КРИТИКА КАЛИФОРНИЙСКОЙ СЕМАНТИКИ

Теперь я хотел бы рассмотреть подход к семантической теории, -впервые сформулированный поздним Карнапом. Чтобы не заниматься разбором текстов, я не стану приписывать указанную точку зрения какому-либо конкретному философу, а буду просто говорить о «калифорнийской семантике».

Введем понятие возможного мира. Пусть f — функция, определяемая на «пространстве» всех возможных миров, и ее значением f(х) в любом возможном мире х выступает подмножество множества сущностей в мире х. Назовем f интенсионалом. Термин Т имеет значение для человека X, если X связывает с термином Т интенсионал f_т. Термин Т истинен относительно сущности е в возможном мире х, если и только если е принадлежит ко множеству f(х). Карнап был склонен говорить об «усвоении» интенсионалов, а не о «связывании» интенсионалов с терминами; однако, несомненно, для него X не просто «усваивает» интенсионал f, он усваивает f как интенсионал Т, т. е. он некоторым образом связывает f с Т.

Совершенно очевидно, что такая трактовка понимания термина расходится с тем, что предлагается в настоящей статье. В ответ сторонник калифорнийской семантики мог бы сказать, что его семантика дает описание идеального языка; а реальный язык неопределенен. Иными словами, в реальном языке термин Т не имеет одного точно определенного интенсионала; он имеет множество — возможно, нечеткое множество — интенсионалов. Однако первый шаг на пути описания естественного языка, несомненно, связан с изучением той идеализации, при которой каждый термин Т имеет строго один интенсионал.

(В своей книге «Значение и необходимость» Карнап использует другую формулировку: интенсионал — это просто свойство. Сущность е входит в экстенсионал термина Т только в том случае, если е обладает тем свойством, которое составляет интенсионал термина Т. Предыдущая формулировка с использованием функции f позволяет не рассматривать свойство как исходное понятие.)

Первая трудность, с которой сталкивается такая точка зрения, связана с использованием совершенно неразъясненного понятия усвоения интенсионала (или, в нашей переформулировке, связывания интенсионала с термином). Определив интенсионалы как теоретико-множественные сущности f, мы получаем «конкретную» математическую реализацию этого понятия в современном стиле (на основе понятий возможного мира и множества), но в результате нельзя понять, как можно иметь интенсионал в сознании, что значит думать об интенсионале, «усваивать» интенсионал или «связывать» его с чем бы то ни было. Здесь не поможет указание на то, что думать об интенсионале значит использовать слово или функциональный заменитель слова (будь то аналог слова в «мозговом коде», если признать, что мозг «вычисляет» с помощью «кода», который имеет сходство с языком и, возможно, что-то заимствует из языка; или будь то такая форма мысли, как образ или личный символ, — в тех случаях, когда они используются в мышлении) для референции на данный интенсионал, поскольку сама референция (т. е. вхождение объекта в экстенсионал термина) была определена нами с помощью интенсионала. Хотя вполне можно подобным образом описывать, что значит думать о такой абстрактной сущности, как функция или свойство, в настоящем контексте это описание явно содержит в себе порочный круг. И никакого не содержащего круга описания для этого фундаментального понятия еще не было предложено.

Эта трудность связана с более общей проблемой в философии математики, отмеченной Полем Бенасеррафом ²⁶. Согласно Бенасеррафу, разные теории в философии математики постоянно оказываются между двух стульев: или им удается объяснить природу математических объектов и необходимость математической истины, но не удается объяснить тот факт, что люди могут обучаться математике, ссылаться на математические объекты и т. п., или же они могут объяснить второе, но не могут объяснить первое. Калифорнийская семантика может объяснить, что такое интенсионал, но не может избежать порочного круга, объясняя, как мы «усваиваем» интенсионалы, связываем их с терминами, думаем о них, ссылаемся на них и т. д.

Возможно, Карнап не заметил эту трудность из-за своего верификационизма. Первое время он считал, что понимать термин значит уметь верифицировать, входит ли любая данная сущность в экстенсионал термина или нет. В этом случае «усвоение» интенсионала означало бы умение верифицировать, принадлежит ли сущность е в любом возможном мире х к f(х) или нет. Позже Карнап изменил свою точку зрения, осознав, что предложения, говоря языком Куайна, оказываются перед судом опыта сообща, а не по отдельности. Не существует такого способа верифицировать истинность термина Т относительно некоторой сущности, который не зависел бы от контекста, составленного из множества теорий, вспомогательных гипотез и т. д. Не исключено, что Карнап мог бы считать какой-то вариант этой ранней теории верным в случае ограниченного класса терминов — так называемых «терминов наблюдения». С нашей точки зрения, верификационная теория значения ложна как в своей основной идее, так и в применении к терминам наблюдения, но мы не будем это обсуждать здесь. Во всяком случае, тому, кто не является верификационистом, трудно видеть в калифорнийской семантике теорию, поскольку понятие усвоения интенсионала остается в ней совершенно необъясненным.

Во-вторых, если допустить, что «усвоение интенсионала» (связывание интенсионала с термином Т) — это психологическое состояние (в узком смысле), то калифорнийская семантика принимает оба принципа (1) и (2), которые мы подвергли критике в первой части настоящей статьи. Она должна признать, что психологическое состояние носителя языка определяет интенсионал его терминов, который в свою очередь определяет их экстенсионал. Следовательно, если два человека находятся в одном и том же психологическом состоянии, то они с необходимостью приписывают один и тот же экстенсионал любому используемому ими термину. Как мы видели, это совершенно неверно в отношении естественного языка. Причина этого, как мы установили выше, отчасти состоит в том, что экстенсионал определяется социальными факторами, а не одним только индивидуальным знанием языка. Таким образом, калифорнийская семантика вынуждена рассматривать язык как нечто индивидуальное и полностью игнорировать разделение лингвистического труда. Экстенсионал любого термина рассматривается в этой школе как полностью определяемый тем, что находится в голове индивидуального человека. Вторая причина, почему это неверно, как мы видели, состоит в том, что большинство терминов являются жесткими десигнаторами. В калифорнийской семантике каждый термин рассматривается, по су ти дела, как дескрипция. Игнорируется индексальный компонент значения, т. е. тот факт, что наши термины обозначают объекты, сходные, в некоторых отношениях, с объектами, которые мы обозначаем жестко, — сходные с этими объектами, с веществом, которое мы здесь называем «водой» и т. п.

А как быть с утверждением о том, что сторонник калифорнийской семантики имеет дело не с реальным языком, а с идеализацией, которая «не учитывает неопределенность», и что термины естественного языка можно считать связанными скорее со множеством интенсионалов, чем с одним точно определенным интенсионалом?

В ответ укажем, что индексальное слово нельзя представить как неопределенное семейство неиндексальных слов. Слово «я», если взять крайний случай, является индексальным, но не неопределенным. «Я» не синонимично какой-либо дескрипции; не синонимично оно и неопределенному множеству дескрипций. Аналогично, если мы правы, то слово «вода» не синонимично ни дескрипции, ни неопределенному множеству дескрипций (интенсионалов).

Аналогичным образом, слово, экстенсионал которого фиксируется социально, а не индивидуально, и слово, экстенсионал которого фиксируется неопределенно и индивидуально, — это разные вещи. Причина, почему «усвоенный» мной смысл слова «вяз» не фиксирует экстенсионал вяза, не в том, что слово является неопределенным — если бы проблема состояла просто в неопределенности, то из совпадения моих понятий вяза и бука следовало бы, что в моем употреблении вязы — это буки или крайние случаи буков, а буки — это вязы или крайние случаи вязов. Причина же состоит в том, что экстенсионал слова «вяз» в моем диалекте фиксируется не тем, что средний носитель языка «усваивает» или же не «усваивает»; он фиксируется сообществом, включающим экспертов, в ходе сложного процесса сотрудничества. Язык, воплощающий в себе разделение лингвистического труда, даже приблизительно нельзя смоделировать как язык, содержащий неопределенные термины и не предполагающий лингвистическое разделение труда. Сотрудничество не есть неопределенность.

Однако можно было бы возразить: разве нельзя заменить наш реальный язык языком, в котором (1) термины были бы заменены на не индексальные термины с такими же экстенсионалами (например, слово «вода» заменено на слово «Н₂O», при условии, что слово «Н₂O» неиндексально); и (2) разделение лингвистического труда исчезло бы в силу того, что каждый стал бы экспертом по любому вопросу?

Мы должны ответить отрицательно на этот вопрос; но представим на минутку, что ответ утвердительный. Какое бы это имело значение? Полученный «идеальный» язык ни в коей мере не стал бы подобием нашего реального языка, и дело здесь отнюдь не в «неопределенности естественного языка».

Однако эту замену невозможно осуществить по той причине, что все термины естественных видов и термины физических величин индексальны в описанном нами смысле — слово «водород» и, стало быть, слово «Н₂0» так же индексальны, как и слово «вода». Возможно, термины «чувственных данных», если таковые имеются, неиндексальны (исключая такие термины, как «я»), но слово «желтый» как предикат вещного языка индексально по той же самой причине, что и слово «тигр»: даже если нечто выглядит желтым, оно может не быть желтым. Если нам возразят, что вещи, которые выглядят желтыми при нормальных обстоятельствах (и для людей с нормальным зрением), являются желтыми, то это не поможет, так как слово «нормальный» предполагает здесь именно ту характеристику, которую мы называем индексальностью. Нет никаких оснований считать, что проект сведения нашего языка к неиндексальному языку в принципе может быть осуществлен.

Думаю, что устранить разделение лингвистического труда «в принципе» можно. Однако, если разделение лингвистического труда присуще, как я догадываюсь, всем языкам, то какой интерес представляет возможность языка, не обладающего основополагающей характеристикой человеческого языка? В мире, где каждый выступает экспертом по любому вопросу, социальные законы невероятно отличаются от тех, какие мы имеем сейчас. На каком основании мы должны принимать такой мир и такой язык в качестве модели для анализа человеческого языка?

Кстати, философы, работающие в традиции калифорнийской семантики, недавно попытались устранить именно эти недостатки в своей модели. Так, было выдвинуто предположение, что интенсионал — это функция, аргументами которой являются не только возможные миры, а, вероятно, возможный мир, носитель языка и нелингвистический контекст, в котором произносится слово. Это позволило бы представить в модели некоторые виды индексальности и некоторые виды разделения лингвистического труда. Согласно Дэвиду Льюису, разрабатывающему эти идеи, слово «вода», например, имело бы один и тот же интенсионал (одну и ту же функцию) на Земле и на Двойнике Земли, но разные экстенсионалы. (По сути дела, Льюис сохраняет допущение (1), сформулированное в первой части настоящей статьи, и отбрасывает допущение (2); мы же отбрасываем допущение (1) и сохраняем (2).) Вполне возможно, что формальные модели, разработанные Карнапом и его последователями, окажутся ценными при такой модификации. Нас же интересовала здесь не полезность математического формализма, а философия языка, лежащая в основе ранних вариантов этого подхода.