим. Эта антитеза стала настоящим пожирателем философов: аналитическое отождествлялось с необходимым, необходимое отождествлялось с тем, что в принципе не подлежит пересмотру, а это последнее отождествлялось с любой истиной, какую отдельный философ не потрудился обосновать. Однако атака Куайна в некоторых аспектах зашла слишком далеко; на наш взгляд, можно сохранить некоторый ограниченный класс аналитических предложений ²³. Более важно то, что позже и сам Куайн, и другие философы сочли результатом этой атаки ниспровержение не только различия между аналитическим и синтетическим, но и всего понятия значения. Как уже отмечалось, мы согласны с тем, что традиционное понятие значения сталкивается с серьезными трудностями, но наша задача в данной статье не деструктивная, а конструктивная. Наша цель — пересмотреть понятие значения, а не похоронить его. Поэтому будет полезно рассмотреть, какие возражения против возможности пересмотра этого понятия содержатся в аргументах Куайна.

В целом, аргументы Куайна против понятия аналитичности сводятся к следующему: этому понятию нельзя приписать никакого поведенческого значения. Согласно его аргументу (в чем-то упрощающему ситуацию), имеется, по существу, два кандидата на роль поведенческого показателя аналитичности, и оба совершенно неудовлетворительны, правда, по разным причинам. Первый поведенческий показатель — центральность (centrality): многие современные философы называют предложение аналитичным, если некоторое сообщество (скажем, преподаватели Оксфорда) считает, что оно не подлежит пересмотру. Но, как убедительно показывает Куайн, максимальная неподверженность пересмотру не является исключительной прерогативой аналитических предложений. Предложения, выражаю щие фундаментальные законы физики (например, закон сохранения энергии), также обнаруживают в своем поведении максимальную неподверженность пересмотру, хотя непривычно и необоснованно определять эти законы как аналитические. Однако Куайн исходит не только из того, что необоснованно считать аналитическими все утверждения, от которых мы крайне неохотно отказываемся; он отмечает, что в реальной истории науки «неподверженность пересмотру» проявляется в разной степени. В реальной практике рациональной науки не существует такой вещи, как абсолютная неподверженность пересмотру. Таким образом, отождествление аналитичности с неподверженностью пересмотру изменило бы это понятие в двух отношениях: аналитичность стала бы вопросом степени и не стало бы абсолютно аналитических предложений. Это настолько расходилось с классическим — в духе Карнапа, Айера, et al, — понятием аналитичности, что Куайну стало понятно: если это — именно то, о чем мы собираемся говорить, то было бы меньше путаницы, введи мы для этого другое понятие, скажем, понятие центральности.

Второй поведенческий показатель — это быть названным «аналитическим». По сути дела, для некоторых философов критерием аналитичности служит то, что предложение называют аналитическим специалисты (скажем, преподаватели Оксфорда). Этот показатель имеет следующие варианты: предложение должно выводиться из предложений некоторого конечного списка, в начале которого тот, кто унаследовал статус ученика Карнапа, начертал слова «Постулат Значения»; или предложение должно быть получено из теоремы логики путем подстановки синонимов на место синонимов. Последний из этих вариантов выглядит многообещающим, однако Куайн выдвигает против него вопрос «что считать критерием синонимии?». Такой критерий мог бы быть следующий: слова W₁ и W₂ —синонимы, если и только если эквиваленция (х) (х входит в экстенсионал слова W_l ≡ х входит в экстенсионал слова W₂) является аналитически истинной; но здесь мы попадаем в порочный круг. Согласно другому критерию, слова W₁ и W₂ синонимичны, если и только если их называют синонимами специалисты; но это все тот же второй показатель, только в слегка измененном виде. Перспективным выглядит и такой критерий: слова W₁ и W₂ синонимичны, если и только если они взаимозаменимы salva veritate (т. е. их можно подставлять на место друг друга) в любых контекстах соответствующего класса. Однако Куайн убедительно показал, что и этот критерий ведет к порочному кругу. Таким образом, второй показатель сводится к следующему: предложение является аналитическим, если или оно само, или некоторое связанное с ним определенным способом выражение, или последовательность упорядоченных пар таких выражений, или множество таких выражений, принадлежат к классу, на всех членов которого специалисты ссылаются, произнося определенный звук: или звук АНАЛИТИЧЕСКОЕ, или звук ПОСТУЛАТ ЗНАЧЕНИЯ, или звук СИНОНИМИЧНОЕ. В конечном счете, при таком подходе «аналитическое» и т. п. остается неэксплицированным звуком.

Хотя Куайн не рассматривал этой возможности, однако ясно, что взяв пересечение классов предложений, выделяемых двумя неудовлетворительными поведенческими показателями, мы также не получим удовлетворительного результата; эксплицировать аналитичность предложения с помощью понятий «быть центральным» плюс «называться АНАЛИТИЧЕСКИМ» значит просто указать, что аналитические предложения образуют подкласс центральных предложений, не поясняя при этом, в чем состоит специфика этого подкласса. По сути дела, Куайн делает вывод, что аналитичность — это или ошибочно истолкованная центральность, или ничто.

Вопреки убедительным доводам Куайна, многие философы продолжают злоупотреблять понятием аналитичности, часто смешивая его с предполагаемой максимальной степенью центральности. Из альтернатив, указанных Куайной, они выбрали отождествления аналитичности с центральностью, и им пришлось в результате отнести такие синтетические по виду предложения как «пространство имеет три измерения» к разряду аналитических и признать существование в науке такой вещи, как абсолютная неподверженность пересмотру, несмотря на впечатляющие свидетельства в пользу обратного. Но этот подход можно опровергнуть, дополнив доводы Куайна важным аргументом Рейхенбаха.

Рейхенбах ²⁴ показал, что есть некоторое множество принципов, каждый из которых Кант определил бы как синтетический a priori, но конъюнкция которых несовместима с положениями частной теории относительности и принципом общей ковариантности. (Это множество принципов включает обычную индукцию, непрерывность пространства и евклидово пространство.) Кантианец может последовательно держаться евклидовой геометрии, чего бы это ни стоило; однако последующий опыт может заставить его отказаться от обычной индукции или непрерывности пространства. Или же он может держаться обычной индукции и непрерывности пространства, чего бы это ни стоило, однако последующий опыт может заставить его отказаться от евклидовой геометрии (это имеет место тогда, когда физическое пространство даже не гомеоморфно какому-либо евклидову пространству). В другой статье ²⁵ Рейхенбах формулирует по сути тот же самый аргумент, но в слегка измененном виде.

Применительно к нашему случаю, это доказывает, что существуют принципы, которые для философов, приверженных широкому понятию аналитичности и, в особенности, для философов, отождествляющих аналитичность с (максимальной) неподверженностью пересмотру, являются аналитическими, но конъюнкция которых имеет проверяемые эмпирические следствия. Стало быть, мы должны раз и навсегда отказаться от отождествления аналитичности с центральностью, иначе — мы вынуждены или отказаться от идеи, что конъюнкция сохраняет аналитичность, или же принять то неприятное следствие, что аналитическое предложение может иметь проверяемые эмпирические следствия (и, следовательно, аналитическое предложение может оказаться эмпирически ложным).

Кстати, не случайно, что предложения, которые Кант определил бы как синтетические a priori, сегодняшние эмпиристы сочли бы аналитическими; раздувая понятие аналитичности, они как раз и стремились к тому, чтобы устранить кантовскую проблему, отождествив априорность с аналитичностью, а затем отождествив аналитичность с конвенциональной истиной. (Этот последний шаг Куайн также подверг уничтожительной критике, но обсуждение этого вопроса отвлекло бы нас от нашей темы.)

Другие философы попытались возразить Куайну, используя раз личие между предложениями и утверждениями: да, они согласны, что все предложения подвержены пересмотру, а вот некоторые утверждения — нет. Пересматривая предложение, мы не изменим нашего мнения относительно утверждения, прежде выражаемого этим предложением, если предложение (понимаемое как синтаксический объект вместе с его значением) после пересмотра фактически окажется не синонимичным тому же предложению до пересмотра, т. е. если при пересмотре изменится значение, а не теория. Но, во-первых, это сразу возвращает нас к попытке эксплицировать аналитичность в терминах синонимии; и, во-вторых, одна вещь представляет несомненный вклад Куайна в философию, это — осознание того, что нельзя четко отделить изменение значения от изменения теории. Мы не согласны с Куайном, что изменение значения вообще нельзя определить, но отсюда не следует обоснованность дихотомии «или изменение значения, или изменение теории». Открытие, что мы живем в неевклидовом мире, могло бы изменить значение слова «прямая линия» (это случилось бы в том — маловероятном — случае, если бы стереотип прямизны включал в себя что-то вроде постулата о параллельных прямых), но это не было бы просто изменением значения. В частности, это не было бы изменением экстенсионала: так, было бы неправильно утверждать, что постулат о параллельных прямых был «истинным с учетом прежнего смысла слов». Из того факта, что отказ от предложения S предполагал бы изменение значения, не следует, что S истинно. Значения могут не соответствовать миру, а изменение значения может быть вызвано эмпирическими открытиями.

Хотя в нашей статье мы не пытаемся эксплицировать понятие аналитичности, но мы пытаемся эксплицировать понятие, которое может показаться тесно с ним связанным, т. е. понятие значения. Поэтому может показаться, что аргументы Куайна направлены и против того, что пытаемся делать мы. Давайте разберемся в этом.

По нашему мнению, в одном, совершенно правильном, смысле полосатость образует часть значения слова «тигр». Но из этого не следует, с нашей точки зрения, что утверждение «тигры полосаты» является аналитическим. Могло бы случиться, что в результате мутации все тигры стали альбиносами. Коммуникация предполагает, что мой стереотип тигров включает их полосатость, и ваш стереотип включает полосатость, и вы знаете, что мой стереотип включает полосатость, и вы знаете, что я знаю... (и так далее, в манере а-ля Грайс, до бесконечности). Но коммуникация не предполагает, что любой конкретный стереотип правилен, или что большинство наших стереотипов уже навсегда правильны. Лингвистическая обязательность не является показателем неподверженности пересмотру или даже истинности; таким образом, мы можем считать утверждение «тигры полосаты» частью значения слова «тигр» и не быть при этом втянутыми в проблемы, связанные с аналитичностью.

Итак, аргументы Куайна против отождествления аналитичности с центральностью не направлены против отождествления вхождения характеристик в состав «значения» слова X с ее обязательным включением в стереотип X. А аргумент Куайна о «звуках»?

Конечно, данные о том, что говорят люди, включая высказываемые ими металингвистические замечания, важны как для «семантики», так и для синтаксиса. Так, человек, указывающий на моллюска и спрашивающей «это тигр?», вызовет, видимо, у всех хохот. (Закончив хохотать), люди, возможно, скажут: «он не знает значения слова "тигр"» или «он не знает, что такое тигры». Такие комментарии могут быть полезны лингвисту. Но мы не определяем стереотип с помощью подобных комментариев. Когда мы говорим, что быть «похожим-на-большую-кошку» образует часть значения слова «тигр», мы имеем в виду не только то, что отнесение слова «тигр» к чему-то, что не похоже-на-большую-кошку (и не является тигром) вызывает произнесение определенных звуков. Мы имеем в виду, что люди, усвоившие слово «тигр», знают, что «тигры (стереотипно) похожи на больших кошек», и считают своим долгом передать это знание тем, кого они учат употреблению этого слова. Минимум навыков, которых требует принадлежность к лингвистическому сообществу, представляет собой важную информацию, но никакого круга, критикуемого Куайном, здесь не содержится.