ИСТОРИЯ СОЦИОЛОГИИ В ПАМЯТНИКАХ

OCR: Allan Shade, http://janex.narod.ru/Shade/socio.htm

Эмиль Дюркгейм

Социология. Ее предмет, метод и назначение.

ББК 60.5 Д97

ИСТОРИЯ СОЦИОЛОГИИ В ПАМЯТНИКАХ Серия основана в 1993 г.

Редакционная коллегия: В. М. Бакусев (зам. председателя), Ю. В. Божко,

А. Б. Гофман, В. М. Родин, В. В. Сапов, Н. Д. Саркитов (председатель), Л. С. Чибисенков

Перевод с французского А. Б. Гофмана Художник Ю. В. Сенин

Дюркгейм Э.

ISBN 5-88373-037-Х В данный том вошли работы, которые представляют взгляды основателя Французской социологической школы Э. Дюркгейма…

Часть первая. Метод социологии

Предисловие ко второму изданию

Когда эта книга появилась в первый раз, она вызвала довольно оживленную полемику. Общепринятые воз­зрения, оказавшись как бы в замешательстве, вначале оборонялись столь энергично, что в течение какого-то времени нам было почти невозможно быть услышанны­ми. Даже в тех вопросах, в которых мы выражались наиболее ясно, нам безосновательно приписывали взгля­ды, не имеющие с нашими ничего общего; при этом думали, что, опровергая эти взгляды, опровергают наши. В то время как мы многократно заявляли, что с нашей точки зрения сознание, как социальное, так и индивидуальное, представляет собой отнюдь не суб­станцию, но лишь более или менее систематизирован­ную совокупность явлений sui generis, нас обвинили в реализме и онтологизме. В то время как мы ясно сказа­ли и на все лады повторяли, что социальная жизнь целиком состоит из представлений, нас обвинили в исключении из социологии психического элемента. До­шли даже до того, что против нас стали возрождать способы полемики, которые можно было считать окон­чательно похороненными. Нам приписали взгляды, ко­торых мы не высказывали, под предлогом, что они «соответствуют нашим принципам». Опыт, однако, до­казал всю опасность этого метода, который, позволяя произвольно конструировать обсуждаемые теории, по­зволяет также без труда одерживать над ними победы. Мы вряд ли ошибемся, если скажем, что с тех пор противодействие постепенно ослабело. Конечно, немало наших утверждений еще оспаривается. Но мы не ста­нем ни удивляться этим благотворным спорам, ни жа­ловаться на них; ведь ясно, что наши утверждения в будущем должны быть пересмотрены. Будучи обобще­нием личной и весьма ограниченной практики, они непременно должны будут эволюционировать по мере того, как будет расширяться и углубляться опыт пости­жения социальной реальности. Впрочем, все создаваемое в области метода носит лишь временный характер, так как методы меняются по мере развития науки. Тем не менее вопреки противодействию на протяжении по­следних лет дело объективной, специфической и мето­дической социологии непрерывно завоевывало все но­вые позиции. Несомненно, этому во многом содейство­вало создание журнала «L'Annee sociologique». Охваты­вая одновременно сферу всей науки, журнал лучше, чем любой специальный труд, смог сформировать пони­мание того, чем должна и может стать социология. Таким образом, возникла возможность увидеть, что она не обречена оставаться отраслью общей философии, что она способна тесно соприкасаться с конкретными фак­тами, не превращаясь просто в упражнения в области эрудиции. Поэтому необходимо воздать должное усер­дию и самоотверженности наших сотрудников; именно благодаря им это доказательство посредством факта могло быть начато и может продолжаться.

Тем не менее, как бы ни был реален отмеченный прогресс, прошлые заблуждения и путаница еще не полностью рассеяны. Вот почему мы хотим воспользо­ваться этим вторым изданием, чтобы добавить несколь­ко объяснений ко всем тем, что мы уже дали, ответить на некоторые критические замечания и внести по неко­торым вопросам дополнительные уточнения.

 

I

Положение, согласно которому социальные факты дол­жны рассматриваться как вещи,— положение, лежа­щее в самой основе нашего метода,— вызвало больше всего возражений. То, что мы уподобляем реальность социального мира реальностям мира внешнего, нашли парадоксальным и возмутительным. Это значит глубо­ко заблуждаться относительно смысла и значения дан­ного уподобления, цель которого — не низвести выс­шие формы бытия до уровня низших форм, но, наобо­рот, востребовать для первых уровня реальности, по крайней мере равного тому, который все признают за вторыми. На самом деле мы не утверждаем, что соци­альные факты — это материальные вещи; это вещи того же ранга, что и материальные вещи, хотя и на свой лад.

Что такое в действительности вещь? Вещь противо­стоит идее, как то, что познается извне, тому, что познается изнутри. Вещь — это всякий объект позна­ния, который сам по себе непроницаем для ума; это все, о чем мы не можем сформулировать себе адекватного понятия простым приемом мысленного анализа; это все, что ум может понять только при условии, выхода за пределы самого себя, путем наблюдений и эксперимен­тов, последовательно переходя от наиболее внешних и непосредственно доступных признаков к менее види­мым и более глубоким. Рассматривать факты опреде­ленного порядка как вещи — не значит зачислять их в ту или иную категорию реальности; это значит зани­мать по отношению к ним определенную мыслительную позицию. Это значит приступать к их изучению, исходя из принципа, что мы ничего не знаем о том, что они собой представляют, а их характерные свойства, как и неизвестные причины, от которых они зависят, не мо­гут быть обнаружены даже самой внимательной интро­спекцией.

Если определить термины таким образом, то наше утверждение, отнюдь не будучи парадоксом, могло бы считаться почти трюизмом, если бы оно еще слишком часто не отвергалось в науках о человеке, особенно в социологии. Действительно, в этом смысле можно ска­зать, что всякий объект науки есть вещь, за исключе­нием, может быть, математических объектов. Что каса­ется последних, то, поскольку мы сами конструируем их, от самых простых до самых сложных, нам, чтобы знать их, достаточно смотреть внутрь себя и внутри анализировать мыслительный процесс, из которого они проистекают. Но если речь идет о фактах в собственном смысле, то, когда мы приступаем к их научному иссле­дованию, они обязательно являются для нас неизвест­ными, неведомыми вещами, так как представления о них, возникшие в жизни, сформированные без методи­ческого и критического анализа, лишены научной цен­ности и должны быть устранены. Даже факты, относя­щиеся к индивидуальной психологии, отличаются этим признаком и должны рассматриваться под этим же углом зрения. Действительно, хотя они, по определе­нию, и внутренние для нас, наше сознание не обнаруживает нам ни их внутреннюю сущность, ни генезис. Оно позволяет нам знать их, но только до определенной степени, так же как ощущения дают нам знать о тепло­те или свете, звуке или электричестве; оно дает нам о них смутные, мимолетные, субъективные впечатления, а не ясные, четкие, объясняющие понятия. Именно по этой причине в течение этого столетия сформировалась объективная психология, основное правило которой — исследовать факты сознания извне, т. е. как вещи. Тем более так должно быть с социальными фактами, так как сознание не может быть более компетентным в их познании, чем в познании своего собственного сущест­вования¹.

¹ Мы видим, что, выдвигая это положение, нет необходимости утверж­дать, что социальная жизнь состоит из чего-то помимо представлений; достаточно утверждения, что представления, индивидуальные или коллек­тивные, могут исследоваться научно только при условии, что они исследуют­ся объективно.

 

Могут возразить, что поскольку они — дело наших рук, то нам достаточно осознать самих себя, чтобы узнать, что мы в них вложили и как мы их сформировали. Но, прежде всего, наибольшая часть социальных институтов передана нам в совершенно готовом виде предшествующими поколениями; мы не приняли никакого участия в их формировании, и, сле­довательно, обращаясь к себе, мы не сможем обнару­жить породившие их причины. Кроме того, даже тогда, когда мы соучаствовали в их возникновении, мы едва сможем, смутно и чаще всего неточно, разглядеть под­линные причины, заставившие нас действовать, и при­роду наших действий. Даже тогда, когда речь идет просто о наших частных поступках, мы очень плохо представляем себе относительно простые мотивы, управ­ляющие нами. Мы считаем себя бескорыстными, тогда как действуем как эгоисты; мы уверены, что подчиня­емся ненависти, когда уступаем любви, разуму — когда являемся пленниками бессмысленных предрассудков, и т. д. Как же сможем мы яснее различать значительно более сложные причины, от которых зависят поступки группы? Ведь участие каждого в ней составляет лишь ничтожную часть; существует масса других членов груп­пы, и то, что происходит в их сознаниях, ускользает от нас.

Таким образом, наше правило не заключает в себе никакой метафизической концепции, никакой спеку­ляции относительно основы бытия. Оно требует только одного: чтобы социолог погрузился в состояние духа, в котором находятся физики, химики, физиологи, когда они вступают в новую, еще не исследованную область своей науки. Нужно, чтобы, проникая в социальный мир, он осознавал, что вступает в неизведанное. Нуж­но, чтобы он чувствовал, что находится в присутствии фактов, законы которых неизвестны так же, как неиз­вестны были законы жизни до создания биологии. Нуж­но, чтобы он был готов совершить открытия, которые его поразят, приведут в замешательство. Но социология далека от этой степени интеллектуальной зрелости. В то время как ученый, исследующий физическую приро­ду, обладает весьма острым ощущением сопротивления, которое она оказывает ему и которое ему так трудно преодолеть, кажется, что социолог движется среди ве­щей, непосредственно данных и прозрачных для ума, настолько велика легкость, с которой, как мы видим, он готов решать самые запутанные вопросы. В совре­менном состоянии научного знания мы даже не знаем доподлинно, что представляют собой основные социаль­ные институты, такие, как государство или семья, пра­во собственности или договор, наказание и ответствен­ность. Мы почти совсем не знаем их причин, выполня­емых ими функций, законов их эволюции; в некоторых вопросах мы едва начинаем видеть какие-то проблески. И однако достаточно бегло просмотреть труды по социо­логии, чтобы увидеть, насколько редко встречается ощущение этого неведения и отмеченных трудностей. Мало того, что считают как бы своей обязанностью поучать по всем проблемам одновременно, но думают, что можно на нескольких страницах или в нескольких фразах постигнуть самое сущность самых сложных яв­лений. Это значит, что подобные теории выражают не факты, которые не могут быть исчерпаны столь по­спешно, но предвзятое понятие о фактах, которое су­ществовало у автора до исследования. Конечно, идея, которую мы себе создаем о коллективных обычаях, о том, что они собою представляют или чем они должны быть, есть фактор их развития. Но сама данная идея — это факт, который также следует изучать извне, чтобы подобающим образом его определить. Ведь важно узнать не то, каким образом тот или иной мыслитель лично представляет себе такой-то институт, но понимание этого института группой; только такое понимание дей­ственно. Но оно не может познаваться простым вну­тренним наблюдением, поскольку целиком оно не нахо­дится ни в ком из нас; нужно, стало быть, найти какие-то внешние признаки, которые делают его ощутимым. Кроме того, это понимание не родилось из ничего; само оно — следствие внешних причин, которые нужно знать, чтобы иметь возможность оценить его роль в будущем. Таким образом, что бы мы ни делали, нам постоянно необходимо обращаться к тому же методу.

II

Другое положение дебатировалось не менее оживленно, чем предыдущее; оно характеризует социальные явле­ния как внешние по отношению к индивидам. С нами теперь охотно соглашаются, что факты индивидуаль­ной и коллективной жизни в какой-то степени разно­родны. Можно даже сказать, что по этому вопросу формируется если не единодушное, то, по крайней мере, весьма широкое согласие. Уже почти нет социологов, которые бы отказывали социологии в какой бы то ни было специфике. Но поскольку общество состоит толь­ко из индивидов², то с позиции здравого смысла кажет­ся, что социальная жизнь не может иметь иного суб­страта, кроме индивидуального сознания; иначе она кажется висящей в воздухе и плывущей в пустоте.

² Это утверждение, впрочем, не совсем точно. Помимо индивидов суще­ствуют вещи, также образующие элементы общества. Верно лишь то, что индивиды являются его единственными активными элементами.

 

Однако то, что так легко считается невозможным, когда речь идет о социальных фактах, обычно допуска­ется в отношении других природных сфер. Всякий раз, когда какие-либо элементы, комбинируясь, образуют фактом своей комбинации новые явления, нужно пред­ставлять себе, что эти явления располагаются уже не в элементах, а в целом, образованном их соединением.

Живая клетка не содержит в себе ничего, кроме мине­ральных частиц, подобно тому как общество ничего не содержит в себе вне индивидов. И тем не менее совер­шенно очевидно, что характерные явления жизни не заключаются в атомах водорода, кислорода, углерода и азота. И как жизненные движения могли бы возник­нуть внутри неживых элементов? Как к тому же биоло­гические свойства распределились бы между этими эле­ментами? Они не могли бы обнаруживаться одинаково у всех, поскольку эти элементы различны по своей природе; углерод — не азот и, следовательно, не может ни обладать теми же свойствами, ни играть ту же роль. Так же трудно предположить, чтобы каждый аспект жизни, каждый из ее главных признаков был воплощен в отдельной группе атомов. Жизнь не может разлагать­ся таким образом; она едина и, следовательно, может иметь своим местонахождением только живую субстан­цию в ее целостности. Она в целом, а не в частях. Отнюдь не неживые частицы клетки питаются, воспро­изводятся — одним словом, живут; живет сама клетка, и только она. И то, что мы говорим о жизни, можно повторить о всех возможных синтезах. Твердость брон­зы не заключена ни в меди, ни в олове, ни в свинце, послуживших ее образованию и являющихся мягкими и гибкими веществами; она в их смешении. Текучесть воды, ее пищевые и прочие свойства сосредоточены не в двух газах, из которых она состоит, но в сложной субстанции, образуемой их соединением.

Применим этот принцип к социологии. Если указан­ный синтез sui generis, образующий всякое общество, порождает новые явления, отличные от тех, что имеют место в отдельных сознаниях (и в этом с нами соглас­ны), то нужно также допустить, что эти специфические факты заключаются в том самом обществе, которое их создает, а не в его частях, т. е. в его членах. В этом смысле, следовательно, они являются внешними по отношению к индивидуальным сознаниям, рассматри­ваемым как таковые, точно так же, как отличительные признаки жизни являются внешними по отношению к минеральным веществам, составляющим живое сущест­во. Невозможно растворять их в элементах, не противо­реча себе, поскольку, по определению, они предполагают нечто иное, чем то, что содержится в этих элемен­тах. Таким образом, получает новое обоснование уста­новленное нами далее разделение между психологией в собственном смысле, или наукой о мыслящем индиви­де, и социологией. Социальные факты не только каче­ственно отличаются от фактов психических; у них дру­гой субстрат, они развиваются в другой среде и зави­сят от других условий. Это не значит, что они также не являются некоторым образом психическими фактами, поскольку все они состоят в каких-то способах мышле­ния и действия. Но состояния коллективного сознания по сути своей отличаются от состояний сознания инди­видуального; это представления другого рода. Мышле­ние групп иное, нежели отдельных людей; у него свои собственные законы. Обе науки поэтому настолько явно различны, насколько могут различаться науки вообще, какие бы связи между ними ни существовали.

В этом вопросе, однако, уместно провести одно раз­личение, которое, возможно, несколько проясняет суть спора. Для нас совершенно очевидно, что материя социальной жизни не может объясняться чисто психо­логическими факторами, т. е. состояниями индивиду­ального сознания. Действительно, коллективные пред­ставления выражают способ, которым группа осмысли­вает себя в своих отношениях с объектами, которые на нее влияют. Но группа устроена иначе, чем индивид, и влияющие на нее объекты — иные по своей сути. Представления, которые не выражают ни тех же субъ­ектов, ни те же объекты, не могут зависеть от тех же причин. Чтобы понять, каким образом общество пред­ставляет себе самого себя и окружающий его мир, необходимо рассматривать сущность не отдельных ин­дивидов, а общества. Символы, в которых оно осмысли­вает себя, меняются в зависимости от того, что оно собой представляет. Если, например, оно воспринимает себя как происшедшее от животного, чье имя оно но­сит, значит, оно образует одну из специфических групп, называемых кланом. Там же, где животное заменено человеческим, но также мифическим предком, клан изменил свою сущность. Если над местными или семей­ными божествами общество помещает другие божества, от которых считает себя зависимым, то это происходит потому, что местные и семейные группы, из которых оно состоит, стремятся к концентрации и объединению, и степень единства религиозного пантеона соответству­ет степени единства, достигнутого обществом в то же время. Если оно осуждает некоторые способы поведе­ния, то потому, что они задевают какие-то его основные чувства, а эти чувства связаны с его устройством так же, как чувства индивида с его физическим темпера­ментом и умственным складом. Таким образом, даже тогда, когда у индивидуальной психологии больше не будет от нас секретов, она не сможет предложить нам решение ни одной из отмеченных проблем, поскольку они относятся к категориям фактов, которые ей неиз­вестны.

Но как только эта разнородность признана, можно задаться вопросом: не сохраняют ли тем не менее инди­видуальные представления и коллективные представле­ния сходства благодаря тому, что и те и другие в равной мере являются представлениями, и не существуют ли вследствие этих сходств некоторые абстрактные зако­ны, общие для обоих миров? Мифы, народные преда­ния, всякого рода религиозные воззрения, нравствен­ные верования и т. п. выражают не индивидуальную реальность; но бывает, что способы, которыми они при­тягиваются или отталкиваются, соединяются или разъ­единяются, независимы от их содержания и обусловле­ны исключительно их общим свойством представлений. Будучи сделаны из разной материи, они будут в своих взаимоотношениях вести себя так же, как ощущения, образы или понятия у индивида. Нельзя ли, например, предположить, что логические сопряженность и сход­ство, противоречия и антагонизмы могут действовать одинаково, каковы бы ни были представляемые вещи? Мы приходим, таким образом, к пониманию возможно­сти сугубо формальной психологии, которая была бы чем-то вроде общей территории для индивидуальной психологии и социологии. Возможно, именно из-за это­го некоторые умы испытывают колебания перед необ­ходимостью четкого различения этих двух наук. Строго говоря, при нынешнем состоянии наших познаний во­прос, поставленный таким образом, не может быть однозначно разрешен. Действительно, с одной стороны, все, что мы знаем о способах, которыми комбинируют­ся индивидуальные понятия, сводится к нескольким весьма общим и расплывчатым положениям, обычно называемым законами ассоциации идей. А что касается законов коллективного образования понятий, то они тем более неизвестны. Социальная психология, задачей которой должно бы было быть установление этих зако­нов, скорее является лишь словом, обозначающим вся­кого рода общие рассуждения, разноречивые, неточные и без определенного объекта. А нужно бы было посред­ством сравнения мифологических тем, народных преда­ний и традиций, языков исследовать, каким образом социальные представления нуждаются друг в друге или несовместимы друг с другом, смешиваются между со­бой или различаются и т. д. В общем, если проблема и заслуживает внимания исследователей, то едва ли мож­но сказать, что к ней прикасались; а пока не будут найдены какие-то из этих законов, очевидно, будет невозможно достоверно узнать, повторяют они законы индивидуальной психологии или нет.

Хотя и не достоверно, но, по крайней мере, вероятно существование не только сходств между этими двумя видами законов, но и не менее важных различий. В самом деле, невозможно предположить, чтобы содержа­ние представлений не оказывало воздействия на спосо­бы их комбинаций. Правда, психологи говорят иногда о законах ассоциации идей так, как если бы они были одинаковыми для всех видов индивидуальных пред­ставлений. Но нет ничего менее правдоподобного: обра­зы сочетаются между собой не так, как ощущения, а понятия — не так, как образы. Если бы психология была более развита, она бы несомненно установила, что каждой категории психических состояний присущи свои особые законы. Если это так, то надо a fortiori предположить, что соответствующие законы социаль­ного мышления будут специфическими, как и само это мышление. Если в действительности хоть немного иметь дело с данной категорией фактов, трудно не ощутить эту специфику. Не благодаря ли ей, в самом деле, нам кажутся столь странными особые способы, которыми религиозные воззрения (являющиеся прежде всего кол­лективными) смешиваются или разделяются, превращаются друг в друга, образуя противоречивые соедине­ния, контрастирующие с обычными результатами на­шего индивидуального мышления? Если же, как мож­но предположить, некоторые законы социального мыш­ления действительно напоминают те, которые устанав­ливают психологи, то это не потому, что первые — просто частный случай последних, но потому, что меж­ду теми и другими наряду с несомненно важными раз­личиями имеются сходства, которые абстрактно можно выявить и которые, впрочем, пока неизвестны. Это значит, что в любом случае социология не сможет просто заимствовать у психологии то или иное положе­ние, чтобы применить его в готовом виде к изучению социальных фактов. Коллективное мышление целиком, как его форма, так и содержание, должно изучаться само по себе, для самого себя, с ощущением того, что в нем есть специфического, и нужно оставить на будущее заботу о том, чтобы обнаружить, в какой мере оно подобно мышлению отдельных людей. В сущности, эта проблема относится скорее к общей философии и аб­страктной логике, чем к научному исследованию соци­альных фактов³.

³ Нет нужды демонстрировать, как с этой точки зрения необходимость исследовать факты извне становится еще более очевидной, поскольку они являются результатом синтеза, о котором мы не имеем даже того смутного представления, которое сознание может создать у вас о внутренних явлениях.

III

Нам остается сказать несколько слов об определении социальных фактов, которое мы даем в первой главе. На наш взгляд, они состоят в способах действий или мышления, распознаваемых по тому свойству, что они способны оказывать на отдельные сознания принужда­ющее воздействие. По этому поводу возникла путани­ца, которую стоит отметить.

Привычка применять к социологическим предметам формы философского мышления настолько укорени­лась, что в этом предварительном определении часто видели нечто вроде философии социального факта. Было сказано, что мы объясняем социальные явления принуждением, точно так же, как Тард объясняет их подражанием. У нас нет подобного стремления, и нам даже не приходило на ум, что можно будет нам его приписывать, настолько оно противоречит всякому ме­тоду. Мы предложили не предвосхищение философ­ским взглядом выводов науки, а просто определение того, по каким внешним признакам можно узнавать подлежащие научному исследованию факты, чтобы уче­ный мог замечать их там, где они существуют, и не смешивал их с другими фактами. Речь шла о том, чтобы ограничить поле исследования настолько, на­сколько возможно, а не пытаться охватить все чем-то вроде всеохватывающего предчувствия. Поэтому мы весьма охотно принимаем адресованный этому опреде­лению упрек, что оно выражает не все признаки соци­ального факта и, следовательно, не является единствен­но возможным. Действительно, нет ничего немыслимо­го в том, что он может характеризоваться самыми различными способами, так как нет никаких основа­ний для того, чтобы у него было лишь одно отличитель­ное свойство⁴.

⁴ Принудительная власть, которую мы ему приписываем, даже столь мало отражает в себе целостность социального факта, что он может в равной мере содержать в себе и противоположный признак. Институты навязываются нам, но вместе с тем мы и дорожим ими; они обязывают нас, а мы любим их; они принуждают нас, а мы находим выгоду в их функционировании и в самом этом принуждении. Это та самая часто отмечавшаяся моралистами антитеза между понятиями блага и долга, которые выражают две различные, но одинаково реальные стороны нравственной жизни. Не существует, веро­ятно, коллективных обычаев, которые бы не оказывали на нас этого двой­ственного воздействия, впрочем противоречивого лишь внешне. Мы не определяли их этой особой привязанностью, одновременно корыстной и бескорыстной, просто потому, что она не проявляется во внешних, легко воспринимаемых признаках. Благо содержит в себе нечто более внутреннее, более интимное, чем долг, и, следовательно, менее уловимое.

 

Важно лишь выбрать то из них, которое наилучшим образом подходит поставленной цели. Весь­ма возможно даже использование нескольких критери­ев соответственно обстоятельствам. И мы признавали это иногда необходимым в социологии, так как встре­чаются случаи, когда принудительный характер факта нелегко обнаружить. Все, что требуется, поскольку речь идет о первоначальном определении,— это чтобы ис­пользуемые характеристики были непосредственно раз­личимы и могли быть замечены до исследования. Но именно этому условию не соответствуют определения, которые иногда противопоставлялись нашему. Утверж­далось, например, что социальный факт — это «все, что производится в обществе и обществом», или же «то, что интересует группу и влияет на нее каким-то образом». Но является или нет общество причиной факта, или же этот факт имеет социальные последствия, можно узнать только тогда, когда научное исследование уже продви­нулось достаточно далеко. Подобные определения, ста­ло быть, не могут служить определению объекта начи­нающегося исследования. Чтобы можно было ими вос­пользоваться, нужно было бы, чтобы исследование со­циальных фактов уже достаточно далеко продвинулось и, следовательно, чтобы было обнаружено какое-то дру­гое предварительное средство их распознавания.

Одновременно с тем, что наше определение нашли слишком узким, было обнаружено, что оно слишком широкое и охватывает почти всю реальность. Утверж­далось, в самом деле, что всякая физическая среда оказывает принуждение в отношении существ, испыты­вающих ее воздействие, так как они вынуждены в определенной мере к ней адаптироваться. Но эти два вида принуждения разделены между собой так же ради­кально, как среда физическая и среда нравственная. Давление, оказываемое одним или несколькими телами на другие тела или даже на воли, нельзя смешивать с давлением, оказываемым сознанием группы на созна­ния ее членов. Специфика социального принуждения состоит в том, что оно обусловлено не жесткостью определенных молекулярных устройств, а престижем, которым наделены некоторые представления. Правда, приобретенные или унаследованные привычки в неко­торых отношениях обладают тем же свойством, что и физические факторы. Они господствуют над нами, на­вязывают нам верования или обычаи. Но они господ­ствуют над нами изнутри, так как целиком заключены в каждом из нас. Социальные же верования и обычаи, наоборот, действуют на нас извне; поэтому влияние, оказываемое теми и другими, весьма различно.

Впрочем, не нужно удивляться тому, что другие явления природы в других формах содержат тот же признак, которым мы определили социальные явления. Это сходство происходит просто оттого, что и те и другие представляют собой реальные явления. А все, что реально, обладает определенной природой, которая навязывается, с которой надо считаться и которая, даже тогда, когда удается нейтрализовать ее, никогда не оказывается полностью побежденной. В сущности, это самое существенное в понятии социального при­нуждения. Все, что оно в себе заключает,— это то, что коллективные способы действия или мышления суще­ствуют реально вне индивидов, которые постоянно к ним приспосабливаются. Это вещи, обладающие своим собственным существованием. Индивид находит их со­вершенно готовыми и не может сделать так, чтобы их не было или чтобы они были иными, чем они являются. Он вынужден поэтому учитывать их существование, и ему трудно (мы не говорим: невозможно) изменить их, потому что в различной степени они связаны с матери­альным и моральным превосходством общества над его членами. Несомненно, индивид играет определенную роль в их возникновении. Но чтобы существовал соци­альный факт, нужно, чтобы, по крайней мере, несколь­ко индивидов соединили свои действия и чтобы эта комбинация породила какой-то аввьнгрезультат. А по­скольку этот синтез имеет место вне каждого из нас, так как он образуется из множества сознаний, то он непременно имеет следствием закрепление, установле­ние вне нас определенных способов действий и сужде­ний, которые не зависят от каждой отдельно взятой воли. Как было ранее отмечено⁵, есть слово, которое, если несколько расширить его обычное значение, до­вольно хорошо выражает этот весьма специфический способ бытия; это слово «институт». В самом деле, не искажая смысла этого выражения, можно назвать ин­ститутом все верования, все поведения, установлен­ные группой. Социологию тогда можно определить как науку об институтах, их генезисе и функционирова­нии⁶.

⁵ См. статью Фоконне и Мосса «Социология» в «La Grande Encyclopedic».

⁶ Из того, что социальные верования и обычаи проникают в нас извне, не следует, что мы пассивно воспринимаем их, не подвергая их изменениям. Осмысляя коллективные институты, приспосабливая их к себе, мы их инди­видуализируем, мы так или иначе отмечаем их своей личной меткой. Таким образом, осмысляя чувственно данный мир, каждый из нас окрашивает его на свой манер, и различные субъекты по-разному адаптируются к одной и той же физической среде. Вот почему каждый из нас в какой-то мере создает себе свою мораль, тою религию, свою технику. Не существует такого соци­ального сходства, которое бы не содержало в себе целой гаммы индивидуаль­ных оттенков. Тем не менее область дозволенных отклонений ограничена. Она ничтожна или очень незначительна в религиозных и нравственных явлениях, где отклонение легко становится преступлением. Она более об­ширна во всем, что касается экономической жизни. Но раньше или позже, Даже в последнем случае, мы сталкиваемся с границей, которую нельзя переступать.

К другим спорам, вызванным этой работой, нам кажется, не стоит обращаться, так как они не затрагива­ют ничего существенного. Общая направленность ме­тода не зависит от приемов, которые предпочитают использовать либо для классификации социальных ти­пов, либо для различения нормального и патологиче­ского. Впрочем, возражения часто основывались на том, что отказывались принимать или же принимали с оговорками нащ основной принцип: объективную ре­альность социальных фактов. А в конечном счете имен­но на этом принципе все основано и все к нему сводит­ся. Вот почему нам показалось полезным неоднократно подчеркивать его, очищая его от всяких второстепен­ных вопросов. И мы уверены, что, приписывая ему столь важную роль, мы остаемся верны социологиче­ской традиции, так как, в сущности, это та концепция, от которой произошла вся социология. Эта наука в действительности могла родиться только в тот день, когда появилось предчувствие, что социальные явле­ния, не будучи материальными, все же представляют собой реальные вещи, допускающие исследование. Что­бы прийти к мысли, что надо исследовать, что они собой представляют, необходимо было понять, что они существуют определенным образом; что они имеют по­стоянный способ существования и особую природу, не зависящую от индивидуального произвола; что они воз­никают из необходимых отношений. Поэтому история социологии есть лишь длительное усилие с целью уточ­нить это чувство, углубить его, развернуть все вытека­ющие из него следствия. Но, как мы увидим в связи с данной работой, несмотря на значительные успехи, до­стигнутые на этом пути, сохраняется еще множество пережитков антропоцентрического постулата, который здесь, как и в других местах, преграждает дорогу на­уке. Человеку неприятно отказываться от неограничен­ной власти над социальным строем, которую он себе так долго приписывал, а с другой стороны, ему кажется, что, если коллективные силы действительно существу­ют, он непременно обречен испытывать их воздействие, не имея возможности их изменить. Именно это склоня­ет его к их отрицанию. Напрасно опыт учит его, что это всемогущество, иллюзию которого он охотно в себе поддерживает, всегда было для него причиной слабо­сти; что его власть над вещами реально начинается только с того момента, когда он признает, что они обладают своей собственной природой и когда он станет смиренно узнавать у них, что они собою представляют. Изгнанный из всех других наук, этот достойный сожа­ления предрассудок упорно держится в социологии. Поэтому нет ничего более насущного, чем постараться окончательно освободить от него нашу науку. И в этом состоит основная цель наших усилий.

Научно обсуждать социальные факты — дело столь необычное, что некоторые положения этой книги рис­куют удивить читателя. Однако если есть наука об обществах, то она, надо ожидать, должна быть не про­стым перепевом традиционных предрассудков, а долж­на показать нам вещи в ином виде, чем они представля­ются непосвященному. Всякая наука стремится к от­крытиям, а всякое открытие расшатывает в известной мере установившиеся мнения. Следовательно, если не приписывать житейскому здравому смыслу такой авто­ритет в социологии, каким он давно уже не пользуется в других науках (а неизвестно, откуда бы этому автори­тету вообще взяться), то ученый должен бесповоротно решиться не пугаться тех выводов, к которым приводят его исследования, если последние проводились методи­чески правильно. Если поиск парадоксов — дело софи­ста, то бегство от них, когда они навязываются факта­ми, есть доказательство ума трусливого или не веряще­го в науку.

К сожалению, легче признать этот принцип теорети­чески, нежели настойчиво применять его на практике. Мы слишком привыкли еще решать все эти вопросы, руководствуясь внушением здравого смысла, так что нам нелегко держаться вдали от него в социологиче­ских вопросах. Даже тогда, когда мы считаем себя свободными от его влияния, он незаметно внушает нам свои решения. Лишь путем долгой и специальной прак­тики можно предохранить себя от подобной слабости. Вот это мы и просим читателя не терять из виду. Пусть он постоянно помнит, что те мыслительные приемы, к которым он больше всего привык, скорее вредны, чем благоприятны для научного исследования социальных явлений, и что, следовательно, он должен осторожно относиться к своим первым впечатлениям. Если он отдастся им без сопротивления, то рискует судить о нас, не поняв нас. Так, нас могли бы обвинить в желании оправдать преступление на том основании, что мы считаем его нормальным социологическим явлением. Возражение это, однако, было бы наивным, так как если нормально, чтобы в каждом обществе совершались преступления, то не менее нормально и то, что они наказывались. Принятие репрессивных мер — факт не менее универсальный, чем существование преступно­сти, не менее необходимый для общественного благопо­лучия. Для того чтобы не было преступлений, нужна была бы такая нивелировка индивидуальных сознаний, которая по причинам, изложенным ниже, невозможна и нежелательна. Но, для того чтобы не было репрессив­ных мер, необходимо было бы отсутствие нравственной однородности, несовместимое с существованием обще­ства. Исходя из того факта, что преступление гнусно и вызывает отвращение, здравый смысл ошибочно заклю­чает, что оно должно совершенно исчезнуть. Склонный к упрощению, он не понимает, что явление, вызываю­щее отвращение, вместе с тем может иметь некоторое полезное основание; при этом здесь нет никакого про­тиворечия. Разве в организме нет весьма непривлека­тельных функций, правильное отправление которых необходимо, однако, для здоровья индивида? Разве мы не ненавидим страдание? А между тем существо, незна­комое с ним, было бы уродом. Нормальность какого-либо явления и вызываемое им чувство отвращения могут быть даже тесно взаимосвязаны. Если страдание есть нормальный факт, то лишь при условии, что оно не возбуждает любви; если преступление нормально, то лишь при условии, что оно возбуждает ненависть¹.

¹ Но, могут нам возразить, если здоровье заключает в себе ненавистные элементы, то как же считать его, как мы это делаем ниже, непосредственной целью поведения? Здесь, однако, нет никакого противоречия. Беспрестанно случается, что какое-нибудь явление, будучи вредным некоторыми из своих следствий, другими, наоборот, полезно и даже необходимо для жизни. Если же его дурные следствия регулярно нейтрализуются противоположным влиянием, то фактически оно служит, не принося вреда. Однако оно по-прежне­му ненавистно, так как само по себе представляет возможную опасность, предотвращаемую лишь действием враждебной силы. Таково и преступление: вред, приносимый им обществу, уничтожается наказанием, если последнее правильно функционирует. Таким образом, не производя возможного для него зла, оно поддерживает с основными условиями социальной жизни полезные отношения, которые мы отметим впоследствии. Но так как без­вредным оно делается, так сказать, вопреки себе, то вызываемое им чувство отвращения не лишено основания.

² Это значит, что его не следует смешивать с позитивистской метафизи­кой Конта и Спенсера.

Наш метод, следовательно, не заключает в себе ниче­го революционного. В известном смысле он даже кон­сервативен, так как признает, что природа социальных фактов, как бы гибка и податлива она ни была, не может, однако, произвольно подвергаться изменениям. Насколько же опаснее доктрина, видящая в социальных фактах продукт умственных комбинаций, который в один момент может быть разрушен до основания простым диалектическим приемом!

Точно так же, привыкнув представлять себе соци­альную жизнь как логическое развитие идеальных кон­цепций, сочтут, быть может, грубым тот метод, кото­рый ставит общественную эволюцию в зависимость от объективных, пространственно определенных условий, и возможно, что нас признают материалистами. Между тем с большим основанием мы могли бы требовать себе противоположного наименования. Действительно, не заключается ли сущность спиритуализма в той идее, что психические явления не могут быть непосредствен­но выведены из явлений органических? Наш же метод является отчасти лишь приложением этого принципа к социальным фактам. Так же как спиритуалисты отде­ляют мир психических явлений от явлений биологиче­ских, мы отделяем первые от явлений социальных; как и они, мы отказываемся объяснять наиболее сложное наиболее простым. Однако, говоря по правде, ни то ни другое название не подходит к нам вполне, и мы прини­маем лишь название ^рационализм». Действительно, наше главное намерение состоит в том, чтобы распро­странить на человеческое поведение научный рациона­лизм, показав, что рассматриваемое в своем прошлом это поведение сводится к отношениям причины и след­ствия, которые не менее рациональным приемом могут быть затем превращены в правила деятельности для будущего. То, что назвали нашим позитивизмом, есть лишь следствие этого рационализма². Пытаться выйти за пределы фактов с целью объяснить их или управлять ими можно лишь в той мере, в какой их считают иррациональными. Если они вполне понятны, то их достаточно как для науки, так и для практики; для науки — потому что тогда нет основания искать вне их причины их существования; для практики — потому что их полезность является одной из этих причин. Нам представляется, таким образом, что особенно в наше время возрождающегося мистицизма подобное пред­приятие может и должно быть принято спокойно и даже с симпатией всеми теми, кто, расходясь с нами в известных пунктах, разделяет нашу веру в будущее разума.

ВВЕДЕНИЕ

До сих пор социологи мало занимались характеристи­кой и определением метода, применяемого ими при изучении социальных фактов. Так, во всех трудах Спен­сера проблема метода не занимает никакого места, а его сочинение «Введение в изучение социологии», заглавие которого могло бы ввести в заблуждение, посвящено разъяснению трудностей и возможностей социологии, а не изложению тех приемов, которыми она должна была бы пользоваться. Милль, правда, довольно много зани­мался этим вопросом¹, но он только пропустил сквозь решето своей диалектики то, что было уже высказано Контом по этому поводу, не прибавив от себя ничего нового. Следовательно, глава из курса позитивной фи­лософии — вот почти единственное оригинальное и значительное исследование, которое мы имеем по дан­ному вопросу².

¹ Systeme de Logique, I, VI, Ch. VI-XII.

² Cours de philosophic positive. 2' ed., p. 294-336.

 

В этой явной беспечности нет, впрочем, ничего уди­вительного. Действительно, великие социологи, имена которых мы сейчас упомянули, не вышли еще за преде­лы общих соображений о природе обществ, об отноше­ниях мира социальных явлений и явлений биологиче­ских, об общем ходе прогресса. Даже обширная социо­логия Спенсера имеет целью лишь показать, каким образом закон всеобщей эволюции применяется к об­ществам. Для того же, чтобы рассматривать эти фило­софские вопросы, не нужно специальных и сложных приемов. Поэтому социологи и довольствовались взве­шиванием сравнительных достоинств дедукции и ин­дукции и краткой справкой относительно самых общих средств, которыми располагает социологическое иссле­дование. Но предосторожности, с которыми нужно на­блюдать факты, способ постановки главнейших про­блем, направление, в котором должны вестись исследо­вания, специальные приемы, позволяющие доводить эти исследования до конца, наконец, правила относи­тельно доказательств — все это не было определено.

Благодаря счастливому стечению обстоятельств, в первом ряду которых надо поставить учреждение для нас постоянного курса социологии при филологическом факультете в Бордо, мы могли рано посвятить себя изучению социальной науки и сделать ее даже предме­том наших профессиональных занятий; благодаря этим обстоятельствам мы смогли выйти за пределы слишком общих вопросов и затронуть некоторые частные пробле­мы. Сами обстоятельства вынудили нас выработать себе метод более определенный и, думается, более приспо­собленный к особой природе социальных явлений. Вот эти-то результаты нашей деятельности мы хотели бы изложить здесь полностью и подвергнуть их обсужде­нию. Без сомнения, они неявно содержатся уже и в недавно изданной нами книге «О разделении общест­венного труда». Но мы думаем, что было бы небезынте­ресно извлечь их оттуда и сформулировать отдельно, сопровождая доказательствами и иллюстрируя приме­рами, заимствованными частью из вышеупомянутой книги, частью из работ, еще не изданных. Таким об­разом можно будет лучше оценить направление, кото­рое мы хотели бы придать социологическим исследова­ниям.

Глава I

ЧТО ТАКОЕ СОЦИАЛЬНЫЙ ФАКТ?

Прежде чем искать метод, пригодный для изучения социальных фактов, важно узнать, что представляют собой факты, носящие данное название. Вопрос этот тем более важен, что данный термин обыкновенно применяют не совсем… Им зачастую обозначают почти все происходящие в обществе явления, если только последние представля­ют какой-либо общий…

Глава II

ПРАВИЛА, ОТНОСЯЩИЕСЯ К НАБЛЮДЕНИЮ СОЦИАЛЬНЫХ ФАКТОВ

Первое и основное правило состоит в том, что социаль­ные факты нужно рассматривать как вещи.   I

Глава III

ПРАВИЛА, ОТНОСЯЩИЕСЯ К РАЗЛИЧЕНИЮ НОРМАЛЬНОГО И ПАТОЛОГИЧЕСКОГО

Наблюдение, осуществляемое согласно упомянутым правилам, охватывает два разряда фактов, весьма раз­личных по некоторым своим признакам: факты,… Этот вопрос в высшей степени важен, так как от ре­шения его зависит… Идеологический метод позволяет, правда, избежать этого мистицизма, и желание избежать последнего и было отчасти…

Глава IV

ПРАВИЛА, ОТНОСЯЩИЕСЯ К ПОСТРОЕНИЮ СОЦИАЛЬНЫХ ТИПОВ

Понятие о социальном виде имеет то огромное пре­имущество, что занимает среднее место между двумя противоположными представлениями о коллективной… 1 Я называю его так, потому что он часто встречается у историков, но я не хочу…  

Глава V

ПРАВИЛА, ОТНОСЯЩИЕСЯ К ОБЪЯСНЕНИЮ СОЦИАЛЬНЫХ ФАКТОВ

  I Большинство социологов убеждены, что объяснили ка­кие-то явления, как только показали, чему они служат, какую роль они…

Глава VI ПРАВИЛА, КАСАЮЩИЕСЯ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ

У нас есть только одно средство доказать, что одно явление служит причиной другого: это сравнить слу­чаи, когда они одновременно присутствуют или отсут­ствуют, и посмотреть, не свидетельствуют ли измене­ния, представляемые этими различными комбинация­ми обстоятельств, о том, что одно зависит от другого. Когда они могут быть воспроизведены искусственно, по воле исследователя, метод является эксперименталь­ным в собственном смысле этого слова. Когда же, на­оборот, создание фактов от нас не зависит и мы можем сравнивать лишь факты, возникшие самопроизвольно, тогда употребляемый метод является косвенно экспери­ментальным или сравнительным.

Мы видели, что социологическое объяснение заклю­чается исключительно в установлении причинной свя­зи, или в открытии причины явления, или в определе­нии полезных следствий данной причины. С другой сто­роны, так как социальные явления, очевидно, усколь­зают от влияния исследователя, то сравнительный метод — единственно пригодный для социологии. Конт, правда, нашел его недостаточным и счел необходимым дополнить его тем, что он называет историческим мето­дом, но причиной такого взгляда является особое пони­мание им социологических законов. Последние, по его мнению, должны выражать главным образом не опреде­ленные отношения причинности, а то направление, в котором движется человеческая эволюция в целом. Они не могут быть, следовательно, открыты при помощи сравнений, ибо, для того чтобы иметь возможность срав­нивать разные формы, принимаемые социальным явле­нием у различных народов, нужно сперва отделить их от их преходящих форм. Но если нач-илать с такого Дробления развития человечества, то окажется невоз­можным определять его направление. Для того чтобы определить последнее, нужно начинать не с анализа, а с широкого синтеза. Нужно сблизить и соединить в одном и том же интуитивном знании последовательные стадии развития человечества так, чтобы заметить «по­стоянное развитие каждого физического, интеллекту­ального, морального и политического предрасположе­ния»¹. Таково основание этого метода, который Конт называет историческим и который становится беспред­метным, если не принять основной концепции кантовской социологии.

Правда, Милль объявляет экспериментальный ме­тод, даже косвенный, неприменимым в социологии, но его аргументация утрачивает значительную долю своей силы оттого, что он применяет ее также к биологиче­ским явлениям и даже к наиболее сложным физико-химическим фактам², но теперь уже излишне доказы­вать, что химия и биология могут быть только экспери­ментальными науками. Нет, следовательно, причины считать обоснованными и суждения Милля, касающие­ся социологии, потому что социальные явления отлича­ются от предыдущих лишь большей сложностью. Вслед­ствие этого различия применение экспериментального метода в социологии может представлять больше труд­ностей, чем в других науках, но не ясно, почему оно совсем невозможно.

¹ Cours de philosophic positive, IV, p. 328.

² Systeme de Logique, II, p. 478.

 

Впрочем, вся эта теория Милля покоится на постула­те, связанном, несомненно, с основными принципами его логики, но противоречащем всем выводам науки. Действительно, он признает, что одно и то же следствие не всегда вытекает из одной и той же причины, а может зависеть то от одной причины, то от другой. Это пред­ставление о причинной связи, отнимая у нее всякую определенность, делает ее почти недоступной научному анализу, потому что вносит такую сложность в перепле­тающуюся цепь причин и следствий, что разум теряет­ся в ней безвозвратно. Если следствие может вытекать из разных причин, то, для того чтобы узнать, что определяет его в данной совокупности обстоятельств, нужно было бы произвести опыт в практически неосу­ществимых условиях его изоляции, особенно в социо­логии.

Но эта пресловутая аксиома множественности при­чин есть отрицание принципа причинности. Конечно, если согласиться с Миллем, что причина и следствие абсолютно гетерогенны, что между ними не существует никакой логической связи, то нет никакого противоре­чия в том, чтобы допустить, что какое-нибудь следст­вие может вытекать то из одной, то из другой причины. Если связь, соединяющая С с А, чисто хронологиче­ская, то она не исключает другую связь того же рода, которая соединила бы, например, С с В. Если же, наоборот, причинная связь есть нечто доступное пони­манию, то она не может быть настолько неопределенна. Если она представляет собой отношение, вытекающее из природы вещей, то одно и то же следствие может находиться в зависимости только от одной причины, так как оно может выразить лишь одну сущность. Но только философы сомневались в познаваемости при­чинной связи. Для ученого она очевидна и предполага­ется самим методом науки. Как иначе объяснить и столь важную роль дедукции в экспериментальных на­уках, и основной принцип пропорциональности между причиной и следствием? Что же касается тех случаев, которые приводятся в подтверждение и в которых буд­то бы наблюдается множественность причин, то, для того чтобы они имели доказательную силу, нужно было бы предварительно установить или то, что эта множест­венность не просто кажущаяся, или что внешнее един­ство следствия не скрывает в себе действительной мно­жественности. Сколько раз науке приходилось сводить к единству причины, множественность которых каза­лась на первый взгляд несомненной! Стюарт Милль сам дает пример этого, указывая, что согласно современ­ным теориям производство теплоты трением, ударом, химическим действием и т. д. вытекает из одной и той же причины. Наоборот, когда дело касается следствия, ученый часто различает то, что смешивает воедино непосвященный. По ходячим воззрениям, слово «лихо­радка» обозначает одну и ту же болезнь, для науки же существует множество специфически различных лихо-Радок и множественность причин находится в свяйги со множественностью следствий. Если же между всеми этими нозологическими видами существует нечто общее, то это потому, что причины их тоже сходны в некоторых своих свойствах.

Тем важнее изгнать этот принцип из социологии, что многие социологи до сих пор находятся под его влиянием, даже тогда, когда они не возражают против применения сравнительного метода. Так, обыкновенно говорят, что преступление может быть одинаково вы­звано самыми различными причинами; что то же самое относится к самоубийству, наказанию и т. д. Если вести опытное исследование в таком направлении, то, как бы много фактов мы ни собрали, мы никогда не получим точных законов, определенных причинных связей. В таких условиях можно лишь связать плохо определен­ное следствие со смешанной и неопределенной группой причин. Если, следовательно, применять сравнитель­ный метод научно, т. е. сообразуясь с тем принципом причинности, который сформировался в самой науке, то за основание осуществляемых сравнений нужно взять следующее положение: одному и тому же следствию всегда соответствует одна и та же причина. Так, учитывая вышеприведенные примеры, если самоубий­ство зависит от нескольких причин, то это значит, что в действительности существует несколько видов само­убийств. То же самое можно сказать и о преступлении. Для наказания же, наоборот: признать, что оно одина­ково хорошо объясняется различными причинами,— значит не замечать общего всем его антецедентам эле­мента, в силу которого они и производят свое общее следствие³.

³ De la division du travail social, p. 87.

 

 

II

Если, однако, различные приемы сравнительного мето­да и применимы в социологии, то не все они имеют в ней одинаковую доказательную силу.

Так называемый метод остатков, хотя и составляет одну из форм экспериментального метода, не имеет, однако, никакого применения в изучении социальных явлений. Он может иметь место лишь в довольно разви­тых науках, так как предполагает знание большого числа законов; притом социальные явления слишком сложны для того, чтобы в каком-либо определенном случае можно было бы точно вычесть действие всех причин, кроме одной.

Та же причина делает затруднительным применение метода совпадения и метода различия. Действительно, они предполагают, что сравниваемые случаи или совпа­дают, или различаются только в одном пункте. Конеч­но, нет науки, которая была бы в силе когда-либо произвести опыты, относительно которых было бы не­опровержимо установлено, что они совпадают или раз­личаются только в одном пункте. Никогда нельзя быть уверенным, что не пропущено какое-нибудь обстоятель­ство, совпадающее или различающееся так же и в то же время, как и единственное известное. Между тем, хотя полное исключение всякого случайного элемента явля­ется идеалом, которого в действительности нельзя до­стигнуть, фактически физико-химические и даже био­логические науки приближаются к нему настолько, что в значительном числе случаев доказательство в них может считаться практически достаточным. Совсем иное дело в социологии вследствие слишком большой сложности явлений и связанной с ней невозможностью произвести искусственный опыт. Как нельзя составить даже приблизительно полный перечень всех фактов, сосуществующих в данном обществе или преемственно сменявших друг друга в его истории, так никогда нель­зя быть даже в малой степени уверенным, что два народа совпадают или различаются во всех отношени­ях, кроме одного. Шансов пропустить какое-нибудь явление больше, нежели шансов заметить их все. Сле­довательно, такой метод доказательства может поро­дить лишь предположения, которые сами по себе почти совсем лишены всякого научного характера.

Но совсем другое дело — метод сопутствующих изме­нений. Действительно, для того чтобы он имел доказа­тельную силу, не нужно, чтобы все изменения, отлич­ные от сравниваемых, были строго исключены. Про­стая параллельность изменений, совершающихся в двух явлениях, если только она установлена в достаточном числе разнообразных случаев, служит доказательством существования между ними причинного отношения.

Преимущество этого метода заключается в том, что с его помощью причинная связь постигается не извне, как в предыдущих методах, а изнутри. Он обнаружива­ет нам не просто внешнюю связь двух фактов, при которой они сопровождают или исключают⁴ друг друга, но при которой ничто прямо не доказывает наличия внутренней связи между ними.

⁴ В случае метода различия отсутствие причины исключает присутствие следствия.

 

Наоборот, он обнаружи­вает нам причастность друг другу, и причастность по­стоянную по крайней мере, в значительном масштабе. Уже одной этой причастности достаточно, чтобы дока­зать, что они не чужды друг другу. Способ развития какого-нибудь явления выражает его сущность; для того чтобы процессы развития двух явлений соответ­ствовали друг другу, необходимо соответствие выража­емых ими сущностей. Постоянное сосуществование из­менений, следовательно, само по себе есть закон, како­во бы ни было состояние явлений, остающихся вне сравнения. Поэтому, чтобы опровергнуть его, недоста­точно показать, что он опровергается некоторыми от­дельными случаями применения метода совпадения или различия. Это значило бы приписать этому роду дока­зательств такое значение, какого они не могут иметь в социологии. Когда два явления регулярно изменяются параллельно друг другу, следует признавать между ними это отношение даже тогда, когда в некоторых случаях одно из этих явлений появилось без другого, так как может быть так, что или действие причины на следствие было прервано воздействием противополож­ной причины, или же что следствие налицо, но в другой форме, нежели та, которую наблюдали ранее. Конечно, есть повод пересмотреть заново факты, но не надо от­брасывать сразу результаты правильно осуществленно­го доказательства.

Правда, законы, обнаруживаемые этим методом, не всегда представляются сразу в форме отношений при­чинности. Совпадение изменений может зависеть не от того, что одно явление есть причина другого, а от того, что оба они — следствия одной и той же причины, или от того, что между ними существует третье, промежуточное, но незамеченное явление, которое есть следст­вие первого и причина второго. Результаты, к которым приводит этот метод, должны быть, следовательно, под­вергнуты интерпретации. Но какой же эксперимен­тальный метод позволяет открыть причинное отноше­ние механически, без того чтобы установленные им факты не нуждались в обработке разумом? Важно толь­ко, чтобы эта обработка велась методическим образом. Метод, пригодный для нее, следующий. Вначале надо посредством дедукции обнаружить, каким образом одно из двух явлений могло произвести другое; затем надо постараться проверить результаты этой дедукции при помощи опытов, т. е. новых сравнений. Если дедукция возможна и проверка удалась, то доказательство можно считать оконченным. Наоборот, если между этими^фак-тами мы не заметим никакой прямой связи, особенно если гипотеза такой связи противоречит уже доказан­ным законам, то нужно приняться за разыскание треть­его явления, от которого оба другие одинаково зависят или которое могло бы служить промежуточным звеном между ними. Можно установить, например, самым до­стоверным образом, что склонность к самоубийству из­меняется параллельно со стремлением к образованию, но невозможно понять, как образование ведет к само­убийству; такое объяснение противоречило бы законам психологии. Образование, особенно сведенное к элемен­тарным познаниям, затрагивает лишь самые поверх­ностные области сознания; наоборот, инстинкт само­сохранения — одна из наших основных наклонностей. Следовательно, он не может быть чувствительно за­тронут столь отдаленным и слабо отражающимся фак­тором. Таким образом, возникает вопрос, не представ­ляют ли собой оба факта следствия одной и той же причины. Этой общей причиной является ослабление религиозного традиционализма, которое одновременно усиливает потребность в знании и склонность к само­убийству.

Существует еще одна причина, делающая метод со­путствующих изменений главным орудием социологи­ческих исследований. Действительно, даже при наибо­лее благоприятных для них обстоятельствах другие методы могут применяться с пользой лишь тогда, когда число сравниваемых фактов очень значительно. Хотя и нельзя найти двух обществ, сходных или различаю­щихся лишь в одном пункте, однако можно, по край­ней мере, установить, что два факта очень часто сопро­вождают или исключают друг друга. Но, для того что­бы такая констатация имела научную ценность, нужно, чтобы она была многократно подтверждена, нужно быть почти уверенным, что все факты были рассмотрены. Однако столь полный перечень не только невозможен, но и факты, собранные таким образом, не могут быть установлены с достаточной точностью именно потому, что они слишком многочисленны. В таких условиях не только рискуешь проглядеть факты весьма существен­ные и противоречащие уже известным, но нельзя быть вполне уверенным и в надлежащем знании последних. Рассуждения социологов часто многое теряли оттого, что, применяя методы совпадения или различия, осо­бенно первый, они больше занимались собиранием до­кументов, чем их критикой и отбором. Так, они посто­янно ставят на одну доску путаные и поспешные наблю­дения путешественников и точные исторические доку­менты. Относительно подобных доказательств можно сказать не только, что достаточно одного факта, чтобы опровергнуть их, но и что сами факты, на которых они основаны, не всегда внушают доверие.

Метод сопутствующих изменений не принуждает нас ни к таким неполным перечислениям, ни к поверхност­ным наблюдениям. Для того чтобы он дал результаты, достаточно нескольких фактов. Как только доказано, что в известном числе случаев два явления изменяются одинаково, можно быть уверенным, что в данном слу­чае имеется некий закон. Так как нет необходимости, чтобы данные были многочисленны, то они могут быть тщательно отобраны и изучены социологом. Главным предметом своих индукций он может, и потому должен, сделать те общества, верования, традиции, нравы и право которых воплотились в достоверных письменных памятниках. Конечно, он не станет пренебрегать и дан­ными этнографии (нет таких фактов, которыми мог бы пренебрегать ученый), но он поставит их на подобаю­щее им место. Вместо того чтобы делать их центром тяжести своих исследований, он воспользуется ими лишь в качестве дополнения фактов, взятых из исто­рии, по крайней мере он попытается подтвердить их последними. Он не только более тщательно ограничит область своих сравнений, но и будет относиться к ним более критически, так как уже вследствие того, что он обратится к ограниченному числу фактов, он сможет контролировать их более внимательно. Конечно, ему не надо переделывать работу историков, но он не может также пассивно воспринимать отовсюду нужные ему сведения.

Не нужно, однако, думать, что социология стоит значительно ниже других наук, потому что она может пользоваться лишь одним опытным методом. На самом деле это неудобство компенсируется богатством видоиз­менений, доступных сравнению социолога, богатством, не встречающимся ни в какой другой сфере природы. Изменения, происходящие в индивидуальном организ­ме в процессе его существования, малочисленны и очень ограниченны; те, которые можно вызвать искусствен­но, не разрушая жизни, также заключены в тесные пределы. Правда, в ходе зоологической эволюции воз­никали и более важные изменения, но от них остались лишь редкие и неясные следы, и крайне трудно найти вызвавшие их условия. Наоборот, социальная жизнь есть непрерывный ряд изменений, параллельных дру­гим изменениям в условиях коллективного существова­ния, и в нашем распоряжении находятся данные не только об изменениях ближайшей эпохи, но и о многих изменениях, пережитых уже исчезнувшими народами. Несмотря на все пробелы, история человечества более полна и ясна, чем история животных видов. Кроме того, существует масса социальных явлений, происхо­дящих на всем пространстве общества, но принимаю­щих различные формы в зависимости от местности, профессии, вероисповедания и т. д. Таковы, например, преступление, самоубийство, рождаемость, брак, на­копление и пр. Из разнообразия окружающей их среды для каждого из этих категорий факта вытекает новый ряд видоизменений помимо производимых историче­ской эволюцией. Следовательно, если социологи не мо­гут применять с одинаковым успехом все приемы экс­периментального исследования, то почти единственный метод, которым они должны пользоваться, может быть весьма плодотворен в их руках, так как в процессе его применения он располагает несравненными ресурсами. Однако он дает надлежащие результаты лишь в том случае, если применяется с величайшей точностью. Если, как это часто случается, довольствуются тем, что с помощью более или менее многочисленных примеров показывают, что в отдельных случаях факты измени­лись так, как того хочет гипотеза, то этим, собственно, ничего не доказывают. Из этих спорадических и отры­вочных совпадений нельзя сделать никакого общего вывода.. Иллюстрировать какую-нибудь идею примера­ми — не значит доказать ее. Нужно сравнивать не изолированные изменения, но регулярно устанавливае­мые и достаточно длинные ряды изменений, которые примыкали бы друг к другу возможно полнее. Потому что из изменений данного явления можно вывести за­кон лишь тогда, когда они ясно выражают процесс развития этого явления при данных обстоятельствах. А для этого нужно, чтобы между ними была такая же последовательность, как между различными момента­ми естественной эволюции, и чтобы, кроме того, пред­ставляемый ими процесс был достаточно продолжи­тельным, чтобы его направление не оставляло сомне­ний.

III

Способ построения этих рядов, однако, различен, смо­тря по обстоятельствам. Они могут содержать в себе факты, взятые в одном обществе, или во многих обще­ствах одного и того же вида, или у нескольких различ­ных социальных видов.

Первый прием достаточен, когда дело касается фак­тов, очень распространенных и относительно которых мы имеем достаточно полную и разнообразную стати­стическую информацию. Сопоставляя, например, кри­вую, выражающую движение самоубийств в течение достаточно длительного периода времени, с видоизме­нениями того же явления по провинциям, классам, сельским или городским поселениям, полу, возрасту, гражданскому положению и т. д., можно, даже не распространяя своих исследований за пределы одной стра­ны, установить настоящие законы, хотя всегда лучше подтвердить эти результаты наблюдениями над други­ми народами того же вида. Но столь ограниченными сравнениями можно довольствоваться лишь тогда, ког­да изучают какое-нибудь из тех социальных течений, которые распространены во всем обществе, видоизме­няясь в разных местах. Когда же, наоборот, дело каса­ется института, юридического или нравственного пра­вила, установившегося обычая, которые одни и те же и функционируют одинаково на всем пространстве^стра-ны, изменяясь лишь во времени, тогда нельзя ограни­читься изучением одного народа. В противном случае предметом доказательства служила бы лишь одна пара параллельных кривых, а именно кривых, выражающих историческое развитие рассматриваемого явления и предполагаемой причины, но в данном обществе, и толь­ко в нем. Конечно, параллелизм, если он постоянен, является уже значительным фактом, но сам по себе он не может служить доказательством.

Вводя в пределы исследования несколько народов одного и того же вида, мы располагаем уже более широким полем для сравнения. Вначале можно сопо­ставить историю одного народа с историей других и посмотреть, не развивается ли у каждого из них одно и то же явление под воздействием одинаковых условий. Затем можно сравнить эти различные процессы разви­тия данного явления. Так, например, можно опреде­лить форму, принимаемую данным явлением в различ­ных обществах в тот момент, когда его развитие дости­гает своего апогея. Так как эти общества, несмотря на то что принадлежат к одному и тому же типу, все-таки являются различными индивидуальностями, то форма эта не везде одна и та же; она выражается более или менее отчетливо, смотря по обстоятельствам. Таким образом, мы получаем новый ряд изменений, которые можно сравнить с изменениями, вызванными предпола­гаемым условием в то же время и в каждой из этих стран. Так, проследив эволюцию патриархальной семьи в истории Рима, Афин и Спарты, можно распределить эти государства по максимальной степени развития, Достигаемого в каждом из них этим семейным типом, и затем посмотреть, различаются ли они подобным же образом и по характеру социальной среды, от которой, по-видимому, зависит данное явление согласно первому наблюдению.

Но сам по себе этот метод недостаточен. Действи­тельно, он применим лишь к явлениям, возникшим во время жизни сравниваемых народов. Но общество не создает совершенно заново свою организацию, оно по­лучает ее отчасти от обществ, ему предшествовавших. То, что передано ему таким образом, не является про­дуктом его исторического развития и потому не может быть объяснено, если не выйти за пределы вида, пред­ставителем которого является данное общество. Так может рассматриваться лишь то, что выработано дан­ным обществом в дополнение и изменение этой первоос­новы. Но чем выше поднимаемся мы по социальной лестнице, тем ничтожнее становятся черты, вырабаты­ваемые каждым народом по сравнению с переданными ему признаками. Таково, впрочем, условие всякого про­гресса. Так, новые элементы, внесенные нами в семей­ное право, в право собственности, в нравственность, с самого начала нашей истории относительно малочис­ленны и мало значительны по сравнению с тем, что нам завещано историей. Происходящие нововведения не могут быть поэтому поняты, если не изучены сначала эти более фундаментальные явления, послужившие им корнями, а последние могут быть изучены лишь с помощью гораздо более широких сравнений. Для того чтобы иметь возможность объяснить современное со­стояние семьи, брака, собственности и т. д., надо узнать, каково их происхождение, каковы простейшие элемен­ты, из которых состоят эти институты, а эти вопросы сравнительная история великих европейских обществ не может прояснить. Надо пойти дальше.

Следовательно, чтобы объяснить социальный инсти­тут, принадлежащий к определенному виду, надо срав­нить различные формы, принимаемые им, не только у народов этого вида, но и во всех предшествующих видах. Допустим, например, что дело касается семей­ной организации. Сначала надо определить самый ру­диментарный тип ее, какой только когда-либо сущест­вовал, и затем проследить шаг за шагом, как он прогрессивно усложнялся. Этот метод, который можно на­звать генетическим, дал бы одновременно и анализ и синтез явления. С одной стороны, он показал бы нам его элементы в разъединенном состоянии уже тем, что выявил бы, как они постепенно присоединяются друг к другу. С другой стороны, благодаря широкому полю сравнения он лучше способен определить условия, от которых зависит формирование и соединение этих эле­ментов. Следовательно, объяснить сколько-нибудь сложный социальный факт можно, только проследив весь процесс его развития во всех социальных видах. Сравнительная социология не является особой отраслью социологии; это сама социология, поскольку она пере­стает быть чисто описательной и стремится объяснять факты. В процессе этих обширных сравнений часто допускается ошибка, приводящая к неверным резуль­татам. Случалось, что для определения направления, в котором развиваются социальные явления, просто срав­нивали то, что происходит при упадке каждого вида, с тем, что возникает в начале следующего вида. Действуя таким образом, считали возможным утверждать, на­пример, что ослабление религиозных верований и вся­кого традиционализма всегда могло быть лишь крат­ковременным явлением в жизни народов, потому что оно появляется только в последний период их суще­ствования, с тем чтобы исчезнуть, как только развитие возобновится. Но при таком подходе рискуют принять за постоянную и необходимую поступь прогресса то, что является следствием совсем иной причины. Дейст­вительно, состояние, в котором находится молодое об­щество, не есть простое продолжение состояния, к ко­торому в конце своего существования пришли сменяе­мые им общества; это состояние отчасти проистекает из самой молодости, препятствующей полному и немед­ленному усвоению и использованию результатов опыта, достигнутого предшествующими народами. Подобным образом ребенок получает от своих родителей склонно­сти и предрасположения, которые в его жизни вступа­ют в действие довольно поздно. Если вновь обратиться к тому же примеру, то возможно предположить, что Указанный возврат к традиционализму, наблюдаемый в начале истории каждого общества, определяется не тем, что попятное движение того же явления должно быть быстротечным, но особыми условиями, в которых нахо­дится всякое общество, начинающее свое развитие. Сравнение может быть доказательным только в том случае, если исключен искажающий его фактор разли­чий в возрасте. Чтобы этого достигнуть, достаточно рассматривать сравниваемые общества в один и тот же период их развития. Таким образом, чтобы узнать, в каком направлении эволюционирует социальное явле­ние, нужно сравнивать его в период молодости каждого вида с тем, чем оно становится в период молодости следующего вида; и в зависимости от того, будет ли оно от одного из этих этапов к другому более, менее или столь же интенсивным, можно будет сказать, прогрес­сирует оно, регрессирует или сохраняется в том же состоянии.

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В целом изложенный метод отличается следующими признаками.

Во-первых, он независим от всякой философии. Так как социология возникла из великих философских док­трин, то она сохранила привычку опираться на какую-нибудь систему, с которой она, таким образом, оказы­вается связанной. Поэтому она была последовательно позитивистской, эволюционистской, спиритуалистской, тогда как она должна довольствоваться тем, чтобы быть просто социологией. Мы не решились бы даже назвать ее натуралистской, если только этим термином не обо­значать то, что она считает социальные факты объясни­мыми естественными причинами. А в этом случае эпи­тет довольно бесполезен, так как он просто указывает на то, что социолог — не мистик и занимается наукой. Но мы отвергаем это слово, если ему придается доктри-нальное значение, касающееся сущности социальных явлений, если, например, подразумевается, что послед­ние могут быть сведены к другим космическим силам. Социологии не следует принимать сторону какой-ни­будь из великих метафизических гипотез. Ей не нужно утверждать ни свободы, ни детерминизма. Она требует только признания, что к социальным явлениям приме­ним принцип причинности. Даже этот принцип она выдвигает не как непреложный постулат разума, а как постулат эмпирический, результат правомерной индук­ции. Так как закон причинности признан для других областей природного царства и признание его господст­ва постепенно расширялось, распространялось от мира явлений физико-химических на явления биологиче­ские, от последних — на мир явлений психических, то мы вправе допустить, что он также верен и для мира социального. И можно добавить к этому, что исследова­ния, предпринятые на основе этого постулата, судя по всему, его подтверждают. Но вопрос, исключает ли природа причинной связи всякую случайность, этим еще не решается. , К тому же сама философия весьма заинтересована в этом освобождении социологии. Пока социолог не осво­бодился вполне от влияния философа, он рассматривает социальные явления только с их наиболее общей сторо­ны, с той, с которой они более всего походят на другие явления вселенной. Если же, находясь в таком положе­нии, социология и может иллюстрировать философские положения любопытными фактами, то она не может обогатить ее новыми взглядами, поскольку не обнару­живает ничего нового в изучаемом объекте. Но в дей­ствительности, если основные факты других областей обнаруживаются и в сфере социальных явлений, то лишь в особых формах, делающих их природу более понятной, потому что они являются высшим ее выра­жением. Только, для того чтобы видеть их с этой стороны, нужно выйти за пределы общих положений и обратиться к детальному изучению фактов. Таким об­разом, социология, по мере того как она будет специа­лизироваться, будет доставлять все более оригиналь­ный материал для философского размышления. Уже предшествующее изложение могло показать, что такие существенные понятия, как вид, орган, функция, здо­ровье, болезнь, причина, цель, предстают в совершенно новом свете. К тому же разве не социология призвана наиболее рельефно выразить идею ассоциации, которая может быть основанием не только психологии, но и целой философии?

Относительно практических учений наш метод по­зволяет и рекомендует ту же независимость. Социоло­гия, понимаемая таким образом, не будет ни индивиду­алистической, ни коммунистической, ни социалистиче­ской в том значении, которое обыкновенно придается этим словам. Она принципиально будет игнорировать эти теории, за которыми не может признать научной ценности, поскольку они прямо стремятся не выра­жать, а преобразовывать факты. По крайней мере, если она и заинтересуется ими, то лишь в той мере, в какой увидит в них социальные факты, которые могут помочь ей понять социальную реальность, обнаруживая по­требности, волнующие общество. Это не значит, впро­чем, что она не должна интересоваться практическими вопросами. Наоборот, можно было заметить, что мы постоянно стараемся ориентировать ее таким образом, чтобы она могла делать практические выводы. Она непременно сталкивается с этими проблемами в конце своих исследований. Но уже благодаря тому, что они возникают перед ней только в этот момент и, следова­тельно, выводятся из фактов, а не из страстей, то можно предвидеть, что они предстают перед социоло­гом в совершенно ином виде, чем перед толпой, и что предлагаемые им решения, впрочем частичные, не мо­гут вполне совпадать с решениями какой-либо партии. Но с этой точки зрения роль социологии должна состо­ять именно в том, чтобы освободить нас от всех партий, не столько противопоставляя одну доктрину другим, сколько приучая умы занимать по отношению к этим вопросам особую позицию, которую может внушить только наука посредством прямого соприкосновения с вещами. Только она может научить относиться с уваже­нием, но без фетишизма к исторически сложившимся институтам, каковы бы они ни были, указывая нам, что в них необходимого и временного, какова их прочность и бесконечная изменчивость.

Во-вторых, наш метод объективен. Он весь проник­нут идеей, что социальные факты суть вещи и должны рассматриваться как таковые. Конечно, этот принцип встречается в несколько иной форме и в основе доктрин Конта и Спенсера. Но эти великие мыслители скорее дали его теоретическую формулу, чем применили его на практике. Для того чтобы он не остался мертвой бук­вой, недостаточно было провозгласить его, нужно было сделать его основанием дисциплины, которая завладела бы ученым в тот самый момент, когда он приступает к предмету своих исследований, и которая постоянно со­провождала бы его во всех его попытках. Именно за установление такой дисциплины мы и взялись. Мы показали, как социолог должен устранять имеющиеся У него заранее понятия о фактах, чтобы стать лицом к лицу с самими фактами; как он должен находить их по их наиболее объективным признакам и в них самих искать признаки для разделения их на здоровые и болезненные; как, наконец, он должен проникнуться тем же принципом и в даваемых им объяснениях, и в способе доказательств этих объяснений. Понимая, что имеют дело с вещами, не станут уже объяснять их утилитарными расчетами или какими бы то ни было рассуждениями.

Тогда становится слишком очевидным разрыв между подобными причинами и следствиями. Вещь есть сила, которая может быть порождена только другой силой. Следовательно, для того чтобы объяснить социальные факты, нужно найти энергии, способные произвести их. При таких условиях изменяются не только объясне­ния, но и процесс их доказательства или, точнее, лишь тогда чувствуют необходимость доказывать их. Если социологические явления суть лишь системы объекти­вированных идей, то объяснить их — значит вновь рассмотреть эти идеи в их логическом порядке, и такое объяснение является своим собственным доказательст­вом; самое большее, что остается сделать,— это под­твердить его несколькими примерами. Наоборот, лишь методически правильными опытами можно проникнуть в тайну вещей.

Но если мы и рассматриваем социальные факты как вещи, то как вещи социальные. Третья характерная черта нашего метода состоит в том, что он является исключительно социологическим. Часто казалось, что эти явления вследствие своей чрезвычайной сложности или вовсе не поддаются научному исследованию, или могут стать объектом его, лишь будучи сведены к своим элементарным условиям, психическим или органиче­ским, т. е. утратив свойственный им характер. Мы же, наоборот, попытались доказать, что их можно изучать научно, не лишая их специфических свойств. Мы даже отказались свести характерную для них нематериаль­ность sui generis к сложной нематериальности психоло­гических явлений; тем более мы не позволили себе по примеру итальянской школы растворить ее в общих свойствах организованной материи¹.

¹ Поэтому неправильно называли наш метод материалистическим.

 

Мы показали, что социальный факт можно объяснить только другим со­циальным фактом, и в то же время мы показали, как этот вид объяснения возможен, признав внутреннюю социальную среду главным двигателем социальной эво­люции. Социология, следовательно, не есть приложе­ние к какой-либо другой науке; она представляет собой особую и автономную науку, и ощущение специфики социальной реальности настолько необходимо социоло­гу, что только особая социологическая культура может привести его к пониманию социальных фактов.

Мы считаем, что это самый важный шаг, который остается сделать социологии. Конечно, когда наука на­ходится в процессе зарождения, для создания ее быва­ют вынуждены обращаться к единственным существую­щим моделям, т. е. к наукам, уже сложившимся. Там находятся сокровища уже проделанных опытов, не вос­пользоваться которыми было бы безумием. Тем не ме­нее наука может считаться окончательно установлен­ной только тогда, когда она стала независимой. В са­мом деле, она имеет право на существование лишь тогда, когда предметом ее служит категория фактов, не изучаемая другими науками. Невозможно, однако, что­бы одни и те же понятия были бы одинаково пригодны для разных по сути вещей.

Таковы, по нашему представлению, принципы со­циологического метода.

Эта совокупность правил покажется, быть может, излишне сложной по сравнению с обыкновенно исполь­зуемыми приемами. Все эти приготовления и предосто­рожности могут показаться весьма затруднительными для науки, до сих пор требовавшей от лиц, посвящав­ших ей себя, лишь общей и философской культуры. И действительно, применение подобного метода на прак­тике не может увеличить интерес к социологическим предметам. Когда от людей требуется в качестве основ­ного предварительного условия, чтобы они отрешились от тех понятий, которые они привыкли прилагать к какому-то разряду явлений, чтобы они заново пере­смотрели их, нельзя рассчитывать найти многочислен­ных последователей. Но мы стремимся не к этому. Мы, наоборот, думаем, что для социологии настал момент отказаться от, так сказать, светских успехов и обрести эзотерический характер, приличествующий всякой на-Уке. Таким образом она выиграет в достоинстве и авто­ритете настолько, насколько, быть может, проиграет в популярности. В самом деле, пока она остается втяну­той в борьбу партий, пока она довольствуется лишь тем, что обрабатывает с большей логикой, чем толпа, общепринятые идеи и потому, следовательно, не требу­ет никакой особой квалификации, она не вправе гово­рить так громко, чтобы заставить умолкнуть страсти и предрассудки. Конечно, еще далеко то время, когда она сможет выполнить эту задачу, но нам нужно трудиться уже теперь, чтобы когда-нибудь она была в состоянии ее осуществить.

Оглавление

 

Предисловие ко второму изданию

ВВЕДЕНИЕ

Глава I

ЧТО ТАКОЕ СОЦИАЛЬНЫЙ ФАКТ?

Социальный факт не может определяться своей распростра¬ненностью в обществе. Отличительные признаки социального факта: 1) его внешнее существование по отношению к инди¬видуальным сознаниям; 2) принудительное воздействие, ко¬торое он оказывает или способен оказывать на те же созна¬ния. Применение этого определения к устоявшимся обычаям и социальным течениям. Проверка этого определения.

Другой способ характеристики социального факта: состояние независимости по отношению к его индивидуальным прояв¬лениям. Применение этой характеристики к устоявшимся обычаям и социальным течениям. Социальный факт распро¬страняется потому, что он социален, а не социален потому, что распространен. Как это второе определение входит в первое.

Как факты социальной морфологии входят в это определе¬ние. Общая формула социального факта.

Глава II

ПРАВИЛА, ОТНОСЯЩИЕСЯ К НАБЛЮДЕНИЮ СОЦИАЛЬНЫХ ФАКТОВ

Основное правило: рассматривать социальные факты как вещи.

I- Идеологическая фаза, которую проходят все науки и в которой они вырабатывают обыденные и практические поня­тия, вместо того чтобы описывать и объяснять вещи. Почему эта фаза должна в социологии быть еще продолжительнее, чем в других науках. Факты, взятые из социологии Конта, Спенсера, из современной этики и политической экономии и Демонстрирующие, что эта стадия еще не пройдена.

Причины, по которым она должна быть пройдена: 1) социаль­ные факты должны рассматриваться как вещи потому, что они представляют собой непосредственные данные науки, тогда как идеи, развитием которых, как считается, они являются, непосредственно не даны; 2) все они имеют при­знаки вещи.

Сходство этой реформы с той, которая недавно преобразовала психологию. Основания надеяться на быстрый прогресс со­циологии в будущем.

II. Непосредственные королларии предыдущего правила.

1) Устранить из науки все предпонятия. О мистической точке зрения, противостоящей применению этого правила.

2) Способ установления позитивного объекта исследования: группировка фактов по их общим внешним признакам. Соци­альные отношения, сформированные таким образом, с обы­денным понятием. Примеры ошибок, допускаемых из-за пре­небрежения этим правилом или его неверного применения; Спенсер и его теория эволюции брака; Гарофало и его опреде­ление преступления; распространенное заблуждение, соглас­но которому в низших обществах нет морали. О том, что внешний характер признаков, входящих в первоначальное определение, не составляет препятствия для научных объяс­нений.

3) Кроме того, эти внешние признаки должны быть объектив­ными настолько, насколько это возможно. Средство достиже­ния этого: выявлять социальные факты с той стороны, где они больше всего отделены от своих индивидуальных прояв­лений.

 

Глава III

ПРАВИЛА, ОТНОСЯЩИЕСЯ К РАЗЛИЧЕНИЮ НОРМАЛЬНОГО И ПАТОЛОГИЧЕСКОГО

Теоретическая и практическая польза этого различения. Оно необходимо в науке для того, чтобы она могла служить управлению поведением.

I. Рассмотрение обычно используемых критериев: страдание не есть отличительный признак болезни, так как оно состав­ляет элемент здорового состояния; то же самое относится к уменьшению шансов на выживание, так как оно иногда происходит из-за нормальных фактов (старость, роды и. т. д.) и не обязательно является результатом болезни. Кроме того, этот критерий чаще всего неприменим, особенно в социоло­гии.

Болезнь, отличаемая от состояния здоровья, как анормаль­ное от нормального. Средний или специфический тип. Необ­ходимость учета возраста для определения того, является факт нормальным или нет.

Как это определение патологического совпадает в целом с обыденным понятием болезни: анормальное - это случайное; почему анормальное обычно представляет собой более низкое « состояние.

П. Полезность проверки результатов предыдущего метода посредством поиска причин нормальности факта, т. е. его всеобщности. Необходимость такой проверки, когда речь идет о фактах, имеющих место в обществах, не завершивших своего исторического развития. Почему этот второй критерий может использоваться только в качестве дополнительного и во вторую очередь. Краткое изложение правил.

III. Применение этих правил к нескольким случаям, в част­ности к вопросу о преступности. Почему существование пре­ступности - нормальное явление. Примеры ошибок, совер­шаемых в случае несоблюдения этих правил. Сама наука становится тогда невозможной.

Глава IV

ПРАВИЛА, ОТНОСЯЩИЕСЯ К ПОСТРОЕНИЮ СОЦИАЛЬНЫХ ТИПОВ

Различение нормального и анормального заключает в себе установление социальных видов. Полезность понятия вида, занимающего промежуточное положение между понятием ge­nus homo и отдельного общества.

I. Средство установить их - не в том, чтобы осуществлять монографические описания. Невозможность действовать этим путем. Бесполезность классификации, которая была бы по­строена подобным образом. Принцип метода, который необ­ходимо применять: различать общества по степени сложно­сти их состава.

II. Определение простого общества; орда. Примеры несколь­ких способов, которыми простое общество сочетается с таки­ми же, а его части - между собой.

Внутри установленных таким образом видов необходимо раз­личать разновидности согласно тому, сливаются или нет их сегменты. Формулировка правила.

III. Как предыдущее доказывает существование социальных видов. Различия в сущности вида в биологии и в социологии.

 

Глава V

ПРАВИЛА, ОТНОСЯЩИЕСЯ К ОБЪЯСНЕНИЮ СОЦИАЛЬНЫХ ФАКТОВ

I. Финалистский характер общепринятых объяснений. По­лезность факта не объясняет его существования. Двойствен­ный характер вопросов, связанных с фактами пережитков, с независимостью органа и функции и разнообразием услуг, которые последовательно может оказывать один и тот же институт. Необходимость исследования действующих причин социальных фактов. Преобладающее значение этих причин в социологии, доказываемое всеобщей распространенностью даже самых мелких социальных обычаев.

Действующую причину следует, стало быть, определять неза­висимо от функции. Почему первое исследование должно предшествовать второму. Полезность последнего.

II. Психологический характер общепринятого метода объяс­нения. Этот метод основан на непризнании особой природы социального факта, который несводим к чисто психическим фактам по определению. Социальные факты могут объяс­няться только социальными же фактами.

Каким образом это происходит, несмотря на то что общество составлено только из индивидуальных сознаний. Важное зна­чение факта ассоциации, порождающего новое бытие, новый род реальности. Разрыв между социологией и психологией, подобный тому, который существует между биологией и фи­зико-химическими науками.

Применимость этого утверждения к факту формирования общества.

Позитивная связь психических и социальных фактов. Пер­вые представляют собой несформировавшуюся материю, ко­торую преобразует социальный фактор; примеры. Социологи приписывали им более непосредственную роль в генезисе социальной жизни потому, что принимали за чисто психи­ческие факты состояния сознания, являющиеся лишь преоб­разованными социальными явлениями.

Другие доказательства того же положения: 1) Независимость социальных фактов по отношению к этническому фактору, принадлежащему к психо-органической сфере; 2) Социаль­ная эволюция не объяснима чисто психическими причинами

Краткое изложение правил, касающихся этого вопроса. По­скольку эти правила игнорируются, социологические объяс­нения носят слишком общий характер, который их дискреди­тирует. Необходимость собственно социологической подго­товки.

III. Первостепенная важность социально-морфологических фактов в социологических объяснениях: внутренняя среда - источник любого сколько-нибудь значимого социального про­цесса. Преобладающая роль человеческого элемента этой сре­ды. Поэтому задача социологии состоит главным образом в нахождении свойств этой среды, оказывающих наибольшее воздействие на социальные явления. Два вида признаков больше всего соответствуют этому условию: объем общества и динамическая плотность, измеряемая слиянием сегментов. Вторичные внутренние среды; их отношения с общей средой я частными деталями коллективной жизни.

Важное значение понятия социальной среды. Если его отбро­сить, социология сможет устанавливать не причинные отно­шения, а только отношения последовательности, не заключа­ющие в себе научного предвидения; примеры Конта и Спенсе­ра. Важность этого же понятия для объяснения того, как полезная ценность социальных обычаев может изменяться и не зависеть при этом от произвольных действий. Связь этого вопроса с вопросом о социальных типах.

О том, что понимаемая таким образом социальная жизнь зависит от внутренних причин.

IV. Общий характер этой социологической концепции. По Гоббсу, связь между психическим и социальным носит синте­тический и искусственный характер; согласно Спенсеру и многим экономистам, она является естественной и аналити­ческой. С нашей точки зрения, она является естественной и синтетической. Как согласуются эти два признака. Общие следствия этого.

Глава VI ПРАВИЛА, КАСАЮЩИЕСЯ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ

I. Сравнительный метод, или косвенный эксперимент,- это метод доказательства в социологии. Бесполезность метода, называемого Контом историческим. Ответ на возражения Милля относительно применения сравнительного метода в социологии. Важное значение принципа: одному и тому же следствию всегда соответствует одна и та же причина.

II. Почему среди разнообразных вариантов сравнительного метода наилучший инструмент исследования в социологии - метод сопутствующих изменений; его преимущества: 1) он постигает причинную связь изнутри; 2) он позволяет исполь­зовать хорошо и критически отобранные данные. О том, что социология, несмотря на использование единственного под­хода, не ниже других наук вследствие обилия видоизмене­ний, которыми располагает социолог. Но сравнивать необхо­димо лишь длительные и обширные ряды изменений, а не отдельные изменения.

III- Различные способы составления этих рядов. Случай, когда входящие в них явления могут быть взяты из одного-единственного общества. Случай, когда нужно брать их из разных обществ, но одного и того же вида. Случай, когда нужно сравнивать различные виды. Почему последний слу­чай - самый распространенный. Сравнительная социоло­гия - это социология как таковая. Предосторожности, кото­рые необходимо принять, чтобы избежать ошибок в процессе этих сравнений.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Общие признаки данного метода:

1) Его независимость от всякой философии (независимость, полезная самой философии) и от практических учений. Взаи­моотношения социологии с этими учениями. Как она позво­ляет господствовать над партиями.

2) Его объективность. Социальные факты, рассматриваемые как вещи. Как этот принцип управляет методом в целом.

3) Его социологический характер: объясняемые социальные факты сохраняют свою специфику; социология как самостоя­тельная наука. О том, что завоевание этой самостоятельно­сти - самое важное достижение, которого социологии необ­ходимо добиться.

Растущий авторитет социологии, разрабатываемой таким об­разом.

 

 

Часть вторая. Работы разных лет

 

КУРС СОЦИАЛЬНОЙ НАУКИ

  Господа! Поскольку мне поручено преподавать науку, родив­шуюся лишь вчера и насчитывающую пока совсем не­много окончательно…

МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКОЕ ПОНИМАНИЕ ИСТОРИИ

1 Antonio Labriola. Essais sur la conception materialiste de 1'histoire. Giard, Briere, 1897.   Обычно историк видит лишь наиболее поверхност­ную часть социальной жизни. Индивиды, действующие в истории, создают у…

ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ИНДИВИДУАЛЬНЫЕ И ПРЕДСТАВЛЕНИЯ КОЛЛЕКТИВНЫЕ

В любом случае небезынтересно поискать, не обнару­жится ли закон, установленный на основе определен­ной категории фактов, в другом месте, mutatis… Но еще более естественно исследовать аналогии, ко­торые могут существовать…  

ПЕДАГОГИКА И СОЦИОЛОГИЯ

Заменить на этой кафедре человека высокого ума и твердой воли, которому Франция столь сильно обязана обновлением своего начального образования,— для… Я не могу дать вам ничего, что приближалось бы к столь высокой компетентности.…  

СОЦИОЛОГИЯ И СОЦИАЛЬНЫЕ НАУКИ

I. ИСТОРИЧЕСКИЙ ОЧЕРК

Слово «социология» было создано Огюстом Контом ДЛЯ обозначения науки об обществах1. Новое слово по­явилось Потому, что само явление было новым;… 1 Это слово, образованное из соединения латинского и греческого слов, носит…

II. РАЗДЕЛЫ СОЦИОЛОГИИ: ЧАСТНЫЕ СОЦИАЛЬНЫЕ НАУКИ

Хотя социология, в известном смысле,— единая наука, она, тем не менее, включает в себя множество вопросов и, следовательно, частных наук. Посмотрим же, како­вы эти науки, corpus которых она составляет.

Уже Конт почувствовал необходимость разделить ее на части и выделял две из них: социальные статику и динамику. Статика изучает общества, рассматривая их как остановленные в какой-то момент их развития, и выявляет законы их равновесия. В каждый момент времени составляющие общества индивиды и группы объединены между собой определенного рода связями, которые обеспечивают социальную сплоченность, а раз­личные состояния одной и той же цивилизации нахо­дятся между собой в определенной связи, например, такому-то состоянию науки соответствует такое-то состояние религии, морали, искусства, промышленности и т. д. Статика стремится определить, в чем состоят эта солидарность и эта связь. Динамика, наоборот, рас­сматривает общества в их эволюции и стремится вы­явить закон их развития. Но объект статики, в том виде, как его понимал Конт, и как это вытекает из только что приведенного определения, обозначен не очень ясно; поэтому в «Курсе позитивной философии» она и занимает всего несколько страниц. Все внимание уделено динамике. Но динамика изучает только одну проблему; согласно Конту, один и тот же закон управ­ляет ходом эволюции: это знаменитый закон трех со­стояний⁹.

⁹ Согласно этому закону человечество последовательно проходило и не­избежно должно проходить через три эпохи: теологическую эпоху, затем метафизическую и, наконец, эпоху позитивной науки.

 

Обнаружить этот закон — такова единствен­ная цель социальной динамики. В таком понимании социология сводится к одной-единственной проблеме, и в тот момент, когда эта единственная проблема будет решена (а Конт был уверен, что нашел ее окончательное решение), наука уже создана. Но по самой своей приро­де позитивные науки никогда не могут быть заверше­ны. Реальности, которые они изучают, слишком слож­ны, чтобы когда-нибудь оказаться изученными исчер­пывающим образом. Если социология — позитивная наука, то можно быть уверенным, что она не заключа­ется в единственной проблеме, а наоборот, содержит в себе различные части, разные науки, которые соответ­ствуют различным сторонам социальной жизни.

В действительности существует столько отраслей со­циологии, столько частных социальных наук, сколько существует разновидностей социальных фактов. Мето­дическая классификация социальных фактов была бы пока преждевременной, и, во всяком случае, попытка такого рода здесь предпринята не будет. Но можно указать их главные категории.

Прежде всего уместно исследовать общество в его внешнем аспекте. Под этим углом зрения оно выступа­ет как состоящее из массы людей, обладающей извест­ной плотностью, расположенной на территории опреде­ленным образом, рассеянной по деревням или сконцентрированной в городах и т. д.; она занимает более или менее обширную территорию, расположенную тем или иным образом по отношению к морям и территориям соседних народов, в большей или меньшей степени пересекаемую реками, всякого рода путями сообщения, которые более или менее тесно связывают между собой ее обитателей. Эта территория, ее размеры, конфигура­ция, состав передвигающегося по ее поверхности насе­ления — все это, естественно, важные факторы соци­альной жизни; это ее субстрат и, подобно тому, как у индивида психическая жизнь варьирует сообразно ана­томическому строению мозга, так же и коллективные явления варьируют сообразно строению социального субстрата. Следовательно, должна существовать соци­альная наука, исследующая его анатомию; и, посколь­ку эта наука имеет своим объектом внешнюю и матери­альную форму общества, мы предлагаем назвать ее социальной морфологией. Социальной морфологии не следует, впрочем, ограничиваться описательным ана­лизом; она должна также заниматься объяснением. Она должна выяснить, почему население скапливается боль­ше в одних местах, чем в других, в результате чего оно является преимущественно городским или сельским, каковы причины, способствующие или препятствую­щие развитию больших городов, и т. п. Мы видим, что даже этой специфической науке предстоит исследовать бесчисленное множество проблем¹⁰.

¹⁰ То, что немцы называют «антропогеографией», имеет известное отноше­ние к тому, что мы называем социальной морфологией (см. труды Ратцеля в Германии и Видаля де ля Блаша во Франции).

 

Но наряду с субстратом коллективной жизни суще­ствует сама эта жизнь. Здесь обнаруживается различие, подобное тому, которое мы наблюдаем в других науках о природе. Наряду с химией, изучающей строение ми­нералов, существует физика, имеющая предметом вся­кого рода явления, имеющие место в телах с таким-то строением. В биологии анатомия (называемая также морфологией) анализирует структуру живых существ, состав их тканей, органов, тогда как физиология изуча­ет функции этих тканей и органов. Точно так же наря­ду с социальной морфологией уместна социальная физиология, которая изучает проявления жизненных сил обществ.

Но социальная физиология сама по себе весьма слож­на и включает в себя множество частных наук, так как социальные явления физиологического порядка очень разнообразны и изменчивы.

Существуют прежде всего религиозные верования, обряды и институты. Религия в действительности пред­ставляет собой социальное явление, поскольку она всег­да создавалась группой, а именно церковью, и очень часто церковь и политическое сообщество даже слива­ются воедино. Вплоть до самого недавнего времени люди были приверженцами таких-то богов уже только благодаря тому, что были гражданами такого-то госу­дарства. Во всяком случае, догмы, мифы всегда заклю­чались в таких системах верований, которые были об­щими и обязательными для всех членов данного сооб­щества. То же самое характерно и для обрядов. Иссле­дование религии, стало быть, относится к социологии: оно составляет объект социологии религии.

Моральные идеи и нравы образуют другую катего­рию, отличную от предыдущей. Мы увидим в следую­щем разделе, почему правила морали — это социальные явления; они представляют собой объект социологии морали.

Нет нужды доказывать социальный характер юриди­ческих институтов. Они изучаются юридической социо­логией. Последняя, впрочем, тесно связана с социоло­гией морали, так как нравственные идеи — душа права. Авторитет какого-нибудь юридического кодекса созда­ется нравственным идеалом, который он воплощает и выражает в определенных правовых формулах.

Существуют, наконец, экономические институты; институты, относящиеся к производству богатств (кре­постничество, аренда, корпоративный строй, предпри­нимательство, кооперативный строй, фабричное, ману­фактурное, кустарное производство и т. д.); институты, относящиеся к обмену (организация торговли, рынки, биржи и т. д.); институты, относящиеся к распределе­нию (рента, проценты, заработная плата и т. д.). Они образуют предмет экономической социологии.

Таковы главные отрасли социологии. Это не значит, однако, что они единственные. Язык, который в неко­торых отношениях зависит от органических условий, тем не менее представляет собой социальное явление, так как он также творится группой и содержит в себе ее признаки. Язык вообще составляет даже один из харак­терных элементов облика общества, и родство языков часто не без основания рассматривалось как средство доказательства родства народов. Следовательно, суще­ствует предмет социологического изучения языка, ко­торое, впрочем, уже началось¹¹.

¹¹ См. труды Мейе и, в частности, работу, опубликованную в журнале «L'Annee sociologique» (т. IX) под заголовком «Как изменяется смысл слов».

 

То же самое можно сказать об эстетике; хотя каждый художник (поэт, оратор, скульптор, живописец и т. д.) налагает печать своей собственной личности на создаваемые им произ­ведения, те из них, которые творятся в одной и той же социальной среде и в одну и ту же эпоху, в различных формах выражают один и тот же идеал, тесно связан­ный с характером тех социальных групп, которым эти произведения адресованы.

Правда, некоторые из этих фактов уже изучены давно сформированными дисциплинами; например, эко­номические факты являются предметом изучения в той совокупности различных исследований, анализов, тео­рий, которую обычно называют политической эконо­мией. Но, как мы отметили выше, политическая эконо­мия до сих пор осталась гибридным знанием, занимаю­щим промежуточное положение между искусством и наукой; она гораздо меньше занята наблюдением про­мышленной и торговой жизни в том виде, в каком она существует и существовала, с тем, чтобы познать ее и определить ее законы, чем ее перестройкой, исходя из того, чем она должна быть. Экономисты еще плохо осознают, что экономическая реальность так же прину­дительно навязывается наблюдателю, как и физиче­ская реальность, что она подчинена такой же необходи­мости и, следовательно, прежде чем реформировать эту реальность, нужно чисто теоретическим образом со­здать о ней науку. Кроме того, они изучают соответ­ствующие факты так, как если бы они составляли независимое и самодостаточное целое, которое может объясняться самим собой. Но в действительности эко­номические факты — это социальные функции, связан­ные с другими коллективными функциями; и они ста­новятся необъяснимыми, когда их искусственно отры­вают от последних. Заработная плата рабочих зависит не только от соотношения спроса и предложения, но и от определенных нравственных концепций; она повы­шается или понижается в зависимости от нашего пред­ставления о минимальном благосостоянии, которого может требовать человеческое существо, т. е., в конеч­ном счете, в зависимости от того, какое представление мы создаем о человеческой личности. Можно было бы привести и множество других примеров. Оказавшись отраслью социологии, экономическая наука, естествен­но, вырвется из этой изоляции и одновременно в боль­шей мере проникнется идеей научного детерминизма. Следовательно, заняв таким образом место в системе социальных наук, она не ограничится сменой вывески; изменятся и дух ее, и применяемые ею методы.

Из этого анализа мы видим, что социология — дале­ко не простая наука, которая заключается, как думал Конт, в одной проблеме. Сегодня социолог уже не мо­жет быть энциклопедистом в своей науке; необходимо, чтобы каждый ученый сосредоточился на особой кате­гории проблем, если он не хочет довольствоваться весь­ма общими и туманными взглядами, которые в извест­ной мере могли быть полезными, пока социология еще только пыталась нащупать свою область и осознать самое себя, но на которых ныне она не должна больше задерживаться. Это не значит, тем не менее, что не нужна синтетическая наука, которая бы стремилась объединить общие взгляды, вытекающие из всех этих частных наук. Как бы ни отличались друг от друга различные категории социальных фактов, это все же разновидности одного и того же рода; следовательно, есть основания исследовать то, что создает единство рода, что характерно для социального факта in abstrac-to, и выяснить, не существуют ли весьма общие зако­ны, лишь частными формами которых являются разно­образные законы, установленные специальными наука­ми. Это объект общей социологии, так же как объект общей биологии состоит в обнаружении наиболее общих свойств и законов жизни. Это философская часть науки. Но поскольку ценность синтеза зависит от цен­ности анализов, из которых он производится, то про­двигать эту аналитическую работу — самая насущная задача социологии.

В нижеследующей таблице схематически представ­лены основные подразделения социологии.

Социальная морфология

Исследование географической основы жизни народов в ее связях с социальной организацией.

Исследование народона­селения, его объема, плотности, размещения на территории

Социальная физиология

Социология религии

Социология морали

Юридическая социология

Экономическая социология

Лингвистическая социология

Эстетическая социология

 

Общая социологи

III. СОЦИОЛОГИЧЕСКИЙ МЕТОД

Главные проблемы социологии заключаются в иссле­довании того, как сформировался политический, юри­дический, нравственный, экономический, религиозный… В самом деле, чтобы понять какой-нибудь институт, необходимо знать, из чего он… Кроме того, только история дает возможность объяс­нять. В самом деле, объяснить институт — значит дать представление о…

ЦЕННОСТНЫЕ И «РЕАЛЬНЫЕ» СУЖДЕНИЯ

Когда мы говорим, что тела обладают весом, что объем газа изменяется обратно пропорционально испы­тываемому им давлению, мы формулируем суждения,… Цель других суждений — высказать не то, чем вещи являются сами по себе, но то,… Когда я говорю: я люблю охоту, я предпочитаю пиво вину, активную жизнь — отдыху и т. д.,— я высказы­ваю суждения,…

Приложение

СОЦИОЛОГИЯ ЭМИЛЯ ДЮРКГЕЙМА

ВЕХИ ЖИЗНИ УЧЕНОГО

В 1879 г. Дюркгейм с третьей попытки поступил в Высшую Нормальную школу в Париже, где одновре­менно с ним учились знаменитый философ Анри Берг­сон и… Окончив в 1882 г. Нормальную школу, Дюркгейм в течение нескольких лет… В 1887 г. Дюркгейм был назначен преподавателем «социальной науки и педагогики» на филологическом факультете Бордоского…

ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЕ ИСТОКИ

Дюркгейм был убежденным и бескомпромиссным рационалистом, а рационализм — французская нацио­нальная традиция, начало которой положил Декарт.… Другого своего великого соотечественника, Шарля Монтескье, сам Дюркгейм считал… Из более поздних предшественников дюркгеймов-ской социологии следует указать на А. де Сен-Симона и, конечно, на его…

СОЦИОЛОГИЗМ» — ФИЛОСОФСКАЯ ОСНОВА СОЦИОЛОГИИ ДЮРКГЕЙМА

Для обозначения основополагающих принципов тео­рии Дюркгейма и его способа обоснования социологии таким ярлыком послужил термин «социологизм». В… Для понимания дюркгеймовского «социологизма» необходимо различать в нем два… 1. Социальная реальность включена в универсаль­ный природный порядок, она столь же устойчива, осно­вательна и…

В ПОИСКАХ СОЦИАЛЬНОЙ СОЛИДАРНОСТИ: ОСНОВНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ДЮРКГЕЙМА

При жизни Дюркгейм издал четыре книги: «О разде­лении общественного труда» (1893), «Метод социоло­гии» (1895), «Самоубийство» (1897) и «Элементарные… Книга «О разделении общественного труда» пред­ставляет собой публикацию… Основная цель работы: доказать, что, вопреки неко­торым теориям, разделение общественного труда обес­печивает…

ДЮРКГЕЙМ ВЧЕРА И СЕГОДНЯ

Трудно найти такую отрасль социологии, начиная от общей социологической теории и кончая прикладными исследованиями, в которой бы влияние… Вклад Дюркгейма в становление и развитие социоло­гического знания общепризнан.… Конечно, Франция эпохи Дюркгейма существенно отличается от этих обществ рубежа XX—XXI столетий. Конечно, концепции…

Примечания

МЕТОД СОЦИОЛОГИИ

*2* Тератология — раздел медицины, зоологии и ботаники, изучающий аномалии, пороки развития и урод­ства человека, животных и растений. *3* Ex professo (лат.) — профессионально, по обязанности. *4* Отцом признается состоящий в узаконенном браке (лат.).

РАБОТЫ РАЗНЫХ ЛЕТ

Этой лекцией Дюркгейм открыл свой первый лекцион­ный курс в Бордоском университете. Курс назывался «Со­циальная солидарность» и был прочитан в… Материалистическое понимание истории (La con­ception materialiste de… Работа представляет собой рецензию на французское издание книги итальянского философа, пропагандиста марксизма Антонио…