ДРУГИЕ СЛОВА

До сих пор мы использовали в качестве примеров только термины естественных видов, но наши положения применимы и к многим другим категориям слов. Они применимы к подавляющему большинству существительных, равно как и к другим частям речи.

Рассмотрим, например, имена созданных человеком предметов, т. е. слова типа «карандаш», «стул» «бутылка» и т. п. Согласно традиционной точке зрения эти слова точно определяются конъюнкциями, или пучками, признаков. Предмет, обладающий всеми признаками, входящими в конъюнкцию (или достаточным количеством свойств, образующих пучок), с необходимостью является карандашом, стулом, бутылкой и т. п. Кроме того, в случае пучка признаков необходимыми обычно считаются некоторые признаки в пучке (в случае конъюнкции признаков, все признаки, входящие в конъюнкцию, являются необходимыми). Свойство быть созданным человеком имеет предположительно необходимый характер, а свойство «принадлежать к виду, имеющему некоторое стандартное назначение» считается необходимым, как например, в предложениях «карандаши созданы человеком» и «карандаши стандартно предназначены для письма». Наконец, этот вид необходимости трактуется как необходимость в эпистемическом смысле, а фактически — и в аналитическом смысле.

Давайте еще раз обратимся к научной фантастике. На сей раз мы воспользуемся примером, придуманным Роджером Альбриттоном. Представьте себе, в один прекрасный день мы делаем открытие, что карандаши являются организмами. Мы разрезаем их, изучаем под электронным микроскопом и обнаруживаем почти невидимое сплетение нервов и других внутренних органов. Мы ведем за ними слежку и устанавливаем, что они размножаются, а их потомство вырастает и становится взрослыми карандашами. Мы обнаруживаем, что эти организмы не имитируют другие (созданные человеком) карандаши; нет и никогда не было других карандашей, кроме этих организмов. Конечно, странно, что на многих этих организмах есть надписи, например, BONDED GRANTS DELUXE made in U.S.A. No. 2, — возможно, как разумные существа, они используют это в качестве камуфляжа. (Нам также придется объяснить, потому никто никогда даже не пытался производить карандаши и т. д., но ясно, что в некотором смысле это можно считать возможным миром.)

Если это возможно, а я согласен с Альбриттоном, что это возможно, то значит эпистемологически возможно, что карандаши могли бы оказаться организмами. Отсюда следует, что утверждение карандаши создаются человеком не является эпистемологически необходимым в строгом смысле и, a fortiori, не является и аналитически истинным.

Однако будем осторожными. Доказали ли мы этим, что есть возможный мир, в котором карандаши являются организмами? Думаю, что нет. Мы доказали только, что есть возможный мир, в котором определенные организмы являются эпистемическими двойниками карандашей (в терминологии Крипке). Возвратимся к примеру с Двойником Земли и представим на сей раз, что карандаши на Земле — это, как мы и считаем, создаваемые человеком приспособления для письма, тогда как «карандаши» на Двойнике Земли — это организмы а-ля Альбриттон. Далее представим себе, что жители Двойника Земли совершенно не подозревают об этом и имеют о «карандашах» такие же представления, что и мы — о карандашах. Обнаружив это, мы не стали бы говорить: «некоторые карандаши — это организмы». Скорее всего мы бы сказали: «вещи, которые на Двойнике Земли, принимают за карандаши, на самом деле карандашами не являются. В действительности они представляют собой разновидность организмов».

Предположим теперь, что и на Земле, и на Двойнике Земли ситуация такова, как ее описал Альбриттон. Тогда мы бы сказали: «карандаши — это организмы». Таким образом, являются ли «карандаши» на Двойнике Земли (или в другой возможной вселенной) карандашами или нет, — зависит от того, являются ли местные карандаши организмами или нет. Если местные карандаши именно таковы, какими мы их считаем, то возможный мир, в котором есть карандаши-организмы, — это не тот возможный мир, где карандаши являются организмами; в этом случае (а он, конечно же, и имеет место), не существует возможных миров, в которых карандаши являются организмами. Утверждение, что карандаши создаются людьми, является необходимым в том смысле, что оно истинно во всех возможных мирах, т. е. оно является метафизически необходимым. Однако отсюда не следует, что оно эпистемически необходимо.

Отсюда следует, что «карандаши» — это не синонимим какой-либо дескрипции — и даже не приблизительный синоним приблизительной дескрипции. Когда мы употребляем слово «карандаш», мы имеем в виду то, что обладает такой же природой, как и обычные образцы местных карандашей в действительном мире. Слово «карандаш» так же индексально, как и слово «вода» или «золото».

В известной мере пример о карандашах, оказавшихся организмами, дополняет пример, предложенный нами несколько лет назад ¹⁴, — о кошках, оказавшихся роботами (и дистационно управляемых с Марса). В своей подготавливаемой к печати работе Кац утверждает, что мы неправильно охарактеризовали случай с кошками; его следовало бы описать так: оказалось, что в этом мире нет кошек. Кац допускает, что мы могли бы сказать: «Кошки оказались не животными, а роботами»; но он утверждает, что это — семантически девиантное предложение, которое переводится так: «Вещи, которые я обозначаю словом "кошки", оказались не животными, а роботами». Однако теория Каца — это плохая лингвистика. Прежде всего, его объяснение, почему мы можем сказать «Кошки являются роботами», — это просто объяснение того, как вообще мы можем что-либо сказать. Важнее то, что по теории Каца предложение «Кошки являются роботами» девиантно, тогда как предложение «В этом мире не существует кошек» — недевиантно, а, по сути, стандартно для описываемого случая. Я не отрицаю, что в каком-то случае предложение «В мире не существует (и никогда не существовало) никаких кошек» было бы стандартным: Мы могли бы (в эпистемическом плане) установить, что страдали коллективной галлюцинацией. («Кошки выступают здесь чем-то вроде чёртиков.») Но в описываемом мною случае предложение «Кошки оказались роботами, дистанционно управляемыми с Марса» определенно является недевиантным, а предложение «В мире не существует кошек» является в высшей степени девиантным.

Кстати, объяснение Каца — это не только плохая лингвистика; оно не годится и в качестве рациональной реконструкции. Безусловно, причина, почему мы не используем слово «кошка» как синоним некоторой дескрипции заключается в том, что мы знаем достаточно о кошках и знаем, что они обладают внутренней природой, а хорошая научная методология состоит в том, чтобы использовать имя как жесткий десигнатор тех вещей, которые обладают этой внутренней природой, а вовсе не тех, которые, как оказывается, удовлетворяют некоторой дескрипции. Конечно, если бы мы знали внутреннюю, структуру, мы могли бы сформулировать дескрипцию в терминах этой внутренней структуры; но мы пока этого не делаем. В этом смысле употребление терминов естественных видов говорит нечто важное о нашем отношении к миру: мы знаем, что существуют виды вещей, обладающих общей внутренней структурой, но у нас нет еще знаний для описания всех этих внутренних структур.

Однако, позиция Каца в случае с «карандашами» более правдоподобна, чем в случае с «кошками». Мы полагаем, что мы знаем необходимое и достаточное условие того, чтобы быть карандашом, хотя оно и очень неопределенно. Поэтому слово «карандаш» может быть синонимом некоторой приблизительной дескрипции. В случае, когда «карандаши оказались организмами», мы могли бы сказать, что «карандаши оказались организмами» или же что «в мире не существует карандашей», т. е. мы могли бы употребить слово «карандаш» или как термин естественного вида или как «однокритериальное» слово ¹⁵.

С другой стороны, мы могли бы поставить под сомнение, что в естественном языке вообще есть по-настоящему однокритериальные слова, если не считать контекстов, где это специально оговорено. Разве не могло бы так оказаться, что педиатры — это не врачи, а шпионы с Марса? Ответив «да», вы отбрасываете синонимичность выражений «педиатр» и «врач, специализирующийся по уходу за детьми». Представляется, что слова, введенные как «однокритериальные», имеют сильную тенденцию становится в некотором смысле терминами «естественных видов», со всей характерной для них жесткостью и индексальностью. В случае имен создаваемых человеком предметов эта тенденция, видимо, затрагивает основной смысл этих слов.

(Есть шутка о пациенте, которого вот-вот должны выписать из психиатрической больницы. Врачи в течение какого-то времени задают ему вопросы, и он совершенно разумно на них отвечает. Они решают его выписать, но в конце беседы один из врачей случайно спрашивает: «Кем вы хотите быть, когда выйдете из больницы?» — «Чайником». Шутка не была бы остроумной, если бы о человеке в переносном смысле нельзя было сказать, что он — чайник).

Однако есть слова, сохраняющие практически в чистом виде однокритериальный характер. Это слова, значение которых выражается таким преобразованием: охотник = тот, кто охотится.

Предложенное нами объяснение применимо не только к большинству существительных, но и к другим частям речи. Глаголы типа «расти», прилагательные типа «красный» и т. д., все имеют индексальный характер. С другой стороны, некоторые синкатегорематические слова, видимо, в большей мере имеют однокритериальный характер. Слово «весь», например, можно объяснить следующим образом: предложение «Армия окружила город» может быть истинным, даже если дивизия А не принимала в этом участия. Предложение «Вся армия окружила город» означает, что каждое армейское подразделение (соответствующего вида, например, дивизия А) приняло участие в действии, выраженном глаголом ¹⁶.