Этническая неприязнь или кого и за что «мы» не любим?

Этнические отношения актуализируются как в групповом сознании, так и в поведении, прежде всего, тогда, когда они приобретают негативный конфликтный характер, а сама этничность выступает в качестве знака, символа положительной или отрицательной установки. Показателем крайнего неблагополучия в сфере отношений между членами различных этнических групп выступает неприязнь по признаку национальной принадлежности в форме негативных стереотипов, крайним выражением которых становится ксенофобия и агрессивный национализм.

Что же приводит к формированию образа этнического «врага»? Прежде всего, как это и не парадоксально, сама этничность. В истоке любой этнофобии лежит точно та же социально-психологическая структура различения между «нами» и «не-нами», что и в основе этнической самоидентификации. Но если во втором случае это различение носит характер лишь «констатирующий» («мы» — такие, а «они» — другие), то в первом — оценочный («они» хуже «нас», «мы» — жертва «их» происков и т. п.)

Понятно, что обыденное сознание оценивает чужие обычаи, нравы и формы поведения с точки зрения традиций и нравов собственной этнической общности, об этом уже говорилось.

Однако из этой предпосылки еще вовсе не вытекает этнический негативизм. Напротив, социальная ситуация иногда приводит к тому, что «чужое» воспринимается даже много выше «своего» (в частности, подобная тенденция обнаружена нами в исследовании восприятия петербургской молодежью американца и США).

Проблема возникает лишь тогда, когда действительные или мнимые различия возводятся в главное качество и продуцируют враждебную психологическую установку, которая поначалу разобщает народы, а затем теоретически «обосновывает» прямую или скрытую дискриминацию по этническому признаку.

Возможна и обратная связь: агрессивный национализм в форме этноцентризма или этнофобии концептуализируется на уровне государственной политики и лишь затем по каналам средств массовой информации привносится в массовое сознание (именно такая последовательность «от концепции» — к формированию «фобии» типична для национализма в ряде постсоветских государств, где теоретически «обосновывается» этническая «неполноценность» того или иного национального меньшинства).

В частности, в кавказофобии, наиболее распространенном сегодня среди русских негативном гетеростереотипе, можно отметить два встречных потока формирования образа «врага»: от установки к концептуализации предрассудка и, наоборот, — от конструкции фобии, прежде всего силами СМИ — к ее распространению на уровне массового и группового сознания.

Когда формирование негативистских установок в межэтнической коммуникации вероятнее всего?

Во-первых, при угрозе утраты национальной самобытности, когда уровень этнической денационализации достигает опасного предела и возникает опасность «растворения» этноса (именно это стало первичным мотивом русофобии в большинстве союзных республик, включая Украину);

во-вторых, когда нация находится в состоянии становления, а родовая или племенная привязанность еще довлеет над этнической (пример тому — Чечня, где только с приходом к власти Джохара Дудаева, но особенно в ходе войны, актуализировалась общечеченская «идея», постепенно вытесняющая прежнюю, тейповую, самоидентификацию);

в-третьих, в случае системного социального кризиса, который приводит к утрате психологической устойчивости и опосредованно формирует чувство национальной «униженности» и «оскорбленности».

Именно эта, последняя, мотивация, на мой взгляд, характерна для формирования в русском самосознании различного рода этнофобии, в том числе и кавказофобии, с ее весьма специфическим образом «врага», порожденным не столько традиционными предрассудками (как, например, антисемитизм), сколько социально-экономической неустроенностью и социопатией. Это этнический национализм (если пользоваться традиционным для российской науки пониманием этой категории), который как будто и не укладывается в привычные представления об этом явлении.

На эту странность обратил внимание еще Николай Бердяев в своей статье «Душа России», где он в духе типичных для него антиномий утверждает, что Россия одновременно и самая националистическая и самая не националистическая страна в мире¹¹.

По Бердяеву, «национализм у нас всегда производит впечатление чего-то нерусского... какой-то неметчины». Если немцы, французы и англичане «полны национальной самоуверенности и самодовольства», то «русские почти стыдятся того, что они русские, им чужда национальная гордость, а часто и национальное достоинство».

Не потому ли именно русские с наибольшей готовностью по сравнению с другими народами бывшей Российской империи сменили свою этническую идентичность на идеологическую советскую? Случайно ли то, что Россия — республика титульного народа сама приняла деятельное участие в дезинтеграции Союзного государства и почти что мгновенно признала, причем без всяких предварительных условий, независимость всех союзных республик?

Вместе с тем, как полагает Н. Бердяев, Россия — «страна невиданных эксцессов национализма, угнетения подвластных национальностей русификацией и страна национального бахвальства».

Думается, представление об «особом пути России», «анти-западничество» лево- и праворадикальных движений — и есть современная эманация «русского самомнения», которое в годы советской власти просто сменилось идеологическим. Еще на памяти лозунги типа «Коммунизм — светлое будущее всего человечества» или «Советский Союз — оплот мира и прогресса».

И сегодня массовые установки русских, в частности, в сфере межэтнического общения, сочетают в себе «самомнение» и «смирение», доходящее до самоуничижения.

Все эти противоречия русской идентичности в известной степени зафиксировали и наши исследования, проведенные в период с 1992 по 1997 годы, одной из задач которых были выявление уровня, направленности и содержания негативных этностереотипов в массовом сознании³².

Насколько эта проблема актуальна для Петербурга? На первый взгляд, это вполне мононациональный город, где численность русских приближается к 90% населения города и, следовательно, проблема характера межэтнического общения не должна волновать его жителей, ибо этноконтактная среда как будто весьма ограничена. Однако каждый пятый петербуржец (исследование «Национальное самосознание русских», 1994-95 гг.) считает эту проблему главной для нашего города, а две трети опрошенных (65,3%), констатируя ее наличие, отводят ей второстепенный характер.

Еще более актуализирована проблема этнических отношений в сознании представителей национальных меньшинств Петербурга: каждый третий из их числа относит ее к числу основных.

Как объяснить относительно высокий уровень озабоченности населения преимущественно русского города этнопсихологическим климатом, если очаги повышенной конфликтности расположены далеко за его пределами?

Общее неблагополучие национальных отношений в России, наличие зон межэтнических конфликтов в пределах «своего» государства и по периметру его границ, наконец сама многоэтничность формирующегося российского народа — все это закономерно повышает этнопсихологическую тревожность любого россиянина независимо от местожительства и этнического происхождения, что косвенно подтверждается данными опроса в российской глубинке (г. Мичуринск Тамбовской области и пос. Ижморка Кемеровской области). Несмотря на практически полное отсутствие «нерусских» мигрантов в местах своего проживания, более половины мичуринцев и ижморцев тем не менее придает проблеме национальных отношений немаловажное значение.

Однако существует мотивация, присущая в полной мере лишь обеим столицам: Петербург вслед за Москвой продолжает оставаться особо притягательным для инонациональной миграции, и поэтому число представителей национальных меньшинств, зафиксированных как последней всесоюзной переписью 1989 года, так и городскими микропереписями, явно не совпадает с реальной численностью инонационального населения города, которое постоянно пополняется за счет беженцев и вынужденных переселенцев из «горячих» точек как самой России, так и нового зарубежья. Именно они, по вполне объективным причинам (сложности с регистрацией по месту жительства, более высокий уровень безработицы, низкая степень аккультурации и т. п.) во многом и формируют маргинальные слои населения.

Поэтому не вызывает удивления, что треть опрошенных петербуржцев обычно обращает внимание на национальность окружающих, и практически половина (48,7%) фиксирует ее, если эти окружающие им чем-то несимпатичны.

Любопытно, что этот же тип поведения характеризует и «нерусских» петербуржцев, более трети которых (38,9%) также обращает внимание на внешние признаки этнического происхождения. Однако в отличие от русских они вдвое реже увязывают антипатию с антропологическими признаками (21,8%), а 39,3% из их числа вообще не обращают внимание на внешние «знаки» этнической принадлежности. Это вполне понятно, ведь среди окружающих преобладают русские, и поэтому для горожан другой национальности русская «внешность» как бы не видна, она растворяется в толпе.

Данные же в отношении русского населения города убедительно свидетельствуют о том, что внешность, хоть и не служит важным этнодифференцирующим признаком, тем не менее может стать знаком «несимпатичной» национальности, причем чаще эта фиксация носит региональный, а не сугубо этнический характер не азербайджанца, к примеру, или узбека замечает петербуржец в уличной толпе, а «лицо кавказской национальности» или «азиата», так как, судя по данным исследования, дифференцировать отдельные народы Кавказа и Средней Азии по антропологическим признакам подавляющее большинство русских просто не в состоянии.

Как представляется, в этом одна из причин столь оскорбительного для представителей народов Кавказа словосочетания «лицо кавказской национальности», первоначально пущенного в оборот работниками правоохранительных органов. Это по смыслу совершенно абсурдное определение (ведь никто не подумает назвать русского или украинца «лицом славянской национальности») действительно, во всяком случае психологически, объясняется тем, что Кавказ и кавказец — для русского человека сложились исторически в собирательный и к тому же еще изрядно мифологизированный образ. Именно поэтому так называемый простой человек чаще всего не придает этой псевдо-этнической категории какой-либо негативной оценочной окраски.

Как выяснилось в ходе серии исследований, в своем установочном поведении русские обнаруживают достаточно высокий уровень этнической терпимости. Так только каждый пятый петербуржец предпочел бы работать вместе с представителями исключительно своей национальности, остальным национальный состав трудового коллектива попросту безразличен, а 21,1% участников опроса вообще отдают предпочтение этнически смешанным коллективам.

58,3% спокойно относятся к браку члена своей семьи с представителем другой национальности, категорически против только 7,8%. Таким образом, судя по восприятию опрошенных, этносоциальная дистанция между русскими и «нерусскими» относительно невелика.

Тем не менее этническая неприязнь существует и чаще всего формируется и проекция на недоброжелательное отношение, испытанное со стороны представителей других национальностей, так как та или иная интерпретация «чужака» всегда сопровождает межэтническую коммуникацию и вне -ее просто не существует.

Больше половины петербуржцев никогда не сталкивались с антипатией к себе по национальным мотивам, что не удивительно, так как они — русские и живут в имущественно русском по национальному составу городе. Однако подавляющее большинство представителей иноэтнических групп Петербурга (71,6%) отметили, такого рода отношение к себе испытали, причем неоднократно, хотя являются постоянными жителями города. В то же время треть русских жителей Петербурга чувствовали неприязненное отношение к себе при поездках в бывшие союзные республики. Таким образом, очевидно, что негативные установки носят взаимный характер и как бы «подогревают» друг друга.

Тем не менее, что впрочем достаточно естественно для этнических стереотипов, русские уверены в том, что «мы» к «ним» относимся лучше, чем «они» к «нам». 5Так, по мнению участников опроса—русских, главная черта «нашего» отношения к другим народам — дружелюбие (57,3%) и уважение (30,5%), тогда как с «их» стороны картина совершенно обратная: «они» к «нам» относятся предвзято и неприязненно (в совокупности — 70,3%). Стереотип «вражеского окружения», проявившийся в связи с распадом СССР и формированием чувства национальной «обиды» русских к бывшим «братьям» по Союзу, бесспорно создает неблагоприятный фон межэтнического взаимодействия.

Естественно, что представители национальных меньшинств совершенно по-иному видят характер этого общения: с их точки зрения, как раз русские относятся _ к «нерусским» — предвзято, а те к ним — с недоверием. Весьма вероятно, что они судят исходя из собственного самочувствия: обнаруживая в русской среде предвзятое отношение к себе, они с естественным в данном случае недоверием относятся к национальному большинству Петербурга. Следует отметить, что наибольшую предвзятость к себе отмечали опрошенные в Петербурге представители народов Кавказа — азербайджанцы, армяне и осетины.

Парадоксально то, что фактически отрицая существование неприязни со своей стороны к членам иноэтнических групп (ее отметили только 7,4% опрошенных), более того не признавая в массе своей зримой этносоциальной дистанции в отношении других народов, русские, тем не менее, признаются в своей личной неприязни к одной или нескольким национальностям.

Это внутренняя противоречивость в этнических отношениях, отмеченная еще Н. Бердяевым, несогласованность общих, во многом, нормативных представлений, обусловленных как историческими традициями, так и стереотипами советского интернационализма, с одной стороны, и частных установок, реализуемых на поведенческом уровне, с другой — один из наиболее значительных фактов, обнаруженных в ходе наших исследований.

Этническая неприязнь носит достаточно фокусированный характер и направлена, главным образом, против представителей народов Кавказа, причем это относится не только к Петербургу, но и к региональным выборкам российской провинции.

Особенно отчетливо выражена антикавказская мотивация на Дону, в среде донского казачества, где почти две трети выборки (64,1%) страдают «кавказофобией», что обусловлено как прямым соседством с конфликтогенными районами Северного Кавказа, так и потоком вынужденных переселенцев из «горячих точек», осевших на землях, которые казаки считают исконно «своими». Среди казаков оказалось наибольшее число и тех, кто поддерживает лозунг праворадикальных движений: «Россия — для русских» (30,1%; в то время как в целом по выборке 19,8%).

По-иному обстоит дело в крупных российских городах, которые непосредственно не соприкасаются с зоной межэтнических конфликтов и прежде всего в Петербурге. Здесь «кавказофобия» возникает как непроизвольная реакция на реальную или мнимую, но непропорциональную концентрацию представителей кавказских народов в наиболее доходных или престижных социальных «нишах», на которые претендуют менее удачливые представители национального большинства. Надо отметить, что этот мотив не связан непосредственно с активизацией миграционных потоков, так как он фиксировался нами уже с середины восьмидесятых годов.

Характерно, что, как уже говорилось, национальная принадлежность объекта неприязни носителем негативного стереотипа практически никогда не идентифицируется, и пресловутым «лицом кавказской национальности» в равной мере может оказаться коренной петербуржец, беженец из Абхазии или мелкий предприниматель из Азербайджана.

Данные исследований последних лет, в частности, по Петербургу, говорят о том, что неприязнь к выходцам с Кавказа не только сохраняется, но и возрастает, причем негативные стереотипы усугубляются не всегда адекватной реакцией органов управления (ограничения по въезду и регистрации) и правоохранительных органов (необоснованная проверка документов на основании одной лишь «кавказской» внешности), а также под воздействием средств массовой информации: образ «азербайджанской мафии», «чеченских преступных группировок», разного рода «черных» банд настойчиво внедряется в массовое сознание.

Выборочный контент-анализ материалов уголовной хроники в городской прессе показал, что в тех случаях, когда в совершении преступления подозревается или обвиняется кавказец, его национальная принадлежность указывается всегда, в то время как, если преступником оказывается даже не русский, а украинец или татарин, его этническое происхождение упоминается как исключение.

С начала 1995 года «кавказофобия» усилилась и в связи с чеченским конфликтом: если раньше, по данным опроса 1994 года, в ряду объектов этнической неприязни чеченцы вообще не фигурировали, то уже осенью 1995 года они заняли первое место среди национальностей, вызывающих стойкую антипатию, и продолжают его удерживать по сей день, несмотря на прекращение военных действий.

Рост «кавказофобии» отмечался в исследованиях лаборатории этнической социологии и психологии СПбГУ уже с начала 90-х гг.: так, в сентябре 1992 года 82,3% петербуржцев заявили, что «чем меньше в городе приезжих с Кавказа, тем спокойнее». Причем, учитывая репрезентативность выборки, это мнение было исключительно единодушным: разность по отдельным социально-демографическим и возрастным группам не превышала 5%.

В мае 1995 года, уже после начала активных военных действий в Чечне, эту точку зрения поддержало 74,6% петербуржцев. Как мы видим, число даже несколько меньшее, чем три года назад, что дает основание предположить, что чеченская война существенного влияния на рост бытовой кавказофобии не оказала. Мнение осталось таким же единодушным, единственный сколько-нибудь значимый фактор — уровень образования: если в среде малообразованных горожан 80,6% выступает за «очищение» города от нежелательных чужаков, то среди специалистов с высшим образованием эта установка присуща 68,7%, однако так же превышает две трети; опрошенных этой когорты.

Весной 1993 года 41,1% старшеклассников петербургских школ, опрошенных по квотной выборке, высказали мнение, что «без приезжих с Кавказа в городе будет лучше», так как большинство из них «спекулянты и жулики» (66,1 %), «преступники» (65,0%), «обогащаются за наш счет» (63,9%), «занимают наши рабочие места» и «обостряют жилищную проблему» (соответственно 40,0% и 24,1%). Характерно, что относительно более рациональные мотивы неприязни, связанные с увеличением числа безработных и усложнением и без того сложной жилищной ситуации (а в Петербурге все еще каждый пятый житель города проживает в коммунальной квартире), — все же менее распространены, чем характеристики типичного образа «врага» — преступника и спекулянта, образа столь же иррационального, сколь и мифологизированного.

Репрезентативное исследование национального самосознания русских, проведенное на петербургской выборке в 1995 году, и контрольное — на российской — в 1996 году, подтвердило выявленную ранее тенденцию; из числа россиян, неприязненно относящихся к представителем других национальностей (в целом по выборке их оказалось 40,9%; в Петербурге — 48,9%), почти три четверти (от 69% до 76% по отдельным регионам) испытывают антипатию именно к выходцам с Кавказа.

Это особенно примечательно на фоне заметного снижения уровня антисемитизма (так, лишь 5,6% петербуржцев выразили недоброжелательное отношение к представителям этой национальности). Причем, судя по ответам, данный тип этнофобии носит исключительно политизированный характер, явно сложившийся под воздействием праворадикальных средств массовой информации (об этом говорят сами ответы, сформулированные в открытой форме: «ненавижу сионистов», «продают Россию Израилю» и т. п.).

Можно предположить, что снижение уровня этого предрассудка связано не только с уменьшением доли евреев в населении России вследствие интенсивной эмиграции, но и с тем, что сегодня на уровне массового сознания образ традиционного этнического «врага» вытесняется как раз пресловутым «лицом кавказской национальности», которое вызывает значительно большее отторжение как совершенный «чужак» в отличие от значительно более привычного и близкого по культуре и образу жизни еврея.

Характерно, что отвержение вызывают не столько отдельные народы Кавказа, сколько все кавказцы в совокупности. Так, если неприязненно относятся к чеченцам — 8,4% из числа петербуржцев — носителей негативных установок, к азербайджанцам — 8,3%, к грузинам — 3,2% и к армянам — 3,0% (другие народы упоминаются еще меньшим числом голосов), то в целом «лица кавказской национальности» антипатичны 70,7% этнофобов.

Какие же черты характера приписываются кавказцам их «недоброжелателями»? Мотивы неприязни респонденты формулировали сами и поэтому мы представим некоторые наиболее обобщенные результаты контент-анализа высказанных суждений.

Общий стиль их поведения, на уровне стереотипных установок опрошенных, отличает наглость (вседозволенность) и жестокость (агрессивность, враждебность) — эти черты включили в свой образ этнического «врага» 44,3% этнонегативистов, по отношению к людям они высокомерны (заносчивы, надменны /в совокупности — 24,0%/) и нахальны (беспардонны, бесцеремонны, грубы, хамы /в совокупности — 18,7%/). Однако наибольшее число названных респондентами качеств отражают черты не характера, а социального поведения «чужака» с Кавказа:

это спекулянт и торгаш, который стремится «нажиться за наш счет», его отличают «рвачество», «стяжательство», «корыстолюбие», «расчетливость», «уверенность в том, что все покупается»;

это уголовник, склонный к «терроризму», «бандитизму», «насилию», «надругательству над женщинами», к «воровству»;

это человек, неуважительно относящийся к «нам» — к русским (он «богатеет за наш счет», «он — хозяин, а ты — раб», «презирает людей другой крови» и т. п.)

Как мы видим, по чертам этого коллективного портрета носитель негативного стереотипа чувствует себя беззащитной жертвой перед «чужаком», поведение которого интерпретируется как нарушение общепринятых социальных норм, как маргинальность. Именно в этом отличие этнофобии, и в частности, кавказофобии, от агрессивного национализма, который всегда носит жесткий, наступательный, а не оборонительный характер, Хочется специально подчеркнуть, что кавказофобия — это установка именно жертвы, но никак не агрессора.

Не случайно для многих носителей антикавказских стереотипов их отношение явно избирательно: «сидели бы дома и не отбирали у нас кусок хлеба», «не люблю тех, кто приезжает к нам», не люблю «торгашей, а не весь народ», «только тех, кто приезжает к нам спекулировать», «тех, кто устроился на теплых местах, как у себя дома» и т. п. (такого рода ответов примерно треть от общего числа суждений, имеющих антикавказскую мотивацию). Таким образом, мы видим, что человек, неприязненно относящийся к представителям народов Кавказа, как бы даже стыдится своего отношения, понимает его ненормативность и пытается оправдать себя именно избирательностью объекта негативной установки.

Немалую роль в возникновении и кавказофобии, и этнического негативизма, в целом, сыграл социально-экономический кризис, в условиях которого в выигрыше оказались более предприимчивые и социально мобильные люди, к тому же «гонимые» из мест своего традиционного проживания массовой безработицей, резким! падением уровня жизни, но прежде всего этническими конфликтами. Не случайно, например, что численность армян возросла в Петербурге после сумгаитской трагедии, а азербайджанцы заметно увеличили свое присутствие в северной столице в связи с военными действиями в Нагорном Карабахе.

Малый бизнес, а именно в нем выходцы с Кавказа чаще всего находят свое место, мигрируя в российские города, и без того служит мишенью всеобщей критики, и недовольство населения против криминогенное этой среды с готовность обращается против торговца «чужака», который «нас» в «нашем» городе еще » «обирает». Такой ход рассуждений соблазнительно прост и удобен: обирает потому, что нечестный человек, а оттого, что «не-наш», собственный же народ оказывается жертвой злокозненных чужаков. Именно так и выглядит механизм формирования негативной этнической установки. Предприимчивость и социальная мобильность приезжих с Кавказа раздражает еще и потому, что именно эти качества, судя по данным наших исследований, не входят в модальную структуру русского характера.

Определенное значение имеют и хорошо известные психологам различия бытовом поведении «южан» и «северян»: демонстрационный тип «южного» поведения у более сдержанных, с иными культурными установками, русских, для которых скромность все еще является нормой общественного поведения, вызывает непроизвольную, подчас неадекватную, негативную реакцию (так, повышенное чувство собственного достоинства, свойственное кавказцам, трактуется как высокомерие, а проявление свойственного южанам темперамента как «вызывающее поведение», «крикливость» и т. п.)

Об избирательности и ситуативности антикавказских стереотипов косвенно свидетельствуют и данные о том, что лишь 19,1% петербуржцев в начале 1996 года одобрили ведение военных действий в Чечне, в то время как 62,9% выступали против силового решения конфликта. Правда, справедливости ради надо признать, что пацифизм большинства миролюбцев носил достаточно размытый и скорее нормативный, а не практический характер: лишь 39,7% опрошенных собирались впредь учитывать в своих электоральных предпочтениях позицию того или иного политика по разрешению чеченского конфликта.

Судя по данным всех наших этносоциальных исследований интенсивность этнических предубеждений, в том числе и кавказофобии, обусловлена следующими характеристиками контактирующих этнических групп и отдельных ее представителей:

1) соотношением долей различных этнических групп в общем составе населения того или иного региона; в случае снижения удельного веса иноэтнических групп этнофобия заметно ослабевает и носит лишь фоновый характер. Именно поэтому наименьшее число носителей негативных этностереотипов оказалось в сибирском рабочем поселке Ижморка, где русское население превышает 97%;

2) типом поселения; в крупных индустриальных центрах, и прежде всего в обеих столицах, где этно-контактная среда насыщеннее, проявление различного рода этнофобий вероятнее, чем на периферии;

3) социальным положением; наиболее нетерпимы в межэтнических отношениях лица с низким уровнем доходов и, в частности, безработные;

4) уровнем образования: в группах с более высоким образовательным цензом этнические предубеждения слабее, чем в группах с более низким уровнем образования;

Однако наиболее значимым фактором, обусловливающим распространенность этнической неприязни, в том числе и кавказофобии, оказался возраст. Так, если среди петербуржцев старше 55 лет неприязненно относятся к представителям других национальностей только 39,0%, то среди молодежи в возрастной группе 18-25 лет — 71,1%. В числе приверженцев лозунга «Россия — для русских» (по всероссийской выборке его поддержал каждый пятый респондент) подавляющее количество составили молодые люди возрастной группы от 18 до 30 лет (60,6%).

Почему же именно молодежь нетерпимее в восприятии людей «чужой» крови, чем зрелые люди? Ведь мы привыкли думать, что молодых людей, прежде всего, связывают чисто возрастные, генерационные отношения, общие ценности и единый образ жизни, и в этом смысле молодежная субкультура внеэтнична и наднациональна.

Кризисное состояние социума, его политических и экономических структур, разрушение символического мира, присущего советскому типу социализации, отсутствие целостной идеи нового воспитания привели к фрустрации всех социально-демографических групп населения, но особенно дезориентировали молодежь, которая ищет для себя четкие и привлекательные идеалы, но не находит их, что способствует росту социальной агрессии.

В условиях распада СССР на фоне радикализации межнациональных конфликтов этничность как чувство принадлежности к «кровной» группе становится самоценностью, которая только и может обеспечить психологическую защищенность в сложных социальных условиях. Молодежь в силу возрастных особенностей легче усваивает национальную фразеологию, идентифицируется с ней. Кроме того, она просто нуждается в некоей групповой идее, причем в силу особенностей юношеской психологии любая идея гипертрофируется и искажается как в кривом зеркале.

Кроме того юности присуща установка на «свою» группу, «своих» товарищей, которые помогут и защитят. Традиционной командой — жестко структурированной референтной группой может стать равно как уличная банда, так и военизированное формирование экстремистского толка. Младшие возрастные группы отличает в большей мере, чем зрелых людей, «черно-белое» восприятие действительности, бескомпромиссное деление на «своих» и «чужих». Но именно это различение лежит в основе этнической комплиментарности, которая в радикальном варианте и приводит к явлениям этнофобии и агрессивного национализма. «Врагами» становятся люди «чужой» крови.

Кавказофобия, как уже говорилось, во многом ситуативна, это не устойчивый предрассудок, однако молодость формирующегося в России радикального национализма представляется наиболее тревожным фактом, обнаруженным нами в исследованиях воздействия этнического фактора на массовое сознание россиян.