ВСЕОБЩЕЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ ИСКУССТВА

 

I. Слово "искусство" первоначально означало способ действия и ничего

больше. Это безгранично широкое понимание вышло из обихода.

II. Впоследствии этот термин постепенно сузился в своем значении и стал

применяться лишь к способу действия во всякой сознательной или сознанием

обуслов­ленной деятельности, -- с тем ограничением, что этот спо­соб

подразумевает у субъекта либо какую-то подготов­ку, либо известный навык,

либо, по крайней мере, опре­деленную направленность внимания и что, с другой

сто­роны, для достижения нужного результата он может использовать различные

методы. Мы говорим о медици­не как об искусстве; то же самое говорим мы о

псовой охоте и верховой езде, о манере жизни или рассуждения. Есть искусство

ходьбы, искусство дыхания; есть даже искусство безмолвствования.

Поскольку различные методы, ведущие к одной це­ли, как правило, не

одинаково эффективны и рациональ­ны, а с другой стороны, не все в равной

мере доступны данному исполнителю, значение этого слова естественно

дополняется понятием качества или ценности способа действия. Так, мы

говорим: искусство Тициана.

Но этот язык смешивает два качества, приписывае­мые действующему лицу:

одно -- это его особый врож­денный дар, его индивидуальное, несообщаемое

свой­ство; другое -- состоит в его "знании", в усвоенном опы­те, который

может быть сформулирован и сообщен. По­скольку различие это применимо на

деле, мы приходим к выводу, что овладеть можно всяким искусством, но отнюдь

не всем искусством. И все же смешение двух этих качеств почти неизбежно, ибо

легче сформулиро­вать их различие, нежели выявить его, наблюдая каж­дый

отдельный случай. Всякое усвоение требует, по крайней мере, какой-то

способности усваивать, тогда как самая яркая одаренность, глубочайше

укорененная в личности, может остаться бесплодной или же нич­тожной в глазах

третьих лиц -- и даже остаться неве­домой самому ее обладателю, -- если

внешние обстоя­тельства либо благоприятная среда не пробудят ее и если

богатства культуры ее не разовьют.

Словом, искусство в этом значении есть качество способа действия (вне

зависимости от объекта), которое предполагает неравноценность методов, a

следователь­но, и результатов, обусловленную неравноценностью ис­полнителей.

III. Это понятие искусства надлежит теперь допол­нить новыми

соображениями, которые объяснят, каким образом стали относить его к созданию

и восприятию продуктов совершенно особого рода. В наше время про­водится

различие между художественной работой, кото­рая может означать производство

или операцию какого угодно характера и назначения, и художественным

про­изведением, чьи важнейшие свойства мы попытаемся определить. Необходимо

ответить на вопрос: "По каким признакам мы узнаем, что данная вещь есть

произведение искусства и что данная система действий осущест­влена во имя

искусства?"

IV. Наиболее очевидной особенностью произведения искусства может

считаться его бесполезность, при том условии, если мы учтем следующие

обстоятельства.

Большинство ощущений и восприятий, получаемых нами от органов чувств,

не играет ни малейшей роли в деятельности тех систем организма, которые

необходи­мы для поддержания жизни. Порой они порождают в нем какие-то

нарушения или какие-то вариации отправ­лений -- то ли в силу своей

интенсивности, то ли затем, чтобы в виде сигналов привести нас в движение

или возбудить. Нетрудно, однако, заметить, что лишь пора­зительно ничтожная,

едва ли не бесконечно малая часть неиссякаемых чувственных раздражений,

которые еже­мгновенно нас осаждают, необходима и полезна для на­шего чисто

физиологического существования. Глаза со­баки видят звезды, но существо

животного не дает раз­виться увиденному: оно тотчас его стирает. Уши собаки

улавливают некий звук, который ее распрямляет и на­стораживает; однако ее

существо усваивает этот звук ровно настолько, чтобы суметь претворить его в

мгно­венное и однозначное действие. На восприятии оно не задерживается.

Итак, подавляющая часть наших ощущений беспо­лезна для отправления

наших основных функций, а те из них, которые чем-то полезны, играют чисто

посред­ствующую роль и молниеносно преобразуются в поня­тия, намерения или

действия.

V. С другой стороны, анализ наших возможных дей­ствий заставляет нас

объединить или даже связать с обозначенной выше категорией бесполезности

качество произвольности. Поскольку мы испытываем больше ощу­щений, чем это

необходимо, нам доступно больше комби­наций наших двигательных органов и их

действий, нежели, строго говоря, таковых требуется. Мы можем на­чертить

круг, играть мускулами лица, идти в такт и т. д. Мы можем, в частности,

употребить свои силы для при­дачи формы какому-то материалу, вне всякой

практиче­ской цели, а затем отбросить или забыть созданный на­ми предмет,

ибо для наших жизненных потребностей и это изготовление и это отбрасывание

равно несущест­венны.

VI. Исходя из этого, можно связывать всякую лич­ность с той

примечательной сферой ее бытия, которая складывается из совокупности

"бесполезных ощущений" и "произвольных действий". Открытие искусства

означа­ло попытку придать одним своего рода полезность, дру­гим -- своего

рода необходимость.

Но эта полезность и эта необходимость отнюдь не являются ни очевидными,

ни всеобщими, в отличие от жизненной пользы и необходимости, о которых было

сказано выше. Всякий чувствует их на свой лад и оце­нивает или использует их

по своему усмотрению.

VII. Однако наши бесполезные ощущения бывают подчас чрезвычайно

навязчивы, и мы понуждаемся ими желать, чтобы они тянулись подольше или

возрожда­лись. Иногда же они стремятся заставить нас искать иных, подобных

им, ощущений, способных удовлетворить своего рода потребность, которую они

вызвали.

Итак, зрение, осязание, обоняние, слух и движение побуждают нас

временами задерживаться на чувствен­ном восприятии и действовать таким

образом, чтобы возрастали интенсивность и длительность их ощущений. Это

действие, в своих истоках и цели определяемое чув­ствительностью, которая

направляет его также и в вы­боре средств, резко отличается от действий

практиче­ского характера. В самом деле, эти последние отвечают на

потребности и влечения, которые нужно удовлетво­рить, чтобы они тотчас себя

исчерпали. Когда голодный человек насытится, чувство голода у него исчезает

и одновременно испаряются образы, в которых оно вы­ражалось. Совсем иное

происходит в той особой сфере чувствительности, которую мы рассматриваем:

удовлет­ворение воскрешает желание, ответ восстанавливает по­требность,

обладание разжигает вкус к обладаемому: одним словом, чувство побуждает

жаждать себя и под­держивает эту жажду до бесконечности, так что не

су­ществует ни четкого срока, ни определенных границ, ни завершительного

усилия, способных исчерпать этот эф­фект взаимовозбуждения без помощи извне.

Построить систему чувственных объектов, которая обладала бы этой

особенностью, -- такова сущность проблемы Искусства; таково его необходимое,

но далеко еще не достаточное условие.

VIII. Следует задержаться на этом последнем вопро­се; чтобы показать

его важность, мы обратимся к специ­фическому феномену, связанному с

чувствительностью сетчатки. Этот орган после сильного раздражения реаги­рует

на цвет раздражителя "субъективным" испускани­ем другого цвета, называемого

дополнительным и все­цело обусловленного первичным, -- цвета, который в свой

черед уступает место предшествующему -- и так далее. Это своеобразное

колебание продолжалось бы до бесконечности, если бы усталость самого органа

не ставила ему предела. Как показывает этот феномен, местная

чувствительность способна проявлять себя в ка­честве обособленного

производителя последовательных и как бы симметрических восприятий, каждое из

кото­рых, очевидно, порождает с необходимостью свое "про­тивоядие". С одной

стороны, это локальное свойство ни­как не участвует в "полезном зрении",

которому, напро­тив, оно может только вредить. "Полезное зрение" удер­живает

из восприятия лишь то, что может вызвать мысль о чем-то постороннем,

пробудить некое "понятие" или подвигнуть к действию. С другой стороны,

однородные парные сочетания дополнительных цветов образуют не­кую систему

отношений, ибо каждому наличному цвету соответствует потенциальный и каждому

цветовому вос­приятию -- определенная замена. Эти и им подобные от­ношения,

не играющие никакой роли в "полезном зре­нии", играют чрезвычайно важную

роль в той органи­зации чувственных объектов и в той попытке придать

излишним для жизни ощущениям своего рода необходи­мость и полезность,

которые мы оценили как основные признаки, определяющие искусство.

IX. Если от этого элементарного свойства раздра­женной сетчатки мы

перейдем теперь к свойствам наших органов тела, особенно органов наиболее

подвижных, и если мы проследим их двигательные и силовые воз­можности, ни с

какой пользой не связанные, мы обна­ружим в недрах этих последних

неисчислимое множест­во комбинаций, в которых осуществляется то условие

взаимодействия, повторяемости и бесконечной живуче­сти, какое было

рассмотрено выше. Ощупывать предмет значит искать рукой определенную систему

осязаний, и если, узнавая этот предмет либо не узнавая его (и вдо­бавок

забыв о том, что знает о нем наш разум), мы испытываем желание или

понуждение до бесконечности повторять это хватательное усилие, чувство

произволь­ности нашего действия постепенно нас покидает, и в нас появляется

чувство необходимости его повторения. Наша потребность возобновлять движение

и углубляться в вещественное познание предмета показывает нам, что его форма

более всякой другой способна питать наше действие. Эта благоприятная форма

противостоит всем прочим возможным формам, поскольку она странным образом

побуждает нас искать в ней взаимодействия двигательных ощущений с ощущениями

осязательными и силовыми, которые благодаря ей становятся как бы

дополняющими друг друга, в результате возникающих соответствий между

нажатиями руки и ее смещениями. Если же мы пытаемся в свой черед сообщить

надлежа­щему материалу такую форму, которая удовлетворяла бы тем же

условиям, значит мы создаем произведение искусства. Все это можно выразить в

общих чертах по­нятием "творческого восприятия", но это претенциозное

выражение предполагает больше смысла, нежели реаль­но содержит его в себе.

X. Одним словом, существует обширная сфера дея­тельности, которой

человек, ограничивающийся тем, что связано с его прямыми жизненными

потребностями, вполне может пренебречь. Она противостоит также соб­ственно

умственной деятельности, ибо сущность ее -- в развитии ощущений, которое

стремится множить или продлевать то, что разум стремится вытеснить или

пре­одолеть, -- точно так же, как, чтобы добраться до смыс­ла высказывания,

он стремится уничтожить его звуковую субстанцию и структуру.

XI. Но, с другой стороны, эта самая деятельность органически не

приемлет пустого бездействия. Восприя­тие, которое служит ей основой и

целью, боится пусто­ты. Оно стихийно реагирует на уменьшение раздражи­телей.

Всякий раз, когда человек на какой-то момент освобождается от трудов и

забот, в нем происходит не­кая внутренняя трансформация, которая

сопровождается выработкой элементов, призванных восстановить равно­весие

между возможностью и действительностью вос­приятия. Выведение узора на

слишком голой поверхно­сти, рождение мелодии в слишком давящем безмолвии --

все это лишь реакции и замены, возмещающие отсутст­вие раздражителей, -- как

если бы это отсутствие, кото­рое мы выражаем простым отрицанием, действовало

на нас положительно.

Мы можем выявить здесь исходный принцип, на котором строится

художественное произведение. Это по­следнее определяется тем, что ни "идея",

которую оно может внушить нам, ни действие, к которому оно нас побуждает, не

подытоживают и не исчерпывают его: сколько бы ни вдыхали мы запах цветка,

услаждаю­щий органы обоняния, мы не можем избавиться от этого аромата, ибо,

впивая его, мы лишь возбуждаем потреб­ность в нем; и никакое воспоминание,

никакая мысль, никакое усилие не способны уничтожить его эффект и совершенно

освободить нас от его власти. Именно этого добиваемся мы, когда хотим

создать произведение ис­кусства.

XII. Такой анализ простейших и основополагающих фактов, касающихся

искусства, заставляет нас во мно­гом переосмыслить обычное представление о

восприя­тии. Этим понятием объединяют исключительно рецеп­тивные и

передаточные свойства; мы убедились, однако, что к ним следует присовокупить

качества порождаю­щие. Вот почему мы так подчеркивали роль дополните­лей.

Если кто-либо не знает, никогда не видел зеленого цвета, ему достаточно, не

отрываясь, смотреть на крас­ный предмет, чтобы через какое-то время в себе

самом почерпнуть ощущение, дотоле неведомое.

Мы убедились также, что восприятие не ограничи­вается пассивными

ответами, но само подчас рождает потребность и на нее отвечает.

Все это относится не только к ощущениям. Если мы рассмотрим внимательно

возникновение, действие и лю­бопытные циклические чередования умственных

образов, мы обнаружим те же отношения симметрии и контраста и, главное, ту

же систему бесконечно возобновляющей­ся интенсивности, какие мы наблюдали в

пределах мест­ного чувственного восприятия. Эти конструкции могут быть

сложными, могут вызревать долго, могут воспро­изводить явления внешние и

применяться порой к требованиям практической пользы, но они всегда связаны с

теми процессами, которые мы описали, когда рассмат­ривали чистое ощущение.

Примечательна, в частности, потребность снова видеть и слышать увиденное и

услы­шанное, переживать нечто до бесконечности. Любитель формы подолгу

ласкает бронзу или камень, которые за­вораживают его чувство осязания.

Любитель музыки кричит "бис" или сам напевает восхитившую его мело­дию.

Ребенок требует повторения сказки и кричит: "Еще!.. "

XIII. Человеческая изобретательность сумела чудес­но использовать эти

элементарные свойства нашего вос­приятия. Богатство произведений искусства,

созданных на протяжении веков, широта средств, разнообразие видов этих

орудий чувственной и эмоциональной жиз­ни поражают мысль. Но это мощное

развитие стало возможно только благодаря участию тех наших способ­ностей, в

чьей деятельности восприятие играет лишь вто­ростепенную роль. Те наши

качества, которые не явля­ются бесполезными, но которые либо необходимы,

либо полезны для нашего существования, были развиты че­ловеком и стали

могущественней и отчетливей. Власть человека над материей набирает все

больше точности и силы. Искусство сумело воспользоваться выгодами этой

власти; разнообразная техника, созданная для по­требностей практической

жизни, предоставила художни­ку свои инструменты и методы. С другой стороны,

ин­теллект и его отвлеченные средства (логика, системати­ка, классификация,

анализ фактов и критика, которые подчас препятствуют восприятию, ибо, в

противопо­ложность ему, всегда тяготеют к некоему пределу, пре­следуют

конкретную цель -- формулу, дефиницию, за­кон -- и стремятся исчерпать либо

заменить условными знаками всякий чувственный опыт) снабдили Искусство более

или менее эффективным оружием обновленной и переработанной мысли, основанной

на четких волевых операциях, изобилующей пометами и формами, изуми­тельными

по своей всеобщности и глубине. Это сотруд­ничество, в частности, вызвало к

жизни Эстетику -- или, лучше сказать, множество разных эстетик, которые,

рас­сматривая Искусство как проблему познания, попыта­лись выразить его в

чистых понятиях. Оставив в сторо­не собственно эстетику, чья область

принадлежит по праву философам и ученым, роль интеллекта в искусст­ве должна

быть подвергнута обстоятельному исследова­нию, которое можно здесь только

наметить. Ограничим­ся покамест ссылкой на бесчисленные "теории", школы,

доктрины, которые породили и которых придерживались сотни художников нового

времени, и на бесконечные споры, в которых мелькают вечные и неизменные

персо­нажи этой "Commedia dell'arte": Природа, Традиция, Новаторство, Стиль,

Правдивость, Прекрасное и т. д. XIV. Искусство, рассматриваемое как

определенная сфера деятельности в современную эпоху, должно было подчиниться

общим требованиям социальной жизни этой эпохи. Оно заняло свое место в

мировом хозяйст­ве. Производство и потребление художественных про­изведений

утратили свою взаимную независимость. Они стремятся организовать свои

отношения. Поприще ху­дожника снова становится тем, чем было оно во

вре­мена, когда в художнике видели мастера, -- то есть уза­коненной

профессией. Во многих странах государство пытается управлять искусствами;

оно берет на себя заботу о сохранности их творений, оно "поощряет" их как

умеет. Некоторые политические режимы стремятся вовлечь их в свою

прозелитистскую деятельность, вос­крешая тем самым практику, которой во все

времена следовали все религии. Искусство получило от законо­дателя статут,

который, устанавливая право собствен­ности на произведения и определяя

условия его действия, приходит к явному парадоксу, ибо наделяет

огра­ниченным сроком право более обоснованное, нежели большинство тех, какие

законом увековечены. У Искус­ства есть своя пресса, своя внутренняя и

внешняя поли­тика, свои школы, свои рынки и свои фондовые биржи; есть у него

даже свои депозитные банки, где постепен­но накапливаются огромные капиталы,

из века в век создаваемые "творческим восприятием", -- музеи, биб­лиотеки и

тому подобное.

Таким образом, оно сравнялось с утилитарной Инду­стрией. С другой

стороны, многочисленные поразитель­ные трансформации мировой техники,

которые во всех областях делают предсказания невозможными, неиз­бежно должны

все больше влиять на судьбы Искусства, порождая еще небывалые средства

воздействия на вос­приятие. Уже изобретение Фотографии и Кинематографа

изменило наши понятия о пластических искусствах. Вполне возможно, что

тончайший анализ ощущений, к какому приводят, по-видимому, определенные

методы наблюдения и регистрации (например, катодный осцил­лограф), побудит

измыслить такие методы воздействия на чувства, рядом с которыми и сама

музыка, даже музыка "волн", покажется чрезмерно сложной в своей механике и

допотопной в своих притязаниях. Между "фотоном" и "нервной клеткой" могут

установиться со­вершенно невероятные связи.

Однако различные признаки способны вызывать опа­сения, что рост

интенсивности и точности в сочетании с постоянной сумятицей в сознаниях и

умах, которые равно порождаются могучими открытиями, преобразив­шими жизнь

человека, будут все более притуплять его восприятие и лишат его интеллект

прежней остроты.