И МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ СОЛИПСИЗМ

Для доказательства этого нам нужно сначала прояснить традиционное понятие психологического состояния. В одной трактовке, это состояние представляет собой двухместный предикат, аргументами которого являются индивид и время. В этом смысле «быть ростом в пять футов», «испытывать боль», «знать алфавит» и даже «быть за тысячу миль от Парижа» — это все состояния. (Отметим, что время обычно остается имплицитным или «контекстуальным»; полная форма атомарного предложения для этих предикатов будет такова: «x ростом в пять футов во время t», «x испытывает боль во время t» и т. д.) Однако в науке термин состояния обычно применяется только к свойствам, определяемым в терминах фундаментальных с точки зрения данной науки параметров индивида. Так, быть ростом в пять футов — это состояние (с точки зрения физики); испытывать боль — тоже состояние (по крайней мере, с точки зрения менталистской психологии); знать алфавит — можно, хотя и с некоторой натяжкой, считать состоянием (с точки зрения когнитивной психологии); но быть за тысячу миль от Парижа будет неестественно назвать состоянием. В другой трактовке психологическое состояние — это просто состояние, изучаемое и описываемое психологией. В этом смысле может быть тривиальным утверждение, что знание значения слова «вода» является «психологическим состоянием» (с точки зрения когнитивной психологии). Но в указанном выше допущении (1) говорится о психологическом состоянии не в этом смысле.

Когда традиционные философы рассуждают о психологических состояниях (или «ментальных» состояниях), они исходят из допущения, которое можно назвать допущением методологического солипсизма. Согласно этому допущению, никакое психологическое состояние, в собственном смысле слова, не предполагает существования индивидов, помимо того индивида, кому это состояние приписывается. (Фактически, это допущение гласило, что никакое психологическое состояние не предполагает существования даже тела индивида: если Р — психологическое состояние в собственном смысле слова, то должно быть логически возможным пребывание «бестелесного разума» в этом состоянии Р). Это допущение довольно явным образом представлено у Декарта, но оно в скрытом виде присутствует и во всей традиции философской психологии. Принимая это допущение, мы неизбежно подписываемся под программой ограничения психологии и сознательно устанавливаем рамки, в которых характер и область психологического исследования должны согласовываться с менталистскими предрассудками, а порой и с идеалистическим истолкованием знания и мира. Однако часто не замечают, сколь серьезные ограничения накладывает эта программа. Например, если принять методологический солипсизм, то потребуется переинтерпретировать такие распространенные и заурядные психологические состояния как состояние «ревности». Из утверждения «х ревнует у», в его обычном употреблении, следует, что существует у, а из утверждения «х ревнует у к z» следует, что существуют и у, и z (не говоря уже об х). Стало быть, с точки зрения методологического солипсизма «ревновать» и «ревновать кого-то к кому-то» не являются допустимыми психологическими состояниями. (Мы будем называть их «психологическими состояниями в широком смысле», а состояния, допустимые с точки зрения методологического солипсизма, — «психологическими состояниями в узком смысле»). Методологический солипсизм потребовал бы так переинтерпретировать «ревность», чтобы можно было говорить, что я ревную свои собственные галлюцинации или плоды собственного воображения и т. п. Только если допустить, что психологические состояния в узком смысле обладают определенной степенью каузальной замкнутости (и, поэтому, ограничившись психологическими состояниями в узком смысле, мы сможем сформулировать психологические законы), — только в этом случае подобная переинтерпретация или принятие методологического солипсизма будут иметь смысл. Однако три века неудач менталистской психологии, на мой взгляд, со всей очевидностью свидетельствуют против такого подхода.

Как бы то ни было, мы можем теперь точнее сформулировать тезисы, выдвинутые в конце предыдущего раздела. Пусть А и В — любые два термина, различающиеся по экстенсионалу. Согласно допущению (2) они должны различаться по значению (понятому как «интенсионал»). Согласно допущению (1) знание значения А и знание значения В являются психологическими состояниями в узком смысле, поскольку именно так мы трактуем допущение (1). Однако эти психологические состояния должны в той же мере определять экстенсионалы терминов А и В, в какой их определяют значения («интенсионалы»).

Чтобы доказать это, попробуем допустить обратное. Безусловно, не может быть двух таких терминов А и В, чтобы знание значения термина А представляло собой то же самое состояние, что и знание значения термина В, хотя А и В имели бы различные экстенсионалы. Знание значения термина А — это не просто «усвоение интен-сионала» термина А, что бы это ни означало; это также знание того, что «усвоенный» «интенсионал» является интенсионалом термина А. (Стало быть, тот, кто знает значение слова «колесо», по-видимому, знает и «интенсионал» его немецкого синонима Rad; но если он не знает, что данный «интенсионал» является интенсионалом слова Rad, об этом человеке не скажут, что он «знает значение Rad».) Если А и В — разные термины, то знание значения термина А является другим состоянием по сравнению со знанием значения термина В, независимо от того, совпадают или различаются по значению сами термины А и В. Таким же способом можно показать, что если I₁ и I₂ — разные интенсионалы, а Л — термин, то знание того, что I₁ является значением А представляет собой другое психологическое состояние по сравнению со знанием того, что I₂ является значением А. Таким образом, не может быть двух разных возможных миров L₁, и L₂ таких, что, скажем, Оскар находится в одинаковом во всех отношениях психологическом состоянии (в узком смысле) и в L₁ и в L₂, и при этом в L₁, Оскар понимает термин А в значении I₁, а в L₂ он понимает А в значении I₂ . (Будь это так, психологическим состояниям Оскара в L₁ было бы знание того, что I₁ является значением А, а психологическим состоянием Оскара в L₂ было бы знание того, что I₂ является значением А, а это два разных и даже — если допустить, что А имеет только одно значение для Оскара в каждом мире, — несовместимых психологических состояния в узком смысле.)

Короче говоря, если S — психологическое состояние рассматриваемого нами вида, т. е. если оно представляет собой знание того, что I является значением Л, где I — «интенсионал», а A — термин, то во всех возможных мирах, в которых говорящий находится в психологическом состоянии S, «работают» одни и те же необходимые и достаточные условия вхождения в экстенсионал термина А, поскольку состояние S определяет интенсионал I, а, согласно допущению (2), интенсионал выражает необходимые и достаточные условия вхождения в экстенсионал.

Если наша интерпретация традиционного учения об интенсионале и экстенсионале справедлива в отношении Фреге и Карнапа, то применительно к теории значения антитеза «психологизм/платонизм» оказывается чем-то вроде бури в стакане воды. (Несомненно, эта антитеза образует очень важную проблему, когда речь идет об общей философии математики.) Даже если значения, как считают Фреге и Карнап, представляют собой «платоновские», а не «ментальные», сущности, «усвоение» этих сущностей, по-видимому, является психологическим состоянием (в узком смысле). Более того, психологическое состояние определяет уникальным образом «платоновскую» сущность. Поэтому видеть ли в «значении» «платоновскую» сущность или психологическое состояние — это уже вопрос конвенции. Выбор психологического состояния в качестве значения едва ли будет иметь столь пугавшее Фреге следствие, что значения утратят свой общественный характер. Ибо и психологические состояния являются «общественными» в том смысле, что разные люди (и даже в разные эпохи) могут находится в одном и том же психологическом состоянии. Фактически, аргумент Фреге против психологизма направлен только против отождествления понятий с конкретными сущностями, а не с ментальными сущностями вообще.

Из «общественного» характера психологических состояний следует, в частности, то, что, если Оскар и Элмер понимают слово Л по-разному, то они должны находиться в разных психологических состояниях. Ибо состояние знания того, что интенсионалом термина А является, скажем, I — это одно и то же состояние, независимо от того, находится в нем Оскар или Элмер. Поэтому двое говорящих не могут находится в одинаковом — во всех отношениях — психологическом состоянии и понимать термин А по-разному; психологическое состояние говорящего определяет интенсионал (а, следовательно, согласно допущению (2), и экстенсионал) термина Л.

Именно это последнее следствие из допущений (1) и (2), вместе взятых, мы и считаем ложным. Мы утверждаем, что два человека могут находиться в одном и том же психологическом состоянии (в узком смысле), даже если экстенсионал термина А в идиолекте одного отличается от экстенсионала термина А в идиолекте другого. Экстенсионал не определяется психологическим состоянием.

Более подробно мы покажем это в последующих разделах. Если это верно, то перед каждым, кто хочет спасти хотя бы одно из традиционных допущений, открываются два пути: или отбросить идею, что психологическое состояние (в узком смысле) определяет интенсионал, или отбросить идею, что интенсионал определяет экстенсионал. Мы рассмотрим эти альтернативы позже.