Реферат Курсовая Конспект
ИСТОРИЯ ВОСТОКА - раздел История, Л.с. Васильев ...
|
Л.С. Васильев
Предисловие
Двухтомник, предлагаемый вниманию читателя,— это дополненный и переработанный курс лекций, читавшийся на протяжении многих лет студентам-востоковедам МГИМО и ИСАА при МГУ. В том, что при издании учебника курс лекций подлежит серьезной переработке, нет ничего удивительного. Так всегда было и всегда будет. Важнее обратить внимание на то, что этот курс существенно дополнен, в результате чего вместо лекций по древнему и средневековому Востоку — историческому периоду, в пределах которого (более древности, нежели средневековья) автор мог бы ощущать себя достаточно компетентным специалистом,— появился учебник по истории Востока с ее начала и до сегодняшнего дня. Все произошло далеко не случайно. Во-первых, на рубеже 80— 90-х годов XX в. в нашей стране, переживавшей бурные дни революционных перемен, стал остро ощущаться дефицит учебников по истории. Разумеется, учебников в принципе хватало, их было даже в избытке. Но беда в том, что все они безнадежно устарели, ибо были написаны под жестким воздействием марксистской идеологической схемы, хорошо известной каждому из пособий по истмату. Возникла объективная потребность в новом поколении учебников, которые были бы свободны от предвзятых суждений и соответствовали бы как современному уровню развития мировой исторической науки, так и уже давно достигнутому в мире высокому стандарту историософского осмысления истории. Во-вторых, разрабатывавшаяся автором данного учебника еще в 60—80-х годах весьма спорная, с точки зрения марксистских ортодоксов того времени, схема истории Востока, которая для противостояния привычным истматовским стандартам должна была опираться на самого Маркса (имеется в виду концепция так называемого «азиатского» способа производства), еще в то время настоятельно требовала внимания не только к древности и средневековью, но и ко всей истории Востока, столь отличного по многим параметрам от Запада. Наконец, в-третьих (соединив «во-первых» и «во-вторых»), стало очевидным, что сегодняшний читатель нуждается именно в цельной историософской концепции исторического процесса, которая годилась бы как для понимания глубокой древности, так и для оценки событий на современном Востоке, и что для обоснования такого рода концепции необходимо дополнить материалы древности и средневековья рассмотрением исторического процесса и многочисленных проблем более позднего времени.
Двухтомник предлагает прежде всего авторскую концепцию, т. е. одну из возможных трактовок истории Востока, места Востока, можно сказать и шире, всего неевропейского мира, во всемирной истории. Авторское начало в нем, как увидят читатели, весьма заметно, что, впрочем, никак не исключает того факта, что многие элементы концепции были взяты у различных специалистов и мыслителей-теоретиков. Главной целью было собрать все работающие элементы разных теорий в некую единую внутренне непротиворечивую систему, вычленить в заново созданной системе ее системообразующий стержень и на конкретном материале всей истории Востока, включая и Африку, проверить работоспособность концепции. Собственно, именно это, прежде всего и побудило автора вторгнуться в сферу знаний, где он не может считать себя специалистом. Естественно, что это повлекло за собой необходимость в достаточной степени овладеть теми знаниями (речь о колониальном и постколониальном Востоке), о которых, было упомянуто.
Несколько слов об источниках, откуда черпались материалы, фактические данные. Они в общем-то хорошо известны и общедоступны. Это, прежде всего, сводные труды, начиная с капитальной многотомной Всемирной истории и кончая обычными вузовскими учебниками разных поколений. Использовались также наиболее важные монографические исследования, различные энциклопедии, а также многочисленные хрестоматии, учебные пособия, журнальные статьи, обзоры в справочно-библиографических изданиях и т. п. Работ подобного рода великое множество, так что главным было не потонуть в содержащемся в них материале и отобрать из него наиболее достоверные и ре презентативные факты, описания и суждения. Разумеется, даже при самом тщательном отборе, включая проверку отобранного, в корпус двухтомника могли вкрасться неточности и ошибки — автор заранее просит за них прощения у читателя, ибо хорошо понимает, что несет ответственность и за чужие ошибки, если они воспроизведены в его работе.
Чтобы свести количество ошибок к минимуму, были проведены обсуждения тех частей книги, которые выходили ранее отдельными малотиражными изданиями в качестве учебных пособий для студентов МГИМО («Курс лекций по древнему Востоку: Средний и Дальний Восток», 1984; «Курс лекций по древнему Востоку: Ближний Восток», 1985; «Курс лекций по средневековому Востоку»,1988). Кроме того, отдельные части настоящего издания и все оно целиком рецензировались многими специалистами, которым автор глубоко благодарен за их замечания. Здесь уместно сказать, что в некоторых отзывах подвергались критике и определенные элементы авторской концепции, что следует считать вполне естественным: слишком много сложных проблем поднято и очень многие из них решаются иначе, подчас совсем не так, как это было принято и считалось нормальным до недавнего времени. Разумеется, авторская концепция, о которой уже упоминалось, остается именно авторской и ни в коей мере не претендует на непогрешимость, что обычно считалось обязательным еще совсем недавно, особенно если речь шла об учебниках по истории. Иными словами, читателю предлагается история Востока в том разрезе, в каком она видится автору учебника,— другие, вполне возможно, увидят ее иначе и будут иметь естественное право опубликовать свой вариант той же истории. Это и должно быть нормой, к которой мы пока еще не привыкли (думается, находимся на пути к ней).
В заключение автор хотел бы выразить признательность директору ИСАА при МГУ им. М.В. Ломоносова (в прошлом заведующему кафедрой истории Востока МГИМО) А. В. Меликсетову, по чьей инициативе он несколько лет тому назад взялся за работу над общим курсом по истории Востока.
Вводная часть Сущность проблематики
Глава 1 Феномен Востока: история изучения и современные проблемы
Интерес к Востоку в наши дни огромен и, видимо, будет возрастать. Интерес этот всесторонен и всеобъемлющ: история и культура, общество и государство, человек и религия (боги и люди), наконец, древние первоосновы великих цивилизаций Востока — все это ныне в центре внимания как самих жителей стран Востока, стремящихся к самопознанию и самоидентификации, к открытию фундаментальных основ собственного бытия, так и тем более представителей иной, западной, европейской традиции, чьи генеральные параметры столь отличны от восточных. Такого рода всеобщий интерес далеко не случаен: конец XX в. с его нависшими над планетой мрачно-апокалиптическими тучами побуждает многих всерьез заинтересоватьсякакэкзистенциальными проблемами (что пробуждает активное внимание к мистике, а здесь бесспорный приоритет за древними культурами и религиями Востока), так и поисками корней, первоистоков. Кроме того, многое в современном мире вплотную связано с Востоком — достаточно напомнить о феномене развивающихся стран с их острейшими экономическими, демографическими и социокультурными проблемами, пути решения которых пока далеко еще не найдены. Как и когда эти проблемы будут решены, каковы пути, ведущие к их решению,— все это волнует и не может не волновать мир, подавляющее большинство населения которого, все возрастающее как абсолютно, так и относительно, живет именно в развивающихся странах, в первую очередь в странах Востока.
Глава 2
Реалии марксистского социализма
Концептуальное решение проблем
Востока в современном отечественном
Часть первая. ДРЕВНИЙ ВОСТОК
Глава 3
Ранние формы социальной организации
Ранние формы неравенства
Генезис надобщинных политических
Глава 4
Закономерности формирования
Глава 5
Глава 6
Глава 7
Глава 8
Реформы Дария 1
Греки, греко-персидские войны
Глава 9
Древняя Индия:
Варны
Слово «варна» соответствует понятиям «вид», «разряд», «цвет». Уже с глубокой древности в Индии использовали его для выделения и противопоставления друг другу основных социальных слоев общества. Зафиксированные еще в Ригведе предания исходят из того, что членение общества на противостоящие друг другу слои извечно, что из уст первочеловека Пуруши возникла варна жрецов-брахманов, из его рук — варна кшатриев, из бедер — варна простых земледельцев и скотоводов, т.е. рядовых общинников вайшья. А вот из ступней Пуруши появилась четвертая и самая низшая варна неимущих и неполноправных, варна шудр. Три высшие варны, генетически связанные с индоариями, считались почетными, особенно первые две из них, о чьих привилегиях и престиже уже шла речь. Представители всех этих арийских варн именовались «дваждырожденными», ибо по отношению к ним исполнялся обряд второго рождения, т.е. обряд инициации, посвящения, который производился в детстве и сопровождался надеванием на шею шнура, материал и цвет которого соответствовал варне. Обряд второго рождения давал право на обучение профессии и занятиям предков, после чего каждый мог стать домохозяином, т.е. отцом своего семейства.
Дваждырожденные вначале резко противостояли четвертой варне, состоявшей из неполноправных неариев и комплектовавшейся прежде всего за счет подчиненных аборигенных племен. Четвертая варна шудр возникала и формировалась позже трех арийских, так что в нее входили все те, кто по рождению не принадлежал к первым трем. Варна шудр была, по меньшей мере вначале, варной неполноправных. Шудра, в частности, не имел права изучать веды и участвовать в обрядах и культовых отправлениях наравне с представителями остальных варн — весьма жестокая форма неравноправия для общества, где ритуально-мифологическая жизнь ценилась столь высоко, как в Индии. Шудра не мог, в силу сказанного, претендовать на высокое социальное положение, порой даже на самостоятельное хозяйство. Удел ремесленника или слуги, занятие тяжелыми и презираемыми видами труда — вот был его жребий.
С течением времени, однако, в положении варн происходили некоторые изменения, суть которых сводилась к снижению статуса третьей и некоторому повышению статуса четвертой из них. Варна вайшьев постепенно теряла свои арийские привилегии, включая обряд второго рождения, и в полном соответствии с привычной нормой социальной структуры общества подобного типа становилась намного ниже первых двух, чьи привилегии сохранялись. Шудры, напротив, со временем приобретали ряд присущих всем остальным варнам прав и тем повышали свой статус. Можно считать, что к середине 1 тысячелетия до н.э. две высшие варны уже достаточно отчетливо противостояли двум низшим, что адекватно отражало реальность жизни: сверху жрецы и воины, администраторы и аристократы, снизу — труженики, производители, слуги.
Сложившаяся таким образом система четырех варн стала весьма устойчивой основой для членения индийского общества на незыблемые категории-сословия, статус и место которых были освящены непререкаемыми религиозными нормами. Религия вед с ее пышными кровавыми жертвоприношениями и огромной ролью жрецов-брахманов, монополизировавших не только культ и священные обряды, но также и практическое право изучать тексты и вообще право на образование, религиозно-философские рассуждения, весьма строго стояла на страже варновых различий. Человек рождается в своей варне и навсегда принадлежит именно ей, остается в ней. В своей варне он берет жену, его потомки тоже навечно остаются в его варне, продолжают его дело. Рождение в той или иной варне — результат поведения человека в его прошлых рождениях. Этот кардинальный постулат ведической религии с ее идеей круговорота непрекращающихся перерождений, облик которых зависит от кармы, т.е. суммы добродетелей и пороков в прошлых существованиях (хорошая карма — возродился брахманом или князем; дурная — шудрой, а то и вообще животным, червем), сыграл огромную роль в истории и культуре Индии. Он диктовал людям смириться с их местом в мире и обществе, не стремиться к улучшениям и изменениям (в текущей жизни это просто невозможно, нелепо даже думать об этом), но зато вести себя добродетельно и тем улучшать свою карму с расчетом на будущее. Практически закон кармы ориентировал людей не на социальную борьбу, которую в сколько-нибудь заметных масштабах Индия — в отличие, скажем, от Китая — практически не знала, а на кармическое мышление и даже на уход от активной социальной жизни в поисках спасения или освобождения от кармы.
Религиозное освящение системы варн оказалось весьма эффективным. Эта система со временем не только не распадалась, но, напротив, становилась все жестче, сильнее, разветвленное. Укрепляясь, она обрастала новыми разрядами подразрядами, более дробными подразделениями, т.е. превращалась в ту самую систему каст, которая дожила до наших дней и пока еще отнюдь не отмирает. Однако это был медленный и постепенный процесс, на протяжении которого практически все племена и народы огромного Индостана, все вторгавшиеся в Индию ее завоеватели, все находившиеся на разных уровнях развития группы населения различных родов деятельности и профессий находили свое место в общей для всей Индии системе каст. Или, если не находили, оставались вне этой системы, т.е. ниже ее, в положении своего рода изгоев, неприкасаемых. Важно особенно подчеркнуть, что стремление вписаться в общую систему и оказаться в ряду других каст, пусть даже в самом низу их иерархической лестницы, было жизненно важным для каждой группы,ибо оказаться вне системы значило практически быть вне общества, в известном смысле вне закона, т.е. на положении раба.
Глава 10
Глава II
Древний Китай;
Глава 12
Древний Китай:
Глава 13
Государство и проблема классов
Марксистский тезис о том, что государство возникло на основе разделения общества на классы, современной наукой отвергнут. Этот тезис может быть принят во внимание только применительно к античной Европе, да и то с оговорками. Как известно, античный город-государство (полис) возник в результате того, что общество раскололось на полноправных граждан и всех остальных, включая полностью бесправных рабов, причем именно для удержания в повиновении этих остальных (хотя далеко не только для этого) возник гражданский полис, т. е. ранняя форма государства. Однако следует напомнить, что это отнюдь не было первое государство в античном мире; ему предшествовали иные типы протогосударств, хорошо известные, в частности, из гомеровского эпоса, не говоря уже о мифологии. Цари типа Одиссея, Эдипа или основных героев троянской войны не имели никакого отношения к более поздним полисам, но были уже правителями государств — тех самых, где не было никаких антагонистических классов. Значит, первые государства возникли не на основе разделения общества на антагонистические классы. Они складывались, как о том уже говорилось достаточно подробно, иначе. Наиболее ранние типы социальных связей в первичных протогосударствах сводились к двум системам: этногенной социальной и этнически гетерогенной правовой. В основе этих связей лежал привычный для первобытной общины реципрокный взаимообмен, расширенный теперь до уровня обмена общественно полезной деятельностью: производители, администраторы, воины, жрецы, даже рабы-слуги — все вносили свой вклад в обеспечение нормального и стабильного существования усложнившегося общества с разделением труда и социальных функций. Взимание ренты-налога, реализация трудовых повинностей и редистрибуция избыточного продукта среди тех слоев населения, которые не были заняты в сфере производства пищи,— вот те основные социально-экономические функции, которые выпадали в этой структуре на долю государства, представленного аппаратом власти в самом широком смысле этого слова (администраторы, жрецы, воины, а также ремесленники и рабы-слуги, обслуживавшие, в первую очередь, потребности именно аппарата власти).
Применительно к ранним обществам и протогосударствам, построенным на подобной основе, можно говорить, как уже упоминалось, о взаимовыгодном обмене деятельностью, жизненно необходимом для выживания и стабильного существования усложнившейся по сравнению с первобытностью структуры. Но в то же время здесь есть и социальное неравенство, и имущественные привилегии высших (правда, их пока можно считать эквивалентом неравенства труда, формой компенсации за более высокое качество труда), и политическо-правовое неравенство статусов. Иными словами, заложены существенные основы для трансформации структуры.
Заметная трансформация начинается с процессом приватизации и ростом престижного потребления верхов. Индивидуальное обогащение власть имущих и стремление ко все большему обогащению, в новых условиях сравнительно легко реализуемое с помощью рынка, товарно-денежных связей и прочих аксессуаров частнособственнической формы ведения хозяйства, резко меняет привычную картину. Усиливается имущественный разрыв между производящими низами и управляющими верхами, а присвоение последними все большей доли увеличивающегося объема избыточного продукта теперь уже очевидно превышает справедливые нормы компенсации за качество труда в системе взаимовыгодного обмена деятельностью. Возникает хорошо известный специалистам феномен неэквивалентного обмена. Проще говоря, производители вносят в казну много больше, чем получают от государства (в виде защиты от внешних вторжений, организации управления, создания системы духовного комфорта и т. п.), причем эта разница как раз и является свидетельством эксплуатации правящими верхами, организованными в государство, производителей, обязанных налогами и повинностями, прежде всего общинных крестьян. Рента-налог, значительная ее часть, становится материальным проявлением этой эксплуатации, а в ряде случаев (должностные наделы чиновников, жрецов, воинов, аристократов) трансформация отношений становится и весьма наглядной: хозяин пожалованных ему земель живет за счет налогов и повинностей населения. Стоит специально обратить внимание на то, что все описанное — не частнособственническая эксплуатация, ибо все связи здесь по-прежнему опосредуются отношениями централизованной редистрибуции. Однако отсутствие частнособственнических отношений в описываемой сфере никак не меняет того, что в ней уже налицо использование труда одних для привилегированного и даже роскошного существования других, т. е. для эксплуатации одних другими.
Таким образом, наличие эксплуатации вне сомнений. Но как тогда с классами? Привычно представлять эксплуатацию результатом классового угнетения, основанного на экономическом неравенстве (собственник орудий и средств производства эксплуатирует неимущего, лишенного этих орудий и средств, не имеющего собственности). Но если речь идет о сфере отношений, не основанных на частной собственности, каков тогда экономический фундамент эксплуатации? И что такое государство при этом? Причастные к власти социальные верхи, объединенные в государство, действительно не являются частными собственниками — во всяком случае в рамках той сферы отношений, о которой идет речь. Но в то же время они являются собственниками постольку, поскольку имеют власть (феномен власти-собственности), т. е. представляют собой хорошо организованный социальный слой, выполняющий функции господствующего класса, но классом в собственном смысле этого слова не являющийся. Иными словами, причастные к власти являются собственниками и классом постольку, поскольку они являют собой государство. Вне государства ни один из них не имеет отношения ни к власти, ни к собственности, ни к функции господствующего класса.
Теперь о другой сфере отношений — о той самой, что тесно связана с процессом приватизации, частной собственностью и возникшей в связи с этим новой форме ведения хозяйства. Здесь была создана экономическая основа для появления классов по Марксу — частная собственность на орудия и средства производства. Появились ли классы? И какие?
Прежде всего следует решительно отказаться от устаревшего представления, будто классовым барьером в восточной древности был тот, который разделял раба и рабовладельца. Разумеется, с развитием частной собственности, как о том уже говорилось, появилось и частное рабовладение, кабальное и долговое рабство. Но оно не было и никогда не стало основой частнособственнической экономики и соответствующей формы ведения хозяйства. Раб везде и всегда был весьма дорогостоящим и достаточно нерентабельным производителем. Гораздо чаще он был важным элементом престижа его хозяина — если речь шла именно о частном рабе. 'Во всяком случае совершенно определенно, что не за счет его эксплуатации богатели процветавшие частные собственники. Разбогатев на торговых операциях и ростовщичестве, эти собственники обычно открывали свое дело — мастерскую, контору, рудник и т. п. с использованием наемного труда, а также рабов, включая и кабальных. Кроме того, они охотно покупали земли у обедневших крестьян, хотя это было нелегко, ибо община строго стояла на страже своих традиционных прав и стремилась обставить любую такую покупку частоколом оговорок и ограничений, порой не только затруднявших, но делавших невозможным продажу общинной земли чужаку. Но коль скоро эти трудности преодолевались и частный собственник становился землевладельцем, а также в тех нередких случаях, когда этим собственником оказывался свой же общинный крестьянин, покупавший землю у обедневшего соседа без всяких формальностей, приобретенные им земли чаще всего сдавались в аренду обедневшим и малоземельным на договорных началах. Разница между выплатой ренты-налога казне и арендной платой оставалась собственнику. Итак, источником частного обогащения были частная договорная аренда, наемный труд, труд кабальных и — гораздо реже — труд рабов в полном смысле этого слова.
Из сказанного явствует, что в сфере частнособственнических отношений и в соответствующих формах ведения хозяйства появлялись вроде бы классовые в привычном для нас восприятии взаимосвязи и антагонизмы: на одной стороне классового барьера был собственник, на другой — неимущие и обездоленные. Но что характерно: если собственников еще можно как-то условно объединить в некий единый класс, хотя и по происхождению, и по положению в число их входили очень разные люди, вплоть до рабов, о чем уже упоминалось, то с неимущими и обездоленными все много сложнее. Что это за класс, в который входят и крестьяне, приарендовавшие клочок земли соседа с целью приработать, скажем, на свадебные расходы, и попавшие в долговую кабалу высокочтимые брахманы, и разгульные наемники, и бесправные рабы? А если это не класс, то что же это?!
Создается парадоксальная — но парадоксальная только с точки зрения привыкшего к марксистской политэкономии наблюдателя — картина. С одной стороны, в обществе существует четко очерченный слой лиц, выполняющих экономические и политические функции господствующего класса, но классом частных собственников при этом не являющийся. С другой стороны, существует социально весьма пестрая группа, которая экономически могла бы считаться классом собственников, если бы имела политические функции, по букве марксизма вытекающие из экономического господства. Но группа собственников, о которой идет речь, не имеет власти, основанной на могуществе ее богатства. Более того, богатство, не причастное к власти, на Востоке вообще мало ценилось, даже, напротив, обычно вызывало зависть и злобу со стороны власть имущих. Что же касается тех, кто вроде бы находится по другую сторону классового барьера, то здесь тоже очень много неясного. К числу налогоплательщиков всегда принадлежали почти все, кроме самих причастных к власти. Это значит, что государство выступало в качестве эксплуататора и по отношению к обычным земледельцам-общинникам, и тем более по отношению к крупным землевладельцам, чья доля ренты-налога была, естественно, весомее. Таким образом, частный собственник был в той же мере эксплуатируемым, что и мелкие производители, но одновременно он же выступал в качестве эксплуататора, извлекал выгоду из своего богатства.
Глава 14
Древний Восток:
Часть вторая. Средневековой Восток
Глава 1
Глава 2
Глава 3 Арабский халифат
Смерть пророка поставила перед руководителями арабов-мусульман нелегкую задачу: кто теперь будет их главой? Речь шла не только и не столько о религиозном вожде, сколько о правителе быстро растущего государства, хотя в представлении сподвижников пророка власть религиозная и власть политическая были неотделимы друг от друга. Религия давала непросто санкцию, но право на власть, а власть не просто опиралась на религию (как то было, скажем, с зороастризмом в сасанидском Иране), но была формой воздействия ее на людей. Словом, после смерти Мухаммеда встал вопрос о его заместителе, о новом религиозно-политическом вожде правоверных. После недолгих совещаний наиболее влиятельная часть сподвижников пророка выдвинула в качестве такого заместителя, халифа, одного из самых уважаемых мухаджиров — Абу Бекра. За недолгие годы его правления (632—634) арабы-мусульмане сумели не только подавить недовольство в своих рядах, но и объединить под властью халифа почти все арабские племена, а также начать успешные завоевания соседних территорий, прежде всего Двуречья (Ирака) и Сирии, потеснив соответственно сасанидский Иран и Византию.
Абу Бекра в качестве главы ставшего уже весьма обширным Арабского халифата сменил Омар, тоже влиятельный мухаджир, ближайший сподвижник Мухаммеда. При нем (634—644) успешные завоевания были продолжены: у Византии были отвоеваны земли Сирии и Палестины, затем Египет и Ливия, а у Ирана — значительная часть его западных земель, вплоть до Закавказья. При третьем выборном халифе. Османе (644—656), завоевания были продолжены, прежде всего в Северной Африке (Магриб) и Иране, где Сасаниды окончательно лишились власти.
Успешные завоевания и превращение халифата в гигантскую державу резко обострили внутриполитические противоречия в этом молодом и структурно весьма еще рыхлом государстве. Управление продолжало сохраняться в руках местных властей, а связи завоеванных областей с центром были недостаточно прочны. Кроме того, в центре назревал политический кризис, вылившийся в острую борьбу за власть.
Дело в том, что при Османе, оказавшемся весьма вялым и бесцветным правителем, на передний план вышли его сородичи из числа Омейядов, чем были очень недовольны другие группировки влиятельной исламской родовой знати, прежде всего из числа близких родственников пророка. Сплотившиеся вокруг кузена и зятя пророка Али, Женатого на Фатиме, недовольные образовали политическую партию шиитов (шиа — партия, группа), выступивших за наследственное право потомков пророка, алидов, на власть. В 656 г. Осман был убит одним из шиитов, а четвертым халифом был провозглашен Али.
Влиятельная часть Омейядов, бежавшая от расправы в Сирию, где наместником был Муавия, не только отказалась присягнуть Али, но и резко выступила против него, обвинив его в соучастии в убийстве. Начались военные действия. Небольшое войско Муавии явно не было в состоянии противостоять халифу, но в решающий момент Муавия пошел на хитрость: его воины подняли на своих копьях листы священного Корана, требуя тем самым не военного, а религиозного решения спора. Али проявил нерешительность, согласившись на переговоры, что стоило ему трона и жизни: 12 тыс. отборных воинов его армии, разочаровавшись в своем вожде, вышли из числа его сторонников и стали именовать себя хариджитами (вышедшими). Харид-житы заявили, что халифом может и должен быть тот, кто достоин этого. Али вынужден был обратить свое основное внимания на хариджитов, которым он объявил войну. Борьба на два фронта завершилась для него печально: в 661 г. Али был убит в мечети в Куфе хариджитом. Халифом же стал Муавия, основавший династию Омейядов.
Халифат Омейядов (661—750)
Омейяды энергично взялись за укрепление своей власти, за создание основ сильной политической структуры, призванной эффективно управлять гигантским государством, состоявшим из весьма разнородных частей. Откупившись от претензий на власть старшего сына Али и Фатимы, внука пророка Хасана (по преданию, Хасан получил от Муавии пергамент, на котором ему было предложено самому поставить любую цифру откупа), и расправившись затем с поднявшим было мятеж и погибшим близ Кербелы младшим его братом Хусейном (он был буквально растерзан на части, ибо никто не хотел брать лично на себя ответственность за смерть внука пророка. После этого Хусейн стал святым мучеником всех шиитов, ежегодно отмечающих день его гибели торжественными процессиями с самобичеванием и даже самоубийством религиозных фанатиков — шахсей-вахсей), омейядские халифы сумели затем покончить и с остальными недовольными и восставшими против них арабами. Опираясь прежде всего на военную силу, они вместе с тем сумели выдвинуть на передний план два важных фактора, которые позволили им добиться успеха.
Первым из них была исламизация завоеванного населения. Распространение ислама среди покоренных народов шло на редкость быстро и успешно. Частично это можно объяснить тем, что христиане отвоеванных у Византии земель и зороастрийцы Ирана видели в новой религиозной доктрине нечто не слишком им чуждое: сложившаяся на доктринальной базе иудаизма и христианства, частично также и зороастризма, очень многое взявшая из Библии (Коран насыщен такого рода заимствованиями) мусульманская религия была достаточно близкой и понятной тем, кто уже привык верить в единого великого Бога, символизирующего собой все светлое, доброе, мудрое, справедливое. Кроме того, этому способствовала экономическая политика первых халифов: принявшие ислам платили в казну халифата только десятину-ушр, тогда как немусульмане были обязаны выплачивать более тяжелый поземельный налог харадж (от одной до двух третей урожая) и подушную подать — джизию. То и другое генетически восходило к реформам сасанидского правителя Хосрова 1 (хараг и гезит) и явно было заимствовано арабами от иранцев. Результаты не замедлили сказаться: завоеванные территории, от Испании до Средней Азии, энергично исламизировались, причем исламизация шла фактически добровольно, во всяком случае без активного принуждения, без преследования немусульман.
Вторым важным фактором усиления власти халифов была арабизация. В ходе завоеванный быстрого расширения захваченных арабами территорий большое количество воинов-арабов, вчерашних бедуинов, расселялось иногда чуть ли не целыми племена т на новых местах, где они, естественно, занимали ключевые позиции и брали себе в жены представительниц местного населения, к тому же и в немалых количествах, благо то было санкционировано освящающим многоженство Кораном. Исламизированные жены из числа местного населения арабизировались, как, естественно, и их многочисленные дети, в первую очередь. Кроме того, близость арабского языка и культуры семитскому, в основном арамейскому населению Сирии н Ирака способствовала быстрой арабизации этих районов.
Христианизованное население Египта, Ливии и всего Магриба ара-бизировалось позже и медленнее, но и здесь процесс арабизации шел своим чередом и за несколько веков добился немалых успехов, чему способствовало, в частности, превращение арабского языка и письменности в распространенное и престижное средство общения (коран был написан по-арабски и переводить его запрещалось; все учившиеся обучались прежде всего мудрости ислама, т.е. изучали арабский и читали Коран, и в конечном счете превращались в носителей арабского языка и арабской культуры). Менее успешно шла арабизация в землях Ливана и Палестины, где позиции христиан были особенно сильны. Впрочем, частично это касается и Египта, хотя христиане-копты, живущие там и поныне в значительном меньшинстве, по языку все же стали арабами. Только собственно Иран, страна древнейшей культуры и весьма независимой политической традиции, успешно противостоял арабизации, не говоря уже о весьма отдаленных от Аравии Закавказье и Средней Азии, где арабов было очень мало, а местные языковые корни имели мало общего с семитскими. Но и здесь, особенно среди социальных верхов, арабский язык, равно как и арабо-исламская культура и государственность, заняли важное место в жизни народов. Знание арабского было важнейшим элементом более или менее благополучного существования, тем более оно было неизменным залогом успеха и процветания в жизни.
Собственно, все это неудивительно. Если в период первых четырех халифов управление находилось в руках местных властей и велось в основном на греческом и персидском языках (ведь это были земли, отвоеванные у Византии и Ирана), то с Омейядов, правда не сразу, ситуация начала меняться. Арабский язык повсюду вводился в качестве обязательного в делопроизводство. Он был, как упоминалось, единственным в сфере науки, образования, литературы, религии, философии. Быть грамотным и образованным значило говорить, читать и писать по-арабски и вообще едва ли не быть арабом почти столько же, сколько и представителем своего родного языка и этноса. Это касалось практически всех жителей халифата, всех мусульман. Исключение делалось только для небольших все еще сохранявшихся анклавов христиан и рассеянных по халифату иудеев — те и другие считались почти родственниками мусульман, во всяком случае вначале, уважительно именовались «людьми писания» и пользовались определенными правами и признанием.
Важнейшей особенностью халифата и вообще всех исламских стран вплоть до наших дней является неотъемлемая слитность религии и политики, о чем уже упоминалось. Ислам никогда не был хоть сколько-нибудь отделенной от государства и тем более противостоявшей ему церковью. Напротив, ислам был идейно-институциональной основой, сутью исламского государства, причем это тоже в немалой степени способствовало усилению власти халифов, особенно вначале, когда ,это было очень важно для новой политической структуры. Халиф формально обладал всей полнотой власти, религиозной (имамат) и светской (эмират). В столице Омейядов Дамаске чеканились золотые динасы и серебряные дирхемы с его именем; это же имя упоминалось при торжественных пятничных богослужениях в мечетях. Центральная власть, государственный аппарат халифата эффективно управляли всей огромной страной, для чего была налажена регулярная почтовая связь с окраинами, реорганизованы войска (солдаты получали жалованье из казны или наделялись земельными наделами катиа), по персидскому образцу созданы полицейские отряды, строились дороги, каналы, караван-сараи и т.п. Вновь завоеванные территории были разделены на наместничества, одним из которых стала и Аравия. Пять наместничеств с центрами в Ираке, Аравии, Египте, Закавказье и Западной Африке управлялись всевластными эмирами, которые, хотя и подчинялись центру, были фактическими хозяевами в' своих эмиратах, ведая их финансами, армией, аппаратом власти.
Верховным собственником всех земель халифата было государство (формально собственником считался Аллах, от его имени всем распоряжался халиф). Практически же земли, как упоминалось, были во владении эмиров и их аппарата власти. Существовало несколько различных категорий земельного владения. Наиболее распространенным было общинное землевладение на землях государства с выплатой в казну ренты-налога в форме хараджа или ушра. Ушр выплачивали и владельцы частных отчуждаемых земель (мульк) — разница была в праве отчуждать эти земли, причем мульки, как правило, были очень небольшими владениями, земли савафи (это владения членов правящего дома, включая самого халифа) и вакфы (земли религиозных учреждений) налогами не облагались, но и не могли отчуждаться. Часть государственно-общинных казенных земель в форме икта, т.е. условного владения с правом взимать в свою пользу причитающийся с этих земель казне ренту-налог (включая и подушную подать, если она взималась), получали от государства служивые, чиновники и офицеры. Воины, во всяком случае часть их, имели необлагавшиеся налогом наделы катиа — принцип, явно восходивший опять-таки к иранско-сасанидской традиции (вспомним азатов), хотя не исключено, что здесь какую-то роль сыграли и знакомые Ближнему Востоку со времен эллинизма военные поселения-катэкии.
Все земли обрабатывались крестьянами, обычно, кроме перечисленных исключений, выплачивавшими государству либо его представителям (иктадарам, владельцам вакуфов, земель савафи) строго установленную норму ренты-налога. Некоторая часть мульковых земель нередко сдавалась в аренду с выплатой землевладельцу до половины урожая, но при этом владелец земли платил налоги в казну. В казну халифа, а затем и эмиров стекались также доходы от пошлин, взимавшихся с городского населения (мусульмане платили не очень обременительный занят, своего рода добровольные выплаты имущих, обычно не превышавшие 2,5 %; немусульмане—более высокие налоги), а также традиционная пятая часть от всей военной добычи, за счет чего нередко выплачивались пенсии обедневшим потомкам пророка (сейидам) и его сподвижников.
Важно иметь в виду, что все вышеупомянутые принципы и нормы землепользования и налогообложения не были абсолютно незыблемыми, хотя в основе своей функционировали достаточно стабильно. Так, например, условные владения типа икта, обычно передававшиеся по наследству от отца к сыну (при условии, что сын наследует должность отца и служит, например, в качестве офицера), имели заметную тенденцию превратиться в отчуждаемую собственность их владельцев. Впрочем, государство всегда твердо стояло за противоположную тенденцию сохранения за собой права распоряжаться этими условными владениями. Нестабильным было и положение мусульман-неарабов. Вначале всех их, о чем уже говорилось, освобождали от хараджа и джизии, но со временем то одну, то другую из этих форм выплат порой вновь заставляли платить. Эти чувствительные для населения халифата колебания нередко служили поводом для народных восстаний, порой принимавших форму сектантских движений.
Именно такого рода недовольством воспользовались, в частности, враги Омейядов, сгруппировадшиеся в середине VIII в. вокруг влиятельного рода Аббасидов, потомков дяди пророка Аббаса. Опираясь на недовольство иранцев, Аббасиды спровоцировали в 747 г. в Хорасане восстание, во главе которого встал бывший раб Абу Муслим. Восставшие, среди которых было немалое число шиитов (Иран уже в эпоху Омейядов стал центром шиитской оппозиции, в немалой степени использовавшей в своих интересах этнокультурные традиции и претензии персов, не очень-то довольных абсолютным засилием всего арабского), вели успешные сражения с войсками Омейядов, но плодами их успехов воспользовались Аббасиды, представитель которых в конце 749 г. был провозглашен халифом.
Халифат Аббасидов (750—1258)
Вскоре власть Омейздов окончательно рухнула, и на смену им пришли халифы новой династии. Хотя Аббасиды стали господствовать почти над всей территорией халифата — только в Испании бежавший туда один из Омейядов создал независимый от них Кордовский эмират, впоследствии тоже халифат,— власть их была значительно менее прочной и стабильной. Уже с первых десятилетий существования нового халифата стало вполне очевидно, что зенит политического могущества арабов и их государства позади. Новых походов Аббасиды практически не предпринимали; их сил едва хватало на то, чтобы сохранить завоеванное. Но и с этой задачей они справлялись плохо: начиная с IX в. от халифата одна за другой стали отпадать его части, правители-эмиры которых становились фактически независимыми государями, в лучшем случае (да и то если они не были шиитами) признававшими сакральный авторитет и сюзеренитет халифа.
Как это ни парадоксально, но политическое ослабление могущества арабов по времени совпало с наивысшим взлетом арабо-мусульманской культуры, как духовной (расцвет догматики ислама, исламского права, литературы, философии, науки), так и материальной (развитие ремесел и торговли в процветающих богатых городах, успехи в мореплавании и др.). Выступив преемником древних эллинистических, римско-христианских и персидских традиций, впитав в себя наследие высокоразвитой городской культуры недавнего прошлого, исламский халифат способствовал ирригационному строительству и освоению новых земель, развитию агротехники и выращиванию в земледелии новых сельскохозяйственных культур, расцвету городов и торговли, включая транзитную. Конечно, ислам при этом оставался исламом, т.е. религией довольно жесткой, а в некоторых аспектах и фанатично-нетерпимой. Но нельзя забывать, что распространение пусть даже исламского по сути своей образования на широкой территории от Испании до Китая способствовало увеличению количества грамотных и образованных людей, росту культурного стандарта. Разумеется, речь идет о восточном стандарте, не более,— уважения к человеку, к правам и достоинству личности ислам с собой, увы, не нес; произвол власти и право сильного оставались здесь неоспоримым законом социальных и политических отношений. Вместе с тем не следует забывать, что в сфере высокой теории, преимущественно в форме богословских споров, в халифате шли оживленные диуты по многим серьезным проблемам — о божественном предопределении и свободе воли, например. Видные мусульманские интеллектуалы-улемы энергично занимались географией, медициной, историей, не говоря уже о привычных для традиционного Востока поэзии, принципах совершенной администрации и т.п.
В управлении государством Аббасиды, в жилах которых текло немало иранской крови, возродили административную систему персов, выдвинув на авансцену политической жизни, в частности, должность великого везира (визиря), наделенного огромными полномочиями. Везиру подчинялись центральные ведомства-диваны и весь разветвленный административно-бюрократический аппарат. Только просвещение и суд были целиком выведены из сферы его компетенции — здесь заправляли духовные лица во главе с судьями-кади.
Особое место в халифате Аббасидов заняла армия. Она сильно видоизменилась. На смену воинам-арабам из числа кочевников-бедуинов пришла намного лучше организованная наемная армия, в которой немалую роль стали играть профессиональные воины из числа хорасанцев, берберов, затем также и тюрок. Арабское ополчение теперь играло уже второстепенную роль. Главное же место в военной иерархии заняла гвардия халифа, составленная из рабов-гулямов (мамлюков). Привезенные издалека в детском возрасте, купленные либо полученные от покоренного населения далеких окраин в форме своего рода тяжелого налога (налога «кровью», девширме), оторванные от корней и лишенные связей в Багдаде, юноши из тюрок, кавказцев и славян воспитывались в духе абсолютной преданности халифу, от милостей которого зависели их благосостояние и даже немалые привилегии. Вначале глубоко преданная халифу, эта гвардия вскоре, однако, почувствовала свою силу и стала не только навязывать халифу свою волю, но и подчас свергать неугодных правителей, а то и возводить на трон собственных предводителей.
Аграрные отношения при Аббасидах остались в основном прежними, а налоги даже несколько уменьшились, что с лихвой компенсировалось доходами от процветавшего ремесла и развитой торговли. Тем не менее на протяжении едва ли не всей истории халифата Аббасидов народные выступления, чаще всего принимавшие форму сектантских движений, не прекращались. Борьба с этими движениями стоила халифам немалых усилий и средств. Кроме того, росли злоупотребления в сфере взимания налогов, особенно после введения института посредников-откупщиков, мультазимов. Это, естественно, тоже рождало недовольство, так что для поддержания порядка халифам все чаще приходилось обращаться к помощи влиятельной знати, особенно наместников-эмиров. За эту помощь необходимо было платить, а формой расплаты стало постепенное укрепление экономической и политической самостоятельности эмиров, превращавшихся в наследственных правителей той или иной части халифата — со всеми вытекавшими из этого последствиями для центральной власти.
Начиная с IX в. сепаратизм эмиров, не говоря уже о феодальных владетелях рангом поменьше и тем более вождях племен или сект, захватывавших силой определенную территорию и официально не признававшихся халифатом, ощущался все заметнее. Еще в конце VIII в. в Марокко возникло фактически независимое государство Идрисидов (788—905), которым управляли шииты из числа алидов. Затем полунезависимым стал Хорасан, где был создан эмират Тадиридов (821—873), после чего едва ли не все земли Средней Азии оказались под властью эмирата Саманидов (875—999), а Тунис и Алжир превратились в полунезависимый эмират Аглабидов (808—909). Наконец, в 868 г. захватил власть в Египте наместник халифа из числа тюрок-гулямов, основавший династию Тулунидов (868—905). На развалинах халифата обретали свою былую независимость и многие местные династии. Например, в 875 г. возродилось царство Багратидов в Армении.
Политический распад халифата в конце IX в. был усугублен восстаниями зинджей и карматов. Зинджи, чернокожие рабы из Занзибара, использовались на тяжелых работах в Южном Междуречье близ Басры, где десятки тысяч их, организованные в отряды, занимались строительством каналов и расчисткой солончаков. Бывшие собственностью халифата зинджи в 869 г. восстали и на протяжении 14 лет удерживали под своей властью район Басры и часть Хузистана, действуя при этом с большой жестокостью: перестав быть рабами, зинджи в основанном ими собственном халифате стали превращать в рабов едва ли не всех остальных, начиная с пленных арабов.
В восстании зинджей участвовала и группа шиитов из крайней шиитской секты исмаилитов, получившая наименование карматов. В конце IX в. карматы подняли еще одно восстание, распространившееся на Сирию, Ирак и Бахрейн. В Сирии и Ираке оно вскоре было подавлено, а в районе Бахрейна карматы закрепились надолго, создав здесь собственное государство сектантов. Это было весьма своеобразное государство, просуществовавшее, тем не менее, около полутора столетий. По некоторым описаниям, восходящим к середине XI в., оно управлялось выборной коллегией руководителей, население его вовсе не платило никаких налогов, а казна пополнялась за счет военной добычи, т.е. грабительских набегов на соседние земли. В счет такой добычи входили и пленники-рабы; кроме того, государство на награбленные средства покупало других рабов. Десятки тысяч рабов были слоем неполноправных работников, обрабатывавших часть земли, за счет доходов с которых в немалой степени существовало государство.
Обращает на себя внимание то, как восставшие зинджи и карматы относились к рабам и рабству. Ислам как религия рабство не поощрял; это, однако, не мешало существованию государственногр рабства в халифате. Поэтому существенно не то, что рабы и рабство, несмотря на религиозный принцип социально-юридического равенства, все же были. Гораздо важнее, что социально неполноправные категории населения, испытавшие унижение в общегосударственном масштабе, быть может, именно вследствие своего столь специфического бытия иных форм эксплуатации чужого труда не желали знать: освободившиеся от рабства рабы предпочитали, став хозяевами жизни, жить за счет рабского труда других. Функционировавшие в рамках жесткой социально-религиозной структуры сектанты не видели ничего дурного в жестких способах эксплуатации чуждых им людей, в неравноправии рабов.
Восстания и сепаратистские устремления и акции эмиров привели в своей совокупности к тому, что на рубеже IX—Х вв. реальная власть халифа сильно уменьшилась. Практически возглавлявшееся им государство в начале Х в. контролировало лишь западную часть Ирана и небольшую прилегающую к ней территорию вместе со столицей Багдадом. Но и это продолжалось недолго. В 935 г. в западноиранских землях возникло государство Бундов, которые в 945 г. захватили Багдад и окончательно лишили халифа светской власти. Буиды присвоили себе титул «эмир эмиров» и стали управлять Ираком и Западным Ираном. Халиф же остался духовным главой правоверных, да и то лишь для ортодоксальных мусульман-суннитов. В этом состоянии он — а с ним и халифат как институт — просуществовал в Багдаде еще около трех веков. Впрочем, и это следует подчеркнуть, номинально халиф все-таки продолжал считаться верховным правителем всех правоверных, хотя функции его ограничивались вручением инвеституры очередному претенденту на власть в том или ином из эмиратов, позже также и султанатов.
Глава 5 Позднесредневековый Иран
Образованное монгольскими завоевателями государство ильханов, основная часть которого находилась на территории Ирана, просуществовало немногим более века. Уже в 30—40-е годы XIV в. начался его политический распад: то в одной части страны, то в другой соперничавшие с ильханами чингизиды стремились создать фактически независимые султанаты и эмираты. Децентрализации и распаду государства ильханов способствовали и мощные сектантские движения шиитов, выступавшие под антимонгольскими лозунгами. Наибольший успех среди сектантов имели сарбедары, которые в 1353 г. убили последнего из ильханов и создали собственное государство, просуществовавшее до 1381 г.,—параллельно с государствами Джелаиридов, Мозафферидов и Куртов, которые появились на территории Ирана, Ирака, Афганистана и Закавказья после падения власти ильханов.
Существование всех этих государств закончилось примерно одновременно: все они пали под ударами победоносных войск Тимура (Тамерлана, 1370—1405). Став в 1370 г. эмиром Мавераннахра и сделав затем своей столицей Самарканд, Тимур приступил к широкой программе завоеваний, в ходе которых он объединил под своей властью сначала Среднюю Азию, затем Иран, а также значительную часть Западной Азии. Хотя завоевания Тимура сопровождались жестокостями и разрушениями, они все же не принесли с собой таких бедствий, как нашествие монголов,— ибо с самого начала Тимур стремился не столько к покорению и уничтожению других народов, сколько к развитию Мавераннахра и особенно Самарканда за счет ограбления других народов и контроля над международными торговыми путями. Впрочем, с точки зрения количества погубленных жизней разница между Чингис-ханом и Тамерланом была не столь велика. В том что некоторые древние цветущие частности, уже шла речь районы, как, например, Двуречье и дважды разрушенный Тимуром Багдад, пришли после его нашествий в состояние длительного упадка.
После смерти Тамерлана его огромная держава была поделена между тимуридами, но не все из них сумели удержать власть. Так, на территории Закавказья, Курдистана и части Ирака возникло новое государство Кара-Коюнлу («Чернобаранные») во главе с туркменским эмиром Кара Юсуфом. К югу от него — тоже туркменская конфедерация Ак-Коюнлу («Белобаранные»), которая в 1468 г. разгромила Кара-Коюнлу. После этого лишь Восточный Иран остался в руках тимуридов, это был Хорасанский султанат. А в состав государства Ак-Коюнлу вошел Западный Иран с прилегающими к нему землями Курдистана, Армении, Ирака, т.е. основная часть Ирана.
Правитель этого государства Узун Хасан (1453—1478), усилиями которого были достигнуты победы над соседями, пытался было провести реформы с целью урегулирования и облегчения налогообложения и усиления централизованного государства. Однако больших успехов его реформы не обеспечили, ибо преобладавшая в Ак-Коюнлу тюрко-монгольская кочевая знать противодействовала этому, а господствовавшая форма землевладения — союргал, тип икта с определенным налоговым и даже административным иммунитетом,— содействовала децентрализации и росту сепаратизма, феодальных междоусобиц. Таким образом, политическая структура Ак-Коюнлу к концу XV в. не только не окрепла, но даже заметно расшаталась, что и сыграло свою роль в последующих событиях.
Глава 6 Средневековая Индия до ислама
Средневековая политическая структура Индии не знала таких империй, как Маурийская или Кушанская,—во всяком случае до ее исламизации. Характерным для нее со времен Гуптов (IV—VI вв.) было не столько даже членение на арийский север и дравидский юг (речь идет о господствующих этнолингвистических группах), сколько почти постоянная неустойчивость политической власти как на севере, так и на юге. Эта неустойчивость находила свое отражение в кратковременности и откровенной слабости династий и государств, в сосуществовании и постоянной междоусобной борьбе нескольких одинаково слабых политических образований; едва ли не каждое из них при случае легко членилось на фактически автономные районы княжества, в свою очередь ожесточенно боровшиеся между собой за власть. Можно сказать, что это была типичная для феодальной раздробленности картина. Что же касается структуры общества, то она в средневековой Индии в принципе осталась той же, что и прежде: абсолютно доминировало государство, опиравшееся на власть-собственность и редистрибуцию ренты-налога. Правда, степень централизации упомянутой редистрибуции во многом зависела от политической ситуации, хотя это никак не меняет того, что речь идет именно о централизованной редистрибуции, пусть даже в масштабах небольшого княжества.
Глава 7
Глава 8
Глава 9
Китайская конфуцианская империя в период расцвета (VI—XIII вв.)
Процесс китаизации как варваризованного севера, так и энергично осваивавшегося юга, в ходе которого основные ценности китайской конфуцианской культуры, включая и политическую (система администрации, принципы взаимоотношений государства и общества и т.п.), были заново широко распространены по всему Китаю, создал, как это было и тысячелетием раньше при Цинь Ши-хуанди, серьезные предпосылки для объединения страны. В 581 г. полководец царства Северное Чжоу Ян Цзянь, проведший незадолго до того ряд успешных войн и, в частности, разгромивший северокитайское царство Ци, объединил весь Северный Китай под своей властью, провозгласив новую династию Суй (581—618). Уничтожив вскоре после этого южнокитайское государство Чэнь, Ян Цзянь (суйский Вэнь-ди) оказался во главе объединенного им Китая.
Придя к власти, Вэнь-ди провел ряд важных реформ, направленных на укрепление централизованного государства. Были унифицированы меры и выпущены новые стандартные монеты, упорядочены налоги и отменены все чрезвычайные поборы. Центральной частью реформ, как это всегда бывало в аналогичной ситуации, оказалось решение острых проблем землевладения и землепользования. Отталкиваясь от принципов северокитайской надельной системы (реформы Сыма Яня в 280 г. и Тоба Хуна в 485 г.), император сделал все, что мог, дабы выбить почву из-под ног сильных домов. Каждый пахарь должен был иметь свое поле и платить налог государству — примерна таким был девиз Вэнь-ди. В основе обновленной им аграрной надельной системы лежал принцип права каждого мужчины, каждой женщины и- вообще каждого взрослого, вплоть до раба (раб в Нань-бэй чао привычно воспринимался в качестве младшего члена семьи), на земельный надел: 80 му — мужской, 40 — женский. С семейного среднего надела (120 му) взимался небольшой налог в три даня (дань — примерно центнер) зерна. Кроме того, существовала промысловая подать (женщина сдавала в казну шелк или пряжу) и трудовая повинность (20 дней в году для мужчин). Был произведен тщательный учет населения и выявлено свыше 1,5 млн. крестьян, не входивших ранее в списки податных. Кроме того, сравнительно щедрое наделение землей побудило суйские власти нарезать целинные и залежные земли, что привело к невиданному прежде росту клина возделываемых полей — с 19,4 до 55,8 млн. му за немногие десятилетия правления династии Суй.
Не все эти земли, однако, возделывались крестьянами, получившими наделы от государства. Часть земельного клина по-прежнему находилась в распоряжении титулованной знати и чиновников, чьи служебные и жалованные земли обрабатывались крестьянами тех мест, где эти земли располагались. Нет данных, которые свидетельствовали бы о том, на каких началах обрабатывались эти категории земли. Но следует полагать, что условия были для земледельцев приблизительно такими же,— в противном случае ничто не мешало крестьянину уйти на новые места и получить собственный надел, щедро выделявшийся каждому. Что же касается бывших сильных домов, количество и влияние которых в Суй стали быстро уменьшаться, то следует предположить, что надельная система Вэнь-ди коснулась и их. И хотя на всех своих рабов и клиентов сильный дом мог получить в совокупности достаточно большое количество земли (т.е. сохранить значительную часть того, что имел), да к тому же на сравнительно льготных условиях (с раба и, видимо, с зависимого налог брался в половинном размере, хотя надел ему давался полный), эпоха процветания таких хозяйств была уже позади, что следует считать естественным для периода господства сильной централизованной власти.
В 605 г. Вэнь-ди заменил его сын — знаменитый суйский Ян-ди, заслуженно снискавший себе репутацию деспота под стать Цинь Ши-хуанди. Действуя весьма жесткими силовыми методами, хотя и ориентируясь при этом на конфуцианство как идейную основу, Ян-ди стремился создать мощную империю. В пышно отстроенную им столицу Лоян он переселил 10 тыс. богатых семей из разных районов страны, оторвав их от родных мест и поставив под свой контроль,— метод, примененный в свое время и Цинь Ши-хуанди. В районе Ло-яна были выстроены роскошные дворцы, а также огромные зернохранилища, причем для транспортировки налогового зерна с юга, который стал уже основной житницей страны, был вырыт Великий канал, связавший Янцзы с Хуанхэ. На обслуживании этого сооружения со всеми его шлюзами и иными устройствами было занято, по некоторым данным, до 80 тыс. человек.
Ян-ди предпринял работы и по реконструкции Великой стены, которая за тысячелетие пришла в упадок. Едва ли это сооружение могло сыграть серьезную роль в деле защиты от вторжений кочевников — а именно для этого оно было в свое время задумано. Практика показала, что стена вторжениям не мешала, разве несколько осложняла их, заставляя кое-где делать объезды. Но как символ, как дело престижа, как желание показать, что в дальнейшем империя вторжений с севера допускать не намерена, ремонт стены был вполне уместным. Словом, суйский Ян-ди вел одновременно несколько колоссальных строек, каждая из которых требовала миллионов рабочих рук и огромных средств, не говоря уже о том, что оказывалась могилой для десятков, а то и сотен тысяч людей. Если прибавить к этому, что параллельно Ян-ди пытался вести активную внешнюю политику и постоянно воевал — то с Тюркским каганатом, то во Вьетнаме, то в Корее,— ситуация прояснится еще больше. Как то было и во времена Цинь Ши-хуанди, страна не выдержала тяжести возложенного на нее бремени.
В 614 г., после нескольких безрезультатных и очень дорого обошедшихся империи походов в Корею, в Китае одно за другим стали вспыхивать восстания. К выступлениям крестьян вскоре присоединились заговоры недовольной правлением Ян-ди знати. Император был вынужден бежать из столицы, но это ему не помогло: Ян-ди был убит правителем новей династии Таи провозгласил себя один те его военачальников и родственников по женской линии Ли Юань.
Расцвет империи при династии Тан (618—907)
Ли Юань и особенно его сын Ли Ши-минь (Тай-цзун, 626—649) заложили фундамент процветания китайской империи. Было покончено с крестьянскими восстаниями (руководитель наиболее заметного из них, Доу Цзянь-дэ, провозгласивший было себя правителем созданного восставшими государства, был предан казни); прекращены траты на дорогостоящие престижные стройки, более умело стала вестись внешняя политика, что не замедлило дать результаты: в 630 г. тюрки были разгромлены, их султан Селим попал в плен, а значительная часть каганата вошла в состав Китая. Но главное, что способствовало стабилизации танского Китая,— это хорошо продуманная внутренняя политика первых правителей династии.
По декрету 624 г. была подтверждена в чуть измененном виде надельная система: женщины (если в семье был мужчина) земли не получали, мужчины получали по 80 му, женщины-вдовы — по 30 му (при этом они освобождались от налогов). Зерновой налог с мужского надела равнялся двум даням, причем некоторые категории семей имели налоговые льготы. Как и прежде, все наделы считались временными, т.е. давались от имени государства на период трудоспособности и соответственно регулярно перераспределялись, для чего всюду велись строгие реестры тяглых и свободных от тягла, владевших наделами разных категорий, а также беглых, пришлых и иных жителей. Пришлые обычно получали для обработки наделы беглых на правах своеобразной аренды от имени деревни — ведь вместе с надельной системой восстанавливался и принцип круговой поруки, так что пятидворка, да и деревня в целом отвечали за выплату налога каждым, включая и беглых. К слову, беглых никто и никогда не преследовал. Любой мог по разным причинам покинуть дом и надел, причем за ним долго еще сохранялось право вернуться и получить свой дом и участок — в этом случае занимавший то и другое пришлый должен был безропотно отступить. Но это была только правовая норма; реальная же практика обычно сводилась к тому, что пришлые — те же беглые, из других мест — приживались на новых местах, хотя и имели при этом несколько менее выгодный в правовом плане статус.
Важно добавить, что аграрная система в целом была много сложнее, чем она только что была описана. В тех районах, где земли не хватало («тесные» районы), наделы соответственно уменьшались. Там, где ее было вдоволь, земли давались щедро» нередко с расчетом на трехпольный севооборот. Определенную долю обычного надела могли дать на нетрудоспособных и престарелых. Что касается казенных полей, то титулованной знати их давали в наследственное пользование, правда, не в вечное, ибо, согласно китайским правовым нормам, степень знатности понижалась с каждым поколением на ступень, а после пятой ступени исчезала вовсе. Другая часть казенных земель, как обычно, предоставлялась чиновникам в качестве служебных наделов, т.е. должностных земель на срок службы. В том и другом случае имелось в виду не столько владение казенными землями, сколько право на ренту-налог с указанных земель.
Земельная реформа и реализация налоговой системы в рамках надельного землепользования обеспечили казну регулярным притоком дохода, а государство — необходимой рабочей силой (трудовые повинности). То и другое способствовало укреплению инфраструктуры империи — строились дороги, каналы, дамбы, дворцы, храмы, целые большие города. Расцветали ремесло и торговля, включая казенное ремесло, где обычно сосредоточивались лучшие мастера высокой квалификации, работавшие в порядке трудовой повинности либо сверх этого по найму. Ремесло и торговля находились под строгим контролем государства, специальных чиновников, которые через посредство глав туаней и ханов (цехов и цехо-гильдий) строго регулировали каждый шаг городских жителей.
Вообще говоря, институционализация и даже в некотором смысле расцвет городов, ремесла и всей городской культуры начались в Китае в Чжоу и достигли немалого уровня в Хань. Этот процесс активно продолжался и в эпоху Нань-бэй чао, несмотря на смуты и неурядицы, особенно на юге страны, где до того городов было немного. При династии Тан развитие городов получило дополнительный импульс. Значительно увеличились размер и численность многих из них. Изменилась, прежде всего за счет буддийских храмов, их архитектура Более строго-линейной, ориентированной по странам света, стала планировка кварталов, в частности в танской столице Чанани (совр. Сиань). В городах жили не только торговцы и ремесленники, хотя численно они и преобладали, по крайней мере вне столицы. Большое место среди городского населения крупных городов занимали чиновники, представители богатых сельских кланов, аристократы, монахи, армия слуг и обслуживавшего персонала, а также такие специфические группы населения большого города, как врачеватели, актеры, геоманты и иные гадатели и предсказатели, проститутки, нищие и пр. Как и везде на Востоке, окна в жилищах были обращены внутрь квартальных стен, кроме тех случаев, когда дом был одновременно мастерской и лавкой. Строго следили за порядком в городах специальные служители и подчиненная им городская стража. Они же отвечали за водоснабжение и соблюдение чистоты на улицах. В зажиточных домах были бани и бассейны. Существовали и городские платные бани. Многие городские улицы были вымощены камнем.
Конечно, всем этим город разительно отличался от деревни, даже если в деревне были дома богачей. Но в одном город был абсолютно одинаков с ней, в главном — в статусе и правах. В этом смысле город
был всего лишь податной и административной единицей, не более,— ни прав, ни привилегий, ни гарантий. Напротив, еще жестче порядки, еще строже надзор, хотя бы потому, что следившие за этим органы расположены рядом, здесь же, в городе. Ведь города обычно бывали центрами провинций, областей, уездов.
В танское время империя была разделена на 10 провинций (дао), которые в свою очередь подразделялись на области (чжоу) и уезды (сянь). Области (или округа) и уезды различались по размерам, населению, сумме налогов и соответственно делились на категории, что сказывалось на статусе и количестве (штатном расписании) управлявших ими чиновников. Но при этом все чиновники, вплоть до уездных, всегда назначались из центра и контролировались непосредственно им, что было важной особенностью централизованной административно-бюрократической системы Китая — особенностью, придававшей этой системе немалую силу и устойчивость.
Система государственно-административного управления страной была сложной, но достаточно стройной. При императоре существовал Государственный совет из наиболее видных сановников, включая подчас близких родственников правителя. Исполнительную власть представляли в нем обычно два канцлера (цзайсаны или чжичэны) — левый (он обычно считался старшим) и правый, каждый из которых ведал тремя из шести ведомств палаты Шаншушэн, своего рода Совета министров. К первой группе ведомств относились управления чинов (подбор кадров и назначения по всей империи), обрядов (контроль за соблюдением норм поведения, охрана общественного порядка) и налогов (учет податных, распределение наделов, сбор налогов, земельный кадастр и т.п.). Ко второй — управления военными делами (содержание войск, охрана рубежей, военные поселения на границах и соответствующие назначения), наказаний (суды, кроме уездного, где этим ведал сам уездный начальник; тюрьмы, содержание преступников) и общественных работ (реализация трудовых повинностей, строительство, включая ирригационное). Работу исполнительных органов и всей государственной системы, прежде всего аппарата власти, чиновников, строго контролировали цензоры-прокуроры специальной палаты Юйшитай, которые имели большие полномочия, включая право подачи докладов на высочайшее имя. Кроме того, при дворе существовали еще две влиятельные палаты, ведавшие подготовкой императорских указов и протоколом, т.е. церемониалом.
На уровне провинций были свои чиновные управы во главе с наместником-губернатором; то же, но в меньшем объеме — на уровне областей и округов различных категорий. Уезд обычно был представлен лишь начальником, который, сам комплектовал свой штат помощников из числа местных влиятельных лиц, обычно готовых работать на общественных началах, что, однако, никак не равнозначно бескорыстной работе, и наемных служащих низшего ранга, т.е. писцов, служек, стражников и т.п. Власть уездного начальника была очень большой и потому обычно контролировалась наиболее строго. Она ограничивалась как сроком (не более 3 лет на одном месте с последующим перемещением на другое), так и местом службы (ни в коем случае не там, откуда чиновник родом).
Для того чтобы административная система и бюрократический аппарат действовали максимально эффективно, в империи уделялось особое внимание важной проблеме подготовки и принципов комплектования кадров чиновников. Этой проблемой много занимались в свое время и конфуцианцы, начиная с самого Конфуция, и легисты, в том числе Шэнь Бу-хай и Шан Ян. В Китае издревле существовало немало методов отбора чиновников, как общих для всего Востока и даже для всего мира (назначение близких родственников, приближенных, сподвижников правителя его личным указом, по его воле и выбору; предоставление должности по праву знатности либо родственной близости; назначение по рекомендации и протекции влиятельных лиц и т.п.), так и специфически китайских. К числу последних относятся классический конфуцианский принцип выдвижения мудрых и способных, за которых отвечали те, кто их рекомендовал, а также беспристрастный конкурс претендентов на должность. В танском Китае на первое место понемногу, но неизменно и со все большим успехом стал выходить конкурс, нашедший свое отражение в уже хорошо отлаженной системе экзаменов — в принципе той самой, что теперь благодаря китайцам хорошо известна и активно работает во всем мире: каждый в предельно объективных и равных для всех условиях демонстрирует свои знания и способности, отвечая на заранее не известные вопросы в устной либо письменной форме.
В танском Китае это делалось на специальных экзаменах на степень в уездных, провинциальных и столичных центрах, под строгим надзором специальных комиссий, присланных со стороны, причем в закрытом помещении и в письменной форме под девизом. Для успешной сдачи экзамена следовало хорошо знать сочинения древних, прежде всего классические конфуцианские каноны, а также уметь творчески интерпретировать сюжеты из истории, отвлеченно рассуждать на темы философских трактатов и обладать литературным вкусом, уметь сочинять стихи. Все это, разумеется, в строго конфуцианском духе, с соблюдением соответствующей обязательной формы. Лучше других справившиеся с заданием (3—5 % из числа кандидатов-абитуриентов) удостаивались желанной степени и, главное, получали право сдавать экзамен «а-вторую степень, а обладатели двух — на третью.
В танском Китае трехстепенная структура еще не была устоявшейся — существовали различные степени и варианты их соответствий. Но в общем для императорского Китая со временем ведущей стала именно трехступенчатая структура: сдавшие экзамен трижды, на всех трех ступенях, обладатели третьей высшей ученой степени цзиньши были как раз теми хорошо подготовленными и трижды тщательно проверенными конфуцианцами, из числа которых назначались чиновники на наиболее ответственные должности, низшей из которых была должность уездного начальника (в стране было около 1,5 тыс. уездов). И хотя успешная сдача тройных экзаменов не была единственным путем к должности, этот путь оказался наиболее выгодным для системы власти: кто как не хорошо знающий суть и принципы конфуцианства и доказавший свои знания в честном соперничестве с другими может наилучшим образом справиться с нелегким делом управления страной на официально принятых конфуцианских основах? При этом для системы как таковой совершенно несущественно, откуда, из какого социального слоя появился способный знаток официальной доктрины. Гораздо важнее то, что это хорошо образованный и потому надежный человек, который с немалым трудом шея наверх и потому будет ценить свое место и не за страх, а за совесть, по убеждению отстаивать все заповеди официальной доктрины, положенные в основу империи.
Что же касается вопроса о том, из каких же все-таки социальных слоев выходили наверх мудрые и способные, то здесь важно быть предельно четким. Да, в большинстве случаев это были потомки знати и чиновников, зажиточных земледельцев, для которых хорошее воспитание в конфуцианском духе было делом семейной чести (примерно так же, как и знание французского для русских дворян в начале XIX в.). Но в то же время хорошо известно, что с ростом престижа экзаменов среди всех слоев империи сильно развился стимул к учебе, к получению знаний. А так как формально каждый налогоплательщик имел право попробовать свои силы и испытать свой шанс, а в случае удачи сделать блестящую карьеру (ограничения были лишь для немногочисленной категории не плативших налоги неполноправных, цзянь-минь), практически из сказанного явствует, что появление способного мальчика в деревне всегда обращало на себя внимание односельчан и родни. Обычно находился богатый покровитель (из родни, клана, иной корпорации) либо коллектив, которые готовы были взять на себя расходы, связанные с обучением такого мальчика, ибо это сулило в случае удачи и престиж, и немалые материальные выгоды. Удача, разумеется, приходила далеко не всегда. Но в том случае, когда шанс бывал успешно реализован и выходец из низов выдвигался наверх, это оказывалось выгодным для всех родных и близких сделавшего карьеру, причем выгода была многообразная и постоянная, далеко не только материальная, хотя и она тоже.
Дело в том, что положение штатного, т.е. сдавшего экзамены, получившего степени и назначенного на подобающую должность чиновника было в китайской империи необычайно престижным и предоставляло немалую реальную власть. Формально в танское время чиновничество делилось на 9 рангов, да еще каждый из них имел две степени, основную и приравненную. Но фактически чиновником был тот, кто, пройдя конкурсный отбор, занимал высокую штатную должность и соответственно имел достаточно высокий ранг. Влияние и возможности такого чиновника в администрации империи были весьма велики — стоит вспомнить о гоголевском городничем, да еще принять во внимание, что, в отличие от этого городничего, китайский чиновник имел под своим началом не только уездный город, но и весь уезд, т.е. был в уезде и судьей, и ответственным за налоги, и любой другой властью.
Уложения, касавшиеся статуса и системы организации чиновников, землевладельцев и вообще всех подданных империи, их немногих прав и всеобъемлющих обязательств перед властью, а также вся система соответствующих регламентов были сведены воедино в танском своде законов из 500 статей в 12 разделах — уникальном в своем роде, особенно для Востока, сборнике указаний и запретов, разграничений и пояснений. Похожего типа сборник существовал, видимо, и в Хань, но от него дошло до нас очень немногое. Танский законник сохранился и весьма интересен как документ, свидетельствующий о взаимоотношениях в государстве и обществе, а также между государством и обществом. Из него, в частности, хорошо видно, кто управлял империей, кто был в ней если не господствующим классом в полном смысле слова, то во всяком случае в положении господствующего класса, кто выполнял функции этого класса. В законнике, помимо прочего, содержались статьи о праве «тени»: для высокопоставленных чиновников их «тень» после их смерти падала на их ближайших потомков, детей и внуков, давая им определенные преимущества, в том числе и при определении на должность. Но стоит заметить в этой связи, что речь в данном случае шла об очень немногих, чей статус в этом смысле был приравнен к статусу родовой знати (их тоже было немного, и статус каждого из них с очередным поколением, как упоминалось, снижался). Во всех же остальных случаях статус чиновника практически не отражался на его детях — им следовало начинать все сначала.
Глава 10
Глава II
Бирма
Хотя территория Северной Бирмы издревле служила пешеходным мостом между Индией и Китаем, государственность в самой Бирме возникла сравнительно поздно. Достоверные данные свидетельствуют лишь о том, что древнейшие аборигены здешних мест еще во II тысячелетии до н.э. были потеснены пришедшими с севера и северо-востока монкхмерами, после чего в 1 тысячелетии до н.э. с севера стали прибывать волнами тибето-бирманские племена. Протогосударство Аракан на юго-западе Бирмы было, видимо, древнейшим, причем не исключено, что в возникновении его сыграли определенную роль прибывшие сюда из Индии на рубеже нашей эры монахи, которые привезли с собой буддийские реликвии,— так, во всяком случае, гласят легенды. Позже, примерно в IV в., в центре современной Бирмы возникло протогосударство Шрикшетра бирманского племени пью, где тоже вполне очевидно господствовал буддизм южного хинаянистского толка. Впрочем, пью уже были знакомы и с вишнуизмом, о чем свидетельствуют сохранившиеся от того времени каменные скульптуры Вишну. На юге Бирмы возникло монское государство Раманадеса.
Все эти ранние государственные образования, особенно Шрикшетра, сыграли определенную роль в возникновении более развитого государства, королевства Паган, которое с XI в. объединило под своей властью как населенные бирманцами северные земли, так и южнобирманскую страну монов. Вассально зависимым от Пагана стал и Аракан. Влияние Цейлона сыграло свою роль в том, что южный буддизм Тхеравада занял в Пагане более прочные позиции (специальная пагода Швезигон была выстроена для того, чтобы в нее торжественно поместили копию цейлонского зуба Будды из Канди), нежели проникавший с севера махаянистский буддизм, в немалой степени отягощенный элементами тантризма с его сексомагией.
Легендарный основатель королевства Паган Аноратха (1044— 1077) много сделал для укрепления государства. При нем, как свидетельствуют предания, были заложены основы бирманского письма на основе графики пали и монского алфавита, получили развитие литература, различные искусства, прежде всего в их индианизированной мифологической форме. Видимо, определенное влияние на культуру Пагана оказал .и Китай. Мало известно о внутренней социально-экономической структуре паганского общества. Но то, что известно, вполне списывается в привычные параметры: в стране господствовала власть-собственность (верховная собственность) правителя на землю, существовали вассальные владения крупной знати, аппарат чиновников, а также общинные крестьяне, которые платили в казну либо поставленному над ними казной владельцу земли, аристократу и чиновнику, ренту-налог.
Укрепление экономических позиций знати и буддийской церкви привело в конце XII в. к ослаблению не устоявшейся еще централизованной структуры паганского королевства. Слабевшая держава начала распадаться на части, а нашествие монголов во второй половине XIII в. ускорило ее развал. В XIV—XVI вв. в Бирме сосуществовало несколько небольших государств. В середине XVI в. шанское княжество Пегу ненадолго объединило Бирму под своей властью и даже на 15 лет поставило в вассальную зависимость от себя крупное тайское государство Аютию. Но на рубеже XVI—XVII вв. ситуация резко изменилась в связи с появлением в Бирме португальцев, развивших очень активную деятельность, включая чуть ли не насильственную христианизацию местного населения. Возмущение нажимом со стороны португальских колонизаторов, пользовавшихся определенной поддержкой властей, привело к гибели государства Пегу. На смену ему пришло новое государство под властью правителя княжества Авы, который сумел объединить вокруг себя большую часть Бирмы. Авское государство просуществовало свыше ста лет, до середины XVIII в., причем временами оно находилось под сильным давлением со стороны цинского Китая, хотя при этом в нем по-прежнему хозяйничали португальские, индийские, а чуть позже также голландские и английские купцы, державшие в своих руках всю внешнюю и транзитную торговлю.
Социально-политическая структура в позднем средневековье в принципе оставалась той же, что была ранее. Правитель, высший субъект власти-собственности, опирался на достаточно развитый аппарат власти, состоявший из нескольких центральных учреждений и различных административных подразделений. Управители-мьотуджи считались чиновниками и за свою службу имели право на часть ренты-налога с управляемых ими областей. Остальное шло в казну государства и использовалось на содержание центрального аппарата, войска и иные нужды. Существовало монастырское землевладение, освобожденное от налогообложения. Значительной автономией пользовались правители окраинных княжеств, населенных в основном небирманскими племенами.
Буддийская церковь в Бирме была официально господствующей. Расположенные по всей стране монастыри были здесь не только религиозными, но также образовательными и культурными центрами, блюстителями знаний, нормы и порядка. Считалось обычным, что каждый юноша учился — если вообще учился — именно в соседнем монастыре и, естественно, прежде всего мудрости буддизма. По достижении совершеннолетия каждый бирманец проводил в монастыре сколько месяцев, а то и лет, проникаясь на всю жизнь духом буддизма.
Едва ли не весь XVIII век в Бирме прошел бурно. На западе древнее государство Аракан, вновь обретшее самостоятельность, испытывало сильное влияние со стороны мусульманской колонизованной англичанами Бенгалии. Сложные взаимоотношения Аракана с бенгальскими исламскими правителями — а через них и с администрацией империи Великих Моголов, пока она еще существовала,— и с явно стремившимися расширить зону своего влияния за счет Бирмы англичанами усугублялись необходимостью постоянной борьбы с португальскими пиратами и с собственными соседями-бирманцами в Бирме. Авское государство, просуществовавшее до середины XVIII в., пало под ударами одного из монских правителей, после чего отношения сложившегося в результате этого завоевания нового государства с цинским Китаем привели к вооруженному конфликту с китайскими войсками. Безрезультатными, хотя и весьма обременительными, были и почти непрекращавшиеся войны бирманских государств с Сиамом.
И все же, несмотря на все сложности, в Бирме в XVIII в. шел заметный процесс политической интеграции, одним из проявлений которого были военно-политические успехи: в начале XIX в. к Бирме, правда ненадолго, были присоединены индийские княжества Ассам и Манипур. В ходе первой англо-бирманской войны 1824—-1826 гг. не только эти княжества, но также и Аракан были аннексированы англичанами, равно как и южные земли Тенассерима. Аннексия бирманских земель была продолжена в ходе второй (1852), а затем и третьей (1885) англо-бирманских войн, после чего независимая Бирма перестала существовать. Колонизация Бирмы англичанами привела к существенным изменениям в ней. Там стало быстрыми темпами развиваться рыночное хозяйство, ведшее к специализации сельскохозяйственного производства, затем также к созданию национальной экономической общности и, как следствие этого, к росту национального самосознания, к осознанию собственной бирманской государственной самобытности. При всем том, что колониализм принес бирманскому народу разорение земледельцев и превращение страны в аграрный придаток Великобритании, он косвенно способствовал развитию Бирмы, как экономическому, так и политическому. Едва ли стоит преувеличивать степень этого развития в XIX, да и в XX в., особенно если иметь в виду сохранение на окраинах страны племенных групп, находившихся на низком уровне развития. Однако нельзя забывать о том, что приобщение колониальной Бирмы к мировому рынку, равно как и воздействие со стороны европейской культуры, не прошли для этой страны бесследно и сыграли свою позитивную роль в событиях XX в.
Таиланд (Сиам)
Если не считать упоминавшихся уже сенсационных находок изделий из бронзы в пещерах Таиланда, датируемых весьма ранней древностью, но пока еще никак не увязанных с какими-либо этническими группами и тем более компактными и четко фиксируемыми археологическими стоянками и культурами,— то придется признать, что наиболее ранние следы городской жизни, цивилизации и государственности в Таиланде относятся лишь к началу нашей эры, когда здесь обитали мигрировавшие сюда незадолго до того племена монкхмеров. Есть веские основания полагать, что, как и в случае с древней Бирмой, толчком для создания первых очагов государственности послужило интенсивное проникновение индийского влияния и, в частности, буддизма хинаянистского толка.
Мало что известно о древнейших монских протогосударствах в бассейне Менама. Китайские летописи, например, упоминают о независимом государстве Дваравати применительно к VII в., а более ранние надписи на монском и санскрите позволяют предположить, что это протогосударство существовало уже в IV—VI вв. и первоначально было вассалом кхмерского государства Фунань. С VIII—IX вв. столицей государства стал город Лопбури (Лавапура), соответственно изменилось и название государства. Лопбури находилось в вассальной зависимости от кхмеров, с XI в.— от Камбоджи. Другое монское государство на территории Таиланда, Харипуджайя, возникло в VIII— IX вв. чуть севернее Лопбури и вело с ним непрекращающиеся войны. После фактического подчинения Лопбури Камбодже Харипуджайя стала вести войны с Камбоджей.
Пока моны и кхмеры выясняли таким образом отношения друг с другом, с севера волна за волной стали мигрировать на юг племена таи. Еще в VII в. эти племена, возможно, смешавшиеся с тибето-бирманскими племенами, создали на территории современного Южного Китая (провинция Юньнэнь) государство Наньчжао, просуществовавшее в качестве независимого политического образования вплоть до нашествия монголов в XIII в. и оказавшее немалое воздействие как на успешную миграцию тайских племен на юг, так и на проникновение туда многих элементов китайской культуры и политической администрации. Волнами мигрируя на юг и смешиваясь с местным мон-кхмерским населением, а затем вновь наслаиваясь на эту ранее метисованную основу, тайские племена в XI—XII вв. стали явно преобладать на территории Таиланда как количественно, так и в этноязыковом плане. Создание нескольких тайских государственных образований было той солидной основой, на которой в XIII в. тайские вожди, воспользовавшись ослаблением ведшей непрерывные войны с бирманским Паганом кхмерской Камбоджи, объединились в рамках вновь возникшего крепкого государства Сукотаи. Оно достигло наивысшего расцвета при Рамкамхенге (1275—1317). Захват монголами Юньнани и падение государства Наньчжао вызвали новую волну тайско-наньчжаоской миграции, что усилило политические позиции Сукотаи, которое расширило свою территорию, заставив потесниться древние монские государства Лопбури и Харипуджайю, а также и кхмеров, т.е. Камбоджу, к тому времени уже сильно ослабевшую.
Усиление влияния Сукотаи было, однако, недолговечным. Внутренняя слабость этого государства (правитель обычно раздавал сыновьям в качестве наследственных уделов немалую часть территории страны, что не могло не привести к ее феодальной раздробленности; не исключено, что этот институт уделов был заимствован из китайской традиции) привела к распаду его после Рамхамхенга. В результате последовавшей затем междоусобной борьбы тайских правителей возвысился один из них, основавший новую столицу Аютию и короновавшийся под именем Раматибоди 1 (1350—1369). Раматибоди и созданное им государство Аютия активно действовали в направлении объединения как всех тайских земель, так и населенных монами соседних территорий. С XV в. Аютия (Сиам) превратилась в одно из крупнейших государств Индокитая; даже Камбоджа была его вассалом.
Структурная слабость времен Сукотаи была учтена правителями Аютии. Новые государи Сиама вычленили из китайского опыта его наиболее сильные стороны и использовали их с немалым успехом. Высшим и единственным распорядителем земли, субъектом власти-собственности в государстве был король, по отношению к которому все землевладельцы выступали в качестве налогоплательщиков, вносивших в казну ренту-налог. Управлял страной разветвленный государственный аппарат, причем чиновники в качестве жалованья получали право сбора определенной доли ренты-налога с управляемых территорий, строго соответственно их рангу и должности. Крестьяне жили общинами и платили ренту-налог в казну. Часть крестьян была приписана к военному ведомству и военизирована; существовали свои формы военно-административной структуры, а также учения и военные тренировки. Видимо, сила и военные успехи тайцев в немалой степени зависели от активности этой части населения, т.е. военнопоселенцев.
Централизованная администрация распространялась в основном на те районы Сиама, где жили сами тайцы. Но существовали еще и так называемые внешние провинции, управлявшиеся специальными наместниками, чаще всего принцами крови. Эти провинции, населенные преимущественно ногайским населением, обладали некоторой долей автономии. Но этнические различия между правящими тайскими верхами и угнетенными инородцами приводили к заметному утяжелению феодального гнета: наместники порой превращались в самовластных феодальных князьков, нещадно эксплуатировавших местное население, зависимость которого от них превращалась в кабальную (шесть месяцев в году—труд на господина или в пользу казны).
В середине XVI в. Аютия на короткое время попала в зависимость от бирманского государства Пегу, бывшего тогда на вершине своего могущества. Это обстоятельство было использовано кхмерами, которые решили выступить против ослабленного Сиама. Однако сиамцы нашли в себе силы для отпора. В 1584 г. началось мощное движение за независимость, а в период правления Наресуана (1590—1605) бирманцы и кхмеры были изгнаны из Аютии. Более того, было завершено объединение всех тайских земель, что превратило Сиам в одну из крупнейших держав Индокитая.
Как и другие страны региона, Сиам с XVI в. стал объектом колониальной экспансии со стороны португальских, голландских, английских и особенно французских купцов. Но колониальный нажим вызвал резкое сопротивление со стороны как раз в это время усилившейся центральной власти, которая сумела на рубеже XVII—XVIII вв. изгнать иностранных торговцев и закрыть страну от них. Надо сказать, что изоляция страны от европейского торгово-промышленного капитала способствовала некоторому упадку хозяйства и вызвала усиление эксплуатации крестьян старыми методами, отработанными ранее. Теперь уже практически все крестьяне Сиама были обязаны шесть месяцев в году работать на казну. Иными словами, норма ренты-налога повысилась до 50 %. При этом кабально-зависимые, особенно из числа этнически чуждых тайцам народов, превратились в еще более жестоко эксплуатируемых, почти в рабов, что время от времени вызывало в стране восстания, имевшие часто религиозно-мистическую окраску и возглавлявшиеся обычно буддистами. Буддизм в Таиланде, как и в Бирме, был официальной государственной религией, а монастыри пользовались немалым престижем, как и буддийские монахи.
XVIII век прошел для Сиама под знаком войн с Вьетнамом и Бирмой, а также в стремлении подчинить ослабевшие Лаос и Камбоджу. Успехи в этих войнах привели к преодолению внутреннего кризиса и способствовали некоторому расцвету Сиама, включая литературу и искусство. Сильная центральная власть сумела наладить и развитие хозяйственных связей страны с внешним миром, что в начале XIX в. привело к возрастанию роли товарно-денежных отношений и развитию частнособственнических связей в Сиаме. Это стало своего рода эквивалентом отсутствию регулярных взаимоотношений с колониальным капиталом. Развитие за счет внутренних возможностей укрепило Сиам и поставило эту страну в особое положение на полуострове Индокитай. В XIX в. Сиам был единственным независимым от колониализма государством в Индокитае. Конечно, Сиам также постепенно втягивался в мировой рынок, в него тоже начинали проникать иностранные торговцы и колониальный капитал, но колонией какой-либо из держав эта страна так и не стала, что заметно отличает ее от других стран Юго-Восточной Азии.
Лаос
История Лаоса развивалась во многом параллельно таиландской: на местную аборигенную аустроазиатскую этноязычную основу наложился вначале мон-кхмерский, а затем таи-лаосский слой. Но, в отличие от Таиланда, города и протогосударства здесь оформились довольно поздно, в основном уже под влиянием кхмерской и даже тайской культур и через них — индо-буддизма. Этому процессу способствовали все те же волны тайской миграции, вызывавшиеся политическими событиями в Наньчжао в IX—XIII вв. В XIII в. Северный Лаос вошел в состав тайского государства Сукотаи, где господствующей религией был буддизм Тхеравада. Южные районы Лаоса в это время находились под влиянием кхмерских государств. В XIV в. несколько лаосских княжеств объединились в государство Лансанг, первый правитель которого Фа Нгун (1353—1373) расширил свои владения также за счет северно-восточных районов Таиланда.
Административная структура Лансанга, как и тайская, вобравшая, видимо, немало из китайской традиции через посредство Наньчжао, представляла собой иерархическую сеть центральных и окружных администраторов, каждый из которых управлял определенным ведомством либо округом, заботясь при этом о взимании с крестьян ренты-налога, об осуществлении необходимых общественных работ. Видимо, окружные начальники ведали и соответствующими военными формированиями. Тайское население считалось привилегированным; в основном именно из него набирали воинов. Большим влиянием в стране пользовались буддийские монахи. Строились многочисленные монастыри и храмы, бывшие одновременно — как и в Бирме, Сиаме, на Цейлоне, в Камбодже и других буддийских странах — центрами образования, грамотности, культуры.
В XIV—XV вв. Лансанг вел длительные войны с Аютией (Сиамом) за контроль над некоторыми тайскими княжествами. Затем начались войны с Дайвьетом, а с XVI в. — с Бирмой. Эти века были временем расцвета единого лаосского государства, его литературы и культуры. Наивысшего могущества Лансанг добился в годы правления Сулигна Вонгеа (1637—1694), но после его смерти государство распалось на ряд княжеств, из которых сильнейшим вскоре стал Вьентьян, правители которого, опираясь на поддержку бирманского Авского государства, соперничали с тайской Аютией. Усиление Сиама в конце XVIII в. и ориентация на него враждебных Вьентьяну князей привели к походу тайцев в Лаос, завершившемуся превращением Лаоса на некоторое время в вассала Сиама. В начале XIX в. в результате новых войн с сильным сиамским государством Лаос потерпел поражение и был расчленен. Большая часть его территории попала под власть Сиама и Вьетнама. После вьетнамо-французских войн в 60-х и 80-х годах XIX в. Лаос оказался под сильным влиянием Франции, а затем стал ее протекторатом.
Глава 12
Малайя
Данные антропологии, археологии и палеолингвистики свидетельствуют о том, что на древнейший негроидный и аустро-меланезоидный расово-этнический субстрат в III—1 тысячелетиях до н.э. наложился этнокультурный слой мигрировавших в Малайю из Юго-Западного Китая малайских племен, принесших с собой культуры неолита и бронзы. Выгодное географическое положение (через Малаккский пролив пролегают наиболее удобные торговые пути) способствовало превращению южной части полуострова в торговый перекресток, где на протяжении веков скрещивались пути индийских, арабских, затем китайских купцов и где поэтому уже с рубежа нашей эры возникали портовые города, служившие и перевалочной базой, и рынком, и носителем быстро распространявшихся культурных влияний.
Особо заметную роль играли здесь индийские купцы и вообще выходцы из Индии, включая представителей брахманских каст и буддийских монахов. Именно они создали в городских и портовых поселениях Малайи первоначальную социально-политическую и религиозно-культурную основу. Как говорилось, нечто похожее в это же время было и в континентальной части региона, где индийское влияние на ранних этапах становления цивилизации и государственности было весьма ощутимым. Это же коснулось, как о том будет идти речь далее, и островов Индонезии. Индийская первооснова была ощутима долгие века и вплоть до исламизации даже явственно преобладала, так что далеко не случайно регион в целом воспринимался иностранцами (европейцами) как нечто связанное с Индией, что и нашло свое отражение в упоминавшихся уже его наименованиях.
Первые протогосударства на территории Малайи, возникшие на рубеже нашей эры, были, таким образом, скорее иноземными анклавами, нежели результатом спонтанного развития местных этнических общностей. Однако со временем индо-буддийское религиозно-политическое ядро городских поселенцев обрастало тяготевшей к нему местной сельской периферией. Возникали протогосударственные образования типа городов-государств, значительная часть которых вначале находилась в вассальной зависимости от кхмерской Фунани либо, чуть позже, с VIII в., от суматранской Шривиджайи. Когда в XI в. южноиндийское государство Чолов овладело на некоторое время Шривиджайей, это отразилось и на малайских государствах, попавших под власть Чолов. В XII в. часть малайских княжеств оказалась под властью кхмерского Ангкора. Но одновременно от своих претензий на сюзеренитет не отказывались и суматранская Шривиджайя, р усилившееся государство Джамби, бывшее прежде вассалом Шривиджайи. В XIII в. среди малайских княжеств выделилось государство Трамбралинга, решившее освободиться от вассальной зависимости. Однако апеллчция за помощью к тайскому Сукотаи привела лишь к тому, что Трамбралинга оказалась под властью Сукотаи. Долгие годы малайцы боролись за вытеснение тайцев из своей страны. А когда эта цель была достигнута, на гегемонию стал претендовать яванский Мад-жапахит.
Картина, в общем, достаточно ясна: малайские княжества, располагавшиеся в стратегически важном районе Юго-Восточной Азии и контролировавшие судоходство по Малаккскому проливу, были слишком лакомым куском, чтобы долго сохранять полную независимость. Слабость же этих небольших государственных образований способствовала тому, что они то и дело попадали в вассальную зависимость от сильного соседа. Ситуация довольно резко изменилась лишь на рубеже XIV—XV вв., когда бежавший из Маджапахита в Малайю яванский принц Парамешвара сделал ее своей социально-политической опорой в борьбе за создание сильной власти мусульман.
Дело в том, что после начала процесса исламизации Индии основной поток индийских торговцев в Юго-Восточную Азию стал формироваться за счет торгового флота Гуджарата. Гуджаратские индийские купцы были преимущественно мусульманами, что не замедлило сказаться на превращении ислама в ведущую силу в малайско-индонезийской торговле. В 1414 г. Парамешвара официально принял ислам и под именем Искандер-шаха стал во главе созданного им Малаккского султаната, быстро сумевшего захватить не только почти всю Малайю, но также и часть Суматры, ряд прилежащих островов. Хотя сам Искандер-шах и не сумел добиться сразу полного успеха, ибо ориентировавшаяся на индуизм часть малайской торгово-политической верхушки была в то время еще достаточно сильна, с середины XV в. ислам в султанате уже прочно закрепился. Малаккский султанат именно с помощью исламских политических и социальных институтов превратился в крепкое централизованное государство с верховной властью правителя, осуществлявшего — как то бывало свойственно всем исламским политическим структурам — строгий верховный контроль и над земельными отношениями, и в сфере политической администрации, и в торговле. Существенно заметить, что, хотя мусульмане проникали и закреплялись на островах Индонезии задолго до возникновения Малаккского султаната, только после победы ислама в Малайе и появления сильной централизованной державы в районе Малаккского пролива мусульмане стали одерживать победу за победой и в Индонезии. В частности, этому способствовала миграция малайцев-мусульман в Калимантан, в области Саравак и Сабах — те самые, которые уже в наше время вошли, далеко не случайно, в состав Малайзии. На протяжении XV в. ислам активно вытеснял остатки индуизма и буддизма в сфере малайской культуры, что привело, в частности, к замене индийской письменности здесь арабо-персидской, к упадку храмовых сооружений индо-буддийского происхождения. В то же время исламизация способствовала выходу на передний план собственно малайского языка, к превращению его в литературный.
Малаккский султанат прекратил свое существование в 1511 г. под натиском португальцев, разбивших армию султана и превративших его столицу Малакку в свою торговую факторию, где португальские купцы господствовали вплоть до середины XVII в. Крушение централизованного государства не привело, однако, к гибели исламской государственности. На месте единого возникло несколько меньших по размеру султанатов, каждый из которых проводил собственную политику, противостоял натиску португальских, а затем и голландских колонизаторов либо в чем-то сотрудничал с ними. Конечно, децентрализация привела к ослаблению власти султанов, что и было целью колонизаторов. Да и в рамках небольших султанатов колонизаторы активно содействовали росту центробежных тенденций, т.е. усилению независимости правителей областей, нередко превращавшихся в самовластных наследственных князьков. Но, несмотря на весь этот процесс, со временем некоторым из султанатов, и прежде всего южномалайскому Джохору, удалось внутренне укрепиться и заметно усилиться. Использовав благоприятную внешнеполитическую ситуацию и вступив в союз с голландцами, султаны Джохора сумели в середине XVII в. изгнать португальцев из Малайи.
Изгнание португальцев было немалой победой. Правда, вместо них в Малакке прочно закрепились голландцы. Но зато резко вырос престиж Джохора, что способствовало превращению его в крупнейшее государство полуострова. Почти весь XVIII век прошел в ожесточенном соперничестве джохорски султанов с голландцами. В конце концов верх взяли голландцы, а Джохор, как некогда Малаккский султанат, распался на ряд мелких султанатов. Однако эта победа не принесла голландцам удачи. Английская Ост-Индская компания, попытавшаяся было уже в конце XVIII в. укрепиться в Сингапуре, стала вести курс на подкуп некоторых султанов, в чем и преуспела. Развал Джохора оказался выгодным именно ей. В 1795 г. англичане заняли Малакку, вытеснив оттуда голландцев. А в начале XIX в. они один за другим прибрали к рукам важнейшие малайские султанаты. Захват в 1819 г. Сингапура окончательно закрепил ведущие позиции Англии в Малайе, фактически превратившейся в английскую колонию. Лондонским договором 1824 г. Малайя была признана английской сферой влияния, тогда как Голландия от нее отказалась. Контроль над морским путем через Малаккский пролив оказался в руках англичан.
Глава 13 Дальний Восток; Корея и Япония
Влияние китайской цивилизации и государственности на соседние страны и народы всегда было весьма ощутимым. Оно, в частности, стимулировало ускорение социального, экономического и особенно политического развития близких соседей Китая на протяжении всей его истории, будь то древние кочевники сюнну (гунны) или сяньби, средневековые кидани, чжурчжэни, монголы или маньчжуры. Но оно затрагивало отнюдь не только кочевников, тем более оказывавшихся в орбите его непосредственного воздействия. Это влияние было много значительней. Через Наньчжао оно достигало тайцев, и тибео-бирманских племен, а во Вьетнаме оно просто задавало тон, определяло внутреннюю организацию государства и общества.
Корея и Япония во многом близки в этом смысле к Вьетнаму. Речь отнюдь не только о заимствовании чужой, пусть даже более высокой культуры, хотя играло свою роль и это. Имеется в виду нечто иное: близость высокоразвитой цивилизации неизбежно оказывала свое воздействие и прямо, и косвенно, причем особенно большую роль такое воздействие играло в те ранние периоды истории той или иной страны, когда определялись основные параметры существования данного общества и государства. Нечто похожее только что было продемонстрировано на примере индо-буддийского влияния в странах Юго-Восточной Азии. Для находившихся в зоне воздействия китайской цивилизации Кореи и Японии влияние такого рода было совершенно очевидным, само собой разумеющимся. Вопрос лишь в том, какую роль оно сыграло в процессе становления обеих стран.
Глава14
Глава 15
Глава 16
– Конец работы –
Используемые теги: История, Востока0.058
Если Вам нужно дополнительный материал на эту тему, или Вы не нашли то, что искали, рекомендуем воспользоваться поиском по нашей базе работ: ИСТОРИЯ ВОСТОКА
Если этот материал оказался полезным для Вас, Вы можете сохранить его на свою страничку в социальных сетях:
Твитнуть |
Новости и инфо для студентов