Социолингвистика

Оглавление

 

Социолингвистика

 

1.3. Языковая ситуация в XVIII - начале XIX в. 339

2. Этническая и языковая политика Российской империи 342

2.1. Язык и религия. Языковая политика в области
образования 342

2.2. Русификация как основное направление языковой политики
русского государства во второй половине XIX в. 347

2.3. Языковая политика XIX — начала XX в. в издательском

деле 359

2.4. Знание языка и служебная карьера 362

2.5. Языковая ситуация после революции 1905 г. 364

3. Национальная и языковая политика советского государства 368

3.1. Этноязыковая ситуация после краха Российской

империи 368

3.2. Национальная политика в СССР 371

3.3. Языковое строительство до середины 1930-х годов 376

3.4. Имена ориентиров в языковой политике 390

4. Этноязыковой состав Российской Федерации по данным
переписи 1989 г. Языковая лояльность и ее динамика 405

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ 415

БИБЛИОГРАФИЯ

Основная литература 424

Дополнительная литература 424

ВВЕДЕНИЕ

Что изучает социолингвистика?

Один пятилетний мальчик, сын продавщицы из мага­зина "Одежда", как-то сказал:

— Я всех люблю одинаково, а мамочку на один номер
больше.

А другой, у которого отец был писатель и постоянно обсуждал в семье издательские дела, попросил:

— Папа, скажи редактору этой карусели — нельзя ли
мне наконец покататься!

Это примеры из бессмертной книги Корнея Чуковско­го "От двух до пяти". Они свидетельствуют: профессиональ­ные занятия родителей и связанная с этими занятиями тер­минология влияют на речь детей. Речевые особенности дру­гих взрослых тоже могут влиять на речь ребенка. В одной семье нянька, нанятая для воспитания сына, отличалась яр­ким диалектным выговором: она произносила идёшь, едуть, чаво, колидор, ейный, в палыпе. После нескольких месяцев общения с ней и воспитанник ее стал говорить так же (по­том пришлось его переучивать).

Описанные ситуации — подтверждение некоей общей закономерности: среда, в которой живет человек, влияет на его речевые навыки. Наиболее податлив к такому влиянию ребенок. Но и взрослые усваивают, часто неосознанно, язы­ковые особенности окружающих — членов семьи, друзей, сослуживцев.

Различные воздействия социальной среды на язык и на речевое поведение людей и изучает социолингвистика. "Чистая", или "просто" лингвистика, анализирует языковой знак сам по себе: его звуковую и письменную форму, его значение, сочетаемость с другими знаками, его изменения во времени. Социолингвистика делает упор на то, как ис­пользуют языковой знак люди, — все одинаково или по-раз­ному, в зависимости от своего возраста, пола, социального положения, уровня и характера образования, от уровня об­щей культуры и т. п.?

« Чтобы различие в задачах, стоящих перед социо- и просто" лингвистикой, стало наглядным, рассмотрим при­меры. Возьмем хорошо известное каждому говорящему по-

Введение

Социолингвистика

 

русски слово добыча. Описывая его с точки зрения "чистой" лингвистики, надо указать следующее: существительное женского рода, I склонения, неодушевленное, в форме мно­жественного числа не употребляющееся, трехсложное, с ударением на втором слоге во всех падежных формах, обо­значает действие по глаголу добывать {добыча угля) или ре­зультат действия {Добыча составила тысячу тонн или, в дру­гом значении: Охотники вернулись с богатой добычей).

Социолингвист отметит еще такие свойства этого су­ществительного: в языке горняков оно имеет ударение на первом слоге: добыча и употребляется как в единственном, так и во множественном числе: несколько добыч.

Другой пример.

В языке моряков словом конец называют канат. Социо­лингвист, изучающий подобные факты, не пройдет мимо такого комментария к слову конец, который приводит в вос­поминаниях о Борисе Житкове К. Чуковский. Чуковский и Житков (дело было во времена их молодости, в Одессе) вдвоем оказались в бушующем море на утлой лодчонке, и ветер погнал их лодку на волнорез. «Житков с изумитель­ным присутствием духа прыгнул с лодки на мол, на его по­катую, мокрую, скользкую стену и вскарабкался на самый гребень. Оттуда он закричал мне:

— Конец!

"Конец" — по-морскому канат. Житков требовал, чтобы я кинул ему веревку, что лежала свернутой в кольцо на носу, но так как в морском лексиконе я был еще очень нетверд, я понял слово "конец" в его общем значении и завопил от предсмертной тоски..." (К. Чуковский. "Современники").

Подобные различия могут обусловливаться не только профессией, но и, например, характером образования: одно дело — "технарь", человек, окончивший технический ин­ститут, и другое — "гуманитарий", скажем, филолог или ис­торик. У них разные языковые склонности, разные речевые пристрастия и навыки. В современном русском обществе, например, речь технической интеллигенции в большей сте­пени, чем речь интеллигенции гуманитарной, подвержена влиянию жаргона: в ней не редкость слова и выражения ти­па клёво, доходяга, лопухнуться, лажа, стоять на ушах, наез­жать на кого-либо, качать права и т. п.

Люди одной профессии или одного узкого круга обще­ния нередко образуют довольно замкнутые группы, которые

10

вырабатывают свой язык. В старину был известен жаргон офеней — бродячих торговцев, которые своей непонятной непосвященным манерой речи как бы отгораживались от остального мира, сохраняя втайне секреты своего промыс­ла. В наше время язык программистов и всех тех, кто про­фессионально имеет дело с компьютером, также превратил­ся в своеобразный жаргон: монитор у них именуется глазом, диски — блинами, пользователь — юзером и т. п.

Элементы таких жаргонов - слова, обороты, синтак­сические конструкции, особенности произношения и сло­воизменения — играют роль не только средств, передающих информацию, но и своеобразных символов: по ним опозна­ется свой для данной группы человек, а по их отсутствию — "чужак". Изучение групповых языков, речевого поведения человека как члена определенной группы — прямое дело со­циолингвистики.

В каждом языке есть различные формы обращения к собеседнику. В русском языке две основные формы: на "ты" и на "вы". К незнакомому или малознакомому взрослому надо обращаться на "вы" (так же - к старшим по возрасту, даже и знакомым), а обращение на "ты" — знак более близких, сердечных отношений. Изучение со­циальных условий, влияющих на выбор форм личного об­ращения (и, кроме того, приветствий, извинений, просьб, прощания и т. п.), - также область интересов социолин­гвистики. Русский речевой этикет - лишь один, причем сравнительно простой, пример из этой области. В других языках, например в японском и корейском, существуют гораздо более сложные правила вежливого обращения к собеседнику (о некоторых из них мы расскажем в основ­ной части нашей книги).

Разные ситуации общения требуют использования раз­ных языковых средств. Это хорошо понимали задолго до ро­ждения социолингвистики. А. С. Пушкин писал: "В обще­стве вы локтем задели соседа вашего, вы извиняетесь, — очень хорошо. Но, гуляя в толпе под качелями, толкнули лавочника - вы не скажете ему: mille pardons! Вы зовете из­возчика - и говорите ему: пошел в Коломну, а не - сделайте одолжение, потрудитесь свезти в Коломну".

По наблюдениям одного учителя, до революции на Дону дети в школе употребляли наречие здесь, дома же на-Д° было говорить тут: здесь воспринималось коренными

Введение

носителями донского говора как городское, чужое, в отли­чие от своего тут.

Это примеры речевых различий в зависимости от ус­ловий общения. Но в каждой ситуации человек может зани­мать разную позицию: быть собеседником "на равных" или чувствовать свое превосходство над партнером по коммуни­кации (либо, напротив, свою подчиненность ему). Общаясь друг с другом, люди как бы исполняют разные роли: отца, мужа, сына (в семье), начальника, подчиненного, сослужив­ца (в служебной обстановке), пассажира и кондуктора, по­купателя и продавца, врача и пациента и т. п. Тип роли обу­словливает характер речи и речевого поведения: с отцом го­ворят не так, как со сверстником, с преподавателем в вузе — иначе, чем с продавцом, повелительные конструкции в ус­тах врача естественны, когда он исполняет свою служебную роль (Дышите! Задержите дыхание! Разденьтесь!), и неуме­стны, когда он, например, едет в автобусе, и т. д.

Представление о том, в каких ситуациях, при испол­нении каких ролей каким языком надо говорить, формиру­ется по мере того, как ребенок постепенно превращается во взрослого. Этот процесс называется языковой социализа­цией (подробнее о нем см. в главе 3), т. е. языковым "вхо­ждением" в данное общество. И его изучает социолингви­стика.

Есть общества (государства, страны, области и террито­рии), где используется не один язык, а два или несколько. Часто один из них — государственный и в этом смысле об­щеобязательный: если ты хочешь нормально жить в этом об­ществе, общаясь с другими людьми, с властью, продвигаясь по социальной лестнице, изволь знать государственный язык. Другие существующие в данном обществе языки — это обычно родные языки людей, объединенных в те или иные этнические группы или составляющих целые народы (тако­во положение, например, во многих странах современной Африки). Функционируя в тесном соседстве друг с другом, разные языки, обслуживающие то или иное сообщество, мо­гут смешиваться, приобретать разного рода промежуточные формы: пиджины, креольские языки (см. о них в главе 2). В процессе образования и функционирования подобных языков социолингвистику интересуют социальные и ситуа­тивные условия, в которых они используются и взаимодей­ствуют друг с другом.

 

Социолингвистика

Социолингвисты ставят перед собой и такую задачу: регулировать развитие и функционирование языка (язы­ков), не полагаясь целиком на самопроизвольное течение языковой жизни. Полезное и важное подспорье при выпол­нении этой задачи — изучение оценок, которые дают люди своему или чужому языку, отдельным языковым элементам. Говорящие оценивают одни и те же факты речи по-разно­му: одни люди, например, легко принимают новшества, другие же, напротив, отстаивают традиционные способы выражения; одним нравится строгость иностранных науч­ных терминов, а их оппоненты ратуют за самобытность спе­циальной терминологии. Изучение различий в оценках язы­ковых фактов позволяет выделять социально более пре­стижные и менее престижные формы речи, а это немало­важно с точки зрения перспектив развития языковой нор­мы, ее обновления.

Разработка лингвистических проблем, направленных на то, чтобы управлять языковыми процессами, носит на­звание языковой политики; языковая политика — часть социолингвистики, выход этой науки в речевую прак­тику.

Современная социолингвистика развивается бурно, в разных направлениях. Ее развитие тесно связано с такими научными дисциплинами, как психолингвистика (наука об индивидуальных особенностях усвоения языка и владения им), социология, социальная психология, демография, эт­нография и рядом других. Дальше мы расскажем об этих связях и проиллюстрируем их на конкретных примерах.

Истоки социолингвистики

То, что язык далеко не единообразен в социальном от­ношении, известно давно. Одно из первых письменно зафик­сированных наблюдений, свидетельствующих об этом, от­носится еще к началу XVII в. Гонсало де Корреас, препода­ватель Саламанкского университета в Испании, вполне чет­ко разграничивал социальные разновидности языка: "Нуж­но отметить, что язык имеет кроме диалектов, бытующих в провинциях, некоторые разновидности, связанные с возрас­том, положением и имуществом жителей этих провинций: существует язык сельских жителей, простолюдинов, горо-

 

12

13

Введение

Социолингвистика

 

жан, знатных господ и придворных, ученого-историка, старца, проповедника, женщин, мужчин и даже малых де­тей" [цит. по: Степанов 1976: 22]'.

Термин "социолингвистика" ввел в научный оборот в 1952 г. американский социолог Г. Карри [Currie 1952]. Озна­чает ли это, что и наука о социальной обусловленности язы­ка зародилась в начале 1950-х годов? Нет. Корни социо­лингвистики глубже, и искать их нужно не в американской научной почве, а в европейской и, в частности, в русской.

Лингвистические исследования, учитывающие обусло­вленность языковых явлений явлениями социальными, с большей или меньшей интенсивностью стали вестись уже в начале нынешнего века во Франции, России, Чехии. Иные, чем в США, научные традиции обусловили то положение, при котором изучение связей языка с общественными ин­ститутами, с эволюцией общества никогда принципиально не отделялось в этих странах от "чистой" лингвистики. "Так как язык возможен только в человеческом обществе, — пи­сал И. А. Бодуэн де Куртенэ, - то, кроме психической сто­роны, мы должны отмечать в нем всегда сторону социаль­ную. Основанием языковедения должна служить не только индивидуальная психология, но и социология" [Бодуэн де Куртенэ 1963: 15].

Таким выдающимся ученым первой половины XX в., как И. А. Бодуэн де Куртенэ, Е. Д. Поливанов, Л. П. Яку-бинский, В. М. Жирмунский, Б. А. Ларин, А. М. Селищев, Г. О. Винокур в России, Ф. Брюно, А. Мейе, П. Лафарг, М. Коэн во Франции, Ш. Балли и А. Сешеэ в Швейцарии, Ж. Вандриес в Бельгии, Б. Гавранек, А. Матезиус в Чехо­словакии и другим², принадлежит ряд идей, без которых со­временная социолингвистика не могла бы существовать. Это, например, идея о том, что все средства языка распре­делены по сферам общения, а деление общения на сферы

¹ Здесь и далее в квадратных скобках указывается автор цитируемой работы
или ее краткое название, год ее издания и, если это необходимо, после дво­
еточия - номер цитируемой страницы. Полностью выходные данные рабо­
ты приведены в списках основной и дополнительной литературы в конце
учебника. Большая и Малая советские энциклопедии цитируются с указа­
нием издания, тома и столбца (страницы). В цитатах все вставки в квадрат­
ных скобках принадлежат авторам учебника.

² Обзор исследований, отражающих ранний этап развития социолингвисти­
ки в разных странах, см. в работах [Гухман 1972, Краус 1976, Орлов 1969,
Слюсарева 1981, Krysin 1977].

имеет в значительной мере социальную обусловленность (Ш. Балли); идея социальной дифференциации единого на­ционального языка в зависимости от социального статуса его носителей (работы русских и чешских языковедов); по­ложение, согласно которому темпы языковой эволюции за­висят от темпов развития общества, а в целом язык всегда отстает в совершающихся в нем изменениях от изменений социальных (Е. Д. Поливанов); распространение методов, применявшихся при изучении сельских диалектов, на ис­следование языка города (Б. А. Ларин); обоснование необ­ходимости социальной диалектологии, наряду с диалектоло­гией территориальной (Е. Д. Поливанов); важность изуче­ния жаргонов, арго и других некодифицированных сфер языка для понимания внутреннего устройства системы на­ционального языка (Б. А. Ларин, В. М. Жирмунский, Д. С. Лихачев) и др.

Американские исследователи в области социолингви­стики подчас заново открывают то, на что уже обращали внимание их европейские предшественники³. Однако, спра­ведливости ради, надо сказать, что, в отличие от работ пер­вой трети XX в., в значительной части умозрительных, не опиравшихся на более или менее обширный конкретный языковой материал (исключение составляют, пожалуй, ра­боты А. М. Селищева — см., например [Селищев 1928], но они и слабей других в теоретико-лингвистическом отноше­нии), в современных социолингвистических исследованиях, в том числе американских, явно выражено стремление к со­четанию тщательной теоретической разработки и конкрет­ного анализа социально-языковых связей и зависимостей.

Характерная черта социолингвистики второй полови­ны XX столетия — переход от работ общего плана к экспе­риментальной проверке выдвигаемых гипотез, математиче­ски выверенному описанию конкретных фактов. По мне­нию одного из представителей американской социолингви­стики Дж. Фишмана, на современном этапе изучение языка под социальным углом зрения характеризуется такими чер­тами, как системность, строгая направленность сбора дан-

———^_

³ При чтении американских работ по социолингвистике (да и по многим другим отраслям языкознания) поражает почти полное отсутствие ссылок на исследования "европейцев", и прежде всего русских ученых. По всей видимости, это результат не умышленного пренебрежения к опыту других, а элементарного незнания о нем.

15

Введение

Социолингвистика

 

ных, количественно-статистический анализ фактов, тесное переплетение лингвистического и социологического аспек­тов исследования [Fishman 1971: 10].

При этом преобладает синхронический аспект, анализ связей между элементами структуры языка и элемен­тами структуры общества; в работах предшествующего пе­риода чаще постулировалась сопряженность эволюции язы­ка с развитием общества, т. е. для этих работ был характе­рен диахронический аспект (о различиях синхрони­ческой и диахронической социолингвистики см. в главе 4).

Статус социолингвистики как научной дисциплины

Из самого названия научной дисциплины — социолин­гвистика — видно, что она возникла на стыке двух наук — социологии и лингвистики. Междисциплинарный характер социолингвистики признают многие ученые (см., например [Hymes 1972, Краус 1974] и др.). Однако само по себе это признание не отвечает на вопрос: чего больше в этой нау­ке — социологии или лингвистики? Кто занимается ею — профессиональные социологи или профессиональные языко­веды (вспомним, что первым использовал термин "социо­лингвистика" социолог)?

Надо сразу же и совершенно определенно сказать: со­временная социолингвистика — это отрасль языкознания. Пока эта отрасль только формировалась, становилась на но­ги, можно было спорить о ее статусе. Но сейчас, в начале XXI в., когда в социолингвистике не только определились объект, цели и задачи исследований, но и получены ощути­мые результаты, совершенно очевидна языковедческая при­рода этой науки. Иное дело, что социолингвисты заимство­вали многие методы у социологов (вот оно — "социо-"), на­пример методы массовых обследований, анкетирования, устных опросов и интервью (см. о них в главе 5). Но заим­ствуя у социологов эти методы, социолингвисты использу­ют их творчески, применительно к задачам изучения языка, а кроме того, на их основе вырабатываются собственные методические приемы работы с языковыми фактами и с но­сителями языка.

Объект социолингвистики

В начале нашего изложения мы попытались на не­скольких элементарных примерах показать, что изучает со­циолингвистика. Сформулируем теперь в более строгой форме представление об объекте этой науки.

Один из основателей современной социолингвистики
американский исследователь Уильям Лабов определяет со­
циолингвистику как науку, которая изучает "язык в его со­
циальном контексте" [Лабов 1975]. Если расшифровать это
лапидарное определение, то надо сказать, что внимание со­
циолингвистов обращено не на собственно язык, не на его
внутреннее устройство, а на то, как пользуются языком лю­
ди, составляющие то или иное общество. При этом учиты­
ваются все факторы, могущие влиять на использование язы-
! ка, — от различных характеристик самих говорящих (их воз-
£f раста, пола, уровня образования и культуры, вида профес-
*" сии и т. п.) до особенностей конкретного речевого акта.
^ "Тщательное и точное научное описание определенно-

v го языка, ~ отмечал Р. Якобсон, — не может обойтись без '^ грамматических и лексических правил, касающихся нали-⁴ чия или отсутствия различий между собеседниками с точки ? зрения их социального положения, пола или возраста; оп­ределение места таких правил в общем описании языка представляет собой сложную лингвистическую проблему" [Якобсон 1985: 382].

В отличие от порождающей лингвистики, представ­ленной, например, в работах Н. Хомского (см. [Хомский 1972: 9]), социолингвистика имеет дело не с идеальным но­сителем языка, порождающим только правильные высказы­вания на данном языке, а с реальными людьми, которые в своей речи могут нарушать нормы, ошибаться, смешивать разные языковые стили и т. п. Важно понять, чем объясня­ются все подобные особенности реального использования языка.

Из этого следует, что при социолингвистическом под­ходе к языку объектом изучения является функциони­рование языка; его внутренняя структура принимается как некая данность и специальному исследованию не под­вергается (за исключением случаев, когда социальное вне­дряется в ткань языка и является компонентом строения языковых единиц; см. об этом в главе 2).

 

Введение______________________________________________________

А каков объект социолингвистики в обществах, где функционируют два, три языка, множество языков? В этом случае социолингвист должен исследовать механизмы функционирования нескольких языков в их взаимодейст­вии: в каких сферах социальной жизни они используются? Каковы взаимоотношения между ними по статусу и функ­циям? Какой язык "главенствует", т. е. является государст­венным или официально принятым в качестве основного средства общения, а какие вынуждены довольствоваться ро­лью семейных и бытовых языков? Как, при каких условиях и в каких формах возникают дву- и многоязычие? Ответы на этого рода вопросы — компетенция социолингвистики.

Итак, объект социолингвистики — язык в его функци­онировании. А поскольку язык функционирует в обществе, обладающем определенной социальной структурой, по­стольку и можно говорить о социолингвистике как о науке, исследующей язык в социальном контексте (формула У. Ла-бова).

Глава 1

ОСНОВНЫЕ ПОНЯТИЯ

социолингвистики

Как и всякая наука, претендующая на самостоятель­ный статус, социолингвистика оперирует некоторым набо­ром специфических для нее понятий (и соответствующих им терминов): языковое сообщество, языковая ситуация, со­циально-коммуникативная система, языковая социализация, коммуникативная компетенция, языковой код, переключение кодов, билингвизм (двуязычие), диглоссия, языковая политика и ряд других. Кроме того, некоторые понятия заимствованы из других областей языкознания: языковая норма, речевое об­щение, речевое поведение, речевой акт, языковой контакт, смешение языков, язык-посредник и др., а также из социоло­гии, социальной психологии: социальная структура общест­ва, социальный статус, социальная роль, социальный фактор и некоторые другие.

Все эти понятия нуждаются в определениях. В этой главе мы дадим определения большинству перечисленных понятий, не погружаясь в подробное изучение явлений, стоящих за каждым из понятий, и тех проблем, которые возникают при изучении таких явлений. Понятия, относя­щиеся к ведению социологии, социальной психологии и де­мографии, будут рассмотрены в главе 3.

1.1. Языковое сообщество

На первый взгляд, понятие языкового сообщества не нуждается в разъяснениях — это сообщество людей, говоря­щих на данном языке. Однако в действительности такого по­нимания недостаточно. Например, французы, живущие во Франции, и говорящие по-французски канадцы не составля­ют одного сообщества. Нельзя объединить в одно языковое сообщество англичан и американцев (хотя и те, и другие го­ворят по-английски), испанцев и пользующихся испанским языком жителей Латинской Америки и т. д. Язык один и тот же (или почти один и тот же¹), а сообщества разные.

В действительности французский язык в Канаде несколько отличается от французского языка на территории его исконного распространения, анг­лийский язык США имеет даже специальное название: American English,

19

Глава 1. Основные понятия социолингвистики

/ 2 Родной язык и смежные понятия

 

С другой стороны, составляют ли разные языковые со­общества люди, живущие в одном городе, работающие на одних и тех же предприятиях, но имеющие в качестве род­ных разные национальные языки, - например, русские, та­тары, украинцы?

Именно при изучении второго рода явлений — дву- имногоязычия при общности социальной жизни — возникла необходимость в понятии "языковое сообщество": с помо­щью этого понятия исследователь определяет социальные рамки, в которых функционирует один язык или несколько языков, взаимодействующих друг с другом.

Языковое сообщество — это совокупность людей, объе­диненных общими социальными, экономическими, политиче­скими и культурными связями и осуществляющих в повседнев­ной жизни непосредственные и опосредствованные контакты друг с другом и с различными социальными институтами при помощи одного языка или разных языков, распространенных в этой совокупности.

Границы распространения языков очень часто не со­впадают с политическими границами. Самый очевидный пример - современная Африка, где на одном и том же язы­ке могут говорить жители разных государств (таков, напри­мер, суахили, распространенный в Танзании, Кении, Уган­де, частично в Заире и Мозамбике), а внутри одного госу­дарства сосуществует несколько языков (в Нигерии, напри­мер, более двухсот языков! — см. об этом [Виноградов и др. 1984]). Поэтому при определении понятия "языковое сооб­щество" важно сочетание лингвистических и социальных признаков: если мы оставим только лингвистические, то речь будет идти лишь о языке, безотносительно к той сре­де, в которой он используется; если же опираться только на социальные критерии (включая и политико-экономические, и культурные факторы), то вне поля внимания останутся языки, функционирующие в данной социальной общности.

В качестве языкового сообщества могут рассматриваться совокупности людей, различные по численности входящих в

отграничивающее его от британского варианта (British English); сходная картина и с испанским языком в Испании и, скажем, на Кубе (см. об этом [Реферовская 1972, Швейцер 1963, Швейцер 1971, Степанов 1963]). Одна­ко в данном случае, при определении понятия "языковое сообщество", мы можем пренебречь незначительными различиями этих языков, зависящими от территории их распространения.

них индивидов, — от целой страны до так называемых малых социальных групп (например, семьи, спортивной команды): критерием выделения в каждом случае должны быть общность социальной жизни и наличие регулярных коммуникативных кон­тактов. Одно языковое сообщество может быть объемлющим по отношению к другим. Так, современная Россия — пример языкового сообщества, которое объемлет, включает в себя языковые сообщества меньшего масштаба — республики, об­ласти, города. В свою очередь, город как языковое сообщест­во включает в себя языковые сообщества еще меньшего мас­штаба - предприятия, учреждения, учебные заведения.

Чем меньше численность языкового сообщества, тем выше его языковая однородность. В России существуют и взаимодействуют друг с другом десятки национальных язы­ков и их диалектов, а в крупных российских городах основ­ные формы общественной жизни осуществляются с помо­щью уже значительно меньшего числа языков, часто на двух (Казань — татарский и русский, Майкоп — адыгейский и русский) или трех (Уфа - башкирский, татарский и рус­ский), а при национальной однородности населения — пре­имущественно на одном языке (Москва, Санкт-Петербург, Саратов, Красноярск).

В рамках таких языковых сообществ, как завод, науч­но-исследовательский институт, средняя школа, преоблада­ет один язык общения. Однако в малых языковых сообщест­вах - таких, как семья, где коммуникативные контакты осу­ществляются непосредственно, — может быть не один, а два языка. (И даже больше: известны семьи русских эмигрантов, использующие во внутрисемейном общении несколько язы­ков, - см. [Земская 1998].) Подробнее мы поговорим об этом в разделе "Микросоциолингвистика" (глава 4).

1.2. Родной язык и смежные понятия

В двуязычных языковых сообществах многие индиви­ды владеют более чем одним языком; в таком случае языки различаются и по порядку усвоения, и по той роли, кото-РУю они играют в жизни билингва.

В отечественной социолингвистике первый усвоенный язык чаще всего называется родным языком, мы так­же будем пользоваться этим термином. Но в повседневном

21

Глава 1. Основные понятия социолингвистики

/ 2 Родной язык и смежные понятия

 

обиходе, публицистике, а иногда и в научных работах это словосочетание часто употребляется в другом значении: На­ши дети не понимают ни слова на родном языке; Горожане за­бывают родной язык и т. п. — здесь под родным языком име­ется в виду язык, специфичный для данного этноса. В та­ком значении мы будем пользоваться термином этниче-; ский язык². Этническим языком эвенка всегда будет эвенкийский; если он родился в Якутии, то его родным языком, скорее всего, будет якутский. А основным языком общения, в зависимости от рода занятий и места жительст­ва, может оказаться русский.

Встречаются ситуации, когда с раннего детства ребе­нок в одинаковой степени хорошо усваивает два языка; фа­ктически он чаще заговаривает на каком-то одном из них, но уже в дошкольном возрасте его компетенция в каждом из языков неотличима от компетенции одноязычного ре­бенка. В этом случае родными естественно считать оба язы­ка. (Впрочем, исследование некоторых частных проблем — эмоциональной привязанности к двум языкам, их символи­ческой ценности для индивида — может потребовать разли­чения двух таких языков³.) Наконец, не так уж редко, осо­бенно при эмиграции, возникают ситуации, когда одно­язычный в раннем детстве ребенок, пройдя недолгий пери­од двуязычия, полностью переходит на новый язык и к под­ростковому возрасту старый (прежде единственный извест­ный ему) утрачивает практически полностью. В этом случае целесообразно родным считать именно второй язык. Итак, родной язык — это язык, усвоенный в детстве, навыки исполь­зования которого в основном сохраняются и во взрослом воз­расте;родных языков может быть более одного. Всякий язык, которым индивид овладел после родного, называется вторым языком. Конечно, при таком определении вто­рых языков может оказаться несколько. Отличать второй по

² В. М. Алпатов [1997] предложил называть родной язык (в оговоренном вы­
ше смысле) материнским языком; это, однако, лишь добавляет новые про­
блемы, поскольку первым (и даже единственным) языком ребенка может
оказаться родной язык не матери, а отца, или вообще язык, которым оба
родителя плохо владеют.

³ Один с детства двуязычный шведско-русский ребенок (вырос в Стокголь­
ме, но родители с ним и при нем говорили исключительно по-русски), ха­
рактеризуя свою языковую компетенцию, сказал, что он наполовину швед,
наполовину русский, но его шведская половина все же немного больше.

порядку овладения язык от третьего (иногда и последую­щих), как правило, нет нужды, поскольку функции нерод­ных языков, степень владения ими мало зависят от поряд­ка, в котором индивид начал их использовать.

Языки в двуязычном сообществе редко бывают равно­правны. В общественной жизни, в профессиональной дея­тельности, в неформальном общении с друзьями и членами семьи человек может использовать разные языки. При этом использование одного языка часто преобладает; и в таком случае говорят об основном (доминирующем языке), тогда остальные языки, известные индивиду, при­обретают статус дополнительных языков⁴ — к ним коммуникант прибегает реже, чем к основному, и/или в со­циально менее значимых ситуациях. Часто основной язык — тот, на котором осуществляется межэтническая коммуника­ция. Но даже и в этнически однородной коммуникативной среде функции основного языка может выполнять не род­ной, а второй язык.

По тому, как индивид приобретает языковые навыки, языки подразделяются на усвоенные в живом общении (родным языком человек овладевает именно так) и вы­ученные, те, которые индивид специально изучал в шко­ле или самостоятельно. Русская терминология в этой обла­сти совершенно не устоялась⁵, но само противопоставление чрезвычайно важно. Обучение практически всегда связано с овладением письменной формой языка и литературной нор­мой. Преднамеренное выучивание чужого языка — часто де­ло индивидуальное; напротив, живое усвоение второго язы­ка (в наши дни часто совмещающееся с формальным обуче­нием, но не обучение играет в этом случае главенствующую роль при овладении языком) не только ведет к образованию и расширению двуязычных языковых сообществ, но имеет важные последствия для судеб самих усваиваемых языков.

Русские термины основной (доминирующий) язык и дополнительный язык нельзя считать общепринятыми. В англоязычной социолингвистике терми­нология более устойчива: первый по порядку усвоения язык называется first language, а любой усвоенный после него — second language; коммуникатив­но наиболее важный язык - primary language, а более ограниченный в ис­пользовании - secondary language.

⁵ В англоязычной науке second language acquisition (в живом общении) проти­вопоставляется language learning (через специальное изучение). Second language acquisition (усвоение второго языка) - отдельная языковедческая Дисциплина на стыке психо- и социолингвистики.

 

Глава 1. Основные понятия социолингвистики

Спииально-коммуникативная система

 

Это путь к возникновению региональных вариантов усваи-j ваемого языка.

Щ ■И

Специфика таких вариантов второго языка в первую очередь обусловлена воздействием на него родного языка (или языков) говорящих через интерференцию (см. разд. 1.7). Такие региональные разновидности часто называют этноЛ лектами, хотя основу коммуникативного сообщества могут составлять различные этносы. Например, на дагестанском этнолекте русского языка в Дагестане говорят представите­ли разных народов, включая и местных русских старожилов. Именно этнолект часто становится родным языком одно­язычных представителей языкового сообщества независимо от их этнической принадлежности.

1.3. Языковой код

ды (подсистемы) более низкого уровня и т. д. Например, пусский литературный язык, сам являющийся субкодом по отношению к национальному языку, членится на две разно­видности — кодифицированный язык и разговорный язык, каждая из которых обладает определенной самодостаточно­стью и различается по функциям: кодифицированный язык используется в книжно-письменных формах речи, а разго­ворный — в устных, обиходно-бытовых формах. В свою оче­редь кодифицированный литературный язык дифференци­рован на стили, а стили реализуются в разнообразных рече­вых жанрах; некое подобие такой дифференциации есть и в разговорном языке.

В отечественной социолингвистике субкоды часто именуются формами существования языка, на Западе их на­зывают также регистрами данного языка.

 

Каждое языковое сообщество пользуется определен­ными средствами общения — языками, их диалектами, жар­гонами, стилистическими разновидностями языка. Любое такое средство можно назвать кодом.

В самом общем смысле код— это средство коммуника­ции:естественный язык (русский, английский, сомали и т. п.), искусственный язык типа эсперанто или типа сов­ременных машинных языков, азбука Морзе, морская флаж­ковая сигнализация и т. п.

В лингвистике кодом принято называть языковые об­разования: язык, территориальный или социальный диа­лект, городское койне, пиджин, лингва-франка и под. (ни­же мы остановимся на этих понятиях подробнее).

Наряду с термином код употребляется и термин субкод. Он обозначает разновидность, подсистему некоего общего кода, коммуникативное средство меньшего объема, более узкой сферы использования и меньшего набора функций, чем код. Например, такие разновидности современного рус­ского национального языка, как литературный язык, терри­ториальный диалект, городское просторечие, социальный жаргон — это субкоды, или подсистемы, единого кода (рус­ского национального языка). В дальнейшем мы будем упо­треблять термины субкод и подсистема как синонимы.

Субкод, или подсистема, также может члениться на разновидности и, тем самым, включать в свой состав субко-

1.4. Социально-коммуникативная система

Совокупность кодов и субкодов, используемых в данном языковом сообществе и находящихся друг с другом в отноше­ниях функциональной дополнительности, называется социаль­но-коммуникативной системой этого сообщества.

Вэтом определении требует разъяснений словосоче­тание "функциональная дополнительность". Оно означа­ет, что каждый из кодов и субкодов, образующих социаль­но-коммуникативную систему, имеет свои функции, не пересекающиеся с функциями других кодов и субкодов (тем самым все они как бы дополняют друг друга по функ­циям).

Например, каждый стиль литературного языка — науч­ный, официально-деловой, публицистический - имеет свои специфические функции, не свойственные другим стилям, а вместе они функционально дополняют друг друга, образуя систему, способную "обслуживать" все коммуникативные потребности данного общества (которое можно условно на­звать обществом носителей литературного языка; кроме чих, есть еще, например, носители диалектов, просторечия) и все сферы общения.

В многоязычном обществе социально-коммуникатив-ную систему образуют разные языки, и коммуникативные Функции распределяются между ними (при этом каждый из

Глава 1. Основные понятия социолингвистики

7 б Переключение и смешение кодов

 

языков может, естественно, подразделяться на субкоды ~j диалекты, жаргоны, стили).

Понятие социально-коммуникативной системы ввел в] научный оборот в середине 1970-х годов московский уче­ный А. Д. Швейцер. Он особо подчеркивает функциональ-ij ный аспект этого понятия: "Отношение функциональной дополнительности означает социально детерминированное распределение сосуществующих в пределах данного языко­вого коллектива систем и подсистем по сферам использова­ния (книжно-письменная речь, бытовое общение и т. п.) и общественным функциям (наука, культура, образование, религия), с одной стороны, и по социальным ситуациям — с другой" [Швейцер 1976а: 76].

1.5. Языковая ситуация

Компоненты социально-коммуникативной системы, обслуживающей то или иное языковое сообщество, нахо­дятся друг с другом в определенных отношениях. На каж­дом этапе существования языкового сообщества эти отно­шения более или менее стабильны. Вместе с тем изменение политической обстановки в стране, смена государственного строя, экономические преобразования, новые ориентиры в социальной и национальной политике и другие факторы могут так или иначе влиять на состояние социально-комму­никативной системы, на ее состав и на функции ее компо­нентов — кодов и субкодов.

Функциональные отношения между компонентами со­циально-коммуникативной системы на том или ином этапе существования данного языкового сообщества формируют языковую ситуацию,характерную для этого сообщества⁶.

Понятие языковая ситуация применяется обычно к большим языковым сообществам — странам, регионам, рес­публикам. Для этого понятия важен фактор времени: по су-

⁶ В книге Л. Б. Никольского "Синхронная социолингвистика" языковой си­туацией называется "совокупность языков, подъязыков и функциональных стилей, обслуживающих общение в административно-территориальном объединении и в этнической общности" [Никольский 1976: 79—80]. В этом определении не принят во внимание аспект функционирования кодов и субкодов, входящих в указанную совокупность, их соотношение по функ­циям на данном этапе существования административно-территориальных и этнических общностей.

ществу, языковая ситуация — это характеристика социаль­но-коммуникативной системы в определенный период ее функционирования.

Например, на Украине, где социально-коммуникатив­ная система включает в качестве главных компонентов укра­инский и русский языки (помимо них есть белорусский, бол­гарский, венгерский, чешский и некоторые другие), до рас­пада СССР наблюдалось относительное динамическое равно­весие между этими языками. Существовали школы и с укра­инским, и с русским языком обучения, в науке и высшем об­разовании были в обращении оба языка, в известной мере деля сферы применения (естественные и технические нау­ки - преимущественно на русском языке, гуманитарные — преимущественно на украинском). В бытовом общении вы­бор языка определялся интенциями говорящего, типом ад­ресата, характером ситуации общения и т. п. В 90-е годы XX в. функции русского языка на Украине резко сужаются, он вытесняется украинским языком из сфер среднего и выс­шего образования, науки, культуры; применение русского языка в бытовом общении также сокращается.

Эти перемены — несомненное свидетельство измене­ния языковой ситуации, в то время как состав социально-коммуникативной системы, обслуживающей украинское языковое сообщество, остается прежним.

О том, как складывалась языковая ситуация в нашей стране, рассказано в приложении к учебнику.

1.6. Переключение и смешение кодов

Как уже говорилось, коды (языки) и субкоды (диалек­ты, стили), составляющие социально-коммуникативную си­стему, функционально распределены. Это значит, что один и тот же контингент говорящих, которые составляют данное языковое сообщество, владея общим набором коммуника­тивных средств, использует их в зависимости от условий об-Щения. Например, если вести речь о субкодах литературно­го языка, то в научной деятельности носители литературно­го языка используют средства научного стиля речи, в дело­производстве, юриспруденции, административной перепис­ке они же прибегают к средствам официально-делового сти­ля, в сфере религиозного культа — к словам и конструкци-

 

Глава 1. Основные понятия социолингвистики

/ 6 Переключение и смешение кодов

 

ям стиля религиозно-проповеднического и т. д. Иначе гово­ря, в зависимости от сферы общения говорящий переключа- ется с одних языковых средств на другие.

Похожая картина наблюдается и в тех обществах, где¹ используется не один, а два языка (или несколько). БилинЛ гвы, т. е. люди, владеющие двумя (или несколькими) языка- ' ми, обычно "распределяют" их использование в зависимо-] сти от условий общения: в официальной обстановке, при] общении с властью используется преимущественно один] язык, а в обиходе, в семье, при контактах с соседями — дру­гой (другие). И в этом случае можно говорить о переключе-; нии с одного кода на другой, только в качестве кодов фигу- рируют не стили одного языка, как в первом примере, а раз­ные языки.

Переключение кодов, или кодовое переключение — это переход говорящего в процессе речевого общения с одного языка (диалекта, стиля) на другой в зависимости от условий | коммуникации7.

Что, какие изменения в условиях коммуникации за-! ставляют говорящего менять код? Например, смена адреса­та, т. е. того, к кому обращается говорящий. Если адресат ] владеет только одним из двух языков, которые знает гово­рящий, то последний, естественно, должен использовать именно данный, знакомый адресату, язык, хотя до этого момента в общении с собеседниками-билингвами мог ис­пользоваться другой язык или оба. Переключение на из­вестный собеседнику языковой код может происходить да­же в том случае, если меняется состав общающихся: когда к разговору двоих билингвов присоединяется третий человек, владеющий только одним из известных всем троим языков, то общение должно происходить на этом языке. Отказ же собеседников переключиться на код, знакомый третьему участнику коммуникации, может расцениваться как неже-

7 Термин переключение кодов (кодовое переключение) является переводом анг- | лийского термина code-switching. Первые работы, исследующие механизм переключения ходов, появились в англоязычной лингвистической литера­туре в середине 70-х годов XX в. Однако на само это явление, еще без ис*| пользования указанного термина, раньше обратил внимание Р. Якобсону который писал: "Любой общий код многоформен и является иерархиче­ской совокупностью различных субкодов, свободно избираемых говорящи­ми в зависимости от функции сообщения, адресата и отношений между со­беседниками" [Jakobson 1970: 458].

28

лание посвящать его в тему разговора или как пренебреже­ние к его коммуникативным запросам.

Фактором, обусловливающим переключение кодов, может быть изменение роли самого говорящего. Скажем, в роли отца (при общении в семье) или в роли соседа по до­му он может использовать родной для него диалект, а обра­щаясь в органы центральной власти, он вынужден переклю­чаться на более или менее общепринятые формы речи. Ес­ли такого переключения не произойдет, представители вла­сти его не поймут, и он не достигнет своей цели (удовлетво­рить просьбу, рассмотреть жалобу и т. п.), иначе говоря, по­терпит коммуникативную неудачу.

Тема общения также влияет на выбор кода. По данным исследователей, занимающихся проблемами общения в ус­ловиях языковой неоднородности, "производственные" те­мы члены языковых сообществ предпочитают обсуждать на том языке, который имеет соответствующую специальную терминологию для обозначения различных технических процессов, устройств, приборов и т. п. Но как только тема с производственной меняется на бытовую, "включается" другой языковой код или субкод — родной язык или диалект собеседников. В одноязычном обществе при подобной сме­не кода происходит переключение с профессионального языка на общеупотребительные языковые средства.

В каких местах речевой цепи говорящие переключают коды? Это зависит от характера влияния тех факторов, о которых только что шла речь. Если влияние того или ино­го фактора говорящий может предвидеть и даже в каком-то смысле планировать, то переключение происходит на есте­ственных границах речевого потока: в конце фразы, синта­ксического периода, при наиболее спокойном режиме об­щения — по завершении обсуждения какой-либо темы. Од­нако если фактор, обусловливающий кодовое переключе­ние, вмешивается неожиданно для говорящего, он может переключаться с кода на код посредине фразы, иногда да­же не договорив слова. При высокой степени владения раз­ными кодами или субкодами, когда использование их в значительной мере автоматизировано, процесс кодового переключения может не осознаваться говорящим, особен­но в тех случаях, когда другой код (субкод) используется не Целиком, а во фрагментах. Например, говоря на одном языке, человек может вставлять в свою речь элементы дру-

29

Глава 1. Основные понятия социолингвистики

Пкреключение и смешение кодов

 

гого языка — фразеологизмы, модальные слова, междоме- тия, частицы.

Способность к переключению кодов свидетельствует достаточно высокой степени владения языком (или подсис-^! темами языка) и об определенной коммуникативной и об­щей культуре человека. Механизмы кодовых переключений обеспечивают взаимопонимание между людьми и относи­тельную комфортность процесса речевой коммуникации. Напротив, неспособность индивида варьировать свою речь в зависимости от условий общения, приверженность лишь одному коду (или субкоду) воспринимаются как аномалия и могут приводить к коммуникативным конфликтам.

Переключение кодов следует отличать от таких явле­ний, как заимствование языковых единиц и их вкрапление речь.

Переключаясь на другой код (например, на rnoi язык), говорящий использует его элементы в полном соот­ветствии с фонетическими, грамматическими и иными свойствами этих элементов. При заимствовании слово или какая-либо другая единица подчиняется (хотя бы частично) фонетике и грамматике заимствующего языка. При вкрап­лении сохраняется иносистемный облик вкрапливаемого элемента, но этот элемент употребляется в некоем "застыв­шем" виде, не изменяясь в соответствии со словоизмени­тельными моделями или с моделями синтаксическими.

Поясним это на примерах.

Хрестоматийный пример переключения кодов — смена русского языка на французский (и обратно) в речи дворян — персонажей романа Л. Н. Толстого "Война и мир". Обще­ние и на русском, и на французском происходит в соответ­ствии с нормами каждого из этих языков:

"Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.

—Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. — Она
взглянула на Элен и улыбнулась ей.

—Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour
ma pauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir
compagnie pour 10 minutes. А чтоб вам не очень скучно бы­
ло, вот вам милый граф, который не откажется за вами сле­
довать" (Война и мир. Т. I. Ч. 3).

Когда те же герои, говоря по-русски, употребляют сло­ва граф, рескрипт, министр, политика, гвардия, то перед на-

 

МИ

— заимствования, подчиняющиеся нормам русского

языка: в них согласные смягчаются перед [е], гласные под­вергаются редукции в безударном положении, существи­тельные склоняются и имеют признаки определенного грамматического рода, глаголы спрягаются и т. д.

Примерами вкраплений могут быть обороты типа се ля ей (с 'est la vie), латинские выражения alter ego, terra incognita и подобные им, а также отдельные иноязычные слова, ко­торые употребляются в неизменном виде, хотя и могут свя­зываться со словами окружающего контекста по моделям, "подсказанным" синтаксисом либо языка-источника, либо языка-реципиента, например:

"Фирма Rowenta <...> Великолепная вода от Rowental" (телевизионная реклама); "К тому же слух уже перестал удивляться и жадно реагировать на пышно-красочные пей­зажи и музыкальную nature morte" (Б. В. Асафьев. "Книга о Стравинском"; фр. nature - женского рода, ср. вошедшее в русский язык слово натюрморт: оно мужского рода); "— Высыпьте на стол ваш табак, — сказал офицер desole [огор­ченный]" (А. И. Герцен. "Былое и думы"; сохранен поря­док слов, свойственный французскому языку, с постпози­цией определения; по-русски было бы: сказал огорченный офицер); "Совершив предварительно европейское shake hands, он [Павел Петрович] три раза, по-русски, поцело­вался с ним [племянником]..." (И. С. Тургенев. "Отцы и дети"; согласование по среднему роду подсказано русским аналогом английского словосочетания shake hands — руко­пожатие).

Как мы видели, переключение кодов мотивировано; наряду с этим в речи билингвов часто встречается смеше­ние кодов, когда переход от одного языка к другому не имеет мотивировки. Граница кодов может проходить даже внутри тесно связанного словосочетания, так что определе­ние принадлежит одному языку, определяемое — другому, глагол одному языку (с соответствующей морфологией), а зависимые от него слова — другому и т. п. Вот начало цы­ганского фольклорного рассказа о графе Чёрном [Елоева, Русаков 1990: 54-55]:

Сыс граф Чёрный. Сыс ёв барвало, но сыс ёв страшно <...> Ёв сыс очень страшно. А сыс ёв барвало, ну, может, ёв сыс миллиардере <• •■> И якэ приглашает лэс, значит, московско княгиня по бало. Граф Чёрный полэл депешо. "Вы немедленно севодня должны тэ

 

7. Интерференция

Глава 1. Основные понятия социолингвистики

авэл к шести часам по бало". Ну со ж, запрягает ёв тройка, вьи жает по да бало <...> И выходит кокори княгиня Оболенско кэ ё] чокаться. "Князь Чёрный, севодня мой день ангела. Я задаю вопрос: со кучедыр по свето сы, капитал или красота?" Был граф Чёрный. Был он богатый, но был он страшный <...> был очень страшный. А был он богатый, ну, может, он был милли-Ц ардером <...> И вот приглашает его, значит, московская княгиня щЦ бал. Граф Чёрный берет депешу. "Вы немедленно, сегодня должнц прийти к шести часам на бал". Ну что ж, запрягает он тройку, вы­езжает на этот бал <...> И выходит сама княгиня Оболенская к не* му чокаться. "Князь Чёрный, сегодня мой день ангела. Я задаю те­бе вопрос: что дороже на свете, капитал или красота?"

Основа текста - цыганская, часть русских вкрапле­ний - заимствования, оформленные в тексте в соответствии с цыганской морфологией, однако в нескольких случаях глагол и его актанты принадлежат разным языкам - напри­мер, при русском предикате запрягает субъект выражен цы­ганским местоимением, объект - русским заимствованием, но с цыганской морфологией (-а в тройка в данном случае правильный показатель аккузатива). В русском вводном вы­ражении ну что ж местоимение что оказалось заменено цыганским со. В двух случаях здесь представлено оправдан­ное переключение кодов - при цитировании русского тек­ста записки и слов княгини, однако оба раза во второй по­ловине этих фраз рассказчик сбивается на смешение рус­ского и цыганского языков.

1.7. Интерференция

В речи билингва происходит взаимовлияние языков, которыми он пользуется. Это взаимовлияние касается как речи, так и языка и может проявляться в любых языковых подсистемах: в фонетике, в грамматике, в лексике. Всякое воздействие одного языка билингва на другой, а также pe-i| зультат этого воздействия называется интерференцией.Обычно под интерференцией понимают только неконтро-| лируемые процессы, а сознательные заимствования к не* не относят.

Направление интерференции может быть различным. Наиболее частой является интерференция родного языка второй, однако если второй язык становится основным, и он может воздействовать на родной. Это легко замет*

_п0 русской речи эмигрантов из России, проживших в ино­язычной среде несколько лет.

Проницаемость разных подсистем языка различна и связана с направлением интерференции. В фонетической области интонация основного языка легко воздействует на интонацию родного дополнительного, а в системе фонем и фонотактике, как правило, ведущим оказывается влияние системы родного языка на вторые языки.

Фонологическая интерференция проявляется в трех аспектах. 1. Недоразличение фонем (например, снятие про­тивопоставления по мягкости в парах типа рад/ряд в бело­русском этнолекте русского языка). 2. Сверхразличение фо­нем (француз, например, может различать открытое и за­крытое [е/е] в русском). 3. Реинтерпретация фонологиче­ских различий (например, немцы склонны интерпретиро­вать русское противопоставление глухих и звонких соглас­ных как противопоставление сильных/слабых).

В последнем случае у русского монолингва создается впечатление, что немец путает глухие и звонкие. Вот как, например, Д. И. Фонвизин в "Недоросле" изображает речь немца Адама Адамовича Вральмана: Расумнай шеловек ни-кахта ефо [Митрофанушку] не сатерет, никахта з ним не саспорит; а он с умными лютьми не сфясыфайся, так и пудет плаготенствие Пожие. Парные звонкие в большинстве слу­чаев представлены здесь глухими, но в отдельных случаях (з ним) происходит озвончение глухих.

В области фонотактики наиболее сильно воздействует на второй язык тип редукции родного языка. Русские и немцы с трудом осваивают произношение конечных звон­ких согласных в английском. Лица с родным украинским языком, наоборот, переносят на русский привычную мо­дель, сохраняющую звонкость согласного в конце слова и в середине перед глухим: по[д]писать, са[д] и т. п., в резуль­тате чего появляются минимальные пары типа дедка/детка, оужка/душка. Сходным образом во втором языке проявля­йся и свойственный родному языку тип редукции гласных, веские часто склонны редуцировать безударные о-образные гласные во вторых языках, а "кавказский" акцент харак­теризуется, в частности, произнесением гласного а полно­го образования на месте русских безударных о я а. Болгар­ский бизнесмен, отвечая в телеинтервью на вопрос, с чего ^н начал свое дело, сообщил, что для начала он накупил де-

 

16Ц

Глава 1. Основные понятия социолингвистики

1 Интерференция

 

нее, имея в виду накопил. Говоря по-русски вполне свобод но, он сохранял тип редукции безударных гласных, свой» венный его родному языку: если в русском фонема <о> дуцируется в сторону с-образных звуков, то в болгарском в сторону у-образных.

В грамматической области интерференция часто свя«| зана с невольной интерпретацией грамматических катего­рий второго языка через призму родного: приписывание] русским существительным боль, мозоль, собака мужского да в соответствии с нормой родного белорусского, употре( лением глагольного вида во втором польском языке в соот­ветствии с нормой родного русского, использованием опре­деленного или неопределенного артикля во втором англий-; ском языке в соответствии с нормой родного французско] и т. п.

Если некоторая грамматическая категория родного' языка в неродном выражается нерегулярно, она признается как бы вообще отсутствующей. В тюркских языках каузатив; обычно имеет стандартное суффиксальное выражение; не­регулярность образования русских каузативных глаголо) может производить на тюркеко-русских билингвов впечат-* ление необязательности выражения каузативности. Так, школьные сочинения попадают фразы Герасим поел собачь (вм. накормил); Волна утонула кораблик (вм. потопила) [Аб-дулфанова 1990: 171-172].

Интерференция может проявляться и в синтаксисе. Несмотря на относительную свободу грузинского порядка слов, позиция некоторых членов предложения жестко за­креплена. В частности, в противоположность русскому, уп­равляемое слово в норме предшествует управляющему и глагол-сказуемое оказывается на последнем месте. Этот по­рядок слов сильно интерферирует в русскую речь грузин. Предложения типа Был вечер, когда в Барихасо поднялись; Мы вошли в первую же классную комнату, где третьекласс­ники оказались; Обрадовались, когда знакомых увидели; В го­рах расположенное трехэтажное здание школы-интерната радовало сердца посетителей [Кевлишвили 1990], сточки зрения нормативного русского языка выглядящие в разной степени девиантными, вполне укладываются в локальный стандарт русского языка Грузии и могут порождаться мест­ными русскими монолингвами. То же касается и использо­вания русского что в функции грузинской частицы ра, вы-

34

сажающей настойчивую просьбу в побудительных предло­жениях: Приходи, что ко мне! Дай, что книгу.

Воздействие второго доминирующего языка на родной в грамматической сфере сильнее всего проявляется в моде­лях управления.

Чем больше различие между языками, тем теоретиче­ски больше потенциальных возможностей для интерферен­ции, но в родственных языках она менее заметна самому го­ворящему. Поэтому у билингвов, свободно владеющих и по­стоянно пользующихся близкородственными языками, ин­терференция становится почти неизбежной. Прекрасным подтверждением этому служит русский перевод классиче­ской монографии У. Вайнрайха по языковым контактам [Вайнрайх 1979], в значительной части посвященной как раз проблемам интерференции. Перевод издан в Киеве и содержит немало фактов интерференции украинского язы­ка в русский, ср.: мы можем показать <...> на следующей таблице; приток заимствований сфранцузского; <...> когда они [дети] стают взрослыми; межзубной [звук] [Вайнрайх 1979: 136, 152, 181, 203]. Последний пример особенно инте­ресен; по-русски прилагательные зубной и межзубный оформляются по-разному, но первое из них несопоставимо частотнее, по-украински в обоих случаях окончания одина­ковые: (м1ж)зубний. Ориентация на более частотное русское слово и отталкивание от украинского привели переводчика к конструированию гиперкорректной формы межзубной.

Интерференция - это явление, свойственное индиви-
ДУ, но при массовом двуязычии однотипные интерференци­
онные процессы характеризуют речь многих лиц, и, закре­
пившись в идиолектных языковых системах, они начинают
воздействовать также и на языковую компетенцию моно-
лингвов, что приводит к языковым изменениям. Как толь­
ко интерференция получает признание в языке (становится
частью стандарта определенного языкового кода), она не
ощущается в этом коде как нечто чужеродное, т. е. переста­
ет оыть таковой для всех, кроме лингвистов,
чигтт ^явления, относимые исторической лингвистикой к
horph ^субстР^атных и суперстратных, обязаны своим возник-
ния интерференции. Даже те диахронические измене-

вь1х'п^{КОТОрЫе} °^^ычно считаются результатом внутриязыко-имолр"°^ЦеССОВ' ^МОГУ^Т объясняться интерференционным вза-деиствием различных кодов одного языка.

35

Глава 1. Основные понятия социолингвистики

18 Языковая вариативность

 

1.8. Языковая вариативность

Рассмотрение механизмов кодового переключения иинтерференции естественным образом подводит нас к оче­редному понятию, требующему разъяснений, — понятию языковой вариативности.

Если мы можем в процессе общения переключаться содних языковых средств на другие, например при смене ад­ресата, продолжая при этом обсуждать ту же тему, то это оз­начает, что в нашем распоряжении имеется набор средств, позволяющий об одном и том же говорить по-разному. Это чрезвычайно важное свойство языка, обеспечивающее гово­рящему возможность не только свободно выражать свои мысли на данном языке, но и делать это разными способа­ми. Умение носителя языка по-разному выражать один и тот же смысл называется его способностью к перифразирова­нию. Эта способность, наряду со способностью извлекать смысл из сказанного и умением отличать правильные фра­зы от неправильных, лежит в основе сложного психическо­го навыка, называемого владение языком (см. разд. 2.5 главы 2).

Вариативность проявляется на всех уровнях речевой коммуникации — от владения средствами разных языков (и, следовательно, варьирования, попеременного использова­ния единиц каждого из языков в зависимости от условий общения) до осознания говорящим допустимости разных фонетических или акцентных вариантов, принадлежащих одному языку (в современном русском литературном языке это варианты типа було[шн]ая / було[чн]ая, поднялся / под­нялся и под.).

Между этими полюсами располагаются многообраз­ные виды языкового варьирования: например, лексические синонимы, которые можно рассматривать как варианты вы­ражения одного и того же смысла (увеличиваться — усили­ваться — возрастать; бросать — кидать; подлинник — ориги­нал; огромный — громадный; лишь — только и т. п.), одноко-ренные слова (замораживание — заморозка; стимулирование -~ стимуляция; эгоистический — эгоистичный и т. п.), синони­мические синтаксические конструкции (Выполняя задание, будьте осторожны. — Когда выполняете задание, будьте ос­торожны. — При выполнении задания будьте осторожны) многое другое.

36

Следует оговориться, однако, что синонимия слов и синтаксических конструкций очень часто бывает сопряжена с разницей (хотя подчас и весьма тонкой) в значениях еди­ниц, образующих синонимический, ряд: ветер усиливается, но не увеличивается и не возрастает; трудности возраста­ют, но не усиливаются; бросить, кинуть камень (взгляд), но только бросить курить (не: * кинуть курить); только не ухо­ди — лучше, чем лишь не уходи, и т. д.

Поэтому в современной лингвистике по отношению к разным видам синонимии понятия варианта и вариативно­сти не используются. Они применяются главным образом к таким различиям языковых единиц, которые не связаны с разницей в их значении. Иначе говоря, вариативность— это прежде всего несоответствия во внешнем виде, в форме язы­ковых знаков, которые имеют один и тот же смысл.

С социолингвистической точки зрения явление вариа­тивности заслуживает внимания постольку, поскольку раз­ные языковые варианты могут использоваться в зависимо­сти а) от социальных различий между носителями языка и б) от различий в условиях речевого общения.

Так, проведенное московскими лингвистами социо­
лингвистическое исследование фонетических вариантов,
допускаемых нормой современного русского литературного
языка, установило определенную зависимость между таки­
ми характеристиками носителей языка, как возраст, место
рождения, профессия, уровень образования и др., и теми
предпочтениями, которые они оказывают вариантам типа
[з в]ерь I [зв ]ерь, [шы]гм / [шл]г«, ё[Т]у / ё[ж]у и под. Ока­
залось, что, например, мягкое произношение звукосочета­
ний зж, жж как [ж'] в словах езжу, брызжет, жужжать,
вожжи, дрожжи представлено главным образом в речи стар­
шего поколения, а молодежи больше свойственно произно­
шение твердого долгого ж: [ж]. Москвичи старшего возрас­
та еще сохраняют произношение [шы]ги, [жы]ра, а в речи
Других групп говорящих эта черта почти не встречается». Ас-
имилятивное произношение согласного, т. е. смягчение его
^Р^еДсл мягким согласным: [з'в']ерь, [с'т ]ена,

ажно сделать следующую оговорку. Фонетическая вариативность по-раз­ному реализуется в разных словах, т. е. она лексически обусловлена. На-яоГ^ИМе?' ^{УЖе Мало кто ГОВ}°Р^ИТ [шы]г«, [жы]рв, но произношение ло[шыдёй,

о[жылеть встречается достаточно часто в речи не только старшего поко­ления, но и молодежи.

Глава 1. Основные понятия социолингвистики

[з'я']йться — в среде рабочих встречается реже, чем в среде !i гуманитарной интеллигенции, а произношение ко[н ф]ёта, ла[ф ]ки (лавки) находится за пределами литературной нор-;] мы и свойственно просторечию или диалектной речи. <j

У. Лабов обнаружил похожие зависимости в современ­ном американском варианте английского языка. Так, он yc-i тановил, что начальный согласный в таких словах, как thin! 'тонкий', thick 'толстый' и под. реализуется по-разному в| речи представителей высших социальных слоев американ-,| ского общества (он назвал этот вариант престижным) и в] речи других социальных групп. Негры — носители American] English значительно чаще, чем другие группы говорящих,! опускают согласный </*> в позиции перед согласным, т. е/ при произношении слов типа first 'первый'.

Это — один вид варьирования, собственно социальный] (еще его называют стратификационным, поскольку он отра­жает стратификацию языкового сообщества на слои и груп­пы). У. Лабов называет такого рода варианты, зависящие от| социальных характеристик говорящих, индикаторами: каж­дый вариант как бы указывает на социальное положение] носителя языка [Лабов 1975: 50].

Кроме этого, использование допускаемых нормой ва­риантов может зависеть от условий речи: от стиля, жанра,,] степени внимания говорящего к собственной речи, офици­альности/неофициальности обстановки и т. п. Одни и те же носители языка могут выбирать разные варианты в зависи­мости от указанных условий. Так, в официальной обстанов­ке, когда говорящий старается контролировать свое произ­ношение, он выбирает более отчетливые произносительные формы: например, [тол^!кл], [ч' иллв¹ эк], [буд' ьт] {только, че­ловек, будет), а в непринужденной обстановке скорее всего предпочтет варианты редуцированные: [токъ], [чьллэк] и да­же [ч эк], [буит] и под. Это — стилистическое варьирование.

Варианты такого рода У. Лабов называет маркерами: они маркируют различные стили речи, к которым принад­лежат разные варианты одной языковой единицы.

Итак, вариативность языковых знаков зависит от пара­метров двоякого рода — от социальных характеристик носи­телей языка (и тогда говорят о социальной дифференциа­ции языка) и от ситуации речевого общения (и тогда гово­рят о функциональной его дифференциации).

Возникает вопрос: на каком основании мы говорим о вариантах, вариативности? Ведь вариант — это видоизмене­ние, разновидность какой-то основы. Но что может рассма­триваться в качестве такой основы, допускающей варьиро­вание? Какова "точка отсчета" при установлении вариатив­ных форм?

При ответе на эти вопросы мы сталкиваемся с одним из фундаментальных лингвистических и социолингвистиче­ских понятий — понятием языковой нормы.

1.9. Языковая норма

В первом приближении языковая норма — это то, как принято говорить и писать в данном обществе в данную эпоху. Иначе: норма — это совокупность правил выбора и упо­требления языковых средств(в данном обществе в данную эпоху). Понятие нормы неразрывно связано с понятием ли­тературного языка. Литературный язык и называют часто языком нормированным.

Норма стоит на страже целостности и общепонятности литературного языка. Она определяет, что правильно и что неправильно, она рекомендует одни языковые средства и способы выражения как "законные" (например: документ, авторы, в клубе, печёт) и отвергает другие как противореча­щие языковому обычаю, традиции (запрещает говорить, на­пример, документ, автора, в клубу, пекёт).

Нормы исторически изменчивы, но меняются они медленно. В развитых литературных языках норма остается стабильной на протяжении многих десятилетий. Но всё же, если мы сравним русский язык XIX в. с русским языком ве­ка ХХ-го, то обнаружим бросающиеся в глаза расхождения между нормативными установками, которых придержива­лись литературно говорящие люди обеих эпох. В пушкин­ские времена говорили ддмы, корпусы, теперь — дома, кор­пуса. В рассказе Ф. М. Достоевского "Хозяйка" читаем: *ут щекотливый Ярослав Ильич <...> вопросительным взглядом устремился на Мурина". Определение щекотливый употреблено здесь в смысле, близком к значению слов дели-кашый, щепетильный, и применено к человеку, т. е. так, (об ^НИ °^{ДИН И3 С0В}Р^{еменных} писателей его не употребит ычно: щекотливый вопрос, щекотливое дело).

 

38

39

Глава 1. Основные понятия социолингвистики

Ячиковая норма

 

Такая перемена языковых норм — явление естествен^ ное. Трудно представить себе общество, в котором менялись бы социальный уклад, обычаи, отношения между людьми^ развивались наука и культура, а язык на протяжении столе-j тий оставался бы неизменным. Но хотя норма меняется вместе с развитием самого языка, в принципе она консервам тивна: коль она стоит на страже целостности и общепонят^ ности литературного языка, то свойство консервативнс ей совершенно необходимо. "Если бы литературное наг. чие, — писал А. М. Пешковский, — изменялось быстро, каждое поколение могло бы пользоваться литературой сво* ей да предшествовавшего поколения, много двух. Но nps таких условиях не было бы и самой литературы, так как ли­тература всякого поколения создается всей предшеств> щей литературой. Если бы Чехов уже не понимал Пушкш то, вероятно, не было бы и Чехова, слишком тонкий ело! почвы давал бы слишком слабое питание литературным сткам. Консерватизм литературного наречия, объединяя ка и поколения, создает возможность единой мощной мно-говековой национальной литературы". Литературной но{ мой, по словам А. М. Пешковского, "признается то, что бы-1 ло, и отчасти то, что есть, но отнюдь не то, что будет'*! [Пешковский 1959: 54-55].

Литературная норма выполняет важную социальную и] культурную функцию. Все социально важные сферы человек ческой деятельности обслуживаются нормированным язы­ком: без него трудно представить себе функционирование! науки, образования, культуры, развитие техники, законо-j творчество, делопроизводство и т. п. Норма играет ролк] фильтра: она пропускает в литературное употребление всё] яркое, меткое, сочное, что есть в живой народной речи, Hi задерживает, отсеивает всё случайное, блеклое, невырази-| тельное.

При этом норма динамична: она не делит средства] языка жестко на хорошие и плохие, не предписывает: пер­вые надлежит употреблять всегда, а вторые — не употреб­лять никогда. Правильное и уместное в одних условиях ре­чи (например, в бытовом диалоге) может выглядеть неле­пым в других (например, в научной статье). Зависимость! литературной нормы от условий, в которых осуществляет-1 ся речь, называют коммуникативной целесообразностью нормы.

Существует ли норма в других подсистемах националь­ного языка - например, в диалектах, в просторечии, в жар­гонах? Ведь люди, говорящие, скажем, на севернорусском "окающем" диалекте, используют его также в соответствии неким установившимся порядком, в согласии с многове­ковой традицией. Определенные традиции использования языковых средств есть и в других разновидностях нацио­нального языка. Стало быть, и по отношению к этим под­системам мы можем говорить о норме?

Однако отличие нормы литературного языка от нормы диалекта или жаргона состоит в том, что литературная нор­ма сознательно культивируется: она фиксируется в словарях и грамматиках, ей обучают в школе, ее пропаган­дируют в книгах, по радио и телевидению, всякое культур­ное общение людей происходит обычно в соответствии с нормами литературного языка. В диалектах, а тем более в просторечии и жаргонах этого нет: имеется традиция ис­пользования языковых средств, но никто из носителей диа­лекта не оберегает его от каких-либо влияний, не культиви­рует сознательно и целенаправленно диалектные образцы речи, речевого общения.

Имея в виду различие нормы культивируемой и нормы как результата длительной традиции, уругвайский ученый Э. Косериу предложил разграничивать два смысла понятия норма: в широком смысле "норма соответствует не тому, что "можно сказать", а тому, что уже "сказано" и что по тради­ции "говорится" в рассматриваемом обществе" [Косериу 1960: 175], а в узком смысле норма — это результат целена­правленной деятельности общества по отбору и фиксации определенных языковых средств в качестве образцовых, ре­комендуемых к употреблению.

Усилия общества по сохранению нормы, целенаправ­ленная разработка правил и предписаний, призванных спо­собствовать такому сохранению и научно обоснованному обновлению норм, называется лингвистической кодификаци­ей. ^Кодификации обычно подвергается не весь националь­ный язык, а только те его подсистемы (субкоды), которые аиболее важны в социальном и коммуникативном отноше-иях. Таким социально и коммуникативно важным средст-ом общения чаще всего оказывается литературный язык, ^Торый в письменной своей форме называется кодифици-^ванной подсистемой национального языка, в отличие от

 

40

41

Глава 1. Основные понятия социолингвистики

o Литературный язык (стандарт)

 

других подсистем, которые не подвергаются кодификации и] поэтому называются некодифицированными (территориаль-' ные диалекты, социальные и профессиональные арго и жар- '■ гоны, койне, пиджины).

Рассмотрим свойства каждой из этих подсистем.

1.10. Литературный язык (стандарт)

Определение литературный при слове язык может^ сбить с толку и породить неправильное понимание, в соот- ветствии с которым словосочетание "литературный язык" приравнивается по смыслу к сочетанию "язык литературы".

Исторически именно так и было: литературным назы­вали язык, на котором создавалась художественная литера­тура, в отличие от языка быта, ремесел, промыслов и т. п. Это характерно как для русского литературного языка, так и для большинства литературных языков Европы: историче­ски их основу составил язык поэзии, художественной про­зы, отчасти народного эпоса и религиозной литературы.

Чтобы не было путаницы между понятиями литера­турный язык и язык литературы, в первом случае иногда ис­пользуют термин стандарт, или стандартный язык. Напри­мер, в английской лингвистической традиции употребите­лен именно этот термин — standard language, standard English. В русской лингвистической терминологии это сло­воупотребление (которого еще придерживался Е. Д. Поли­ванов) не привилось, — возможно из-за негативного оце­ночного смысла, который присутствует в слове "стандарт­ный".

Со временем содержание термина литературный язык радикально изменилось: литературной стали называть ту разновидность национального языка, которая наиболее при­годна для коммуникации в большинстве социальных сфер — в науке, образовании, дипломатии и юриспруденции, в де­ловых отношениях между людьми и учреждениями, в повсе­дневном общении культурных людей. Язык художественных произведений — это нечто особое: основу его составляет; язык литературный, кодифицированный, но широко ис-пользуются элементы и любых других, некодифицирован-ных подсистем национального языка — просторечия, диале- ] ктов, жаргонов.

Понятие литературного языка может определяться как _На основе лингвистических свойств, присущих этой подси­стеме национального языка, так и путем отграничения со­вокупности носителей данной подсистемы, выделения ее из общего состава людей, пользующихся данным националь­ным языком. Первый способ определения лингвистичен, второй социологичен.

Примером лингвистического подхода к выяснению сущности литературного языка может служить определение, данное М. В. Пановым: "...если в одной из синхронных раз­новидностей языка данного народа преодолевается нефунк­циональное многообразие единиц (оно меньше, чем в дру­гих разновидностях), то эта разновидность служит литера­турным языком по отношению к другим" [Панов 1966а: 56].

В этом определении имплицированы такие важные свойства литературного языка, как его последовательная нормированность (не просто наличие единой нормы, но и сознательное ее культивирование), общеобязательность его норм для всех говорящих на данном литературном языке, коммуникативно целесообразное использование средств (это свойство вытекает из тенденции к их функционально­му разграничению) и некоторые другие. Определение обла­дает большой дифференцирующей силой: оно четко отгра­ничивает литературный язык от других подсистем нацио­нального языка.

С социолингвистической точки зрения собственно лин­гвистический подход к определению языковых подсистем, и в частности литературного языка, недостаточен. Он не дает ответа на вопрос, кого, какие слои населения надо считать носителями данной подсистемы, и в этом смысле определе­ния, основанные на чисто лингвистических критериях, неопе­рациональны. Исходя из этого, при решении задач социо­лингвистического изучения языка иногда используют иной, внешний" критерий определения понятия литературный язык - через совокупность носителей данного языка.

Рассмотрим применение "внешнего" критерия на при­мере современного русского литературного языка. Обследуя социолингвистическими целями совокупность носителей ^{Ого яз}ыка, ученые сформулировали следующие признаки, язь°^{РЫМИ носители} литературного варианта национального iKa должны отличаться от лиц, пользующихся иными дсистемами (диалектами, просторечием, жаргонами):

 

42

43

Глава 1. Основные понятия социолингвистики

j 11Диалект_

 

1) русский язык является для них родным; 2) они родились] и длительное время (всю жизнь или большую ее часть) жи-1 вут в городе; 3) они имеют высшее или среднее образова-f ние, полученное в учебных заведениях с преподаванием всех предметов на русском языке.

Такое определение соответствует традиционному пред- ] ставлению о литературном языке как языке образованной,! культурной части народа.

Во-первых, наблюдения показывают, что лица, для ко-] торых русский язык неродной, даже в том случае, когда го-] ворящий владеет им свободно, обнаруживают в своей речи черты, в той или иной степени обусловленные интерферен- ] цией (см. разд. 1.7). Например, в речи украинцев, владею-! щих русским языком, регулярно используется звук [у] фа-рингальный вместо [г] взрывного, "положенного" по рус­ской литературной норме; в речевой практике тюркоязыч-' ных говорящих, использующих русский язык, непоследова­тельно противопоставление твердых и мягких согласных] (мягкий может произноситься на месте твердого: бил вместо 1 был, а твердый — на месте мягкого: хитрый вместо хитрый и т. п.). Это лишает исследователя возможности считать та­ких людей однородными в языковом отношении с лицами, для которых русский язык родной.

Во-вторых, вполне очевидно, что город способствует столкновению и взаимному влиянию разнодиалектных р чевых стихий, смешению диалектов. Влияние языка прессы, радио и телевидения, речи образованных слоев населения в ] городе проявляется гораздо интенсивнее, чем в деревне. Кроме того, в деревне литературному языку противостоит организованная система одного диалекта (хотя в современ­ных условиях и значительно расшатанная воздействием ли­тературной речи), а в городе — так называемый интердиа­лект, составляющие которого находятся между собой в не­устойчивых, меняющихся отношениях. Это приводит к ни­велировке диалектных речевых черт или к их локализации (например, только в семейном общении) либо к полному их j вытеснению под давлением литературной речи. Поэтому] люди, хотя и родившиеся в деревне, но всю свою сознатель­ную жизнь живущие в городе, также должны быть включе-] ны — наряду с коренными горожанами — в понятие "жите-| ли городов" и, при прочих равных условиях, в понятие "но-] сители литературного языка".

44

В-третьих, критерий "наличие высшего или среднего образования" представляется необходимым потому, что го­ды учения в школе и высшем учебном заведении способст­вуют более полному, более совершенному овладению нор­мами литературного языка, устранению из речи человека черт, которые противоречат этим нормам и отражают диа­лектный или просторечный узус, — по той простой причи­не, что обучение и в школе, и в вузе ведется исключитель­но'на литературном языке.

Литературный язык обладает рядом свойств, которые отличают его от других подсистем национального языка:

1) это кодифицированная подсистема, о чем мы уже го­
ворили выше; она характеризуется более или менее устой­
чивой нормой, единой и общеобязательной для всех говоря­
щих на литературном языке, и эта норма целенаправленно
культивируется;

2) это полифункциональная подсистема: она пригодна
для использования в разнообразных сферах человеческой
деятельности. В соответствии с многообразными сферами
использования и различными функциями, которые он вы­
полняет, литературный язык делится на разновидности
(книжную и разговорную) и функциональные стили (науч­
ный, официально-деловой, публицистический, религиозно-
проповеднический). Функциональные стили подразделяют­
ся на речевые жанры (подробнее об этом см. в главе 2);

3) литературный язык социально престижен: будучи
компонентом культуры, он представляет собой такую ком­
муникативную подсистему национального языка, на кото­
рую ориентируются все говорящие, независимо от того,
владеют они этой подсистемой или какой-либо другой. Та­
кая ориентация означает не столько стремление овладеть
литературным языком, сколько понимание его большей ав­
торитетности по сравнению с территориальными диалекта-
^ми, просторечием, социальными и профессиональными
жаргонами.

1-U- Диалект

<_г Термин диалект (греч. SiateKvog от глагола дкхЛеуоцси

ния°^РИТЬ' ^{изъясняться}') используется обычно для обозначе-

территориальных разновидностей языка и чаще приме-

45

Глава 1. Основные понятия социолингвистики

, 12 Социолект

 

няется к разновидностям речи, которыми пользуются сель­ские жители, хотя в специальной литературе можно встре­тить словосочетания "социальные диалекты", "городские диалекты", "профессиональные диалекты" и т. п. Напри­мер, Е. Д. Поливанов писал о социальных диалектах и со­циальной диалектологии — науке, которая должна стать в, один ряд с традиционной диалектологией, изучающей кре­стьянские говоры. В американской социолингвистике име­ется немало работ о городских диалектах; в частности, к ди­алектам относят речь негритянского городского населения США, английский язык которого существенно отличается от других разновидностей American English. Французские лингвисты наряду с термином диалект (dialecte) используют термин namyd {patois), который также обозначает локально ограниченную речь определенных групп населения, глав­ным образом сельского (в другом своем значении этот тер­мин обозначает небрежную, неправильную речь сэлемента­ми арго и жаргонов).

Территориальный, или местный, диалект по своему на­званию свидетельствует скорее о географическом, нежели социальном, делении языка. Однако территориальная лока-лизованность — лишь одна из характерных черт этой подси­стемы национального языка. Одновременно это и социаль­ная языковая разновидность, поскольку местным диалектом владеет круг лиц, достаточно определенных в социальном от­ношении: в современных условиях, во всяком случае в рус­ском языковом сообществе, это крестьяне старшего поколе­ния. В. М. Жирмунский подчеркивал, что "традиционное де­ление диалектов на территориальные и социальные является мнимым, что всякая территориальная диалектология в соот­ветствии с самой языковой действительностью должна быть и диалектологией социальной" [Жирмунский 1969: 23].

Отметим основные свойства территориальных диалек­тов, отличающие эту разновидность национального языка от всех других. К ним относятся:

1) социальная, возрастная и отчасти половая ограни­
ченность круга носителей диалекта (это главным образом
сельские жительницы старшего поколения);

2) ограничение сферы использования диалекта семей­
ными и бытовыми ситуациями;

3) образование полудиалектов как результат взаимо­
действия и взаимовлияния различных говоров и связанная

_с этим перестройка отношений между элементами диалект-_нЫх систем;

4) нивелирование своеобразия диалектной речи под влиянием литературного языка (через средства массовой информации, книги, систему образования и т. п.).

1.12. Социолект

Этот термин возник в лингвистике сравнительно недав­но - во второй половине XX в. Он образован из двух частей— части социо-, указывающей на отношение к обществу, и вто­рого компонента слова "диалект"; это, по существу, стяже­ние в одно слово словосочетания "социальный диалект".

Социолектом называют совокупность языковых особен­ностей, присущих какой-либо социальной группе— професси­ональной, сословной, возрастной и т. п. — в пределах той или иной подсистемы национального языка. Примерами социолектов могут служить особенности речи солдат (сол­датский жаргон), школьников (школьный жаргон), уголов­ный жаргон, арго хиппи, студенческий сленг, профессио­нальный "язык" тех, кто работает на компьютерах, разнооб­разные торговые арго (например, "челноков", торговцев наркотиками) и др.

Термин социолект удобен для обозначения разнооб­разных и несхожих друг с другом языковых образований, обладающих, однако, общим объединяющим их признаком: эти образования обслуживают коммуникативные потребно­сти социально ограниченных групп людей.

Социолекты не представляют собой целостных систем коммуникации. Это именно особенности речи — в виде слов, словосочетаний, синтаксических конструкций. Осно­ва же социолектов — словарная и грамматическая — обычно мало чем отличается от характерной для данного нацио­нального языка. Так, в современном уголовном арго имеет­ся довольно большое число специфических обозначений, в ^Том числе метафорических: балда 'голова', кусок 'тысяча Рублей', мент 'милиционер', хаза, малина 'воровской при-°н , хрусты 'деньги', шмонать 'обыскивать', этапка 'пере­чная тюрьма' и т. п., но склонение и спряжение этих ^Ов, их объединение в предложения осуществляются по Неязыковым моделям и правилам; общеязыковой являет-

 

Глава 1. Основные понятия социолингвистики

. и Арго. Жаргон. Сленг

 

ся и лексика, не обозначающая какие-либо специфичен реалии "профессиональной" и бытовой жизни уголовнике (Ударили меня по балде; Это он купил за два куска; На нагрянули менты и обшмонали всех, кто там был, и т. п.).

1.13. Арго. Жаргон. Сленг

Термины арго и жаргон — французские по происхожу дению (фр. argot, jargon), сленг — английский (англ. slangy Эти термины часто употребляются как синонимы. Однако целесообразно разграничивать понятия, скрывающиеся этими названиями: арго — это, в отличие от жаргона, в то! или иной степени тайный язык, создаваемый специальнс для того, чтобы сделать речь данной социальной группы u понятной для посторонних. Поэтому предпочтительнее елс восочетания "воровское арго", "арго офеней" — брод* торговцев в России XIX в., нежели "воровской жаргон' "жаргон офеней". Как считают авторы современного слова-] ря лингвистических терминов, "...в жаргоне преобладав выражение принадлежности к [данной] группе, в арго языковая маскировка содержания коммуникации" [Васши ева и др. 1995: 38]. Но такое противопоставление касается прежде всего истории формирования жаргонов и арго. Сю хронно "секретность" уголовного арго весьма относительна! те, кто борется с преступностью, как правило, владеют эти* языком вполне хорошо, а идея тайно договориться на арг в присутствии предполагаемой жертвы преступления выпиИ дит вообще наивно. Для этой цели в рамках конкретн! преступных сообществ создаются разовые коды того же ти-* па, какими, судя по кинофильмам, пользуются в открыто* переписке вражеские шпионы и советские разведчш обычным словам придаются особые тайные значения, чем так, чтобы для постороннего слушателя речь не каз лась странной и имела бы свой обычный смысл, складыва-¹ ющийся из нормативных лексических значений. "Скрыт­ность" же языка уголовников чаще нарочитая, показная| рассчитанная в первую очередь на сохранение групповоГ идентичности, на противопоставление "своих" и "не сво­их". В арго существует множество слов, которые, в силу не­значительного отличия от нормативных, не могут претендо­вать на секретность (ср. больничка 'больница, любое меди-j

цинское учреждение', поджениться 'завести сожительни­цу'), в других случаях внешне неотличимые от нормативных единицы имеют в арго лишь несущественные для рядового носителя языка отличия в семантике. Неслучайно в арго слово люди обозначает лишь тех, кто соблюдает воровской закон; если, входя в камеру, вор (не любое 'лицо, совершив­шее кражу', как в нормативном языке, а тот, кто имеет при­знаваемый в уголовном мире ранг вора в законе) спрашива­ет: "Люди есть?", он имеет в виду принадлежащих к уголов­ному миру. Еще одна причина существования арго — по­требность в удовлетворении экспрессии. В связи с этим многие словарные единицы заменяются в арго относитель­но часто, другие, эмоционально менее окрашенные, остают­ся неизменными на протяжении столетий. Д. С. Лихачев [1935] указывает на еще одну важную причину возникнове­ния и существования арго: особенностью воровского мыш­ления является наличие элементов магического отношения к миру. Первобытно-магическое восприятие сказывается и на отношении к языку: неудачно, не вовремя сказанное слово может навлечь несчастье, провалить начатое дело. В связи с этим в преступном мире обычные слова заменяют­ся арготическими, существует также ряд табуированных тем, о которых не принято говорить даже на арго. В этом отношении уголовное арго напоминает жаргонную и про­фессиональную речь охотников, военных и лиц других свя­занных с риском профессий.

Степень понятности текста на уголовном арго сильно варьирует в зависимости от тематики. Вот два текста. Пер­вый - отрывок из бытового описания жизни заключенного [Балдаев и др. 1992: 325, 327].

После живодерни мантулю в дымогарке на угольке. Моего напар­ника, мужика-кирюху, трюманули за махаловку и оборотку совком по бестолковке одному животному с блудой, он у него из шарон-ки царапнул антрацит.

После больницы работаю в кочегарке. Моего напарника, заклю­ченного, не принадлежащего к воровскому миру, посадили за Драку в карцер. Он двинул совковой лопатой по голове мошен­нику (тот был с ножом), который украл из его куртки хлеб (пер. Д- С. Балдаева).

_м К- описанию такой, вполне обычной для преступного альн ^{ситуации а}Р^Г0 хорошо приспособлено, и без специ-^ных знаний точный смысл текста понять трудно.

 

48

49

Арго- Жаргон. Сленг

Глава 1. Основные понятия социолингвистики

Другой текст представляет собой пример использова­ния арго в нехарактерном для него стиле. Это отрывок из шуточной "Истории отпадения Нидерландов от Испании", написанной профессиональным историком Л. Н. Гумиле­вым, который, дважды подвергшись сталинским репресси­ям, имел возможность в тюрьме и лагере вполне овладеть уголовным арго [Снегов 1991: 202—203]:

Работяга Вильгельм Оранский поднял в стране шухер. Его поддер­жали гезы. Мадридская малина послала своим наместником герцо­га Альбу. Альба был тот герцог! Когда он прихлял в Нидерланды, голландцам пришла хана. Альба распатронил Лейден, главный гол­ландский шалман. Остатки гезов кантовались в море, а Вильгельм Оранский припух в своей зоне. Альба был правильный полково­дец. Солдаты его гужевались от пуза, в обозе шло тридцать тысяч шалашовок. Но Альба вскоре даже своим переел плешь. Все зна­ли, что герцог в законе и лапу не берет. Но кто-то стукнул в Мад­рид, что он скурвился и закосил казенную монету. Альбу замели в кортесы на общие работы, а вместо него нарисовались Александр Фарнезе и Маргарита Пармская, рядовые придурки испанской ко­роны.

Понимание этого текста не вызывает особых затрудне­ний у рядового носителя русского языка, в частности пото­му, что большинство из попавших в него арготизмов глубо­ко внедрилось в современную разговорную речь.

До революции арго развивалось совершенно автоном­но от общеупотребительного языка; в художественной лите­ратуре арготическая и другая жаргонная лексика употребля­лась почти исключительно для речевой характеристики от­дельных персонажей. В СССР в 1920-е годы в связи с резд ким повышением социальной мобильности населения язы! ковая норма дестабилизируется, повседневный язык прони| зывается словами уголовного происхождения, часть прочно закрепляется в разговорном стиле, и скоро их щ исхождение перестает осознаваться: барахло, по блату, липе вый (в значении 'ненастоящий') и др.

С 1930-х годов в связи с усилением официальног контроля за письменными текстами они становятся боле нормативными, но устная речь, в первую очередь молодез ный, армейский и другие жаргоны, благодаря постоянны! массовым контактам представителей всех слоев общества^ пенитенциарной системой находится под заметным воздей^ ствием арго. Арготическая лексика широко используется В|

неподцензурной художественной литературе (ср. у И. Брод­ского: Челюсть с фиксой золотою блещет вечной мерзлотою; Р этих шкарах ты как янки; Это я верный закон накнокал)^. В годы перестройки с отменой цензуры существенно арго-тизируется язык всех видов письменных текстов, средств массовой информации и публичных выступлений. Один политик характеризует своего вполне интеллигентного оп­понента фразой Пахан никогда не будет бороться со своей малиной, другой предлагает обществу жить по законам, а не по понятиям. В повседневную языковую практику ши­роких слоев населения арготизмы проникают уже не толь­ко "снизу", но и "сверху", из языка политиков и журнали­стов.

Заимствования из арго могут заметно менять значения. Например, опустить (в арго — 'придать максимально низкий социальный статус путем гомосексуального насилия') в ре­чи современных журналистов и политиков означает 'поста­вить на место, унизить'; гопник (первоначальный, с XIX в., смысл в арго — 'оборванец', затем также 'грабитель') в сов­ременном молодежном жаргоне приобретает в качестве ос­новного значение 'малокультурный агрессивный подросток; "качок"; "любер"', а также 'любитель "попсы", низкопроб­ной, с точки зрения говорящего, музыки'. При перенесении уголовной фразеологии в разговорный или жаргонизиро­ванный вариант общего языка часто утрачивается внутрен­няя форма, ср. дать в/на лапу 'дать взятку' (из уголовн. дать лапу, где само слово лапа имеет значение 'взятка'); без балды 'всерьёз, без обмана' (из без булды, где булда, ранее бульда, имеет значение 'педерастия'); голый Вася 'пусто, без­надежно' (из голый вассер, значение то же).

Термин сленг более характерен для западной лингвис­тической традиции. Содержательно он близок к тому, что обозначается термином жаргон.

Арго, жаргон, сленг — это разновидности социолекта,
^пецифика каждого из этих языковых образований может
Ь1ть обусловлена профессиональной обособленностью тех
или иных групп либо их социальной отграниченностью от
стального общества. Компьютерный жаргон (сленг) — при-
^еР профессионально специфичных языковых образований,
■-------------------------------------------------------------

Фикса — металлическая зубная коронка, шкары - брюки, накнокать — за­метить, узнать, сообразить.

 

50

51

 

/ 15. Просторечие

Глава 1. Основные понятия социолингвистики

воровское арго, студенческий сленг — примеры социально специфичных субкодов. Иногда группа может быть обособ­лена и профессионально, и социально; речь такой группы обладает свойствами и профессионального, и социального жаргона (арго, сленга). Пример — солдатский жаргон, по­скольку военное дело представляет собой профессию, а лю­ди, занимающиеся этой профессией, живут своей, достаточ­но обособленной от остального общества, жизнью.

1.14. Койне

Термин койнё (греч. koivti 'общий язык') первоначаль­но применялся лишь к общегреческому языку, который сложился в IV—III вв. до н. э. и служил единым языком де­ловой, научной и художественной литературы Греции до II—III вв. н. э.

В современной социолингвистике койне понимается как такое средство повседневного общения, которое связы­вает людей, говорящих на разных региональных или соци­альных вариантах данного языка. В роли койне могут вы­ступать наддиалектные формы языка — своеобразные ин­тердиалекты, объединяющие в себе черты разных террито­риальных диалектов, - или один из языков, функциониру­ющих в данном ареале.

Понятие койне особенно актуально при описании язы­ковой жизни больших городов, в которых перемешиваются массы людей с разными речевыми навыками. Межгруппо­вое общение в условиях города требует выработки такого средства коммуникации, которое было бы понятно всем. Так появляются городские койне, обслуживающие нужды по­вседневного, главным образом устного, общения разных групп городского населения.

Помимо городских койне выделяют койне ареала, т. е. определенной территории, на которой распространен дан­ный язык (или языки). Так, в многоязычной республике Мали (Африка) в качестве койне используется язык бамана, имеющий наддиалектную форму [Виноградов 1990]. Поня­тие койне иногда применяется и к письменным формам языка — например, к латыни, использовавшейся в качестве языка науки в средневековой Европе.

52

5. Просторечие

Просторечие — это речь необразованного и полуобразо­ванного городского населения, не владеющего литературными нормами.Просторечие можно рассматривать как разновид­ность койне. Сам термин просторечие употребителен глав­ным образом в отечественной социолингвистике, поскольку просторечие — "наиболее русская" языковая подсистема, специфичная для русского национального языка. Если тер­риториальные диалекты и тем более литературный язык имеют прямые аналоги в других национальных языках, то у просторечия таких аналогов нет. Ни французская подсисте­ма langue populaire, ни то, что в англоязычной лингвистиче­ской литературе называется nonstandard или illiterate speech, не являются подобиями русского просторечия, отличаясь от последнего как в отношении социальной базы (т. е. состава носителей), так и в отношении структурных и функцио­нальных свойств.

Так, langue populaire только приблизительно соответст­вует русскому просторечию: хотя эта разновидность речи стоит между арго и фамильярным стилем литературного французского языка, она арготизована, т. е. насыщена эле­ментами различных социальных арго — в гораздо более сильной степени, чем русское просторечие (правда, конец XX в. отмечен усилением влияния разнообразных арго и жаргонов на эту подсистему русского языка). Кроме того, и это главное, langue populaire — это не только социальная, но и стилистическая разновидность французского языка: носи­тели литературного языка в ситуациях непринужденного об­щения используют элементы langue populaire. В русской же литературной речи просторечные единицы могут использо­ваться только с целью иронии, шутки, сознательного стили­стического контраста и т. п.

То, что может быть сопоставлено с русским просторе­чием в английском языке, в частности в его американском варианте, — это так называемый общий сленг, который, од-ако, _{не имеет} своих носителей, а является функционально-тилистической разновидностью английского языка (эле-_Ма^Нты общего сленга широко используются в средствах _Ст^ ^Совой информации; в последнее время некоторые отече-_я ^енные лингвисты настаивают на том, что и в русском ^JKe можно выделить так называемый общий жаргон, зани-

53

Глава 1. Основные понятия социолингвистики

Диглоссия и двуязычие

 

мающий промежуточное положение между просторечием и Щ
социальными жаргонами: см. [Ермакова и др. 1999]). *

Еще более сложная картина в немецком языке, где промежуточные (между литературным языком и территори­альными диалектами) формы Halbmundart и Umgangssprache содержат целый комплекс языковых, функциональных и со­циальных черт, не позволяющих однозначно квалифициро­вать эти языковые образования и, во всяком случае, при­равнивать их к русскому просторечию по статусу и свойст­вам.

В родственных славянских языках просторечию также
нет точного соответствия. Например, obecnd cestina — функ­
ционально-стилистическая разновидность современного
чешского языка, наиболее близкая к русскому просторе­
чию, — отличается от него одной (по крайней мере) сущест­
венной особенностью: ею могут пользоваться, главным об­
разом в бытовых ситуациях, и люди вполне культурные (см.
об этом в [Нещименко 1985]), в то время как носителям со­
временного русского литературного языка просторечие не­
сомненно "противопоказано" (оно воспринимается как
признак низкой культуры или как сознательное "ёрнича­
нье"). Польские городские диалекты в гораздо большей сте- •
пени, чем русское просторечие, опираются на крестьянские
говоры; болгарские, сербские и хорватские городские койне
близки к их диалектной основе, что также отличает их от ;
русского просторечия (см. [Толстой 1985]). _u j

Просторечие реализуется исключительно в устной] форме. Наиболее типичные сферы и ситуации реализации просторечия: семья (общение внутри семьи и с родственни­ками), очередь, "посиделки" во дворе коммунальных домов, суд (свидетельские показания, прием у судьи), кабинет вра­ча (рассказ пациента о болезни) и немногие другие. В целом по сферам функционирования просторечие сопоставимо о территориальными диалектами: и в том, и в другом случае преобладают узкобытовые и внутрисемейные ситуации об­щения.

Поскольку просторечие складывалось в результате смешения разных диалектных и жаргонных потоков, их преобразования в условиях городской языковой жизни, в нем сосуществуют черты южных и северных диалектов (на­пример, и [г] взрывное, и [у] фрикативное, чавд, ёдуть, местдв, хотйшь, в пальтё и т. п.), и элементы жаргонной ре-

_чи (втихаря, по-быстрому, балдеть, приперлись по нахалке и _т п., личные обращения типа друг, кореш, хозяин и др.) -подробнее об этом и других свойствах современного русско­го просторечия см. в книге [Крысин 1989]).

Иногда говорят об анормативности просторечия: в нем может быть представлено всё, что допускается системой данного языка, его словарными и грамматическими воз­можностями. Это не совсем так. Действительно, в просто­речии нет нормы в узком понимании термина норма, по­скольку данную подсистему языка никто не кодифицирует. Но просторечию, как и другим некодифицированным под­системам языка, присуща определенная традиция использо­вания языковых средств. Иное дело, что здесь гораздо ши­ре вариативность используемых единиц: носитель просторе­чия может сказать и хотйшь, и хочешь, и делдв, и дел (роди­тельный падеж множественного числа), и ёздию, и ёздю, и езжу и т. п.

1.16. Диглоссия и двуязычие

Описанные выше термины, обозначающие подсисте­мы национального языка, свидетельствуют о том, что есте­ственные языки принципиально неоднородны: они сущест­вуют во многих разновидностях, формирование и функцио­нирование которых определяются социальной дифференци-рованностью общества и разнообразием его коммуникатив­ных потребностей.

У некоторых из этих разновидностей есть свои носи­тели, т. е. совокупности говорящих, владеющие только дан­ной подсистемой национального языка (территориальным Диалектом, просторечием). Другие разновидности служат не единственным, а дополнительным средством общения. На­пример, студент пользуется студенческим жаргоном глав-ным образом в "своей" среде, в общении с себе подобны-и, а в остальных ситуациях прибегает к средствам литера-УРного языка. То же верно в отношении профессиональ-IX жаргонов: программисты и операторы ЭВМ использу-пп ^^{0Мгтьюте}Р^ный жаргон в непринужденном общении на рофессиональные темы, а выходя за пределы своей про-сиональной среды, они употребляют слова и конструк-°бщелитературного языка.

 

54

55

Глава 1. Основные понятия социолингвистики

, jfi Диглоссия и двуязычие

 

Подобное владение разными подсистемами одного наци-онального языка и использование их в зависимости от ситуа­ции или сферы общения называется внутриязыковой диглосси­ей (диглоссия — от греч. 6i — дву(х)- и укаюоа — язык; бук­вально — 'двуязычие').

Помимо этого, диглоссия может обозначать и владе­ние разными языками, тогда термин употребляется без ределения "внутриязыковая".

Понятие и термин диглоссия в 1959 г. ввел в научный оборот американский исследователь Ч. Фергюсон [Ferguson 1959]. До этого в лингвистике использовался (и продолжает использоваться сейчас) термин двуязычие — как русский пе­ревод интернационального термина билингвизм. А для ситу­аций, в которых могут функционировать несколько языков, принят термин многоязычие (ср. англ. multilingualism, фр. plurilinguisme).

Прежде чем выяснять, для чего потребовалось новое понятие диглоссия, рассмотрим более детально, что скрыва­ется за термином двуязычие.

Двуязычие и многоязычие, как следует из буквального значения терминов, — это наличие и функционирование в.| пределах одного общества (обычно — государства) двух или нескольких языков. Многие современные страны дву- или многоязычны: Россия (ср. существование на ее территории, наряду с русским, таких языков, как башкирский, татар-_; ский, якутский, бурятский, осетинский и мн. др.), страны; Африки, Юго-Восточной Азии, Индия и др.

Функционирование двух и более языков в общее! было бы невозможно без двуязычия отдельных членов язы- i кового сообщества (даже если индивид владеет нескольки­ми языками, его часто называют билингвом, а само явле-_| ние — билингвизмом, или двуязычием).

Различаются три основных типа индивидуального би­лингвизма. При субординативном билингвизме гово-] рящие воспринимают второй язык через призму родного: понятия соотносятся с лексическими единицами родного языка, а последние — с единицами второго языка. В силу ее-; тественного различия семантических структур двух языков j при порождении и восприятии текста на втором языке не-| избежны ошибки типа анекдотического перевода русского ди-] алога: Который час? — Два часа. — Так много? — Кому как. Which watch? - Two watch. - Such much? - Whom hov

При координат и вном (чистом) билингвизме два язы­ка совершенно автономны, каждому соответствует свой на­бор понятий, грамматические категории двух языков также независимы. Смешанный билингвизм в идеале подразу­мевает единый механизм анализа и синтеза речи, а сосуще­ствующие языки различаются лишь на уровне поверхност­ных структур. Л. В. Щерба называл такую коммуникатив­ную систему одним языком с двумя терминами. Разумеется, реально полного изоморфизма грамматических систем двух языков не наблюдается, происходит лишь их большее или меньшее уподобление. Словарь же действительно может быть единым в плане содержания, различаясь только пла­ном выражения.

Один из авторов данного учебника в ходе полевой ра­боты в дер. Лёждуг Коми АССР в 1968 г. получил запись рассказа рыбака на его родном языке коми о том, как в се­тях запуталась окольцованная утка-чирок. Последнее пред­ложение выглядело так: СнимитШ колъцосэ и узнайтШ, что чирокыс зимуйтэма Францияын 'Мы сняли кольцо и узнали, что чирок зимовал [ранее, предпрошедшее время] во Фран­ции'. Здесь носитель смешанного двуязычия при полном сохранении морфологии языка коми совершенно свободно и бессознательно (показательно, что текст был им записан!) использует русскую лексику. В других контекстах в значе­ниях 'снять', 'узнать', 'зимовать' он мог бы употребить со­ответствующие единицы из этнического языка: босьтны, тбдны, тбвйыны.

Три выделенных типа билингвизма, конечно, предста­вляют собой идеальные упрощения; у реального билингва преобладает один из них. Субординативный билингвизм по своей природе означает вторичное, неполное владение вто­рым языком и характерен для начинающих билингвов, но Уже на ранних стадиях овладения языком ему сопутствуют ^^{е коо}РД^{инативного и} смешанного двуязычия. При ном двуязычии реально сосуществуют координа­тное ^и смешанное двуязычие (а часто и элементы субор-

нативного) ^{с п}Р^е°бладанием одного из них.
б_е Обычно двуязычие продуктивно, т. е. билингв спосо-
язь ^{активно} использовать второй язык. Особый случай дву-
_би^1Чия представляет пассивный (рецептивный)
инл ~~ ^такое владение вторым языком, когда

вид ^его понимает, но сам текстов на нем практически

 

, у7. Сферы использования языка

Глава 1. Основные понятия социолингвистики

не порождает. Для "двустороннего" пассивного билингвиз­ма, когда каждый из коммуникантов пользуется своим язы­ком, но понимает язык другого, иногда используется тер­мин дуалингвизм (англ. dual-lingualism; явление дуалингвиз-ма описано, например, в [Lincoln 1979]). Такое явление ча­ще встречается на границах распространения различных (как правило, родственных) языков.

В норме билингвы владеют хотя бы одним языком в полном объеме. Однако возможны случаи, когда общение индивида с носителями его родного языка ограничено, а уровень коммуникативного взаимодействия с носителями языка, доминирующего в языковом сообществе, невысок. В подобной ситуации адекватное знание родного языка утра­чивается, а второй язык осваивается в ограниченных преде­лах. Это явление получило название полуязычия (англ. semilingualism). Лексический состав обоих языков оказывает­ся ограниченным, а грамматическая структура упрощена [Полинская 1987]. Особые формы полуязычия образуются в условиях, когда контактирующие языки близкородственны. Так, в результате смешения украинского и русского языков возникает так называемый суржик (см. о нем [Труб 2000]), а смесь белорусского и русского языков получила название трасянка (см. [Типология... 1999: 9]).

Для полуязычия, как и для субординативного билинг­визма, переключение кодов нехарактерно.

В отличие от двуязычия, диглоссия обозначает такую форму владения двумя самостоятельными языками или под­системами одного языка, при которой эти языки и подсис­темы функционально распределены: например, в официаль­ных ситуациях - законотворчестве, делопроизводстве, пере­писке между государственными учреждениями и т. п. — ис­пользуется официальный (или государственный) язык, если речь идет о многоязычном обществе, или литературная фор­ма национального языка (в одноязычных обществах), а в ситуациях бытовых, повседневных, в семейном общении -другие языки, не имеющие статуса официальных или госу­дарственных, иные языковые подсистемы — диалект, про­сторечие, жаргон.

Важным условием при диглоссии является то обстоя­тельство, что говорящие делают сознательный выбор между разными коммуникативными средствами и используют то из них, которое наилучшим образом способно обеспечить.

58

успех коммуникации. Из этого ясно, что двуязычие не обя­зательно сопровождается диглоссией — хотя и редко, но языки билингва могут никак не распределяться в соответст­вии с коммуникативной ситуацией. Кодовый репертуар од­ноязычного индивида может быть чрезвычайно ограничен, _и в различных коммуникативных ситуациях он будет ис­пользовать одну и ту же языковую подсистему. В этом слу­чае можно говорить о его моноглоссности.

1.17. Сферы использования языка

Из всего, о чем говорилось до сих пор, становится яс­но, что язык может обслуживать очень широкий спектр коммуникативных потребностей отдельного человека и об­щества в целом. В соответствии с разными областями чело­веческой деятельности — производством, образованием, на­укой, культурой, торговлей, бытом и т. п. — выделяются раз­ные сферы использования языка (или языков, если речь идет о неодноязычном обществе).

Сфера использования языка - это область внеязыко-вой действительности, характеризующаяся относительной однородностью коммуникативных потребностей, для удовле­творения которых говорящие осуществляют определенный отбор языковых средств и правил их сочетания друг с дру­гом.

Врезультате подобного отбора языковых средств и правил их сочетания друг с другом формируется более или менее устойчивая (для данного языкового сообщества) тра­диция, соотносящая определенную сферу человеческой де­ятельности с определенным языковым кодом (субкодом) -самостоятельным языком или подсистемой национального кат ^а' ^{В с}Р^еД^{невековой} Европе латынь была коммуни-нии ^{НЫМ с}Р^{едством}' использовавшимся при богослуже-вал ' ^{а та}кже в науке. Другие сферы деятельности обслужи-подс ^{соответств}Ующими национальными языками и их го сп ^темами- ^в России роль культового коммуникативно-ckomv ^{ТВа долгое в}Р^емя принадлежала церковно-славян-языко ^Я1^Ы^^{У- На сов}Ременном Памире один из памирских имуще ^{беспись}менный шугнанский - используется пре-^HaHiieR ^еТ° ^{В с}Ф^ере семейного и бытового общения шуг-^)В официальных же ситуациях, а также при общении

59

Глава 1. Основные понятия социолингвистики

Коммуникативная ситуация

 

с "чужими" они прибегают к помощи таджикского и рус­ского языков.

Языки и их подсистемы по сферам деятельности могут распределяться нежестко: один из языков или одна из под­систем преобладают в данной сфере, но допускается ис­пользование элементов и других языков (подсистем). Так, в семейном общении жителей современной русской деревни преобладает местный диалект, он же используется ими и при производстве сельскохозяйственных работ. Однако в современных условиях чистый диалект, как мы уже выясни­ли выше, — редкость. Он сохраняется лишь у некоторых представителей старшего поколения сельских жителей. В речи же большинства он сильно "разбавлен" элементами литературного языка и просторечия. Так, в Белоруссии в сфере гуманитарного образования используется белорус­ский язык (это поощряется официально проводимой поли­тикой государства), но здесь можно встретить и элементы близкородственного русского языка. В сфере производства, несмотря на государственную поддержку родного языка, преобладает русский язык (в специальной терминологии, в технической документации, в профессиональном общении специалистов). Использование белорусского, естественно, не возбраняется.

1.18. Речевая и неречевая коммуникация

Термин коммуникация многозначен: он употребляется, например, в сочетании "средства массовой коммуникации" (имеются в виду пресса, радио, телевидение), в технике его используют для обозначения линий связи и т. п. В социо­лингвистике коммуникация — это синоним общения. Ино­язычный термин в данном случае более удобен, так как лег­ко образует производные, а они необходимы для обозначе­ния разных сторон общения: коммуникативная ситуация, коммуниканты (= участники коммуникативной ситуации) И некоторых других.

Коммуникация может быть речевой и неречевой (или, в иной терминологии, вербальной и невербальной — от лат. verbum 'слово, выражение'). Скажем, общение людей в ряД^е; спортивных игр (баскетбол, футбол, волейбол) не обяза* тельно включает вербальный компонент или включает ^АГ<

60

минимально — в виде возгласов: Пас! Беру! и пр. Не всякая физическая работа требует словесного общения. Например, в цехах с высоким уровнем шума — штамповочном, механо­сборочном, литейном — обходятся без слов, но люди, рабо­тающие в таких цехах, все же общаются (например, при по-моши жестов).

Значительно большая часть видов человеческой ком­муникации происходит с помощью речи (ведь и язык-то предназначен главным образом для общения). Эти виды в первую очередь и интересуют социолингвистов.

Речевая коммуникация происходит в рамках комму­никативной ситуации¹⁰.

1.19. Коммуникативная ситуация

Коммуникативная ситуация имеет определенную стру­ктуру. Она состоит из следующих компонентов: 1) говоря­щий (адресант); 2) слушающий (адресат); 3) отношения ме­жду говорящим и слушающим и связанная с этим 4) тональ­ность общения (официальная — нейтральная — дружеская); 5) цель; 6) средство общения (язык или его подсистема — диалект, стиль, а также параязыковые средства — жесты, мимика); 7) способ общения (устный / письменный, кон­тактный / дистантный); 8) место общения.

Эти компоненты суть ситуативные переменные. Изме­нение каждой из них ведет к изменению коммуникативной ситуации и, следовательно, к варьированию средств, ис­пользуемых участниками ситуации, и их коммуникативного поведения в целом.

Так, общение судьи и свидетеля в зале судебных засе­даний отличается большей официальностью используемых обеими сторонами языковых средств, нежели общение этих же лиц не во время судебного заседания: меняется место, но ^се Другие ситуативные переменные сохраняются неизмен-

Говоря выше о невербальной коммуникации, мы не имели в виду жесто-вые языки глухих. Структурная специфика этих языков такова, что их план выражения целиком ориентирован на жестикуляцию и мимику. В функци­ональном отношении они не уступают звуковым языкам, и, разумеется, же-товая коммуникация тех, кто ими пользуются, также происходит в рамках коммуникативной ситуации.

61

 

Коммуникативная ситуация

Глава 1. Основные понятия социолингвистики

Обращение судьи к свидетелю с целью выяснения био­графических данных с необходимостью предполагает воп­росно-ответную форму общения с соответствующими син­таксическими свойствами диалога (эллиптичность высказы­ваний, повтор отвечающим некоторых элементов вопроса и т. п.). Обращение судьи к свидетелю с целью воспроизвести показания последнего на предварительном следствии пред­полагает преобладание монолога судьи и лишь подтвержда­ющую или отрицающую реакцию свидетеля (меняется цель общения, с сохранением всех других ситуативных перемен­ных).

Выходя из служебной роли, судья перестает находить­ся со свидетелем в тех отношениях, которые предписывают им обоим определенное речевое поведение. Скажем, в "транспортной" ситуации, если и тот, и другой едут в авто­бусе — при социальных ролях "пассажир — пассажир" — их речь, разумеется, менее официальна.

Если судья и свидетель знакомы друг с другом, то тем не менее обстановка судебного заседания и их роли предпи­сывают им обоим официальную тональность общения; вне этой обстановки, при "возврате" к ролевым отношениям "знакомый — знакомый" (или "приятель — приятель") то­нальность общения может меняться на неофициальную, да­же фамильярную, с использованием средств разговорного языка, просторечия, жаргонов.

Общение судьи и свидетеля на приеме у судьи (вне су­дебного заседания), когда общение контактно и устно, до­пускает эллиптированные формы речи; собственноручные же письменные показания свидетеля (дистантность и пись­менная форма общения) требуют эксплицитных, синтакси-* чески законченных форм выражения.

Заметим, что в чисто иллюстративных целях, чтобы показать, как может изменяться каждая ситуативная пере­менная, мы в значительной степени упростили описанные ситуации, схематизировали их. В реальном же общении си-¹¹ туативные переменные взаимодействуют друг с другом и к* ждая из них приобретает определенные значения вкупе другими. Например, если меняется место общения, то э часто означает одновременно и изменение его цели, а так же отношений между коммуникантами и тональности о щения. Контактность взаимодействия говорящего и слуша ющего обычно связана с использованием устно-разгово^п

ных форм речи, а дистантность — письменной речи (ср., од­нако, общение по телефону) и т. д.

Приведем пример записи речи одного и того же лица, рассказывающего в разной обстановке об одном и том же — о научной командировке. При сохранении темы речи изме­нению подвергается весь спектр ситуативных переменных: цель, место, отношения между участниками коммуникации, тональность, контактность / дистантность, устная / пись­менная формы речи. Соответственно меняется весь строй речи: выбор лексики, синтаксических конструкций, интона­ционная структура высказываний, логическая последова­тельность изложения и т. п.

1. И вот эту протоплазму надо было... нет, не примеры даже или что...
найти, а всю картотеку облазить. Причем черт их знает, может,
их вообще нет там, этих терминов (беседа с друзьями).

2. Неважно съездила: у меня ведь не было списка слов, надо было как-то
исхитриться и разыскать в картотеке не отдельные термины, а всю
группу терминов. Причем никто — ни завкартотекой, ни я сама — не
знали, есть ли они там вообще (разговор с сослуживцами).

3. Очень трудно было отыскать в картотеке необходимые мне терми­
ны: я не имела точного списка, пришлось в значительной степени
идти на ощупь (устный отчет о командировке на заседании отде­
ла).

4. Во время командировки я собирала материал об исследуемой мною
группе терминов. Несмотря на трудности — отсутствие точного
списка слов и недостаточность информации о наличии терминов ин­
тересующей меня тематики в картотеке, мне удалось найти ряд
лингвистически содержательных примеров (из официального пись­
менного отчета о командировке).

Ситуативные переменные имеют разный "вес" с точки зрения силы их влияния на характер коммуникативной си­туации. Большим весом обладают те переменные, которые отражают некоторую лингвистическую или социальную за-оанностъ структуры общения, меньшим - переменные, со­ответствующие многообразию реальных коммуникативных итуаций. Число значений первых переменных конечно, ачения вторых представляют собой незамкнутые множе-

^{и>ель 0}^Щ^ения реализуется каким-либо конкрет-^{РеЧевЬШ актом}1 типы которых исчислимы, с использо-^^ определенных функций языка. Например, сообщая _и исп °' ^Г0В0Р^ящий прибегает к речевому акту сообщения пользует при этом язык в его информационной функ-

 

62

63

Глава 1. Основные понятия социолингвистики

/ 20. Речевое общение, речевое поведение, речевой акт

 

 

ции, возможно, в сочетании с эмотивной (это зависит от намерений говорящего: хочет ли он просто информировать слушающего о чем-либо или же еще и прокомментировать сообщаемое, внося свои оценки). Просьба, угроза, клятва, извинение, приказ, оправдание и тому подобные интенции говорящего облекаются в форму соответствующих речевых актов, которые отличаются друг от друга как по целям, так и по характеру совмещения в них разных функций языка.

Несмотря на то что тональность на первый взгляд ка­жется такой ситуативной переменной, которая имеет недис­кретные значения, в действительности говорящие не только отчетливо ощущают различия между официальным, нейт­ральным и дружеским (фамильярным) общением, но и зна­ют заранее, какая тональность соответствует тем или иным коммуникативным ситуациям.

В отличие от этих переменных, место общения не яв­ляется наперед заданной переменной, и число значений этой переменной едва ли можно признать конечным. В свя­зи с этим заметим, что и вес этой переменной меньше, чем вес таких факторов общения, как цель, отношения между коммуникантами, тональность общения и др. Изменение места коммуникации далеко не всегда ведет к изменению характера речевого поведения общающихся: если отноше­ния между ними остаются прежними, то изменение факто­ра "место" оказывается нерелевантным (ср., например, об­щение учителя и ученика в классе и вне класса). Изменение места общения чаще всего значимо в сочетании с измене­нием каких-либо других условий общения. Так, если в ре­зультате изменения места усиливается зависимость одного из коммуникантов от другого, то меняется характер речево­го поведения первого. Например, нарушитель дорожного движения, будучи задержан сотрудником ГИБДД, в услови­ях городской улицы может позволить себе вербальный про­тест и несогласие с применяемыми к нему санкциями в большей степени, нежели в отделении милиции, куда в слу­чае необходимости его доставляет милиционер (зависимость нарушителя от милиционера, асимметрия их социальных отношений налицо и в том, и в другом случае, однако во втором — в отделении милиции — она, несомненно, усиливается).

1.20. Речевое общение, речевое поведение, речевой акт

Все три термина, вынесенные в заголовок этого разде-да, имеют непосредственное отношение к речевой комму­никации. Первый термин — синоним термина речевая ком­муникация. Важно подчеркнуть, что оба синонима обознача­ют двусторонний процесс, взаимодействие людей в ходе об­щения. В отличие от этого в термине речевое поведение ак­центирована односторонность процесса: им обозначают те свойства и особенности, которыми отличаются речь и рече­вые реакции одного из участников коммуникативной ситу­ации — или говорящего (адресанта), или слушающего (адре­сата). Термин речевое поведение удобен при описании моно­логических форм речи, например коммуникативных ситуа­ций лекции, выступления на собрании, митинге и т. п. Од­нако он недостаточен при анализе диалога: в этом случае важно вскрыть механизмы взаимных речевых действий, а не только речевое поведение каждой из общающихся сторон. Таким образом, понятие речевое общение включает в себя понятие речевое поведение (о разграничении терминов рече­вое общение и речевое поведение см. также в книге: [Винокур 1993]).

Термин речевой акт обозначает конкретные речевые действия говорящего в рамках той или иной коммуникатив­ной ситуации. Например, в ситуации покупки товара на рынке между покупателем и продавцом возможен диалог, включающий разные речевые акты: запрос об информации (~ Сколько стоит эта вещь? Кто производитель? Из какого она материала?), сообщение (— Две тысячи; Южная Корея; Натуральная кожа), просьбу (— Отложите, пожалуйста, я сбегаю за деньгами), обвинение (— Вы мне сдачу неправильно °али!), угрозу (— Сейчас милицию вызову!) и др.

В середине XX в. английский философ Дж. Остин, а

^СлеД за ним американские ученые Дж. Серль и Г. Грайс

Разработали теорию речевых актов, в которой выявили ряд

_М5°^н°мерностей, характерных для процесса речевой ком-

Уникации, и сформулировали принципы и постулаты, сле-

во^^{аНИе К0Т0}Р^Ь1М обеспечивает успех тому или иному рече-

"вы ^{акту и в} Ц^елом речевой коммуникации: например,

^Ь1Ражайся ясно", "будь искренен", "будь краток", "избе-

³^¹⁶¹¹ 65

Глава 1. Основные понятия социолингвистики

гай непонятных выражений" и др. (см. [Грайс 1985: 222-223]).

Делаются попытки разработать правила речевого об­щения, которые не только учитывали бы закономерности использования языковых средств, но и регламентировали их совмещение друг с другом в зависимости от характера ком­муникативной ситуации. Примером могут служить правила речевого общения, предложенные американской исследова­тельницей С. Эрвин-Трипп [Ervin-Tripp 1971].

Термин правило С. Эрвин-Трипп употребляет для опи­сания, а не для предписания, не для регламентации тех или иных речевых действий, т. е. для констатации некоторых нормальных, типичных актов коммуникации.

С. Эрвин-Трипп различает три типа подобных правил:

1. Правила выбора языковых средств: а) общие для
всех социальных слоев; б) специфичные для разных соци­
альных слоев и групп. Пример: выбор формы обращения,
национальные и социальные различия в этом выборе.

2. Правила следования, т. е. последовательности рече­
вых действий при коммуникации: приветствия, благодарно­
сти, прощания и т. п. В рамках этих правил рассматривают­
ся формулы прощания, приглашений, вызова по телефону,
установления коммуникативного контакта.

3. Правила совместной встречаемости; имеются в виду
правила соединения в одном контексте тех или иных лекси­
ческих, фонетических, интонационных, синтаксических
и т. п. единиц и свойств. Типы этих правил: а) горизонталь­
ные, определяющие отношения между единицами беседы во
времени (их временную последовательность), и б) верти­
кальные, определяющие соотношение в данных коммуника­
тивных условиях единиц разных уровней языковой структу­
ры (например, в такой-то синтаксической конструкции
нормально может использоваться только определенная лек­
сика, выбор нормативной лексики должен сочетаться с нор-
мативным произношением и т. д.). ц

Особо рассматриваются правила взаимодействия собе­седников, когда говорящий стремится к тому, чтобы окрУ; жающие или партнер по диалогу, принадлежащие к данной социальной или профессиональной группе, признали его "своим", одобрили его речевое поведение и правила пере­ключения с одного кода на другой при смене ситуации и со­циальной роли говорящего.

66

Л Коммуникативная компетенция носителя языка

Следует обратить внимание на то, что перечисленные правила достаточно абстрактны. Они легко применимы к относительно простым коммуникативным ситуациям, каки­ми являются этикетные речевые акты (типа приветствий, поздравлений, прощания и т. п.), а при описании более сложных и при этом более естественных, реальных комму­никативных ситуаций использование этих правил сопряже­но с рядом неясностей и затруднений. Неясно также, на­сколько обязательны правила, предлагаемые С. Эрвин-Трипп. Если, например, говорящий, используя сленг, при­держивается литературного произношения, означает ли это, что он строит свою речь "не по правилам", отклоняется от стандартов речевого поведения? Всегда ли говорящий дол­жен выбирать те формы общения, которые приняты в дан­ной социальной среде, т. е. социально или профессиональ­но окрашены, или же и его собственная, свойственная ему манера речевого поведения может обеспечить коммуника­тивный успех?

При всей условности рассмотренных правил идея своеобразных социолингвистических грамматик, содержа­щих правила социально-языкового поведения людей в раз­личных ситуациях, весьма привлекательна и заслуживает изучения и разработки. Вместе с тем эта идея чрезвычайно трудна для реализации. Для этого необходимы по крайней мере два компонента: 1) разработанные грамматики кон­кретных языков, которые позволяли бы порождать не толь­ко грамматически правильные высказывания, но и разного рода разговорные конструкции, отклоняющиеся от стандар­та, принятого в кодифицированном языке; 2) более или ме­нее исчерпывающие описания всех форм социального пове­дения членов языкового сообщества. На современном этапе развития социолингвистики можно говорить лишь о фраг­ментах как того, так и другого.

*-21. Коммуникативная компетенция носителя языка

среде ^{процессе} Речевой коммуникации люди пользуются

^строе>^{ВаМИ языка} ~ ^его словарем и грамматикой - для по-

ния высказываний, которые были бы понятны адреса-

3*

67

Глава 1. Основные понятия социолингвистики

ту. Однако знания только словаря и грамматики недостаточ­но для того, чтобы общение на данном языке было успеш­ным: надо знать еще условия употребления тех или иных языковых единиц и их сочетаний. Иначе говоря, помимо собственно грамматики носитель языка должен усвоить "ситуативную грамматику", которая предписывает исполь­зовать язык не только в соответствии со смыслом лексиче­ских единиц и правилами их сочетания в предложении, но и в зависимости от характера отношений между говорящим и адресатом, от цели общения и от других факторов, кото­рые в совокупности с собственно языковыми знаниями со­ставляют коммуникативную компетенцию носителя языка¹¹.

Характер навыков общения, входящих в коммуника­тивную компетенцию и отличающихся от знания собствен­но языка, можно проиллюстрировать на примере так назы­ваемых косвенных речевых актов. Косвенным называется та­кой речевой акт, форма которого не соответствует его зна­чению и цели. Например, если сосед за обеденным столом обращается к вам со следующими словами: — Не могли бы вы передать мне соль?, то по форме это вопрос, а по сути просьба, и ответом на нее должно быть ваше действие: вы передаете соседу солонку. Если же вы поймете эту просьбу как вопрос и ответите утвердительно: Да или Могу, не про­изводя соответствующего действия и дожидаясь, когда же собеседник действительно, прямо попросит вас передать ему соль, — процесс коммуникации будет нарушен: вы по­ступите не так, как ожидал говорящий и как принято реа­гировать на подобные вопросы-просьбы в аналогичных си­туациях.

Р. Якобсон обратил внимание на то, что в роли слуша­ющего человек обладает более высоким уровнем языковой компетенции, чем в роли говорящего. "Интересной лингви­стической задачей, — писал он, — является точное сравне­ние более высокой, как правило, языковой компетенции индивида в роли слушающего с более низкой языковой компетенцией того же индивида в роли говорящего" [Якоб­сон 1985: 382].

^{1 ]} Наряду с термином коммуникативная компетенция некоторые ученые ис­пользуют термин социолингвистическая компетенция. Например, С. Эрвин-Трипп настаивает на предпочтении именно этого термина, поскольку "не­обходимо исключить многие формы владения неязыковой коммуникаци­ей" [Ervin-Tripp 1973: 293].

1.21. Коммуникативная компетенция носителя языка_________________

Это несоответствие отражает фундаментальное разли-_чие между двумя интеллектуальными категориями — знани­ем и владением. Знание — например, языка — может быть пассивным, в то время как владение языком с необходимо­стью предполагает наличие определенных активных навы­ков в обращении с языковыми средствами (подробнее см. об этом в разделе "Владение языком как социолингвистиче­ская проблема" главы 2).

В сферу коммуникативной компетенции входят прави­ла этикета (в русском языковом сообществе они касаются, в частности, употребления местоимений ты и вы, в япон­ском и корейском — многообразных глагольных форм веж­ливости), правила общения ребенка со взрослыми (и взрос­лых с детьми), правила общения со "своим" и с "чужим", с "высшим", "низшим" и равным (по социальному статусу), правила соблюдения "социальной дистанции" при значи­тельной асимметрии социального положения участников коммуникации, разнообразные поведенческие (но выража­ющиеся и в языке) стратегии, управляющие реализацией та­ких речевых актов, как просьба, требование, обвинение, уг­роза, обещание и многое другое.

Большая часть этих правил и стратегий — "неписа­ные": еще не созданы ситуативные грамматики (о чем мы говорили в конце предыдущего раздела), которые регламен­тировали бы речевое поведение человека в соответствии с условиями коммуникативной ситуации. Вместе с тем пода­вляющее большинство носителей языка владеет правилами и стратегиями речевого общения в разнообразных жизнен­ных обстоятельствах, что обеспечивает нормальное и эффе­ктивное взаимодействие их друг с другом.

* * *

Мы рассмотрели ряд ключевых социолингвистических понятий. Разумеется, это не исчерпывающий их список, од­нако в целом он достаточен для дальнейшего обсуждения проблем, методов и направлений современной социолин­гвистики. В ходе этого обсуждения мы будем по мере необ­ходимости обращаться и к другим терминам и понятиям, каждый раз указывая тот смысл, в котором они употребля­ются.

Глава 2

ПРОБЛЕМЫ СОЦИОЛИНГВИСТИКИ

Тридцать лет назад, формулируя задачи социальной лингвистики, В. М. Жирмунский называл две главные: 1) изучение социальной дифференциации языка (в связи с социальным расслоением общества) и 2) изучение социаль­ной обусловленности развития языка [Жирмунский 1969: 14]. В дальнейшем это мнение одного из родоначальников отечественной социолингвистики подверглось коррекции в сторону расширения круга проблем, которыми должны за­ниматься социолингвисты. Так, В. А. Звегинцев, хотя и счи­тал, что у социолингвистики отсутствуют четкие границы и что некоторые исследователи (например, Д. Хаймз) непо­мерно расширяют компетенцию этой науки, относил к ведению социолингвистики проблемы речевого общения, эффективное изучение которых возможно только при все­стороннем учете "человеческого фактора", и в частности социальных характеристик человека [Звегинцев 1976; 1982].

И всё же проблемы, о которых писал В. М. Жирмун­ский, являются центральными для социолингвистики, по­скольку их решение позволяет, во-первых, представить тот или иной язык в реальных формах его существования, име­ющих социальную обусловленность, и, во-вторых, выявить движущие силы языковой эволюции, социальные стимулы (или, напротив, препятствия) происходящих в языке изме­нений. Иначе говоря, решая две указанные проблемы, со­циолингвистика отвечает на два кардинальных вопроса: как функционирует язык и как он развивается.

Поэтому знакомство читателя с кругом проблем, кото­рыми занимается социолингвистика, начнем с рассмотре­ния именно этих двух проблем. В ходе рассмотрения мы бу­дем привлекать внимание к разным точкам зрения на реше­ние каждой из проблем, имеющим обращение в современ­ной социолингвистике, а при необходимости и делать экс­курсы в прошлое, чтобы показать истоки тех или иных на­учных взглядов. Однако, прежде чем приступать к анализу социальной обусловленности функционирования и разви­тия языка, необходимо выяснить один важный вопрос, от­вет на который полезно учитывать при обращении к собст­венно социолингвистической проблематике. Это вопрос о самом понятии язык и о различиях между языком и рядом смежных понятий — диалектом, наречием, идиомом и др.

7 Соотношение языка и диалекта

2 1. Соотношение языка и диалекта

В "Лингвистическом энциклопедическом словаре" термин язык имеет два взаимосвязанных значения: во-пер-_1Х язык! — "язык вообще, язык как определенный класс знаковых систем", и во-вторых, язык₂ — «конкретный, так называемый этнический, или "идиоэтнический", язык — некоторая реально существующая знаковая система, ис­пользуемая в некотором социуме, в некоторое время и в не­котором пространстве» [Кибрик 1990: 604]. Однако если не понимать социум, время и пространство предельно узко, то окажется, что язык₂ является довольно сложно организо­ванным комплексом близких знаковых систем, соотнося­щихся с членениями социума, времени и пространства. Для этих разновидностей языка₂ в лингвистике возникли много­численные термины — диалект, наречие (например, северно-великорусское наречие), говор, социолект, литературный язык, койне, разговорный язык и т. п., причем часть терми­нов, возникших в разных лингвистических традициях, с трудом сводимы друг к другу, как это было показано на примере русского термина просторечие.

Когда лингвист исследует структуру языка, статус той разновидности языка₂, которой он занимается, часто не ва­жен, а выявление и обоснование этого статуса может ока­заться самостоятельной и совсем непростой задачей. Для та­ких случаев в конце концов пришлось изобретать новый термин идиом, обозначающий любую территориально-соци­альную разновидность языка¹.

Говоря об "моноэтническом" языке, мы предполагаем, что язык₂ тесно связан с народом (при буквальном понима­нии термина должен находиться с ним во взаимно-одно-

По сути, этот термин синонимичен термину код в смысле, введенном в Разд. 1.3. Два термина возникли независимо в разных отраслях лингвисти­ки, и их соотношение близко к дополнительному распределению; термин идиом никогда не используется при обсуждении проблемы переключения и смешения кодов, и, напротив, в контексте обсуждения проблемы соотно­шения языка/диалекта не применяется термин код. Часто, впрочем, любую разновидность языка₂ лингвисты называют просто языком, не вкладывая в то слово терминологического смысла, а пользуясь лексической единицей, тражающей наивную картину мира, которая обычно содержит лишь одно понятие (язык, language, Sprache и т. д.). Но если при этом не делать ого-орки под п-ским языком ниже понимается.., то не исключена реакция ти­па Какой же это язык? или Нет такого языка!

 

70

71

Глава 2. Проблемы социолингвистики

. (-пптношение языка и диалекта

 

 

значном соответствии), а социальные и территориальные варианты языка привязаны к соответствующим подразделе­ниям народа. И в самом деле, относительно недавно рус, ское слово язык имело и еще одно значение: 'сообщество тех, кто говорит на одном языке, народ', именно оно име­ется в виду в знакомых с детства строках "и назовет меня всяк сущий в ней язык" — ведь дальше перечисляются пред­ставители разных народов (внук славян, тунгус, калмык). Такая метонимия не случайна, поскольку каждый народ го- J ворит на своем языке. При перечислении важнейших при­знаков разных типов этносов (общность культуры, психоло­гии, происхождения, территории, экономики, наличие са­моназвания и др.) язык часто упоминается на первом месте. В то же время хорошо известны примеры, когда раз­ные народы пользуются одним языком (англичане и амери­канцы, аргентинцы и испанцы и др.). Один народ может пользоваться разными языками. Скажем, в недавнем про­шлом евреи России и СССР в повседневной жизни говори­ли на идиш (ашкенази), на грузинском (грузинские евреи), татском (горские евреи), на варианте таджикского (бухар­ские евреи) или крымско-татарского (караимы и крымча­ки), а в религиозных целях использовали древнееврейский. Таким образом, каждая группа евреев пользовалась двумя языками (неродственными), причем один из них — общий для всех групп. Может быть, под языком как признаком эт­носа в данном случае надо понимать именно древнееврей­ский? Но женщины часто владели им очень слабо, а их вряд ли стоит исключать из этноса. Возникают довольно слож­ные отношения: немецким языком пользуются и немцы, и часть швейцарцев, французским — французы и другая часть швейцарцев; французы и немцы — самостоятельные наро­ды. А швейцарцы — единый народ? И если да, то кто такие франко- и германо-швейцарцы?

Вот что сами люди думают по поводу собственной на­циональности [Климчук 1990: 96-97]:

Гродненская область Белоруссии: "Да, я поляк. Меня крестили поляком (т. е. по католическому обряду), вот я и поляк. А разве я виноват?"

Юг Брестской области Белоруссии: "Теперь я белоруска. Потому что живу в Белоруссии, сюда замуж вышла". — "А раньше?" — "Раньше была украинкой. Село, где я родилась, пятнадцать километров отсюда, это Ровенская область".

Закарпатье: "Вообще-то мы русские (т. е. восточные ттявяне²), теперь мы украинцы (с 1945 г. Закарпатье в со-таве УССР), а до войны мы были чехами (область находи­лась в составе Чехословакии)".

Вообще говоря, "для себя" каждый из говоривших мо­жет пользоваться другим самоназванием, здесь же они упо­требили "общепринятые" этнонимы, что вовсе не означает реальность их ощущения собственного единства с соответ­ствующими народами.

Не так уж редко местные традиции вообще не знают ничего похожего на идентификацию с какой бы то ни было общностью, напоминающей этническую. На литовско-бело­русско-польском пограничье издавна многие местные жите­ли свободно говорят на нескольких языках (конечно, в пер­вую очередь они владеют разговорными формами, которые могут заметно отличаться от литературной нормы): с литов­цем из Каунаса они говорят по-литовски, с поляком из Вар­шавы — по-польски, с белорусом из-под Могилева — по-бе­лорусски, с русским из Москвы - по-русски. И считают се­бя кто литовцем, кто поляком, кто белорусом, кто русским; но многие затрудняются соотнести себя с определенной на­циональностью. На вопрос "Так кто же вы?" отвечают: "Мы тутэйши" (тутошние, здешние). На вопрос "А на каком язы­ке между собой говорите?" пожимают плечами и не вполне уверенно отвечают: "Мы по-прбсту говорим". На Земле та­ких мест, где люди считают себя всего-навсего "местными", а свой язык — "обыкновенным", довольно много. Иными словами, наличие четкого представления о собственной на­циональности и родном языке не универсально.

Выявлять, как соотносятся между собою понятия на­род (этнос) и язык — это в первую очередь задача этнологии, но есть в ней и лингвистический компонент: не случайно классификация народов основывается на классификации языков. При этом важно понять, как соотносятся родствен­ные идиомы, когда следует говорить о разных языках, а ко­гда о диалектах одного языка. Начнем рассмотрение фактов наиболее простых случаев, когда в обществе нет письмен­ной традиции.

К-омментарий исследователя не совсем верен; часто в устах жителя Закар-атья русский - одно из самоназваний, синонимичное другому - русин и Ротивопоставленное названиям соседей - украинцев, словаков, венгров.

 

 

Гпптношение языка и диалекта

Глава 2. Проблемы социолингвистики

2.1.1. Соотношение бесписьменных идиомов

Традиционно все общества были бесписьменными и как правило, имели соседей, с которыми поддерживали контакты разной степени интенсивности и дружелюбия-препятствием служили лишь серьезные физические прегра­ды — горы, пустыни, большие водные пространства. Если язык соседей не был понятен, то коммуникативные потреб­ности решались через двуязычие. Групповая идентичность поддерживалась за счет отделения мира "своих" от мира "чужих", причем категория "своих" была значительно уже того, что принято называть этносом. С возникновением классов и государств, с широким распространением отдель­ных религий родоплеменная идентичность постепенно утра­чивается (но ее отчетливые следы могут столетиями сохра­няться в оседлом обществе, как это, например, имеет место у современных черногорцев), локальная идентичность часто перерастает в региональную, возникает сословная / классо­вая идентичность, постепенно формируется этатическая (го­сударственная). Часто, но отнюдь не всегда, складывается идентичность, объединяющая тех, кто говорит на взаимопо­нятных идиомах, но, даже явно сложившись, она может иг­рать второстепенную роль по сравнению с остальными.

Противопоставление языков свойственно любому об­ществу и всегда так или иначе привязано к проблеме взаи­мопонимания, но само понятие взаимопонимания может быть идеологизировано на самых ранних стадиях культур­ной эволюции. Представители одной группы могут не хо­теть понимать своих соседей даже при минимальных языко­вых отличиях. М. Мид [Mead 1935] описала такой любопыт­ный факт из недавней истории папуасов-мундугуморов (по современной терминологии их принято называть биват). Среди мундугуморов запрет на каннибализм в отношении тех, кто говорит на том же языке, носит сакральный харак­тер; ослушника должна постигнуть скорая и неизбежная смерть. Когда одна группа мундугуморов отселилась с бере­гов реки Юат во внутренние районы, межгруппового канни­бализма не наблюдалось до тех пор, пока одному смельчаку не удалось попробовать представителя соседней группы без катастрофических последствий. В результате было решено, что язык новой группы изменился достаточно, чтобы счи­таться самостоятельным.

Лингвисты давно пытаются как-то объективировать критерий взаимопонятности идиомов. По значению языко-ых различий для исследователей СЕ. Яхонтов делит пары идиомов на пять категорий, три из которых представляют ппактическую значимость и при общении самих носителей языков [Яхонтов 1980: 151-153]:

1 "Носители разных идиом³ свободно общаются друг с другом, но по особенностям произношения и отчасти лексики могут приблизи­тельно определить, откуда каждый из них родом"; "во всех этих случаях возраст различий очень невелик". (Так соотносятся вари­анты английского и испанского, голландский и африкаанс, рус­ские диалекты Сибири.)

2. "Носители разных идиом без большого труда общаются между со­
бой, хотя возможны отдельные случаи непонимания"; "возраст та­
ких различий - около 500 лет или немного больше". (Так соотно­
сятся русский с украинским, татарский с башкирским, узбекский
с уйгурским.)

3. "Носители разных идиом не могут свободно общаться, но посто­
янно слышат в речи друг друга знакомые слова и даже короткие
фразы. Говорящий на одном языке может научиться понимать дру­
гой, "постепенно привыкая" к нему, без учебника или переводчи­
ка"; "возраст таких различий - 1000-1500 лет". "Однако возмож­
ность узнавать "свои" слова в родственном языке в большой сте­
пени зависит от фонетических изменений, происходивших в этих
языках". "Практически это знание может быть скорее использова­
но при чтении, чем при попытке понять устную речь". (Так соот­
носятся русский с болгарским или польским, турецкий с татар­
ским, тхайский (сиамский) и шанский.)

Другой исследователь еще сильнее огрубляет картину, утверждая, что носители родственных идиомов в речи друг Друга "либо понимают очень мало (может быть, 10%) - и мы имеем дело с разными языками, либо почти всё (70% или более) — и мы имеем дело с диалектами одного языка" [Dixon 1997: 8].

На практике решать вопрос о статусе идиомов без опо-Ры на традицию лингвистам приходится не так уж часто, рче всего эта проблема проявляется там, где есть необхо­димость быстро дать хотя бы приближенную оценку карти-i размещения языков на определенной территории. В хо-_с ^ПредваРительной классификации многих сотен папуас-^и* языков был принят следующий формальный критерий

.

лхонтов пользуется термином идиома, в женском роде.

 

74

75

Глава 2. Проблемы социолингвистики

_С(^тшшение языка и диалекта

 

разграничения языка и диалекта. По модифицированному С. Вурмом 200-словному списку Сводеша на глазок, без компаративистских исследований, для пары идиомов выяв­ляется общая лексика. Если ее доля превышает 81%, идио­мы считаются диалектами одного языка, если же "родствен­ных" слов менее 78% — разными языками. В пределах 3-процентного "зазора" (а в исключительных случаях — и вне его) исследователь при решении дилеммы язык / диа­лект основывается на том, какие именно лексические еди­ницы оказываются "родственными"⁴.

Классификация Яхонтова мало что дает для объекти­визации противопоставления язык / диалект: уже в первом пункте в качестве примеров приводятся разные языки (гол­ландский и африкаанс), а начало расхождению верхнене­мецких и нижненемецких диалектов, диалектов крайнего юга и севера Италии было положено явно ранее 1500 лет на­зад. Дело, конечно, не в давности начала расхождений, по­скольку взаимные контакты могут не только сдерживать дивергенцию, но и приводить к конвергенции идиомов, ме­жду которыми сохраняется определенный уровень взаимо­понятности. С. Вурм измеряет синхронную степень лекси­ческой близости независимо от дивергентно-конвергентной истории идиомов. Несмотря на упоминание процентов и дат, и С. Е. Яхонтов, и Р. Диксон подходят к проблеме им­прессионистически. В качестве пытающихся понять друг друга абстрактных носителей идиомов оба исследователя предполагают лиц, не имеющих опыта взаимного общения. Подход С. Вурма более формализован, здесь нет самих но­сителей языков, но его 80-процентный критерий отражает предел возможного взаимопонимания в случае не подготов­ленных к взаимному контакту носителей языков, они явно не смогут понять 70% текста, как того требует Диксон, и на­ходятся ближе всего к третьей категории Яхонтова. На евро­пейском материале подсчеты по Вурму дадут нетрадицион-

⁴ Аналогичным образом выявляется и иерархическое соотношение языковых групп различного ранга и распределение по ним языков. Сам замысел ме­тодики принадлежит Сводешу [Swadesh 1954: 326], однако она не была им реализована в полной мере, поскольку для языков североамериканских ин­дейцев, известных несравнимо лучше папуасских, проблема наделения идиомов статусом языка или диалекта не стояла так остро, а их классифи­кация уже опиралась на достижения компаративистики. За перечнями язы­ков многих районов Африки и Южной Америки стоят сходные критерии, хотя они далеко не всегда формализованы.

ый результат, различные скандинавские или иберо-роман-^н _е идиомы заведомо будут отнесены к единым языкам. ^С В действительности способность к пониманию во мно­гом зависит от языковой практики индивидов, которая чрез-вьяайно разнообразна. Проблема взаимопонятности идио­мов сводится в первую очередь к общности лексики, но ха­рактер связывающих (и одновременно разделяющих) фоне­тических корреспонденции также важен. Иногда он обуслов­ливает одностороннее понимание. Так, при невысоком тем­пе речи португальцы вполне понимают испанцев, датчане — шведов, в обратную сторону понимание заметно снижается. Более важна проблема языковой непрерывности, кото­рая впервые была отмечена на материале романских языков. В цепи пунктов А— В—С—D—Е—...— V—W—X—Y—Z жители каждых двух соседних не замечают разницы между идиома­ми друг друга, жители А и Е, V и Z испытывают при обще­нии незначительные затруднения, жители Е и V понимают друг друга с большим трудом, а для жителей крайних пунк­тов взаимопонимание полностью исключается. Как будто бы ясно, что идиомы А и Z относятся к разным языкам, но границу между ними провести невозможно. Явление языко­вой непрерывности известно в самых разных культурах: у донеолитических охотников-собирателей Австралии, кочев­ников Евразийской степи, земледельцев северного Индо­стана, хотя, разумеется, оно не является универсальным. Например, на Новой Гвинее, где применялась методика С Вурма, непрерывности как раз не наблюдается.

Обычно такие диалектные цепи — результат диверген­ции, но постоянные контакты соседей не дают развиться языковому барьеру. Физические преграды также оказывают­ся относительными. В культурах, ориентированных на мо-Ре, оно может служить вполне удобным "путем сообщения". Например, в Центральной Микронезии существует цепь островов Сонсорол - Нгулу - Улити - Фаис - Сорол - Во-

еаи Сатавал — Пулуват — Трук⁵. Об истинной языковой

см^{ПРерЫВНОСТИ т}^^{т ГОВО}Р^{ИТЬ не} приходится, но идиомы ежных островов всегда соотносятся как близкие диалек-> а взаимопонимание между жителями Сонсорола и Трук

"^возможно.

----

г

°т наиболее изолированного атолла Сорол до Улити и Фаиса на севере -почти 200 км, до Нгулу на западе - 300, до Волеаи на востоке - 400 км.

 

Глава 2. Проблемы социолингвистики

. t Соотношение языка и диалекта

 

Языковая непрерывность может быть и вторичной, ко­гда на стыке родственных, но явно различающихся языко­вых традиций интенсифицируются социальные контакты и начинается языковая конвергенция. Такой процесс имел место во второй половине XIX — начале XX в. в Восточных Карпатах. С развитием капиталистических отношений язык западных русин подвергся значительной словакизации, в центре же русинской территории русинский идиом занимал промежуточное положение между западно- и восточносла­вянской традициями.

Вот как описывал в 1904 г. 70-летний старик из Соб-ранца (тогда комитат Унг Венгерского королевства, сейчас восточная Словакия) языковую ситуацию в своем селе [Се-лищев 1941: 197]:

Ked ja buu chlapcisko... v Sobranci hutorili po ruski, a teraz uz Г em po slovenski. Vtedi hutorili серег, mi teraz hutorime: teraz; predtim sto choCete a de poj de s, a diieska l'em: со dices' a dze pujdzes. Od moho chlap-coustva sitko se рготейе1о... Preto zochabaju rusku besedu, bo se vidriziiaju, vidriziiaju z Rusnakoch, po varosoch i po bl'iznich valaloch.

Когда я был мальчишкой... в Собрание говорили по-русски [по-русински], а теперь уже толь­ко по-словацки. Тогда говорили серег ['теперь'], мы теперь говорим teraz, раньше - sto chocete ['что хо­тите'] и de pojdes ['куда пойдешь'], а сейчас только со chces и die pujdzes. С моего детства все поме­нялось... Потому оставляю рус­ский разговор, что все дразнятся, дразнят русских и в городах, и в ближних деревнях.

Селищев квалифицирует эту речь как "[восточно]сло­вацкую, хотя и со многими элементами украинского гово- > рения"; кроме того, заметим, что в фонетике текста есть яв­ные полонизмы, а в словаре — венгерские заимствования (varos 'город', valal 'деревня'). В составе Австро-Венгрии проиллюстрированный говор был звеном диалектной цепи, соединявшей словацкий и украинский языки. С передачей восточного Закарпатья СССР (сейчас — Украина) этот кон­тинуум разделился. Русинский идиом на западе продолжал словакизироваться, а на востоке началась его украинизация. Значительная группа русинов еще во времена Австро-Вен- , грии переселилась в освобожденную от турок Воеводину | (сейчас - Сербия), где "восточно-западно-славянский ? идиом подвергся "югославянизации". Там русинский язык

_пОлучил официальное признание, стал использоваться в школьном обучении. Попытки создания еще двух письмен­ных русинских языков предпринимаются в Словакии и на Украине (в Словакии — с большим успехом). В результате для "полупризнанного" народа с единым самосознанием развиваются три различные письменные традиции.

Выше речь шла лишь об идиомах повседневного обще­ния. В действительности и на дописьменной стадии часто возникают средства межгрупповой (может быть, лучше ска­зать надгрупповой) коммуникации. Это идиомы типа койне, обслуживающие общий для нескольких групп эпический фольклор, на более поздних этапах — торговлю, отправление распространяющихся на разные социальные общности еди­ных религиозных культов. Соответствующий идиом облада­ет повышенным престижем, а общество, в котором он рас­пространен, становится диглоссным. С возникновением письменности именно такие идиомы получают все шансы на литературное развитие. Государства, находившиеся на до­письменной стадии, были очень небольшими и объединяли почти исключительно родственные этнические группы, поэ­тому проблема овладения престижным идиомом не была серьезной. Социальная верхушка и не испытывала особой нужды специально распространять престижный идиом.

Важным исключением является во многом загадочное государство Тауантинсуйю, более известное как империя инков. Это единственный пример, когда огромное государ­ство, распространившееся с севера на юг на тысячи кило­метров, функционировало без письменности. Основные тер­риториальные приобретения инков пришлись на 1470— 1520-е годы. Значительная часть новых подданных перево­дилась в особую категорию зависимого населения — митмак ^и переселялась на отдаленные от исконных мест обитания Целинные и слабообрабатывавшиеся земли. Из говоривших ^На одном языке переселенцев формировались пачаки (сотни семей), объединявшиеся в этнически разнородные уаранги (тысячи семей); в пределах уаранг, как и во всем Тауантин-Уию, языком общения становился кечуа, официальный зык государства. Митмаки составляли не менее 10% насе-ения инкской империи, а во вновь осваиваемых районах — £° четырех пятых [Березкин 1991: 109-112]. Так язык кечуа ни ^{Исконнои} территории в центральном Перу распростра-^ИЛся до южной Колумбии и центрального Чили.

 

78

79

Глава 2. Проблемы социолингвистики

, Соотношение языка и диалекта

 

2.1.2. Устный идиом и письменная традиция

С возникновением письменной традиции в государст­ве упрочивается диглоссия. По существу, все официальные функции переходят к письменному языку. Грамотность в пределах определенного государственного или культурного ареала становится престижной, овладевают ею немногие, и получение образования мало зависит от того, насколько родной идиом человека близок к письменному языку. В раннем Средневековье латынь была письменным языком в равной степени для романских, германских и кельтских на­родов. У восточных христиан разнообразие несколько боль­ше, в отдельных церквах в качестве литературных языков используются греческий, армянский, грузинский, сирий­ский, коптский, геэз, церковно-славянский и ряд других, но и здесь непосредственная связь между родным идиомом ин­дивида и литературным языком, которым он пользовался, в течение длительного времени могла отсутствовать (румыны, например, до Нового времени в качестве литературного языка использовали церковно-славянский). Положение в остальном мире было (а кое в чем и остается) сходным: у мусульман роль престижного литературного языка занимает арабский, у индуистов (как индоарийцев, так и дравидов) -санскрит, на Дальнем Востоке (не только в Китае, но и в Корее, Японии, Вьетнаме) — вэньянь. Несколько больше разнообразие в буддийской среде: на юге используется па­ли, на севере — вэньянь и тибетский. Значимые исключения из этого правила имелись, но их было немного.

В Европе этническое сознание начинает формировать­ся лишь в позднем Средневековье и современную форму у многих народов приобретает только в XIX в., а то и позднее. До возникновения "новых" письменных языков на положе­нии диалектов латыни были не только романские, но (в функциональном отношении) и германские идиомы повсе­дневного общения. Среднюю позицию в языковой функци­ональной парадигме занимали многочисленные койне, складывавшиеся в основном в рамках феодальных владений. Именно такие региональные койне становились придвор­ными языками, в частности потому, что феодалы нередко не знали грамоты (т. е. латинского языка). В позднем Средне­вековье и особенно в эпоху Возрождения многие идиомы, восходящие к региональным койне, получают письменную

80

 

фиксацию. Некоторые из них распространились и за преде­лы своего региона, но шансы их развития оказались нерав­ными. Провансальский, будучи "всего лишь" языком народной поэзии, стал на какое-то время достаточно попу­лярным в романоязычном мире и даже за его пределами, од­нако с возникновением единого французского королевства _он постепенно сдает свои позиции (северо)французскому. Тосканский, который первым из итальянских идиомов по­лучил литературную обработку, благодаря сочинениям Дан-хе, Петрарки, Боккаччо стал престижным по всей Италии. Но в силу феодальной раздробленности его официальные функции долго были ограничены, и в мелких итальянских государствах с XV—XVI вв. начинает достаточно успешно развиваться литература на региональных идиомах. С образо­ванием единого государства за тосканским закрепляется ста­тус литературного языка, а другие письменные традиции именуются диалектными, но их право на законное сущест­вование никем не оспаривается. "Переводы с диалекта на язык и с языка на диалект (в том числе и "автопереводы", выполнявшиеся самими авторами, как, например, К. Голь-дони и др.) издавна были узусом литературной жизни Ита­лии <...> Вековые традиции имеет также итальянский диа­лектный театр <...> Самым сильным диалектальным театром в конце XIX в. был венецианский (при этом два ведущих ак­тера были не из Венеции, а из Пьемонта и Генуи!)" [Касат­кин 1976: 176—177]. Даже в XX в. диалект в Италии медлен­но уступает свои позиции и проникает в новые жанры. Фильм Л. Висконти "Земля дрожит" (1946) был поставлен на сицилийском диалекте; при выходе на массовый экран 1781^ °^Н ^^{Ыл д}Уб^лиР^{ован на} итальянский [Касаткин 1976: ¹'о- В Германии, отличавшейся гораздо большей раздроб­ленностью, предок современного немецкого гораздо сильнее потеснил локальные письменные традиции, включая силь­ную нижненемецкую, долго поддерживавшуюся мощью нзейского Союза. Здесь причина в религиозном авторите-_к "^ерев°Да Библии, выполненного Мартином Лютером. На век ^западе нижненемецкой территории еще со Средне-ные°^ВЬЯ ФУ^нки-^иониРУ^ют голландская и фризская письмен-_Наиб^гР^аДиции. Первая из них упрочилась в рамках одного из ^т°РИя^^{е развитых в} Новое время государств мира, а терри-°тл Фризских идиомов (в структурном отношении сильно ^ных от нижненемецких) оказалась поделенной между

81

Глава 2. Проблемы социолингвистики

j 1 Соотношение языка и диалекта

 

Нидерландами, Ганновером, Бременом, Шлезвигом. Лите­ратурный фризский язык по существу так и не возник, _а голландский в XVI—XIX вв. за пределами Нидерландов кон­курировал в официальной сфере с немецким. Как язык школы и церкви он продолжал использоваться даже в еди­ной Германии и окончательно уступил свои позиции немец­кому только в XX в. [Plank 1988].

Причины, по которым набор идиомов в Европе ока­зался структурированным в существующую иерархию язы­ков и диалектов, часто не связаны с собственно лингвисти­ческими явлениями. «Романские диалекты <...> первона­чально имели равные шансы развития в полифункциональ­ные, нормированные языки <...> Многочисленные пись­менные традиции (такие, как галисийская, астурийская, арагонская в Испании, гасконская, провансальская и мно­гие другие во Франции) значительно ослабли или совсем за­мерли в Новое время по причине отсутствия политико-эко­номической самостоятельности соответствующих регионов" [Нарумов 1994: 310]. Понятия языка и диалекта в их иерар­хической противопоставленности, "унаследованные" от сравнительно-исторического языкознания и структурной диалектологии, легко подвергаются идеологизации, по­скольку они используются не только для описания состоя­ния внутренней структуры лингвем, но и для установления определенных иерархий типа "галисийский есть диалект ис­панского или португальского языка" или "корсиканский есть разновидность тосканского диалекта итальянского язы­ка". Самостоятельных диалектов в традиционной, да чаще всего и в современной, романистике не допускается, они всегда приписываются к тому или иному литературному языку, его [их] покрывающему (ср. термин немецких рома­нистов Dachsprache "язык-крыша") <...> астурийский и арагонский диалекты равноположены лежащему в основе испанского литературного языка кастильскому диалекту, так как все они являются результатом развития разговорной латыни в соответствующих регионах, в то время как анда-лусский диалект генетически является производным от кас­тильского» [Нарумов 1994: 309].

Основное свойство, декларируемое для диалектов од­ного языка, — взаимопонятность достигается в Европе только с введением всеобщего начального образования-"Взаимопонятными" они становятся, с одной стороны, ^за

82

 

_чеТ использования носителями локальных идиомов вы­ученного нормативного языка или вариантов, близких к нормативности, с другой стороны, за счет все ускорявшей-_в XX в. нивелировки различий между идиомами, попав­шими под одну "языковую крышу". Показателен такой сравнительно недавний пример: король Италии Виктор Эм­мануил Ш во время поездки в 1906 г. по пострадавшей от землетрясения Калабрии прибегал к услугам переводчика [Касаткин 1976: 164].

Как говорилось выше, комплекс европейских наций в основном сложился в XIX в. В ряде случаев обслуживавшие их письменные языки оказывались по разным причинам не вполне подходящими.

В Норвегии, в течение многих столетий находившейся в унии с Данией, литературным языком был датский, но в норвежской столице сложилось норвежско-датское койне с норвежской фонетикой и в основном датской лексикой и морфологией. "В силу лексической и морфологической близости между датским языком и норвежскими диалекта­ми датский текст мог читаться, так сказать, по-норвежски" [Стеблин-Каменский 1968: 48]. Это койне и легло в основу норвежского языка риксмол ('государственный язык', позд­нее он стал называться букмол 'книжный язык'). Параллель­но в середине XIX в. возникло движение за создание ново­го языка на базе собственно норвежских диалектов, кото­рый сначала получил название лансмол 'язык страны', или 'сельский язык', а позднее — нюнорск 'новонорвежский'. Несколько упрощая, можно сказать, что оба языка пережи­ли конвергентную эволюцию, но их нормы до сих пор за­метно отличаются; выходящая в Норвегии литература фак­тически образует континуум (правда, неравномерный) меж-ДУ двумя полюсами.

Сходная ситуация сложилась и в Греции, где до дости­жения ^{в на}чале XIX в. независимости письменный стандарт ыл близок к новозаветному греческому. Несколько модер­низированная норма, получившая название кафаревуса, ос-сто^аСЬ очень архаичной, и с конца XIX в. радикальные р Р°нники ориентации на устно-разговорную речь стали _Ци Р^абатывать новый стандарт - димотики. Демократиза-_Во ^языка приветствовали далеко не все; публикация пере-_СТу ^{в на} димотики трагедий Эсхила в начале XX в. вызвала нческие волнения, приведшие к человеческим жертвам

83

Глава 2. Проблемы социолингвистики

j £_оотношение языка и диалекта

 

[Елоева 1992: 13]. Литература на новом стандарте продолжа­ла публиковаться, но официальное признание в качестве литературного языка димотики получила только в 1973 г после чего наметилось некоторое сближение двух норм. ' Несколько по-иному складывалась ситуация в области распространения чешского языка. Здесь к XIX в. все офици­альные позиции занял немецкий, а чешский, имевший в Средние века довольно богатую литературу, стал беспись­менным. В процессе национального возрождения ориента­ция была сделана именно на средневековый язык эпохи Яна Гуса, при том что пражское койне к тому времени достаточ­но сильно потеснило диалекты и на территории собственно Чехии (не Моравии) превращалось в единый стандартный язык повседневного общения. Новый литературный чеш­ский язык за XIX—XX вв. несколько модернизировался, но его устная форма используется лишь в строго официальной ситуации. Разговорный стандарт, obecnd cestina, постепенно все чаще получает письменную фиксацию и становится сей­час уместным даже в университетской аудитории; употребле­ние литературного языка в сколь бы то ни было непринуж­денной обстановке исключено. Различие двух норм можно проиллюстрировать шуточным стихотворением Эмануэля Фринты "Профессор", где синонимичные первая и третья строфы написаны на письменном и разговорном стандартах:

Пан профессор изучает снегирей и различные вредные сорняки, и часто4, кажется, говорит4, что даже учёный нередко грубо ошибается. У него добрейшие сердце и голова, и поэтому он славится в (своей) улице,! и дня не проходит, чтобы кто-нибудь из женщин не похвалил его, когда [он/она7] пок

Pan profesor studuje¹ hyly²

a rozliCne³ skodlive byli²,

a ffkava⁴ pry²:

I studovany¹-²

se castokrat⁵ перёкпё⁶ zmylf².

Ma pfedobre srdce i hlavu,

a proto ma v ulici slavu,

a nemine den

a nektera z zen

ho chvali, kdyz nakupuje kavu:

"Профессор-то изучает снегирей и всякие такие вредные сорняки, и поговаривает4, мол, даже учёный часто здорово ошибается".

"Von⁷ profesor studuje¹ hejly²

a ruzny³ to⁸ Skodlivy bejli²,

a ffkava⁴ prej²:

I studovanej¹.²

se kolikrat⁵ vosklive zmejli²".

Примечания

1 Германизм studuje/studovany в разговорном языке употребляется с "бо­
лее германским" начальным S: Studuje/ Studovany.

2 Долгому у письменного языка в разговорном во многих случаях соот­
ветствует ej, что отражается и на морфологической системе (ср. окон­
чание прилагательного в studovany/studovanej).

В письменном языке прилагательные rozlicny и гиту ('различный') си­нонимичны, но в разговорном используется только последнее, при этом отличаются падежные флексии (в письменном языке могло бы быть ruzne Skodlive byli, в разговорном - только ruzny Skodlivy bejli).

4 в оригинале употреблен очень продуктивный в чешском длительный вид, равно употребимый и в письменном, и в устном языке (fikat' 'го­ворить', fikavat' 'часто говорить, любить говорить, говаривать'); части­ца pry /prej 'кажется; мол, дескать' указывает на неполную достовер­ность и используется, в частности, при пересказывании чужих слов. В паре castokrat/kolikrat 'часто, много раз' второе слово письменному языку не свойственно.

7

Наречия перёкпё и oSklive буквально означают 'некрасиво, дурно' и оба используются в письменном языке; в разговорном стандарте перёкпё неупотребимо (при том что без отрицания, рёкпё 'красиво', оно впол­не обычно и в разговорном). OSklive в разговорном получает протети-ческое v-: vosklive (как и все слова с начальным о-: окно -» vokno 'ок­но'; ofech^» vofech 'орех').

Протеза v- в личном местоимении on/von 'он', как и дублирова­ние субъекта {von profesor 'он, профессор'), — признаки разговорно­го языка.

⁸ Указательное местоимение to в усилительной функции характерно именно для разговорного стандарта.

Там, где школа и средства массовой информации обес­печили в рамках государств возможность взаимопонимания, потребность в реализации региональной идентичности при­водит к оживлению старых и созданию новых письменных традиций. Признание прав меньшинств часто способствует изданию на таких языках значительного количества литера-туры. Яркий пример — послефранкистская Испания, где, скажем, международный журнал "Курьер ЮНЕСКО" издает-я, кроме испанского, на каталанском и галисийском (а так­же неиндоевропейском баскском языке). Чисто информаци­онной нужды в этом нет, поскольку все галисийцы и ката-ВДцы двуязычны, а их языки достаточно близки к испанско-У- Проиллюстрируем их близость на примере одного и того

ур р ррманских язы галк ^ сопоставления к трем названным добавлен порту-ский). Текст посвящен языкам межэтнического общения.

^Т?^{КСТа из этого} журнала на четырех иберо-романских язы- со

 

84

85

 

Глава 2. Проблемы социолингвистики

O Correio w UNESCO, Abril 1994:" Há muitas línguas desse tipono mundo. Alcançaram essa condição por diversas razões - por expressarem uma certa projeção cultural ou refle-tirem supremacia política. Dessa forma, adquiriram considerável prestígio entre as demais comu­nidades linguísticas.

F/iaeg 2. üpoó/ieMU cou,uojiuHzeucmuKU

Португальский,

Испанский, El Correo de la UNESCO, Febrero 1994:

Hay muchas lenguas de eso tipo en el mundo. Han alcanzado esa condición por diversas razones, sea que expresen una cierta proyección cultural o simbolicen una supremacía política, cosa que les confiere consid­erable prestigio entre las demás comunidades lingüísticas.

Галисийский

Каталанский El Correu de la UNESCO, Mar9 1994: N'hi ha una gran varietat arreu del mon. Han adquirit aquest status per diverses raons, be sigui perque expressen una certa projecci6 cultural o be perque simbolitzen una supremacia politica, fet que els d6na un prestigi considerable entre la resta de comunicants lingiifstiques.

, O Correo da UNESCO, Marzo 1994:

Hai moitas linguas deste tipo no mundo. Alcanzaron esa condicidn por diversas razons, sexa que expre-sen unha certa proxeccion cultural ou simbolicen unha supremacia politica, o que lies confire un considerable prestixio entre as demais comu-nidades lingufsticas.

Все эти тексты являются независимыми переводами с английского оригинала (The UNESCO Courier, February 1994):

There are many of these lan­guages in the world, and they achieve their status for a variety of reasons, one of which may be that their speakers possess some appealing cultural fea­tures or achieve cultural or political supremacy, which makes their language prestigious in the eyes of speakers of other languages.

Таких языков в мире много, и они приобретают этот статус по целому раду причин, одной из ко­торых может быть то, что их носи­тели обладают некими притяга­тельными культурными особенно­стями либо достигли культурного или политического превосходства, придающего их языкам престиж в глазах тех, кто говорит на других языках.

Лексическая близость всех четырех языков (особенно португальского — галисийского — испанского) вполне оче­видна и не может серьезно препятствовать взаимопонима* ■ нию. Имея в виду попытки создания в современной Испа? нии наряду с проиллюстрированными астурийской, арагон? ской и андалусской литературных традиций, ясно, что речь

86

2 ] Соотношение языка и диалекта

идет именно о попытке письменной реализации локальной субэтнической идентичности.

Классическим примером обратной ситуации является положение многих языков Китая, в первую очередь самого китайского. Единство языка держится исключительно на иероглифической письменности, даже единого стандарта озвучивания иероглифической записи не существует. Рус­ский китаист П. П. Шмидт в начале XX в. писал: "Если бы китайцы приняли европейский алфавит, то образовалось бы по крайней мере десять новых языков" (цит. по [Москалев 1992: 144]); надо добавить, что взаимопонятность диалектов некоторых из таких языков все равно оставалась бы невы­сокой.

Сходную оценку давал и Сунь Ятсен, уроженец пров. Гуандун, сообщавший, что китайские торговцы, происходив­шие из разных провинций Южного Китая, в конце XIX в. обычно общались посредством английского пиджина. Он так описывает соотношение "диалектов" юэ и южный минь: "Хотя Шаньтоу отстоит от Гуанчжоу всего на 180 миль (к северу), тем не менее разговорные языки их так же непохо­жи один на другой, как итальянский и английский" (цит. по [Яхонтов 1980: 155]). Разумеется, эту непрофессиональную оценку не следует понимать буквально, генетически китай­ские идиомы ближе, чем английский и итальянский. Это импрессионистичное суждение примерно означает: "языки сходного строя, но совершенно невзаимопонятные".

всел ЯЗЫК1 статУс разговорного идиома, используемого в по-Дневной практике общения, оказывается малозначащим. Происходит также и искусственное, навязываемое ', консолидирование не ощущающих своего единства торЫх°в и> как следствие, объединение их идиомов. В неко-случаях это вполне удается, как произошло с рядом

Не удивительно, что за пределами Китая единство "ки­тайского языка" признается не везде. Например, в Австра­лии, где перепись регистрирует языки населения, каждая ФУппа китайских диалектов фиксируется как отдельный язык. Кто прав? И в Китае, и в Австралии большинство ки­тайцев придерживаются принятых в этих странах точек зре­ния, что мало отражается на их этнической идентичности, ни считают себя принадлежащими к единому народу, язы-ски"^{КУЛЬТуры К0Т0}Р°^Г0 служит единый литературный китай-^{1 ЯЗЫ}

Глава 2. Проблемы социолингвистики

Соотношение языка и диалекта

 

"вновь образованных" народов СССР. Яркий пример — ха­касы. Вот какую характеристику получал хакасский язык в середине 1930-х годов:

"ХАКАССКИЙ ЯЗЫК,термин, принятый после советизации и в связи с развитием национальной культуры Минусинского района для создающегося государственного языка тех национальностей' которые прежде суммарно назывались минусинскими татарами или абаканскими турками <...> Хакасский язык как их [языков "местных народностей": ак-кас, сарыг-кас, кара-кас и др.] синте­тическое оформление встречается главным образом в письменной форме <...> и включает в себя ряд черт фонетики и морфологии свойственных отдельным из этих языков" [БСЭ. 1-е изд. Т 59^-396].

Название новому народу и языку было дано по суще­ствовавшему много столетий назад племенному объедине­нию в районе Саян. Хакасы стали ощущать себя единым эт­носом, но единый языковой стандарт не привился, как и в большинстве сходных случаев.

Хорошо известны усилия по объединению сербов и хорватов в единый народ с единым языком; лингвистиче­ские предпосылки для такого объединения вполне разумны. Консолидация действительно шла, статистика Югославии в I960—1980-х годах показывала постоянный рост "югосла­вов" по национальности (тех, кому этническая принадлеж­ность казалась несущественной). Но обострение межэтни­ческих конфликтов привело к мгновенному росту этниче­ской идентичности среди говорящих на сербско-хорватском языке, причем не только на Балканах. Например, в Австра­лии среди сербских, хорватских и боснийских иммигрантов по переписи 1986 г. более половины называли свой язык югославским или сербско-хорватским, в 1991 г., с началом конфликта в Югославии, таких оказалось только 18%, а к 1996 г. "определились" уже все: 65% называли свой язык хорватским и 35% — сербским.

2.1.3. Гетерогенные языковые традиции

В западном мире принято, чтобы письменная культур" ная традиция придерживалась одного языка. Переключение и смешение кодов допускается лишь в речи персонажей хУ" дожественных текстов или с юмористическими целями. &

России наиболее известным мастером таких текстов был И Мятлев. Вот, например, отрывок из его "Сенсаций и за­мечаний госпожи Курдюковой за границею, дан л'этранже":

Же не ди па, ла каша Манная, авек де пенки, Ла морошка, лез опенки, Поросенок су ле хрен, Ле кисель э ле студень Очень вкусны; но не в этом Ле патриотизм! Заметим, Что он должен быть в душе! В кушанье с'ет ен пеше

Патриот иной у нас Закричит: "Дю квас, дю квас, Дю рассольчик огуречный!" Пьет и морщится, сердечный: Кисло, солоно, мове, Me се рюс, э ву саве: Надобно любить родное, Дескать, даже и такое, Что не стоит ни гроша!

(Использованы следующие французские единицы: du — партитив­ный артикль: du квас '[хочу] квасу'; mauvais, Mais c'est russe, et vous savez 'гадко, Но это русское, и вы знаете'; Je ne dis pas 'я не говорю'; la, des, les, le - артикли; avec 'с'; sous 'под'; c'est un peche 'это грех'.)

В многоязычной Индии положение было и во многом остается иным. "В классических пьесах Калидасы, Бхасы и других языки распределяются по социальному принципу: цари и знатные господа говорят на санскрите, знатные да­мы - на шаурасени, простолюдины — на магадхи, женщи­ны поют на махараштри" [Елизаренкова 1990: 391]; шаура­сени, магадхи и махараштри — среднеиндийские языки на­чала нашей эры с различной территориальной привязкой (северо-западная, восточная и центральная Индия). В дра­видийских литературах Южной Индии широко практикует­ся смешение кодов. Существует особая форма тамильского языка manippiravaalam, в которой тамильские предложения или их части замещаются текстом на языке заимствования.

° средневековой литературе в качестве последнего высту­пал санскрит <...> В наше время (в особенности в устной речи, а также и в художественной литературе) место санск-Рита занимает английский, и порой бывает трудно опреде-

^ить, каким же языком пользуется говорящий — тамиль­ским или английским" [Андронов 1983: 39]. зап ^{Же П}Р°^{ИЗОШЛО и в} складывавшейся независимо от п_Ле^адных традиций гавайской литературе. Вот первый ку-ет гавайской песни Ku'u pua i Paoa-ka-lani ("Мой цветок ^в Паоа-калан")

 

88

89

Quot;"ЗГ

. j Соотношение языка и диалекта     Е ка gentle breeze e waft mai nei Ho'ohali'ali'a mai ana ia'u 'O ku'u sweet never fading flower I …

I

2.3. Социальная обусловленность языковой эволюции__________ _____

нормой в пользу системы. Однако в разных субкодах рус­ского национального языка этот процесс реализуется с не­одинаковой степенью полноты: для профессиональной речи формы с названной флексией естественны и органичны (ср. взвода — в языке военных, пеленга — у моряков, супа и торта - у поваров и кондитеров и т. п.), не менее частотны они в просторечии, где возможны даже очередя, матеря — вместо очереди, матери (иначе говоря, экспансии флексии -а (-я) подвержены и существительные женского рода), а литературный язык, во-первых, тщательно фильтрует по­добные формы, пропуская в употребление одни и отсеивая другие, и, во-вторых, значительную часть уже допущенных форм снабжает разного рода ограничительными пометами типа словарных помет "проф.", "прост.", "разг.", отдавая, таким образом, предпочтение традиционным формам на -ы (-и) для стилистически нейтральных контекстов.

Антиномией кода и текстаМ. В.Панов обозначил про­тиворечие между набором языковых единиц (фонем, мор­фем, слов) и текстом, который строится из этих единиц. Чем меньше набор единиц, тем длиннее должен быть текст, передающий то или иное содержание, поскольку каждый "квант" содержания может быть передан в большинстве случаев не отдельной единицей (их мало), а комбинацией единиц. И наоборот, чем больше набор единиц, тем короче текст: каждому "кванту" содержания соответствует отдель­ная единица кода. В развитии языка действуют две проти­воборствующие тенденции: к сокращению и, значит, упро­щению кода (набора единиц) и к сокращению, т. е. упроще­нию, текста. Разрешается это противоречие то в пользу ко­да, то в пользу текста.

Известный пример сокращения кода в современной русской лексике - постепенное вытеснение из речевого оборота некоторых терминов родства: шурин, деверь, золов­ка - и появление на их месте описательных наименований: брат жены, брат мужа, сестра мужа. Сейчас такому вытес­нению стали подвергаться и некоторые другие термины родства: вместо тесть все чаще говорят отец жены, вместо свекровь - мать мужа; заметим, однако, что подобная заме­на, по-видимому, не грозит слову теща, которое в русской культурно-речевой традиции осложнено множеством кон-нотативных (сопутствующих основному значению слова) связей.

107

Глава 2. Проблемы социолингвистики

Пример увеличения кода: заимствование иноязычных слов для обозначения понятий, которые по-русски могут быть названы только описательно — с помощью двух-, трех-словных сочетаний: снайпер — меткий стрелок, мотель — гостиница для автотуристов, стайер — бегун на длинные ди­станции и т. п. Можно было бы в подобных случаях обой­тись и без заимствований, не увеличивая число знаков сло­варного кода. Но в таком случае пришлось бы удлинять текст — из-за употребления описательных оборотов, обозна­чающих указанные понятия. Характерно, что в русском языке 1920-х годов преобладали описательные, "разъясняю­щие" наименования, что было вполне понятно и оправдан­но в условиях демократизации литературного языка, приоб­щения к нему широких масс людей, которые раньше не вла­дели литературной нормой (увеличение словаря путем но­вых иноязычных заимствований означало бы для них еще одну трудность в освоении литературного языка). Русский язык конца XX в. идет по пути заимствования иноязычной лексики, тем самым на этом участке языковой системы ан­тиномия кода и текста разрешается преимущественно в пользу кода.

Действие антиномии кода и текста также небезразлич­но к тому, в какой языковой подсистеме, в какой речевой среде она проявляется. Как правило, эта антиномия разре­шается в пользу кода (он увеличивается) в социально замк­нутых коллективах говорящих. Так, в социальных и про­фессиональных жаргонах, которые и характерны для подоб­ных замкнутых коллективов, имеется, как правило, бога­тый, детализированный словарь для обозначения опреде­ленных реалий и видов деятельности (в воровском арго, на­пример, чрезвычайно детально различаются по названиям виды краж, "специалисты" по каждому из этих видов: до­мушник, ширмач, скокарь, медвежатник, разновидности ору­дий преступления и т. п.). В специальных технических и на­учных терминологиях активно действует тенденция к уста­новлению одно-однозначных отношений между термином иего содержанием (многозначные термины нежелательны).

Напротив, в социально не замкнутых, "текучих" кол­лективах, где языковые привычки говорящих постоянно ис­пытывают воздействие речевых особенностей других групп, вливающихся в состав носителей данной языковой подсис­темы, код сокращается, зато текст испытывает тенденцию к

108

2.3. Социальная обусловленность языковой эволюции_________________

удлинению. Это естественно: в речи людей, составляющих подобные текучие коллективы, сохраняются лишь знаки, общие для всех членов коллектива. С помощью этого набо­ра знаков (слов, аффиксов и т. п.) передается любое содер­жательное сообщение, причем объединение различных зна­ков, необходимое для выражения тех или иных смыслов (которым нет "однознакового" соответствия в коде), ведет к увеличению текста.

Антиномия регулярности и экспрессивностипитается со­ответственно информационной и эмотивной функциями языка. Информационная функция наиболее последователь­но выражается с помощью однотипных, стандартных, регу­лярно образуемых языковых средств (передача информации эффективна без наличия информационного "шума", а в ка­честве такового может выступать неоднозначность или мета­форичность языковой единицы, нестандартность ее структу­ры и т. п.). Эмотивная функция, напротив, в своем выраже­нии опирается на экспрессивную окрашенность языковых единиц, их нестандартность, идиоматичность, т. е. на такие свойства, которые противопоказаны чистой информации.

«В каждом ярусе языка есть единицы, подчиняющиеся какому-то общему правилу, и единицы, которые регулиру­ются другим, менее сильным правилом, — пишет М. В. Па­нов. — Постоянно действует тенденция уподобить слабую часть системы более сильной, подчиняющейся более обще­му правилу. Это — тенденция, стимулированная языком в его чисто информационной функции. Если в языке есть аг­глютинативные и фузионные единицы, то неизбежно воз­никает стремление обобщить их или в сторону последова­тельной, полной агглютинативности, или в сторону полной фузионности.

Но такие устремления сталкиваются с противополож­ными — с постоянной тенденцией сохранить для экспрес­сивных целей выделенность, "отчужденность" некоторых единиц. Каждая единица языка имеет и чисто информаци­онное, и (в той или иной степени) экспрессивное назначе­ние; следовательно, эта антиномия определяет жизнь каж­дой единицы языка» [Панов 1968: 27-28].

Пример противоборствующих тенденций к регулярно­сти и к экспрессивности — создание, с одной стороны, упо­рядоченных систем специальных терминологий в соответст­вующих сферах науки и техники, со строго "прозрачными"

109

Глава 2. Проблемы социолингвистики

отношениями между терминами и стандартными дефини­циями, а с другой — метафоризация общеупотребительных слов с целью создать экспрессивные профессионально-жар­гонные аналоги к официальным терминам {кастрюля вме­сто синхрофазотрон, болтанка — вместо люфт, баранка в значении 'ноль очков' и т. п.).

И эта антиномия, как легко видеть, не асоциальна: при одних условиях развития языка, в одних коллективах говорящих легче побеждает тенденция к регулярности, при иных социальных условиях и в иных социальных группах — тенденция к экспрессивности. Так, в развитых литератур­ных языках, особенно в книжной их разновидности, рель­ефно проявляется тенденция к регулярности (это способст­вует стабильности литературной нормы), а в групповых (профессиональных и социальных) жаргонах сильна тенден­ция к экспрессивности.

Антиномии — наиболее общие закономерности языко­вого развития. Разумеется, они не отменяют действие кон­кретных социальных факторов, формирующих своеобраз­ный контекст эволюции каждого языка. Однако они не яв­ляются и чем-то отдельным от социальных факторов: тесное взаимодействие тех и других, "наложение" определенных социальных условий на действие каждой из антиномий и составляет специфику развития языка на разных этапах его истории.

В отличие от антиномий, охватывающих своим дейст­вием языковую систему в целом, социальные факторыне­одинаковы по своему влиянию на язык. Они имеют разную лингвистическую значимость: одни из них, глобальные, дей­ствуют на все уровни языковой структуры, другие, частные, в той или иной мере обусловливают развитие лишь некото­рых уровней.

Что же считается социальным фактором, влияющим на языковую эволюцию? Это, например, изменение круга носителей языка; распространение просвещения; террито­риальные перемещения людей (миграция); создание новой государственности, по-новому влияющей на некоторые сферы языка; развитие науки; крупные технические новше­ства и изобретения (никто не станет спорить, например, с тем, что изобретение книгопечатания, радио, внедрение в быт каждого человека телевидения явились социальными факторами, повлиявшими на сферы использования языка,

2.3. Социальная обусловленность языковой эволюции

массовая компьютеризация многих видов деятельности в тех или иных формах отражается и в языке, а также в рече­вом поведении носителей языка, и т. п.).

Примером глобального социального фактора является изменение состава носителей языка. Оно ведет к изменени­ям в фонетике, в лексико-семантической системе, в синта­ксисе и, в меньшей степени, в морфологии языка⁹. Так, из­менение состава носителей русского литературного языка в 20—ЗО-е годы XX в. повлияло на произношение (в сторону его буквализации: вместо старомосковского нормативного було[шн]ая, смеял[са] и тй[хы]й стали говорить було[чн]ая, шелл [с'a], mu[xi]u), на лексико-семантическую систему: за­имствование слов из диалектов и просторечия повлекло за собой перестройку парадигматических и синтагматических отношений внутри словаря; в литературный оборот были вовлечены синтаксические конструкции, до тех пор распро­страненные в просторечии, диалектах, в профессиональном речевом обиходе (таковы, например, по происхождению обороты типа плохо с дровами, проверка воды на заражен­ность химическими отходами и под.); под влиянием некоди-фицированных подсистем языка увеличилась частотность форм на -а (-я) в именительном падеже множественного числа существительных мужского рода и т. п.

Пример частного социального фактора — изменение традиций усвоения литературного языка. В XIX — начале XX в. в дворянско-интеллигентской среде преобладала уст­ная традиция — во внутрисемейном общении, путем переда­чи произносительных и иных образцов речи от старшего по­коления к младшим. В связи с демократизацией состава но­сителей литературного языка стала распространяться и даже преобладать форма приобщения к литературному языку че­рез книгу. Этот фактор повлиял главным образом на нормы произношения: наряду с традиционными произносительны­ми образцами стали распространяться новые, более близкие к орфографическому облику слова (примеры см. выше).

Итак, в социолингвистической концепции М. В. Па­нова и его школы основной упор делается на тесное взаи-

' Общепризнанно, что морфологическая система наиболее устойчива к внешним влияниям. Поэтому даже те социальные факторы, действие кото­рых проявляется на всех уровнях языковой структуры, в морфологии име­ют минимальные рефлексы.

 

ПО

111

Глава 2, Проблемы социолингвистики

модействие собственно языковых закономерностей (анти­номий) и социальных факторов; последние понимаются как условия, способствующие (или, напротив, препятствующие) проявлению той или иной внутренней закономерности раз­вития языка.

2.3.2.2. Теория языковой эволюции У. Лабова

Отталкиваясь от "ахронического", вневременного под­хода к языку, представленного в порождающей грамматике Н. Хомского, и критикуя Хомского и его последователей за их пренебрежение к языковой реальности, У. Лабов предло­жил концепцию языкового развития, основанную на тща­тельно проанализированных данных о действительной, жи­вой речи современных американцев. Хотя У. Лабов рассма­тривает в основном фонетические изменения, их интерпре­тация представляет интерес и в более широком плане, с точки зрения эволюции языка вообще.

У. Лабов исходит из того, что изменения в структуре языка не могут быть правильно поняты без учета сведений о языковом сообществе, которое пользуется этим языком. Так, изменения в фонологической системе можно просле­дить, лишь наблюдая за речью изучаемого коллектива носи­телей в течение более или менее длительного времени, срав­нивая произносительные характеристики этой речи на раз­ных временных срезах. Исследуя полученный таким путем материал, социолингвист сталкивается с необходимостью решить три проблемы: 1) проблему перехода: как, каким пу­тем один этап языкового изменения сменяется другим? 2) проблему контекста: надо найти "непрерывную матрицу социального и языкового поведения, в которую заключено языковое изменение" и 3) проблему оценки: как говорящие оценивают те языковые факты, которые наблюдает исследо­ватель [Лабов 1975а: 201-202].

Решая эти проблемы на примере анализа речи неболь­шого коллектива говорящих на американском варианте ан­глийского языка, У. Лабов выделяет такие этапы, характе­ризующие механизм языкового изменения:

1) начало изменения — в ограниченной подгруппе язы­кового сообщества; данная языковая форма усваивается всеми членами подгруппы;

2.3. Социальная обусловленность языковой эволюции_________________

2) последующие поколения говорящих внутри той же
подгруппы воспринимают данное изменение как признак
речи старшего поколения;

3) в той мере, в какой ценности данной подгруппы
воспринимаются другими подгруппами, это языковое изме­
нение распространяется в остальные подгруппы;

4) постепенно сфера распространения новшества сов­
падает с границами языкового сообщества;

5) под влиянием новшества перестраивается фоноло­
гическая система языка, обслуживающего данное сообщест­
во;

6) структурные перегруппировки влекут за собой но­
вые изменения, связанные с первыми, и цикл повторяется.

Однако этим эволюционный процесс не ограничивает­ся. Важен социальный статус той подгруппы, внутри которой зародилось данное новшество. Если эта подгруппа не занимает господствующего положения в сообществе, то члены привилегированных подгрупп подвергают новшество осуждению. С этого начинается исправление измененных форм "в сторону образцов, которых придерживается под­группа с наивысшим социальным статусом, т. е. образцов, пользующихся престижем" [Лабов 1975а: 225]. Отсюда путь к стилистическому разграничению: престижный образец ис­пользуется в полных, официальных стилях речи, а новшест­во, одобряемое лишь частью говорящих (определенной их подгруппой), распространено в непринужденной речи. Если изменение возникает в подгруппе, имеющей высший соци­альный статус, то оно становится господствующим образ­цом для всех членов данного языкового сообщества.

Давая эту схему языкового изменения, У. Лабов под­черкивает, что "внутренние (структурные) и социолингви­стические факторы в процессе языкового изменения всту­пают в систематическое взаимодействие друг с другом" [Там же: 228]. Эта мысль объединяет теорию У. Лабова с теори­ей антиномий, о которой речь шла выше. Однако предло­женная У. Лабовом схема вряд ли может претендовать на роль универсального представления всякого языкового из­менения: новшества в фонетической системе (или на ка­ком-либо другом уровне языковой структуры) могут прохо­дить и через другие этапы, становясь в конце концов досто­янием коллектива говорящих. Но, конечно, — и У. Лабов здесь, бесспорно, прав, — языковое изменение происходит в

 

112

113

2.4. Смешение языков. Пиджины и креольские языки

Глава 2. Проблемы социолингвистики

социальном контексте, и "нельзя вначале произве­сти анализ структурных соотношений внутри языковой си­стемы, а потом обратиться к внешним факторам" [Там же] ю.

С точки зрения функционирования языка в разных группах говорящих и сосуществования в одном языковом сообществе различных норм и систем ценностей интересно исследование У. Лабовом вопроса о влиянии социаль­ной мобильности на речь носителей современного американского варианта английского языка [Labov 1966a].

Согласно результатам этого исследования, та часть на­селения, которая социально движется "снизу вверх" (из низших слоев в высшие), "воспринимает нормы внешней референтной группы — как правило, нормы группы, более высокой по социальному уровню". Те говорящие, которые "социально стабильны" (т. е. не покидают пределов слоя, к которому принадлежат), обнаруживают тенденцию к тому, чтобы придерживаться своих собственных языковых норм, "более точно — к достижению некоего баланса собственных и внешних норм, который находит себе отражение в рече­вой практике, лишенной значительных стилистических ко­лебаний". Наконец, носители языка, для которых характер­но перемещение "сверху вниз" (в более низкие социальные слои), не воспринимают большую часть нормативных мо­делей, которые присущи этой, более низкой социальной среде.

Из своих наблюдений У. Лабов делает вывод, что в со­временном городе "языковая стратификация является отра­жением скорее систем социальных ценностей, чем систем социального существования". Иначе говоря, в языковых различиях, обусловленных социальными различиями носи­телей языка, получает отражение не прямо и непосредст­венно разница в экономическом и социальном статусе групп говорящих, а различия в ценностной ориентации, присущей каждой такой группе.

¹⁰С этим утверждением американского исследователя перекликается давнее высказывание академика В. В. Виноградова: "Не следует думать, что зако­ны развития языка, вытекающие из его общественной сущности, из его об­щественных функций, и законы, вытекающие из структуры языка, — это разные, взаимно не связанные закономерности как бы разных планов функционирования языка. На самом деле они взаимообусловлены и нераз­рывны" [Виноградов 1952: 33].

I

Сравнение двух кратко охарактеризованных концеп­ций языковой эволюции вьывляет некоторые их сходства и различия. Основное сходство заключается в том, что и та и другая школы социолингвистики исходят из представления о сложном характере взаимоотношений языка и общества, об отсутствии прямых аналогий и жестких зависимостей ме­жду социальными и языковыми процессами и структурами, о многоступенчатости влияния изменений, происходящих в обществе, на изменения в языке.

При этом для отечественной школы социолингвисти­ки вплоть до конца XX в. было характерно преимуществен­ное внимание к макропроцессам, происходящим в языке и в обществе, а многие представители американской социолингвистики (и в их числе У. Лабов) более склонны к анализу микропроцессов, которые характеризуют со­циальную и языковую жизнь сравнительно небольших чело­веческих групп (более подробно о различии макро- и мик­ропроцессов в языке и языковой жизни социальных объе­динений см. в разделах "Макросоциолингвистика" и "Ми­кросоциолингвистика" главы 4-й).

2.4. Смешение языков. Пиджины и креольские языки

Когда у потенциальных собеседников нет взаимопо­нятных средств общения, а коммуникативная задача отно­сительно сложна и не может быть решена при помощи эле­ментарных жестов, коммуниканты создают новое средство общения — вспомогательный смешанный язык с крайне ог­раниченным словарем и минимальной, неустоявшейся грамматикой. Языки такого типа, а также их возможные эволюционные продолжения — пиджины и креольские язы­ки (креолы) — называют контактными языками, а исследую­щий их раздел лингвистики — контактологией, или — ча­ще — креолистикой.

Основы креолистики заложены еще в XIX в. X. Шу-хардтом, однако как самостоятельное направление в линг­вистике она стала развиваться лишь с 1950-х годов. Пос­кольку специфика контактных языков целиком обусловлена социальной ситуацией их возникновения и становления,

 

114

115

ф #

Глава 2. Проблемы социолингвистики

креолистика вошла составной частью в более широкую дис­циплину — социолингвистику.

Наиболее элементарный контактный язык в специаль­ной литературе обычно именуется жаргоном. В контексте общего курса социолингвистики термин жаргон в этом зна­чении не очень удачен, поскольку в социальной диалекто­логии за ним закрепилось иное значение (как указывалось выше, также не всегда однозначное). Этот термин исполь­зуют не все креолисты; иногда первая фаза развития кон­тактного языка называется препиджином (т. е. "до-пиджи­ном"), в других случаях любой вспомогательный язык назы­вается пиджином, а начальная стадия его формирования, соответствующая жаргону в только что указанном смысле, именуется ранним, или нестабильным, пиджином. Во избежа­ние двусмысленности мы будем называть начальный этап формирования контактного языка препиджином. Посколь­ку контактный язык в ходе своего становления выполняет однотипные функции элементарной коммуникации, а про­цесс его стабилизации континуален, в подходящих контек­стах термин пиджин вполне естественно использовать в ши­роком значении и говорить о функциях пиджина (подразу­мевая и стадию препиджина) и о стабилизации пиджина, (т. е. о переходе препиджина в пиджин).

Этимология термина пиджин не до конца ясна, хотя¹ обычно считается, что он восходит к китайскому воспри­ятию английского слова business; впервые он зафиксирован в 1807 г. в применении к англо-китайскому пиджину (орфо­графически — pigeon); другой термин, использовавшийся в_ сходном значении, — лингва-франка¹¹.

2АЛ. Зарождение контактного языка

Контактный язык никогда не создается намеренно, он¹ является результатом неудавшейся попытки выучить язык партнера по коммуникации. Препиджин возникает как ком­промисс между плохо усвоенным вторым языком начинаю-

¹¹В современной социолингвистической литературе этим термином обозна- | чается любой неродной для коммуникантов язык-посредник, например ан­глийский, санскрит или хинди, используемый для достижения взаимопо­нимания ассамцами и бенгальцами. Сам термин лингва-франка ("язык франков", т. е. европейцев) первоначально обозначал средневековый пид­жин Средиземноморья, иначе называвшийся сабир.

116

2.4. Смешение языков. Пиджины и креольские языки__________________

щих билингвов и "регистром для иностранца", который со­здается теми, для кого этот язык является родным. Выбор языка, на базе которого формируется препиджин, определя­ется сугубо прагматическими причинами: основой его ста­новится тот язык, редуцированная форма которого по тем или иным причинам оказывается более эффективной для коммуникации. В результате большая часть лексики пиджи­на обычно восходит к одному из контактирующих языков; такой язык в креолистике называется лексификатором.

Препиджин имеет узкую коммуникативную направ­ленность, поэтому словарь его ограничивается несколькими сотнями единиц, а грамматическая структура крайне при­митивна; грамматическая семантика при необходимости может передаваться лексическими средствами. И лексиче­ский состав, и грамматика препиджина отличаются неста­бильностью; его фонетика максимально приближена к нор­мам родных языков говорящих.

Чем более регулярный характер имеют контакты, чем более постоянен круг тех, кто прибегает к услугам препид­жина, тем выше вероятность стабилизации его словарного состава и грамматической структуры, превращения в ста­бильный пиджин.

Часто говорится, что пиджин (в широком смысле) "может возникнуть по случаю, даже за несколько часов — если критическая ситуация требует общения с минималь­ным уровнем понимания" [Hall 1962: 152]; например, в си­туации, когда "ньюйоркцы покупают солнечные очки в Лиссабоне" [Holm 1988: 5]. Это не вполне верно: о препид-жине можно говорить лишь тогда, когда ситуация общения повторяется в каких-то своих существенных чертах хотя бы для одной из коммуницирующих сторон — например, если португальцы, продавая очки разным иностранцам, общают­ся с ними на смеси португальского и английского языков (при этом степень владения английским языком покупате­лями может быть различной). Не следует думать, что в стру­ктуре препиджина все случайно и непостоянно: препид­жин— это скорее некоторая макросистема, в которой заданы предельные границы колебаний тех или иных язы­ковых подсистем — фонетики, порядка слов, семантических возможностей служебных и знаменательных единиц и т. п. Носителям препиджина интуитивно знакомы эти пределы, и в ситуации общения они взаимно сближают собственные

117

Глава 2. Проблемы социолингвистики

препиджинные идиолекты, отличающиеся меньшим диапа­зоном вариативности, чем препиджин в целом.

Для языков с непрерывной историей, которыми тра­диционно занималась лингвистика, основными формооб­разующими факторами являются территориальные и соци­альные. На начальных стадиях формирования контактно­го языка значение их отступает на второй план. Ведущая роль здесь принадлежит этническому фактору, точнее, родному языку билингва, использующему (пре)пиджин в качестве вспомогательного языка. Каждый идиолект кон­тактного языка обладает некоторой стабильностью уже на стадии препиджина; гарантом этой относительной ста­бильности служат неосознаваемые представления индиви­да о структуре человеческого языка, наличие и сущность которых обусловливаются его языковыми навыками. У лиц с одним и тем же родным языком эти навыки доволь­но близки, поэтому (пре)пиджинные идиолекты группиру­ются в этнолекты в соответствии с родными языками ин­дивидов: к одному этнолекту относятся контактные языки тех индивидов, которые имеют общий родной язык. Уни­фицирующим фактором в пределах этнолекта служит од­нотипная интерференция родного языка, проявляющаяся на всех уровнях.

Поскольку функциональное назначение пиджина — поддержание коммуникации между носителями его различ­ных этнолектов, его история представляет собой решение извечного языкового конфликта между говорящим и слуша­ющим. Говорящий консервативен и не заинтересован в ка­ком бы то ни было изменении собственных языковых навы­ков (а они определяются в первую очередь родным языком), однако он вынужден идти на компромисс со слушающим, чтобы быть понятым адекватно. В каждом акте коммуника­ции говорящий и слушающий постоянно меняются ролями и достигают некоторого ситуативного "языкового консенсу­са". Вступая в новые коммуникативные акты, каждый ин­дивид корректирует свой идиолект в соответствии с языко­выми требованиями нового коммуниканта. При постоянст­ве контингента лиц, пользующихся контактным языком, начинается его унификация. С расширением функций кон­тактного языка и детализацией передаваемой при его помо­щи информации по необходимости усиливается взаимная конвергенция идиолектов коммуникантов.

2.4, Смешение языков. Пиджины и креольские языки__________________

Итак, процесс стабилизации и перехода препиджина в пиджин представляет собой взаимное сближение этнолек­тов, в ходе которого в пределах каждого из них унифициру­ются идиолекты. Направление этого сближения определяет­ся численностью и, что важнее, социальным положением носителей отдельных этнолектов. Результатом взаимного сближения этнолектов является достаточно стабильный узу­альный стандарт, впрочем, этнолектные различия в преде­лах этого стандарта обычно сохраняются и во вполне разви­тых пиджинах.

Если контингент говорящих на препиджине непостоя­нен, а потребность в его использовании возникает лишь от случая к случаю, он не достигает стабилизации и редко мо­жет существовать длительное время. На протяжении челове­ческой истории такие препиджины должны были возникать тысячи раз, но, поскольку от них не сохранилось никаких следов, они остались неизвестными науке.

2.4.2. Типы пиджинов и их эволюция

На ранних ступенях эволюции пиджины обслуживают минимальные потребности в тематически ограниченной коммуникации. В традиционном обществе чаще всего они возникают из потребностей торговли, но иногда использу­ются и с более широкими коммуникативными задачами. Следует подчеркнуть, что при многогранных межэтнических взаимоотношениях пиджины не возникают: в этом случае развивается двуязычие. Существование торговых пиджинов отмечалось во всех частях света (некоторые подробности о русско-норвежском торговом пиджине см. ниже).

Менее специализированные пиджины встречаются ре­же. К их числу относится самый старый из известных пид­жинов на европейской (южнороманской) лексической ба­зе — уже упоминавшийся средиземноморский сабир, ис­пользовавшийся, по крайней мере с XII в., в контактах ев­ропейцев с арабами, позднее и турками.

Из неевропейских пиджинов многоцелевого назначе­ния наибольшего внимания заслуживает так называемый чинукский жаргон — европейцам он стал известен с 1830-х годов, но возник заведомо раньше. Первоначальный район его распространения — низовья р. Колумбии, но позднее он Широко использовался на пестрой в языковом отношении

 

118

119

Глава 2. Проблемы социолингвистики

территории от Калифорнии до Аляски. Им пользовались носители не всегда родственных, но структурно близких ин­дейских языков, поэтому типологически он достаточно мар­кирован; в фонологической системе, например, присутству­ют поствелярные согласные и глоттализованные смычные. В XIX — первой половине XX в. он был хорошо известен лицам европейского происхождения; канадские рыбаки, на­пример, использовали иногда чинукский жаргон при радио­переговорах с целью сохранить важную информацию в сек­рете от рыбаков-японцев.

Большинство пиджинов характеризуются почти пол­ным отсутствием морфологии, но если они функционируют в среде типологически и материально близких между собой языков, то морфология может быть достаточно выражен­ной. Так, некоторые пиджины на основе языков банту со­хранили довольно значительные элементы системы класс­ного согласования; наиболее известный из этих языков — шаба-суахили, распространенный на юго-востоке Заира. (Разумеется, среди носителей родственных языков нужда в пиджине и возможность создания именно пиджина, а не койне возникает только при отсутствии взаимопонимания.) В условиях банту-европейских контактов в Натале возник пиджин фанагало (вероятно, в 1840-х годах). Его словарь на 70% восходит к языкам банту: в первую очередь к зулу, в меньшей степени — к коса. Около четверти лексики имеет английское происхождение, остальное — из языка африка­анс. Здесь классное согласование не сохранилось, но аффи­ксация для пиджина довольно богатая: например, множест­венное число образуется с помощью префикса та-: skatul 'ботинок' — maskatul 'ботинки', имеются глагольные суффи­ксы каузатива, пассива, прошедшего времени.

В литературе по контактологии в числе пиджинов не­редко упоминаются такие вспомогательные средства межэт­нической коммуникации, как жестовые языки слышащих. При отсутствии взаимопонятной коммуникативной систе­мы собеседники всегда начинают с использования иконич-ных жестов, но обычно они предпочитают как можно быст­рее построить звуковой способ общения (жестикуляция на- I долго остается важным вспомогательным средством, допол- '; няя складывающийся препиджин). Однако, по крайней ме­ре в двух регионах, для межэтнического общения широко применялись развитые жестовые языки: среди индейцев се-

120

2.4. Смешение языков. Пиджины и креольские языки__________________

вероамериканских прерий и у австралийских аборигенов. В первом случае использовался единый жестовый язык на всем Среднем Западе США; в конце XIX в. им владели око­ло 100 тыс. представителей различных племен. На террито­рии Австралии функционировало несколько жестовых язы­ков, каждый из которых объединял этнические группы, го­ворившие на взаимонепонятных языках. Австралийские же­стовые языки в функциональном отношении не уступали звуковым, поскольку широко использовались и при внутри-этнической коммуникации (в частности, во время длитель­ных инициационных обрядов и периода траура для вдов, длившегося до года и более).

Полное отсутствие каких-либо сведений по истории этих языков, а также специфический характер незвуковой коммуникации вообще, не позволяют подробно останавли­ваться на них.

Развитие техники мореплавания в начале Нового вре­мени и последующая европейская колониальная экспансия привели к закреплению за пиджинами новых функций. Так называемые морские пиджины распространились в пунктах стоянки судов, совершавших трансокеанские плавания. Вскоре во многих таких пунктах возникли укрепленные по­селения европейцев. На Атлантическом побережье Африки главная цель таких поселений была в захвате или покупке рабов, в Южной и Юго-Восточной Азии они преследовали в основном торговые цели. Первыми заокеанскую экспан­сию начали португальцы и испанцы, затем — англичане, французы, голландцы, иногда сменяя предшественников в одних и тех же пунктах. В ходе контактов с местным насе­лением в XVI—XVII вв. возникали пиджины на основе со­ответствующих европейских языков. Эти или сходные пид­жины использовались при работорговле, а затем на планта­циях в Новом Свете. Самостоятельная группа пиджинов на основе французского языка возникла на ранее не обитае­мых островах Индийского океана, где с XVIII в. было орга­низовано плантационное хозяйство.

Непосредственных данных о пиджинах этого периода нет, и то немногое, что о них удается установить, реконст­руируется по материалам продолжающих их традицию более поздних стадий развития контактных языков.

С начала XIX в. морской пиджин бичламар (на англий­ской основе) распространяется на островах Океании. Пер-

121

Глава 2. Проблемы социолингвистики

воначально он использовался в местах стоянок китобоев, затем — при заготовке сандалового дерева, ловле трепангов и т. п. К середине XIX в. команды в значительной мере комплектовались из матросов-океанийцев, так что пиджин использовался и на самих судах. С 1860-х годов начинается развитие плантационного хозяйства в Квинсленде (Австра­лия) и на некоторых островах Океании. В качестве рабочей силы использовались законтрактованные меланезийцы, до­статочно хорошо знакомые с бичламаром, поэтому он ста­новится рабочим языком плантаций. После окончания кон­тракта бывшие рабочие стали широко применять его в меж­этнических контактах на родине. Таким образом, с конца XIX в. в юго-западной Океании начинают независимо раз­виваться четыре потомка бичламара: ток-писин (на Новой Гвинее), бислама (на Новых Гебридах, сейчас Республика Вануату), пиджин Соломоновых Островов и брокен (на о-вах Торресова пролива¹²).

В условиях колониального управления бывали и дру­гие пути возникновения пиджинов. В британской колонии Папуа многоязычные полицейские силы использовали пид­жин на основе австронезийского языка моту. Вскоре "поли­цейский моту" (сейчас он называется хири-моту) превра­тился здесь в основной язык межэтнического общения, а в ходе получения независимости Папуа — Новой Гвинеей этот пиджин стал даже символом борьбы сепаратистов за отделение Папуа.

Итак, стабилизировавшиеся пиджины представляют собой вспомогательные языки, располагающие устоявшим­ся, однако ограниченным словарем. Эти языки не имеют собственной этнической или социальной базы: для какого-либо ребенка пиджин может оказаться первым по времени усвоения, но он не остается единственно известным или ос­новным языком общения, поскольку не располагает воз­можностями выполнять все те функции, которые предъяв­ляются к языку обществом, в котором пиджин использует­ся¹³. В отношении словаря пиджин часто основывается на каком-то одном языке, однако его грамматическая структу-

¹²Жители о-вов Торресова пролива не работали на плантациях; бичламар широко распространился здесь благодаря ловцам жемчуга.

¹3 Функциональная ограниченность, вообще говоря, не свидетельствует о
принципиальной неспособности языка выполнять все общественно необ­
ходимые коммуникативные функции. К

2.4. Смешение языков. Пиджины и креольские языки__________________

ра отличается от языка-лексификатора; степень взаимопо­нимания между пиджином и лексификатором может быть невелика. Со стороны тех, для кого язык-лексификатор яв­ляется родным, пиджин требует специального изучения. Однако последние, даже если они придерживаются стандар­та пиджина в фонетике и грамматике, склонны при необхо­димости включать в текст на пиджине любую лексику из своего родного языка, оформляя ее "под пиджин", ср. под­черкнутые слова в записи текста на русско-китайском пид­жине (говорит русский, расхваливающий продаваемую ки­тайцу шубу): Его coma рубли купеза давай; его хаохаоды ю, да-дады ю; полторагода таскай, ломай не могу; его замерзнимею. 'За нее [шубу] торговцы 100 рублей давали; она очень хороша, большая; полтора года проносишь — не порвется; в ней не замерзнешь'.

Структурные черты, свойственные всем пиджинам, имеют самый общий характер: простота состава фонем и правил их реализации в речи, слабо выраженная морфоло­гия, неглубокий синтаксис.

По-видимому, существуют универсалии расширения семантики при пиджинизации. Например, утрачивается противопоставление глаголов типа 'смотреть' — 'видеть' или 'сказать' — 'говорить'. Подобная лексическая "бедность" может сохраняться и на поздних стадиях развития контакт­ного языка (разумеется, компенсируясь какими-то другими языковыми средствами); так, английским глаголам say-tell-speak-talk в ток-писине соответствуют только tok и spik. Еще одна универсальная особенность лексики пиджи­нов, проявляющаяся и в происходящих из них креольских языках, - образование антонимичных прилагательных при помощи отрицания, ср. 'плохой': ток-писин nogut, сранан по bun (букв, не-хороший), 'тупой': ток-писин nosap, гаит. paflle (букв, не-острый).

Значение многих лексических единиц с точки зрения языка-лексификатора может строиться с неожиданной ме­тафорикой, а в пиджинах, возникавших в условиях социаль­ного неравенства, часты явно пейоративные семантические переходы (в самом пиджине в данном случае пейоратив-ность не ощущается). Ср. в ток-писине: banis (< fence) 'за­бор; ребра', klok (< clock) 'часы; сердце', masta (< master) 'ев­ропеец', misis (< missis) 'европейка', men (< Mary) 'мелане­зийка', manki (< monkey) 'мальчик-меланезиец' (европей-

123

Глава 2. Проблемы социолингвистики

т:

Смешение языков. Пиджины и креольские языки

 

ский мальчик будет обозначаться liklik masta 'маленький ма­ета').

Возможность стабилизации пиджина в значительной степени зависит от социальной и демографической ситуации среди его носителей. Как уже говорилось, лексически пид­жин обычно строится на базе одного языка, причем в боль­шинстве случаев он является целевым¹⁴ для тех, кто им не владеет. При достаточно большом числе носителей языка-лексификатора и отсутствии социальных барьеров между ни­ми и остальными носителями складывающегося пиджина шансы на стабилизацию контактного языка невелики.

Формирующийся и даже стабилизовавшийся пиджин обычно считают испорченной разновидностью лексифика­тора: ломаным английским, испорченным французским и т. п., особенно те, кто хорошо владеет языком-лексифика­тором. Последняя категория говорящих на пиджине не толь­ко не видит нужды в его стабилизации, но и плохо подгото­влена к такому исходу психологически. Эти лица и являют­ся основным "дестабилизирующим фактором" не только складывающегося пиджина, но и более поздних этапов эво­люции контактного языка. Они не образуют особой очерчи­ваемой группы в составе своего этноса; пиджин можно счи­тать в какой-то степени пассивно известным даже тем носи­телям языка-лексификатора, которые и не подозревают о са­мом существовании пиджина. Те же, кто вынужден затрачи­вать специальные усилия для усвоения этого контактного языка, заинтересованы в его быстрейшей стабилизации.

Как только препиджин начинают использовать для об­щения между собой представители двух и более языковых групп, каждая из которых не владеет языком-лексификато­ром, он получает хорошие шансы на стабилизацию и пре­вращение в пиджин. Иногда даже утверждается, что это единственный путь стабилизации пиджина, но факты гово­рят об обратном.

Русско-китайский пиджин, зародившийся во второй четверти XVIII в., первоначально использовался китайски­ми и русскими купцами в пограничных городах — русской Кяхте и китайском Маймачине¹⁵, поэтому и именовался

¹⁴Целевой язык (англ. target language) - язык, которым индивид стремится

овладеть. ¹⁵ Современный Алтанбулак на монгольско-российской границе.

кяхтинским, или маймачинским, языком. Со второй поло­вины XIX в. на Дальнем Востоке получил распространение другой вариант этого пиджина, использовавшийся русски­ми при общении с китайскими сезонными рабочими, а в Маньчжурии — с местным населением. В меньшей степени этот пиджин обслуживал контакты русских с монголами, а позднее с нанайцами, удэгейцами, корейцами, но никогда не применялся в контактах различных нерусских групп ме­жду собой. В большинстве русских идиолектов этот пид­жин не отличался единообразием, но китайский этнолект был относительно стабилен уже в середине XIX в. Совер­шенно аналогично дело обстояло с китайским пиджин-ин-глиш, который использовался в прибрежной торговле на юге Китая.

Причина такой необычной стабилизации в обоих слу­чаях заключается в том, что китайские этнолекты обоих пиджинов были в известном смысле нормированы: в Китае издавались учебные словари и разговорники этих пиджи­нов. Авторы соответствующих пособий выдавали изучаемые языки за нормативный русский и английский (трудно ска­зать, всегда ли при этом они были искренни). Китайские купцы, отправлявшиеся на границу торговать с русскими, были даже обязаны сдать экзамен на знание "русского" языка.

"Полицейский моту" стабилизировался также по до­вольно специфическим причинам: патрульная полицейская служба формировалась из представителей различных этни­ческих групп, однако Порт-Морсби, административный центр Папуа, был на этнической территории моту, и скла­дывавшийся пиджин должен был находиться под их деста-билизационным влиянием. Однако моту, традиционно предпринимавшие торговые экспедиции за сотни миль, привыкли пользоваться двумя торговыми пиджинами, кро­ме того, при общении с соседями они традиционно пользо­вались упрощенным кодом, который и послужил основой полицейского моту. Изучения своего подлинного языка чу­жаками они не поощряли еще в 1920-е годы¹⁶.

¹⁽> Миссионер У. Лоуэс, прожив среди моту несколько лет и сделав первые пе­реводы из Священного Писания, позднее узнал от своего сына, что вы­ученный им язык оказался лишь упрощенной формой моту, которую те употребляли в общении с иноплеменниками, но никогда не использовали во внутриэтнической коммуникации.

 

124

125

Глава 2. Проблемы социолингвистики

Возможна и такая ситуация, что при контакте двух эт­нических групп каждая пользуется собственным пиджином. Так обстоит дело на о-вах Фиджи, куда с конца XIX в. в ка­честве плантационных рабочих завозили индийцев. Там возникло два пиджина: один на фиджийской основе, дру­гой — на основе сложившегося здесь местного варианта хиндустани. При межэтнических контактах индийцы обыч­но пользовались первым из них, а фиджийцы — вторым. Ве­роятно, ведущим обстоятельством, способствовавшим ста­билизации обоих пиджинов, было то, что они использова­лись параллельно. Для индийского пиджина важным оказа­лось и то, что индийская община была многоязычной и хиндустани для многих был вторым языком (впрочем, вну­три индийской общины пиджин-хиндустани практически не использовался). На стабилизации пиджин-фиджи не могло не сказаться то обстоятельство, что в традиционном фиджийском обществе существовала традиция общения с иностранцами на особом упрощенном коде.

В редких случаях при двустороннем контакте может возникнуть пиджин, лексически достаточно удаленный от родных языков обеих групп. Это также способствует стаби­лизации пиджина. Образец такого пиджина — русско-нор­вежский пиджин, наиболее известный под именем руссе-норск, на истории формирования и функционировании ко­торого остановимся чуть подробнее.

Этот пиджин использовался при межэтническом об­щении торговцев, рыбаков и моряков в бассейне Баренцева моря, в первую очередь в ходе меновой торговли между рус­скими поморами и норвежцами Варангер-фьорда. Он назы­вался также моя-по-твоя (что может быть переведено как 'я [говорю] по-твоему') и как-спрэк (букв.: 'что говоришь?' или 'что сказал?').

Торговые контакты между русскими и норвежцами восходят еще к новгородской эпохе; с конца XVIII в. они заметно расширяются и становятся все более интенсивны­ми вплоть до закрытия границы после революции 1917 г. Первое упоминание о существовании здесь особого пиджи­на относится к 1812—1814 гг., хотя косвенные свидетельст­ва можно найти и в предшествующие десятилетия. Общее число известных текстов на руссенорске невелико, в основ­ном это записи диалогов, отдельных фраз и слов, сделанные непрофессионалами. Подавляющее большинство текстов

126

I

2,4. Смешение языков. Пиджины и креольские языки__________________

записано норвежцами; тем самым русский этнолект диало­гических реплик, приписываемых русским, предстает через призму его норвежского восприятия.

О фонетике руссенорска сказать можно немногое, одна­ко есть основания считать, что существовала заметная меж­этнолектная унификация: норвежские передние огубленные гласные заменялись задними, гортанное [h] давало, в соот­ветствии с русской традицией, [g] (ср. ниже в тексте, нор­вежский этнолект: gaf при норв. hav 'море'). Очень вероят­но, что в русском этнолекте в словах русского происхожде­ния [х] заменялось на [к].

В лексическом отношении руссенорск отличается от многих других пиджинов тремя взаимосвязанными особен­ностями. Во-первых, это наличие двух почти равноправных языков-лексификаторов: из примерно 400 известных еди­ниц его словаря около половины восходит к норвежскому и около трети — к русскому. Есть сведения, что русские счи­тали этот язык норвежским, а норвежцы — русским. Во-вто­рых, наличие десятков синонимических дублетов разного происхождения; по существу, можно говорить об одной сложной лексической единице, имеющей два плана выра­жения: skasi/sprxkam 'говорить, сказать', balduska/kvejta 'палтус', musik/man 'мужчина', ras^l7/dag 'день', eta/den 'этот', njet/ikke 'не', tvoja/ju 'ты' и т. д. При этом имеется тенденция использовать русские по происхождению едини­цы в норвежском этнолекте, а норвежские — в русском. В-третьих, многие словарные единицы руссенорска имеют двойную этимологию, т. е. либо в равной степени возводи­мы к русскому и норвежскому этимону, либо, определенно восходя к одному из языков, имеют серьезную этимологи­ческую поддержку в другом. При этом речь идет не только о широко распространенных интернационализмах типа kaansul 'консул', kajuta 'каюта', vin 'вино'. Двойную этимо­логию имеет наиболее частотное служебное слово руссенор­ска — предлог ро (ср. рус. по и норв. ра 'в, на, к'), столь же невозможно выбрать однозначный источник происхожде­ния слова kruski 'кружка' (ср. норв. krus). В некоторых слу­чаях слова руссенорска являются контаминацией русского и норвежского: mangoli 'много' (ср. норв. mange 'много' и рус.

¹⁷Восходит к русскому раз (ср. stara ras 'вчера').

127

Русский — Здравствуй, мой старый хороший друг! — Сколько дней ты шёл сюда из Архан­ гельска? — Три недели, был сильный шторм. ~ Сильный шторм на море. ~ Где ты останавли­вался? ~ Я три дня пробыл у мадам Клерк [в Элве-несе].

Глава 2. Проблемы социолингвистики

много ли)¹*, ljugom 'врать' (ср. норв. lyve и рус. лгать). В ря­де случаев происхождение каждого из дублетов очевидно, но в другом языке имеется вполне очевидная этимологиче­ская поддержка: dobra/bra 'хороший', tovara/vara 'товар' (ср. норв. bra, vare, значения те же).

Можно думать, что лексическая дублетность руссенор­ска не случайна. Точно такая же картина наблюдается в рус­ско-китайском пиджине, где дублируются местоимения, числительные, ю/еси 'есть', мию/нету 'нет', ряд частотных знаменательных слов; имеется стойкая тенденция к распре­делению дублетов по этнолектам, китайцы почти не пользу­ются лексикой, восходящей к китайским этимонам, а те русские, которые достаточно хорошо владеют пиджином, предпочитают, по возможности, слова китайского происхо­ждения. Ср. такой обмен репликами на базаре: (Русский): Тунтун игэян? '[Цена за] всё одинаковая?' — (Китаец): Ади-нака! 'Одинаковая!'. Вероятно, в этих случаях действовал своеобразный принцип вежливости "моя-по-твоя", призна­ние социального партнерства.

Несколько десятков лексических единиц руссенорска восходит или к английскому и нижненемецким диалектам, или же к другим местным языкам — шведскому, финскому, саамскому. Наличие лексики первой группы вполне естест­венно: это "морские" интернационализмы, хорошо извест­ные всем, кто связан с морем; вероятно, и попали они в руссенорск через посредство морских жаргонов.

Появление же заимствований из "сухопутных" (по крайней мере, в условиях контактов на Баренцевом море) языков — пусть и косвенный, но веский аргумент в пользу существования в этом районе отличных от руссенорска его "сухопутных" предшественников, известных норвежцам и/или русским.

Порядок членов предложения в руссенорске допускает колебания, но наиболее обычным является постпозиция предиката. При переходном глаголе имеется сильная тен­денция располагать члены предложения следующим обра­зом: глагол занимает конечную позицию, слева к нему при-

¹⁸ В этом и в ряде других слов руссенорска конечное -ли, явно восходя к рус­скому показателю общего вопроса, не выделяется в качестве самостоятель­ной морфемы, ср.: Mangoli ar moja njet smotrom tvoja! 'Много лет тебя не ви­дел!'; Как мага ju prodatli? 'Какой товар продаешь?'; Etta dorgli! 'Это доро­го!'.

2.4. Смешение языков. Пиджины и креольские языки__________________________

мыкает немаркированный прямой объект, следующую вле­во позицию занимает дативный объект с предлогом ро, еще левее располагаются темпоральные и локативные сиркон-станты, также вводимые предлогом ро; подлежащее нахо­дится в максимально левой позиции, в начале предложения: Moja paa dumosna grot djengi plati 'Я заплатил много денег на таможне'; Davajpaa moja skib kjai drikkom 'Выпей чаю на мо­ем корабле'.

Наиболее загадочной особенностью грамматики руссе­норска является синтаксис отрицания. Показатель отрица­ния njet/ikke располагается перед тем словом, к которому оно относится, в целом повторяя порядок русского и нор­вежского; имеется, однако, одно серьезное исключение. В руссенорске различные актанты глагола (прямое дополне­ние, датив, подлежащее) могут помещаться между отрица­нием и самим глаголом, что выглядит крайне необычно с точки зрения обоих языков-лексификаторов¹?: Kor ju ikke paa moja mokka kladi? 'Почему ты не принесмне муку?'; Раа den dag ikke Russefolk arbej. 'В этот день русские не работа­ют'. Происхождение этой особенности, возможно, следует искать в финском языке, где аналогичный синтаксис при отрицании вполне обычен.

Соотношение руссенорска с языками-лексификаторами наглядно иллюстрируется следующим диалогом [Broch 1930]:

Руссенорск — Drasvi, gammel go ven pa moja! - Nogoli dag tvoja reisa pa Arkangel otsuda? - Tri vegel, grot storm. - Grot stoka pa gaf.   —Koda tvoja stan-op? —Ja pa madam Klerk tri daga ligge ne.

Норвежский

— Goddag, min gamle
gode ven!

— Hvor mange dage
har du brukt pa reisen fra
Arkangel hertil?

— Tre uker, meget
storm.

— Sterk storm pa
sjoen.

— Hvor har du stoppet
op?

— Jeg har ligget po
Elvenes i Sydvaranger
(fru Klerks eiendom) i tre
dage.

¹⁹ В норвежском языке отрицание при глагольном сказуемом помещается не­посредственно после личной формы глагола.

 

128

16И

129

.4. Смешение языков. Пиджины и креольские языки

Глава 2. Проблемы социолингвистики

—Kjeper du fisk? —Ja. —Hvilken pris?   — En vog mel, sa to vog torsk. — Det er litet. — Slik slag (det er det samme), en og en halv vog torsk, so en vog mel. — Det er meget dyrt. — Kom og sit ned i kahytten og drik litt te, det skader ikke.

—Tvoja fisk kopom? -Da. —Как pris?   —En voga mokka, sa to voga treska. —Eta mala. —Slik slag, en a en hal voga treska, sa en voga mokka. —Eta grot djur. — No davaj pa kajut sitte ne, sa nokka lite tjai drinkom, ikke skade.

— Ты купишь рыбу?
-Да.

— Какая твоя цена?

 

—Один вес муки за
два веса трески.

—Это мало.

—Ладно, полтора ве­
са трески за вес муки.

—Это очень дорого.

—Ну, давай посидим
в каюте и маленько
чайку попьем, не по­
вредит.

2.4.3. Становление развитых контактных языков

В определенной ситуации пиджин может стать единст­венным языком социума, члены которого достаточно тесно связаны между собой, и начать обслуживать все коммуни­кативные потребности этого социума, в частности исполь­зоваться как язык семейного общения. При этом пиджин становится родным, а часто и единственным языком ново­го поколения. Этот процесс называется нативизацией(от англ. native 'родной'), или креолизацией,пиджина, а новая ступень развития контактного языка — креолом,или креоль­ским языком.Термин креол восходит к возникшему в Брази­лии португальскому crioulo, первоначально обозначавшему африканского раба, родившегося в Америке.

Пиджины могли креолизоваться в разных социальных условиях: в метисных (смешанных) семьях, возникавших в береговых европейских укреплениях, на плантациях, а так­же среди беглых рабов (марунов), возрождавших традици­онную африканскую культуру в условиях Нового Света. Многие креолисты полагают, что нативизация могла проис­ходить еще до того, как пиджин стабилизировался, т. е. на стадии препиджина.

С расширением функций контактного языка увеличи­вается его словарный состав, усложняются фонетическая и грамматическая структуры. В разных типах креолов этот процесс имел свою специфику. Креолы, возникавшие в фортах, подвергались большему влиянию языка-лексифика­тора. В языках марунов при расширении словарного соста-

130

ва и усложнении грамматических средств, наоборот, силь­нее всего проявлялся африканский субстрат. В условиях плантационного рабовладения контактный язык быстро становился языком семьи. Параллельно с существованием балансировавшего на грани стандартизации пиджина и все новых препиджинных идиолектов в каждом районе планта­ционного хозяйства возникали собственные креольские раз­новидности контактного языка. Это привело к тому, что со­временные англо-креольские языки Карибии, восходя в ко­нечном счете к общему пиджину, часто имеют различный африканский субстрат (на Ямайке, например, это в первую очередь йоруба и тви, в Суринаме — киконго). Рассмотрим чуть более детально историю формирования креольских языков Суринама.

С конца XVI в. побережье современного Суринама, как и всей Гвианы, было ареной соперничества голланд­цев, англичан и французов. В 1651 г. здесь закрепляются англичане (плантаторы вместе со своими рабами перебира­ются в основном с Барбадоса), но в 1667 г. Суринам пере­ходит к Нидерландам, колонией которых он и оставался до 1975 г.

Для языкового будущего страны важнейшим периодом оказалась вторая половина XVII в. С переходом Суринама к Нидерландам британские колонисты вместе со своими ра­бами постепенно выезжали на острова Вест-Индии, в пер­вую очередь на Ямайку; одновременно увеличивался приток голландских поселенцев и новых рабов, но к 1671 г. "ста­рые" рабы, ввезенные еще в британский Суринам, числен­но преобладали (1300 против 1200 новых). О контактных языках этого периода ничего не известно, но вполне логич­но считать, что в начале 1660-х годов здесь уже сложился достаточно устойчивый пиджин на английской основе, к которому в конечном счете восходит основной креольский язык Суринама — сранан²⁰. Окончательно этот и другие кон­тактные языки Суринама складываются лишь в XVIII в. Ра­нее их стабилизации и креолизации препятствовал приток новых африканцев, пиджины которых, как привезенные с невольничьих рынков, так и недостаточно усвоенные мест­ные разновидности, размывали складывавшийся стандарт.

²⁰ Сранан — родной языка для 1/3 населения Суринама и основной язык ме­жэтнической коммуникации в стране.

131

Глава 2. Проблемы социолингвистики

2.4. Смешение языков. Пиджины и креольские языки

 

Важным дестабилизирующим фактором был также контакт­ный язык на португальской основе, привезенный рабами 200 плантаторов-евреев, изгнанных из Бразилии²¹. По неко­торым данным, португальский креол джу-тонго ('еврейский язык') просуществовал в Суринаме до середины XIX в.

Под влиянием работорговли и английский, и порту­гальский креолы Суринама формировались во взаимодейст­вии. Наиболее интересным результатом этого процесса стал сарамакка, язык так называемых лесных негров (голланд. bosnegers), живущих сейчас в среднем течении р. Суринам (около 20 тыс. говорящих).

Происхождение племени сарамакка известно достаточ­но хорошо. Первые массовые побеги с побережья в джунг­ли происходили в 1690-х годах; именно тогда образовались кланы "лесных негров", названия которых (мачау, кадосу, бииту) восходят к фамилиям плантаторов еврейско-бра-зильского происхождения (Machado, Cardoso, Britto). К 1710 г. формирование нового этноса в принципе заверши­лось: начался 50-летний период вооруженных столкновений "лесных негров" с войсками голландской колониальной ад­министрации, когда освободившиеся невольники с большой настороженностью относились к вновь прибывавшим, по­дозревая их в шпионаже в пользу властей. После заключе­ния мира с голландцами (1762) сарамакканы обязались вы­давать им всех будущих беглецов.

Наиболее правдоподобным представляется следую­щий сценарий становления языка сарамакка. Рабы, доста­влявшиеся в Суринам в конце XVII в., пользовались анг­лийским пиджином с сильным влиянием африканского субстрата (голландцы вывозом рабов из Африки не занима­лись). Те из них, кто попадал на плантации с рабочим язы-

1 Еврейские плантаторы происходили из так называемой Новой Голландии, территории на северо-востоке Бразилии с центром в Морицстадте (совр. Ресифи), которую Нидерланды удерживали за собой в 1630—1654 гг. Евреи-марраны (внешне принявшие христианство) селились в Бразилии с 1580 г.; здесь они искали убежища, опасаясь религиозных преследований на Пире­нейском полуострове. При голландской власти они открыто вернулись к иудаизму; тогда же сюда перебрались многие евреи-сефарды, изгнанные из Испании и Португалии и нашедшие временный приют в итальянском г. Ливорно и в Нидерландах. С возвратом этих земель Португалии новые колонисты были вынуждены в трехмесячный срок покинуть страну. Они эмигрировали сначала в Кайену, а затем в Суринам (еще при британской власти, в 1664 г.).

132

А

ком джу-тонго, вынуждены были осваивать и его. В новой коммуникативной ситуации складывался новый пиджин, лексификаторами которого стали португальский креол и английский пиджин. Поскольку тенденция к побегу была особенно характерна для недавних невольников, именно этот язык и стал главным средством общения первых "лес­ных негров".

В результате основной словарный фонд языка сара­макка отличается сильной гетерогенностью: к португальско­му восходит 37% его базового словаря, к английскому — 54%, вклад голландского и африканских языков — по 4%. Сарамакка содержит самый большой африканский языко­вой компонент из всех креолов Нового Света. В обиходной лексике насчитывается около 140 единиц, восходящих к ки-конго и чуть меньше — к эве (заметим, языки эти не родст­венны, и говорят на них в разных частях Африки, разделен­ных тысячами километров). Именно из районов распро­странения этих языков происходят 2/3 невольников, попав­ших в Суринам к началу XVIII в. Еще больше слов афри­канского происхождения в ритуальных языках, использую­щихся в местной культовой практике. Любопытно, что в сранане есть небольшой пласт слов древнееврейского про­исхождения — например, trefu 'пищевое табу', kaseri 'риту­ально чистый' (ср. рус. трефный, кошерный); в сарамаккан-ском соответствующие понятия выражаются единицами аф­риканского происхождения. Это дополнительное свидетель­ство в пользу того, что во время побега общим языком ра­бов был пиджин, его лексическое обогащение и креолиза-ция происходили уже в джунглях.

Сценарий возникновения языка сарамакка показыва­ет, что становление креольских языков было сложным про­цессом, в котором от демографических и языковых характе­ристик тех, кто оказывался вовлечен в сферу их использо­вания, зависело будущее самих языков: креолизовавшийся язык с уже стабильной грамматической структурой и бога­тым словарем часто подвергался декреолизации под воздей­ствием пытавшегося усваивать его нового контингента гово­рящих, численно превосходившего сложившееся ранее кре­ольское языковое сообщество. "Новые" начинающие би­лингвы могли и до этого владеть пиджином (или разными пиджинами), независимо возникшим на той же лексиче­ской основе, что и креольский язык, который они пытались

133

Глава 2. Проблемы социолингвистики

освоить. В результате складывался новый пиджин, который в дальнейшем креолизовался; такой процесс мог повторять­ся несколько раз.

Собственно лингвистической информацией по исто­рии современных креолов мы практически никогда не рас­полагаем, известны лишь некоторые этапы формирования креольского этноса и конечный продукт языковой эволю­ции — современный креол. Одну из самых сложных исто­рий пережил крио (язык межэтнического общения в Сьер­ра-Леоне, родной для 500 тыс. человек). Район современ­ного Фритауна с конца XVI в. часто посещали португаль­цы, в 1663 г. тут был основан английский форт; есть сведе­ния, что в это время здесь использовались и португальский, и английский пиджины. К концу XVIII в. численность аф­ро-европейских мулатов достигала 12 тыс. человек. В 1787— 1792 гг. тремя партиями сюда было переселено около 2 тыс. бывших рабов, получивших свободу за участие на британ­ской стороне в североамериканской войне за независи­мость. В 1800 г. к поселенцам добавились 550 марунов с Ямайки. После отмены работорговли в Великобритании (1807) сюда доставлялись все освобожденные английским флотом негры, незаконно переправлявшиеся через Атлан­тику. По переписи 1848 г., в Сьерра-Леоне среди 11 тыс. та­ких освобожденных африканцев было более 7 тыс. йоруба. Естественно, столь сложная этнодемографическая ситуация не могла не отражаться на языке Фритауна. С распростра­нением к концу XIX в. крио в глубь материка (естественно, в форме пиджина) он подвергся влиянию местных языков менде, темне и ваи.

В сравнительно редких случаях в процесс выработки стандарта креольского языка включались и носители языка-лексификатора. Это происходило, когда определенная груп­па европейцев, "бедные белые", оказывалась в территори­альной изоляции от основной массы своих сородичей в ме­трополии и в социальной изоляции от колониальной рабо­владельческой верхушки в колонии, находясь в то же время в постоянном бытовом контакте с носителями креола. Если такая европейская группа оказывалась численно сопостави­ма с креольской группой, результатом их коммуникативно­го взаимодействия является промежуточное койне, которое со временем становится родным для обоих языковых колле­ктивов, даже если между ними не происходит значительной

134

2.4. Смешение языков. Пиджины и креольские языки__________________

метисации. Такой "полукреол" может быть относительно единообразным (как на Каймановых о-вах в Вест-Индии), в других случаях диалекты белых и креолов могут сохранять некоторое своеобразие (франко-креольский язык о. Реюнь­он в Индийском океане).

Промежуточная ситуация складывалась там, где большая часть европейцев была двуязычна и хорошо владе­ла креолом, но социальный и культурный барьеры, отделяв­шие их от рабов и их потомков, были достаточно сильны. Общаясь лишь с домашними рабами, эти европейцы не могли влиять на общекреольский стандарт, при этом их собственный родной язык испытывал воздействие со сторо­ны креола. Проводником такого влияния становились под­растающие поколения белых — подчас дети больше обща­лись с няньками, слугами, сверстниками-рабами, чем с соб­ственными родителями. Такое общение вело к диффузии между языковыми системами разных социальных слоев. Этот процесс оказал влияние на формирование некоторых региональных вариантов европейских языков (диалект бе­лых в южных штатах США, луизианский французский, не­которые разновидности португальского языка Бразилии). Считается, что специфика языка африкаанс вырабатывалась в сходных условиях.

Анализ синхронного состояния подобных языковых образований часто не позволяет объективно оценить, с ре­зультатом какого из процессов мы имеем дело: со сближе­нием креола с языком-лексификатором или же с размыва­нием нормы стандартного языка под воздействием креола. Недаром в истории креолистики большинство англо-кре­ольских языков Карибии квалифицировалось как диалекты английского. К подобным языковым системам, о которых нельзя с уверенностью утверждать, что они прошли стан­дартный для креола путь развития, часто применяется тер­мин креолоид.

Все контактные языки на базе английского, возник­шие в бассейне Атлантического океана, взаимосвязаны, причем история их возникновения и непростой эволюции насчитывает всего несколько веков. Между тем отличия их Друг от друга достаточно велики, что затрудняет или вовсе исключает взаимопонимание. Наглядное представление об этом дает перевод английской фразы The dog of the man who lives in that house, is named King 'Собаку человека, который

135

Глава 2. Проблемы социолингвистики

2.4. Смешение языков. Пиджины и креольские языки

 

живет в этом доме, зовут Кинг' на ряд атлантических кон­тактных языков [Hancock 1987: 315]²²:

Сарамакка: di dagu fu di womi dati di libi n' a wosu de a nc kin

Сранан: a dagu f a man di libi n' ini a oso dati nen kir)

Гайянский: a man wa liv a da hous dag neem kin

Нигерийский di dog we na di man we liv fo da haus get am, i nem kin

пиджин:

Крио: di man we tap na da os dog nem kin

Блэк-инглиш: da mee hav in dae? haeas docog nel kian

Галла: di dag fa di man wa hp ппэ da hocos neem kin

Ямайский: di maan wa lib iina da hocos daag nyem kin

Барбадосский: di dog da? bilon to di man da? liv in da? hocos, i neem kin

Совершенно иная возможность для креолизации пид­жинов возникла в связи с системой резерваций, получив­шей развитие в Северной Америке и Австралии. Когда в 1856 г. в Орегоне была образована резервация Гранд-Ронд, чинукский жаргон стал ведущим языком общения предста­вителей 15 племен.

Сходным путем шла креолизация пиджина в северной территории Австралии. Он получил распространение в кон­це XIX в., оказавшись наиболее подходящим средством для решения новых коммуникативных задач: коренным австра­лийцам необходимо было поддерживать отношения не толь­ко с иммигрантами, но и с ранее мало или вообще незнако­мыми аборигенными группами, поскольку под европейским натиском многие племена были вынуждены перемещаться на новые территории. В 1909 г. в англиканской миссии Ро-пер-Ривер нашли убежище около 200 аборигенов - остатки восьми племен, сильно пострадавших от междоусобиц и преследований в предыдущие годы. Функциональное разви­тие этого пиджина наиболее интенсивно шло среди учащих­ся открывшейся здесь школы-интерната. После Второй ми­ровой войны он начал креолизоваться. Сейчас этот новый язык, получивший название криол (Kriol), является основ­ным средством общения примерно для 10 тыс. человек и

²² Сарамакка и сранан, как говорилось, распространены в Суринаме, гайян­ский — непосредственно к западу от них, в Гайяне (бывш. Британская Гви­ана), ямайский и барбадосский — на соответствующих островах Вест-Ин­дии; галла (англ. Gullah) — наиболее архаичный вариант блэк-инглиш, рас­пространенный в первую очередь на прибрежных островах Северной и Южной Каролины; нигерийский пиджин и крио — на африканском бере­гу Атлантики.

функционирует в более чем 100 поселениях. Он стал ис­пользоваться в школьном обучении и в радиовещании.

Совершенно по-иному складывалась судьба пиджинов в Меланезии. На плантациях они расширяли свои функци­ональные возможности, однако смешанные браки были здесь скорее исключением; по возвращении на родину ме­ланезийцы оказывались в традиционной этнической среде, и пиджин оставался для них вспомогательным языком. Но в этом качестве он получил неожиданно быстрое распро­странение. В решающий для ток-писина период Новая Гви­нея находилась под германским управлением (1885—1914). Немецкая администрация и миссионеры активно пользова­лись этим языком.

В административных центрах пиджин постепенно ста­новится основным языком общения, почти ни для кого не являясь родным. В результате такой эволюции эта разно­видность контактного языка — расширенный пиджин — в функциональном отношении ничем принципиально не ус­тупает языкам, прошедшим иной путь формирования. Та­кой процесс возможен только в многоязычном обществе при отсутствии традиционного языка-посредника. В форме ограниченного пиджина этот язык быстро распространялся и в не контролируемые колонизаторами районы: неодно­кратно отмечалось, что европейцы, проникая впервые во внутренние районы Новой Гвинеи, часто сталкивались с тем, что пиджин был там уже известен.

В последние годы нативизация ток-писина происходит и в сельской местности, причем это возможно даже в этни­чески однородной среде: у представителей народности му-рик, издавна занимавшейся торговлей в низовьях р. Сепик, он вытеснил этнический язык, так как оказался очень удоб­ным средством коммуникации с любыми торговыми парт­нерами²³.

²³ Отсутствие символической ценности у родного языка вполне естественно для папуасского торгового народа. В папуасском понимании предметом торговли могут быть такие элементы культуры, как орнамент, мелодия, та­нец, определенный тип прически, одежды и украшения. При этом во мно­гих случаях продаются и покупаются не сами предметы, а право их изго­товления. После того как "авторское право" на некоторый нематериаль­ный объект приобретено, он расценивается как элемент собственной куль­туры. При таком подходе к культурным феноменам утрата этнического языка и смена его на другой, более удобный в коммуникативном отноше­нии, не только не влечет ностальгии, но может рассматриваться как выгод­ная коммерческая сделка.

 

136

137

Глава 2. Проблемы социолингвистики

Эволюция контактного языка, характеризующаяся его постоянной стабилизацией, с одной стороны, лексическим и грамматическим расширением — с другой, идет непрерыв­но. Креолизация — дискретное явление: язык либо стал для кого-то родным, либо нет. Тем не менее основное разграни­чение между видами контактных языков приходится прово­дить в непрерывной, а не в дискретной области: препиджин и ранний пиджин и в социолингвистическом, и в структур­ном отношениях качественно отличаются от расширенных пиджинов и креолов; первые — это вспомогательные языки ограниченного употребления, вторые не имеют принципи­альных отличий от любых других естественных языков.

2.4.4. Контактный континуум

В ходе исторической эволюции контактные языки раз­вивались как за счет внутренних ресурсов, так и под воздей­ствием внешних влияний. Общности, пользовавшиеся кон­тактными языками, редко оказывались в полной изоляции, но в течение длительного времени они испытывали влияние "верхнего социального барьера". Поэтому владение евро­пейскими языками, а стало быть и возможности воздейст­вия последних через двуязычие самой контактной общности на новые языки были очень ограничены. Если это положе­ние менялось, контактный язык начинал подвергаться вли­янию занимавшего главенствующее положение европейско­го языка.

Когда европейский язык оказывался отличным от язы­ка-лексификатора (голландский в Суринаме, английский на Тринидаде или Сейшельских о-вах), его влияние ограничи­валось лексикой и отчасти синтаксисом. Но взаимодействие лексификатора и креола имело принципиально иные ре­зультаты: возникал так называемый посткреольский континуум.

Понятие языкового континуума, разработанное и ши­роко использовавшееся в диалектологии, к креольским язы­кам впервые было применено Р. ДеКампом [DeCamp 1961: 82] при анализе соотношения англо-креольских языков Ка­рибии и английского. Природа диалектного и контактного континуумов в корне различна: первый имеет пространст­венную (территориальную) мотивацию, второй — социаль­ную. В каждой точке диалектного континуума имеется свое-

2.4. Смешение языков. Пиджины и креольские языки__________________

образный местный стандарт, выделить же какие-либо ло­кальные стандарты на социальном пространстве контактно­го континуума затруднительно.

Посткреольский континуум развивается в большинст­ве тех ситуаций, когда в повседневном употреблении с кре­ольским языком начинает конкурировать язык-лексифика­тор. Например, взаимопонимание между наиболее "ортодо­ксальным" вариантом гайянского креола и нормативным английским исключено. Но в реальной городской речи встречаются многочисленные промежуточные варианты, подчас мало напоминающие и нормативный английский, и "ортодоксальный" креол. Так, фраза / gave him 'Я ему дал' может иметь следующие варианты [O'Donnell, Todd 1980: 52]:

I gave him a did gi ii

a geev him a did gi ii

a geev im a di gii ii

a geev ii mi di gi hii

a giv him mi di gii ii

a giv im mi bin gi ii

a giv ii mi bin gii ii

a did giv hii mi bin gii am

a did giv ii mi gii am

Простейшая модель описания посткреольского конти­нуума была разработана У. Стюартом, предложившим раз­личать наиболее удаленную от лексификатора разновид­ность креола (базилект) и наиболее близкую к нему (акро-лект) с серией промежуточных разновидностей (мезолек-тов) [Stewart 1965].

В ряде случаев вариативные черты континуума могут быть описаны через так называемые импликационные ш к а л ы. К креольским языкам эта методика впервые при­менена ДеКампом [DeCamp 1971b].

Исследуя наличие отдельных акролектных и базилект-ных черт (в их противопоставлении) в различных идиолек­тах ямайцев, он выяснил, что подвергающиеся варьирова­нию черты могут быть размещены на направленных от ба-зилекта к акролекту осях таким образом, что идентифика­ция одной черты в некотором идиолекте неминуемо влечет присутствие в нем всех других, расположенных ближе к на-

 

138

139

Глава 2. Проблемы социолингвистики

чалу оси, "более базилектных" черт. Таким импликацион­ным соотношением связаны, например, следующие бази-лектно-акролектные лексические пары: 1) пуат — eat 'есть', 2) папа -granny 'бабушка', 3) pikni - child 'ребенок'. Грам­матические и фонетические особенности включаются в те же импликационные шкалы, что и лексика. Так, использо­вание базилектного приглагольного отрицания по ben вме­сто акролектного didn 't располагается на приведенном фраг­менте шкалы между чертами 2 и 3, а замена акролектных межзубных смычных базилектными взрывными tn d — пра­вее 3-й черты.

В отношении указанных черт идиолекты ямайцев могут быть распределены по семи типам от наиболее акролектных, т. е. близких к языку-лексификатору (1), до базилектных, т. е. наиболее удаленных от языка-лексификатора (7).

Тип

Используемые языковые средства

 

идиолекта
	eat	granny	didn't	child	e-t	a-d
	eat	granny	didn't	child	e-t	d-d
	eat	granny	didn't	child	t	d
	eat	granny	didn't	pikni	t	d
	eat	granny	no ben	pikni	t	d
	eat	nana	no ben	pikni	t	d
	nyam	nana	no ben	pikni	t	d

Идиолектов, нарушающих рассмотренную импликаци­онную закономерность, например таких, где одновременно используются лексемы пуат, granny и child, не существует.

Реально посткреольские социумы обычно диглоссны. Языковая компетенция индивида складывается из владения оцениваемым более высоко "индивидуальным акролектом" и менее престижным "индивидуальным базилектом", при­чем за ними закреплены социально разграниченные функ­ции. Сами говорящие при этом могут не осознавать всей сложности языковой ситуации. Между тем посткреольские языковые ситуации представляют, вероятно, самый слож­ный объект социолингвистики. Одномерная континуальная модель их описания упрощает реальность, но как'раз про­стота одномерной модели делает ее эффективным инстру­ментом анализа, а всякая многомерная модель может рас­сматриваться как комбинация нескольких разнонаправлен-

2.4. Смешение языков. Пиджины и креольские языки__________________

ных одномерных континуумов, скажем, континуумов инди­видуальных базилектов и акролектов.

Возможность возникновения и результаты развития таких континуумов не зависят от эволюционной стадии контактного языка: в подходящих социолингвистических условиях контактный континуум может развиваться из пре-пиджина, различных вариантов пиджина и из креола. При­мером постпрепиджинного континуума может служить так называемый гастарбайтер-дойч, немецкий язык рабочих — иммигрантов в ФРГ. Современный фиджийский этнолект индийцев на Фиджи представляет собой постпиджинный континуум. На Гавайях до недавнего времени сосущество­вали во взаимодействии постпиджинный и посткреольский континуумы.

Для возникновения континуума необходимо, во-пер­вых, чтобы носители контактного языка имели социальную мотивацию для освоения более престижного нормативного языка, идентичного или близкого к языку-лексификатору, а во-вторых, чтобы образцы такого целевого языка были им доступны. Результаты развития континуума зависят от сте­пени мотивации овладения новой коммуникативной систе­мой, от близости целевого языка к лексификатору, от дос­тупности образцов, их фактической близости к целевому языку²⁴ и массы сопутствующих обстоятельств.

Креол и целевой язык первоначально представляют собой не варианты одной системы, а две очень различные системы, хотя в силу их лексической близости между ними существует некоторая степень взаимопонимания. На про­двинутой стадии процесс декреолизации эквивалентен язы­ковому изменению в диалекте или городском просторечии под влиянием заимствований из нормативного языка.

В начальной фазе развития континуума отдельные идиолекты начинают испытывать интерференционное воз­действие престижного языка. Постепенно контактный язык поляризуется на базилектную и акролектную разновидно­сти, каждая из которых продолжает сдвигаться в направле­нии целевого языка. Базилектные и акролектные разновид­ности декреолизуются неравномерно: спектр мезолектов может и сужаться, и расширяться:

²⁴ Целевым обычно бывает нормативный язык, в то время как доступными могут оказаться лишь сниженные разновидности (типа просторечия).

 

140

141

Глава 2. Проблемы социолингвистики

- язык-лексификатор -

временная ось

Схема изменений контактного языка во времени

Декреолизация может зайти достаточно далеко, и пост­креольское состояние оказывается столь близким к языку-лексификатору, что его уже не вполне корректно рассмат­ривать как самостоятельный, отличный от лексификатора, язык. По каким-либо социальным причинам декреолизация может приостановиться, вырабатывается своеобразный стандарт, обладающий для его носителей этнокультурной ценностью (например, блэк-инглиш, "диалект" афроамери-канцев США). В этих случаях можно утверждать, что моти­вация овладения суперстратным языком прекращается, он более не является целевым языком; имеется даже тенденция формировать стандарт на основе базилекта, чтобы отличия двух языковых образований были более рельефны.

Целевой язык при развитии контактного континуума и лексификатор, на базе которого некогда формировался пид­жин, почти никогда не бывают идентичны. В процессе пид-жинизации моделью обычно служат просторечные социоле­кты, жаргон моряков²⁵ и т. п. Акролект же в своем развитии ориентируется на более престижные нормированные коды.

2.4.5. Функционирование развитых пиджинов и креольских языков

Языковые ситуации в странах распространения кре­ольских языков сильно различаются. В некоторых случаях

²⁵ Бесспорные следы "морского" происхождения имеются в самых разных креолах. Например, в индопортугальском словосочетании disembarc du cavall 'слезать с лошади' глагол восходит к португальскому глаголу со зна­чением 'сходить на берег'.

2.4. Смешение языков. Пиджины и креольские языки

эти языки являются родными для подавляющего большин­ства населения страны (Гаити, Ямайка и ряд других остров­ных государств Вест-Индии, Республика Кабо-Верде), в других — там, где креольский этнос представляет собой од­ну из нескольких крупных этнических групп населения, — это основные языки межэтнического общения (Суринам, Сьерра-Леоне, Маврикий). Наконец, могут существовать и небольшие креолоязычные группы, язык которых использу­ется лишь для внутриэтнического общения (такие группы есть в ряде государств Америки, Южной и Юго-Восточной Азии, в Австралии; из упоминавшихся языков к ним отно­сятся сарамакка, брокен).

Расширенные пиджины в первую очередь используют­ся как языки межэтнического общения (при этом, как ука­зывалось, постепенно происходит их креолизация). В своих коммуникативных возможностях развитые расширенные пиджины, как и креолы, принципиально ничем не уступа­ют языкам, которые формировались иными путями. Спектр выполняемых ими функций определяется не их происхож­дением, а их официальным статусом и отношением к ним самих говорящих.

Вот несколько примеров.

Бислама провозглашен национальным языком Респуб­лики Вануату, но традиция его использования в государст­венных структурах пока еще только складывается и в офи­циальном употреблении он уступает английскому и фран­цузскому — языкам бывших метрополий. Пиджин Соломо­новых о-вов официального статуса не имеет, хотя широко используется в средствах массовой информации. Среди ти­хоокеанских контактных языков функционально наиболее развит ток-писин. Хотя официальными в Папуа — Новой Гвинее объявлены три языка (ток-писин, хири-моту, анг­лийский), именно ток-писин служит основным рабочим языком центрального правительства и большинства провин­циальных администраций. На всех этих языках создается художественная литература. Роль ток-писина в новогвиней­ском обществе хорошо характеризует следующее сообщение газеты "Пост-Курир" о встрече премьер-министров Папуа -Новой Гвинеи и Японии (1977): "В ходе переговоров м-р Сомаре, великолепно говорящий по-английски, пользо­вался пиджином. Секретарь по иностранным делам, м-р Тони Сиагуру, переводил пиджин на английский, а японский пе-

 

142

143

Глава 2. Проблемы социолингвистики

реводчик, в свою очередь, переводил для м-ра Фукуды. Как сообщил позднее официальный представитель ПНГ, м-р Сомаре решил пользоваться пиджином, поскольку мо­жет лучше выразить на нем свои мысли".

Большинство европейцев (лингвисты не исключение) традиционно считали креольские языки и пиджины лишь исковерканными формами английского, французского и других языков. Этот предрассудок довольно долго мешал ус­пешному функциональному развитию креолов и расширен­ных пиджинов, изданию на них литературы, использованию в образовании и официальных сферах. В 1953 г. ООН даже обязала Австралию, управлявшую в то время подопечной территорией Новая Гвинея, отменить использование пид­жина в административных целях и прекратить субсидиро­вать те школы, где на нем велось обучение.

Важным функциональным отличием расширенных пиджинов и креолов является то, что первые не на всей тер­ритории своего распространения функционируют в полном объеме. Для многих носителей в удаленных центральных районах Новой Гвинеи ток-писин продолжает оставаться вспомогательным средством элементарного межэтнического общения, т. е. стабильным, но не расширенным пиджином. Тем не менее в качестве языка-посредника он постепенно вытесняет региональные лингва-франка.

Примеры быстрого структурного и функционального развития пиджинов, роста их престижа наблюдаются и в других регионах мира. Например, фанагало, возникший на юге Африки как пиджин для поддержания элементарной межэтнической коммуникации и еще несколько десятиле­тий назад ассоциировавшийся исключительно с отношени­ем "хозяин—слуга", стал ведущим языком общения в мно­гонациональных трудовых коллективах, он широко исполь­зуется и в быту; часто к нему прибегают и южноафрикан­ские индийцы [Mesrtrie 1989]. Любопытно, что фанагало, ни для кого не будучи родным языком, становится символом идентичности даже для белых южноафриканцев. В литера­туре описан такой показательный эпизод: белого южноаф-риканца, эмигрировавшего в Новую Зеландию, приятель снимает на видеопленку, чтобы отослать ее знакомым в ЮАР как рождественский подарок. Тот, сначала смутив­шись, говорит в объектив: Hey wena? Ini wena buka? 'Эй, ты? Куда смотришь?' — и после паузы добавляет: Kanjani lapa

I

2.5. Владение языком как социолингвистическая проблема_____________

kaya? 'Как дела на родине?'. Использование фанагало в дан­ном случае иллюстрирует его важную символическую цен­ность для говорящего.

2.5. Владение языком как социолингвистическая проблема

В каждой науке наряду с терминами, имеющими более или менее строгие дефиниции, существуют интуитивно по­нимаемые, неопределяемые термины. При этом, как это ни парадоксально, подобные термины нередко обозначают ба­зовые понятия. Таково, например, понятие числа в матема­тике, понятие слова в лингвистике (до сих пор не сущест­вует единого и при этом непротиворечивого определения термина слово).

К таким интуитивно понимаемым, формально не оп­ределяемым относится и понятие владение языком. Более то­го, до сравнительно недавнего времени это словосочетание и не осознавалось лингвистами как терминологическое. Са­мо собой разумелось, что можно говорить о владении язы­ком, если человек умеет понимать высказывания на данном языке и строить на нем — по определенным правилам, об­щим для всех говорящих на данном языке, — тексты (уст­ные и письменные).

Современный этап развития лингвистики знаменате­лен, в частности, тем, что понятия, ранее осмысливавшие­ся чисто интуитивно или не имевшие строгих толкований, начинают получать эксплицитные определения. Такова, на­пример, судьба некоторых традиционных грамматических понятий: "управление", "согласование", "грамматическое значение" (в отличие от лексического) и некоторых других, которые во второй половине XX в. подверглись пересмотру и существенным уточнениям (главным образом с позиций формального описания языка для целей, связанных с созда­нием действующих моделей языка).

Так случилось и с понятием владение языком.

Поскольку в качестве основной задачи лингвистики в последние десятилетия выдвигается задача моделирования речевой деятельности человека или, иначе, того, как чело­век владеет языком, постольку естественно и необходимо

 

144

145

Глава 2. Проблемы социолингвистики

выяснить, что имеется в виду, когда говорят о владении языком.

Ю. Д. Апресян, одним из первых в отечественной лин­гвистике четко сформулировавший указанную задачу, пред­принял попытку расчленить понятие владение языком на со­ставляющие. По его мнению, владеть языком значит: 1) уметь выражать заданный смысл разными (в идеале — все­ми возможными в данном языке) способами; 2) уметь извле­кать из сказанного на данном языке смысл, в частности — различать внешне сходные, но разные по смыслу высказыва­ния и находить общий смысл у внешне различных высказы­ваний; 3) уметь отличать правильные в языковом отношении высказывания от неправильных [Апресян 1980: 2].

В такой интерпретации владение языком — это собст­венно языковые умения говорящего: способность к пери­фразированию, умение различать многозначность и омони­мию, владение синонимией и интуитивное представление о норме. Эта интерпретация является, по существу, более де­тальной разработкой того, что американский лингвист Н. Хомский назвал языковой компетенцией {competence) го­ворящего. Помимо компетенции Хомский выделяет языко­вое употребление (performance) — то, как используют язык го­ворящие.

Развивая (и одновременно критикуя) эти идеи Хом-ского, другой американский исследователь — Делл Хаймс показал, что знание языка предполагает не только владение его грамматикой и словарем, но и ясное представление о том, в каких речевых условиях могут или должны употреб­ляться те или иные слова и грамматические конструкции. Хаймс ввел понятие коммуникативной компетенции и теоре­тически обосновал необходимость различать грамматич-ность высказывания и его приемлемость в данных условиях общения, в данной социальной среде [Hymes 1972: 278— 281]. Грамматичность примерно соответствует тому, что Хомский называет competence, а приемлемость — тому, что у Хомского обозначено термином performance. Оба этих свой­ства составляют навык, именуемый коммуникативная ком­петенция, и таким образом оказывается, что владение язы­ком представляет собой не чисто лингвистический, а социо­лингвистический феномен.

Вслед за Д. Хаймсом на необходимость изучения язы­ковой способности человека в тесной связи с социализаци-

146

2.5. Владение языком как социолингвистическая проблема_____________

ей и с широким социальным контекстом, в котором про­текает речевая деятельность людей, указывали У. Лабов, С. Эрвин-Трипп, Ч. Филлмор и другие исследователи.

Ч. Филлмор, например, в одной из своих работ сделал попытку разграничить собственно языковые знания челове­ка и владение им информацией о различных компонентах акта коммуникации. "Основные факторы коммуникативно­го события, — пишет он, — таковы: личность отправителя со­общения, личность предполагаемого получателя или адреса­та сообщения, осведомленность отправителя о посреднике или очевидце коммуникативного события, код, используе­мый собеседниками, тема и специфическое содержание со­общения, форма его, свойства канала, посредством которо­го передается сообщение, обстановка или социальная ситуа­ция, в рамках которой имеет место сообщение, и функция, в которой выступает сообщение в данной ситуации" [Fillmore 1973: 277]. Указывая на недостаточность собствен­но лингвистического компонента для того, чтобы говорить о подлинном владении языком, Филлмор пишет: "Есть ясные случаи грамматичных предложений (типа / love you) и ясные случаи неграмматичных наборов слов (типа the of of); но ка­жется, что решение вопроса о том, как квалифицировать не­ясные случаи, должно основываться на понимании ситуа­ции, а не просто на грамматике, которая порождает все яв­но грамматичные предложения и терпит неудачу при поро­ждении явно неграмматичных фраз..." [Там же: 283].

Это указание на ограниченные возможности чисто грамматического подхода при анализе живой речи перекли­кается с мыслью, которую настойчиво повторяет У. Лабов: грамматика описывает многие реально встречающиеся вы­сказывания как ошибки, между тем как этими ошибками насыщена разговорная речь и они не ведут к непониманию. Следовательно, лингвистическая теория должна быть по­строена таким образом, чтобы она была способна описы­вать и объяснять не только "чистые" случаи, но и якобы ошибочные — а на самом деле объясняемые ситуацией и иными факторами — высказывания [Labov 1966; 1970].

Развивая эти взгляды на задачи лингвистического опи­сания, Джон Гамперц ввел понятие контекстуализации (англ. contextualisation). Оно основано на том, что говоря­щий озабочен не только тем, чтобы доводить до слушателя правильно сформулированные утверждения, но и тем, что-

Глава 2. Проблемы социолингвистики

бы эти утверждения были вписаны в соответствующий кон­текст, в котором они получили бы надлежащую интерпрета­цию [Gumperz 1984: 17]. Дж. Гамперц указывает такие виды контекстуализации: переключение кода, повышение или понижение тона, изменение скорости речи, изменение по­зы говорящего и др. Все они могут служить сигналами, ука­зывающими на то, что одна тема разговора кончилась и на­чинается другая. Поскольку говорящий в своем поведении постоянно использует подобные сигналы, они должны учи­тываться при описании языка и правил его употребления в различных коммуникативных ситуациях.

Можно сказать, что к настоящему времени мнение, согласно которому лингвистическое описание должно ори­ентироваться не только на словарь и грамматику, но и на социальный контекст использования языка, стало общепри­нятым. Однако такого признания недостаточно для того, чтобы ясно представить себе структуру того, что может быть названо термином владение языком. Можно выделить не­сколько уровней владения языком в зависимости от того, какого рода информация о языке и его использовании име­ется в виду.

2.5.1. Собственно лингвистический уровень

Собственно лингвистический уровень включает три упомянутых выше умения, или способности, говорящего: способность к перифразированию, способность понимать сказанное на данном языке и умение отличать правильные высказывания от неправильных. Этот уровень отражает сво­бодное "манипулирование" языком безотносительно к хара­ктеру его использования в тех или иных сферах человече­ской деятельности. Хотя сущность этого уровня владения языком вполне ясна, проиллюстрируем каждое из умений несколькими примерами.

Способность к перифразированию проявляется в том, что одну и ту же мысль говорящий может выразить по-раз­ному. И чем больше перифраз он может использовать, тем выше (в этом отношении) степень его владения языком. Например: Переходя улицу, будьте особенно внимательны. — При переходе улицы будьте особенно внимательны. = Когда вы переходите улицу, (то) будьте особенно внимательны. = Переход улицы требует {от пешехода) особой внимательно-

148

2.5. Владение языком как социолингвистическая проблема_____________

сти. = Особая внимательность — вот что требуется при пе­реходе улицы и т. д.

Понимание текстов на данном языке не нуждается в каких-либо иллюстрациях ввиду полной очевидности этого навыка. Распознавание же многозначности и омонимии за­ключается в способности носителя языка осознавать неод­нозначность таких словосочетаний и предложений, как, на­пример: люблю Чехова = 1) 'люблю произведения А. П. Че­хова'; 2) 'люблю человека по фамилии Чехов'; посещение пи­сателя = 1) 'кто-то посетил писателя'; 2) 'писатель посетил кого-то'; Школьники из Костромы поехали в Ярославль = 1) 'костромские школьники поехали в Ярославль'; 2) 'Школь­ники (не сказано, какие) поехали из Костромы в Ярославль'

и т. п.

Речь, в особенности устная, насыщена подобными не­однозначными высказываниями, однако коммуниканты не испытывают от этого особых неудобств, так как многознач­ность (или омонимичность) снимается контекстом и ситуа­цией общения. Владение синонимией заключается, с одной стороны, в навыке перифразирования (когда один и тот же смысл выражается разными синонимичными конструкция­ми — примеры см. выше), а с другой — в умении находить общий смысл во внешне различных словосочетаниях и предложениях. Например, человек, владеющий русским языком, должен опознавать как тождественные по смыслу пары словосочетаний типа деревянные ложки — ложки из де­рева; оконное стекло — стекло для окон; продуктовый магазин — магазин, где продаются продукты или варианты высказы­ваний и вопросов типа: Подвиньтесь, пожалуйста. — Мож­но попросить вас подвинуться ? — Вы не могли бы подвинуть­ся? и т. п.

Наконец, человек, владеющий каким-либо языком, должен уметь определить, как можно, а как нельзя говорить на этом языке (но он не обязан знать причины этого: раз­бираться в причинах "правильностей" и "неправильно­стей" - дело лингвиста). Например, владеющий русским языком, не колеблясь, отнесет к неправильным фразы типа: *Он сделал мне помощь (вместо: оказал помощь); *С минуту воцарилось молчание (вместо: На минуту воцарилось молчание или С минуту длилось молчание); *Я имею шестьдесят кило­грамм веса (вместо: Я вешу шестьдесят килограмм(ов) или Во мне шестьдесят килограмм(ов) и т. п.

149

Глава 2. Проблемы социолингвистики

Эти знания и умения составляют основу навыка, назы­ваемого "владение языком". Очевидно, однако, что для сво­бодного общения на том или ином языке трех указанных умений недостаточно. Можно хорошо знать правила произ­ношения, правила грамматики, нормы словоупотребления, уметь использовать разные языковые средства для выраже­ния одной и той же мысли, обладать отменным чутьем на разного рода языковые неправильности, но при этом не иметь необходимых навыков нормального для данного язы­кового сообщества коммуникативного поведения, недоста­точно умело применять лингвистические знания и способ­ности в реальной речевой обстановке. Природный, "подлин­ный" носитель языка обычно способен варьировать речь в зависимости от своих отношений с адресатом, от цели речи и многого другого (о чем мы уже достаточно говорили вы­ше). Поэтому помимо собственно лингвистического уровня владения языком целесообразно выделять еще и другие.

2.5.2. Национально-культурный уровень

Этот уровень предполагает владение национально обу­словленной спецификой использования языковых средств. Носители того или иного языка, с детства овладевая слова­рем, грамматикой, системой произносительных и интона­ционных средств данного языка, незаметно для себя, чаще всего неосознанно, впитывают и национальные формы культуры, материальной и духовной. Нередко эти культур­ные обычаи бывают связаны со специфическим использова­нием языка, его выразительных средств.

Так, в Венгрии чай варят, а в России заваривают (по­этому для русского человека выражение варить чай необыч­но, странно, хотя сказать так по-русски можно, — тем са­мым это выражение нельзя признать языковой неправиль­ностью). В Финляндии яйца продают на вес, а не на десят­ки, как это принято в России; отсюда возможные высказы­вания в речи финнов, овладевающих русским языком, типа: Взвесьте мне, пожалуйста, килограмм яиц, которые природ­ному носителю русского языка, конечно же, кажутся стран­ными (хотя в чисто языковом отношении они вполне пра­вильны)²⁶.

²⁶ Примеры заимствованы из книги [Верещагин, Костомаров 1976: 91—92].

2.5. Владение языком как социолингвистическая проблема

Национально обусловлены многие речевые стереоти­пы, т. е. обороты и высказывания, "жестко" прикрепленные к той или иной ситуации и варьируемые в строго опреде­ленных пределах. Так, у русских приняты следующие сте­реотипные начала разговоров по телефону: — Алло! — Да! — Слушаю! или: — Я слушаю, Слушаю вас и немногие другие (при снятии трубки в ответ на телефонный звонок). Немец, даже достаточно хорошо владеющий русским языком, мо­жет в этом случае произнести: — Пожалуйста! (как бы пред­лагая звонящему начать говорить). Представляясь собесед­нику по телефону, русский говорит: — Это Петров (это Дмитрий Иванович, это Коля). Немец или француз, следуя принятым в их национальных традициях стереотипам, мо­гут сказать: - Здесь Гофман; - Здесь Поль (кальки немецко­го Hier ist Hoffman и французского Id Paul).

Существенным компонентом национально-культурно­го уровня владения языком является знание коннотаций слова — тех стандартных, общепринятых в данном общест­ве ассоциаций, которые возникают у говорящих при произ­несении того или иного слова. Такие стандартные ассоциа­ции очень часто бывают обусловлены национально.

«Французское еаи, — писал Л. В. Щерба, — как будто вполне равно русской воде; однако образное употребление слова вода в смысле "нечто лишенное содержания" совер­шенно чуждо французскому слову, а зато последнее имеет значение, которое более или менее точно можно передать русским отвар (еаи de riz, eau d'orge - рисовый отвар, яч­менный отвар). Из этого и других мелких фактов вытекает, что русское понятие воды подчеркивает ее пищевую беспо­лезность, тогда как французскому еаи этот признак совер­шенно чужд» [Щерба 1958: 86].

Слово сокол в русском языковом сознании связано с такими свойствами, как бесстрашие, гордость. На этой ос­нове родилось переносное употребление этого слова приме­нительно к летчикам. Во французском языке у соответству­ющего слова (faucon) таких ассоциаций нет, поэтому упот­ребить слово faucon по отношению к авиатору для францу­за такая же нелепость, как для русского сказать о летчиках наши славные воробьи.

Слово корова ассоциируется с такими свойствами, как толщина (телесная) и неповоротливость; поэтому возможны бранные выражения с применением этого слова по отноше-

 

150

151

Глава 2. Проблемы социолингвистики

нию к человеку, преимущественно к женщине, что совер­шенно непонятно и невозможно для индусов, в националь­ных традициях которых — поклонение корове как священ­ному животному.

Черный цвет в русском обществе (так же, как в боль­шинстве других европейских социумов) — символ траура. Само прилагательное черный в прямом своем значении име­ет соответствующую коннотацию, обусловленную указан­ным семиотическим фактом. Благодаря связи "черный -траур" в языковом сознании говорящих по-русски ирониче­ское выражение траур под ногтями легко понимается и мо­жет быть столь же легко переведено на языки, обслуживаю­щие те общества, в национально-культурных традициях ко­торых цветом траура является также черный цвет. Однако для перевода этого выражения на языки тех наций, которые имеют иные традиции символического обозначения траура (например, в некоторых культурах Востока для этого служит белый цвет), необходимы комментарии.

Коннотации могут быть обусловлены не только наци­ональными, но и социальными различиями между говоря­щими. В этом случае по-разному коннотируются одни и те же факты данного национального языка. Так, за словом ма­териал портному и юристу, ученому и скульптору видится разная реальность; глагол сидеть вызывает разные ассоциа­ции у подсудимого и у молодых родителей (чей ребенок уже ползает, но еще не сидит) и т. д.

Факты такого рода давно и хорошо известны. Однако не всегда обращают внимание на то, что подобные разли­чия имеют непосредственное отражение в сочетаемости со­ответствующих языковых единиц. В речи представителей каждой социально-профессиональной группы активизиру­ются те лексические, семантические и синтаксические свя­зи слова, которые актуальны для соотнесения слова с реа­лией или ситуацией, лучше других знакомой говорящему: сшить брюки из дорогого материала; На вас поступил ком­прометирующий материал; Ему удалось получить интересный экспериментальный материал; Из какого материала этот памятник? Ее сын сидит в тюрьме; Сынишка у них уже си­дит и т. п.

Таким образом, в речевой практике людей, принадле­жащих к разным социально-профессиональным группам, активны различные фрагменты корпуса языковых средств:

152

2.5. Владение языком как социолингвистическая проблема_____________

наиболее свободно и легко они владеют теми фрагментами, которые отражают их социальный статус и профессиональ­ную деятельность.

2.5.3. Энциклопедический уровень

Владение языком на этом уровне предполагает знание не только слова, но и "мира слова", т. е. того реального ми­ра, который стоит за словом.

Например, владение русским словом часы предполага­ет знание не только собственного значения этого слова, его лексической и грамматической сочетаемости (часы идут, стоят, спешат, отстают, остановились, тикают, бьют, точные часы, на часах — половина второго и т. п.), фразеоло­гических сочетаний, содержащих это слово {точен, как ча­сы; Счастливые часов не наблюдают), и другой чисто языко­вой информации, но и многочисленных разновидностей прибора для измерения времени: часы механические, элек­трические, электронные, водяные, солнечные, атомные; на­ручные, карманные, стенные (или настенные), будильник, ходики, часы с кукушкой, куранты и др.

Знание "мира слова" проявляется, в частности, в пра­вильном представлении о родо-видовых отношениях между вещами и понятиями. Так, носитель русского языка знает, что мебель — это общее название для дивана, шкафа, стола, стульев, кресел и других видов мебели, что перебегать, пере­плывать, переползать, перелетать и другие подобные глаго­лы могут быть обобщены глаголом перемещаться. Такое знание имеет важные логические следствия как для речево­го общения в целом, так и для построения логически пра­вильных высказываний. Например, для образования цепо­чек однородных членов в предложении необходимо соблю­дать условие, благодаря которому такие члены и называют­ся однородными: они должны обозначаться словами, кото­рые называют вещи или понятия одного логического уров­ня. Можно сказать: В комнате стояли стол, стулья и еще кое-какая мебель, но нельзя: *В комнате стояли стол, сту­лья и мебель. Можно сказать: Спасаясь от лесного пожара, всё живое в лесу перебегало, переплывало, переползало, переле­тало подальше от огня, но нельзя: * Спасаясь от пожара, всё живое перебегало, переползало и перемещалось подальше от огня.

153

Глава 2. Проблемы социолингвистики

2.6. Социальный аспект речевого общения

 

Помимо родо-видовых, между вещами и понятиями, а также между действиями и событиями существуют и другие отношения — причинно-следственные, временные, про­странственные и т. п. Знание этих отношений позволяет че­ловеку отличить логически нормальное высказывание от аномального, неправильного: На улице сыро, потому что идет дождь (но не: *На улице сыро, поэтому идет дождь); Он встал, оделся и вышел на улицу (но не: *Он оделся, встал и вышел на улицу или * Он вышел на улицу, оделся и встал — во всяком слу­чае, такие предложения описывают необычные ситуации). Пример из речи ребенка: * Завтра я был в детском саду, а вче­ра не пойду свидетельствует не только о том, что говорящий не овладел значениями слов завтра и вчера, но и о том, что он не имеет ясного представления о взаимном расположении смыслов 'вчера', 'сегодня', 'завтра' на оси времени.

Приведенные здесь неправильные высказывания явля­ются логическими аномалиями в отличие от приводившихся выше языковых неправильностей. В самом общем виде раз­личие между языковой неправильностью и логической ано­малией может быть сформулировано так: языковая непра­вильность — это высказывание, противоречащее возможно­стям данного языка (так не говорят по-русски, по-англий­ски, по-арабски и т. д.), логическая аномалия — это выска­зывание, противоречащее нормальной логике вещей (так не бывает, хотя по-русски (по-английски, по-арабски) так ска­зать можно): ср. сочетания типа круглый квадрат, жидкий лед и т. п. (подробный анализ различий между языковыми неправильностями и логическими аномалиями содержится в работе [Апресян 1978]).

Кроме рассмотренных трех уровней владения языком, выделяют еще ситуативный уровень. Умение применять язы­ковые знания и способности — как собственно лингвисти­ческие, так и относящиеся к национально-культурному и энциклопедическому уровням, — сообразно с ситуацией со­ставляет этот уровень владения языком.

В главе 1 (раздел "Коммуникативная ситуация") мы до­
статочно подробно рассмотрели компоненты ситуации обще­
ния и проиллюстрировали важность ситуативных условий для
правильного использования языковых средств. Поэтому здесь
ограничимся констатацией положения о том, что знание си­
туативных условий речи органически входит в навык, называ­
емый "владение языком". •»•

154

2.6. Социальный аспект речевого общения

Речевое общение представляет собой сложный про­цесс, в изучении которого можно выделить разные аспекты: собственно лингвистический (анализ тех языковых средств — фонетических, интонационных, лексических, грамматиче­ских, которые используются в коммуникации), психологи­ческий (установка общающихся друг относительно друга, их коммуникативные интенции, индивидуальные особенности поведения и т. п.), социальный. Последний аспект включает в себя статусные и ролевые различия между людьми (о по­нятиях социального статуса и социальной роли см. в главе 3), проявляющиеся в актах коммуникации, общественные стандарты и требования, предъявляемые к тем или иным формам речевого поведения, социальные различия между говорящими в их отношении к собственным и чужим моде­лям речевого поведения и т. п.

Рассмотрим некоторые проблемы, относящиеся к со­циальному аспекту речевого общения.

2.6.1. Речевое общение в социально неоднородной среде ,

При исследовании речевого общения часто неявно предполагается, что человеческая среда, в которой происхо­дит общение, однородна в социальном отношении. Между тем весьма обычны ситуации, когда коммуникация осуще­ствляется представителями разных социальных слоев и групп. Таково, например, общение судьи, подсудимого, об­винителя, адвоката и свидетелей в зале суда, посетителей на приеме у представителей власти, в ролевых парах типа "по­купатель - продавец", "врач - пациент", "хозяин кварти­ры— сантехник", "водитель такси — пассажир" и т. п.

Для успеха коммуникации необходимо своеобразное взаимное приспособление участников коммуникативной ситуации. Такое приспособление может касаться: 1) набора языковых средств; 2) правил их использования в данной си­туации; 3) тактик речевого общения; 4) при контактном об­щении — ее невербальных компонентов (жестов, мимики, телодвижений и т. п.). Для всех четырех типов коммуника­тивного приспособления имеет значение различие комму-

Глава 2. Проблемы социолингвистики

2.6. Социальный аспект речевого общения

 

никантов по признакам "свой / чужой" и "выше / ниже" (в некоторой социальной или возрастной иерархии). Дадим краткую характеристику разных сторон речевого общения.

1. При общении со "своим", т. е. человеком из той же
социальной среды и при этом знакомым говорящему, пос­
ледний более или менее свободен в выборе языковых
средств; при общении с "чужим" происходит селекция язы­
ковых средств — путем переключения на стилистически бо­
лее официальный регистр, самоограничений языкового ре­
пертуара (например, рабочий, общаясь с врачом или с судь­
ей, избегает ненормативной лексики, которая обычна для
его речевого поведения в общении со "своими"), а также в
виде редукции сугубо индивидуальных речевых черт (слова
и выражения, которые человек любит употреблять в обще­
нии с "домашними", едва ли уместны в разговорах с офи­
циальными лицами).

Подобная селекция наблюдается и при общении взрослого и ребенка, начальника и подчиненного, команди­ра и солдата и т. п.

2. Правила использования языковых средств различа­
ются в зависимости от того, происходит ли общение в при­
вычной для говорящего социальной среде или в непривыч­
ной. В первом случае довольно часты отступления от нор­
мативных форм речи (ср. семейные словечки, обороты,
присловья, а также речевую специфику других малых соци­
альных групп; см. об этом более подробно в разделе "Мик­
росоциолингвистика" главы 4). При общении в непривыч­
ной социальной среде говорящий вынужден с большей ак­
куратностью следовать правилам употребления языковых
средств, в противном случае его ждет коммуникативная не­
удача (недоумение, непонимание, отказ от общения) или
своеобразные санкции со стороны тех, с кем он вступает в
контакт (насмешки, осуждение, возмущение и т. п.).

Общение в непривычной среде часто характеризуется тем, что участники общения владеют разными подсистема­ми одного национального языка: одни — исключительно или преимущественно литературным языком, другие — диа­лектом, третьи — просторечием или каким-либо социаль­ным жаргоном и т. д. Речевое общение может происходить с использованием средств каждой из этих подсистем: носи­тель диалекта использует местный говор, носитель просто­речия — просторечные слова и обороты, носитель литера-

156

I

турного языка — средства языка литературного. Однако при общем относительном взаимопонимании — поскольку все употребляемые при коммуникации средства принадлежат одному национальному языку — возможны коммуника­тивные провалы, обусловленные тем, что внешне сходные или тождественные языковые знаки имеют в разных подси­стемах неодинаковое содержание: различаются по смыслу, коннотациям, экспрессивно-стилистической окраске, функционально-стилистической принадлежности и т. п.

В рассказе А. П. Чехова "Новая дача" инженер Куче­ров спрашивает деревенских мужиков, зачем они пускают скотину в его огород и сад, рубят деревья в лесу, перекопа­ли дорогу. Он говорит им:

" — Вы же за добро платите нам злом. Вы несправед­ливы, братцы. Подумайте об этом. Убедительно прошу вас, подумайте. Мы относимся к вам по-человечески, платите и вы нам тою же монетою".

Из всей его речи мужики уразумели только то, что на­до платить (этот глагол понят ими в конкретном, вещест­венном смысле):

" — Платить надо. Платите, говорит, братцы, моне­той..."

В другой раз, встретив крестьян, Кучеров говорит раз­драженно, возмущенный бессмысленностью их поступков по отношению к нему и его семье:

«Инженер остановил свой негодующий взгляд на Ро­дионе [старом кузнеце] и продолжал:

- Я и жена относились к вам, как к людям, как к рав­
ным, а вы? Э, да что говорить! Кончится, вероятно, тем, что
мы будем презирать вас. Больше ничего не остается!..

Придя домой, Родион помолился, разулся и сел на лавку рядом с женой.

- Да... - начал он, отдохнув. - Идем сейчас, а барин
Кучеров навстречу... Да... глядит на меня и говорит: я, гово­
рит, с женой тебя призирать буду... Хотел я ему в ноги по­
клониться, да оробел... Дай Бог здоровья... Пошли им Гос­
поди...

Степанида перекрестилась и вздохнула.

- Господа добрые, простоватые... — продолжал Роди­
он. - "Призирать будем..." - при всех обещал. На старости
лет и... оно бы ничего... Вечно бы за них Бога молил... Пош­
ли, Царица небесная...».

157

Глава 2. Проблемы социолингвистики

3. В понятие тактика речевого общения входят такие компоненты, как инициатива коммуникативного контакта, установка на общение, "иллокутивное вынуждение" (тер­мин А. Н. Баранова и Г. Е. Крейдлина [Баранов, Крейдлин 1992]). Здесь имеется в виду согласование участниками об­щения коммуникативных намерений, которые они облека­ют в форму тех или иных речевых актов — просьбы, требо­вания, сообщения, приглашения, обещания и т. п., — соот­ношение диалогических и монологических форм речи, пау-зация (в частности, допустимость / недопустимость, обяза­тельность / необязательность, краткость / протяженность пауз) и др.

Рассмотрим с этой точки зрения общение врача и па­циента.

В типичном случае это представители разных социаль­ных слоев. Хотя инициатива обращения к врачу может ис­ходить от пациента, "ведущим" в их диалоге является, не­сомненно, врач. Он задает вопросы, и пациент обязан на них отвечать; он приказывает: — Дышите! — Задержите ды­хание/ — Разденьтесь! — Лягте на кушетку! — и пациент обя­зан подчиняться. Врач рекомендует, запрещает, стращает возможными последствиями нарушения врачебных предпи­саний, и это не вызывает протеста, поскольку входит в си­стему ролевых ожиданий, характерных для социаль­ной роли врача.

Само взаимодействие "врач — пациент" с необходимо­стью предполагает установку на общение (с этим можно сравнить взаимодействие в паре "следователь — подследст­венный", где установка на общение может присутствовать только у следователя). Врач и пациент периодически меня­ются ролями говорящего и слушающего, и хотя в целом их общение можно характеризовать как диалог, в этом диало­ге допустимы более или менее значительные по объему фрагменты монологической речи — например, когда врач составляет анамнез и выслушивает рассказ пациента обо всех его прошлых и настоящих недугах. В процессе обще­ния врача и пациента допустимы и нормальны паузы, при­чем регулирует паузацию, как правило, врач — например, при выслушивании ритмов сердца, при измерении артери­ального давления и т. п. (ср. общение в ситуации "своей" социальной среды, когда возникновение пауз скорее спон­танно, чем вынуждаемо одной из сторон общения).

158

#

2.6. Социальный аспект речевого общения

Различия в тактиках речевого общения могут касаться также способов реализации одних и тех же языковых и па-раязыковых средств. Например, манера говорить, принятая среди представителей современного русского просторечия, в интеллигентской среде иногда оценивается как агрессивная (повышенная громкость обычной "информационной" бесе­ды, резкость интонаций, оберучная размашистая жестикуля­ция, телодвижения, имитирующие те или иные физические процессы, и т. п.), тогда как с точки зрения говорящего — носителя просторечия такая манера общения агрессивной не считается. В интеллигентской среде при передаче чужого мнения или чужих высказываний не принято подражать ма­нере говорения, которая характерна для цитируемого лица; в просторечной среде имитация чужой речи с элементами пе­редразнивания (при отрицательной оценке того, кто имеет­ся в виду, его действий и т. п.) — явление вполне обычное.

4. Невербальные компоненты коммуникативной ситу­ации — жесты, мимика, телодвижения — более разнообраз­ны и свободны при общении людей среди "своих". В чужой среде, и особенно при общении "снизу вверх", эти компо­ненты находятся под социальным контролем, который су­живает рамки жестовых и мимических реакций, и под само­контролем участников коммуникации.

Из этой краткой характеристики разных сторон рече­вого общения видно, что в общем случае взрослый человек владеет некоей совокупностью социализированных, принятых в данном социальном коллективе норм общения, включающих как собственно языковые нормы, так и прави­ла социального взаимодействия. Эти нормы обязательны для людей, живущих в данном языковом сообществе, при их речевом поведении как в социально однородной, так и в со­циально неоднородной среде.

2.6.2. Социальная регуляция речевого общения

В языке существуют "зоны", в большей или меньшей мере чувствительные к влиянию социальных факторов. На­пример, формы обращения к собеседнику, стереотипы при­ветствий, прощаний, поздравлений, извинений и т. п. — словом, вся система речевого этикета в наибольшей степени обусловлена социальными характеристиками ком­муникантов и ситуацией общения. При этом в разных язы-

159

Глава 2. Проблемы социолингвистики

2.6. Социальный аспект речевого общения

 

ках и языковых сообществах действуют разные рекоменда­ции и запреты, касающиеся употребления тех или иных этикетных формул. Эти формулы достаточно условны: на их месте могли бы быть другие языковые выражения с тою же функцией, однако традиция — культурная и языковая — за­крепила в употреблении именно данные речевые формы, а не какие-либо иные, и пренебрежение условностями этике­та, попытки "вольничать" с этикетными шаблонами могут вести к непониманию и конфликтам.

Если вы начинаете общение с вашим знакомым без обычного здравствуй(те) или добрый день, то он может ли­бо оскорбиться, либо предположить, что у вас случилось не­что, выбившее вас из обычной колеи и заставившее прене­бречь формами этикета.

Уход из гостей без прощания оценивается в русском обществе как невежливое поведение; англичане же относят­ся к этому иначе, и в русском языке даже существует обо­рот "уйти по-английски" — незаметно и потому не проща­ясь (любопытно, что в английском языке то же действие обозначается словосочетанием to take French leave, т. е. 'уйти по-французски').

Обращение по имени в соответствии с русскими обы­чаями возможно лишь к близкому или хорошо знакомому человеку. При этом обычно используется не полное, так на­зываемое паспортное, имя, а уменьшительное: не Вячеслав, а Слава, не Екатерина, а Катя (правда, в последнее время, особенно в молодежной среде, наблюдается тенденция ис­пользовать в этой функции полную форму имени: Алек­сандр, Леонид, Святослав, однако это еще не стало общерус­ской нормой). У американцев принято более свободное употребление личного (и часто также уменьшительного) имени: например, коллеги по научной работе — не обяза­тельно друзья или близкие знакомые! — могут называть друг друга Билл, Боб, Съюзи.

На юге США в прошлом существовали очень строгие различия между обращениями белых к черным, с одной сто­роны, и черных к белым — с другой. От рабов всегда требо­валось обращаться к каждому из правящей социальной группы, добавляя вежливое сэр, или мистер, или мадам. К ним же обращались: бой или только по имени.

Среди некоторых национальностей современной Ин­дии о лице, занимающем высокое социальное положение,

принято говорить, употребляя местоимение и глагольные формы множественного числа. В буквальном переводе это звучит так: Судья начали заседание; Доктор заняли место председателя. Такое лицо и о себе говорит в столь же поч­тительной форме: мы пошли, нас предупредили, а не я пошел, меня предупредили. С этим можно сравнить обороты, суще­ствовавшие в старом русском просторечии: Барыня кушают, Барин гневаются, а также клише, начинавшее царские по­становления: Мы, милостию Божией государь и император всея Руси Николай Второй...

Местоимение 2-го лица единственного числа, соответ­ствующее русскому ты, используется в языке раджастхани (Индия) при дружеском обращении вышестоящего к ниже­стоящему или старшего по возрасту к младшему. Такое об­ращение возможно также в случае, когда говорящий ощу­щает большое интеллектуальное превосходство над адреса­том (или это превосходство признается всеми членами дан­ного социума): например, деревенский мудрец, к которому односельчане обращаются за советом и помощью, всем без исключения говорит ты, в том числе и сильным мира — бо­гатому торговцу, землевладельцу.

В Венгрии, по наблюдениям венгерского лингвиста академика Ф. Паппа, обращение на ты (te) широко распро­странено в среде интеллигенции и мало встречается у кре­стьян: крестьяне обращаются друг к другу на вы, даже жена мужа называет на вы (а он ее — на ты). Среди интеллигент­ных людей одной профессии принято обращение на ты, да­же если между собеседниками большая разница в возрасте и они мало знакомы друг с другом: на ты может происхо­дить, например, общение специалистов, впервые встретив­шихся на профессиональной конференции. Если жёны на ты, то и их мужья, несмотря на возможную значительную разницу в возрасте и не очень близкое знакомство друг с другом, тоже должны придерживаться этой формы личного обращения.

У некоторых народов речевой этикет очень своеобра­зен и сложен. Например, в сельских районах Мексики в об­ращениях к собеседникам используются два местоимения 2-го лица: литературное испанское usted и менее вежливое Ш (сравните русские Вы и ты или немецкие Sie и du). Но любопытно, что уважительное usted используется не только в официальных ситуациях и при обращении младших к

 

160

- 16U

161

Глава 2. Проблемы социолингвистики

2.7. Социальные ограничения в семантике...

 

старшим, но и при обращении... к собакам и кошкам, тог­да как других животных называют на tu. Это связано со спе­цификой культурно-бытовых традиций, в которых собакам и кошкам отводится особое место: в отличие от других жи­вотных, собака и кошка постоянно находятся в доме (или при доме), они как бы члены семьи. Местоименное обраще­ние usted и служит своеобразным отличительным признаком такого особого положения этих домашних животных.

Чрезвычайно разработанная система речевого этикета сохраняется по традиции в Японии и некоторых других странах Востока. У японцев существуют иерархически упо­рядоченные совокупности форм приветствий, рекоменда­ций, просьб, благодарности и т. п., использование которых зависит от социального статуса собеседника, его возраста, пола, уровня культуры и других признаков (подробнее об этом можно прочитать в книге [Алпатов 1973]).

Еще более сложны и дифференцированы формы веж­ливости в таких языках, как корейский, тибетский, яван­ский. Корейцы, например, различают шесть рядов морфо­логических форм, каждая из которых связана с определен­ными отношениями между собеседниками: если социальное положение говорящего ниже, чем социальное положение адресата, употребляются одни формы, если выше — другие, при равенстве — третьи. Различаются по использованию этих форм виды речевого общения младшего по возрасту со старшим, женщины с мужчиной, мужчины с мужчиной и т. д. Кроме того, еще два ряда форм служат для обозначе­ния разных отношений между говорящим и тем, о ком (или о чем) идет речь в данной ситуации.

В тибетском языке одно и то же значение выражается по-разному, имеет ли говорящий в виду себя или кого-ли­бо другого, к кому он относится с почтением. Например, слова и и go значат 'голова', но и — почтительная форма, а go — обыкновенная (о своей голове говорящий не скажет и, а только go). Так же различаются слова gongpa и sampa 'мысль', chhab и chpu 'вода' и некоторые другие.

"В яванском языке, — пишет исследователь этого язы­ка К. Гирц, — почти невозможно что-либо сказать, не ука­зав на различия в социальном положении говорящего и слу­шающего. Эти различия сильнее, чем те, которые символи­зируются местоимениями du и Sie в немецком (или ты и Вы в русском). Приветствуя человека, занимающего более низ-

162

кое социальное положение, чем говорящий, последний ис­пользует выражение Ара padda slamet? 'Как дела?'; встреча­ясь же с лицом, которое выше его на социальной лестнице, он говорит нечто совсем иное, более вежливое, но имеющее тот же смысл: Menapa sami sugeng? Точно так же различают­ся и другие формы обращений и приветствий. Более того, многие слова и аффиксы, помимо их собственных значе­ний, несут еще дополнительную нагрузку в условиях живой речи: они указывают на социальный статус собеседников и на степень близости их отношений. Так, слова omah, grija, dalem значат 'дом', но употребляются они различно: omah можно сказать при разговоре с человеком более низкого со­циального статуса, чем говорящий, grija — при разговоре с равным, третье же слово - dalem - самое "уважительное": оно используется в общении с лицом более высокого соци­ального положения" [Geertz 1970: 282-283].

На этих примерах мы убеждаемся, что формы речевого этикета отличаются не только национальным, но и социаль­ным своеобразием. Способ обращения к собеседнику, виды приветствий, благодарности, приглашения, прощания и т. п. зависят от социального положения обоих коммуникантов, их пола и возраста, от характера их взаимоотношений.

Речевой этикет - лишь одна из "зон", испытывающих на себе влияние социальных факторов, регулирующих ис­пользование языковых средств. На других участках языко­вой системы это влияние имеет более скрытые и сложные формы. Например, оказывается, что социальные факторы не только формируют условия, в которых развивается и функционирует язык, но и входят в качестве компонентов в структуру языковых единиц. На первый взгляд это кажется маловероятным. Но факты свидетельствуют: социальное проникает в ткань языка, а не только служит "антуражем" его употребления.

2.7. Социальные ограничения в семантике и в сочетаемости языковых единиц

В лингвистических описаниях издавна отмечаются фа­кты социальной маркированности формы языковых еди­ниц: шахтеры говорят добыча угля, моряки — компас, мили-

⁶' 163

Глава 2. Проблемы социолингвистики

2.7. Социальные ограничения в семантике...

 

ционеры и следователи — осужденный за кражу и возбужден­ное дело и т. п. Сравнительно недавно социолингвисты об­ратили внимание на то, что социальные различия между людьми проявляются не только "поверхностно" — напри­мер, в том, как они произносят одни и те же слова, но и бо­лее глубоко. Например, эти различия могут быть "встрое­ны" в значение языковой единицы или в правила ее соче­таемости с другими единицами. Тем самым речь может ид­ти не только о том, что социальные факторы обусловли­вают функционирование и развитие языка, но и о том, что они являются компонентами содержатель­ной структуры языкового знака.

2.7.1. Социальные компоненты в семантике слова

В каждом языке имеется лексика, обозначающая раз­личные отношения между людьми — межличностные и ин­ституциональные (т. е. реализующиеся в некоей иерархиче­ской социальной структуре — семье, производственной группе, спортивной команде, воинском подразделении и т. п.), а также отношения между личностью и обществом. Лексические значения таких слов содержат в себе указания на характер подобных отношений, которые в самом грубом виде можно разделить на отношения подчинения (или зави­симости) и отношения равенства.

Рассмотрим это явление на двух группах примеров -предикатах, обозначающих асимметричные отноше­ния, или отношения подчинения (зависимости):

(1) арестовать, аудиенция, благоволить, велеть, верхо­водить, взыскание, властвовать, власть, вменить, возгла­вить, воспретить, выговор, выселить, выслать, гневаться, го­ловомойка, даровать, диктат, диктатура, жучить, зака­тать (под арест), зыкнуть, изгнать, инспектировать, кара, карать, кассация, кассировать, командировать, командовать, коноводить, консультировать, контролировать, конфиско­вать, мирволить, надзирать, надлежать, назначить, нахло­бучка, нотация, обязать, окрик, опека, опекать, отозвать (посла), отстранить (от работы), подчинить, позволить, по­кровительство, покровительствовать, помилование, помило­вать, разрешить, распекать, ревизовать, руководить, сме­стить, сослать, тиранить, экзаменовать и др. Эти слова обозначают ситуации, в которых социальная роль первого

164

участника (семантического субъекта, или агенса) "выше" социальной роли второго участника (адресата или контр­агента). Если мы обозначим социальную роль символом Р, то отношения, описываемые этими предикатами, можно схематически обозначить как Р(Х) > P(Y);

(2) апеллировать, апелляция, вымолить, выплакать (себе прощение), выхлопотать, гневить, грубить, дерзить, доклады­вать (в контекстах типа: доложить по начальству), испро­сить, исхлопотать, консультироваться, молить, непочтение, ослушаться, отпроситься, повиновение, повиноваться, подпева­ла, подчиняться, прекословить, пререкаться, рапорт, рапорто­вать, резать (правду в глаза), слушаться, экзаменоваться и др. Социальная роль первого участника ситуации "ниже" соци­альной роли второго; схематически: Р(Х) < P(Y).

Значения слов, называющих асимметричные ролевые отношения, назовем социально ориентированны­ми в отличие от социально не ориентированных значений, присущих словам типа дружить, напарник, однокурсник, со­служивец, сосед, сотрудничать и под. Социально не ориенти­рованные значения не содержат в себе никаких указаний на равенство социальных ролей, которые исполняют участники ситуаций, обозначаемых словами с такими значениями; по­этому дальше они не рассматриваются.

Семантическая структура слов, обозначающих соци­ально ориентированные отношения, содержит не менее двух актантов — субъекта и адресата: кто командует кем, кто вы­сылает кого, кто апеллирует к кому, кто выслуживается пе­ред кем и т. д. Помимо актантов субъекта и адресата в зна­чениях этих слов могут быть и другие смысловые компонен­ты - например, актанты содержания (Командир приказал нам наступать), мотивировки (Петю наказали за неуспевае­мость), начальной точки (Их выселили из квартиры), конеч­ной точки (Декабрист Лунин был выслан на каторгу ) и др.

Некоторые из слов, обозначающих социально ориен­тированные отношения, указывают на определенные соци­альные функции лиц, между которыми эти отношения ус­танавливаются. Так, командир должен командовать, сол­дат должен подчиняться, невзрослый сын обязан слу­шаться родителей ине должен их ослушиваться и т. д. Компонент лексических значений глаголов командовать, подчиняться, слушаться, ослушиваться, указывающий на не­равенство статусов участников соответствующей ситуации,

165

Глава 2. Проблемы социолингвистики

2.7. Социальные ограничения в семантике...

 

здесь вполне очевиден. Он как бы лежит на поверхности. В других случаях такой компонент может быть выявлен толь­ко путем семантического анализа.

Так, глагол благоволить означает не просто 'проявлять расположение к кому-н.' или 'испытывать, проявлять к ко­му-либо доброжелательство, расположение', как истолкова­но это слово в словаре под ред. Д. Н. Ушакова и в малом академическом словаре. В этих толкованиях упущено суще­ственное условие: статус того, кто выказывает благоволение, выше статуса того, кому благоволение адресовано. Если этим условием пренебречь, то, следуя приведенным толко­ваниям, мы должны допустить к употреблению, в частно­сти, фразы типа: *Учитель математики благоволит к своим коллегам (ситуация равных статусов субъекта и адресата) или *Ученик благоволит к директору школы (ситуация, "об­ратная" нормальной: статус объекта благоволения ниже ста­туса адресата).

В ситуации, описываемой глаголом гневаться, субъект мыслится как лицо почитаемое, авторитетное, обладающее в данной социальной иерархии большой властью. Сравните:

И увидев то, царь Иван Васильевич Прогневался гневом, топнул о землю И нахмурил брови черные...

- , М. Ю. Лермонтов

Невозможно употребление глагола гневаться в ситуа­циях с равным и в особенности с "обратным" статусом субъекта и адресата: * Товарищи на меня гневаются; * Лакей разгневался на барина за выговор, который тот ему устроил.

Рассмотрение этих двух явно устаревших глаголов — благоволить и гневаться — может навести на мысль, что со­циальный компонент лексического значения, указывающий на неравенство статусов субъекта и адресата действия (или отношения), характерен лишь для книжных и устаревших слов. Но это не так.

Например, вполне современный и даже разговорный по своей стилистической окраске глагол распекать ~ рас­печь нормально употребляется при обозначении отношений, в которых субъект обладает более высоким статусом, чем адресат. Можно сказать: Мать распекала сына за двойки, но нельзя: * Сын-школьник распекал мать за то, что она поздно

166

пришла с работы или *Подчиненные распекали начальника за грубость.

Глагол принимать — принять в одном из своих значе­ний описывает ситуацию, в которой принимающее лицо обладает более высоким статусом, чем принимаемое: Вчера президент Франции принял посла США и имел с ним продол­жительную беседу; Сегодня мэр не принимает посетителей.

Некорректно употребление этого глагола, если условие об асимметрии социальных статусов нарушено: *Посол Франции принял президента США; *Директор завода не при­нял министра.

Глаголы грубить и дерзить, близкие друг другу по смыслу, обозначают отношения, в которых субъект нахо­дится в более низком статусе, чем адресат. Правда, глагол грубить может предусматривать два типа статусных (или ро­левых) отношений между участниками называемой им ситу­ации: чаще всего статус (роль) субъекта ниже статуса (роли) адресата, но возможно его употребление и в ситуации, ко­гда их статусы (роли) равны. Сравните такие примеры:

Не груби отцу! (обращение к подростку); Мальчик плохо учится, грубит учителям; Мы с тобой друзья, а ты не хочешь говорить со мной

нормально: всё время злишься, грубишь.

Если отношения между участниками ситуации таковы, что статус (роль) субъекта выше статуса (роли) адресата, то употребить этот глагол нельзя: *Отец грубит сыну; * Учитель грубит ученикам.

Заметим, что оборот быть грубым, который кажется полным синонимом глагола грубить, может употребляться при любых статусных (или ролевых) отношениях между субъектом и адресатом этого действия: Мальчик груб с роди­телями и с товарищами; Учитель груб с учениками (со своими коллегами, с директором).

Важным компонентом значения глагола грубить явля­ется то, что это — речевое действие: грубость выражается в словах, в интонации, в сопровождающих речь жестах и т. п.

В отличие от этого содержанием действия, обозначае­мого глаголом дерзить, является не столько словесная гру­бость, сколько непочтительное отношение, которое может

167

Глава 2. Проблемы социолингвистики

Социальные ограничения в семантике.,

 

выражаться и невербально. Сравните такой пример: Хотя молодой офицер говорил тихо и вежливо, все понимали, что он дерзит генералу.

Глагол дерзить в большей степени, чем грубить, ори­ентирован на выражение асимметричных отношений между участниками обозначаемой им ситуации: дерзят обычно младшие по возрасту старшим (часто на это различие накла­дывается и разница в социальном статусе или в социальных ролях). Фразы типа: Коля, почему ты дерзишь учительнице? Мальчик надерзил отцу и даже не извинился, — нормальны, правильны, а фразы типа: ""Учительница постоянно дерзила своим ученикам (статус субъекта выше статуса адресата) или * Мальчик дерзит своим товарищам (статусы субъекта и адре­сата равны) — воспринимаются как аномальные, неправиль­ные. Словосочетание быть дерзким ведет себя точно так же, ср.: * Учитель дерзок с учениками, * Мальчик дерзок с товари­щами.

На этих примерах мы убеждаемся, что в описание се­мантики (в толкование) слов, обозначающих асимметрич­ные отношения между людьми, необходимо включать соци­альный компонент, который указывает неравенство стату­сов (или асимметрию социальных ролей) участников назы­ваемой словом ситуации. Этот социальный компонент со­ставляет пресуппозицию лексического значения пре­дикатов, обозначающих асимметричные отношения между людьми: при употреблении таких предикатов с отрицанием не социальный компонент сохраняется (не подвергается от­рицанию) в отличие от ассерции (утвердительной части ле­ксического значения), с которой и взаимодействует отрица­ние. Например, в предложении: Начальник вовсе и не благо­волит к этой сотруднице — не отрицается тот факт, что ста­тус начальника выше статуса сотрудницы, мы отрицаем лишь наличие особого отношения первого ко второй.

2.7.2. Социальные ограничения в сочетаемости слов

Ограничения в сочетаемости языковых единиц весьма
разнообразны. Они обусловливаются характером лексиче­
ского значения единицы, ее синтаксическими свойствами,
поведением в высказывании, закрепившейся в языковой
традиции избирательностью при соединении с другими еди­
ницами и многими другими факторами. ..»

168

Существуют социальные по своей природе огра­ничения в сочетаемости слов в пределах высказывания, ко­торые отражают определенные особенности ситуации, опи­сываемой таким высказыванием.

Продемонстрируем это на следующих примерах. А. В русском языке имеется класс предикатов — глаго­лов и отглагольных существительных, сочетаний связки быть с прилагательным или существительным, которые обозначают взаимное действие или взаимное отношение участников ситуации: дружить, ссориться, обниматься, со­ответствовать, быть равным, быть другом и т. п.

Обозначив участников ситуации, называемых этими предикатами, с помощью переменных X и Y, а сам преди­кат — с помощью переменной Р (= предикат), мы можем констатировать вполне очевидную закономерность: если X Р (= дружит, ссорится, борется, обнимается, ...) с Y, из этого обязательно следует, что и Y Р (= дружит, ссорится, борется, обнимается, ...) с X, или — что то же самое по смыслу — X и Y Р (= дружат, ссорятся, борются, обнима­ются, ...).

Иначе говоря, из утверждения Коля дружит с Петей следует, что и Петя дружит с Колей и что Коля и Петя дру­жат, и все три высказывания синонимичны друг другу.

Такие предикаты называются симметричными. Классический симметричный предикат — выражение быть равным. Если при обозначении равенства геометри­ческих фигур говорится: Треугольник ABC равен треуголь­нику DEF, то следствия из этого утверждения в виде фраз Треугольник DEF равен треугольнику ABC и Треугольники ABC и DEF равны обязательны, они не имеют и не могут иметь исключений (это противоречило бы элементарной

логике).

Кроме классических симметричных предикатов есть так называемые квазисимметричные предикаты, у которых указанное условие синонимии всех трех конструк­ций (X Р Y= Y Р X = Хи Y Р) выполняется не всегда.

Таков, например, предикат быть похожим. В общем случае он является симметричным: предложение Хи Yпохо­жи (друг на друга) трансформируется как в предложение X похож на Y, так и в предложение Y похож на X. Но в реаль­ном употреблении этого предиката действуют факторы, де­лающие предикат несимметричным. Так, можно сказать:

169

Глава 2. Проблемы социолингвистики

Сын похож на отца, но не говорят * Отец похож на сына, хо­тя вполне правильно Отец и сын (сын и отец) похожи друг на друга.

Дело в том, что при употреблении предиката быть по­хожим применительно к родственникам действует следую­щее правило: первое актантное место предиката должно за­полняться существительным, обозначающим лицо более молодое, нежели то, которое обозначается существитель­ным, заполняющим второе актантное место. Если же име­ются в виду два человека, не связанные друг с другом род­ственными узами, указанное условие необязательно; вполне можно сказать: На этой фотографии мой дед похож на ны­нешнего президента Франции.

Однако в этом случае действуют другие факторы: уста­навливая сходство двух людей, обычно сравнивают данное лицо с человеком, известным в данном обществе, со своего рода эталоном, например: Этот старик похож на Жана Га­бена (но не наоборот: *Жан Габен похож на этого старика).

Если лицо, с которым сравнивают (Y), не обладает свойством "эталонное™", оно должно быть известно и го­ворящему, и слушающему, в то время как лицо, которое сравнивают (X), может быть известно только говорящему. Например:

—Ты знаешь Сидорова (X)? : •

—Нет. А кто это?

—Ну как же! Такой круглолицый, приземистый, в очках,
похож на нашего декана (Y).

"Обратный" порядок переменных при предикате быть похожим в данном случае неестествен: Декан похож на Си­дорова (но при этом Сидоров не известен второму участни­ку диалога).

Соотношение актантных смыслов X и Y предиката быть похожим напоминает соотношение темы и ремы при актуальном членении предложения: Y — тот, на кого похож какой-либо человек, — это данное, известное участникам коммуникативного акта, а X — новое лицо, вводимое в по­ле внимания слушающего.

Интересный случай представляет собой предикат быть другом (друзьями). Казалось бы, он синонимичен глаголу дру­жить, который является одним из примеров классических симметричных предикатов. Но как только мы начинаем осу­ществлять синтаксическую трансформацию в соответствии

Щ

2.7. Социальные ограничения в семантике...

со сформулированным выше условием симметричности, об­наруживается разница в употреблении этих двух предикатов. Эта разница не абсолютна: она проявляется лишь в том слу­чае, если в качестве X и Y выступают названия лиц, нерав­ных по социальному статусу, авторитету, известности в об­ществе, таланту и тому подобным характеристикам.

В употреблении предиката быть другом (друзьями) дей­ствует условие: У (тот, кому X приходится другом) — лицо с большим "социальным весом", чем X (тот, кто является другом Y). Сравните:

Асеев и Маяковский дружили. — Асеев дружил с Маяков­ским. = Маяковский дружил с Асеевым.

Асеев и Маяковский были друзьями. — Асеев был другом Маяковского. Фраза Маяковский был другом Асеева воспри­нимается как не вполне корректная, в ней нарушено сфор­мулированное выше условие разного "социального веса" лиц — участников ситуации, обозначаемой предикатом быть другом.

Б. Вторая группа примеров связана с особой ролью го­ворящего в структуре речевого акта и в структуре высказы­вания. Об этом свидетельствует, в частности, специфика со­четаемости притяжательного местоимения мой с некоторы­ми разрядами существительных.

Так, в сочетании с существительным семья употребле­ние этого местоимения отличается следующей особенно­стью: сочетание моя семья естественно в устах отца или ма­тери и менее естественно в устах "рядового" члена семьи — сына или дочери, в особенности невзрослого (вместо этого они должны сказать наша семья).

Сочетания мой отдел, мой цех естественны в устах на­чальника отдела (цеха) в ситуации, когда он общается с представителями вышестоящих органов (например, отчиты­вается перед директором), и неестественны, когда началь­ник отдела (цеха) выступает перед сотрудниками или рабо­чими, составляющими этот отдел или цех. В этом случае лучше сказать наш отдел (цех). С другой стороны, сочетание мой отдел (цех) неестественно в устах рядового сотрудника отдела (или рабочего цеха) — более нормально: наш отдел, в нашем цехе.

Эта особенность в понимании и употреблении место­имения мой наблюдается в том случае, когда местоимение

 

170

171

Глава 2. Проблемы социолингвистики

F

Глава 3

 

сочетается с существительным, обозначающим иерархи-зованный коллектив, т. е. такую организованную группу людей, отношения между которыми иерархизованы по принципу "глава — подчиненные". Это слова семья, отдел, цех, завод, бригада, взвод, рота, полк, дивизия и под.

При сочетании с названиями неиерархизованных кол­лективов местоимение мой не обнаруживает указанной осо­бенности; ср. выражения типа моя деревня:

Провожать меня вышла чуть ли не вся моя деревня.

Спецификой обладает употребление местоимения мой и при соединении с существительными, обозначающими места постоянного обитания человека: дом, квартира, изба, комната и др. Выражения мой дом, моя квартира, моя изба должны пониматься в том смысле, что говорящий является владельцем, хозяином этого жилого помещения. Эти выра­жения естественны в устах главы семьи и сомнительны в ус­тах невзрослого члена семьи.

Рассмотренные примеры убеждают нас, что социаль­ные факторы глубоко проникают в ткань языка, обусловли­вая правильное понимание и употребление языковых еди­ниц, закономерности их сочетания друг с другом в речи.

НЕЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ СОЦИОЛИНГВИСТИКИ: СОЦИОЛОГИЯ, СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ, ДЕМОГРАФИЯ

Социолингвистика — языковедческая дисциплина, но для ее освоения недостаточно багажа лингвистических зна­ний. Поскольку она рассматривает носителя языка как чле­на общества, необходимо отчетливо понимать, как устроено общество, какое место занимает носитель языка в социаль­ной структуре, какие его свойства как элемента социальной структуры могут отразиться на его языковом репертуаре. Социология накопила богатый опыт интерпретации фактов межличностного взаимодействия, и многое в этом опыте полезно для социолингвиста.

Как уже говорилось, социолингвистика занимается не только исследованием языковых особенностей индивида как представителя всевозможных общественных структур, но также и функционированием языков в обществе. Фак­тическую информацию социолингвист черпает из имею­щейся статистики, в частности из переписей населения. Но переписи обычно не принимают в расчет специфических запросов социолингвистов, поэтому социолингвисты про­водят собственные выборочные опросы населения по инте­ресующим их проблемам. Однако демографическая стати­стика, в первую очередь материалы переписей, остаются незаменимым источником информации для социолингви­ста, изучающего современное состояние и динамику язы­ковых ситуаций.

Социолингвист должен понимать язык социолога и язык демографа. Но если социология для социолингвисти­ки по-настоящему смежная дисциплина и сама может немало почерпнуть из ее достижений, то демография — это дисциплина вспомогательная; собственно говоря, де­мография должна входить в область эрудиции социолингви­ста лишь постольку, поскольку ему необходимо свободно оперировать фактическими данными, собранными демогра­фами-практиками, и верно их интерпретировать.

173

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики...____________

3.1. Носитель языка в социальной структуре

Социальная структура и обусловленные ею принципы взаимоотношений вступающих в коммуникацию индивидов знакомы всем из практики повседневного общения. Для то­го чтобы не нарушать их, носителю языка нет нужды знако­миться с основами социологии. Но социолингвисту при ана­лизе языковых фактов полезно воспользоваться готовыми достижениями социологов, много сделавшими для понима­ния организации и функционирования социальных систем.

Вместе с тем социолог, изучающий закономерности взаимодействия индивидов, не может не прибегать к резуль­татам, полученным социолингвистами, так как взаимодей­ствие (или, как часто говорят социологи, интеракция) в пер­вую очередь происходит путем общения, осуществляющего­ся обычно посредством естественных языков. Иначе говоря, результаты конкретных социолингвистических исследова­ний предназначены, в частности, и для социологов, поэто­му их следует излагать с учетом специфики научной пара­дигмы социологии.

Вот почему в учебнике социолингвистики и необходим данный раздел, сообщающий сведения о "внелингвистиче-ском фундаменте" любого социолингвистического исследо­вания.

3.1.1. Структура общества

Социология стремится дать научное объяснение стру­ктуре общества и тем процессам, которые в нем происходят. "Ни одно определение социологии не является исчерпыва­ющим вследствие характерного для современного состояния данной дисциплины разнообразия концепций и направле­ний" [Аберкромби и др. 1994: 304-305]. Тем не менее из­вестное единство во взгляде на предмет социологии сущест­вует. Эта наука изучает законы эволюции и функциониро­вания общества в целом, а также отдельных его составляю­щих — социальных общностей разного уровня, социальных институтов, организаций. При этом центральной фигурой социологического исследования является человек; все соци­альные феномены исследуются этой наукой под углом зре­ния межличностного взаимодействия. Неслучайно извест­ный американский учебник социологии начинается следую-

174

3.1. Носитель языка в социальной структуре

щими словами: "Социология, попросту говоря, это один из способов изучения людей. Социологи стремятся выяснить <...> всё, что происходит с людьми, когда они взаимодейст­вуют друг с другом" [Смелзер 1994: 14].

Взаимодействие индивидов протекает в рамках опре­деленных социальных общностей, которые социо­логия подразделяет на общности массовые и общности групповые. Массовые общности складываются сти­хийно и представляют собой более или менее аморфные об­разования, механически объединяющие своих членов; их со­став разнороден, а вхождение того или иного человека в та­кую общность во многом случайно, не связано с его важней­шими социальными характеристиками. Примерами таких общностей могут служить сторонники широких массовых движений (антивоенных, в защиту окружающей среды и т. п.), аудитория определенного средства массовой инфор­мации, поклонники фигурного катания или хоккея с мячом, любители цыганского романса или группы "Аквариум" и т. п.

Им противопоставлены групповые общности (или социальные группы), которые имеют собствен­ную историю формирования, во многом обусловливающую их свойства. Таким общностям присуща сравнительная од­нородность (в том смысле, что все входящие в них индиви­ды обладают рядом общих характеристик) и стабильность в пространстве и времени. Главная особенность социальных групп — наличие внутренней структуры, благодаря которой целое представляет собой нечто большее, чем сумма его ча­стей. Разные школы философов и социологов по-разному называют такое свойство социальных систем: органично­стью, холизмом, синергией или просто системностью. Раз­личные социальные группы взаимосвязаны между собой и иерархически организованы в общество.

Групповой или массовый характер общности никак не связан с количеством ее членов: и те и другие могут быть разного размера — от нескольких человек (семья, пассажи­ры купе)¹ до многих миллионов (нация, телеаудитория).

Массовая общность обычно не соотнесена со структу­рой общества в целом, другими массовыми и групповыми общностями. Если массовая общность обладает собствен­ной структурой, то последняя либо определяется внешни-

Группу из двух человек иногда называют диадой, из трех - триадой.

175

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики...___________

ми, случайными по отношению к ней самой обстоятельст­вами, либо соотнесенность индивида с той или иной струк­турной единицей массовой общности носит для него слу­чайный, вероятностный характер. Например, общность, объединяющая тех, кто проживает в гостинице (а в норме она является массовой), имеет два типа структурных еди­ниц. С одной стороны, это члены различных семей (заведо­мо групповых общностей) или же участники какой-либо конференции (общность чаще групповая, чем массовая), члены одной тургруппы (скорее всего, массовая общность) и т. п. Очевидно, что эти общности по своему происхожде­нию никак не связаны с объединяющей их массовой общ­ностью. При этом их можно рассматривать как структурные единицы последней, поскольку они могут обладать специ­фическими интересами именно в связи со своим вхождени­ем в состав данной массовой общности: семья хочет посе­литься в одном номере или в смежных номерах, все члены тургруппы заинтересованы в одновременном ресторанном обслуживании и т. д. С другой стороны, постояльцы, живу­щие на одном этаже, могут рассматриваться как структур­ное подразделение данной массовой общности (их коллек­тивные интересы подразумевают, в частности, исправность оборудования на этом этаже и добросовестную работу гор­ничной), но для каждого индивида соотнесенность его именно с этим подразделением оказывается случайной.

Между массовыми и групповыми общностями нет не-переходимой грани. При заселении коммунальной кварти­ры соседская общность из массовой может быстро перерас­ти в групповую; то же происходит и со многими студенче­скими группами. Такой процесс возможен и для общностей большого размера: движение "зеленых" во многих странах оформляется в сплоченные политические партии, общность болельщиков спортивной команды также может приобрести некоторые свойства социальной группы. Впрочем, при та­кой эволюции (неважно, идет ли речь о студентах или о бо­лельщиках) в групповую общность перерастает лишь неко­торое ядро массовой общности. Обратный процесс невоз­можен: социальная группа может распасться, но трансфор­мация ее в массовую общность выглядит невероятно.

Социология изучает любые общности. Некоторые ее направления имеют дело преимущественно с массовыми общностями; но для социолингвиста специальный интерес

3.1- Носитель языка в социальной структуре

представляют в первую очередь общности группового типа. Именно к ним часто применяют еще один термин — соци­ум. В чем же специфика социума? Наиболее отчетливо и полно она проявляется у достаточно крупных социальных образований такого рода.

Характеристика этноса (а этнос для социолога — груп­повая общность) не обходится без понятия культура. Поня­тие культура входит в предметную область ряда гуманитар­ных дисциплин, и естественно, что точка зрения различных наук на этот предмет несколько разнится в зависимости от того, под каким углом зрения он рассматривается, в каком контексте возникает необходимость обсуждать названное понятие. Тем не менее многообразие существующих опреде­лений культуры может удивить: американские исследователи К. Клакхон и А. Крёбер, например, в книге, названной ими просто "Культура", дали обзор почти 300 различных опреде­лений культуры [Kluckhohn, Kroeber 1952]. Математик может счесть такую ситуацию просто абсурдной, поскольку 300 оп­ределений окружности представить себе довольно трудно; физик может решить, что книга посвящена истории науки, и одни определения приходят на смену другим, последова­тельно уточняя сущность понятия. Для лингвиста эта ситуа­ция более привычна и хорошо знакома: например, такие центральные для языкознания понятия, как слово или пред­ложение, имеют не один десяток определений.

В ситуации параллельного существования множества дефиниций, иногда взаимно противоречивых, иногда до­полняющих (но не уточняющих) друг друга, определять предмет следует по возможности наиболее широко. Вот, на­пример, один из вариантов, давно предложенный класси­ком этнографии Э. Б. Тайлором: "Culture <...> is that complex whole which includes knowledge, belief, art, morals, law, custom, and any other capabilities and habits acquired by man as a member of society". В последнем русском переводе это звучит так: "Культура <...> слагается в своем целом из знания, ве­рований, искусства, нравственности, законов, обычаев и не­которых других способностей и привычек, усвоенных чело­веком как членом общества" [Тайлор 1989: 18]².

² Belief, употребленное в оригинале, заключает в себе не только верования, но и любые убеждения. Кроме того, Тайлор относит к культуре any (т. е. лю­бые) other capabilities and habits, а переводчик - лишь некоторые другие спо­собности и привычки.

 

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики...________

Возможно, лингвисту такое определение покажется несколько обидным, поскольку язык здесь впрямую не на­зван, он всего лишь одна из многих "способностей и при­вычек". Посмотрим, как такое понятие культуры соотно­сится с другими, более мелкими типами социальных общ­ностей — например, такими, как поселенческая общность (множество постоянных жителей какого-либо города или деревни), сообщество хиппи, конфессия, слаженный произ­водственный или учебный коллектив, семья. Представители этих общностей располагают массой специфических спо­собностей и привычек, которые они обрели именно как члены соответствующих сообществ. Вряд ли можно гово­рить об искусстве отдельной студенческой группы, нравст­венности отдельного города или законах, свойственных од­ной конкретной семье. Но своя специфика у таких групп может возникнуть и в этих культурных сферах, причем с возрастанием солидарности, сплоченности соответствую­щей общности она повышается. Иными словами, чем бли­же общность к идеальному виду группы, чем дальше она ушла от общности массовой, с тем большим основанием мы можем говорить о наличии у нее собственного комплекса представлений об устройстве мира и общества и связанных с ним норм и моделей поведения (в том числе и языково­го). В известном смысле каждый социум располагает своей собственной культурой.

Вернемся к классификации социальных групп. Одни социологи предпочитают подразделять их на малые и большие, другие — на первичны еивторичные; ка­ждый автор склонен пользоваться либо одной из этих дихо­томий, либо другой. В первом из этих противопоставлений различие строится на наличии / отсутствии регулярных не­посредственных контактов между членами группы, во вто­ром — на присутствии устойчивых неформальных межлич­ностных отношений в первичной группе и отсутствии их во вторичной. Сам термин первичная группа первоначально был введен для обозначения семьи как первого коллектива, чле­ном которого становится человек; позднее его стали ис­пользовать для любых групп, в которых важным группооб-разующим признаком являются эмоциональные связи.

По способу организации группы делятся на н е ф о р -мальныеиформальные; первые возникают "сами со­бой", вторые образуются волевым решением "сверху". Фор-

178

3.1. Носитель языка в социальной структуре

мальные группы в большинстве случаев создаются для вы­полнения определенной совместной деятельности, специ­фической именно для данной группы; в таком случае груп­па называется целевой, или инструментальной. Целевая группа может быть и неформальной: дворовая фут­больная команда, в отличие от официального спортивного клуба, обычно складывается сама собой. С другой стороны, формальная группа может не иметь целевого характера, а создаваться по причине чисто административных удобств; впрочем, в этом случае она всегда является структурным подразделением целевой группы более высокого уровня. Примерами могут служить студенческие группы в рамках отделения или факультета, готовящего по одной специаль­ности, подразделения однотипного назначения в составе воинской части, дневная и ночная смены на производстве и т. п. Разумеется, каждый факультет, воинская часть, завод или универмаг являются целевыми формальными группами.

Признание общности малой группой зависит всего лишь от наличия у ее членов непосредственных контактов, поэтому среди малых групп есть целевые и нецелевые, фор­мальные и неформальные. Но эволюция даже высоко фор­мальной (в смысле происхождения) целевой малой группы может привести к тому, что взаимоотношения всех ее чле­нов фактически начинают основываться на неформальных эмоциональных связях; в этом случае она по всем своим ха­рактеристикам рискует оказаться неотличимой от группы, возникшей как первичная.

Эволюция формальной группы может привести к поя­влению ее "двойника", возникающего на том же "человече­ском субстрате", но живущего по иным законам. Яркий пример такого раздвоения являют классы в начальной шко­ле, когда в возрасте 9—11 лет коллектив постепенно освобо­ждается от авторитарного воздействия учителя. Формальная группа с его административным участием продолжает суще­ствовать, но параллельно с ней на основе неформальных межличностных отношений возникает другая группа со сво­ими жесткими стереотипами, которые часто не соответству­ют ожиданиям педагогов и родителей. Учитель не является членом этой группы-двойника, но считать ее неформальной нет оснований, поскольку рядовые члены группы — школь­ники — вынуждены состоять в ней независимо от своего же­лания.

179

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики...___________

Как видим, социологи достаточно детально классифи­цируют группы, но пока речь шла о каждой группе как об отдельном элементе социальной структуры. В действитель­ности в обществе почти неисчислимые малые и большие группы комбинируются в сложным образом переплетенные иерархические структуры. Если некто является дипломатом или военнослужащим, мы понимаем, что он состоит членом каких-то формальных целевых групп, среди которых выс­шими иерархическими единицами являются Министерство иностранных дел и Министерство обороны, объединяющие всех дипломатов и всех военных. (С точки зрения со­циолога это формальные вторичные большие группы.)

Объединенные общими чертами группы могут соотно­ситься не только иерархически. Когда мы квалифицируем кого-либо как студента, охотника-любителя, столяра или панка, мы подразумеваем, что соответствующее качество человек приобретает своим вхождением в какую-то малую группу студентов, охотников-любителей и т. п., но при этом не имеется в виду, что все студенты или охотники-любите­ли образуют особые социальные общности, групповые или массовые. Такие социальные сообщества иногда называют ассоциациями.

Выше мы говорили о том, что отличительной чертой любой группы являются специфические, присущие только ей особенности поведенческих норм, связанные со свойст­венными этой группе представлениями об устройстве обще­ства. Но между взаимосвязанными группами поддерживает­ся вертикальная и горизонтальная межгрупповая коммуни­кация, от степени интенсивности которой зависит культур­ное единообразие соответствующих групп. В большинстве случаев культурные особенности малых групп являются лишь разновидностями культурных комплексов иерархиче­ски вышестоящих больших вторичных групп. В этом случае говорят о субкультуре как разновидности культуры большинства. Субкультура обычно не находится в конфли­кте с господствующей культурой, "однако во многих случа­ях большинство общества относится к субкультуре с неодо­брением или недоверием. Эта проблема может возникнуть даже по отношению к уважаемым субкультурам врачей или военных" [Смелзер 1994: 62]. Группа или ассоциация групп может противопоставлять себя обществу в целом, отталки­ваясь от его культурных норм и ценностей и создавая

180

3.1. Носитель языка в социальной структуре

контркультуру. Черты контркультуры присущи ради­кальным молодежным группам, преступному сообществу, некоторым религиозным объединениям.

3.1.2. Индивид в обществе

Мы видели, что количественно и качественно группы весьма различны. "Группы могут отличаться по размеру: от двух любовников, страстно сжимающих друг друга в объя­тиях, до миллионов мужчин и женщин, мобилизованных на войну. <...> Они могут состоять в тесном и постоянном контакте <...> или могут быть рассеяны по свету, как пред­ставители министерства иностранных дел. По составу груп­пы различаются по нескольким линиям. <...> Сходство по возрасту, полу, этнической принадлежности или любой об­щий интерес участников составляют основу для объедине­ния" [Шибутани 1969: 48—49]. В любом случае люди объе­диняются в группы для осуществления каких-то совместных задач (пусть и сугубо неформальных, типа проведения досу­га), при решении которых происходит — в широком смыс­ле — разделение труда и гибкая координация действий чле­нов группы. Сами они осознают свою сопричастность к группе, идентифицируют себя с ней. Принадлежность к группе очевидна не только "изнутри", но и "снаружи", с точки зрения посторонних.

Входя в различные группы, каждый индивид имеет не­сколько социальных позиций в обществе. Например, сту­дент (что само по себе есть некоторая социальная позиция) может быть активистом молодежной партии, чемпионом института по шахматам, гитаристом в группе; дома он явля­ется сыном и братом, а в свободное время подрабатывает репетитором и т. д. Каждая из этих позиций связана с оп­ределенными правами и обязанностями и называется ста­тусом.

Большинства присущих ему статусов человек добивает­ся сам; такие статусы называются приобретенными. Статус студента приобретается путем успешной сдачи экза­менов, статус чемпиона — путем победы в соревновании, статус мужа — путем вступления в брак. Другие статусы, та­кие, как пол, этническая или расовая принадлежность, мы получаем при рождении; они называются приписанны­ми статусами. Некоторые приписанные статусы мы

181

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики...__________

получаем и позже (статус старшего брата — при рождении в семье еще одного ребенка, статус совершеннолетнего — по достижении определенного возраста). Суть приписанных статусов заключается в том, что они достаются человеку ав­томатически, помимо его воли и желания и, будучи получен­ными, как правило, сопровождают его на протяжении всей жизни. Если возможна утрата приписанного статуса, то это происходит по определенным правилам и также помимо во­ли индивида (таков, например, статус военнообязанного).

Некоторые статусы совмещают в себе свойства приоб­ретенных и приписанных: человек вкладывает значительные усилия в подготовку и защиту диссертации, но полученная в результате ученая степень остается на всю жизнь. Другой пример — статус преступника, который приписывается по решению суда, но приобретается противоправным поведе­нием. Юридически в нашей стране этот статус утрачивается со снятием судимости, но в глазах общества человек все равно может остаться преступником.

Некоторые статусы ситуативны, имеют кратковре­менный характер: пассажир трамвая, покупатель в булоч­ной, человек, выступающий на профсоюзном собрании или научной конференции. Значимость большинства таких ста­тусов подкрепляется их периодической возобновляемостью. (Подчеркнем, что статус обезличенного покупателя прин­ципиально отличается от статуса постоянного покупателя', последний возникает в совершенно иной системе социаль­ных взаимоотношений.)

Ясно, что все приобретенные статусы индивид получа­ет в рамках какой-либо социальной группы. Может пока­заться, что часть приписанных статусов (например, поло­вые, возрастные, расовые) никак не зависит от общества, но это не так. Социальный смысл этих биологически пред­определенных статусов различен в разных обществах, расо­вые статусы зависят от наличия скрытой или явной расовой дискриминации, а в однородных в расовом отношении об­ществах просто не существуют. Ситуативные статусы обыч­но характеризуют позицию индивидов в массовых общно­стях. Напомним, что массовый характер общности не свя­зан с ее размером и пара "продавец—покупатель" является примером массовой общности; при этом статус покупателя существует только в рамках таких небольших массовых общностей (они могут содержать и более двух членов — при

182

3.1. Носитель языка в социальной структуре

наличии очереди), а статус продавца присущ его обладате­лю и как члену формальной целевой группы, какою являет­ся магазин.

Социальные статусы определяют взаимоотношения индивида с другими членами общества, его относительно постоянное или временное положение в социальных иерар­хиях разного типа.

Всякий статус подразумевает права, обязанности и со­ответствующее ему нормативное поведение. Статус студен­та подразумевает посещение занятий, сдачу экзаменов, про­хождение практики, право пользования библиотекой своего вуза и многое другое. Статус преподавателя — компетенцию в соответствующей дисциплине, определенные педагогиче­ские навыки, исследовательскую деятельность, посещение заседаний кафедры и т. п. Такой комплекс стандартных об­щепринятых ожиданий называется социальной ро­лью. Одному статусу может соответствовать несколько ро­лей; в самом деле, ожидания в отношении вузовского пре­подавателя со стороны студентов, коллег, заведующего ка­федрой, администрации и технических работников вуза за­метно различаются. Комплекс ролей, привязанных к одно­му статусу, называется ролевым набором.

Многие роли, характерные для данного общества, имеют специальные обозначения в языке: отец, жена, сын, одноклассник, сосед, учитель, покупатель, пациент, пасса­жир, клиент, председатель собрания и т. п. Все взрослые чле­ны общества более или менее хорошо знают, чего ожидать от поведения человека при исполнении им каждой из по­добных ролей, так что даже простое произнесение имени роли обычно вызывает в сознании говорящего и слушающе­го представление о комплексе свойственных этой роли прав и обязанностей.

Статусы можно подразделить на формальные и нефор­мальные, но ролевой набор, связанный с формальным ста­тусом, наряду с формальным компонентом (который часто имеет официальное описание в должностных инструкциях и законах) может содержать и компонент неформальный: на­чальник среднего звена может "покрывать" своих подчи­ненных перед вышестоящей администрацией, учитель на "городской" контрольной может подсказать ученику — та­кое поведение если и не ожидается впрямую, то, по край­ней мере, и не удивляет.

183

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики..._____

В общем случае ролевые ожидания не зависят от кон­кретного человека, а формируются вместе с тем типом со­циальной системы, в рамках которой эта роль существует; однако это верно лишь при наиболее абстрактном рассмот­рении статусов и связанных с ними ролей. Реальный инди­вид, получив определенный статус, начинает осваивать со­ответствующие роли. Социологи называют этот процесс интернализацией роли (от лат. internus 'внутренний').

Несмотря на то что совокупность ожиданий, присущая той или иной роли, состоит из набора констант, предписы­вающих индивиду определенное поведение, интернализа-ция ролей каждым человеком происходит через призму его личного опыта и под влиянием той микро- и макросреды, к которой он принадлежит. Поэтому и исполнение ролей, как обусловленных постоянными и долговременными соци­альными характеристиками индивида, так и проигрываемы­ми в той или иной стандартной ситуации, варьирует от лич­ности к личности, от одной социальной группы к другой. Важно, однако, что эта вариативность находится в опреде­ленных пределах — пока она не противоречит ожиданиям, присущим данной роли, пока не нарушает некоторых соци­альных норм.

Представления о типичном исполнении той или иной социальной роли складываются в стереотипы; они состав­ляют неотъемлемую часть ролевого поведения. Стереотипы формируются на основе опыта, частой повторяемости роле­вых признаков, характеризующих поведение, манеру гово­рить, двигаться, одеваться и т. п.

Обучение ролевому поведению проходит в рамках не­коей социальной системы, через налагаемые этой системой формальные и неформальные санкции; эти санкции могут быть положительными (поощрения) и отрицательными (на­казания). Тем самым социальная система навязывает носи­телю нового статуса принятые в ней нормативные понима­ния его нового ролевого набора. Однако человек обладает известной свободой переработки стандартных ролей "под себя", в соответствии с собственным толкованием типового поведения, соответствующего вновь приобретенному им статусу. Конформисты принимают роль в готовом виде. Другие, напротив, принимая роль, настойчиво навязывают свое собственное ее видение партнерам по социальному взаимодействию и нередко преуспевают в модификации ро-

184

3.1. Носитель языка в социальной структуре

ли. Если при этом переработка роли становится чересчур кардинальной, ее носитель подвергается в обществе непо­ниманию и осуждению. Вот как, например, описывает М. П. Арцыбашев в романе "Санин" положение своего ге­роя в глазах окружающих, в том числе его собственной ма­тери: "[интеллигентные люди] распадались на группы соот­ветственно получаемому образованию. Убеждения их всегда отвечали не их личным качествам, а их положению: всякий студент был революционер, всякий чиновник буржуазен, всякий артист свободомыслящ, всякий офицер с преувели­ченным понятием о внешнем благородстве, и когда вдруг студент оказывался консерватором, или офицер анархи­стом, то это уже казалось странным, а иногда и неприят­ным. Санин по своему происхождению и образованию дол­жен был быть совсем не тем, чем был, и как <...> и все, кто с ним сталкивался, так и Марья Ивановна смотрела на не­го с неприятным ощущением обманутого ожидания"³.

Рассматриваемый комплекс ожиданий не случайно по­лучил наименование роли. Мы играем социальные роли с той же степенью свободы, как это допустимо в театре. Ав­тор пьесы наделяет своих персонажей определенными хара­ктерами, режиссер пытается вложить в сценическую реали­зацию каждой роли собственные ожидания, актер исполня­ет режиссерские указания не без оглядки на собственное понимание персонажа, при этом ролевые ожидания зрителя не всегда оказываются удовлетворенными. Таким образом, в социальной роли можно выделить типизированный, нор­мативный компонент (как в тексте пьесы) и индивидуаль­ный, идиосинкратический, присущий данной роли только в связке с ее конкретным носителем.

Как мы уже говорили, каждый индивид располагает Достаточно большим набором постоянных статусов, кото­рые он приобретает в силу своей соотнесенности с различ­ными социальными группами. Сами эти группы часто явля­ются элементами иерархически организованных социаль­ных систем, и место группы в таких иерархиях определяет ее статус. Показателем положения статуса в конкретной иерархии служит его престиж. Престижность статуса кон-

³ Показательно, что хотя все четыре типичных статуса, упомянутых Арцыба-шевым, и сейчас вполне ярко выражены, за неполные 100 лет (роман за­вершен в 1902 г.) стандартные ролевые ожидания по отношению к ним за­метно изменились.

185

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики...

кретного человека складывается из его статуса в группе и статуса самой группы: студенты и профессора разных вузов, занимающие одинаковые должности, или военнослужащие разных частей различаются по престижу. Статус — понятие гораздо более объективное, чем сопровождающий его пре­стиж. Оценка престижности одного и того же статуса пред­ставителями разных социальных групп может значительно различаться.

Следует иметь в виду, что при конкретном взаимодей­ствии индивидов среди их многочисленных статусов суще­ственными оказываются далеко не все. Ясно, что при обще­нии внутри малой группы ведущими оказываются статусы, присущие индивидам в ее пределах, при этом обязательно принимаются во внимание и неформальные статусы (типа душа общества, неформальный лидер, козел отпущения). При интеракции членов различных малых групп, организован­ных в большую, значимым становится статус соответствую­щих малых групп. Участники взаимодействия в рамках мас­совой общности ориентируются на внешние проявления статуса друг друга. Некоторые из них очевидны (например, пол и возраст), другие могут лишь казаться таковыми (как выясняется, обмануть может даже наличие милицейской формы). При взаимодействии с незнакомым или малозна­комым человеком индивид невольно (а иногда осознанно) выбирает из своего статусного набора какой-то основной и в соответствии с ним автоматически модифицирует свое ро­левое поведение. Это наглядно видно при сравнении испол­нения одних и тех же ситуативных ролей (пациента, поку­пателя и др.) людьми, имеющими разный социальный ста­тус, — скажем, столяром, преподавателем математики, сту­дентом, домохозяйкой: хотя та или иная ситуация (напри­мер, купля-продажа) предъявляет к ее участникам опреде­ленные требования, ролевое поведение каждого из участни­ков бывает обусловлено их постоянными или долговремен­ными характеристиками, их профессиональным и служеб­ным статусом, уровнем общей культуры и т. п.

В таком взаимодействии ведущую роль начинает иг­рать основной социальный статус — то положе­ние, которое человек занимает в обществе в целом. Основ­ной статус складывается из комплекса групповых статусов индивида, преломленного через призму восприятия его дру­гими членами общества.

186

3.1. Носитель языка в социальной структуре

Значение основных статусов взаимодействующих ин­дивидов ярко проявляется, когда они исполняют ситуатив­ные роли — например, случайных собеседников. В этом слу­чае каждый строит свое ролевое поведение, подбирая актуа­лизируемый статус не только для себя, но и для своего ком­муниканта (при этом часто оказывается не на что опереться, кроме внешних проявлений статусов своего собеседника); но даже объективно правильное определение статуса друго­го лица может приводить к так называемому ролевому кон­фликту*, поскольку престиж статуса — понятие относитель­ное. Приведем диалог Злеца (хиппи) и Незнакомца («в пид­жаке, в белой рубашке, в галстуке и с "Известиями" в ру­ках») из пьесы Б. Б. Гребенщикова "В объятиях джинсни":

Незнакомец. Злец. Незнакомец. Злец. Незнакомец. Злец. Незнакомец. Злец. Незнакомец. Злец.

Вы разрешите здесь присесть?

А у тебя капуста есть?

Что-что? не понимаю вас.

Там турмалайский прибыл бас.

Не понимаю вас никак.

Не знать фирмы, какой чудак!

Откуда взялся ты такой?

С работы я иду домой.

С работы? Что? Вот это срам!

Скажи мне, что ты делал там?

Я там работал.

Ты там что?!

Здесь представители разных культур, обладая ситуа­тивными статусами случайных собеседников, демонстриру­ют различное ролевое поведение (один обращается на "ты", другой на "вы"). Судя по внешнему виду идущего с работы Незнакомца (пиджак, белая рубашка с галстуком), его ос­новной статус рядовым членом общества должен оценивать­ся высоко, но Злец, в полном соответствии с ценностями хиппи (работать не следует), выказывает презрение по отно­шению к статусу Незнакомца (ходить на работу — срам), а также симулирует непонимание сути его ролевого поведе­ния как служащего ("что ты делал там?") и искреннее уди-

⁴ О ролевом конфликте говорят в трех случаях: 1. Индивид понимает свою роль одним способом, а носитель связанной с ним роли — по-другому;

2. Носители ролей А и Б имеют разные ожидания относительно роли В;

3. В конфликт вступают две плохо совместимые роли одного индивида (на­
пример, начальник не любит исполнять роль просителя).

187

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики...__________

вление по поводу того, что Незнакомец соответствовал стандартным ролевым ожиданиям и на работе работал.

Жизнь человека как члена общества начинается с ос­воения ролевого поведения в первичной группе, семье, в которой он родился и воспитывается; отсюда начинается его социализация— процесс последовательного вхож­дения индивида во всё новые для него группы и усвоения, интернализации всё новых ролей. В теоретическом осмыс­лении этого процесса важным является понятие референт-ности — зависимости оценок субъекта от собственного по­нимания поведенческих норм других лиц и социумов. Ре­ферентная группа (референтная личность)— это такой реальный или воображаемый социум (личность), на нормы и ценности которого ориентируется субъект. Если воз­можна социальная мобильность и индивид не принадлежит к своей референтной группе, то он стремится стать ее членом; в пределах своей группы человек часто выбирает референтную личность, поведение которой он принимает за образец. (Ино­гда говорят об отрицательной референтности — когда человек строит собственное поведение, отталкиваясь от стандартного поведения отрицательно оцениваемого объекта.)

Степень причастности индивида к отдельным социу­мам сильно варьирует: в одном он может иметь высокий статус и быть референтной личностью для остальных членов этого социума, в другом — занимать маргинальное положе­ние, в третьем социуме достаточно высокий статус челове­ка нередко совмещается с его же отрицательной референт-ностью в силу того, что в глазах членов этой группы его ро­левое поведение не соответствует статусу.

Ввиду различия в ценностных установках социумов, к которым принадлежит индивид, его положительная и отрица­тельная референтность в этих социумах может быть следстви­ем даже одних и тех же поведенческих актов: ср., например, отношение к ученому, делавшему партийную карьеру, со сто­роны товарищей по партии и со стороны коллег по науке.

Степень владения индивидом социально одобренными (в пределах соответствующих социумов) культурными нор­мами⁵ тех социумов, членом которых он является, иногда

⁵ Под понятием норма скрываются две различные сущности: прескриптивная (предписывающая) норма как эталон (ср.: литературная норма) и дескрип­тивная (описывающая некое состояние) норма как средняя величина (ср.: норма осадков).

188

J.I. iiUVMIHW.v----------------------

существенно варьирует. В социальной группе человек может занимать различное положение: быть в ядерной ее части, активно участвовать в ее деятельности или же, наоборот, находиться на периферии социума. Последнее часто являет­ся результатом прямо противоположных интенций лично­сти, в зависимости от ее референтных установок: индивид может лишь включаться в жизнь данного социума и только овладевать его нормами и стереотипами, а может, наоборот, стремиться порвать с данной социальной группой и наме­ренно избавляться от свойственной ее членам специфики (интенсивность таких процессов зависит от степени откры­тости группы). Кроме того, любая из культур, присущих че­ловеку в связи с его членством в разных группах, испыты­вает влияние других составляющих того идиокультурного комплекса, которым он обладает. Такое взаимодействие культур в пределах личности происходит помимо воли ин­дивида и обычно им не осознается.

Точно так же неосознанно может осуществляться и н -культурация в новые социумы, интернализация новых ролей и уход от старых. Вообще говоря, участники внутри-групповых взаимодействий часто не отдают себе отчета в их социальной сути, так же, как не осознают наличия поведен­ческих норм и стереотипов. Осознание приходит при нару­шении нормы или непонимании ее посторонним. Чем бо­лее стабильны внутригрупповые нормы, тем меньше они осознаются членами группы. То, что всегда осознается очень отчетливо, — это членство, принадлежность к группе. Психологическое соотнесение себя с социальной группой, с членами которой индивид разделяет определенные нормы, ценности, групповые установки, социологи называют иден­тичностью (англ. identity).

Человек одновременно идентифицирует себя с различ­ного рода общностями: биологическими (от расовых до кровнородственных), территориальными (с присущими им иерархиями), конфессиональными, языковыми, социальны­ми (классовыми, сословными, кастовыми и т. п.), культур­ными. Возникает иерархия идентификаций. Идентифика­ция индивида с определенным социумом может быть как положительной, так и отрицательной ("я не отношу себя к

6 Ряд исследователей считает, что термин identity подразумевает некую ста­тичность, и предпочитают ему термин identification, точнее раскрывающий динамичность самого явления.

189

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики...___________

таким-то"). Каждый индивид, сознательно или бессозна­тельно, при соотнесении себя с определенными общностя­ми выделяет наиболее важные для него актуальные иденти­фикации, причем актуализированность может сильно ме­няться. В рамках общности одного типа индивид делит мир на "наших" и "ненаших"; во многих случаях только "наши" признаются "настоящими". Неслучайно многие этнонимы этимологизируются как 'настоящий человек', а российские хиппи зовут себя пипл.

О первостепенной важности языка в идентификации
индивида с различными социальными группами хорошо
сказал Э. Сепир: «Чрезвычайная важность мельчайших язы­
ковых различий для символизации таких психологически
реальных групп, противопоставленных политически и со­
циологически официальным группам, инстинктивно чувст­
вуется большинством людей. "Он говорит как мы" равно­
значно утверждению "Он один из наших"» [Сепир 1993:
232]. I

3.1.3. Социальное неравенство

Несмотря на очевидную значимость проблемы соци­ального неравенства, ее общепризнанного теоретического осмысления пока не существует.

У нас в стране она долго решалась в рамках марксист­ского подхода, с его центральным понятием класса. Об­щепризнанным было ленинское определение классов: "...Большие группы⁷ людей, различающиеся по их месту в исторически определенной системе общественного произ­водства, по их отношению (большей частью закрепленному и оформленному в законах) к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, а следовательно, по способам получения и размерам той доли общественно­го богатства, которой они располагают. Классы — это такие группы людей, из которых одна может себе присваивать труд другой благодаря различию их места в определенном укладе общественного хозяйства" (Ленин, ПСС. Т. 39: 15). В марксистской концепции главным фактором в определе­нии классовой принадлежности является отношение к сред-

⁷ Большие группы здесь следует понимать не в рассмотренном выше термино­логическом, а в обиходном смысле.

190

3.1. Носитель языка в социальной структуре

ствам производства; основными классами современного им общества классики марксизма считали буржуазию и проле­тариат. После социалистической революции предполагалось стирание классовых различий и стойкое последовательное движение к социальной однородности общества.

Классы в марксистском понимании этого термина в известном смысле действительно исчезли, но то явление, ради объяснения которого было выдвинуто само понятие класса, — социальное неравенство — продолжает существо­вать. Показательно, что классик социологии М. Вебер, от­талкиваясь не от общефилософских построений, а от анали­за реального состояния неравенства в современном ему за­падноевропейском обществе, еще в начале XX в. выявил су­ществование среднего класса. Так же, как Маркс (и предше­ственники Маркса), важнейшим показателем классовой принадлежности Вебер считал имущественное неравенство. Но наряду с этим он придавал большое значение неравен­ству социальных статусов; при этом в группы с высоким статусом могут входить не самые богатые люди, а облада­тель богатства может иметь в глазах общества низкий пре­стиж (как, вероятно, в современном российском обществе обстоит дело с преступными авторитетами). Третий тип не­равенства, отражающийся, по Веберу, на классовой струк­туре, — это неравенство во властных полномочиях. Реаль­ные возможности для проведения определенной политики индивидом или социальной группой связаны с уровнем их богатства и престижа, но далеко не всегда ими определяют­ся. Сейчас широко распространены представления о номен­клатуре как о правящем классе позднего советского обще­ства: главным фактором классообразования служили не собственность и не престиж, а именно доступ к власти.

Многие социологи XX в. не пользуются термином "классовое расслоение", а более осторожно говорят о соци­альной стратификации. Число выделяемых социальных страт различно, различаются и основания их выделения, но они всегда противопоставлены по уровню доступа к об­щественным благам, властным возможностям и престижу. Некоторые по традиции называют такие страты классами, но вполне очевидно, что с антагонистическими классами марксизма они имеют мало общего.

У. Л. Уорнер в 1930—1940-х годах, изучая социальную стратификацию в небольших американских городах, в каче-

191

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики...___________

стве основного критерия отнесения индивидов к определен­ным классам выдвинул их репутацию в обществе, то, на­сколько высоко или низко оценивается статус данного че­ловека другими членами общества. В результате Уорнер вы­делил три класса: высший, средний и низший, каждый из которых подразделяется на высший и низший слои. Оказа­лось, что служащие по признаку их общественной репута­ции распределены по всем шести слоям, а наемные рабочие попали в оба слоя среднего и низшего класса. При этом ос­нову высшего слоя среднего класса составляли высокообра­зованные лица, занятые интеллектуальным трудом, и биз­несмены с высоким доходом (врачи, юристы); типичными представителями низшего слоя среднего класса оказались секретари, банковские кассиры, канцелярские служащие, мелкие собственники. Интересно, что современные россий­ские социологи считают, что исследование Уорнера "не ут­ратило своего значения для социологического знания и по сей день, особенно для анализа социальных реалий совре­менной России" [Социология 1996: 210].

Теоретические представления современных социологов о социальной стратификации и природе ее возникновения могут довольно сильно различаться, но на практике крите­риями отнесения к конкретной социальной страте в различ­ных комбинациях выступают уровень доходов, уровень обра­зования, стандарты потребления, профессиональная квали­фикация, объем властных полномочий. При различных под­ходах в современных индустриальных государствах около 2/3 населения относят к среднему классу. У нас в стране проб­лема существования среднего класса стала очень популяр­ной, но с научной точки зрения она мало исследована.

3.1.4. Языковая специфика социологических понятий

и 3.1.4.1. Языковой компонент культуры социума

Выше мы не случайно указывали на культурную спе­цифику отдельных социумов. Культурные особенности со­циума манифестируются в языке независимо от того, о со­циуме какого ранга идет речь.

Лексикон языка инвентаризует материальную и духов­ную культуру соответствующего общества, именно в словар­ном составе культурное различие проявляется наиболее

192

Й

3.1. Носитель языка в социальной структуре

рельефно. "Громадное большинство слов-понятий любого языка несоизмеримо со словами-понятиями всякого друго­го языка. Безусловное исключение составляют только тер­мины" [Щерба 1974: 299]. Степень лексического расхожде­ния языков определяется степенью расхождения культур со­ответствующих социумов. "Поскольку большинство литера­турных языков Европы возникли под влиянием латинского, а в дальнейшем все время влияли друг на друга; постольку в основе большинства европейских литературных языков лежит более или менее одна и та же система понятий. По­тому-то перевод с одного европейского языка на другой го­раздо легче, чем, например, с китайского или с санскрит­ского на любой европейский" [Там же: 298-299]. Взаимо­влияние языков, о котором говорит Щерба, есть лишь след­ствие взаимовлияния культур. Роль латыни в формировании новых литературных языков Западной Европы — следствие доминирования этого языка в западном христианском мире. Существуют хрестоматийные примеры, отражающие языковую относительность: у народов Севера многочислен­ны названия разновидностей снега, у таежных охотников есть особые названия для одного и того же животного в за­висимости от его возраста и пола, от времени охоты на не­го и т. п. Словарная детализация в данном случае не связа­на непосредственно с природной средой: эта детализация существует лишь постольку, поскольку соответствующие факты действительности имеют значимость для социальной жизни соответствующей группы людей.

193

Отдельная лексическая единица появляется в языке (или в какой-то его социальной разновидности) лишь тог­да, когда в соответствующем социуме рождается необходи­мость именования нового для культуры понятия. Речь идет не только о заимствовании некоей реалии: сами по себе предмет, явление и тому подобное могут иметь место, но не иметь социальной значимости, и тогда в обществе от­сутствует потребность в их номинации. Если для народа основным родом занятий является охота, то ле­ксикон его неизбежно детализирован в этой области. Для русских в целом это неверно, но есть социальная общность, в которой соответствующая терминология разработана не менее детально, чем у любого сибирского народа. У охотни­ков волк до года называется прибылым, годовалый — переяр­ком, старше он становится матерым. В лексике отражаются

~ 1611

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики...

не только особенности анатомического строения объектов охоты и охотничьих собак в целом, но даже и отдельных по­род, ср.: гачи 'задние части ляжек борзой собаки', вощёк 'оконечность носа борзой или гончей'; гон, правило, прут, перо — это хвосты собак разных пород, труба 'хвост лиси­цы', полено 'хвост волка', пых 'хвост зайца' и т. д.

Большинством говорящих из всей этой лексики используется разве что слово матерый, и дело не в том, что мы не сталкиваемся регулярно с лисами, волками и зайца­ми. Сотрудник зоопарка видит их регулярно, по-своему де­тализирует понятия из предметной области животного ми­ра, но, поскольку псовой охотой он не занимается, ему не приходится следить за трубой или поленом убегающего жи­вотного.

Рядовому русскому часто приходится видеть работу строителей, но вне профессиональной среды термины типа опалубка или обрешетка не используются. Всякий взрослый носитель языка неоднократно видел соответствующие явле­ния действительности (или, не замечая, скользил по ним взглядом), но многие даже не слышали этих слов. И дело тут не в степени внимания к явлению действительности: у тех, кто непосредственно не изготовляет опалубку и обре­шетку, нет номинативной потребности форми­ровать в собственном сознании соответствующие понятия и средства их выражения.

Всякий телезритель регулярно видит перемежающие­ся заставки в начале выпусков новостей, которые ведущий предваряет фразой "В заголовках новостей". Большинство смотрят (или хотя бы слушают) эту часть программы доста­точно внимательно, но лишь у самих телевизионщиков она имеет особое название — Шпигель, поскольку только им приходится обсуждать удачную или неудачную склейку шпи-геля.

Индивид одновременно входит в огромное число со­циальных групп и владеет соответствующим количеством языковых разновидностей. "Между признанным диалектом или целым языком и индивидуализированной речью от­дельного человека обнаруживается некоторый тип языковой общности, которая редко является предметом рассмотрения лингвистов, но чрезвычайно важна для социальной психо­логии. Это разновидность языка, бытующая среди группы _: людей, связанных общими интересами. Такими группами |

194

J

3.1. Носитель языка в социальной структуре

могут быть семья, ученики школы, профессиональный со­юз, преступный мир больших городов, члены клуба, друже­ской компании из четырех-пяти человек, прошедших сов­местно через всю жизнь, несмотря на различие профессио­нальных интересов, и тысяча иных групп самого разнооб­разного порядка" [Сепир 1993: 232].

Таким образом, идиолект индивида не монолитен, это комплекс известных человеку и используемых им в подхо­дящих коммуникативных контекстах социальных разновид­ностей языка.

В связи с обсуждением лингвистической специфики социологических понятий и терминов надо кратко остано­виться на еще одной проблеме, оживленно дискутировав­шейся в отечественном языкознании в рамках проблемы "язык и общество".

Марксистский подход к истории постулировал после­довательную смену социально-экономических формаций как результат классовой борьбы угнетателей и угнетенных, с этим процессом была связана концепция эволюции этно­са от племени к народности, а затем к капиталистической нации, позднее преобразовывавшейся в нацию социалисти­ческую.

Соответственно и советские лингвисты потратили много усилий на выявление формационных и классовых противопоставлений в языке, поиски различий между пле­менными языками, языками народностей и наций, проле­тарской и буржуазной языковой специфики. Следует при­знать, что в целом эти искания оказались малопродуктив­ными.

Выдающийся русский, а позднее американский социо­лог Питирим Сорокин еще в 1920 г. отмечал, что "класс ли­бо ускользал и ускользает из пальцев своих теоретиков, ли­бо, будучи пойман, превращается в нечто столь неопреде­ленное и неясное, что становится невозможным отличить его от ряда других кумулятивных групп, либо, наконец, сли­вается с одной из элементарных группировок^" [Сорокин 1992: 283]. Перефразируя это высказывание, можно отме-

⁸ В концепции П. А. Сорокина элементарная группировка — это объединение людей по какому-либо одному признаку (полу, возрасту, языку, вероиспо­веданию, уровню дохода, профессии и т. п.); кумулятивная группа объеди­няет людей сразу по нескольким существенным признакам (таковы, напри­мер, понятия нация, сословие, элита).

195

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики...

3.1. Носитель языка в социальной структуре

 

тить, что классовая специфика языка тоже "ускользнула из пальцев". Социальные разновидности языка многообразны, но классовых диалектов (пролетарского, буржуазного и т. п.) не бывает. "Существование социальных диалектов порождается в конечном счете классовой дифференциацией общества, но конкретные формы социальной дифференци­ации не прикреплены прямолинейными и однозначными признаками к определенным классовым носителям" [Жир­мунский 1968: 32].

3.1.4.2. Проявление статуса и роли в языке

Всякая социальная характеристика индивида проявля­ется в использовании им языка. Речевые особенности слу­жат одним из важнейших признаков, по которым мы опре­деляем статус собеседника. Бывает достаточно одной-двух языковых черточек, чтобы понять, о каком человеке идет речь. Ср. начало песни В. Высоцкого, через акцентную ха­рактеристику создающее романтический образ борца с мор­ской стихией:

Мы говорим не "штормы", а "шторма" -Слова выходят коротки и смачны: "Ветра" - не "ветры" сводят нас с ума, Из палуб выкорчевывая мачты.

Род занятий, несомненно, влияет на характер исполь­зования языка. Например, люди интеллектуального труда — представители науки, инженеры, врачи, учителя и др. - как правило, используют литературную форму национального языка, крестьяне пользуются диалектом, а те, кто занят фи­зическим трудом, наряду с литературным языком могут прибегать к средствам просторечия, профессиональных жаргонов. Лица, по своей профессии связанные со сло­вом, — писатели, журналисты, учителя-словесники, радио-и теледикторы, священники — в большей мере следуют тра­диционной норме, чем те, чья деятельность не сопряжена с профессиональным использованием языка.

Подобные зависимости прослеживаются и в группах людей, различающихся уровнем и характером образования: очевидно, например, что с повышением уровня образова­ния возрастает приверженность литературной форме языка, поскольку в подавляющем большинстве стран языком всех

196

видов образования является язык литературный. Кроме то­го, важен характер образования: "гуманитарии" (филологи, историки и др.), как правило, более консервативны в своих языковых привычках и предпочтениях, чем те, кто получил техническое образование: в речи последних больше нов­шеств, не всегда одобряемых традиционной нормой (ср., например, процесс жаргонизации устной интеллигентской речи, наблюдаемый в современной России, — у "технарей" он выражен более отчетливо, чем у "гуманитариев").

Разному возрасту соответствуют разные модели рече­вого поведения. Ребенку прощают ошибки, которые в речи взрослого считаются недопустимыми. Некоторая бессвяз­ность в синтаксических построениях, нечеткость произно­шения у старика воспринимаются как неизбежная, хотя и печальная, данность, а те же черты у молодого и здорового носителя языка оцениваются как вызывающая удивление аномалия. Человек преклонного возраста может обратиться на ты к незнакомому подростку, но обратное — обращение подростка к пожилым людям на ты — воспринимается в культурном русском обществе как несомненная грубость. Такие речевые акты, как нравоучение, запрет, окрик, более естественны в устах старших по отношению к младшим (на­пример, в семье и других малых социальных группах), чем при общении людей, равных по возрасту, или тем более при адресации младшего к старшему⁹.

Различия можно обнаружить в речи людей и в зависи­мости от их пола. Например, женщины чаще, чем мужчи­ны, используют эмоционально-оценочную лексику и умень­шительные образования, в их речи больший спектр цвето-обозначений, чем у мужчин, речь которых, в свою очередь, имеет и другие отличия от "женской" (например, большая приверженность жаргонным словам и выражениям, ненор­мативной лексике, более свободному использованию техни­ческой терминологии и др.).

В некоторых обществах различия в речи между мужчи­нами и женщинами столь заметны, что можно говорить о' двух "языках" — мужском и женском. Например, в чукот­ском языке, по свидетельству В. Г. Богораза, существует

⁹ Об интересных закономерностях, связанных с различными представления­ми о том, какому возрасту что соответствует, пишет Г. Е. Крейдлин в ста­тье "Стереотипы возраста" [Крейдлин 1996].

197

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики...__________

особое женское произношение. Женщины, в отличие от мужчин, произносят вместо ч и р только ц, в особенности после мягких согласных [Богораз 1934-1939]. В языке одной из народностей, живущих на Малых Антильских островах, — два словаря: один используется мужчинами (и женщинами, когда они говорят с мужчинами), а второй — женщинами] когда они говорят между собой. В языке индейцев, живущих в Северной Калифорнии (США), одни и те же предметы и явления называются по-разному в зависимости от того, кто о них говорит — мужчина или женщина. Например:

 

Смысл	Как выражается	Как выражается
	в языке мужчин	в языке женщин
'огонь'	'аипа	'auh
'мой огонь'	'aunija	'аи 'nich'
'олень'	bana	ba'
'медведь'	t'en'na	t'et'

В так называемых культурных обществах различия ме­жду мужчинами и женщинами в языке значительно мень­шие, они касаются главным образом не набора языковых единиц, а частоты их использования, а также речевого по-1 ведения, отношения к языку, языковых вкусов и предпоч­тений и т. п. Например, английские конструкции типа John is here, isn 't he?более характерны для речи американок, муж­чины-американцы предпочитают прямой вопрос: Is John here? To же касается конструкций с усилительным so: I feel so unhappy! That sunset is so beautiful! — они более естествен­ны в устах женщины [Lakoff 1975]. Негритянские женщины, живущие в США, более чувствительны к языковым непра­вильностям, особенно в ситуациях, требующих повышенно­го внимания к собственной речи. В этих случаях они упот­ребляют меньше непринятых, ненормативных форм, чем мужчины, и более восприимчивы к социально престижным языковым моделям, распространенным в культурной среде.

Отмечая подобные различия в использовании языка, исследователи справедливо считают, что в большинстве слу­чаев они характерны для обществ, в которых издавна суще­ствует социальное разделение людей по полу. Положение мужчин и женщин в таких обществах различно (и в право­вом, и в бытовом отношении), и расхождения в языке — ес­тественное следствие этого социального неравенства. Одна­ко даже и при этом условии значительные различия в язы-

I

3.1. Носитель языка в социальной структуре

ке между полами редки: речевое общение мужчин и жен­щин столь регулярно и интенсивно, что яркое своеобразие не может долго удерживаться.

Вместе с тем элементы языковых различий в зависи­мости от пола говорящих имеются и в цивилизованных об­ществах, в частности даже в тех, где формально нет соци­ального неравенства мужчины и женщины. Например, в со­временном русском обществе мужчины и женщины по-раз­ному приветствуют друг друга: мужчины, в особенности мо­лодые и хорошо знакомые друг с другом, могут употреблять наряду с формами здравствуй(те), привет, добрый день и др. и форму здорово, которая женщинам менее свойственна. Обращения также более разнообразны у мужчин:

—Садитесь, мамаша! (обращение к пожилой незнако­
мой женщине);

—Друг, дай закурить!

—Спокойно, папаша! (говорит в фильме "Берегись ав­
томобиля!" Деточкин-Смоктуновский).

В речи женщин подобные обращения редки. Напро­тив, апеллятивы типа детка (по отношению к ребенку), ми­лочка и некоторые другие чаще употребляют женщины.

Иногда различия в использовании тех или иных слов более глубоки и, по-видимому, отражают традиционную разницу в общественном положении мужчины и женщины. Например, слова вдова и вдовец имеют разные возможности употребления в так называемой посессивной конструкции: можно сказать Это вдова Петра Николаевича, но нельзя *Это вдовец Ольги Ивановны. Если по-английски сказать Не 's a professional и She's a professional, то первая фраза по­нимается в том смысле, что некто хорошо владеет какой-либо профессией (например, он хороший врач или судья), а вторая фраза большинством говорящих по-английски будет понята в смысле 'Она — проститутка' [Lakoff 1975]. Весьма интересны также наблюдения Р. Лакофф над тем, какие на­звания животных метафорически применимы к мужчине, а какие — к женщине: dog (собака) и bitch (сука), fox (лис) и vixen (лисица, а в переносном смысле — сварливая женщи­на, ведьма) и т. п.

Однако в большинстве случаев различия между "муж­ской" и "женской" речью носят скорее количественный, чем качественный характер: таких-то элементов в речи мужчин больше, чем в речи женщин, и наоборот. Тем не

 

198

199

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики...__________

менее постулат о зависимости речевых особенностей от разделения носителей языка по полу не подлежит сомне­нию: такая зависимость существует и проявляется много­образно¹⁰.

Социальные роли, связанные с постоянными или дол­говременными характеристиками, накладывают отпечаток на поведение и даже на образ жизни данного человека, "оказывают заметное влияние на его личностные качества (его ценностные ориентации, мотивы его деятельности, его отношение к другим людям" [Кон 1967: 24]. Сказываются они и в речи: достаточно вспомнить такие расхожие "ква­лифицирующие" определения, как начальственный окрик; хорошо поставленным актерским голосом; говорит, как учи­тель; кричит, как базарная торговка; оставь свой прокурор­ский тон и т. п.

Среди стереотипов ролевого поведения манера гово­рить занимает важное место. В рассказе А. И. Куприна "С улицы" опустившийся полуинтеллигент-попрошайка ис­пользует атрибуты различных профессий для успешного и притом вполне респектабельного попрошайничества. Вот как он сам об этом рассказывает:

«Рассчитываешь всегда на психологию. Являюсь я, на­пример, к инженеру — сейчас бью на технику по строитель­ной части: высокие сапоги, из кармана торчит деревянный складной аршин; с купцом я — бывший приказчик; с покро­вителем искусства — актер; с издателем — литератор; среди офицеров мне, как бывшему офицеру, устраивают складчи­ну. Энциклопедия!..

Надо стрелять быстро, чтобы не надоесть, не задер­жать, да и фараоновых мышей [полицейских] опасаешься, потому и стараешься совместить всё сразу: и кротость, и убедительность, и цветы красноречия. Бьешь на актера, на­пример: "Милостивый государь, минуту внимания! Драма­тический актер - в роли нищего! Контраст поистине ужас­ный! Злая ирония судьбы! Не одолжите ли несколько сан-

¹⁰ Работы, изучающие половые различия в языке, в современной социолин­гвистике весьма многочисленны: см., например [Земская и др. 1993 — здесь же дан обзор литературы по этому вопросу; Lakoff 1975; Thorne, Henley 1975; Sherer, Giles 1979, Mills 1999] и мн. др., а также обзор [Потапов 1997]. Сложилась даже особая социолингвистическая дисциплина — тендерная лингвистика (от англ. gender 'род, пол'), изучающая языковые явления, связанные с различиями носителей языка по полу.

200

3.1. Носитель языка в социальной структуре

тимов на обед?" Студенту говорю: "Коллега! Помогите быв­шему рабочему, административно лишенному столицы. Три дня во рту маковой росинки не было!" Если идет веселая компания в подпитии, вали на оригинальность: "Господа, вы срываете розы жизни, мне же достаются тернии. Вы сы­ты, я - голоден. Вы пьете лафит и сотерн, а моя душа жа­ждет казенной водки. Помогите на сооружение полдико­винки бывшему профессору белой и черной магии, а ныне кавалеру зеленого змия!"».

Герой рассказа гибко владеет не только формами со­циального поведения, но и различными манерами речи (правда, в несколько утрированном виде): сравните лексику и строй предложений в его обращениях к актеру (повышен­ная эмоциональность, мелодраматизм интонаций), студенту (дружески-почтительный и одновременно несколько фа­мильярный тон), к веселой компании (нотки обличения в сочетании с цветистостью).

Как видно из приведенных примеров, пары социаль­ных ролей - наиболее типичная форма ролевого взаимодей­ствия людей. Соотношение ролей в таких парах может быть трояким:

1) роль первого участника ситуации (X) выше роли
второго участника (Y): Р(Х) > P(Y);

2) роль первого участника ситуации ниже роли второ­
го участника: Р(Х) < P(Y);

3) роли обоих участников ситуации равны: Р(Х) =
P(Y).

Социальная роль X выше социальной роли Y тогда, когда в некоторой группе или ситуации общения Y з а в и -сим от X; и наоборот: социальная роль X ниже социальной роли Y, если в некоторой группе или ситуации общения X зависим от Y¹¹. При отсутствии зависимости говорят о равенстве социальных ролей членов группы или участников ситуации.

В соответствии с типами ролевых отношений все ситу­ации общения можно подразделить на симметричные и асимметричные. Симметричными являются ситуации с со­отношением ролей по типу Р(Х) = P(Y) - ср. общение од-

Мы придерживаемся следующего истолкования понятия зависимости: "X зависит от Y = 'Y может каузировать изменения в свойствах, состояниях и поведении Х-а'" [Апресян 1974: 108].

201

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики...___________

ноклассников, соседей по дому, сослуживцев и т. п., асим­метричными — ситуации с соотношением ролей по типам Р(Х) > P(Y) и Р(Х) < P(Y).

Такое разбиение ситуаций общения на два указанных класса не только отражает разную структуру ролевых отно­шений при наличии / отсутствии зависимости между ком­муникантами — оно важно и с чисто лингвистической точ­ки зрения.

Во-первых, для асимметричных ситуаций характерна тенденция, выражающаяся в том, что речь лица, находяще­гося в зависимом положении, более эксплицитна, нежели речь его ролевого партнера (под эксплицитностью понима­ется формальная выраженность элементов языка и связей между ними). Например, просьбы, жалобы, самооправдания (тип ролевого отношения Р(Х) < P(Y)) должны быть изложе­ны максимально понятно для того, кому они адресованы, — это в интересах самого говорящего; для достижения этой цели говорящий избегает редукции языковых средств, кото­рая может привести к потере сообщаемой им собеседнику информации.

При ролевых отношениях типа Р(Х) > P(Y) требование эксплицитности речи также может быть настоятельным. Например, в речевых актах приказа, выговора, наставления речь говорящего максимально эксплицитна, хотя адресат в этом далеко не всегда заинтересован; в речевых актах реко­мендации, совета, инструкции в эксплицитности заинтере­сованы обе стороны.

В симметричных ситуациях степень эксплицитности речи зависит от отношений между участниками речевой си­туации: чем более официальны они, тем выше степень экс­плицитности, и, напротив, чем интимнее отношения, тем менее эксплицитна речь каждого из участников, тем ярче проявляется тенденция к свертыванию высказываний и за­мене языковых единиц элементами ситуации, а также жес­тами, мимикой, телодвижениями и т. п.

Во-вторых, большая часть асимметричных ситуаций обслуживается кодифицированными подсистемами языка, преимущественно разными стилями книжно-литературного языка, в то время как симметричные ситуации в этом отно­шении не маркированы: они могут обслуживаться как коди­фицированными подсистемами языка, так и некодифици-рованными (диалектами, просторечием, жаргонами).

3.1. Носитель языка в социальной структуре

Понятие социальной роли оказывается чрезвычайно важным для выяснения механизмов использования языка, для изучения речевой коммуникации.

3.1.4.3. Языковая социализация

Вхождение человека в общество во многом происходит через освоение языка; по выражению Э. Сепира, "язык — мощный фактор социализации" [Сепир 1993: 231].

Ребенок при рождении еще не вполне человек в соци­альном смысле этого слова. Он представитель рода человече­ского только биологически. Социальные свойства и функции личности он приобретает в процессе воспитания и в обще­нии с другими людьми. По выражению известного психоло­га А. Н. Леонтьева, "каждый отдельный человек учится быть человеком. Чтобы жить в обществе, ему недостаточно того, что дает ему природа при его рождении. Он должен еще ов­ладеть тем, что было достигнуто в процессе исторического развития человеческого общества" [Леонтьев 1972: 408].

Произносить звуки и слова и понимать речь окружаю­щих ребенок учится в человеческом обществе. Если же в са­мом раннем возрасте изолировать его от людей, то речь у него не развивается. Более того, по своему поведению и формам движений этот ребенок ничем не будет напоминать человека. В том, что это так, ученые убедились на примерах детей, которые совсем маленькими попадали к животным и росли в их обществе.

В 1920 г. индийский миссионер нашел в джунглях, в волчьем логове, двух девочек разного возраста — восьми и полутора лет (так определили после тщательного обследова­ния детей). Каждая из девочек была похищена волчицей, по-видимому, почти сразу после их рождения. Хотя оба ре­бенка обладали физическими свойствами человеческих су­ществ, во многом они вели себя подобно волкам: передви­гались на четырех конечностях, могли есть только молоко и сырое мясо, прежде чем взять пищу в рот, тщательно обню­хивали ее. Дети хорошо видели в темноте, боялись огня, бы­ли способны чуять запах свежего мяса на расстоянии до 70 метров. Единственный звук, который девочки могли из­давать, был волчий вой, во всем многообразии его модуля­ций. Они не умели смеяться, у них не были развиты жесты и мимика, обычные для детей их возраста.

 

202

203

3.1- Носитель языка в социальной структуре

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики...

Младшая, которую назвали Амала, вскоре умерла, так и не приспособившись к новым условиям существования. Старшая, Камала, прожила до 1929 г., находясь постоянно под наблюдением врачей и психологов. За все это время она выучила немногим более 30 слов, научилась понимать про­стые команды и отвечать да и нет. Совокупность этих на­выков настолько элементарна, что ни о каком усвоении норм речевого поведения (как и всех других видов общест­венного поведения) здесь говорить не приходится.

Этот случай свидетельствует о том, что приобщение человека к себе подобным начинается с очень раннего воз­раста. Если время упущено и ребенок первые годы жизни находится в изоляции, то у него трудно — а в полной мере и невозможно — развить свойства, присущие человеку как члену общества, как социальной единице.

При этом оказывается, что уровень культуры и циви­лизации той среды, в которой первоначально воспитывает­ся ребенок, мало существен, — важно лишь, чтобы это бы­ли люди, а не животные. Примером, доказывающим это по­ложение, может быть история индейской девочки, которую нашел французский этнограф Велляр в Парагвае на стоян­ке, покинутой племенем гуаяки. Он взял ее с собой и пору­чил воспитывать своей матери. По прошествии 20 лет де­вочка по своему развитию ничем не отличалась от интелли­гентных европейских женщин. Она занялась этнографией, свободно говорила на французском, испанском и порту­гальском языках.

Маугли, герой всем известной истории, которую рас­сказал английский писатель Р. Киплинг, оказался в джунг­лях не в самом раннем возрасте. Хотя автор прямо не гово­рит, какое время прожил Маугли среди людей, одно то, что мальчик сам ушел из дома и попал к зверям, свидетельст­вует, что по крайней мере до года Маугли воспитывался людьми. Это обстоятельство должно объяснить нам, почему ребенок по своему поведению в значительной мере оставал­ся человеком, хотя долгое время находился среди животных и общался исключительно с ними.

Таким образом, первые шаги в человеческом обществе ребенок делает еще до того, как он в состоянии стать на но­ги и научиться ходить. Социализация начинается буквально с момента рождения.

204

Ш

Л. С. Выготский отмечал, что психическое развитие человека протекает путем усвоения им общечеловеческого опыта, передаваемого через предметную деятельность и прежде всего через язык. В течение всей жизни человека — а особенно интенсивно в первые годы — его адаптация к ок­ружающим людям идет непрерывно. Ребенок усваивает нор­мы поведения, с возрастом расширяется круг социальных ролей, которые он умеет исполнять, и типов ситуаций, в ко­торых он чувствует себя естественно и непринужденно, при этом путем многократных повторений он отбирает то, что принято в данной социальной среде, и отвергает чуждое, не характерное для того сообщества, членом которого он себя считает.

Психологи выделяют три основных этапа процесса со­циализации: 1) первичная социализация, или социализация ребенка; 2) промежуточная, или псевдоустойчивая, — соци­ализация подростка; 3) устойчивая, целостная социализация, которая знаменует собой переход от юношества к зрелости.

По мере дифференциации и усложнения отношений растущего человека с окружающим миром умножается чис­ло социальных общностей, к которым одновременно при­надлежит один и тот же индивид. В самом деле: до года-двух ребенок просто дитя своих родителей, и это одна из его не­многочисленных (пока) социальных ролей. Затем его отда­ют в детский сад, и он становится членом еще одного сооб­щества. Дальше — группы сверстников во дворе, школьный класс, спортивные секции, кружки коллекционеров и т. п. После окончания школы человек становится членом таких социальных коллективов, как институт, завод, армия. Он не только участвует в совместной деятельности людей, состав­ляющих ту или иную конкретную группу, но и наблюдает, как исполняют они различные роли. Поэтому, становясь взрослым, он формирует представление о разнообразных социальных ролях, включая и такие, которые сам ни разу не исполнял.

Все это имеет прямое отношение к усвоению языка. Социализация невозможна без овладения речью, и не речью вообще, а речью данной социальной среды, нормами рече­вого поведения, свойственными этой среде. Язык является и компонентом социализации, и ее инструментом.

Механизм того, как ребенок усваивает язык и как на­чинает его использовать, очень сложен и не вполне досту-

205

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики...__________ ^гг

пен прямому наблюдению. Ведь мы только слышим речь (или видим текст), а то, как она возникает, как мысль во­площается в слово, мы даже с помощью средств современ­ной науки увидеть пока не можем. И сам говорящий не спо­собен проанализировать, как рождаются в нем слова и зву­ки, — он делает это неосознанно, подчиняясь выработанно­му в раннем детстве механизму порождения речи.

В том, что процесс порождения речи обычно неосоз­нан (конечно, он подвластен сознанию в том смысле, что можно говорить, тщательно взвешивая каждое слово, вни­мательно вслушиваясь в него, но, во-первых, это совсем не одно и то же, что сознательный контроль над порождением речи, а во-вторых, для нормального говорения такая ситуа­ция необычна), — легко убедиться на примерах бреда: чело­век потерял сознание, но может говорить, и в некоторых случаях достаточно связно. Сравните также говорение во сне, под гипнозом и т. п.

Возникает как будто противоречие: язык, как мы зна­ем, неразрывно связан с мышлением, он воплощает в сло­вах, в высказываниях то, что рождается в мозгу, — и он же, оказывается, независим от сознания. От сознания, но не от мышления: и во сне, и в бреду, и под гипнозом человек не утрачивает способности мыслить (пусть в слабой, "угасаю­щей" степени). Он теряет только способность сознательно контролировать свою деятельность (в том числе и речевую). Лишенные возможности проникнуть внутрь мозга и инструментально исследовать лингвистическое знание и процесс порождения речи, языковеды научились моделиро­вать структуру языка и речевое поведение на основе тех многочисленных фактов, которые можно получить при на­блюдении за речевой деятельностью людей. Такие факты начинают появляться с первых криков ребенка, на самой начальной стадии его социализации.

Уже в раннем возрасте ребенок познает действитель­ность с помощью языка. Хотя он сам еще не умеет гово­рить, но понимает, когда взрослые указывают ему: Вот ку­кла. Это кошка. Слово, и даже не отдельное слово, а выска­зывание в целом на этой стадии очень тесно связано с дей­ствительностью. "На начальных этапах, — писал А. Р. Лу-рия, — связная речь понимается ребенком только в преде­лах определенной действенной ситуации, и пусковое значе­ние обращенной к нему речи определяется не столько свя-

206

3.1- Носитель языка в социальной структуре

зью между собой слов, сколько упомянутого во фразе с оп­ределенной наглядно-действенной ситуацией, возникающей при восприятии того или иного предмета" [Лурия 1959: 540].

О тесной связи высказывания с конкретной ситуацией (в сознании маленького ребенка) свидетельствуют и специ­альные эксперименты. Ребенок понимает фразу в целом, а не пословно. Например, когда вместо часто повторяемой фразы Положи мячик на стол малышу говорят Положи мя­чик под кровать, он все равно кладет мяч на стол, как и раньше.

Лишь в два-три года этот ситуационный характер по­нимания связной речи начинает отступать на задний план. Формируется собственная речь ребенка, обладающая опре­деленной структурой. Теперь он не только слушает, но и го­ворит, т. е. от пассивного восприятия речи переходит к ак­тивному ее освоению. Этот переход протекает в полном со­гласии с психическим развитием маленького человека: как указывал Л. С. Выготский, в раннем возрасте (до двух лет) преобладает восприятие, а все другие психические процес­сы — память, внимание, мышление, эмоции — осуществля­ются через восприятие. У детей-дошкольников преобладает память, и активное овладение языком невозможно без ее развития. В школьном возрасте на первое место выдвигает­ся мышление [Выготский 1956: 431 и след.].

Л. С. Выготский теоретически обосновал и подтвердил экспериментально, что значения слов не одни и те же у де­тей разного возраста, что они меняются с развитием ребен­ка. Скажем, в раннем возрасте младенец воспринимает сло­во завод просто как сочетание звуков, оно не вызывает у не­го никаких ассоциаций; у мальчика трех-четырех лет, отец которого работает на заводе, оно может связываться с об­разами труб, станков и т. п.; учащийся начальной школы имеет уже более четкое представление о содержании этого слова.

В овладении языком проявляются не только возрас­тные различия детей, но и особенности той социальной сре­ды, в которой воспитываются, например, сын военнослужа­щего и сын рабочего, крестьянская девочка и дочь горожа­нина. Уже на самой ранней стадии развития, когда ребенок делает открытие о том, что каждая вещь имеет свое имя, есть условия к социально различному усвоению языка.

207

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики...__________ '

В разных по своей профессиональной ориентации и куль­турному уровню семьях неодинакова употребительность не­которых (одних и тех же) слов, понимание их смысла, их эмоциональная оценка. Одна и та же вещь имеет подчас разное наименование в семье токаря — и геолога, музыкан­та—и строителя. И даже одно и то же слово в разной со­циальной среде может пониматься по-разному. Когда у пя­тилетней дочери слесаря, заявившей, что она не любит слу­шать игру на скрипке, спросили, какой инструмент нравит­ся ей больше всего, она, чуть подумав, ответила: — Пасса­тижи. В языковом сознании ребенка, растущего в семье му­зыканта, "техническое" значение слова инструмент едва ли будет на первом месте: скорее всего, инструмент для него — это рояль, скрипка и т. п.

У детей, пришедших в школу из разных в социальном и культурном отношении семей, часто обнаруживается не­одинаковое владение языком, неравная способность к рече­вому общению. Различия касаются и активного запаса слов, умения связно говорить, и речевого приспособления к усло­виям общения. Эти различия сохраняются и в школьные го­ды, хотя совместное обучение детей разного социального происхождения в известной мере выравнивает их речь, уменьшает разницу во владении языком.

Английский психолог Б. Бернстайн сравнил речь двух групп подростков. В первой группе были дети из низших социальных слоев, не получившие систематического обра­зования и работавшие рассыльными; во второй — учащиеся и выпускники так называемых высших частных школ (high public schools). В обеих группах — равное число подростков одного возраста. Их интеллектуальный уровень тоже был примерно одинаков (это устанавливалось специальными те­стами). Каждый из членов этих двух групп дал короткое ин­тервью на одну и ту же тему — о том, как он относится к возможной отмене пенальти в футболе. Интервью записы­вали на магнитофон и затем подвергали лингвистическому анализу. Этот анализ подтвердил заранее выдвинутую Б. Бернстайном гипотезу, согласно которой представители первой группы (низший социальный слой) используют ме­нее богатый и менее разнообразный словарь, чем предста­вители второй группы [Bernstein 1966]. Делались экспери­менты по изучению и различий в синтаксических способно­стях подростков из разных социальных групп: оказалось,

208

3.1. Носитель языка в социальной структуре

что у ребят из бедных семей синтаксис более ограничен и однообразен, чем у учащихся и выпускников частных школ. Эти эксперименты послужили материалом для обоснования так называемой теории языкового дефицита, автором кото­рой считается Б. Бернстайн.

Дальнейшие исследования внесли существенные по­правки в эту теорию. Оказалось, что в использовании более или менее богатого словаря, тех или иных синтаксических конструкций решающую роль играют условия, в которых происходит общение. Изучая группы подростков-негров, У. Лабов обнаружил, что их речь при пересказывании раз­личных историй приятелям, в словесных шутках и перепал­ках — словом, в естественных для них условиях — весьма гибка и разнообразна. Если они кажутся необщительными в официальных интервью с незнакомым исследователем, то это должно свидетельствовать скорее о непривычности для них обстановки интервью, чем об их языковой неразвито­сти. С другой стороны, подростки из обеспеченных и куль­турных американских семей не всегда прибегают к разнооб­разным языковым средствам: в семейных ситуациях, в раз­говорах с родителями они пользуются небогатым словарем и ограниченным набором синтаксических конструкций.

Между подростками той и другой групп различие за­ключается в том, что дети из культурных семей более ус­пешно осваивают различные социальные роли, овладевают теми знаниями, которые необходимы для правильного при­способления своей речи к обстановке. При смене ситуации, изменении условий речи они лучше умеют переключаться с одних языковых средств на другие, подгоняя свою речь по стилю, окраске, тональности к условиям общения.

Превращаясь из ребенка во взрослого, человек учится приспосабливать свою речь к целям общения, к со­циальным и психологическим условиям речи, к тем ролям, которые он исполняет по отношению к окружающим его людям. С достаточно раннего возраста язык усваивается не в "чистом" виде, а в разнообразных коммуникативных фор­мах, включающих ситуативные и ролевые моменты. Неда­ром даже маленькие дети хорошо понимают, с кем как го­ворить — ласково, небрежно, капризно, грубо, повелитель­но и т. д.

Наблюдения показывают, что уже в возрасте трех-че-тырех лет ребенок владеет элементами ролевого поведения:

209

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики...

3.2. Носитель языка в демографической структуре

 

он начинает использовать языковые средства дифференци­рованно — в зависимости от того, с кем он говорит (напри­мер, с отцом, бабушкой или со сверстниками) и в каких ус­ловиях. Так, выбор лексики и весь строй речи в разговоре наедине с кем-либо из членов семьи отличаются от слово­употребления и синтаксических построений в беседах с тем же лицом, но в присутствии постороннего. Однако в целом правила ситуативно-ролевого поведения, выражающегося в речи, осваиваются труднее и в более длительные сроки, чем правила собственно языковые.

Первоначально речь ребенка не всегда ориентирована вовне, она может не быть направленной на реального собе­седника. Это как бы речь для себя. Швейцарский психолог Ж. Пиаже показал, что многие трудности в общении между детьми младшего возраста возникают как раз по этой причи­не: говорящий не заботится о том, чтобы сообщить другим нечто, он просто говорит сам с собой (любопытно, что это явление повторяется в глубокой старости). Такую речь Пиа­же назвал эгоцентрической, в отличие от речи социализиро­ванной, произносимой для других, ориентированной на со­беседника. Под влиянием социального окружения у челове­ка развивается именно этот, второй тип речи, и в дальней­шем он-то и составляет костяк его речевой деятельности. Эгоцентрическая же речь постепенно перестает выражаться вовне, перестает звучать; но это не значит, что она исчезает. Она "перерастает" в речь внутреннюю, непроизносимую.

Толчком и необходимым условием к овладению соци­ализированной речью служит игра. Участвуя в игре, дети могут переходить из одной роли в другую, не учитывая ка­ноны и логику взрослых. Однако именно в игре ребенок на­чинает усваивать элементы тех ролей, которые играют на его глазах взрослые, прежде всего отец и мать. Поэтому с точки зрения социального и психологического развития иг­ра — такой же важный вид деятельности для ребенка, как работа и другие виды общественного поведения — для взрослых.

Взаимодействуя в игре, дети воспринимают и усваива­ют то, что психологи называют шаблонами поведе­ния, т. е. наиболее типичные и часто повторяющиеся фор­мы человеческого общения. "Игры важны в социализации, поскольку роли участников специфичны; ясно установлено, что каждый играющий может или не может делать, опреде-

лены цели взаимодействия и ограничена область личного выбора. Следует отметить, что дети научаются дисциплине и ответственности в группах равных <...> значительно боль­ше, чем дома" — это мнение американского социопсихоло-га Т. Шибутани [Шибутани 1969: 421-422] разделяют и многие другие исследователи.

Процесс социализации, интенсивный в детстве и отро­честве, продолжается и у взрослого человека. Разумеется, он становится менее интенсивным, поскольку основные моде­ли поведения (в том числе и речевого) уже усвоены. Одна­ко подобно тому, как нельзя сказать о ком бы то ни было, что он в совершенстве владеет языком, никто не может быть уверен, что он полностью овладел всей "ситуативной грамматикой", действующей в данном языковом сообщест­ве: попадая в новые для себя условия общения, носитель языка не всегда находит в собственной коммуникативной компетенции те модели поведения, которые наилучшим об­разом соответствуют данной ситуации (это может быть не­знакомая социальная роль, которую вынужден проигрывать человек, неясные для него цели других коммуникантов, психологический дискомфорт и т. п.).

Можно сказать, что социализация каждого человека начинается с его рождения и заканчивается с последним его вздохом.

3.2. Носитель языка в демографической структуре

3.2.1. Демография как дисциплина, вспомогательная для социолингвистики

"Чистому" лингвисту в большинстве случаев неважно, каково происхождение исследуемых им текстов, социолин­гвисту же существенны многие характеристики говорящих. Из предыдущего раздела мы знаем, какого рода информа­ция о носителях языка может понадобиться для успешного социолингвистического исследования. Но где ее взять? Ра­ботая в малой группе, все необходимые экстралингвистиче­ские сведения о ее членах собрать нетрудно. А исследуя языковые особенности достаточно крупного сообщества

 

210

211

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики...

или какой-либо его социально маркированной части, социо­лингвист уже будет вынужден отбирать тех индивидов, ко­торые станут объектом его наблюдения. Они должны быть достаточно типичны для всего сообщества. Процесс отбора нужных информантов не прост (об этом подробно говорит­ся в главе 5), но прежде, чем отбирать, надо определить, ка­кого типа информанты будут достаточно адекватно предста­влять всё выбранное для анализа сообщество.

Допустим, создатели рекламы хотят выяснить ее эффе­ктивность. Считается, что реклама действенна, даже если раздражает. Но всему есть пределы: раздражение может пе­рерасти в отвращение к рекламируемому продукту, а чисто языковая реакция составляет немаловажный компонент спонтанного восприятия рекламного текста.

Вот три текста, составленные на языке, который пока еще не стал литературным: "Cool" - ну просто клёвый жур­нал! Когда переходишь на жвачки "Wrigley 's ", другие просто не катят; "RC-Кола ": кто не знает — тот отдыхает!

Можно думать, что все они рассчитаны на молодежь, и авторы полагали, что такая форма подачи привлечет по­купателей из молодежной среды. В двух первых случаях ау­дитория выбрана верно: молодежный журнал — молодежи и читать, жуя "Wrigley's". А как быть с безалкогольным на­питком? Можно делать единую рекламу на все возрасты, а можно на каждую возрастную группу дать по отдельной ре­кламе. Но тут следует помнить, что текст не должен превра­щаться в антирекламу для потенциального покупателя из той группы, на которую данная реклама не рассчитана. А потенциальный потребитель средних лет, проинтерпретиро­вав третью рекламу более привычными ему языковыми средствами как "не знаешь замечательного напитка RC-Ко­ла — заткнись/отвали", делает вывод: "Я, конечно, отдохну от замечательного напитка RC-Кола, но компания, продви­гающая его на российском рынке, отдохнет от моих дене­жек" [Баранов 1999]¹².

¹² Использование отдыхать в таком значении прочно прижилось в современ* ном рекламном узусе; вот уличная реклама зимы 2000/2001 г.: Новейший утеплитель Тинсулепт. Зима отдыхает! Сам глагол — отнюдь не новость для субстандартных кодов русского языка, ср. в тексте, хорошо передаю­щем словоупотребление 1970-х годов: «"Нарезик копченый желаете?" ~ спросил официант. — "Отдохнешь!" — реагировал Кузин» (С. Довлатов, "Заповедник").

3.2. Носитель языка в демографической структуре___________________

Допустим, имеется задача проверить реакцию на не вполне нормативные единицы катить, отдыхать (в за­действованных в рекламе значениях) и клёвый именно среди молодежи, но среди всякой молодежи. Придется выяснять реакцию молодежи разного пола и возраста (вдруг у юношей 14—18 лет она окажется иной, чем у де­вушек 20—24?), живущих в столицах, областных городах и районных центрах, школьников и студентов, мелких тор­говцев, банковских служащих и "братков", православных, мусульман, иудаистов, кришнаитов и тех, кто к религии равнодушен.

Какова доля каждой из этих категорий среди молоде­жи России? Можно предположить, что по полу и годам ро­ждения молодежь делится на равные части (относительно пола это не совсем верно, относительно возраста, как мы увидим ниже, может оказаться совсем неверным), а долю остальных категорий мало кто возьмется угадывать, не зная реальной статистики.

Вот задача совсем иного рода: в многоязычном госу­дарстве одно национальное меньшинство насчитывает 100 тыс. человек, другое — 5 тыс.; какой язык имеет боль­ше шансов на выживание? Вообще говоря, от числа носи­телей судьба языка чаще всего не зависит: если среди 100 тыс. половина не владеет этническим языком, а ос­тальные двуязычны, причем среди них дети школьного возраста составляют 5%, а дошкольников практически нет (такая ситуация совсем не редкость), то язык обречен на вымирание.

Судьбы языка могут определяться самыми разными обстоятельствами; при подготовке социолингвистических прогнозов может оказаться полезной даже статистика по уровню занятости. Если выясняется, что в местах традици­онного проживания какого-либо малого народа безработи­ца на порядок выше, чем на соседних территориях, можно прогнозировать значительную эмиграцию носителей языка в иноязычную среду — значит, и снижение шансов на по­вседневное использование ими родного языка и передачу его детям.

Количественный состав населения изучает демогра­фия. Но для демографии это лишь исходный материал, яв­ляющийся основой всестороннего анализа процесса воспро-

 

212

213

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики..._________

изводства населения¹³. Эту науку интересуют как общие за­кономерности протекания демографических процессов, "так и особенности проявления этих закономерностей в конкретных населениях в определенных условиях места и времени" [ДЭС 1985: 118]. Последнее уточнение показыва­ет, что демография в принципе может поставлять социолин­гвистике неоценимую информацию: ведь "конкретными на­селениями" могут быть и носители конкретных языков или каких-либо социально значимых разновидностей языка. (Заметим, что иллюстрируемое последней цитатой исполь­зование существительного население во множественном чис­ле — яркий маркер профессионального словоупотребления демографов, которые, как и представители любого профес­сионального сообщества, вполне заслуживают специального внимания социолингвистов.)

Демография подходит к человечеству с совершенно иных позиций, чем социология. Если для социолога инди­виды прежде всего члены общества, то для демографа они являются элементарными единицами народонаселе­ния. Большинство группировок народонаселения суть сугу­бо номинальные, статистические общности (городское на­селение; занятое население; нетрудоспособное население; женщины, родившие пять и более детей; мужчины, никогда не состоявшие в браке; лица, выехавшие из данной местно­сти в течение последнего календарного года; лица, умершие от несчастных случаев, отравлений и травм; домохозяйки с одним ребенком в возрасте до 16 лет и т. п.)¹⁴.

На первый взгляд, все это не имеет никакого отноше­ния к социолингвистике, для нее нужны лишь данные о языковом составе общества. Но существует обширная ста-

¹³ Точнее, демография изучает "закономерности и социальную обусловлен­
ность рождаемости, смертности, брачности и прекращения брака, вос­
производства супружеских пар и семей, воспроизводства населения в це­
лом как единства этих процессов; она исследует изменения возрастно-по-
ловой, брачной и семейной структур населения, взаимосвязь демографи­
ческих процессов и структур, а также закономерности изменения общей
численности населения и семей как результата взаимодействия этих яв­
лений. Демография разрабатывает методы описания анализа и прогноза
демографических процессов и демографических структур" ГДЭС 1985:
118].

14 В демографической литературе группировки такого рода могут называться
группами; социологического смысла в этот термин, конечно, не вкладыва­
ется.

214

3.2. Носитель языка в демографической структуре__________________________

тистика, привязывающая разнообразную демографическую информацию к территориям, этнический и языковой состав которых известен. Реже можно найти подобные сведения, привязанные к этническим группам (к языковому составу, к сожалению, почти никогда), а это уже сильно помогает в работе социолингвиста. Кроме того, для любых прогно­зов в отношении языковой ситуации и других социолингвистических процессов на определенной террито­рии необходимо знать все демографические характеристики как самой территории, так и регионов, связанных с ней ми­грационными процессами. Чтобы правильно воспользовать­ся информацией такого рода, надо помнить, что собиралась она для целей, не связанных с социолингвистикой, и поэ­тому обращаться с ней следует осторожно. Между тем социо­лингвисты довольно часто неверно интерпретируют даже данные переписей о владении языками, о чем подробнее бу­дет сказано ниже.

Работая с демографическими данными, необходимо в точности знать, как и для каких целей они бы­ли получены, нужно понимать, что разнообразные де­мографические показатели представляют собой сложный взаимосвязанный комплекс. В последующих разделах мы и расскажем об основных особенностях демографических данных.

3.2.2. Источники демографической информации

Наиболее точную демографическую информацию дают переписи населения. Они проходят по разным про­граммам. Обычно фиксируются гражданство, пол, возраст, время проживания в данной местности, уровень образова­ния, состояние в браке, наличие детей. Во многих странах выясняются также этническая, языковая, религиозная при­надлежность, жилищные условия, род занятий, уровень до­хода и под. Иногда собираются данные о предыдущих мес­тах жительства, стране рождения и стране эмиграции, хара­ктере имеющегося имущества, расе, сословной или классо­вой принадлежности, грамотности на разных языках, нали­чии физических недостатков, участии в войнах и др. Пере­писные листы заполняются либо переписчиками (как у нас в стране), либо самими опрашиваемыми; иногда практику­ется перепись по почте.

215

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики...___________

Современные переписи проводятся по состоянию на конкретную дату; в большинстве стран фиксируется не только определенный день, но даже час, к которому при­урочиваются собранные данные (в СССР - полночь нака­нуне дня переписи). Имея в виду последующую разработку полученных материалов, казалось бы, следовало проводить перепись по состоянию либо на 1 июля (и получить средне­годовые результаты), либо на 1 января (и получить резуль­таты на начало года). Однако лето — время повышения миграций населения, а проведение переписи в новогодние праздники сопряжено с организационными сложностями. Первая всеобщая перепись в России проводилась по состо­янию на "раннее утро" 28 января (9 февраля нового стиля) 1897 г., перепись СССР 1926 г. — по состоянию на 17 дека­бря; последующие переписи происходили в будний день после окончания школьных каникул и до начала студенче­ских: в 1939, 1979, 1989 гг. - 17 января, в 1959 и 1970 гг. -15 января¹⁵. Таким образом, число лиц определенного воз­раста, выявленных переписью, близко, но не идентично числу лиц соответствующего года рождения: те, кто попали в категорию 30-летних по переписи 1989 г., родились с 17 января 1958 г. по 16 января 1959 г.; предыдущей перепи­сью все они были зафиксированы как 20-летние, а в 1959 г. подавляющее большинство из них попали в категорию лиц до одного года, но те, кто родились 15 и 16 января 1959 г., вообще не были учтены. Ниже, оперируя данными по воз­расту, мы для простоты будем пренебрегать небольшим от­клонением даты переписи от начала года и условно прини­мать 30-летних по переписи 1989 г. за родившихся в 1958 календарном году.

Перепись проходит в течение нескольких дней, не только в местах постоянного проживания населения, но в гостиницах, больницах, поездах дальнего следования, на вок­залах, в аэропортах и других местах временного прожива­ния. По месту жительства переписываются те, кто живет там постоянно (включая отсутствующих в данный момент, оказавшихся на работе, в гостях, в дороге или же в коман­дировке, в отпуске и т. п.) или временно.

Все временно отсутствующие (в СССР на срок до 6 мес.) относятся к постоянному населению. Дру-

¹⁵ В труднодоступных районах перепись проводится ранее намеченной даты.

216

3.2. Носитель языка в демографической структуре___________________

гую категорию образует наличное население (те, кто на момент переписи реально находились на территории со­ответствующего населенного пункта, включая и временно там проживающих). Теоретически при аккуратном полном учете всего населения обе эти категории должны совпасть, но только в том случае, если перепись одновременно идет во в с е х местах, где могут находиться люди. Согласно переписям, наличное население, как правило, превышает постоянное; обратное положение часто характерно для сельской местности. В 1989 г. это превышение по СССР со­ставило 988 тыс. человек^.

Вся последующая обработка результатов ведется либо в отношении наличного населения (в СССР так обрабаты­вались переписи 1959 и 1970 гг.), либо в отношении посто­янного (так обрабатывались переписи 1979 и 1989 гг.).

Во всех предыдущих переписях число иностранцев (а большинство из них нельзя отнести к постоянному населе­нию) было невелико; теперь же в России присутствует боль­шое количество строительных рабочих с Украины, из Бело­руссии, Молдавии, азербайджанцев, занимающихся оптовой и розничной торговлей, и т. п. Если разработка предстоящей переписи России будет вестись с ориентацией на постоянное население, то, например, в Москве численность некоторых этнических групп окажется заниженной в несколько раз.

Поскольку сведения о временно отсутствующих запи­сываются с чужих слов, то все данные (в частности, важные для социолингвистического исследования сведения о род­ном языке и другом языке, которым человек свободно вла­деет) могут не отражать личного мнения переписываемого. Искажения будут тем сильнее, чем больше лиц окажется пе­реписанными заочно. Характер традиционной занятости у некоторых народов сопряжен с регулярным временным от­сутствием в местах постоянного проживания; таковы наро­ды Севера, занимающиеся выпасом оленей или охотой. Именно для этих быстро ассимилирующихся в языковом отношении народов особенно важно иметь по возможности точные данные о родном языке, но вероятность их искаже­ния оказывается велика.

¹⁶ Поскольку мужчины более склонны к миграциям, превышение наличного мужского населения над постоянным составляло 0,50% (среди женщин-0,21%).

217

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики...____________

В последнее время возник еще один регион, где вре­менно отсутствует значительная часть мужского населе­ния, — Северный Кавказ; тут высокий уровень безработицы ведет к трудовым миграциям. Впрочем, язык здесь сохраня­ется хорошо, и сведения, полученные с чужих слов, обычно сравнительно достоверны.

Ответы на некоторые вопросы переписи унифициру­ются по предварительно подготовленной программе. Так, в СССР заранее готовились словари национальностей и язы­ков, по которым в дальнейшем велась разработка нацио­нального состава (переписью зафиксированы: в 1926 г. — 194 народности, в 1939 г. - 97, в 1959 г. - 126, в 1970 г. -122, в 1979 г. - 123, в 1989 г. - 128). Это не всегда означа­ет, что неучитываемые народы и языки попадают в катего­рию "прочие"; часто проводится "укрупнение" одних наро­дов за счет других. Так, в большинстве переписей СССР многие народы аваро-андо-цезской подгруппы включались в состав аварцев, памирские народы — в состав таджиков, энцы — в состав ненцев, хиналугцы — в состав азербайджан­цев и т. п.¹⁷ Указанные различия в перечне вопросов и ме­тодике проведения и обработки результатов переписей дела­ют очевидной неполную сопоставимость их данных и в раз­ных государствах, и в одной стране в разные годы.

Наряду с переписями населения во многих европей­ских странах с середины XX столетия проходили так назы­ваемые микропереписи — выборочные демографиче­ские обследования небольшой (1—10%), но представитель­ной для всей страны части населения. В России в ходе ми­кропереписи 1994 г. перед опрашиваемыми ставились и со­циолингвистические по своей сути вопросы, призванные выявить степень двуязычия (каким языком пользуются при общении в семье, в школе, на работе). Подробнее о полу-

¹⁷ Частично унификация происходила и на стадии публикации, иногда в ущерб здравому смыслу. Для большинства евреев СССР этническим язы-ком служил идиш, но кроме них существуют бухарские (среднеазиатские) евреи (с этническим таджикским языком), горские евреи (с этническим татским) и грузинские евреи (с этническим грузинским). Сохранность эт­нического языка в качестве родного у всех этих групп разная, по перепи­си 1989 г. она составляла, соответственно, 11,1, 65,1, 75,8 и 90,9%. В пуб­ликациях (кроме 1926 и 1989 гг.) все эти группы объединялись, и указыва­лась искусственная цифра, указывающая число тех из них, кто "считает родным языком язык своей национальности"; на 1989 г. она составила бы 14,2%.

3.2. Носитель языка в демографической структуре___________________

ченных результатах будет сказано в главе 6 в связи с описа­нием методики выборочных обследований.

Кроме переписей важным источником демографиче­ской информации служит текущий учет так называемых де­мографических событий: рождений, смертей, реги­страции и расторжения браков. У нас в стране эта статисти­ка ведется органами, регистрирующими соответствующие события (в городах — органами ЗАГС, в сельской местно­сти — органами исполнительной власти). Существует также текущая статистика миграций, но в отношении внутренних миграций (в пределах страны) она малодостоверна.

В советский период данные отраслевой статистики позволяли достаточно хорошо учитывать структуру работа­ющего населения по роду занятий. Через соответствующие органы велся учет пенсионеров, школьников, студентов и других категорий населения. Современная текущая стати­стика в России распределяет занятое население по пред­приятиям и организациям различных форм собственности (государственные и муниципальные; частный сектор; об­щественные организации и фонды; совместные предпри­ятия; предприятия смешанной формы собственности), но она часто отстает от быстро меняющейся социальной ре­альности и заведомо неполна. Регистрация некоторых со­циальных категорий (безработных, беженцев, вынужден­ных переселенцев и т. п.) сопряжена с предоставлением им каких-то льгот и материальных благ, поэтому тормозится искусственно.

Материалы переписей и текущей статистики по стране в целом и по регионам публикуются в центральных издани­ях. Более подробные данные можно получить в региональ­ных изданиях, разнообразные неопубликованные сведения доступны в республиканских и областных статистических управлениях. Надо сказать, что социолингвисты недоста­точно оперативно пользуются такого рода информацией, предпочитая во многих случаях собственные каналы полу­чения аналогичных сведений, а это ведет к потере времени и сил.

 

218

I

219

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики...

3.2.3. Основные демографические показатели 3.2.3.1. Половозрастная структура

Как уже говорилось в предыдущих главах, возраст и пол являются лингвистически значимыми биосоциальными факторами: представители разных поколений характеризу­ются неодинаковым использованием средств языка, разны­ми предпочтениями в оценках языковых фактов и т. п., а различия людей по биологическому полу сказываются в их речевых склонностях и неприятиях. Поэтому понятно, что статистика соотношения разных в возрастном и половом отношении групп говорящих имеет существенное значение в конкретных социолингвистических исследованиях.

Данные о возрастной структуре населения обычно привязываются к информации о распределении его по по­лу: в разных возрастных группах соотношение мужчин и женщин различается. Соотношение родившихся мальчиков и девочек составляет в различных популяциях от 104 до 107; этот показатель принято называть вторичным соотношением численности полов^п. Достоверные сведения об этнических различиях в этой области отсутствуют, но имеются данные, что при повторных родах вероятность рождения мальчика снижается. Кроме того, начиная с Первой мировой войны, стало известно, что в первые послевоенные годы происхо­дит подскок в рождении мальчиков^. Биологически обусло­вленная смертность у мужчин выше во всех возрастах, но так называемый порядок вымирания (распределение по возрасту смерти) зависит от многочисленных разнона­правленных факторов, поэтому повсеместное (за редкими исключениями) преобладание женщин достигается лишь в возрастах старше 60 лет. Для стран Европы, Северной Аме­рики, Австралии в целом характерно преобладание женщин (но в Ирландии и Исландии больше мужчин)²», женщины преобладают и в "черной" Африке (кроме Эфиопии), стра-

¹⁸ Первичным называется соотношение численности мужских и женских за­
родышей при оплодотворении; оно колеблется в пределах 125-130 к 100.

¹⁹ В 1918 г. во Франции соотношение полов составило 107,6, а в Германии
107,7; довоенные показатели составляли 105—106.

²⁰ В Австралии до 1980-х годов преобладали мужчины, поскольку их всегда
было больше среди иммигрантов, составляющих и до сих пор заметный
процент населения страны.

220

3.2. Носитель языка в демографической структуре___________________

ны Латинской Америки сильно различаются (в Мексике и Венесуэле больше мужчин, в Бразилии и Аргентине — жен­щин), в странах Азии и Северной Африки, за некоторыми исключениями (например, Индонезия, Япония), преоблада­ют мужчины.

Согласно переписям СССР, в России на 100 женщин всех возрастов в 1979 г. приходилось в среднем 85,2 муж­чины, а в 1989 г. — 87,7, но преобладание женщин начина­лось лишь с середины четвертого десятилетия жизни. Смертность среди мужчин во всех возрастах, кроме 15— 19 лет, превышает смертность женщин. В возрастных ко-гортах21 1939-1943, а также 1924-1928 и 1919-1923 годов рождения падение доли мужчин отмечается гораздо силь­нее, чем в когортах, объединяющих более молодое населе­ние; в обоих случаях это последствия Великой Отечествен­ной войны.

Порядок вымирания различен у разных народов; рас­смотрим несколько типичных случаев соотношения полов в разных возрастных когортах у некоторых народов России по переписи 1989 г. (табл. 1):

Таблица 1

 

 

Национальность	Возраст, полных лет
0-6	16-19	20-29	30-39	40-49
Татары	104,4	103,6	101,0	100,3	93,6
Русские	103,5	103,3	101,3	98,9	91,6
Чуваши	103,1	102,3	100,5	98,6	90,1
Марийцы	102,3	101,8	98,1	97,3	92,4
Буряты	103,4	101,2	98,4	94,9	89,0
Чукчи	105,7	97,6	96,1	85,2	75,3

²' Когортой демографы называют статистическую общность, объединяю­щую людей, у которых в один и тот же период времени произошло какое-то демографическое событие: те, кто в течение одного года (пяти, десяти и т. д. лет) родились, или вступили в брак, или родили первого (или пятого) ребенка, или овдовели и т. п. Иногда так же именуется любое возрастное объединение. Так, говорят, что по двум последним переписям наблюдает­ся превышение женской смертности над мужской в когорте 15—19 лет; это не совсем точно: те, кто попал в эту группировку в 1979 г., родились в 1959-1963 гг., а те, кто попал в нее в 1989 г. - в 1969-1973 гг. Мы будем придерживаться этого неточного словоупотребления, поскольку существу­ющая в демографии альтернатива именования таких объединений возрас­тными группами представляется не очень удачной в силу занятости терми­на группа в социологии.

221

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики...

3.2. Носитель языка в демографической структуре

 

Окончание табл.

 

 

Национальность	Возраст, полных лет
0-6	16-19	20-29	30-39	40-49
Адыгейцы Чеченцы Кабардинцы Лезгины Мордва	105,8 103,1 104,2 104,2 106,1	104,5 101,6100,5 106,6 105,8	101,0 99,3 100,8 110,3 103,1	103,8 99,8 101,7 109,7 102,2	97,7 97,2 92,6 107,3 94,0

У большинства народов России во взрослом состоянии относительная численность мужчин постепенно снижается. Правда, этот процесс идет с разной скоростью, и когорта, начиная с которой преобладают женщины, у разных наро­дов различна. Сопоставление численности татар и чукчей дает наиболее контрастную картину. У чукчей (и у других народов Севера, а также тувинцев и коми) численное пре­обладание женщин над мужчинами начинается с подрост­кового периода. Не представленные в таблице удмурты за­нимают по этому показателю промежуточное положение между чувашами и марийцами, хакасы и якуты — между ма­рийцами и бурятами, алтайцы приближаются к народам Се­вера и т. д.

Для всех народов Северного Кавказа (не только т что представлены в табл. 1) характерен иной порядок вы мирания: здесь отмечается высокая смертность женщин в молодых и средних возрастах, вызванная тяжелыми услови­ями труда и быта в горной сельской местности (городское население среди представленных в таблице народов соста­вляет от 27 до 44%). Период превышения женской смерт­ности над мужской может быть более коротким (как у че­ченцев) или более длинным (как у кабардинцев), повышен­ная смертность женщин может отмечаться в двух когортах (как у адыгейцев)²². Уникально положение лезгин: это единственный народ России, у которого мужчины преобла­дают во всех возрастных когортах до 60 лет и в целом по этносу; тем, что часть лезгин России — иммигранты из

²² У ингушей, даргинцев, балкарцев ситуация близка к чеченской, у авар­цев — к адыгейской, у осетин — к кабардинской, но с более высокой жен­ской смертностью и т. д.

222

Азербайджана²³ (в 1989 г. там жило 36,8% всех советских лезгин), это может объясняться лишь в незначительной степени и только для рабочих возрастов.

Казалось бы, какое отношение приведенные данные имеют к социолингвистике? Они могут пролить свет на ме­ханизмы владения родным и вторым языками в разных по полу и возрасту группах населения. Это наглядно видно, на­пример, при анализе данных, свидетельствующих о порядке вымирания у мордвы: этот народ явно выпадает из общей картины малыми различиями в порядке вымирания полов. Между тем мордва ни социально-культурными особенно­стями, ни географическим положением не выделяется сре­ди своих соседей²⁴. Однако она подвержена сильной асси­миляции (в первую очередь русскими). В Приложении мы увидим, что у заметной части мордвы на протяжении жиз­ни происходит смена этнической идентификации (и, как это ни покажется парадоксальным, смена языка, называе­мого в ходе переписи родным): часть тех, кто в раннем воз­расте считал себя мордвой, позже относит себя к русским. Некоторые данные свидетельствуют, что мужчины в этом отношении консервативнее, т. е. они чаще хранят "вер­ность" этносу и этническому языку. Слово "верность" взя­то в кавычки не случайно: фактически женщины в большей мере являются хранителями национальных обычаев и этни­ческого языка, но мужчины чаще провозглашают соответст­вующую приверженность.

3.2.3.2. Естественное движение населения

Половозрастные данные, получаемые в ходе перепи­сей, показывают структуру существующего населения, но демографов интересует, как эта структура складывалась, поскольку на основании динамики населения в прошлом

Миграционное сальдо России с республиками Средней Азии, Казахстана, Закавказья в позднесоветский период было положительным; естественно, мужчины, сильнее подверженные миграциям, среди представителей соот­ветствующих народов в РСФСР преобладали.

Мордва довольно равномерно расселена в Среднем Поволжье и соседних регионах. В Мордовской Республике живет лишь 29% мордвы; в Пензен­ской, Самарской, Ульяновской и Оренбургской областях от 6 до 11% ее об­щей численности, в Башкирии — 4%, в Нижегородской и Челябинской об­ластях и Татарии - по 3%, в Чувашии - 2% и т. д.

223

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики...

можно делать прогнозы на будущее. Прогнозы эти посто­янно совершенствуются, но в целом их достоверность неве­лика. Наиболее достоверными признаются прогнозы ООН, предлагаемые в трех вариантах (низшем, среднем и высшем). Так, по среднему прогнозу 1968 г. население СССР должно было составить на середину 1980 г. 270,6 млн человек, на се­редину 1990 г. - 302,0 млн, а к 2000 г . - 329,5 млн человек (по низшему варианту — 316,5 млн). Первая из этих цифр, по данным текущей статистики, была достигнута на два с лиш­ним года позже прогноза; на начало 1989 г. население СССР составило 285,7 млн человек, к моменту распада СССР пре­высило 290 млн, но 300-миллионного рубежа суммарное на­селение бывших республик СССР так и не достигло, начав с 1992 г. убывать. Более современные и достаточно кратко­срочные прогнозы также оправдываются далеко не всегда.

Для демографа важнейшими элементами прогноза представляются будущая общая численность и возрастной состав населения (возрастной состав — точнее, доля лиц трудоспособных возрастов — важен для прогнозирования экономического положения). Прогнозирование этническо­го, а тем более языкового состава дается очень редко, да оно и невозможно для большинства стран, поскольку соответст­вующая статистика не собирается. Тем сложнее оказывает­ся задача социолингвиста, для которого этноязыковая стру­ктура населения — всего лишь исходный фундамент, на ко­тором надстраивается прогноз о функционирова­нии языков в обществе. А подобная прогностическая деятельность совершенно необходима, поскольку без нее государство не может правильно формировать языковую и — шире — национальную политику. Серьезные упущения в этой области в прошлом нашей страны очевидны. Посколь­ку изменения в этническом, а за ним и в языковом составе населения отдельных территорий неизбежны, социолингви­сту приходится ориентироваться на пока далекие от идеала демографические прогнозы. Не вдаваясь в методику их про­ведения, остановимся кратко на тех параметрах, которые лежат в их основе. Заметим, что некоторые такие парамет­ры через публицистику проникли в массовое сознание и ин­терпретируются совершенно ошибочно²⁵.

25 в средствах массовой информации нередко можно встретить высказывания типа "Смертность в России в два раза выше, чем в Туркмении"; "Населе-

224

3.2. Носитель языка в демографической структуре___________________

Существует два компонента, за счет которых меняется численность и состав населения: естественное дви­жение населения (соотношение рождений и смертей) и механическое движение (миграции и изменения границ). В норме рождаемость превышает смертность, и то­гда говорят о естественном приросте. Эти показатели мож­но исчислять не только в абсолютных цифрах, но и в виде коэффициентов. Самые распространенные коэффициенты такого рода — это общие коэффициенты рождаемости, смертности и естественного прироста (или убыли) населе­ния; они вычисляются на тысячу всех жителей. Довольно очевидно, что такие показатели в значительной степени за­висят от возрастной структуры населения. Рождаемость во многом определяется тем, сколь велика доля женщин дето­родного возраста в общей численности населения. Чем больше доля представителей старших возрастов, тем ниже рождаемость и выше смертность. При высокой рождаемости коэффициент смертности неминуемо должен снижаться, поскольку доля более подверженных смертности старших возрастов будет уменьшаться. То есть сам по себе общий коэффициент смертности лишь косвенно зависит от степе­ни развития медицинской помощи; в этом смысле гораздо более показателен коэффициент младенческой смертности (число умерших в течение первого года жизни из 1000 ро­дившихся). Коэффициент рождаемости рассчитывается с учетом всего населения и недостаточно явно характеризует репродуктивное поведение общества.

Для уточнения уровня смертности населения также применяются возрастные коэффициенты смертности (число умерших за год на 1000 представителей соответствующей возрастной когорты); особенно важен коэффициент смерт­ности в течение первого года жизни, поскольку смертность в младенчестве сильно превышает смертность во всех ос­тальных возрастах, исключая самые старшие. На основании этих коэффициентов вычисляется средняя продол­жительность жизни — число лет, которое предстоит прожить родившемуся в данном году, если уровни смертно-

ние России уменьшилось, потому что упала продолжительность жизни"; "Средняя продолжительность жизни воинов-афганцев составляет 36 лет". Первое утверждение близко к истине, но не позволяет соотносить степень демографического благополучия двух стран, во втором перепутаны причи­на и следствие, третье с точки зрения демографии не имеет никакого смыс­ла.

225

8-1611

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики...___________

сти во всех возрастах будут соответствовать текущим возрас­тным уровням смертности. Сам способ подсчета этого по­казателя свидетельствует, что это всего лишь удобная фор­ма представления текущего уровня смертности в разных возрастах, никакой предсказательной силой он не обладает. Представление о том, как соотносятся между собой только что рассмотренные показатели, можно получить из табл. 2, где приведены данные по СССР и отдельным рес­публикам на 1989 г. Для общего представления о возрастной структуре населения указаны доли лиц моложе и старше трудоспособного возраста во всем населении. Республики упорядочены по естественному приросту, курсивом даны показатели ниже российского.

Таблица 2

Некоторые демографические показатели по республикам СССР, 1989 г.

 

СССР	17,6	10,0	22,7	7,6	74,0	64,6
Украина	13,3	11,6	13,0	1,7	75,2	66,1	23
Латвия	14,5	12,1	11,1	2,4	75,2	65,3	22
Эстония	15,4	11,7	14,7	3,7	75,0	65,8	23
РСФСР	14,6	10,7	17,8	3,9	74,6	64,2
Литва	15,1	10,3	10,7	4,8	76,3	66,9
Белоруссия	15,0	10,1	11,8	4,9	76,4	66,8
Грузия	16,7	8,6	19,6	8,1	75,7	68,1		15
Молдавия	18,9	9,2	20,4	9,7	72,3	65,5		14
Казахстан	23,0	7,6	25,9	15,4	73,1	63,9		10
Армения	21,6	6,0	20,4	15,6	74,7	69,0		9
Азербайджан	26,4	6,4	26,2	20,0	74,2	66,6		9
Киргизия	30,4	7,2	32,2	23,2	72,4	64,3		10
Узбекистан	33,3	6,3	37,7	27,0	72,1	66,0		9
Туркмения	35,0	7,7	54,7	27,3	68,4	61,8		8
Таджикистан	38,7	6,5	43,2	32,2	71,7	66,8		8

Обозначения: 1 — общий коэффициент рождаемости (число рождений в год на 1000 жителей); 2 — общий коэффициент смертности (число смертей в год на 1000 жителей); 3 — коэффициент младенческой смертности (число умерших в течение первого года жизни на 1000 родившихся живыми); 4 — естественный при­рост; 5 — средняя продолжительность жизни женщин; 6 — средняя продолжитель­ность жизни мужчин; 7 - доля лиц моложе трудоспособного возраста (%); 8 - до­ля лиц старше трудоспособного возраста (%)

Таблица отчетливо подтверждает ряд закономерно­стей. Низкий прирост населения тесным образом связан с

226

3.2. Носитель языка в демографической структуре___________________

долей населения старших возрастов. Низкая смертность (6,0—7,7) отмечается в республиках со значительной долей населения (34% и более) моложе трудоспособного возраста, а там, где доля этих лиц мала (22—25%), общие коэффици­енты смертности самые высокие (10,1—12,1), хотя именно здесь уровень младенческой смертности для СССР невысок. Связи между средней продолжительностью жизни и общим коэффициентом смертности нет, продолжительность жизни коррелирует с младенческой смертностью, хотя напрямую с ней не связана: Грузия с довольно высоким уровнем мла­денческой смертности (7-е место) по продолжительности жизни у мужчин на 2-м месте, а у женщин — на 3-м. Разли­чия в средней продолжительности жизни мужчин и женщин (а это — результат различий в уровне их смертности во всех возрастах на 1989 г.) по республикам довольно значительны: от 4,9 в Туркмении до 10,4 года в России.

Для предсказания уровня рождаемости демографы обычно располагают массой показателей, достоверно харак­теризующих традиционные психологические установки раз­ных групп населения в сфере заключения брака²⁶ и репро­дуктивных намерений; смена таких традиций идет посте­пенно и тенденции выявляются без особого труда. Другое дело смертность. Наряду с объективными показателями ти­па состояния окружающей среды, уровня развития медици­ны, традиций питания и т. п. на уровне смертности отража­ются труднопредсказуемые социальные явления, которые, с одной стороны, могут вести к увеличению насильственных

²⁶ Мы не будем специально останавливаться на демографии брачности, но для характеристики информации, получаемой со слов опрашиваемых, по­лезно обратить внимание на тот факт, что данные переписей о состоящих в браке всегда и по всем регионам дают некоторое превышение женщин над мужчинами: в 1989 г. на 100 замужних женщин по СССР в целом при­ходилось 99,56 женатых мужчин (в России — 99,92). Если бы эта статисти­ка действительно отражала численность состоящих в браке, она бы недву­смысленно указывала на наличие определенного процента полигамных браков. В районах распространения ислама небольшая часть браков дейст­вительно была полигамна, но переписная статистика отражает не их. Наи­более низким это соотношение было в закавказских республиках, достигая минимума (95,36) в христианской Армении (в Азербайджане - 97,68, в Грузии - 98,41). Эти данные характеризуют не реальный, а психологиче­ский уровень брачности и в ситуации Закавказья являются косвенным под­тверждением значительного количества долговременных миграций мужчин за пределы традиционного расселения (характерно, что Армения - единст­венная из союзных республик, где и в 1979, и в 1989 г. постоянное населе­ние превышало наличное).

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики...

смертей (в первую очередь речь идет о войнах), с другой стороны — к развитию неподконтрольных самим индивидам психологических процессов, действие которых пока еще плохо известно. В результате смертность оказывается гораз­до менее предсказуемой, чем рождаемость.

В конце 1992 г., когда население России составляло 148,7 млн человек, Госкомстатом был составлен десятилет­ний прогноз, предполагавший к 2002 г. как минимум — ста­билизацию населения, как максимум — рост до 151 млн че­ловек. Между тем население продолжает ежегодно сокра­щаться. При этом у детей и подростков тенденция к сниже­нию смертности наметилась уже в 1992 г.; среди молодежи 20—24 лет незначительный рост смертности наблюдался до 1995—1996 гг. Наибольший вклад в увеличение смертности вносили лица 45—59 лет. В чем причина общего роста смертности? Почему смертность в одних возрастах снижает­ся медленнее, чем в других? Почему демографам не удалось спрогнозировать это явление, даже когда оно уже начина­лось?

На последний вопрос ответить проще всего: регистри­руемых статистикой объективных причин к повышению смертности не было, а при формулировании прогнозов иные данные привлечь не удается. Общая социально-эконо­мическая ситуация не выглядела катастрофической. Если бы повышение смертности объяснялось экономическими причинами, то его наиболее вероятными жертвами стали самые молодые и самые старые возраста, чего не было. Ес­ли бы дело было в резком падении уровня здравоохранения, тогда среди причин смертности поднялась бы доля инфек­ционных заболеваний, но рост смертности на 4/5 шел за счет болезней кровообращения и так называемых внешних причин (несчастные случаи, отравления, травмы, насильст­венная смерть) с преобладанием внешних причин у мужчин. Состояние окружающей среды в силу спада промышленно­го производства в целом даже улучшалось. Остаются причи­ны психологического свойства. Этнографам известен эф­фект необъяснимого вымирания аборигенного населения при вступлении в тесный контакт с европейской цивилиза­цией, происходивший во многих районах земного шара; причины и детали этого процесса до конца не изучены, од­нако считается, что немалую роль сыграл долговременный стресс от "культурного шока". Очень вероятно, что главная

3.2. Носитель языка в демографической структуре___________________

причина высокой российской смертности в 1990-х годах ле­жит в той же плоскости.

Детальной привязки сведений о естественном движе­нии населения к этническому составу не существует, но для грубого социолингвистического прогнозирования опреде­ленную ценность могут иметь региональные данные. В сов­ременной России национально неоднородные регионы вы­деляются или низкой убылью населения, или даже прирос­том (в сравнении с национально однородными регионами, где смертность выше). Например, за 1994 г. естественная убыль по Центральному району составила 10,4%с, по Цент­рально-Черноземному — 8,1%_с, Северо-Западному — 11,2%с (при смертности 17,1-18,5%о), в то же время в Удмуртии, Татарии, Башкирии, Чувашии, Марийской Республике она колебалась от 4,4 до 1,7%с. В северокавказских республиках почти повсеместно наблюдался прирост населения, при этом уровень смертности здесь хорошо коррелировал с до­лей коренного населения: в Адыгее, где аборигенов не бо­лее четверти, смертность составляла 14,5%_О, в Карачаево-Черкесии, Кабардино-Балкарии и Северной Осетии, где они составляют незначительное большинство, — от 10,2 до 12,7%с, в Дагестане, где некоренного населения сейчас по­рядка 10%, смертность - 7,6%о. То же и в Забайкалье: в Бу­рятии (где бурят 13%) смертность составила 13,0%о, а в Агинском автономном округе (55% бурят) - 10,9%о.

Анализ такого рода данных в корреляции с уровнем владения языками, распространенными в том или ином ре­гионе, может привести к социолингвистически важным вы­водам, которые необходимо учитывать при языковом пла­нировании и языковой политике.

3.2.3.3. Городское и сельское население

Издавна принятое в социологии и демографии разгра­ничение городского и сельского населения в лингвистике коррелирует с разграничением разных подсис­тем национального языка: разновидностей преимущественно "городских" кодов (литературного языка, городского просто­речия, профессиональных и социальных жаргонов) и терри­ториальных диалектов, которые локализованы на селе.

Между тем за интуитивно понятным противопоставле­нием городского и сельского населения в разных странах

 

228

229

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики...

3.2. Носитель языка в демографической структуре

 

могут скрываться совершенно разные сущности. Дело в том, что городским считается население тех населенных пунктов' которые имеют статус города (или приравненный к нему), а в разных странах критерии получения этого статуса различ­ны. Довольно обычным является отнесение населенного пункта к числу городов при достижении определенной люд­ности (численности населения), но в Исландии для этого достаточно иметь 200 человек, а в Нидерландах необходимо 20 тыс. жителей, и в обоих государствах род занятий жите­лей не имеет значения.

В дореволюционной России не было общего положе­ния, по которому населенный пункт получал статус города; таковой давался индивидуально. Неопределенность понятия город долго сохранялась и при советской власти. Начиная с 1950-х годов в большинстве республик СССР шло законо­дательное уточнение понятий город и поселок городского ти­па; минимальная людность городов колебалась от 5 тыс. в Грузии и Азербайджане до 12 тыс. в РСФСР, а для посел­ков городского типа в большинстве республик не была ус­тановлена²⁷. При этом число городов, не удовлетворяющих официальным требованиям людности, в России достаточно велико²⁸.

К сожалению, наиболее интересные для социолингви­ста данные о национальном и языковом составе городов широко публиковались лишь в отношении Москвы, Ленин­града и столиц союзных республик. В других странах анало­гичные сведения обычно еще менее доступны (в частности потому, что этнический и/или языковой состав часто вооб­ще не выявляется в ходе переписей). В ряде государств ито­ги переписи в отношении населения крупных городов (включая и этноязыковую принадлежность) подводятся не только по городу в целом, но и по отдельным муниципаль­ным районам (а этническая и языковая структура разных частей города может сильно различаться).

Следует иметь в виду, что урбанизация у разных наро­дов России шла и идет неравномерно; в целом по России в

1970 г. городские жители составляли 62,3%, в 1989 г. — 73,4%. Почти везде в качестве основного языка общения в городской среде выступает русский. Следствия урбанизации для нерусских народов России многообразны: у новых ми­грантов в города структура по полу и возрасту заметно от­личается от таковой в местах их предыдущего жительства. Города, в которые мигрируют разные народы (скажем, лез­гины, марийцы и манси), существенно отличаются этно­языковой ситуацией. Как следствие, шансы на использова­ние родного языка (у тех, кто в качестве родного языка со­хранял язык своего этноса) существенно различаются, раз­лична и вероятность передачи своего языка детям, родив­шимся в городе. Не вдаваясь в детали этих процессов, под­черкнем, что в городской и сельской местности они все­гда идут различными путями, и при этом специфика со­циолингвистических результатов урбанизации для каждого народа оказывается своей.

Разграничение городского и сельского населения важ­но и для изучения функциональных особенностей собствен­но русского языка. Так, если относительно крупных город­ских центров более или менее ясно, какого рода разновид­ности национального языка там используются, то такой яс­ности меньше при исследовании речи жителей средних и малых городов²⁹: их речь в значительной степени подверже­на влиянию окружающих эти города местных диалектов. Имея в виду такой промежуточный характер этой русской речи, петербургский исследователь А. С. Герд предложил называть этого рода городскую речь региолектом [Герд 1998]. Основные носители региолекта - местная городская интеллигенция, служащие административных учреждений. От местного, территориального диалекта региолект отлича­ется тем, что он распространен на сравнительно большой территории и характерен для населения своего рода "пучка" территориально близких друг другу городов, а от литератур­ной формы языка — тем, что в нем явно проступают следы диалектных влияний, смешанные с городским просторечи­ем и жаргонами.

 

²⁷ Кроме поселков городского типа, к числу городских поселений отнесены
также населенные пункты со статусом курортных и дачных поселков, ко­
торые могут быть очень малы. Например, постоянное население дачного
поселка Абрамцево Московской области составляет 200 человек.

²⁸ На 1989 г. 24 города и 1119 поселков городского типа имели менее 5 тыс.
жителей, сельских поселений большей людности насчитывалось 4762.

230

²⁹ В малых городских поселениях (до 100 тыс. жителей) проживают около горожан, в средних (от 100 до 500 тыс.) - 27%.

231

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики... 3.2.3.4. Социальный состав населения

Достоверные сведения о социальном составе населе­ния были бы чрезвычайно полезны при изучении функцио­нирования различных языковых регистров и решении мно­гих других социолингвистических задач. Однако социологи не имеют единого взгляда на социальную стратификацию общества, с чем связано и отсутствие единообразного под­хода к этой проблеме в демографии. Текущая статистика та­кого рода, распределяющая население по уровню дохода и роду занятий, собираемая и изучаемая экономистами, с функционированием языков связана очень опосредованно. Основная задача демографов в этой сфере — исследо­вание экономического потенциала населения, определяю­щегося долей экономически активного населения, в частно­сти трудоспособного населения в рабочем возрасте. Эти данные в сопоставлении с уровнем занятости представляют определенный интерес для социолингвиста, поскольку на­личие избыточного с экономической точки зрения населения — один из важнейших стимулов эмиграции.

Почему среди выходцев с Кавказа в городах Средней России много дагестанцев, а осетин практически нет? Обе северокавказские республики отличаются достаточно боль­шими семьями, но в Дагестане они все-таки значительно крупнее; Дагестан — один из немногих российских регио­нов, где большая часть населения живет на селе, причем значительная территория этой сельской местности — мало­продуктивные горные районы. Если в Осетии в течение 1990-х годов естественное движение населения практически отсутствовало (рождаемость и смертность были примерно равны), то в Дагестане отмечался высокий, по современным российским меркам, прирост. Уровень безработицы в Осе­тии очень невелик (в отдельные годы она занимала по это­му показателю последнее место в России), а в Дагестане один из самых высоких в стране. Среднедушевой доход здесь часто оказывается ниже официального прожиточного минимума, что для подавляющего большинства субъектов Российской Федерации нехарактерно. Более половины без­работных дагестанцев — молодежь 16—29 лет; естественно, что она отправляется на заработки в другие регионы.

232

I

3.2. Носитель языка в демографической структуре 3.2.3.5. Миграции

Демографы различают маятниковую, сезонную и по­стоянную миграцию.

Маятниковая миграция — это регулярное пе­редвижение жителей различных населенных пунктов на ра­боту и учебу и возврат к месту жительства. В большинстве развитых государств маятниковой миграции подвержена значительная часть населения, и ее важным лингвистиче­ским следствием является стирание региональных языковых различий и нивелирование территориальных диалектов.

Сезонная (временная) миграция предполагает временное перемещение населения, вызванное экономиче­скими и рекреационными причинами. В последние десяти­летия большое значение приобретает межгосударственная сезонная миграция. Идет обмен трудовыми мигрантами ме­жду странами Европы, однонаправленный поток сезонных мигрантов из Мексики в США, из ряда североафриканских стран и Турции в европейские государства; в ряде случаев сезонные мигранты превращаются в постоянных. Еще один вид международной сезонной миграции — многочисленные и разнонаправленные туристические потоки. Сезонные ми­грации ведут к расширению языкового репертуара как ми­грантов, так и граждан принимающего государства. В ряде случаев последствием таких контактов является возникно­вение специфических смешанных языковых образований типа пиджинов.

СССР в сезонных миграциях был принимающей сто­роной, но ни трудовые мигранты (вьетнамцы на промыш­ленных предприятиях, болгары, северные корейцы, кубин­цы на лесоразработках), ни зарубежные туристы не оказы­вали влияния на языковую ситуацию в стране: коммуника­ция с иностранцами была сильно ограничена. За последние годы положение в России изменилось. Сезонные рабочие (китайские огородники на Дальнем Востоке, турецкие стро­ители и т. п.) слабо включаются во внутрироссийские ком­муникативные процессы, но китайские и вьетнамские тор­говцы, а также гостиничные работники и обслуживающие российских "челноков" коммерсанты в Турции, Египте, ОАЭ, на Кипре и в других странах дают начало новым, по­ка совершенно неисследованным разновидностям упрощен­ного русского языка.

233

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики...

Постоянные миграции бывают внешними (межгосударственными) и внутренними; и те и другие могут приводить к серьезным изменениям этнической и языковой ситуации. В СССР внешние миграции с конца 1940-х до конца 1980-х годов были незначительны; замет­ным исключением был лишь выезд евреев. Внутренние ми­грации, как межреспубликанские, так и в пределах одной республики, всегда имели важное значение и во многих ре­гионах привели к принципиальным изменениям в масшта­бах использования местных языков и русского. На протяже­нии большей части советской истории шел отток русских и ряда других народов России в другие республики. Положе­ние принципиально изменилось с середины 1970-х годов, когда миграционное сальдо (соотношение въезда и выез­да) стало приносить РСФСР механический прирост населения в 100—200 тыс. человек ежегодно. Этот про­цесс усилился с распадом СССР, причем внутренняя мигра­ция превратилась во внешнюю. В 1990—1996 гг. за счет ми­грации население России выросло на 3,3 млн человек, позд­нее количество въехавших из бывших республик Союза ста­ло снижаться.

В год распада СССР положительное сальдо в межрес­публиканских миграциях титульных народов Россия имела только в отношении русских и армян, затем усилился при­ток и ряда других народов. В результате число армян и тад­жиков в России удвоилось, заметно возросло число грузин и азербайджанцев. Официальные данные об иммиграции приуменьшены, кроме того, они не учитывают тех трудовых мигрантов из ряда республик, которые из сезонных превра­щаются в постоянных.

Специфическую категорию мигрантов составляют бе­женцы и вынужденные переселенцы. Если среди доброволь­ных мигрантов преобладают лица трудоспособных возрас­тов, то среди беженцев много детей и стариков. На начало 1997 г. в России официально числились 999 тыс. беженцев из ближнего зарубежья. Около 70% из них русские, 7% — та- ; тары, 4,8% — армяне, 3,9% — украинцы, 3,8% — осетины. Расселены они крайне неравномерно, но почти нигде не повлияли на языковую ситуацию; важным исключением яв­ляется Северная Осетия, а с 1999 г. и Ингушетия, где на­грузка беженцев — самая высокая в России. В Северной Осетии на 1 тыс.. местного населения приходится 74 бежен-

3.3. Сведения о языках в советских переписях населения_______________

ца, почти все они — осетины из Грузии, намного хуже вла­деющие русским языком, чем российские осетины³⁰.

Гораздо существеннее оказались социолингвистиче­ские последствия в странах эмиграции. Произошли прин­ципиальные изменения в этническом и языковом составе многих республик: русское население Таджикистана, Азер­байджана, Армении, Грузии уменьшилось вдвое, на чет­верть сократилось русское население Узбекистана и Кирги­зии, на 10—12% снизилась численность русских в Казахста­не и республиках Прибалтики. Из Грузии выехали около 40 тыс. осетин, значительная часть греков (как правило, в Грецию), численность грузин на основной территории рес­публики возросла и за счет мигрантов из Абхазии; азербай­джанцы покинули Армению, а армяне — Азербайджан. В ре­зультате повсеместно укрепились титульные этносы, а Ар­мения стала фактически однонациональным государством, где национальные меньшинства составляют менее 3% всего населения республики.

3.3. Сведения о языках в советских переписях населения

Пока мы специально не касались этнической и языко­вой статистики переписей. Ее важность для социолингви­стики совершенно очевидна, но orfa существует далеко не для всех стран. Советские переписи давали достаточно мно­го информации, интересной для социолингвистов. К сожа­лению, в центральном вопросе — о владении языками — имелись три существенных недочета.

Проиллюстрируем каждый из них на конкретных при­мерах.

В программах переписей кроме родного языка можно указать лишь один, которым человек свободно владеет. Ме­жду тем некоторые народы отличаются массовым трехъязы-чием. Наиболее многочисленный из них — башкиры: значи­тельная их часть свободно владеет помимо своего родного, башкирского, еще русским и татарским.

30 Среди осетин Северной Осетии русский назвали родным языком 1,8%, указали на свободное владение им 86,9%; у осетин Южной Осетии эти по­казатели были 0,3 и 59,7%.

 

234

235

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики...____________

В Башкирии самую большую этническую группу со­ставляют русские (39,3%), на втором месте — татары (28,4%), на третьем — башкиры (24,5%). Башкиры и вне своей республики традиционно живут вперемешку с татара­ми и повсеместно составляют меньшинство: в Челябинской области татар 6,2%, а башкир 4,5%, в Оренбургской — 7,3 и 2,5%, в Свердловской — 3,9 и 0,9%, в Курганской — 2,0 и 1,6%. Башкиры издавна наряду со своим языком знали та­тарский; до революции татарский был письменным языком немногих грамотных башкир, шел интенсивный процесс их языковой ассимиляции татарами, приостановившийся в по­следние десятилетия (подробнее об этом см. в Приложе­нии). Но большая часть башкир по-прежнему хорошо гово­рит по-татарски. 97% городских башкир Башкирии читали русскую периодику, и только 27% — башкирскую (при этом 66% читали периодику только по-русски); 7% городских башкир читали периодику, а 18% — художественную лите­ратуру на трех языках [Насырова 1992: 124]. Данные о пред­почтении языка периодики и беллетристики нельзя воспри­нимать как показатели владения языками — те, кто читает книги и газеты, выбирают их не по языку, а по содержанию. Но эти цифры бесспорно указывают на массовое трехъязы-чие башкир, которое совершенно невозможно выявить по данным переписей.

Другое важное упущение переписей также касается во­проса о владении вторым языком: этот вопрос относился только к "языкам народов СССР". Тем самым немец, по­ляк, болгарин мог отметить свой этнический язык как род­ной, но если родным языком он называл русский, то сво­бодное владение немецким, польским, болгарским уже не отмечалось, поскольку эти языки не считались языками на­родов СССР. Перечень "советских" языков менялся, эски­мосский и алеутский в 1970 г. в него не входили, а в после­дующих переписях вошли.

Третий недостаток отечественных переписей заключа­ется в том, что в инструкции переписчику давалось не­сколько туманное разъяснение понятия родной язык: это язык, который опрашиваемый считает своим родным. Ос­нования для ответа на такой вопрос у разных лиц были раз­личны.

Очевидно, что сохранность языка должна быть выше там, где доля соответствующего народа в населении наибо-

236

3.3. Сведения о языках в советских переписях населения_______________

лее высока, а именно в сельской местности традиционной территории расселения народа. Одновременно по мере уда­ления должно расти владение языком межэтнической ком­муникации; в России в этом качестве почти повсеместно выступает русский язык.

Между тем у сильно ассимилированных в языковом отношении этносов данные переписи 1989 г. выявляют странную картину: чем дальше от традиционной террито­рии, тем выше доля тех, кто назвал свой этнический язык родным, а знание русского языка снижается. Так, среди орочей Хабаровского края, живущих в "районах преимущест­венного проживания народов Севера", этнический язык объ­явили родным 10,4%, в других районах Хабаровского края — 14,3%, среди орочей РСФСР вне Хабаровского края — 25,8%, в других республиках СССР — 46,9%. Показатель невладе­ния русским языком (в качестве родного или второго) со­ответственно повышается с 0,9 до 21,9%. Еще рельефнее это явление выглядит на примере чуванцев — народа, гене­тически близкого к юкагирам, который был частично ис­треблен, частично ассимилирован в языковом отношении чукчами уже к началу нашего века. Они фиксировались пе­реписью 1926 г. и вновь появились лишь в материалах пе­реписи 1989 г. Некоторая часть из них назвала родным "язык своей национальности"³¹. В Анадырском районе, где сосредоточено 60% чуванцев, таковых оказалось лишь 3,7%, в других районах Чукотки — 17,8%, а за пределами РСФСР-53,5%.

Сходная аномалия наблюдается и при сопоставлении городского и сельского населения. По материалам перепи­си 1989 г. у всех тех народов Севера, у которых в сельской местности менее 30% признали свой этнический язык род­ным, в городе отмечен более высокий показатель (табл. 3).

По существу здесь за признанием этнического языка родным не стоит ничего, кроме символической идентифи­кации себя со своим этносом; вне окружения своих едино­племенников это происходит чаще. В результате языковые данные переписей по таким народам становятся совершен-

Специалисты единодушно отмечают, что чуванский язык давно мертв; вот что говорится о нем в "Лингвистическом энциклопедическом словаре": "был распространен в басе. р. Анадырь. Сохранились переводы 22 фраз, за­писанные в 1781 И. Бенцигом, и 210 слов, записанных Ф. Ф. Матюшки-ным [опубликованы в 1841 г.]" [Крейнович 1990: 585].

237

Глава 3. Нелингвистические основания социолингвистики... Таблица 3

 

Националь-	Доля считающих	Националь-	Доля считающих
ность	этнический язык	ность	этнический язык
	родным,	%		родным,	%
	городское	сельское		городское	сельское
	население	население		население	население
Нивхи	23,5	23,1	Орочи	19Д	16,6
Ительмены	20,8	17,5	Алеуты	33,8	20,5
Удэгейцы	33,9	18,5	Негидальцы	27,1	26,2
Чуванцы	19,0	17,9	Ороки	49,3	18,5

но недостоверными. У народов с относительно хорошей со­хранностью языка картина более естественная: ненецкий язык назвали родным 82,0% сельских ненцев и 56,5% город­ских, чукотский — 74,2% сельских чукчей и 47,1% город­ских.

Указанные недостатки требуют внимательного и кри­тического отношения к статистическим данным при их ис­пользовании в социолингвистических исследованиях.

"Не надо, однако, считать, что переписи в других стра­нах дают лучший материал. Советские переписи хотя бы да­вали немало информации по национально-языковым воп­росам, пусть не без неточностей, а, например, в Бельгии по­сле 1947 г. во избежание языковых конфликтов любые воп­росы о языках исключили из переписей, и надежной стати­стики о количестве носителей французского или фламанд­ского [нидерландского] языков, о двуязычии и пр. нет во­обще; в Японии после уравнения айнов в правах с японца­ми этот народ перестали учитывать в переписях, и в 80-е гг. в печати можно было встретить весьма разноречивые дан­ные о количестве айнов от 15 до 50 тысяч" [Алпатов 1997: 101].

Глава 4

НАПРАВЛЕНИЯ

СОЦИОЛИНГВИСТИЧЕСКИХ

ИССЛЕДОВАНИЙ

Со времен Ф. де Соссюра в лингвистике принято раз­граничивать синхронический и диахронический аспекты исследования языка. Соответственно выделяют синхрони­ческую лингвистику и лингвистику диахроническую. Уче­ные справедливо указывают на определенную условность такого разделения, поскольку при изучении тех или иных состояний языка (чем занимается синхроническая лингвис­тика) важен учет исторического фактора (предмет изучения диахронической лингвистики). И наоборот, эффективное изучение истории языка часто осуществляется путем срав­нения синхронных срезов, характеризующих состояние языка в тот или иной момент его развития.

Такое разделение синхронического и диахронического аспектов в изучении языка существует и в социолингвисти­ке: различают синхроническую социолингвистику и социолин­гвистику диахроническую.

4.1. Синхроническая социолингвистика

Если следовать буквальному смыслу определения "синхроническая", то это направление должно изучать лишь отношения, существующие между языком и обще­ством, не обращаясь кпроцессам, характеризующим со­циально обусловленное функционирование языка (посколь­ку всякий процесс протекает во времени и, стало быть, не­синхронен).

В действительности же синхроническая социолингви­стика изучает и отношения, и процессы, касающиеся связей языка и общества. Отношения характеризуют статику этих связей, а процессы — их динамику.

Проиллюстрируем сказанное на примерах.

Каждый носитель того или иного языка имеет набор социальных характеристик: определенный уровень образова­ния, профессию, систему ценностных ориентации и т. п. Со­отношение статусов "носитель языка" и "носитель социаль­ных характеристик" не связано с какими-либо процессами,

239

Глава 4. Направления социолингвистических исследований_____________

протекающими во времени, — это некая данность. Но иссле­довать особенности использования языка людьми, которые обладают разными социальными характеристиками, можно, только выйдя за пределы этой данности и наблюдая про­цесс речевого общения. Статика сменяется динамикой.

В многоязычном обществе языки распределены между носителями — соответственно их этнической принадлежно­сти: ср., например, современную Россию, где помимо рус­ских живут татары, якуты, осетины и другие народы, каж­дый из которых является носителем своего родного языка. При этом надо учитывать, что соотношение языков и этно­сов — не взаимно-однозначное: с одной стороны, помимо своего родного языка представители многих национально­стей пользуются еще и другими языками, распространенны­ми в данном социуме; с другой стороны, есть языки, напри­мер суахили, которые "не имеют коррелята на этническом уровне, поскольку в Африке не существует автохтонного эт­носа, родным языком которого был бы суахили" [Рябова 1985: 107].

Констатация этого положения — вещь достаточно три­виальная. Но каково взаимоотношение и взаимодействие родных и вторых языков? В каких сферах и ситуациях об­щения они используются? Для ответа на подобные вопросы социолингвистика обращается к функционированию язы­ков, т. е. к процессам речевого общения и к факторам, обу­словливающим характер этих процессов.

Еще один пример. Описывая какой-либо националь­ный язык с точки зрения его социальной дифференциации, обычно констатируют наличие в нем (на том или ином син­хронном срезе) определенных подсистем — литературной формы, территориальных диалектов, профессиональных и социальных жаргонов, городских койне и т. п. Эти подсис­темы существуют не изолированно друг от друга — они на­ходятся в некоторых взаимоотношениях (в каких — вопрос, на который можно ответить лишь в результате исследова­ния). Как пользуются этими подсистемами говорящие? Ка­ково их функциональное соотношение (хотя бы на том же самом синхронном срезе, который имеется в виду при раз­граничении подсистем)? Давая ответы на эти вопросы, мы переходим от статики, характеризующей социальную диф­ференциацию языка, к динамике функционирования соста­вляющих этот язык подсистем.

240

4.1. Синхроническая социолингвистика

В компетенцию синхронической социолингвистики входит и изучение языковой социализации, освоения языка в связи с освоением системы социальных ролей, овладения основами "ситуативной грамматики" и ряда других процес­сов, относящихся к общей проблеме социальной обуслов­ленности языковой компетенции.

Примерами синхронических социолингвистических исследований могут служить работы У. Лабова и его после­дователей, посвященные изучению фонетического варьиро­вания современного американского варианта английского языка в зависимости от социальной характеристики говоря­щего и от стилистических условий речи, а также труд "Рус­ский язык по данным массового обследования" (1974), в ко­тором представлен результат изучения определенного син­хронного среза, характеризующего вариативность литератур­ной нормы; исследования отечественных африканистов по типологии языковых ситуаций в полиэтнических государст­вах современной Африки (см., например [Виноградов и др. 1984]); социолингвистическое "портретирование" языков России, с подробным анализом национального и социально­го состава их носителей, функций каждого языка, взаимо­действия его с другими языками данного ареала (см. об этом: [Михальченко 1995], а также [Письменные языки... 2000]).

Характерно, что ни в одной из названных работ авто­ры не стремятся сохранить "чистоту" синхронического под­хода — почти всегда для объяснения современного состоя­ния языка или каких-либо его подсистем привлекаются ис­торические данные, позволяющие видеть движение языко­вой системы от одной стадии к другой. Однако явное пре­обладание целей, задач и методики исследования, присущих синхроническому подходу, позволяет относить эти работы именно к синхроническому направлению социолингвисти­ческих исследований¹.

¹ Поскольку большая часть нашего учебника посвящена проблемам синхро­нической социолингвистики, здесь мы ограничимся кратким изложением статуса, целей и задач этого направления науки. Обзор проблематики, ко­торой занимается или должна заниматься синхроническая социолингвисти­ка, дается в книге Л. Б. Никольского [Никольский 1976]. См. также двух­томник "Advances in the sociology of language" под редакцией Дж. Фишма-на [Fishman 1971—1972], содержащий работы, которые дают представление главным образом о синхроническом аспекте социолингвистических иссле­дований. Вышедший в 1972 г. под редакцией Дж. Гамперца и Д. Хаймса сборник "Directions in sociolinguistics" [Gumperz, Hymes 1972], судя по его

241

Глава 4. Направления социолингвистических исследований

4.2. Диахроническая социолингвистика

В самом общем виде диахроническая социолингвисты-, ка может быть определена как направление социолингви-, стических исследований, которое изучает историю языка в связи с историей народа. Такое определение, однако, нуж­дается в уточнении. Ведь традиционно многие работы, по­священные эволюции конкретных языков, описывали исто­рический контекст, в котором происходят языковые измене­ния. Можно ли квалифицировать такие работы как социо­лингвистические ?

Существенной особенностью социолингвистического исследования является систематическое, последовательное соотнесение языковых фактов и социальных процессов. Ес­ли, изучая историю какого-либо языка, ученый лишь от случая к случаю упоминает события, относящиеся к исто­рии народа, то такую работу трудно квалифицировать как социолингвистическую. Если же исследование основывает­ся на четком разграничении внутренних, присущих самому языку законов его развития и внешних, социальных факто­ров, обусловливающих это развитие, и анализирует языко­вые изменения, показывая действие как тех, так и других, то такое исследование скорее всего должно быть отнесено к диахронической социолингвистике.

Примерами подобных работ могут служить многие ис-торико-лингвистические исследования отечественных и за­рубежных авторов, в особенности те, в которых изучается становление национальных языков, формирование их лите­ратурной нормы, развитие у литературных языков социаль­ных функций и т. п. Таковы, например, работы В. В. Вино­градова по истории русского литературного языка [Виногра­дов 1938; 1956], В. М. Жирмунского — по истории немецко­го языка и по немецкой диалектологии [Жирмунский 1956; 1965], Б. А. Успенского — о церковнославянско-русской диглоссии в Московской Руси [Успенский 1987; 1994],

названию, должен был бы представлять весь спектр направлений, характер­ных для социолингвистики середины XX в. Тем не менее и в нем помеще­ны в основном работы, ориентированные на синхронный анализ языковых явлений в их связи с явлениями социальными. См. также обзор [Гулида 1999], дающий представление главным образом о синхронном аспекте но­вейших англоязычных социолингвистических исследований.

242

4.2. Диахроническая социолингвистика

М. В. Панова [Панов 1990], цикл работ по истории литера­турных языков, выполненный в Институте языкознания РАН [Норма... 1969, Социальная... 1977, Функциональная... 1985, Литературный... 1994, Языковая... 1996] и другие, а также исследования зарубежных лингвистов по истории формирования национальных языков в связи с историей народов: элементы диахронно-социолингвистического под­хода характерны, например, для классических работ А. Мейе по исторической лингвистике, Ф. Брюно — по ис­тории французского языка, X. Эггерса — по истории немец­кого языка, Менендеса Пидаля — по истории испанского языка и др.

Регулярные связи между развитием языка и развитием общества могут быть прослежены на сравнительно коротких отрезках языковой эволюции. Например, П. Лафарг иссле­довал новшества, появившиеся во французском языке во времена Великой французской революции [Лафарг 1930]. А. М. Селищев в знаменитой книге "Язык революционной эпохи" [Селищев 1928] проанализировал изменения, про­изошедшие в русском языке в течение 10 послереволюцион­ных лет, и связал эти изменения с теми преобразованиями, которые были совершены в России в результате октябрьско­го переворота 1917 г. Более близким к нашим дням приме­ром может служить книга немецкого исследователя Л. Цы-батова [Zybatow 1995], в которой изменения, характерные для русского языка конца 80 — начала 90-х годов XX в., изу­чены в связи с политическими, экономическими и культур­ными процессами постперестроечного периода.

Целью социолингвистического изучения языка в диа­хроническом аспекте является установление связей между историей языка, изменениями, происходящими в нем в хо­де исторического развития, — и историей общества, которое "обслуживается" данным языком, теми социальными, эко­номическими и культурными изменениями, которые харак­теризуют эволюцию данного общества и его институтов. На пути к достижению этой цели исследователь решает ряд за­дач, среди которых наиболее существенно изучение харак­тера связей между языковыми и социальными явлениями, что предполагает ответы на такие, например, вопросы:

вызывает ли социальное изменение непосредственное изменение в языке или же такое влияние осуществляется более сложно, опосредованно?

243

т

Глава 4. Направления социолингвистических исследований_____________

какие из факторов социальной эволюции наиболее су­щественны для развития языка?

какие "участки" языковой системы наиболее податли­вы к социальному воздействию; иначе говоря, что в первую очередь меняется в языке под влиянием социальных, преоб­разований, а что остается относительно стабильным на про­тяжении длительного времени?

В задачи диахронической социолингвистики входит также изучение изменений в языковой ситуации под воз­действием изменений в обществе, анализ изменений в на­боре и характере функций языка (языков), в социальном и коммуникативном статусе литературной формы националь­ного языка и социолектов, фиксация и исследование изме­нений в отношении общества в целом или отдельных соци­альных групп к своему языку или каким-либо его подсисте­мам, к языковым новшествам и т. п.

Приведем примеры решения этих задач на конкретном языковом материале.

Языковая ситуация в Португалии начала XVI в. харак­теризовалась многоязычием, в основе которого лежали пор­тугальский и испанский языки, а также латынь (на латыни составлялись географические описания, ставились пьесы в университетских театрах). К концу века усилилась тенден­ция к большей самостоятельности и функциональной само­достаточности португальского языка, вовлечению в литера­турный обиход разговорных, просторечных и диалектных элементов, что отражало процессы, происходившие в Порту­галии того периода: разрушение феодальных институтов, ук­репление абсолютизма, рост городов, миграция сельских жи­телей в города, культурную интеграцию высших слоев обще­ства вокруг королевского двора и др. (см. [Вольф 1985]).

Изучение истории многих европейских языков вскры­вает движение литературной формы этих языков от более или менее аморфного состояния к нормированной языковой системе с единой диалектной основой. Так, во французском языке XV в. "совокупность старофранцузских наддиалект-ных литературных образований <...> стала заменяться еди­ным литературным языком, в основе которого лежал диалект столицы — Парижа <...> изменялся и статус диалектов — от территориального диалекта феодального общества к терри­ториально-социальному диалекту периода формирования и развития национальных языков" [Челышева 1985: 216]. Ли-

244

4.2. Диахроническая социолингвистика

тературный французский язык начал функционально преоб­ладать над латынью, которая постепенно вытеснялась из со­циально наиболее важных сфер общения [Там же: 217].

Характеризуя языковую ситуацию в Японии XIX— XX вв., исследователи особо выделяют период после 1945 г., когда усилилась роль английского языка и, следовательно, произошло некоторое распределение функций между япон­ским и английским языками: "...в Японии существуют вли­ятельные газеты на английском языке, англоязычные теле­передачи и пр. Возможны и случаи общения на английском языке между японцами: в рекламе для придания ей большей элитности и иногда в научной литературе" [Алпатов 1993: 107].

Иллюстрацией изменения в отношении к собственной речи могут служить наблюдения русских диалектологов. Со­гласно этим наблюдениям, проводившаяся в годы советской власти политика вытеснения местных диалектов из комму­никативных сфер, такое направление школьного обучения и воспитания, которое внедряло в сознание учащихся прене­брежительное отношение к собственному говору как к не­правильной, искаженной речи, сформировали устойчивую негативную оценку диалектных способов говорения самими носителями диалекта (см. об этом [Булатова и др. 1975; Ка­саткин 1999]).

С этим можно сравнить совсем иное отношение к ди­алектам в современной Японии, где «люди среднего и млад­шего поколений относятся к собственному использованию диалекта как к чему-то само собой разумеющемуся. По-ви­димому, низкая престижность диалектов была свойственна периоду массового овладения литературным языком, когда речь на диалекте ассоциировалась с низким уровнем обра­зования и культуры. Теперь же, когда владение диалектом вовсе не означает неумения переключаться с него на лите­ратурный язык, диалект считается вполне законным средст­вом неофициального общения со "своими" <...> В этой об­становке изменилось и официальное отношение к диалек­там. Перед школой и средствами массовой информации ставится уже не задача искоренения диалектов, а задача их правильного употребления. Сейчас в школах введен курс местного диалекта, особый для разных районов Японии, в котором учат пользованию диалектом и осознанию его от­личий от литературного языка» [Алпатов 1996: 242—243].

245

Глава 4. Направления социолингвистических исследований

Для диахронической социолингвистики характерен яв­но декларируемый и последовательно проводимый в кон­кретных исследованиях принцип: история языка должна изучаться в тесной связи с историей его носителей, с их по­вседневной жизнью. "Слово путешествует из диалекта в ди­алект, из языка в язык вместе с людьми, идущими на базар или ярмарку, в храм или к святым местам, на олимпийские игры, в театр или цирк, на корриду или футбол. Слово пу­тешествует вместе с товарной этикеткой, с любым товаром материального или духовного производства" [Журавлев 1993: 7].

4.3. Макросоциолингвистика

Разграничение макро- и микросоциолингвистики в из­вестной мере является аналогией соответствующего деления социологии на макро- и микросоциологию. Макросоциоло­гия занимается глобальными процессами, характеризующи­ми развитие и функционирование общества в целом, а ми­кросоциология проявляет интерес к человеку как члену тех или иных социальных групп.

Некоторые авторы называют макро- и микроподход к социальному изучению языковых явлений не направления­ми, а уровнями социолингвистического анализа: см., напри­мер [Berruto 1974, гл. 4]. Однако по мере развития социо­лингвистики эти уровни анализа становятся самостоятель­ными и образуют два мало пересекающихся направления социолингвистических исследований.

Макросоциолингвистика изучает крупномасштабные процессы и отношения, которые имеют место в языке и ко­торые в той или иной степени обусловлены социальными факторами. Эти процессы и отношения могут характеризо­вать общество в целом или достаточно большие совокупно­сти людей: социальный слой, этнос, этническую группу и т. д. Например, изучение социальной дифференциации языка включает в себя макроуровень, на котором выясняет­ся, как распределены данный национальный язык и его под­системы в разных социальных слоях носителей этого языка.

Макроподход преобладает во многих работах, посвя­щенных двуязычию: такие вопросы, как соотношение чис-ленностей говорящих на разных языках, обращающихся в

246

4.3. Макросоциолингвистика

данном сообществе, разграничение функций этих языков, языковая интерференция и ее типы и другие, часто рассма­триваются в общем виде, без обращения к индивидуальным или групповым речевым особенностям (см., например [Де-шериев 1966; 1976; Джунусов 1969; Дьячков 1996], обзоры [Алпатов 2000; Социальная лингвистика 1997]).

Проблемы нормализации и кодификации языка, а так­же языковой политики и языкового планирования изучают­ся прежде всего в рамках макросоциолингвистического под­хода, поскольку обычно они затрагивают интересы всего населения, пользующегося данным языком (или языками), или значительной его части. Например, говоря о политике государства в отношении малочисленных народов, населяю­щих это государство, исследователь неизбежно касается во­проса о сохранении языка того или иного малого этноса, и, как правило, обсуждение этого вопроса ориентировано на интересы всего этноса, а не каких-либо отдельных его пред­ставителей. Исследование статуса тех или иных языков в полиэтническом обществе, функциональных свойств и воз­можностей подсистем, входящих в качестве компонентов в какой-либо национальный язык, также требует макроподхо­да, поскольку речь идет о коммуникативном "обслужива­нии" больших совокупностей людей или даже всего населе­ния страны в целом.

К макросоциолингвистике относятся очень важные в социальном плане проблемы, связанные с анализом язы­ковых ситуаций, которые характеризуют общество в тот или иной период его существования. Подобный анализ может касаться компонентов, составляющих данную соци­ально-коммуникативную систему (кодов и субкодов), их распределения по сферам общения, коммуникативного "веса" каждого из компонентов с точки зрения его функ­ций в различных сферах социальной деятельности, потен­циальных и реальных изменений в соотношении компо­нентов социально-коммуникативной системы, научно обоснованных прогнозов, касающихся характера языковой ситуации, и т. п.

В последние десятилетия социолингвисты обратили свое внимание к еще одной области взаимоотношений язы­ков, которая, как это ни печально, стала весьма актуальной в современном мире, — к языковым конфликтам. Возникла и формируется новая область социолингвистиче-

247

Глава 4. Направления социолингвистических исследований__________

ских исследований — лингвистическая конфлик­тология (конфликтами, возникающими в человеческом обществе, занимаются также политологи, психологи, социо­логи, этнографы, поэтому определение "лингвистическая" необходимо).

В основе языковых конфликтов лежат социальные и экономические причины, поэтому свойства того или иного конфликта естественно рассматривать на макроуровне, а не на уровне индивидуальном или частно-групповом, хотя за­рождаться языковые конфликты могут и в территориально или этнически ограниченных группах.

Нередко в условиях полиэтнического государства язык становится символом национальной солидарности, объединяющим ту или иную этническую группу в ее борь­бе за собственные интересы, в противостоянии другим группам или центральной власти. Особенно характерна эта тенденция для малочисленных народностей в составе ка­кого-либо государства. "Каждый экономический класс, принадлежащий к языковым меньшинствам, использует язык как объединяющий символ в борьбе с центральным правительством, даже несмотря на то что интересы неко­торых из этих классов (например, крестьян и дворянского сословия) бывают противоположны друг другу", — пишут исследователи языковых конфликтов Р. Ингельхарт и М. Вудворд [Inglehart, Woodward 1977: 370], приводя мно­гочисленные примеры языковых конфликтов и из истории стран Западной Европы и Канады, и из современных их отношений.

Существуют и другие проблемы языковой жизни об­щества, при изучении которых применяется преимущест­венно макроподход. Некоторое представление о разнообра­зии и характере этих проблем можно составить, обратив­шись к весьма объемистому сборнику "Социолингвистиче­ские проблемы в разных регионах мира" [Социолингвисти­ческие... 1996]: большая часть помещенных здесь работ от­ражает именно макросоциолингвистический взгляд на со­циально-языковые отношения и процессы.

248

4.4. Микросоциолингвистика

4.4. Микросоциолингвистика

Микросоциолингвистика — направление социолингви­стических исследований, занимающееся изучением того, как язык используется в малых социальных общностях². Большие и малые социальные общности различаются не только количественно, но и качественно: закономерности, наблюдаемые при использовании языка в малом социаль­ном коллективе (например, в семье, игровой, производст­венной группе), часто "не действуют" или действуют не так в больших человеческих совокупностях, и наоборот.

Долгое время в социолингвистике преобладали рабо­ты, объектом которых были процессы и отношения крупно­го масштаба, присущие либо обществу в целом, либо значи­тельным социальным и этническим совокупностям людей. Языковые процессы и отношения, характеризующие взаи­модействие людей в малых общностях, привлекали к себе меньшее внимание. Правда, мнение относительно важности изучения малых групп с позиций социолингвистики выска­зывалось неоднократно. Например, Р. Белл писал, что по­скольку «членство в группе почти наверняка имеет языко­вые индикаторы — внутригрупповые признаки фонологиче­ского и лексического характера, которые сразу определяют данную группу и исключают "чужаков", - постольку линг­вистика должна расширить свою сферу, включив в себя описание употребления языка в малых группах», и при этом она не может "игнорировать тот факт, что уже существует экспериментальная методика, принесшая результаты, кото­рые можно переосмыслить в социолингвистических терми­нах" [Белл 1980: 145-146].

Однако конкретные работы, исследующие особенно­сти общения людей в тех или иных группах, весьма немно­гочисленны как в отечественном языкознании, так и за ру-

² В специальной литературе встречается и несколько иное понимание обла­стей применения и задач макро- и микросоциолингвистики: макросоцио­лингвистика ориентирована на изучение того, что в системе Ф. де Соссю-ра называется langage (т. е. язык в его коммуникативной функции), а мик­росоциолингвистика - на изучение parole (т. е. речи, того, как реализуется язык в различных ситуациях общения). На долю же собственно лингвисти­ки остается langue - язык как определенным образом организованная сис­тема отношений между составляющими его единицами, обусловленных внутренними закономерностями (см. [Виноградов и др. 1984: 4]).

249

4.4. Микросоциолингвистика

Глава 4. Направления социолингвистических исследований___________

бежом. Между тем несомненно, что исследование поведе­ния людей как членов малых групп дает многое для харак­теристики вообще социального поведения человека. Без та­кого исследования невозможно правильно судить о многих сторонах речевого поведения человека как существа соци­ального; кроме того, свойства индивида как говорящего, как "производителя" определенных высказываний обнару­живаются прежде всего в пределах подобных групп (а не в обществе в целом).

Таким образом, микросоциолингвистика ставит в центр внимания исследователей человека и его непосредст­венное окружение, в то время как макросоциолингвистика обращена к проблемам, характеризующим целое общество или крупные социальные объединения людей. Те же груп­пы, о которых нередко идет речь и в макросоциолингвисти-ческих работах, — например, лица определенного возраста, пола, уровня образования (см. раздел "Массовые обследова­ния" главы 5), — это группы условные: члены таких групп не находятся в контакте друг с другом, не общаются.

Микросоциолингвистика - дисциплина, безусловно, языковедческая (как и вообще социолингвистика), посколь­ку объектом ее является язык, хотя и в специфическом вну-тригрупповом использовании. Однако она тесно связана с другими науками о человеке, прежде всего с психологией и социальной психологией, у которых она заимствует некото­рые ключевые понятия. Таковы, например, понятия соци­альной роли, малой группы и всех разновидностей малых групп: формальной / неформальной, референтной (эталонной), первичной / вторичной и другие, понятия лидера и аутсайде­ра, конформного — неконформного поведения и некоторые дру­гие. Часть этих понятий была рассмотрена нами выше (см. также [Крысин 1989а]), другие будут проиллюстрированы в данном разделе на конкретных примерах.

Проблемы, которыми занимается микросоциолингви­стика, можно сгруппировать в два концентра, как бы отве­чая на вопросы: 1) каков язык, используемый (или каковы языки, используемые) в данной малой социальной общно­сти? 2) как используется этот язык (эти языки) в данной ма­лой общности ее членами?

Ответы на эти вопросы лишь на первый взгляд кажут­ся тривиальными и заранее известными: если данная груп­па существует в пределах некоего объемлющего ее социума

250

(нации, страны, этноса и т. д.), то члены группы должны использовать во внутригрупповом общении те же языковые образования, которые функционируют во всем социуме.

Однако наблюдения показывают, что социально-груп­повое обособление людей с необходимостью включает и мо­мент лингвистический: язык, которым пользуются члены группы, оказывается не совсем тем же, что общенациональ­ный язык (или какие-либо его подсистемы). Одно из свиде­тельств этого — существование так называемых семейных языков: общеупотребительные языковые средства претерпе­вают здесь иногда значительные трансформации. С этим можно сравнить также выработку особых "языков" в груп­пах, члены которых объединяются по производственным, игровым, спортивным или каким-либо еще интересам (под­черкнем, что имеются в виду не социальные и профессио­нальные жаргоны вообще, а вырабатываемые в пределах до­статочно узких групп специфические средства общения).

В связи с этим можно вспомнить наблюдение Л. Н. Толс­того, описанное им в повести "Юность" и касающееся осо­бенностей поведения, в частности речевого, членов узкого кружка или одной семьи. Характеризуя способность к вза­имному пониманию между такими людьми, он писал: "Сущность этой способности состоит в условленном чувст­ве меры и в условленном одностороннем взгляде на предме­ты. Два человека одного кружка или одного семейства, име­ющие эту способность, всегда до одной и той же точки до­пускают выражение чувства, далее которой они оба вместе уже видят фразу; в одну и ту же минуту они видят, где кон­чается похвала и начинается ирония, где кончается увлече­ние и начинается притворство, — что для людей с другим пониманием может казаться совершенно иначе. Для людей с одним пониманием каждый предмет одинаково для обоих бросается в глаза преимущественно своей смешной, или красивой, или грязной стороной. Для облегчения этого оди­накового понимания между людьми одного кружка или се­мейства устанавливается свой язык, свои обороты речи, да­же слова, определяющие те оттенки понятий, которые для других не существуют <...>. Ни с кем, как с Володей, с ко­торым мы развивались в одинаковых условиях, не довели мы эту способность до такой тонкости. Например, у нас с Володей установились, Бог знает как, следующие слова с соответствующими понятиями: изюм означало тщеславное

251

Глава 4. Направления социолингвистических исследований

желание показать, что у меня есть деньги, шишка (причем надо было соединить пальцы и сделать особое ударение на оба ш) обозначало что-то свежее, здоровое, изящное, но не щегольское; существительное, употребленное во множест­венном числе, означало несправедливое пристрастие к это­му предмету и т. д., и т. д. Но, впрочем, значение зависело больше от выражения лица, от общего смысла разговора, так что, какое бы новое выражение для нового оттенка ни придумал один из нас, другой по одному намеку уже пони­мал его точно так же".

Использование подобных специфических средств об­щения может отличаться рядом особенностей. Иначе гово­ря, на один вид специфичности — в наборе средств — как бы накладывается второй ее вид — в комбинировании этих средств и в их функциях. Например, для внутригруппового общения характерна символьная функция языкового знака (наряду с номинативной и оценочной): определенные слова, обороты, типы произношения приобретают свойство символа принадлежности говорящего к данной группе. Это связано с одним из мотивов, которыми руководствуется го­ворящий в своем внутригрупповом поведении: показывать своей речью, что он принадлежит к данной группе, что он "свой".

Не овладев такого рода символами принадлежности к группе и, шире, принятой в данной группе манерой обще­ния, человек не может с полным правом претендовать на место в этой группе и нередко оказывается на ее перифе­рии. У. Лабов пишет, что положение аутсайдера, в термино­логии У. Лабова — изгоя (lame), имеет языковое следствие: аутсайдер плохо усваивает культурные и языковые нормы группы [Labov 1972]. Однако часто причина и следствие ме­няются местами: именно манера речи, если она отличается от принятых в группе речевых стереотипов, мешает челове­ку влиться в группу, чувствовать себя в ней "своим".

Другим примером специфики использования языко­вых средств во внутригрупповом общении может служить формирование групповых шаблонов речи. Подоб­но тому как в процессе совместной деятельности у людей вырабатываются определенные стереотипы поведения, регу­лярность коммуникативных контактов между членами груп­пы ведет к выработке речевых шаблонов. В качестве послед­них могут выступать отдельные языковые единицы, различ-

252

4.4. Микросоциолингвистика

ные фрагменты высказываний и диалогов, имевших место в прошлом группы (или кого-либо из ее членов), своеобраз­ные формы начал и концовок тех или иных речевых актов, также отражающие общий коммуникативный опыт данной группы, цитаты — как из литературных произведений, так и из устных высказываний какого-либо члена группы, в част­ности лидера, и т. п. При этом шаблон (вопреки своему на­званию!), как правило, используется в эмоциональном кон­тексте, специально — шутливо, ёрнически, с пародийными целями и т. д. — обыгрывается, и тем самым к нему привле­кается внимание окружающих.

В качестве иллюстрации приведем небольшой отрывок из повести Д. Гранина "Зубр":

« — На меня давила его [Н. В. Тимофеева-Ресовского] речь, интонация, словечки. Мы все повторяли за ним: "трёп", "душеспасительно", "душеласкательно", "это вам не жук накакал", "досихпорешние опыты" — прелесть, как он умел играть голосом, словами. "Кончай пря!" — в смыс­ле пререкания. "Что касаемо в рассуждении..."

— Сплошной бонжур! — добавил я.

— Заметили? И это тоже... Сила влияния или обаяния
его личности были таковы, что люди, сами того не замечая,
перенимали его выражения, его манеры».

Если характеризовать внутригрупповое устное речевое общение в целом, то необходимо отметить две тенденции: к свертыванию, элиминации таких средств, которые называ­ют объект речи, и, напротив, к детализации таких средств, которые характеризуют, оценивают его. Это происходит вследствие того, что общий опыт членов группы, приобре­тенный в процессе совместной деятельности и взаимного общения, служит надежной опорой для полного взаимопо­нимания и без эксплицитного называния предмета речи. Однако обмен характеристиками этого предмета речи, его оценками со стороны разных членов группы часто состав­ляет самую суть внутригрупповой коммуникации.

Иначе говоря, для речи человека как члена определен­ной малой группы характерны предикативность и оценоч-ность при слабой выраженности чисто номинативного аспе­кта. В этом отношении устное общение членов малой груп­пы в большей степени, чем какой-либо другой жанр разго­ворной речи, обнаруживает сходство с внутренней речью: постоянство состава общающихся и их опора на общий со-

253

I

Глава 4. Направления социолингвистических исследований_________

вместный опыт делают малую группу как бы единой "кол­лективной личностью", для которой многое в предмете ре­чи является само собой разумеющимся и поэтому не нужда­ется в назывании.

Весьма популярными в микросоциолингвистике явля­ются исследования речевого общения в человеческих диа­дах и триадах — например, общения врача и пациента, му­жа и жены, учителя и ученика, судьи, подсудимого и адво­ката и т. п. Детальное исследование особенностей речевого поведения членов таких "микрогрупп" вскрывает механиз­мы, управляющие подобным поведением при различном со­отношении статусов и ролей коммуникантов. Примером та­кого скрупулезного микроанализа речевого взаимодействия является книга У. Лабова и Д. Фэншела "Терапевтический дискурс. Психотерапия как общение" [Labov, Fanshel 1977], в которой на основании изучения конкретного материала бесед психотерапевта с пациентами формулируются общие правила, характеризующие речевую тактику коммуникантов и различные ее проявления как в вербальном, так и невер­бальном поведении (жестах, мимике, смене поз и т. п.).

4.5. Теоретическая и экспериментальная .„'" социолингвистика

Для начального этапа изучения языка под социальным углом зрения во многом был характерен умозрительный подход к анализу социально-языковых связей — еще не был накоплен значительный фактический материал, относя­щийся к этой области исследования. Кроме того, многие вопросы, касавшиеся корреляции "язык—общество", только ставились, и обсуждение их велось в самом общем виде, с опорой на немногие иллюстративные примеры. Таким бы­ло, например, обсуждение Е. Д. Поливановым тезиса о не­обходимости социологической лингвистики, его идеи, каса­ющиеся опосредованного воздействия социальных измене­ний на языковую эволюцию, о лексике и фразеологии как сферах языка, которые наиболее чутко реагируют на внеш­нее влияние, и т. п.

Столь же общим было рассмотрение Антуаном Мейе и другими представителями французской социологической школы начала века проблем социальной обусловленности

254

4.5. Теоретическая и экспериментальная социолингвистика____________

развития языка, его дифференциации под влиянием рассло­ения общества (см. об этом [Слюсарева 1981: 63 и след.], внимание чешских и словацких лингвистов к функциональ­ной стороне языка, к проблемам нормы и кодификации ли­тературного языка (см. [Краус 1976]).

Следует подчеркнуть, что умозрительный характер многих ранних социолингвистических штудий — отнюдь не порок развития этой науки, а естественный и необходимый этап. Как известно, успех любого дела, а научного исследо­вания в особенности, во многом зависит от правильной по­становки вопросов, и ключевой задачей социолингвистики на первых порах было выяснение круга проблем, относя­щихся к ее компетенции, их правильное формулирование.

Первые социолингвистические работы образовали не­обходимый фундамент, на котором начало строиться здание теоретической социолингвистики. Это направ­ление социолингвистических исследований занимается изу­чением наиболее общих, основополагающих проблем, хара­ктеризующих отношение "язык и общество". Какого рода

эти проблемы?

Многих из них мы уже касались в разных частях на­шей книги, поэтому здесь их можно просто перечислить, не претендуя на то, что этот перечень будет полным:

формулирование системы аксиом, группирующихся вокруг общего тезиса о том, что язык есть явление социаль­ное;

выявление наиболее существенных закономерностей языкового развития и доказательство их социальной приро­ды (наряду с такими закономерностями, которые обуслов­лены саморазвитием языка);

исследование социальной обусловленности функцио­нирования языка, зависимости его использования в разных сферах общения от социальных и ситуативных переменных;

анализ процессов речевого общения, в которых опре­деляющее значение имеют такие факторы, как система со­циальных ролей, исполняемых участниками коммуникации, социально-психологические условия реализации тех или иных речевых актов, их иллокутивная сила, умение говоря­щего переключаться с одного кода на другие и т. п.;

изучение взаимодействия и взаимовлияния языков в условиях их существования в одном социуме; проблемы ин­терференции и заимствования элементов контактного язы-

255

Глава 4. Направления социолингвистических исследований

4.5. Теоретическая и экспериментальная социолингвистика

 

ка; теоретическое обоснование процессов формирования промежуточных языковых образований — интердиалектов, койне, пиджинов, — а также другие проблемы.

Теоретики социолингвистики достаточно рано осознали необходимость подкрепить общие положения о зависимости языка от социальных факторов массовым эмпирическим ма­териалом (то, что этот материал должен был быть массовым, вполне естественно, поскольку требовалось доказать соци­альные, групповые, а не индивидуальные связи носи­телей языка с характером использования ими языковых средств). М. В. Панов в России и У. Лабов в США были, по-видимому, первыми социолингвистами, которые в нача­ле 60-х годов XX в. независимо друг от друга обратились к эксперименту как необходимому этапу в социолингвистиче­ских исследованиях и способу доказательства определенных теоретических построений. Так был дан толчок развитию экспериментальной социолингвистики.

Современный социолингвистический эксперимент — дело весьма трудоемкое, требующее больших организацион­ных усилий и немалых финансовых затрат. Ведь обычно экспериментатор ставит перед собой задачу получить доста­точно представительные и по возможности объективные данные о речевом поведении людей или об иных сторонах жизни языкового сообщества, и такими данными должны характеризоваться разные социальные группы, образующие языковое сообщество. Следовательно, нужны надежные ин­струменты экспериментального исследования, опробован­ная методика его проведения, обученные интервьюеры, способные неукоснительно следовать намеченной програм­ме эксперимента, и, наконец, правильно выбранная сово­купность обследуемых информантов, от которых и надо по­лучить искомые сведения.

Правда, история науки знает случаи и не столь гро­моздкой организации социолингвистических эксперимен­тов. Как полушутя-полусерьезно рассказывает в своей кни­ге Р. Белл [Белл 1980: 299], одним из первых социолингви­стов-экспериментаторов можно считать древнего воена­чальника Иефтая, принадлежавшего к племени галаадитян. Для того чтобы предотвратить проникновение в его воору­женные силы вражеской "пятой колонны" — представите­лей племени ефремлян, Иефтай приказывал каждому воину, приходившему к переправе через реку Иордан:

— Скажи "шибболет".

Шибболет на иврите означает 'поток'. Такой приказ на берегу реки был вполне уместным и даже естественным: га-лаадитяне легко произносили звук Ц] в начале слова шиббо­лет, а ефремляне не умели этого делать. Результат экспери­мента был кровавым: «каждого, кто не умел произнести "шибболет" на галаадитский манер, "они взяли и заклали < .> и пало в то время ефремлян сорок две тысячи" (Кни­га Судей, 12.6.» [Белл 1980: 300].

В конце 50-х годов XX в. ленинградский исследователь Н. Д. Андреев провел несложный, но весьма эффективный эксперимент. Он спрашивал людей на улицах Москвы и Ле­нинграда, как называется тот или иной городской объект — вокзал, мост, проспект, — с целью выяснить, как люди про­износят финали прилагательных типа Казанский, Ленинград­ский, Ярославский (вокзалы), Ботанический (сад), Невский (проспект), Кировский (мост) и т. п. (возможны два вариан­та: [-кьц] и [-к'щ]). Правда, на эксперимент ушло два года (его проводил один человек), зато исследователь получил массовые данные: он опросил 2280 информантов, в том чис­ле 1378 москвичей и 902 ленинградца, которые были разде­лены на группы в зависимости от возраста, пола и — весьма ориентировочно — от социального положения, и их ответы нашли отражение в суммирующих таблицах (подробнее об этом эксперименте см. [Андреев 1963]).

С началом широкомасштабных социолингвистических исследований потребовались более сложно организованные эксперименты, результаты которых характеризовали бы не тот или иной случайно выбранный языковой факт, а опре­деленные структурные особенности языка — например, его произносительной системы, системы словоизменения тех или иных классов существительных и глаголов и т. п.

Для проведения подобных экспериментов разрабаты­ваются методики массовых обследований. Некоторые из та­ких методик успешно применяли У. Лабов и его последова­тели при изучении современного американского варианта английского языка, а также коллектив московских лингви­стов под руководством М. В. Панова.

В зависимости от задач, которые ставит перед собой социолингвист-экспериментатор, применяются и такие ме­тодики, которые не связаны с обследованием больших групп говорящих. Таковы, например, некоторые экспери-

 

256

9-1611

257

Глава 4. Направления социолингвистических исследований

4,6. Социолингвистика и социология языка

 

менты по изучению кодового переключения. Американский ученый Дж. Гамперц записал на магнитофон разговор между американцами мексиканского происхождения. Английский язык в этом разговоре чередовался с испанским. Затем запись была расчленена на тематически однородные эпизоды, а эпи­зоды разделены на реплики. «После этого исследователь со­вместно с автором каждой реплики, содержащей переключе­ние кода, пытался выяснить место данной реплики в струк­туре текста и определить "социальное значение" переключе­ния кода. В частности, использовался метод субституции: фраза с переключением кода заменялась фразой на другом языке с тем, чтобы выявить функциональную и смысловую роль переключения» (цит. по [Швейцер 1976: 165]).

В пилотажных исследованиях, когда основной це­лью является опробование тех или иных инструментов сбо­ра материала (анкет, вопросников, тестов и т. п.), а также различных методик получения социолингвистических дан­ных, экспериментатор вправе дать полную свободу своей изобретательности в проведении экспериментов, чтобы найти наиболее эффективные и надежные способы их осу­ществления, отбросить методы, не дающие искомого ре­зультата, или существенно скорректировать их.

Например, на ранних этапах социофонетических ис­следований, когда ставилась задача изучить зависимость произношения людей от их социальных характеристик, наи­более простым путем получения материала было предложе­ние информантам прочитать перед микрофоном заготов­ленный исследователем список слов (включающий слова с нужными фонетическими явлениями). Однако вскоре выяс­нилось, что чтение разрозненных, синтаксически не связан­ных друг с другом слов не отражает тех произносительных особенностей, которые проявляются в связной речи. Кроме того, на произношение информанта влиял орфографиче­ский облик слова (что могло сказываться, например, в том, что информант читал було[чп]ая, ти[х'и]й, бою[с], тогда как в спонтанной речи того же человека эти словоформы звуча­ли иначе: було[шп]ая, тй[хы]й, бою[с]). Поэтому чтение списков слов было дополнено чтением более или менее зна­чительных отрывков из специально сконструированного "фонетического" текста (см. о нем в главе 5), пересказом определенных текстов, а также записями свободной беседы с интервьюируемым на избранную интервьюером тему (ог-

258

раничение темы бесед необходимо, так как это увеличивает вероятность появления в речевой цепи слов и словоформ, содержащих изучаемые звуки и звукосочетания).

4.6. Социолингвистика и социология языка

Наряду с термином "социолингвистика" многие ис­следователи употребляют термин "социология языка". Одни считают их синонимами, другие настаивают на необходимо­сти разграничивать стоящие за ними понятия, считая социо­лингвистику одним из направлений социологии языка. При этом иногда тот или иной автор пытается теоретически раз­граничить эти направления исследований, но, используя их названия в конкретных описаниях языка под социальным углом зрения, взаимозаменяет термины "социолингвисти­ка" и "социология языка" как полные синонимы. Напри­мер, американский ученый Дж. Фишман считает, что социо­лингвистика исследует прежде всего "социально обуслов­ленную вариативность языкового употребления" [Fishman 1971: 8], социология языка рассматривает социально обу­словленные языковые варианты (то, что уже установлено социолингвистикой) "как цели, как препятствия и как сти­муляторы" социального взаимодействия, а самих "исполь-зователей языка и способы употребления ими языковых ва­риантов — как аспекты более общих социальных систем и процессов" [Там же: 9]. Однако в большой работе, поме­щенной в том же томе, что и процитированное предисловие [Fishman 1971a], Дж. Фишман не различает терминов социо­лингвистика и социология языка, используя их как синони­мы.

Согласно мнению, которое разделяется многими сов­ременными исследователями, основное различие между об­суждаемыми понятиями заключается в том, что социолингви­стика — это область языкознания, и она изучает языковые явления с привлечением социальных факторов (обусловли­вающих развитие и функционирование этих явлений), а со­циология языка — междисциплинарная, промежуточная об­ласть исследования, сочетающая социологические цели и методы исследования с лингвистическим материалом (см. [Kjolseth 1972; Белл 1980]. Развивая этот взгляд, можно ска­зать, что социолингвистика изучает языковые отноше-

* 259

Глава 4. Направления социолингвистических исследований

ния и процессы, привлекая для их интерпретации соци­альные факторы, а социология языка изучает социальные отношения и процессы, обращая внимание на языковые яв­ления, которые находят отражение в этих отношениях и процессах.

В отличие от социолингвистики, которая изучает вари­ативность языка, зависящую от социальных условий его су­ществования, социология языка интересуется тем, как рас­пределен язык, в частности языковые варианты в различных социальных группах, и как эти группы с помощью языка достигают своих целей. Например, социолингвиста интере­сует, как манипулирует языком власть (см. об этом в рабо­тах [Блакар 1987; Купина 1995]), как она использует его в качестве средства социальной демагогии [Николаева 1988] или средства скрыть истину [Вайнрих 1987], как можно найти путь к согласию с политическим оппонентом без ущерба для собственного реноме [Фишер, Юри 1987] и т. п.

Социолингвист идет "от языка", от языкового факта, социолог языка — "от общества", от общественных отноше­ний и институтов.

Поясним сказанное на примере.

Изучая вариативность языка, социолингвист устанав­ливает, что использование языковых вариантов V(l) и V(2) зависит от возраста, пола, социального статуса информан­тов, от уровня их образования и общей культуры и от дру­гих характеристик. Основываясь на том, что вариант V(l) больше распространен в культурной среде и в группах более молодых носителей языка, исследователь может интерпре­тировать этот вариант как социально более престижный и более перспективный — с точки зрения нормы, — чем V(2), который представлен в менее культурной среде и главным образом в речи старшего поколения.

Те же самые варианты V(l) и V(2) могут быть и объек­том внимания социолога языка. В этом случае они фигури­руют как одни из признаков того или иного социального слоя, той или иной социальной группы — в ряду прочих признаков — например, психологических, поведенческих и т. п. (которые изучаются представителями других гумани­тарных наук).

Однако социология языка не ограничивается исполь­зованием результатов, полученных социолингвистами, для лингвистической характеристики тех или иных групп. Зада-

Щ

4.6. Социолингвистика и социология языка

чи ее значительно шире. Идя "от общества", т. е. от линг­вистической характеристики общества и составляющих его социальных групп, социолог языка определяет, какими язы­ками и языковыми подсистемами пользуется та или иная группа, в каких сферах общения и с какой регулярностью, каковы численные соотношения лиц, владеющих разными коммуникативными кодами и субкодами, устанавливает ко­личественные показатели, характеризующие использование языка (языков, языковых подсистем) в средствах массовой информации, в науке, в сфере образования, художественно­го творчества и т. п. Особенно актуальны такие исследова­ния в многоязычных обществах, где важными параметрами языковых ситуаций являются распределение языков в раз­ных общественных и этнических группах, характеристика групп с точки зрения использования ими этих языков в тех или иных коммуникативных целях, общественные оценки "своего" и "чужого" языков и т. п.

Социология языка может ставить перед собой и зада­чу изучения определенных социальных групп в качестве та­ких совокупностей людей, которые используют специфиче­ские языковые средства в роли символов принадлежности индивида к данной группе.

Таким образом, социолингвистика и социология язы­ка, имея много общего в целях и задачах исследования, до­стигают этих целей и решают эти задачи, идя разными пу­тями: первая — от языка к обществу, вторая — от общества к его языковым характеристикам.

В некоторых работах помимо социолингвистики и со­циологии языка выделяется еще лингвистическая социология, или лингвосоциология. Как следует из определений, которые дает Л. Б. Никольский этому по­нятию, оно весьма близко к тому содержанию, которое вкладывается в термин "социология языка": это "направле­ние или область исследования, в которой изучаются соци­альные явления и процессы через их языковые отражения, а язык рассматривается в ряду факторов, оказывающих воз­действие на функционирование и эволюцию общества" [Никольский 1976: 131]. В сходном понимании термин лин­гвистическая социология употребляют и некоторые зарубеж­ные лингвисты (см., например [Ellis 1965]).

 

260

261

Глава 4. Направления социолингвистических исследований________

4.7. Прикладная социолингвистика

Многие науки, помимо теоретической разработки сто­ящих перед ними задач, решают задачи, связанные с прак­тикой; обычно направления, занимающиеся этим, называ­ются прикладными. Существует, например, прикладная лингвистика, которая разрабатывает широкий круг практи­ческих проблем — от создания письменностей и алфавитов для бесписьменных и младописьменных народностей (эта задача была чрезвычайно актуальна в нашей стране в 1920— 1930-е годы) до разработки систем машинного перевода, информационного поиска и других систем автоматической переработки текста. Обширно поле применения прикладной математики, прикладной психологии и других прикладных наук.

Какие же проблемы составляют объект прикладной социолингвистики?

Это, например, проблемы обучения родному и ино­странным языкам. Традиционная методика преподавания языков базируется на словарях и грамматиках, которые фи­ксируют главным образом внутриструктурные свойства язы­ка и обусловленные самой его системой правила использо­вания слов и синтаксических конструкций. Между тем ре­альное употребление языка, как мы выяснили в предыду­щих главах, регулируется еще, по крайней мере, двумя клас­сами переменных — социальными характеристиками гово­рящих и обстоятельствами, в которых происходит речевое общение. Следовательно, обучение языку наиболее эффек­тивно тогда, когда в методике его преподавания, в учебной литературе учитываются не только собственно лингвистиче­ские правила и рекомендации, но и различные "внешние" факторы.

Наиболее очевидна роль этих факторов при обучении второму языку. Те знания и навыки, которые ребенок при­обретает в процессе освоения родного языка, взрослый че­ловек, постигая неродной для себя язык, должен усваивать "с нуля", в значительно более короткие сроки и в известной мере искусственно — в учебной ситуации, а не в ходе посте­пенной социализации. Ошибки в чужом языке, и особенно в речевом поведении, чаще всего происходят от незнания ситуативных и социальных условий уместности тех или иных языковых единиц и конструкций, от невладения меха-

4.7. Прикладная социолингвистика

низмами кодового переключения при изменении парамет­ров речевого общения (смене темы, адресата, цели и т. п.).

В отечественной системе образования еще нет долж­ного осознания целесообразности применения социолин­гвистики для целей обучения языкам, хотя социолингвисты пытаются внедрить в сознание педагогов важность этой проблемы (см. работы [Дзекиревская, Тарасов 1970; Дьяч­ков 1992; 1993; Фирсова 1992]). В лучшем случае использу­ются страноведческие знания (ср., например, серию учеб­ников русского языка для иностранцев, созданную в Инсти­туте русского языка им. А. С. Пушкина), но они составля­ют лишь часть социолингвистической информации. В США и некоторых других странах важность подобной информа­ции при обучении языку осознана достаточно давно. К это­му выводу можно прийти на основании как общих заявле­ний типа "...социолингвистическая информация может спо­собствовать разработке новых основ подготовки учителей, созданию учебных материалов, методов обучения и различ­ного рода учебных программ" [Shuy 1974: 157], так и кон­кретных программ, созданных с участием социолингвистов и применяемых в школьном обучении языкам. Уже к сере­дине 70-х годов было разработано несколько таких про­грамм, и интенсивная работа в этом направлении продол­жается как в США, так и в странах Западной Европы³.

Социолингвистическая информация важна при разра­ботке проблем и практических мер, составляющих языко­вую политику государства. Языковая политика требует особой гибкости и учета множества факторов в условиях по­лиэтнических и многоязычных стран, где соотношение язы­ков по их коммуникативным функциям, по использованию в различных сферах социальной жизни тесно связано с ме­ханизмами политического управления, национального сог­ласия и социальной стабильности. Одним из инструментов языковой политики являются законы о языках. Их разработ­ка в целом — компетенция юристов: именно они должны четко и непротиворечиво формулировать положения, каса­ющиеся, например, статуса государственного языка, его

3 Некоторое представление о характере и масштабах этой работы дают обзор­ная статья [Els, Extra 1987] и специальный том международного ежегодни­ка "Социолингвистика", посвященный многоязычию в школах Европы [Sociolinguistica 1993].

 

262

263

Глава 4. Направления социолингвистических исследований_________

функций, защиты монопольного использования государст­венного языка в наиболее важных социальных сферах, рег­ламентации применения "местных" языков и т. п. Но со­вершенно очевидно, что создать лингвистически грамотные законы о языке можно лишь на основе всестороннего зна­ния функциональных свойств языка, степени разработанно­сти в нем тех или иных систем (например, системы специ­альных терминологий, научного языка, языка дипломатиче­ских документов, официально-делового общения и т. п.), более или менее детального представления о том, что мо­жет и чего не может данный язык в разнообразных социальных и ситуативных условиях его применения (ши­рокий круг вопросов, связанных с разработкой законов о языке, обсуждается в статьях сборника [Языковые... 1994]).

Сферы приложения социолингвистической теории и результатов социолингвистических исследований к реше­нию задач общественной практики нередко зависят от хара­ктера языковой ситуации в той или иной стране. В много­язычных странах возникают одни проблемы, в моноязыч­ных — совсем иные. В условиях многоязычия остро стоят вопросы выбора одного языка-макропосредника, который служил бы средством общения всем нациям, населяющим страну, и, возможно, обладал бы статусом государственного языка. В условиях языковой однородности актуальны проб­лемы нормирования и кодификации литературного языка, его отношений с другими подсистемами национального языка. Отсюда — разные акценты в разработке социолин­гвистических проблем, в ориентации прикладных направле­ний социолингвистики.

Например, в некоторых полиэтнических странах осо­бое политическое значение приобретает сохранение языков малочисленных народностей (так называемых минори­тарных языков — от фр. minoritaire 'относящийся к мень­шинству, представляющий собой меньшинство'), в связи с чем возрождается литература на этих языках, они вовлека­ются в сферу общественной коммуникации. Нередко эти процессы приходят в противоречие с функциональными возможностями миноритарных языков, с неразвитостью в них стилей, неразработанностью специальных терминоло­гий, общественно-политической лексики и т. п. Многие из этих проблем — объект интереса прикладной социолингви­стики.

4,7. Прикладная социолингвистика

В ряде стран современной Европы остра ситуация с иностранными рабочими и иммигрантами из азиатских и африканских государств, с их социальной, культурной и языковой адаптацией. Поэтому вполне объяснимо внима­ние немецких и французских исследователей к речевому по­ведению иммигрантов, смешанным формам речи (в частно­сти, к полуязычию — например, турецко-немецкому, арабо-французскому и т. п.), к обучению детей иммигрантов в ев­ропейских школах и др. (освещение этой проблематики можно найти в сборнике [Living... 1982], сжатое ее изложе­ние — в статье [Liidi 1990]).

Для американской социолингвистики некоторое время тому назад был характерен всплеск интереса к блэк-инг-лиш — языку американских негров, который по ряду черт отличается от стандартного американского варианта анг­лийского языка. В связи с этим весьма актуальной оказалась проблема обучения негритянских детей в школе, поскольку речевые навыки, полученные ими в семье, приходят в про­тиворечие с правилами того английского языка, которому их обучают в школьном классе (см. [Dillard 1973; Labov 1972; Швейцер 1981]).

В условиях современной России актуально изучение и многоязычия, характерного для полиэтнических стран (в частности, сохранения "витальности", т. е. жизнеспособно­сти, миноритарных языков), и вопросов, связанных с нор­мализацией и кодификацией отдельных национальных язы­ков, например русского литературного, взаимоотношений и взаимовлияния разных подсистем национального языка, что получает отражение в языковой практике и вызывает определенную общественную реакцию. Такова, например, реакция на жаргонизацию литературной речи, весьма ин­тенсивную в конце XX в., на неумеренное заимствование иноязычной лексики, на другие процессы, характерные для развития и функционирования современного русского лите­ратурного языка, которые, по мнению многих представите­лей интеллигенции, требуют регулирующего вмешательства со стороны лингвистов.

Подробный очерк истории языковой политики в на­шей стране представлен в приложении к учебнику.

264