Реферат Курсовая Конспект
МЫШЛЕНИЕ И ЯЗЫК - раздел Образование, Академия Н^ук Ссср ^ Институт Философии Fvj Мышление И ...
|
АКАДЕМИЯ Н^УК СССР ^ ИНСТИТУТ ФИЛОСОФИИ fVJ
МЫШЛЕНИЕ
И
ЯЗЫК ,
ТТоЭ редакцией Д. П. ГОРСКОГО
Государственное издательство
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Москва • 1957
АННОТАЦИЯ
Настоящая книга представляет собой сборник статей по важнейшим философским вопросам мышления и языка.
Центральное место в ней занимает проблема соотношения мышления и языка. В сборнике освещаются также вопросы о возникновении языка и его познавательной роли, о форме и содержании в языке. Общая методологическая установка, защищаемая авторами сборника, состоит в том, что мышление и язык находятся в неразрывном органическом единстве, что природа мышления как обобщенного и опосредованного отражения действительности, а также природа языка как важнейшего средства общения, обмена мыслями между людьми, не могут быть поняты, если мышление и язык рассматривать изолированно, в отрыве друг от дру1а.
В сборнике освещаются далеко не все философские проблемы мышления и языка. Авторы статей далеки от того, чтобы рассматривать предлагаемые ими решения как окончательные и единственно возможные. По ряду вопросов в различных статьях высказываются различные точки зрения.
Авторы статей просят читателей присылать свои отзывы, замечания и пожелания по адресу: Москва, Волхонка, 14, Институт философии Академии наук СССР.
ПРОИСХОЖДЕНИЕ ЯЗЫКА И ЕГО РОЛЬ В ФОРМИРОВАНИИ МЫШЛЕНИЯ
О
Мышление 49
следующей ступени, стали образовываться связи между двумя понятиями и выражаться в сочетании двух слов. Думать так — значит допускать упрощение и механицизм в трактовке вопроса развития мышления и языка.
Реальный процесс развития мышления и речи происходил, видимо, значительно сложнее. На уровне нечленораздельной речи конкретное, наглядно-образное содержание мысли, включавшей в себя какой-то комплекс представлений и восприятии объекта действия, средств, необходимых для достижения объекта, цели действия и т. п., выражалось ещенедифформированным или мало диффор-' мированным комплексом взаимосвязанных звуков. Голосовая реакция не ограничивалась какими-то изолированными друг от друга во времени отдельными актами, а представляла собой, хотя и примитивную, очень короткую, цепь взаимной сигнализации. Каждое звено этой цепи, видимо, имело свой относительно самостоятельный смысл. Анализ и синтез в мыслительно-речевой деятельности проходили в своем поступательном развитии различные стадии, или ступени. В период, непосредственно предшествовавший возникновению членораздельной речи, говорящий уже обладал способностью синтезировать, связывать между собой отдельные мысли в простой комплекс мыслей и, соответственно, отдельные звуковые комплексы в простую цепь этих комплексов. Слушающий обладал способностью вычленять из общего сочетания звуковых комплексов отдельные его звенья, выражавшие относительно самостоятельный смысл. Изолированные, как бы одноактные, голосовые реакции, видимо, имели место. Но они выполняли лишь элементарные функции призыва, побуждения, угрозы и т. п., которые не играли решающей роли в системе уже довольно сложных форм взаимоотношений первобытных людей между собой. Взаимоотношения неандертальцев были настолько многообразными, что они не могли довольствоваться только такого рода одноактной сигнализацией.
На стадии членораздельной речи аналитико-синтетиче-ская деятельность мозга человека претерпела существенные изменения. Кроманьонец, по-видимому, уже обладал способностью вычленять из общего контекста речи не только те звенья, которые являлись начальными предложениями, но и составляющие предложения компоненты —• слова и, соответственно, не только мысли, но и составляю-
тие мысль компоненты — понятия. Обладая способностью анализировать в процессе восприятия речи, кроманьонец вместе с тем мог осуществлять в своем речевом вос-поиятии и синтез, объединение. Можно предположительно думать, что он осознавал расчлененное как целое, а це-
' — как внутренне дифференцированное, состоящее из частей. Научившись в ходе длительного развития осуществлять сложный анализ и синтез в процессе восприятия речи он одновременно научился осуществлять сложный анализ и синтез в процессе выражения своей мысли, образуя из отдельных компонентов мысли и звуков сложные мыслительно-речевые единства — предложения, контекст. На уровне ранних ступеней нечленораздельной речи конкретное содержание мысли выражалось целым, нерасчлененным, звуковым комплексом, каждый из компонентов которого не выделялся ни в сознании говорящего, ни в сознании слушающего как часть целого, так как части этого диффузного целого не обладали самостоятельным смыслом. На более высоком уровне нечленораздельной речи, непосредственно предшествовавшем членораздельной речи и уже по существу заключавшем в себе моменты членораздельной речи, и говорящий и слушающий выделяли из целого комплекса звуков отдельные его компоненты, послужившие прототипами предложений.
Слово — это не начало нечленораздельной речи, а итог формирования членораздельной речи, продукт многих тысяч лет развития человеческого общества. Дело в том, что реальной единицей в живой речи является не слово, а предложение. Мы говорим не словами, а предложениями, состоящими из слов. Человек первоначально выражал какой-то комплекс мыслей, и он мог это делать только при помощи какого-то комплекса звуков. В противоположность альтернативной постановке вопроса: или слово предшествует предложению или предложение — слову, вопрос, как нам думается, должен быть поставлен совсем по-иному: и слово и предложение возникли одновременно. Слово и предложение взаимно предполагаются и обусловливаются. Их соотношение есть соотношение части и целого, в котором целое составляется не из преднайденных и существующих в готовом виде частей, а таких частей, которые получены в результате разложения целого. Сло-бо и предложение не даны, а возникают путем развития. и это возникновение происходит таким образом, что
З* 51
вместе с целым развиваются и части, а вместе с частями развивается и целое. Основная линия этого развития ведет от нерасчлененных или мало расчлененных образований к вычлененным, более или менее однозначным составным частям, которые обозначают понятия; их можно было соединять по все более строго определенным правилам.
Есть все основания думать, что исторически возникшие слова первоначально были неизменяемыми. Они не имели никаких формальных показателей: ни рода, ни числа, ни падежа, ни лица, ни части речи. Первоначальные слова не были системой форм. Каждое слово обладало однозначной материальной формой. Тогда не было различных форм одного и того же слова, а были различные формы различных слов. Это состояние речи пережиточно и уже в переосмысленном виде сохранялось у некоторых отсталых народов. Так, в языках североамериканских индейцев имеет место еще слитное восприятие некоторых форм. Одна и та же форма может служить и именем, и глаголом, и прилагательным, выражая те понятия, которые в развитых языках оформляются в соответствующие грамматические категории. Отсутствие у слов формальных грамматических показателей еще не означало, что они обладали диффузными лексическими значениями. Развитие сознания кроманьонца достигло уже такой ступени, что он превосходно вычленял признаки предметов от самих предметов, дифференцировал предметы и. действия и т. п. В соответствии с содержанием понятий, отражавшим различные классы предметов и их свойств, слова группировались по их значению в различные разряды. На ранней ступени развития речи слова были теснейшим образом включены не только в контекст других слов, но, что крайне существенно для того периода развития человека, и в контекст реальной деятельности, в котором конкретный смысл слова определялся всей совокупностью чувственно воспринимаемых фактов. Абстрактная многозначность изолированного слова компенсировалась конкретной однозначностью слова, включенного в контекст реальной жизни. Пока процесс взаимного общения людей был непосредственно включен в реальный процесс их практической деятельности, люди были в состоянии при помощи сравнительно небольшого количества слов выра-
жать довольно широкий круг своих представлений и по-1ятий. На этой ступени своего развития они не испыты-яачи особых неудобств от того, что слова обладали большой многозначностью и что они не имели грамматических
форм.
Дело существенным образом стало изменяться в связи
с тем, что процесс общения людей начинал постепенно выделяться из реального процесса практической деятельности и приобретать относительно самостоятельный характер, разумеется, не исключающий и непосредственной связи процесса общения и трудовой деятельности, общения о предметах, находившихся в поле зрения общающихся. В этих специфических условиях отхода от «вещественной грамматики» видимых фактов возникла настоятельная необходимость в грамматике языка.
Весьма показательно, что когда мы думаем про себя и оказываемся как бы в курсе того круга предметов и явлений, на которые направлена наша мысль, то мы далеко не всегда прибегаем к помощи всех грамматических форм и часто мыслим при помощи слов без их полного грамматического оформления. Общность реального контекста жизни людей обеспечивает возможность понимания текста телеграмм, в которых обычно освобождают речь от некоторых грамматических форм.
Это крайне отдаленная аналогия приведена нами не в качестве основания для доказательства бесспорности высказанной выше мысли, а лишь для уяснения колоссальной роли реального контекста в процессе общения людей, для убеждения в правдоподобности подобного предположения.
Жизненная необходимость в иных средствах уточнений смысла корней слов, из которых образовывались простейшие предложения путем простого последовательного рядополагания неизменяемых слов, обусловила возникновение грамматического строя языка, который сложился и получил свою фиксированную форму выявления .в древнейших письменных памятниках вместе с оформлением отвлеченного, подлинно человеческого мышления.
Формирование фонематического строя языка, образование словарного состава и простейших способов сочетания слов в предложении не завершают собой развития членораздельной речи, а являются лишь одним из необхо-
димых этапов этого чрезвычайно сложного исторического | процесса. <
Членораздельная речь в полном смысле этого слова складывается лишь с образованием грамматического строя языка.
На первоначальной ступени развития членораздельной речи слова имели лишь вещественное, предметное значение. Они обладали только лексическими значениями. Язык на этой ступени своего развития, по-видимому, не располагал грамматическими значениями и, соответственно, грамматическими формами. Тогда не было ни приставок, ни предлогов, ни союзов, ни суффиксов, ни окончаний.
Основной грамматической формой речи того периода был, по-видимому, лишь порядок слов, стихийно складывающиеся правила сочетания слов в предложении, непосредственно отражающие логику связи реальных фактов как в пространстве, так и во времени.
В условиях, когда общение стало осуществляться в отсутствие предметов общения, без словообразующих и сло-воизменяющих морфем становилось более затруднительным выражать мысли о предметах, обладающих многими качествами и свойствами, находящихся в сложной системе взаимоотношений между собой. В процессе построения предложений некоторые слова начинали выполнять как бы двойную функцию: они сохраняли свое лексическое значение и наравне с другими словами выполняли в построении предложений знаменательную роль, и вместе с тем они начинали принимать на себя вспомогательную функцию служить средством уточнения и конкретизации значения других слов, средством связи одних слов с другими и т. п.
Такую роль могли выполнять те корневые слова, лексическое значение которых выражало наиболее общие для огромного количества предметов и явлений свойства и отношения. В результате длительной абстрагирующей работы мышления люди научились вычленять и синтезировать в соответствующих понятиях, например, пространственные отношения предметов, количественные отношения и т. п. Слова, выражавшие такого рода наиболее общие отношения, оказались пригодными для сочетания их с другими корнями слов. Функционирование таких слов в этой специфической роли постепенно приводило к утрате ими са-
стоятельного лексического значения и закреплению за м0 только грамматических значений. Происходил дли-
пьный закономерный процесс грамматизации некоторых ^ксических единиц. Этот процесс, имеющий своим истоком глубокую древность, период позднего палеолита, сохраняет свою силу и до настоящего времени. Например, в истории русского языка совсем недавнего времени можно было наблюдать немало случаев грамматизации знаменательных слов, переход их в служебные слова. Например слово «под» означает основание печи, т. е. имеет полнокровное лексическое значение. Вместе с тем это слово выполняет в языке главным образом служебную роль, роль предлога, выражающего пространственные и другие отношения: под столом, под Киевом и т. п., роль приставки войдя в состав другого знаменательного слова, конкретизируя его значение: подстаканник, подставка, и т. п. Конкретное всегда предшествует абстрактному. Это общий закон, свойственный развитию и мышления, и языка. Весь арсенал грамматических средств любого языка, какой бы степенью абстракции они ни обладали на современном уровне его развития, в конечном счете восходит к конкретным корневым словам. В настоящее время в подавляющем большинстве случаев мы осознаем слово как нечто единое, как систему форм с единым стержневым смысловым содержанием. Ранее имевшиеся у грамматических форм самостоятельные лексические значения настолько абстрагировались и оторвались от обозначаемых ими предметов, явлений, свойств и отношений, настолько в них «выветрились» конкретные значения, что мы теперь, за немногим исключением, не осознаем «слов в слове», а, как правило, воспринимаем слово за одну единицу, состоящую из корня и присоединенных к нему морфем: суффиксов, приставок и т. п. В действительности же почти каждое знаменательное слово представляет собой исторически сложившийся синтез двух или большего числа слов, синтез значений этих слов, синтез воплощенных в этих словах абстракций и обобщений. Значение одного слова, вступающего в органическую связь с другими, не поглощается значением последнего слова, а дополняет, конкретизирует его. Происходит на первый взгляд парадоксальное явление: грамматическая форма, обладающая крайне высокой степенью абстракции, присоединяясь к знаменательному корню слова, не абстрагирует его, а,
напротив, всегда конкретизирует, видоизменяет его значение в направлении конкретизации. Та или иная грамматическая форма лишь только потому оказалась в состоянии видоизменять значение корня слова, что она сама некогда являлась корнем с определенным лексическим значением.
Членораздельная речь получила свое наиболее полное оформление в тот период развития языка и мышления, когда возникли части речи и оформилась такая грамматическая категория, как падеж, выражающий собой отношения между словами и, соответственно, между предметами реального мира. Высшей ступенью развития предложения является, видимо, номинативное предложение, с четко оформленным именительным падежом, выражающим тождество предмета с самим собой. Именительный падеж, как падеж отождествления имени с самим собой, есть падеж определенности предмета, обозначаемого словом, стоящим в именительном падеже, и его способность быть носителем всевозможных признаков.
Исследование письменных памятников далекого прошлого свидетельствует о том, что некогда речь отличалась от современной меньшей связностью. Придаточных предложений, выражающих сложные зависимости между мыслями, тогда еще не было. Наряду с порядком слов главную роль в связывании слов в предложении играло согласование; управление слов еще отсутствовало. Такой строй предложения в лингвистике называется паратактическим. Остатки этого строя сохранились, например, в древнерусском языке. Для паратактических предложений характерны такие, например, словосочетания: «шуба сукно красномалиново» (т. е. шуба, крытая красномалино-вым сукном), «беседа дорог рыбий зуб» (т. е. скамейка из дорогого рыбьего зуба); «чеботъ зеленъ сафьянъ» (т. е. сапог из зеленого сафьяна) и т. п. При помощи паратактических предложений трудно было выражать разнообразные оттенки мысли. В дальнейшем сложились более совершенные синтаксические единицы речи — предложения, выражающие в своей структуре самые разнообразные отношения вещей и отношения человека к вещам через его отношения к другим людям.
РОЛЬ ЯЗЫКА В ПОЗНАНИИ
К ВОПРОСУ О СООТНОШЕНИИ ЯЗЫКА И МЫШЛЕНИЯ
Умозаключение и выражение его в языке
Чтобы статья вполне отвечала своему заглавию, следовало бы еще остановиться на видах выражения в языке форм умозаключения. Однако эта тема ввиду ее сложности и связи с определенными теориями умозаключений потребовала бы специального исследования, в котором должны быть поставлены такие вопросы, как выражение в языке логического закона и правила, связь логического основания и следствия и выражение ее в языке, в частности вопрос об умозаключении как связи терминов и умо-
Мышление
заключении как связи суждений (интерпретации умозаключения Аристотелем и стоиками в древней логике и в современной математической логике: исчисление классов и предикатов и исчисление предложений), вопросы символизации выводов и т. д.
Из этой большой темы мы остановимся только на общих определениях формы умозаключения и выскажем несколько общих соображений о выражении ее в языке.
Умозаключение есть особый тип связи структурно законченных мыслей друг с другом, имеющих форму суждений. Если для умозаключения существенно то, что какая-либо мысль принимается в качестве истинной или отвергается в качестве ложной в силу того, что другие мысли приняты в качестве истинных или отвергнуты в качестве ложных, что всякое умозаключение есть решение вопроса об истинности или ложности чего-либо, как следствие решений такого же вопроса о других мыслях, то всякое умозаключение должно быть прежде всего связью мыслей, имеющих форму суждений.
Не всякая связь суждений имеет форму умозаключения, а только такая, в которой одно суждение является следствием другого или других суждений. Заключение может быть следствием лишь одной посылки, и тогда вывод называют непосредственным. Например, из того, что «всякая речь есть выражение мысли», непосредственно следует, что «все, что не является выражением мысли, не есть речь» (контрапозиция). Заключение может быть следствием двух (как, например, в любом силлогизме) и более посылок.
Наконец, следует различать необходимые следствия, т. е. такие, отрицание которых невозможно без возникновения противоречия с посылками, и только возможные, или вероятные, т. е. такие, отрицание которых не влечет за собою противоречия с посылками. Первого рода следствия являются следствиями дедуктивных выводов, второго рода следствия — следствиями умозаключений по аналогии и неполной индукции. Однако во всех случаях форма умозаключения есть тип связи суждений и притом такой, где одно суждение есть следствие других.
Отсюда ясно, что выражением умозаключения является связь предложений, т. е. речь, представляющая собою или 1) сложное предложение, или 2) если отдельные предложения, выражающие части умозаключения (по-
' сылки и заключения), не образовали собою единого сложного предложения,—объединение таких отдельных предложений, связь между которыми должна обнаружиться в сопоставлении их элементов.
Так, например, силлогизм I фигуры может быть выражен и в сложном предложении «если все металлы теплопроводны и натрий — металл, то натрий теплопроводен», и в объединении предложений, не составляющих сложного предложения, «все металлы теплопроводны; натрий — металл; следовательно, натрий теплопроводен». В первом случае о форме умозаключения, т. е. о форме следования одной мысли из других, мы узнали благодаря союзам «если... то», связавшим отдельные простые предложения в одно сложное. Во втором случае о форме умозаключения мы узнали благодаря союзу «следовательно», стоящему перед третьим предложением. Однако форма умозаключения могла бы быть установлена и без этих средств выражения на основании форм посылок и заключения путем исследования связи элементов 'посылок и заключения (среднего, большого и меньшего терминов и соответственно — отношений классов, определенных этими терминами), которое нас убедило бы в том, что нельзя отрицать третье суждение и принимать одно из первых, не вступая в противоречие с оставшимся другим (например, если натрий не теплопроводен и он есть металл, то некоторые металлы не теплопроводны, что противоречит первому суждению).
Форма умозаключения выражается не иначе, как связью простых предложений независимо от того, получила ли эта связь свое особое выражение путем применения союза или не получила и была выражена другими средствами.
Любое выражение умозаключения может быть преобразовано в форму сложноподчиненного предложения, ибо одним из значений таких союзов, как «если... то», «так как... то», «потому, что», является выражение необходимой связи логического основания и следствия, т. е. вы-)ажение невозможности отрицания второго, если признано первое (эти союзы имеют и другие значения, на которых останавливаться здесь нет надобности). Эту форму выражения могут приобрести и умозаключения по аналогии, и неполная индукция с особым выражением вероятности следствия («если на Марсе, так же как и на
8*
Земле, есть воздух и вода, то возможно, что и на Марсе есть растительная жизнь»).
В таком случае можно сказать, что всякая форма умозаключения может быть выражена строением сложного предложения и что есть определенные структуры сложных предложений, выражающие форму как умозаключения вообще, так и отдельных умозаключений. Это давало в свое время некоторые основания стоикам считать основной формой умозаключения условный силлогизм, с чем, конечно, согласиться нельзя; но это для них было важно в силу философских соображений, поскольку они признавали реальность общего только в виде необходимых связей единичных фактов и отрицали реальность родов и видов.
Это обстоятельство позволяло Аристотелю интерпретировать силлогизм не только как связь терминов, но и как необходимую связь суждений, что им было выполнено во второй книге Первой Аналитики, и выражать закон силлогизма в виде условного предложения «если А сказывается о всякой В, а В сказывается о всякой Г, то А с необходимостью сказывается о всякой Г» '. Это обстоятельство заставляло искать эквивалентные формы сложных суждений с различными логическими связями: условной, эквивалентной, разделительной и соединительной. В античной логике наиболее полное решение этой задачи мы находим в исследованиях Боэция 2. В современной математической логике эквивалентность сложных предложений является одной из основ исчисления предложений.
1 Аристотель, Первая Аналитика, I, 4, 256 37—39. 8 См. С, Pranti, Qeschichte der Logik im Abendlande, Bd, 1, S. 701 if.
СЛОВО И ПОНЯТИЕ
*
Смысловое содержание слов, принадлежащих к различным разделам словарного состава
Попытаемся рассмотреть этот вопрос на материале русского языка, где в словарном составе различают десять частей речи: имя существительное, имя прилагательное, имя числительное, местоимение, глагол, наречие, предлог, союз, междометие и частицы. «Части речи, ч то-л и б о н а-з ы в а ю щ и е, распадаются прежде всего на два больших класса: части речи знаменательные и части речи служебные. Первые отражают действительность в ее предметах, действиях, качествах или свойствах, напр.: родина, столица, дом, жить, работать, советский, революционный, наш, пять, семеро, первый, спокойно, наверняка, наизусть, вполне. Вторые отражают отношения между явлениями действительности, напр.:
сижуна стуле, дом у реки, отец и мать» '.
Таким образом, к классу знаменательных слов русского языка относятся: имя существительное, имя прилагательное, имя числительное, местоимение, глагол и наречие. К классу же слов служебных относятся предлоги, союзы и частицы. Эти два класса охватывают почти весь словарный состав русского языка (кроме междометий). В отношении этих классов подчеркивается, что в них слова связаны с отражением в голове человека предметов объективной действительности, их свойств, состояний, действий и объективно существующих отношений между этими предметами. Наша задача, таким образом, сводится к установлению:
1 «Грамматика русского языка», т. 1, стр. 20. 251
1) являются ли эти отражения (с которыми связаны знаменательные и служебные слова) абстрактными мыслями (или же они представляют собой формы живого созерцания — восприятия и представления);
3) если эти отражения являются отвлеченными мыслями, то что представляют собой эти мысли: понятия, суждения (включая сюда вопросы и побуждения), умозаключения, или же это мысли, не являющиеся ни тем, ни другим, ни третьим, а чем-то четвертым. В последнем случае нужно выяснить, что же представляет собой это «четвертое».
Относительно первого из этих вопросов нам представляется возможным ограничиться следующими соображениями. Выше уже подчеркивалось, что понятия возникают лишь на основе восприятии и представлений, на основе работы воображения, что эта тесная связь понятий с формами живого созерцания имеет место всегда, когда мы оперируем понятиями; что именно поэтому логическое ядро значений слов обрастает всегда более или менее тесно связанными с ним чувсгвенными образами. Но вместе с тем слово служит общению, взаимному пониманию людьми друг друга лишь потому, что оно имеет в языке значения, известные всем, владеющим этим языком; что эти общие всем людям данного народа значения всех слов представляют всегда обобщенные, а поэтому и отвлеченные отражения весьма различных во всех отношениях и лишь в немногом сходных предметов, свойств и связей объективной действительности; что такой степени обобщения и отвлечения восприятия и представления без абстрактного мышления (как это имеет место у высших животных) не могут дать; что, следовательно, как подчеркивал В. И. Ленин, «чувства показывают реальность;
мысль и слово — общее» '.
Нам кажется, все сказанное по этому поводу выше позволяет утверждать, что отражения действительности, выступающие в качестве значений слов, представляют собой отвлеченные мысли, продукты второй ступени познания, тесно связанные с формами отражения, полученными путем живого созерцания, но не сводящиеся к ним.
1 В. И. Ленин, Философские тетради, стр. 256. 252
Что касается Еопроса о том, какие именно формы мысли — понятия, суждения, умозаключения или иные формы — имеют здесь место, то нам представляется, что нет никаких оснований выдвинуть какую-то четвертую форму мысли, кроме этих трех, и дальнейшее конкретное рассмотрение различных разрядов слов должно подтвердить этот взгляд.
Рассмотрим знаменательные слова. С логической точки зрения объединение имен существительных, прилагательных, числительных, местоимений, глаголов и наречий в один класс может быть связано с той общей чертой всех этих частей речи, что каждое из слов, принадлежащих к этому классу, способно самостоятельно выражать субъект или предикат суждения.
В этом нетрудно убедиться. «Дождь идет» — имя существительное выражает субъект, а глагол—предикат суждения.
«Суд людей говорит человеку: — Ты — виновен!» (Горький). Здесь субъект и предикат выражены местоимением и прилагательным.
««Мой месяц, мои звезды»,—думала наша Козявоч-ка...» (Мамин-Сибиряк)—субъект (S) и предикат (Р) выражены именем существительным и местоимением.
«Я — первый» — здесь S и Р выражены местоимением и прилагательным.
«Ну давай вместе воров ловить, коли так. Я — справа, ты — слева» (Салтыков-Щедрин) — S и Р выражены местоимением и наречием.
«Кинулись газетину Невинномыских покупать, ан там — чисто!» (Короленко) — S и Р выражены наречиями.
Поскольку ответ на вопрос может быть неполным, т. е. содержать лишь словесное выражение предиката соответствующего суждения (субъект которого в данном случае подразумевается), то знаменательные слова могут в таких случаях выступать как самостоятельные высказывания («Кто он? — Коммунист?». «Где книги? — Там». «Кто это? — Я». «Сколько их? — Восемь» и т. д.).
Эта общность логической роли слов, принадлежащих к данному классу, возможно, также играла известную роль при их объединении в разряд знаменательных, поскольку еще со времен Аристотеля к понятиям относили лишь те мысли, которые выступают в роли субъекта или предиката суждения. Этим же, возможно, объясняется тот
факт, что наличие понятий в значениях знаменательных слов не вызывает сомнений у большинства лингвистов.
Впрочем, существует мнение, что и среди знаменательных слов имеются такие, которые не связаны с понятиями. При этом имеются в виду не только местоимения, но даже имена существительные, а именно: собственные имена.
Рассмотрим ближе этот вопрос.
В логике давно установлен тот факт, что наряду с общими понятиями (дом, река) существуют понятия индивидуальные (Ломоносов, Москва). Различение индивидуальных и общих понятий тесно связано с логическим учением о суждении, различающим суждения единичные, частные и общие. Субъектом единичного суждения обычно является понятие индивидуальное. Отрицание существования индивидуальных понятий привело бы к ряду нелепостей. Например, в этом случае оказалось бы, что в суждении «Ломоносов — гениальный ученый» имеется лишь предикат, а место субъекта пустует; вместо понятия (субъекта) на этом месте окажется метка, знак, этикетка, ярлык и т. п.
Тем не менее существует мнение, что индивидуальных понятий вообще нет, что «Москва» или «Ломоносов» — это слова — ярлыки, этикетки, навешиваемые непосредственно на вещи и никак не связанные с понятием.
В качестве довода в пользу взгляда «собственное имя— это этикетка» выдвигается такое соображение: одно и то же собственное имя может быть и именем человека, и названием реки, и кличкой собаки, и обозначать сорт конфет и название ресторана. Вне контекста, говорят, невозможно даже приблизительно определить, к какому кругу предметов относится данное собственное имя. Напротив, нарицательное имя, говорят сторонники этого взгляда, имеет вне контекста вполне определенное значение. Если это даже омоним, то можно точно определить все его значения. Мы не можем по своему произволу расширить сферу его значений, она обусловлена законами развития языка.
Прежде всего следует подчеркнуть, что если бы даже указанное различие между собственными и нарицательными именами носило тот абсолютный характер, который ему приписывается в приведенном только что рассуждении, то и в этом случае из данного различия никоим образом не следует, что собственное имя не выражает понятия. Ведь если даже безоговорочно согласиться с этим рассуж-
дением, то окажется, что, имея вполне определенный смысл в контексте, собственное имя теряет эту определенность значения вне контекста. Следовательно, в контексте и «Петр», и «Москва», и «Кавказ» выражают вполне определенные понятия. Но ведь реально, в жизни, собственное имя, как и любое другое слово, выступает только в контексте, и только в этом случае оно служит общению и взаимному пониманию. Мы, разумеется, в целях исследования можем рассматривать собственное имя вне контекста. Но эта абстракция будет научной лишь при условии, что мы не будем забывать, что собственное имя, как и любое другое слово, становится языковым явлением, лишь обслуживая общение, обмен мыслями. А это имеет место лишь в конкретных условиях, следовательно, в конкретном контексте.
Человека, который ни с того ни с сего произнес бы «дом» или «дядя», мы бы поняли столь же плохо, как если бы он вне всякой связи с обстановкой произнес «Лена» или «Кавказ». Наоборот, в реальной действительности и произносящий и слушающий связывают со звукосочетаниями «Лена», «Кавказ» понятия об определенных предметах действительности, и только поэтому они понимают друг друга. Если бы та неопределенность, о которой говорится в приведенном рассуждении, имела место в действительности, употребление собственных имен исключало бы взаимное понимание. Если один из собеседников связывает со звукосочетанием «Лена» понятие о своей сестре, а другой понятие о великой сибирской реке, то они не поймут друг друга. Это в равной мере относится и к именам собственным и к нарицательным. Если тот, кто произносит «дядя», имеет в виду мужчину вообще, а его собеседник имеет в виду брата своего отца, то собеседники также не поймут друг друга.
Итак, признание того, что собственное имя вне контекста теряет определенный смысл, вовсе не означает, что оно не выражает понятия. Напротив, это признание исходит из того, что в контексте (т. е. в реальной действительности) собственное имя выражает всегда вполне определенное понятие.
Далее следует подчеркнуть, что само различие между значением собственного и нарицательного имен в контексте и вне контекста весьма относительно. С одной стороны, неверно, что сфера значений знаменательного слова вполне
определенна, что можно точно указать все его значения. «...Очень трудно,— говорит В. В. Виноградов,— разграничить и передать все значения и оттенки слова даже в данный период развития языка, представить со всей полнотой и жизненной конкретностью роль слова в речевом общении и обмене мыслями между членами общества» . Ведь любое нарицательное имя может выступить как собственное («коммунист», «борец», «кольцо» и т. д.). Когда мы определяем значения такого слова, взятого вне контекста, мы от этих случаев сознательно отвлекаемся, касаясь лишь тех значений, которые закреплены общественной практикой и представляют собой не отдельные применения слова, а его значения в языке народа, известные всем, кто владеет этим языком. Если так же подойти к собственному имени, то мы имеем не меньшую возможность определить его обычное значение («Лена» — человеческое существо женского пола). Поэтому, когда мы услышим слова «Лены нет», то, не зная, в связи с чем они высказаны, мы скорее всего поймем их в том смысле, что речь идет о женщине. Мы при этом можем, конечно, ошибиться. Но мы можем с неменьшей вероятностью ошибиться, услышав слова «агронома нет», если нам неизвестно, что в данном случае имелся в виду член естественно-научного кружка.
Иллюстрацией этого может служить следующий отрывок из «Записных книжек» А. П. Чехова:
«Дай-ка порцию главного мастера клеветы и злословия с картофельным пюре.
Половой не понял... Поч. строго поглядел на него и сказал: Кроме!
Немного погодя половой принес языка с пюре — значит, понял».
Здесь целое словосочетание (не включающее в себя ни одного собственного имени), к тому же примененное во вполне определенной ситуации и в сочетании с определенными словами «дай-ка» и «с картофельным пюре» все же оказалось трудно доступным пониманию.
Ясно, что видеть в многозначности признак, отличающий собственные имена от нарицательных, нельзя, ибо многозначность присуща обоим этим разрядам слов.
С другой стороны, совершенно неверно считать, что круг значений собственного имени безграничен. Пиджак
1 «Вопросы языкознания» № 5, 1953, стр. 7. 256
или коробку спичек Петром не называют. Мы имеем возможность вполне вразумительно объяснить иностранцу смысл слов «Тарас» или «Афанасий», которых нет в родном языке этого иностранца. Вместе с тем этот иностранец не поймет нашей речи, не усвоив значения этих слов, в первую очередь понятий, ими выражаемых.
Именно поэтому собственные имена могут употребляться для закрепления и выражения не только индивидуальных, но и общих понятий. Когда сообщается: «Стол накрыт», то «стол» фиксирует понятие индивидуальное, отражающее собой вполне определенный единичный стол, а не «стол вообще». Когда же говорится: «стол здесь достать трудно», то имеется в виду стол вообще.
Точно так же, когда мы читаем у Ленина: «...я назвал Каутского (в своей книге: «Пролетарская революция и ренегат Каутский») лакеем буржуазии» ', то здесь «Каутский» выступает как регистрирующее единичное понятие, отражающее вполне определенное отдельное лицо. Когда же говорится: «Журнал этот, стоящий вообще на мелкобуржуазной точке зрения, тем выгодно отличается от писаний господ Каутских, что не называет этой точки зрения ни революционным социализмом, ни марксизмом» 2, то для нас ясно, что это же слово имеет своим значением понягие общее, отражающее собой то, что было свойственно всем социал-предателям II и 1Г/2 Интернационала.
Обычно собственные имена выражают понятия индивидуальные, и в этом заключается их полезная роль, их основное назначение. Так как любое слово несет в себе общее, то для выражения индивидуального понятия требуется целая группа слов («Герой Великой Отечественной войны советского народа, грудью закрывший амбразуру вражеского дота»). Собственное имя («Александр Матросов») позволяет заменить эту группу слов одним-двумя словами. Но преимущество, даваемое собственным именем по сравнению с нарицательным в данном отношении, обусловливает наличие у собственных имен недостатка по сравнению с нарицательным именем в другом отношении:
собственное имя, обладая предельно узким значением в контексте, приобретает весьма широкий смысл вне контекста. Таким образом, одно из различий между собствен-
1 В И Ленин, Соч , т. 30, стр 9
2 Там же, стр 11
ными именами и нарицательными состоит в том, что первые обычно фиксируют понятия индивидуальные, вторые же закрепляют и индивидуальные, и общие понятия. При этом в ряде случаев и собственные имена употребляются для выражения общих понятий. Это различие, следовательно, носит относительный характер.
Со сказанным выше тесно связана та отличительная особенность собственных имен, что обычно, т. е. когда они выражают индивидуальные 'понятия, они не заменяют друг друга. Если нарицательные имена «доктор» и «врач» — синонимы, то их в большинстве случаев можно заменить одно другим. Слова же «Петр» и «Иван» можно заменить одно другим лишь в том случае, когда они выражают общее понятие. Но когда они выражают понятия индивидуальные, такая замена невозможна. Это различие также отнюдь не носит абсолютного характера и вовсе не свидетельствует в пользу мнения, будто собственные имена не связаны с понятиями.
В защиту этого последнего мнения указывают также на то, что собственное имя не раскрывает никаких черт предмета. Говорят: зная, что предмет называется Леной, я вовсе еще ничего не знаю о его свойствах. Между тем, зная, что предмет называется рекой, я его свойства знаю. На это следует возразить, что само звукосочетание «река» так же ничего не говорит о свойствах предмета, как и звукосочетание «Лена». Если тот, кто произносит эти слова или слышит их, не связывает с ними известных понятий (т. е. мыслей о существенных признаках предметов), то для него эти звукосочетания вообще словами не являются '. И здесь дело обстоит с именами собственными и нарицательными совершенно одинаково. Если я впервые слышу слово «река» и никто мне не объяснил его значения, то я столь же мало знаю о существенных признаках, мыслимых в этом понятии, как и в том случае, когда я впервые услышал слово «Лена». Таким образом, и этот довод сторонников взгляда «собственное имя — это ярлык» следует признать несостоятельным.
К этому вопросу можно подойти еще с одной стороны. Никто не отрицает, что в словах «человек», «мужской»,
1 А. И. Смирницкий справедливо говорит, что «нельзя полагаться на то, что нечто в звучании слова укажет нам, с каким значением это звучание связывается...» («Вопросы языкознания» № 2, 1955 г., стр. 87).
«пол» заключены понятия. Не отрицается также, что в группе слов «человек мужского пола» заключено понятие. Но значение этой группы слов в логическом отношении совпадает со значением собственного имени «Петр». Точно так же совпадает в логическом отношении значение собственного имени «Москва» и группы слов «столица Советского Союза». Как же можно, признавая наличие понятия в этих группах слов, отрицать его наличие в словах, логически однозначных с этими группами?
Заканчивая рассмотрение собственных имен, поставим еще один вопрос: нельзя ли допустить, что значение собственного имени целиком сводится к представлению, хотя бы и общему?
Все читавшие произведения В. Пановой или слышавшие о них вкладывают одинаковое значение в слово «Панова» в данном конкретном его применении и поэтому понимают друг друга в речевом общении, когда прибегают к этому слову. Однако сравнительно немного лиц, пользующихся этим словом, видели эту писательницу (или ее портрет). Конечно, все понимающие данное значение этого слова связывают с ним какие-то представления (неизбежно различные у различных лиц). Но взаимное понимание достигается здесь лишь на основе общего для всех значения этого слова: современная советская писательница, автор определенных произведений. Это значение есть отражение действительности в нашем сознании. Что собой представляет это отражение? Мысль или образ живого созерцания? Можно ли себе составить представление (хотя бы и общее), которое явилось бы наглядным образом, похожим на всех писательниц нашей родины? Достаточно поставить этот вопрос, чтобы убедиться, что значение этого слова, в равной мере известное всем, кто им пользуется, может быть только отвлеченной мыслью, понятием.
Сказанное еще в большей мере относится к употреблению собственных имен в нарицательном смысле. Хотя и в первом и во втором случае имеют место связанные со словом наглядные образные представления, но ни в одном случае значение этих слов не сводится к представлению, всегда оно включает в себя единичное или общее понятие.
Если собственные имена по преимуществу применяются для выражения индивидуальных понятий, то личные
Местоимения в этом отношении не отличаются От любого нарицательного слова, поскольку они в равной мере служат и для выражения единичных, и для выражения общих понятий.
В реальной действительности, в общении между людьми при помощи языка личное местоимение, как и собственное имя, всегда выражает вполне определенное понятие, хотя широта диапазона выражаемых ими понятийных значений неизмеримо превосходит полисемию собственных имен. Кроме того, грамматический элемент здесь играет более существенную роль. Однако все это не лишает никогда местоимение его понятийного содержания.
Широко известно употребление личного местоимения для выражения единичного понятия. Однако общеизвестно широкое их применение и для выражения общих понятий. Это хорошо показывает В. И. Ленин. «...«Это»? — пишет В. И. Ленин.— Самое общее слово... Кто это? Я. Все люди я .. «Этот»?? Всякий есть «этот»» '. И совершенно так же обстоит дело со всеми остальными местоимениями. О значении слова «я» как общем понятии достаточно убедительно говорит то место, которое заняло в истории философии обсуждение этого понятия. Можно ли считать, что местоимение заключает в себе только представление?
Едва ли кто-нибудь может допустить, что когда Хлестаков говорит городничему: «Нет, я не хочу! Я знаю, что значит на другую квартиру...», то произнесенное здесь слово «я» городничий связывает с тем представлением о Хлестакове, какое последний имеет сам о себе. Однако, несмотря на различие этих представлений, городничий понимает значение этого слова совершенно правильно, совершенно так же, как и сам Хлестаков: у обоих с этим словом связано общее отвлеченное понятие о лице, которое говорит. Поскольку в данном случае говорит Хлестаков, он и является объектом данного понятия (подобно тому, как когда я говорю сыну: «стол завален твоими книгами», объектом понятия «стол» является данный единичный стол).
Еще в меньшей мере осуществима попытка свести к одним лишь представлениям значения местоимений «он», «она», «оно», «они». Взаимное понимание при пользовании этими словами достигается лишь на той основе, что все
1 В. И. Ленин, Философские тетради, стр. 258. 26
о
владеющие русским языком зна1от, что под этими словами имеются в виду лица и предметы, как угодно рознящиеся между собой и имеющие лишь одну общую черту: о них в данном случае идет речь. Ясно, что, насколько легко мы охватываем все это многообразие явлений действительности одним понятием, настолько же безнадежна попытка охватить их наглядным представлением (которые в той или иной мере здесь всегда имеют место, но не только не исчерпывают собой значения этих слов, но самим говорящим не отождествляются с соответствующим понятием).
Поскольку понятия, закрепленные в именах существительных и местоимениях, представляют собой отражения предметов, процессов, свойств и связей реальной действительности, мы при рассмотрении любого из этих слов всегда находим:
а) объект, отражением которого является заключенное в этом слове понятие;
б) понятие, отражающее собой этот объект.
Таким объектом для нарицательного имени существительного «всхожесть» является способность семян к произрастанию в определенных условиях, выражаемая процентом семян, нормально проросших за определенный период. Этот объект находит отражение в общем абстрактном положительном понятии, объем которого составляет всхожесть любых семян, а содержание — отражение всех тех признаков, которые выше указаны. Часть этого содержания входит в значение слова «всхожесть».
Поскольку человек познает не только материальные явления, но и явления нашего сознания, он и о них образует понятия Эти последние, являясь «отражением отражения», также в конечном счете отражают действительность, хотя и более сложным путем. Один из объектов имени существительного «вывод» есть суждение, являющееся необходимым следствием из других суждений (посылок) в умозаключении. Отражением этого объекта является общее конкретное положительное понятие, объем и содержание которого определяются данным объектом.
Объектом собственного имени существительного «Ломоносов» является гениальный русский ученый XVIII в., а объектом местоимения «наше» — все, принадлежащее тем лицам, к числу которых относит себя говорящий. Так дело обстоит в отношении всех знаменательных слов, включая и числительные.
Разумеется, числительные имеют свои особенности, отличающие их от других слов, но выводить отличительную особенность их значений из того, что «пять вообще» не существует самостоятельно в действительности,—значит забывать, что «животное вообще» тоже не существует самостоятельно, значит — игнорировать природу понятия как своеобразного отражения действительности.
«Плод» как таковой, «животное» как таковое и т. п. увидеть невозможно, ибо реально существуют лишь отдельные яблоки, груши, отдельные представители животного мира и т. п., а наши понятия отражают общие и существенные черты этих предметов. То же следует сказать о понятиях «тяжесть», «скорость», «пять». Понятия о числах в этом отношении ничем не отличаются от всех прочих понятий — подобно тому, как нельзя увидеть или взять в руки стоимость, нельзя увидеть такую вещь, как «пять вообще». Но, разумеется, нельзя на этом основании утверждать, что такой вещи в действительности не существует, что объективно, в природе и обществе, нет явлений, отражением которых эти понятия являются, что соответствующие слова ничего не называют. Это значило бы признать все понятия фикциями.
А. И. Смирницкий, сравнивая слова, называющие реальные предметы, со словами, называющими фантастические образы, произведения фантазии (русалка, домовой и т. п.), говорит: «Мы имеем два таких случая:
Первый, основной: звучание — значение — предмет (явление) и пр.
Второй, производный: звучание — значение.
Звучание и значение всегда идут вместе, и без соединения того и другого нет слова, тогда как значение и предмет или явление не находятся вместе во всех случаях, хотя вообще их соединение друг с другом и характеризует основной случай, и самое существование другого, производного случая (без «предметного» звена) обусловлено существованием первого, основного» '. С этим нельзя согласиться. Ведь значения слов представляют собой отражения не только материальных объектов, существующих вне нашего сознания, но и явлений нашего сознания, наших мыслей, фантазий, настроений и т. д. Значение слова «домовой» отражает образ, имевшийся (отчасти и ныне имею-
1 «Вопросы языкознания» № 2, 1955 г., стр. 84. 262
щийся) в сознании некоторых людей. Для большинства людей, пользующихся русским языком, значение этого слова включает в себя понимание того, что образ этот фантастический, что такого предмета в действительности не существует. Но есть немало явлений, существующих только в сознании людей: мечта, надежда, сомнение, умозаключение, абстракция. Было бы ошибкой заключить, что поскольку абстракцию нельзя увидеть или взять в руки, постольку понятие «абстракция» лишено объекта, что такой вещи не существует, вследствие чего данное слово ничего не называет, что этому слову, как и слову «пять», называть нечего. Если принять эту точку зрения, то придется признать такие понятия, как «мысль», «дедукция», «истина», «заблуждение», «печаль», «гнев» и т. п., также лишенными объекта, беспредметными понятиями, что, разумеется, неверно. Понятия человека о его собственных мыслях и чувствах, о мыслях и чувствах других людей отнюдь не являются беспредметными. Они тоже являются отражением действительности.
Поэтому неверно было бы в логике разделить все понятия на понятия о материальных предметах и понятия о явлениях сознания, объявив последние беспредметными, ибо они ничего не «называют». Еще более неправомерной представляется нам такая попытка в языкознании, поскольку не существует никакого принципиального различия между словами, выражающими те и другие понятия. Особенно неправильно, на наш взгляд, зачислять в одну категорию «неназывающих», лишенных объекта в действительности, такие слова, как «абстракция», и числительные. Ведь из такого объединения, из утверждения о числительных, будто то, что они выражают, не существует самостоятельно в действительности, а абстрагируется как числовое понятие людьми, может быть сделан вывод, будто «пять» — это только человеческое понятие, некоторое явление сознания, будто кроме как в сознании «пять» нигде не существует.
Остановимся теперь на смысловом содержании служебных слов. Если предлоги и союзы заключают в себе понятия, то раскройте содержание понятий «в, над, между, и, или», дайте определение этих понятий — таков единственный довод, который может быть выдвинут в пользу
мнения, что в служебных словах не заключено никаких понятий.
Безусловно, дать прямое определение этих понятий едва ли возможно. Однако из этого не следует, что служебные слова вовсе не выражают понятий, отражающих в отвлеченной и обобщенной форме объективную действительность. Из тех затруднений, с которыми мы встречаемся при определении этих понятий, вовсе не следует защищаемый семантическими идеалистами взгляд, будто назначение служебных слов целиком исчерпывается фиксацией известных отношений между языковыми знаками — словами и предложениями (по Карнапу — синтаксических отношений).
Не следует из этих затруднений и тот вывод, будто с этими словами связаны столь туманные и неопределенные значения, что их следует отнести не к понятиям, а к общим представлениям.
В наиболее абстрактной из наук — математике — давно уже выяснено, что наиболее отвлеченные понятия часто не поддаются прямому определению. Таковы, например, основные понятия геометрии, определяемые лишь через систему аксиом. Разумеется, с этими понятиями в нашем сознании связан целый ряд представлений, но «не обязательно связывать с точками, прямыми и т. д. обычные наглядные представления ...Под «точками», «прямыми», «плоскостями» и под отношениями «принадлежит», «между», «конгруентен» мы понимаем некоторые вещи и отношения, относительно которых известно только то, что они удовлетворяют аксиомам. Для этих вещей и отношений не дается, следовательно, никаких прямых определений; но можно сказать, что система аксиом косвенным образом характеризует их в совокупности»'.
Этот своеобразный характер геометрических понятий отнюдь не означает, что они представляют собой продукты «свободного» творчества нашего воображения. Как указывал Энгельс, чистая математика имеет своим объектом пространственные формы и количественные отношения материального мира. Абстрактность понятий о точках, лишенных измерений, прямых, лишенных толщины и ширины, и т. п. объясняется лишь тем, что для исследования этих
1 П К. Рашевский, «Основания геометрии» Гильберта и их место в историческом развитии вопроса. Вступительная статья к книге Д. Гильберта «Основания геометрии», М.—Л. 1948, стр. 24.
форм и отношений необходимо отвлечься от всех других сторон и свойств материальных предметов, которым присущи эти формы и отношения '.
Таким образом, трудность или даже невозможносгь сформулировать прямое определение понятия отнюдь не свидетельствует о том, что перед нами вовсе не понятие, а общее представление. Для интересующего нас вопроса существенно то, что из шести основных понятий геометрии в приведенном положении три понятия (точки, прямые и плоскости) выражаются именами существительными, одно (конгруентен) — именем прилагательным, одно (принадлежит) — глаголом и одно (между) — союзом. При этом первые три понятия имеют своим объектом вещи, а вторая группа понятий имеет своим объектом реально существующие пространственные отношения между вещами.
Уже здесь обнаруживается, что в отношении способности выражать отвлеченные понятия нет принципиальной, коренной противоположности между знаменательными и служебными словами. Более того, здесь обнаруживается, что есть такие отвлеченные понятия, которые иначе как служебным словом («между») выразить невозможно.
При этом для раскрытия содержания понятия, заключенного в предлоге «между», необходимо и достаточно прибегнуть к определенной системе аксиом. «Все, что может потребоваться от понятия «между» при логическом развитии геометрии, исчерпывающе перечислено в 4 аксиомах II группы. Наглядное представление о точке, лежащей на прямой между другими, может, следовательно, и не привлекаться без какого-либо принципиального ущерба для развертывания геометрии» 2.
Выше уже отмечалось, что к понятиям мы относим не только мысли, выступающие в роли субъекта и предиката суждения. Подобно тому как в сложном суждении мы обнаруживаем образующие его суждения, утратившие здесь в большей или меньшей мере свою самостоятельность, мы находим также и при анализе предиката (или субъекта)
1 См. Ф. Энгельс, Анти-Дюринг, 1953, стр. 37.
2 П. К.. Рашевский, «Основания геометрии» Гильберта и их место в историческом развитии вопроса. Вступительная статья к книге Д. Гильберта «Основания геометрии», стр. 25. Следует при этом иметь в виду, что «при формулировке аксиом II группы, относящихся к понятию «между», предполагается, что уже установлено понятие «принадлежит» со свойствами, описанными в I группе аксиом» (там же, стр. 49).
содержащиеся в нем понятия, более или менее утратившие в данном случае самостоятельность.
Так, открывая в А, что оно больше В, мы строим суждение «А больше В», предикатом которого является понятие «больше В». В этом предикате мы различаем понятия «больше» и «В». Данное различение не является праздным, оно необходимо, ибо, лишь выделив понятие о переходном несимметричном отношении «больше», мы можем вскрыть логическое строение умозаключения:
«объем высотного'дома на Котельнической набережной больше объема высотного дома у Красных ворот; объем этого последнего больше объема высотного дома на Комсомольской площади. Следовательно, объем высотного дома на Котельнической набережной больше объема высотного дома на Комсомольской площади».
Но нельзя пройти мимо разительного сходства следующих примеров (каждый из которых является умозаключением) :
1) Письменная работа К. лучше работы С.; письменная работа С. лучше работы Н. Следовательно, письменная работа К. лучше работы Н.
2) Выстрел произошел до гудка. Гудок — до прихода обвиняемого. Следовательно, выстрел произошел до прихода обвиняемого.
3) Ионосфера над стратосферой; стратосфера над тропосферой. Следовательно, ионосфера над тропосферой.
4) Щегол в клетке. Клетка в столовой. Следовательно, щегол в столовой.
5) Этот вывод приемлем в силу этой формулы, а эта формула — в силу эксперимента т. К- Следовательно, этот вывод приемлем в силу эксперимента т. К.
6) Раз прекратится доступ воздуха, то животное погибнет. Доступ воздуха действительно прекратится. Следовательно, животное погибнет.
7) Так как реакция начнется, то взрыва не миновать. Реакция действительно начнется. Следовательно, взрыва не миновать.
8) Прежде чем возразить, надо понять. Прежде чем понять, надо прочитать. Следовательно, прежде чем возразить, надо прочитать.
9) Лишь позвоночные — млекопитающие; лишь млекопитающие — сумчатые. Следовательно, лишь позвоночные — сумчатые.
В первом из этих примеров отношение, на основе которого построено умозаключение, выражено наречием «лучше», относительно которого не возникает сомнения, что оно заключает в себе понятие. Но в следующих далее примерах, где отношения, на основе которых делаются выводы, выражены предлогами (примеры 2—5), эти предлоги логически играют ту же роль, какую наречие играет в первом примере. До, над, в, в силу выражают понятия о существующих объективно отношениях, отражением ко-юрых являются определенные связи наших мыслей. В последующих трех примерах эту же роль играют союзы:
прежде чем, раз... то, так как... то. А в последнем примере эту роль играет частица лишь. В этих предлогах, союзах, частице заключены определенные понятия.
С этим связано то обстоятельство, что хотя в общем верно, что служебные слова в отличие от знаменательных не выступают в роли субъекта или предиката суждения, но различие это не носит абсолютного характера, ибо случается, что и служебные слова способны самостоятельно выполнять эту роль. «Нет, это не безразлично, вне или внутри. В этом то и суть!» (Ленин). Здесь в роли предиката выступает предлог. «Нельзя ли как-нибудь? — Навряд» (Короленко). Здесь предикат выражен частицей. «Предлоги,— отмечается в «Грамматике русского языка»,— не совсем лишены лексического значения, хотя степень его у разных предлогов различна... Основной массе предлогов свойственно выражать прежде всего пространственные и временные отношения» 1.
Кроме отношений времени, пространства, отношений целевых (для, в целях) понятия, заключенные в предлогах, часто отражают собой отношения между мыслями (логические отношения). Эти последние сами представляют собой отражение объективно существующих связей материальной действительности, поэтому понятия о логических отношениях представляют собой отражения «второй степени». Именно такое понятие заключает предлог «в силу».
Подчинительные союзы — причинные (так как, потому что, ввиду того что, благодаря тому что), временные (прежде чем, раньше чем), союзы цели (чтобы, для того чтобы, дабы) содержат понятия, отражающие причинные, временные отношения действительности и целевые отношения
1 «Грамматика русского языка», т. I, стр. 652, 653, 267
человека к действительности. Как и предлоги, союзы заключают в себе понятия о логических отношениях. Важнейшие логические отношения между мыслями: конъюнкция, дизъюнкция и следование — находят свое выражение в союзах «и», «или», «если... то». Понятие логического следования находит, далее, свое выражение в союзах «ибо», «так как», «потому что», «вследствие того что».
Предлоги и союзы выражают также определенные отношения между словами и предложениями, т. е. заключают в себе понятия грамматические.
В некоторых частицах находят свое выражение основные понятия, в которых отражается наличие или отсутствие того или иного признака в называемом объекте — утверждение и отрицание (да, так, точно, нет, не, ни), а также понятия о том, ко всему ли классу объектов суждения или к его части относится содержащееся в суждении утверждение или отрицание (все, только, лишь, единственно, исключительно).
В других частицах заключены понятия об отношении говорящего к достоверности высказываемого им суждения (авось, вряд ли, едва ли, пожалуй). Именно поэтому большая часть этих частиц способна образовать ответ на вопрос, т. е. выразить предикат суждения.
Особое место здесь занимают частицы, сообщающие о том, что говорящий передает чужую речь (мол, дескать, де). Эти частицы заменяют собой обычно вводные предложения, от которых они произошли (имеющие смысл: «ты говоришь», «говорят», «он говорит» и т. п.).
В. В. Виноградов отмечает подвижность и зыбкость границ между этими модальными частицами и модальными словами, функциональную близость модальных слов и частиц к вводным предложениям (к вводным синтагмам) 1. Это дает основание предположить, что в логическом отношении мы здесь имеем суждение.
Другие частицы, служащие для выражения вопроса, сомнения, удивления (да ну, разве, ли, неужели) и сравнения (словно, как будто), реже способны играть роль суждения и обычно лишь участвуют в выражении того или иного суждения. То же следует сказать о модальных ча-
1 См. В В. Виноградов, О категории модгльности и модальных словах в русском языке «Труды института русского языка», т. II, изд. Академии наук СССР, М.—Л. 1950, стр. 67.
стицах, привносящих в высказывание оттенки побудительности, возможности, долженствования, желательности (бы, ка, пускай, дай, давай) и другие эмоциональные оттенки (что за, ну и, прямо, просто, куда как и т. д.).
С точки зрения семантических идеалистов служебные слова — это пустые ярлыки, роль которых исчерпывается лишь их отношением к другим столь же пустым ярлыкам.
Из сказанного выше в достаточной мере видна несостоятельность такого взгляда, грубо извращающего понимание природы служебных слов.
Служебные слова выражают пространственные, временные, причинные и другие отношения объективной действительности, отношение говорящего к действительности и к его сообщению, отношения между мыслями и, наконец, отношения между словами, т. е. грамматические отношения. Отнюдь не являясь пустыми ярлыками, служебные слова в своих значениях заключают соответствующее понятийное содержание.
В отдельных применениях служебных слов на первый план выступают заключенные в них понятия об отношениях объективной действительности, в других эти значения отходят на второй план, а на первый план выдвигаются понятия о логических отношениях или отношениях грамматических. В примере «на вершине Эльбруса» служебное слово в первую очередь выражает понятие о пространственном отношении, в примере «я на тебя не обижаюсь» — понятие об отношении между словами, грамматическое отношение.
В выражении «в этот момент» — на первом плане понятие о временном отношении; «все в порядке» — на первом плане грамматическое отношение.
В предложении «если имеет место трение, то возникает теплота» — на первом плане понятие о причинном отношении; в предложении «если отрицается следствие, то отрицается и основание» — понятие о логическом отношении.
В суждении «или назад к капитализму, или вперед к социализму» — на первом плане понятие об объективно существующей альтернативности; в суждении «а или равно Ъ, или не равно Ь» — понятие о логической альтернативности.
Можно было бы продолжить этот ряд примеров, но и сказанного, нам кажется, достаточно, чтобы проиллюстрировать положение о том, что и служебные слова заклю-
чают понятия, отражающие отношения действительности, что и эти слова нельзя рассматривать как ярлыки, вся роль которых исчерпывается различением порядков следования других ярлыков — «слов».
Нам осталось рассмотреть слова, не вошедшие в два основных класса словарного состава,— междометия, выражающие, как известно, эмоции (увы, ax, ox, браво, дудки, баста, вот еще) и волеизъявления (эй, на, вали, ну, чур, айда). Помимо воли, непроизвольно, изданный человеком звук (будет ли это бессознательно произнесенное междометное слово, любое другое слово или вовсе что-либо нечленораздельное) не есть явление языка, ибо этот звук или звукосочетание бессмысленны для того, кто их издал, а услышавшим истолковывается совершенно подобно тому, как истолковывается румянец или гримаса, непроизвольно возникшие на лице человека. Но эти же звукосочетания, будучи произнесены сознательно, осмысленно, становятся словами, фактами языка, ибо в этом случае они имеют более или менее определенное значение. Выразить же в междометии свое чувство, эмоциональную характеристику или свое желание человек может лишь при условии, что эти чувства или желания отразились в его сознании в виде более или менее определенных мыслей об этих чувствах и желаниях. В этом вопросе, на наш взгляд, совер шенно прав Фр. Травничек, подчеркивающий, что и междометия выражают понятия и суждения. «Понятийное значение,— пишет он,— могут иметь только такие междометия, которые являются общепонятными эмоциональными словами и принадлежат к словарному составу языка. От них нужно отличать звуковые образования, которые служат для проявления чувств, но не являются словами и, следовательно, не имеют понятийного значения. Такого рода звучания, называемые иногда также междометиями, остаются за пределами языка» ', так как они непроизвольно выражают наши чувства. «Слова,— подчеркивает Травничек,— как единицы системы языка выражают чувства не сами по себе, а всегда лишь в связи с понятием» 2.
Поэтому, признавая, что в междометиях на первый план выступает чувственная и волевая сторона нашей психики, нельзя эти ее стороны отрывать от мышления, пронизывающего собой всю психику человека и налагающего свой отпечаток на все явления его сознания. Поэтому и междометия, поскольку они являются словами, содержат в себе мысли, суждения, хотя и не всегда достаточно отчетливые, что и обеспечивает им возможность служить общению и взаимному пониманию людей.
Итак, «слово может выражать и единичное понятие, конкретное, абстрактное, и общую идею отношения (как, например, предлоги от или об, или союз и), и законченную мысль (например, афоризм Козьмы Пруткова: «Бди!»)» ', но всегда его значение имеет своим ядром, своей основой обобщенное и отвлеченное отражение действительности — понятия и суждения.
ПРИРОДА СУЖДЕНИЯ И ФОРМЫ ВЫРАЖЕНИЯ ЕГО В ЯЗЫКЕ
О ФОРДЕ И СОДЕРЖАНИИ В ЯЗЫКЕ
Форма и содержание в слове
Говоря о форме и содержании языка, нельзя не остановиться на вопросе содержания и формы слова. Содержанием, или значением, слова принято считать сложившееся
1 Матвеева-Исаева, Грамматические категории, «Ученые записки Ленинградского государственного педагогического института им. А. И. Герцена», т, 104, 1955, стр. 7.
2 В. И. Ленин, Философские тетради, Госполитиздат, 1947, стр. 67.
соотношение звукового комплекса и предмета или явления действительности. Абстрагирующая работа мышления, оформляя лексическое содержание слов, образует лексико-грамматические разряды слов. Поэтому форма этих разрядов слов образуется на основе лексико-грамматического значения слов и способа представления смыслового содержания слова.
Если слово обозначает предмет, явление, представляемое как предмет, то формальные признаки слова будут одни, так как названному предмету присуще место, следовательно, признак падежа; предметы могут исчисляться, они могут быть отнесены к тому или иному роду. Поэтому именам, обозначающим предметы, т. е. именам существительным, свойственны грамматические значения числа, рода, например: подарок отцу; подарки детям.
Если слово обозначает процесс, действие, то формальные признаки слов будут другие, так как действие происходит во времени, в различных формах, при разном отношении человека и при различном отношении самого действия к лицу. Поэтому глаголам свойственны значения времени, наклонения, вида, лица и модальности, например: делаю, делал, сделал, делаешь, делает, делай.
Понятие «формы слова» очень широко и разносторонне. Слово, как лексическая единица языка, оформляясь в первую очередь, имеет фонетическую форму, обусловленную фонетической системой данного языка. (Сравни: поле — Feld — field; дом — Haus — house и т. д.)
Слово, выступая как определенная структурная единица языка, обусловленная его общим строем, имеет морфологическое строение: корень, суффиксы, префиксы, флексии:
рук-а, рук-ав, на-руч-ник-и, бел, бел-ый, бел-еньк-ий, белее, чит-ая, про-чит-ал.
Следовательно, слово с точки зрения его образования имеет ту или иную морфологическую определенность части речи: существительное, прилагательное, глагол и т. д. Слово, вступая в сочетание с другими словами, приобретает синтаксические значения, выражающиеся определенными средствами, например: Я вновь увидел дом отца. Я вновь любовался домол< отца.
* Ср. «Реальное значение слова зависит от соответствия его как словесного знака тому или иному явлению внешнего мира...» (Л. Л. Шахматов, Синтаксис русского языка, стр. 431).
Слово может иметь различную эмоциональную окраску, так как оно выражает разные эмоции,-вследствие чего имеет разную эмоциональную форму, в которой выражается наше отношение к обозначаемому словом предмету (мать. мамочка, матушка, маменька, мамка и др.). Оно может иметь экспрессивную форму, которая свойственна не только эмоциональной сфере языка, т. е. словам с эмоциональным оттенком, но и словам интеллектуального значения, а также словам, выражающим волеизъявления. (Сравни: неделя—неделька, раз — разок, молчите — молчать! и т. д.)
Слово может иметь разные стилистические формы, проявляющиеся при целенаправленном выборе того или иного выражения или слова. Так, стилистическими формами в области лексики будут слова: шея — выя, глаза — очи, бабочка — мотылек, травинка — былинка — былочка, молодчина — молодец — молодчага; молодица — молодка — молодуха — молодушка — молодая и др. 'Но эти эмоциональные, стилистические или экспрессивные формы, выражающиеся посредством особых суффиксов, образуют разные оттенки слова, хотя предмет будет назван один и тот же.
Одно и то же содержание, т. е. понятие, может быть выражено и словом, и словосочетанием, например: детеныш волчицы — волчонок; обрабатывающий землю — земледелец; место стрельбы — стрельбище; место пастьбы — пастбище; оказал помощь — помог; участвовал в борьбе — боролся. Значит, содержание мысли в данных случаях как в слове, так и в словосочетании одинаково. А языковое оформление различно.
Словосочетание отличается от слова не только тем, что состоит из двух, трех или 'более слов, но и тем, что слова, вступив в словосочетание, получают различное внешнее звуковое и морфологическое оформление. Так, например, в парных словосочетаниях усиление тона всегда имеется на втором компоненте, а не на первом: «ветка березы», «ножка стула», «ход поезда», «письмо матери», «дорога в лес». Формой изменения обладает только первый компонент, т. е. изменяться будет только первое опорное слово в словосочетании: «дом отца», «дома отца», «дому отца», «домом отца», «о доме отца». Изменение происходит безразлично от того, в каком числе и роде стоит первое слово:
«дома отца», «домов отца», «домам отца» и т. д. Но если
словосочетание образовано из имени прилагательного и существительного, то изменяются оба компонента: ранняя весна, ранней весны, раннюю весну и т. д.
Резко отличны синтаксические функции' слова и словосочетания. Не всякое слово способно быть членом предложения. Предлог, союз, междометие, частица — членом предложения быть не могут, но тем не менее они являются словами. Словосочетание всегда выступает в функции того или иного члена предложения.
Словосочетание отлично от слова еще тем, что оно всегда имеет подчинительную связь между своими компонентами: если мы, поставив слова в ряд, не подчиним их одно другому, например: дом, отец, брат, жена, луч, солнце, безмолвие, лес, то они 'будут являться отдельными словами; если же мы подчиним второе первому, то мы образуем словосочетание: «дом отца», «брат жены», «луч солнца», «безмолвие леса». Эти же понятия мы можем облечь в другую форму: отцовский дом, женин брат, солнечный луч. Синтаксическое оформление будет иным. В первом случае слова соединялись посредством управления, а во втором случае — путем согласования.
Синтаксическая единица — предложение может выражать какую-либо мысль о явлениях действительности, осознанные чувства или волю. Та или иная мысль, то или иное чувство или воля и будет содержанием предложения.
Предложение, как синтаксическая единица, имеет свои специфические синтаксические формы,, выражения, т. е. такие, которые проявляются и выявляются в связной речи при построении предложения, например, интонацию, фразовое ударение, порядок слов, связь слов в предложении', согласование, управление, примыкание, параллелизм, тяготение и другую отнесенность слова к той или иной части
речи.
Отличие одного языка от другого состоит в различии звуков и структуры (строения) слов, в различиях форм сочетаний, изменений, в различии строения предложений. Отличие одного языка от другого заключается в разности грамматических значений, а еще больше — в способах их выражения, т. е. в различии грамматических средств.
Мы видели, что лексические единицы имеют свое содержание и формы. Слова, как морфологические единицы, имеют свое содержание и свои грамматические формы.
14*
Если взять ряд слов: дом, беганье, уныние, радость, красота, твердость, то. мы видим, что они обозначают разное: дом — предмет, беганье — процесс, уныние — состояние, радость — чувство, красота — качество, твердость — свойство. Но грамматическое обобщение снимает различие понятий, и все указанные слова и подобные им подводятся под один грамматический ряд — существительное.
Слово, как синтаксическая единица, имеет уже свое содержание и свои грамматические способы выражения этого содержания. Подлежащее, сказуемое, дополнение, определение—это уже более высокая степень абстракции, при которой снимаются не лексические, а морфологические различия. Подлежащее может быть выражено любой частью речи, например: Липа цветет. Я учусь. Первые бывают последними. Столовая пуста. Курить вредно и т. д. Слово —» элемент системы языка. А в системе все взаимосвязано и взаимообусловлено. На конкретных примерах можно показать взаимосвязанность морфологии и синтаксиса. Часть речи — это морфологическая единица, обладающая присущими ей морфологическими признаками, по которым можно определить, какая это часть речи. Но не всегда лексическое значение и морфологические признаки помогают нам определить и отнести слово к той или иной части речи. Морфологическая определенность слова обусловливается не только посредством соотношения слова с явлением действительности, т. е. лексическим значением слова, но и самой формой отражения действительности. Возьмем словосочетание «мороженое молоко». В данном словосочетании «мороженое» — имя прилагательное, так как оно обозначает один из признаков молок-а. Слово «мороженое», как выражение признака молока, абстрагируясь от носителя признака, становится субстанцией и является уже не прилагательным, а существительным, хотя по чисто внешней форме остается тем же словом. Таких слов в русском языке много: жаркое, усыпляющее, животное, легкое и др. Эти субстантивированные прилагательные ', внешне сохраняя прежнюю форму, абстрагируясь от определяемого ими существительного, которое выпадало ив речи, теряли с ним согласование и сами становились существительными. А, как известно, существительные по родам не изменяются. Став обозначением субстанции, существитель-
1 Субстантивируются не только прилагательные, но и причастия, числительные, местоимения.
ными, прежние имена прилагательные приобретают возможность иметь определение. Таким образом, слово «мороженое», выпав из системы прилагательных, потеряло возможность иметь родовые различия, но, вступив в систему существительных, приобретает черты, свойственные этой системе,— возможность сочетаться с прилагательным. Если прежде нельзя было отнести определение к первому члену словосочетания «мороженое молоко», то теперь уже можно давать определения субстантивированному прилагательному: вкусное мороженое, сливочное мороженое, выносливое животное, пережаренное жаркое, сильное усыпляющее или слабое усыпляющее, телячье легкое, вареное легкое и т. д.
Как только появляется иное содержание в слове, сейчас же начинает изменяться и его грамматическая форма, хотя внешне в звуковом отношении слово остается тем же самым. Это лишний раз подтверждает то, что нельзя считать формой слова только способность распадаться на основную и формальную принадлежность, так как одни внешние морфологические признаки не всегда могут дать полную грамматическую определенность.
Расхождение внешнего оформления и грамматического значения в языке — часто наблюдающееся явление. Многие наречия, внешне оставаясь похожими на существительное, но выступая в новой функции — определения глагола, теряют свои прежние грамматические значения существительного: род, число, падеж. Например, слова подмышкой, навстречу, издалека ' грамматического значения рода, числа, падежа уже не имеют.
Наблюдающийся разлад внешних формальных признаков и внутреннего грамматического значения слова объясняется историей становления форм языка, их постепенным, медленным, но постоянным изменением.
Одно и то же значение может быть выражено различными способами: и грамматическими и лексическими. Нахождение одного предмета возле другого можно выразить разными предлогами, например: у дома, близ дома, возле дома, подле дома, при доме. Но то же самое можно выра-
1 Здесь «издалека» мы мыслим образованным из существительного в родительном падеже с предлогом «из». Вспомним: «Русь! Русь! вижу тебя, из моего чудного, прекрасного далека тебя вижу...» (Н. В. Гоголь, Полное собрание сочинение, в шести томах, т. 5, Гослитиздат, М. 1953, стр. 229).
зить и наречием: «Деревья посадили рядом с домом»; «Ходит вокруг да около» (хотя «рядом» и «около» могут быть и предлогами').
Всякое слово можно отнести к той или иной части речи только при учете и лексического значения, и синтаксической функции, и грамматических признаков.
Что все эти факторы приходится учитывать при отнесении слова к той или иной части речи, видно на следующем примере: Усталый рабочий пошел в лес отдохнуть;
Рабочий люд повалил в лес. Оба слова «рабочий» внешне одинаковы, но первое из них существительное, второе — прилагательное, потому что первое обозначает лексически самый предмет (человека), а второе—признак, и грамматическая сочетаемость с другими словами у них разная.
Несомненно, правильному разграничению частей речи помогает не только предметная соотнесенность, но главным образом морфологические признаки, а в некоторых случаях различия синтаксической функции и синтаксической связи. Поэтому учет синтаксических факторов при морфологическом распознавании частей речи очень важен. Особенно ярко проявляется значение синтаксической функции связей слов при определении части речи в таких случаях: пять лошадей и пять лошадей! В первом случае пять — имя числительное в сочетании с существительным, а во втором повелительная форма глагола «пятить», совпавшая по звучанию с предыдущим числительным, но произнесенная с другой интонацией, образует побудительное предложение. Например: Пять лошадей назад! Уяснению формы слова «пять» помогает интонация.
Разрыв грамматических средств (т. е. звукового проявления) с грамматическим значением наблюдается довольно часто. Но как и почему это происходит?
Возьмем слово «портной». Когда-то портной означало признак субъекта — человека и было определением, выраженным именем прилагательным портной человек. Затем слово «портной» оказалось достаточным для того, чтобы обозначить и признак, и самого носителя признака, так как портным мог быть только человек. Слово «человек» стало опускаться, а слово «портной» приняло на себя функцию выражения субъекта. Прилагательное субстантивировалось. Прежде слово «портной», как прилагательное, могло изменяться по .родам, так как имело согласование с родом
имени существительного. Потом существительное человек исчезло. Слово «портной» потеряло возможность согласоваться и тем самым изменяться по родам. Грамматически слово стало независимым именем существительным и соответственно ему начало приобретать новые грамматические формы и грамматические связи.
Как в русском, так и других индоевропейских языках до сих пор еще имеются слова с двойственным грамматическим значением. И морфологические средства не позволяют их дифференцировать. Например, тепло — существительное в предложении Наконец наступило тепло;
тепло — прилагательное в предложении Помещение тепло и просторно; тепло — наречие в предложении Он тепло встретил меня; тепло — категория состояния в предложении Как тепло сегодня на улице.
Таким образом, в зависимости от того, что мы хотим выразить, какое содержание вкладываем мы в слово, будет строиться и речь, будут по-разному складываться отношения слов, по-разному будут проявляться связи слов, хотя звуковой комплекс остается тем же самым. Но в одном случае- слово выражает субстанцию, в другом — признак, а в третьем — состояние.
В немецком языке различают существительные от прилагательных при помощи артикля: Das Wert — достоинство, wert — достойный; Der Laut — звук; laut — громкий;
Das Recht — право, recht — правый.
Точно такие явления мы наблюдаем и в английском языке, где часто слово можно отнести к той или другой грамматической категории только на основе его конкретной связи с другими словами: если данное слово отнести к существительному, оно будет прилагательным, если отнести к глаголу, это же слово будет наречием. Например:
the early morning — раннее утро; to stand up early — рано вставать.
В этой общности грамматических значений нельзя не видеть следов общности языковой системы. Общность грамматических значений обусловлена также общностью логики человеческого мышления.
Очевидно, нет языка, в котором нет имен существительных, обозначающих предметы, или нет глаголов, обозначающих процессы, действия, состояния. Но наряду с такими, следовательно общими категориями, имеющимися в любом языке, есть еще частные категории, которые в
одних языках имеются, а в других отсутствуют. Так, например, части речи — это более общие грамматические понятия, а род, число, вид, залог — более частные.
Как бы ни определяли части речи (со стороны морфологической, синтаксической или лексико-семантической), они, тем не менее, имеются в той или другой форме во всех языках. Среди иберийско-кавказских языков встречаются такие, в которых прилагательное не изменяется ни по родам, ни по классам, однако прилагательное, как часть речи, обозначающая качество, имеется. В грузинском языке полиперсонализм (многоличность) является одной из основных особенностей спряжения глагола, но все же в нем глагол сам по себе отличен от существительного. Грамматическая структура любого языка может по-разному выражать результаты абстрагирующей работы мышления. Но во всем многообразии языковых систем можно выделить и нечто общее, что обусловливается общностью логического строя мышления людей, отражающего объективные, независимые от сознания явления и законы действительности.
Части речи выступают в функции отражения отдельных явлений действительного мира; через сознание они отражают предметы, качества, свойства, действия и др. В языке имеются части речи, которые обозначают не только предметы, вещи, но и отношения между ними. Это обычно более абстрактные части речи: местоимение, числительное, с одной стороны, предлог и союз — с другой. Наконец, имеются и такие части речи, в которых человек выражает свое отношение к явлениям и отношениям окружающего мира: частицы, модальные слова.
Части речи в живом общении несут синтаксические функции, что обусловливается смыслом выражаемого. Следовательно, в грамматическом строе языка ни одно слово не может не иметь грамматического значения, но значения эти могут быть или более общими или более частными и могут выражаться различными способами. Совокупность всех грамматических значений и способы их выражения и составляют грамматический строй языка. Таким образом, грамматический строй языка включает и грамматическое значение и формы проявления этих значений.
Форма всякого языка—это проявление единства ле-ксико-грамматических значений в многообразии морфоло-
го-синтаксических признаков. Грамматическая форма слова обусловливается не только лексическим значением слова но и способом представления. Например, в слове «красно*-та» лексическое значение—обозначение признака цвета. Но форма представления — предметная, поэтому слово имеет форму существительного. Беготня — лексически это обозначение действия, процесс, но представлено это действие как предметность, что и получило оформление в существительном.
Каждый язык имеет свою систему грамматических значений, свою национальную систему способов выражения различными языковыми средствами лексико-грамматиче-ских значений..
I
bare — чердак, a in — предлог — на. Затем предлог слился с существительным, образовав наречие — en bare — наверху, что потом перешло в частицу етрог со значением воз (вознесся), т. е. поднялся вверх. Во многих языках мы могли бы проследить эволюцию развития грамматических значений, грамматических категорий предлогов, союзов, суффиксов, префиксов, глагольных и именных окончаний из лексически полных когда-то слов. Этот взгляд на образование формальной категории из лексически полных слов разделяется многими лингвистами, причем очень убедительны примеры в русском языке (сравни: кругом — существительное, кругом — наречие, кругом дома — предлог).
Так, Вандриес, например, пишет: «Прежде чем стать простым суффиксом, «полное слово» постепенно освобождается от своего собственного значения... Лишаясь своего конкретного значения, слова, ставшие суффиксами, приобрели отвлеченное значение, которое давало возможность выражать ими известную морфологическую категорию» '.
И действительно, есть языки, в которых различные грамматические категории выражаются отдельными словами. Так, если мы возьмем предложение человек убил кролика, в русском языке в самой форме человек уже выражено понятие единственного числа, мужского рода, а в форме глагола убил заключено понятие времени, числа, значение активности и т. д. В слове «кролика» выражено самой формой и число, и род, и одушевленность, в то время как в языке индейцев понка все эти значения выражаются отдельными словами. Чтобы выразить человек убил кролика, индеец понка должен сказать: «Человек, он, один, живой, стоя (в именительном падеже), нарочно убил, пустив стрелу, кролика, его, живого, сидящего (в винительном падеже)», ибо форма глагола «убить» для данного случая должна быть выбрана из числа нескольких форм. Глагол меняет свою форму путем инфлексии или инкорпорации (присоединения) частиц, чтобы обозначить лицо, число, род, одушевленность или неодушевленность, положение (стояние, лежание, сидение) и падеж. Форма глагола выражает также, совершено ли действие убий-
1 Ж. Вандриес, Язык, стр. 163, 164. 396
ства случайно или преднамеренно, совершено ли оно при помощи снаряда... лука и стрелы, или ружья...» '.
Случается и так, что звукового выражения формы совсем нет, а грамматическое значение имеется: например, в болгарском языке в предложении насилом можеше ме зе (букв. = възл), но не можеше ми да2 (силой можешь взять, но не можешь мне дать). Формы инфинитива здесь нет, а есть значение, которое узнается по функции слова в предложении. Это отмечал еще Овсянико-Куликовский, говоря, что «в прогрессирующих языках ярко сказывается стремление устранять суффиксы и окончания, в силу чего многие слова являются лишенными этих внешних знаков грамматических форм. Значит ли это, что в таких словах совсем нет этих форм? Они есть, но только они поставлены в зависимость от форм синтаксических» 3. Они только выражаются не морфологически. Мы наблюдаем на многих примерах, что часто грамматические понятия не выражены никакими морфемами. Так, например, в русском языке в родительном падеже множественного числа нет морфемы, выражающей значение множественного числа: солдат, турок, сапог. Но мы не смешиваем эту форму с именительным падежом единственного числа, так как, при' бегнув к синтаксической соотнесенности, мы выявляем иное грамматическое значение, а именно: множественное число, родительный падеж. А если есть грамматическое значение, то оно найдет то или иное выражение, потому что все в языке значит и у всякого слова грамматическая форма выражает какие-либо отношения, хотя это выражение и имеет «нулевое выражение».
Следовательно, думать, что слово может быгь лишено грамматической формы, нелепо. «В русском языке нет слов (т. е. социально осознанных лексических единств) без грамматической формы, так как формальное, грамматическое значение органически входит в семантическую структуру слова» 4,— справедливо утверждает В. В. Виноградов. Это можно высказать и в отношении всякого другого
1 Л. Леви-Брюль, Первобытное мышление, М. 1930, стр. 96.
2 См. Л. Потебня, Из записок по русской грамматике, т. I—II, стр. 31.
3 Д. Н. Овсянико-Куликовский, Синтаксис русского языка, Спб. 1912, стр. 8.
4 В. В. Виноградов, Современный русский язык, вып. 1, Учпедгиз, М. 1938, стр. 127.
языка, в котором грамматические формы лишь по-разному проявляются.
Если слово в статике не может обнаружить того или иного своего грамматического значения, то это же слово в движении, т. е. в речи, в контексте, в связи с другими словами, найдет другие средства и способы обнаружить грамматическое значение. Этими средствами могут быть:
место слова в предложении, соотнесенность с другими словами, особенности сочетаний слова, порядок слов и интонация. Правда, проявления эти будут не морфологические, а синтаксические.
Случается, что иные синтаксические формы возмещают недостаточность морфологических средств в языке. Так, например, во многих языках интонация, помимо смыслового различения, является широко используемым средством выражения различных грамматических значений. Деление предложений на утвердительные, вопросительные и восклицательные в русском языке главным образом основывается на различии интонации '.
Интонация служит: 1) средством обособления членов предложения, 2) для выявления подчинительной или сочинительной связи предложения, 3) для выявления характера подчинения. Во многих предложениях (неполных, инфинитивных и др.) интонация является единственным средством выражения сказуемости. «Значит,— указывает А. М. Пешковский,— во всех неполных предложениях интонация прямо создает важнейшую форму словосочетания — предложение. Мало этого, даже и в тех случаях, когда эта форма выражена другими средствами, именно в так называемых полных предложениях, интонация все же помогает выразить этот оттенок, так как ведь и полные предложения произносятся все с той же интонацией законченной мысли. Следовательно, интонация в той или иной мере всегда входит в форму словосочетания» 2.
Соотносительность с другими словами также является грамматическим средством, помогающим устанавливать грамматическую природу слова. Некоторые слова выде-
1 В других языках имеет значение и порядок слов (сравни утвердительные и вопросительные предложения в английском, немецком, французском языках).
2 Л. М. Пешковский, Русский синтаксис в научном освещении, стр. 70.
ляются из числа других именно по этому средству выражения грамматического значения. Так, например, в русском языке у наречия соотносительность является 'отличи-гельным грамматическим признаком, так как оно соотносительно со всеми основными классами изменяемых слов;
и соотносительно наречие не только потому, что оно образовалось из этих частей речи, но и потому, что до сих пор оно еще хранит явную связь лексического значения со всеми частями речи: существительным, прилагательным, местоимением, числительным, даже глаголом, например:
вдаль, широко, там, всяко, однажды, чуть-чуть и др.
О соотносительности, как грамматическом средстве, стали говорить лингвисты только в последнее время. Мало разработано в лингвистике и понятие «отнесенное™» к слову как средству выражения грамматического значения, в то время, как в русском языке это широко распространенное явление. Например, слова просто, прямо, примыкающие и относящиеся к глаголу, будут наречиями образа действия: он просто и толково говорил, он прямо провел линию на карте. Эти же слова, внешне неизменные, примыкая к существительному с лексико-качественным значением, становятся усилительными наречиями количества.
Например, в предложении она просто прелесть слово «просто» — наречие качества, переходящее в усилительную частицу. В предложении он просто ушел и ничего не сказал слово «просто» будет ограничительным словом, переходящим из полнозначных слов в частицы. Сравнительная форма прилагательного, отнесенная и примыкающая к существительному (белее снега, светлее солнца), и будет именем прилагательным в сравнительной степени. Одинаковое по звучанию слово, отнесенное и примыкающее к глаголу в предложениях красивее одевается, светлее светит будет наречием в сравнительной форме. Количественные слова мало, много, немного, примыкая к существительному (мало денег, много работы), являются неопределенно-количественными словами. Эти же слова, примыкая и относясь к глаголу, будут наречиями количества: мало работает, много читает. Ту же внутреннюю трансформацию претерпевают и слова капельку, чуточку, крошечку при отнесении к глаголам и существительным. Точно так же наречия около, близ, впереди становятся предлогами при отнесении их к родительному падежу существительного:
около дома, близ леса, впереди толпы.
Особенно ярко проявляется грамматическая функция отнесенное™ при выделении категории состояния и разграничении ее с именем существительным среднего рода, с краткой формой имени прилагательного среднего рода и наречием. В предложении Ровное тепло струилось от предвечернего солнца слово тепло является именем существительным, в предложении Пальто тепло, удобно и дешево это же слово является прилагательным среднего рода. Отец встретил нас тепло и ласково (тепло — наречие). Ребятам было тепло и сытно (категория состояния). Слово тепло мы можем поставить в тот или иной разряд частей речи только по соотнесенности к другим словам как частям речи и членам предложения.
Следовательно, различить части речи не всегда можно па основе только морфологических признаков; часто приходится прибегать и к выявлению синтаксической способности слова сочетаться, относиться или примыкать к тому или другому разряду слов, что в свою очередь обусловлено смыслом всего предложения. Поэтому никак нельзя согласиться с де Соссюром, утверждающим, будто «с лингвистической точки зрения у морфологии нет своего реального и самостоятельного объекта изучения...» '.
Взаимосвязь форм словоизменения и форм словообразования и форм словосочетания — явление установленное. Так, например, Булаховский пишет: «Формы словообразования не существуют в славянских языках строго обособленно от форм словоизменения...»2 И действительно, мы видим, что одно и то же внешнее проявление — интонация — служит выражением и лексического, и морфологического, и синтаксического значения.
На основе всего сказанного можно думать, что языковеды, стремящиеся в своих работах выяснить законы развития языка в связи с историей народа на основе маркси-стско-ленинской теории, правильно утверждают неразрывную связь языка и мышления.
1 Ф. де Соссюр, Курс общей лингвистики.Соцэкгиз, М. 1933, стр.130.
2 Л. А. Булахоеский, Курс русского литературного языка, т. 1, изд. 5, Учпедгиз, Киев 1952, стр. 131.
Утверждение примата формы над содержанием в трудах структуралистов
Языковые материалы показывают, что нельзя понять язык, изучая только форму языка. Поэтому вряд ли можно ограничиваться только наблюдением, экспериментом и систематическим описанием внешних явлений в языке, чтобы понять всю сложность взаимосвязи и взаимообусловленности языковых фактов. Такой описательный метод не поможет познать законьв развития языка, его органической связи с мышлением. Новые дескриптивные структурали-стические методы сознательно или бессознательно ведут к иррационализму, т. е. к отрыву языка от мышления.
Эти далеко не новые идеи нашли новое истолкование в работах некоторых современных лингвистов, в которых ясно обнаруживаются идеалистические тенденции. Независимость языка от мышления проповедовал еще Фосслер. Такое же разграничение языка от мышления дает Ф. де Соссюр. Он пишет: «Единственным и истинным объектом лингвистики является язык, рассматриваемый в самом себе и для себя» '.
Изучая лингвистическое наследство как отечественных, так и зарубежных филологов, нельзя игнорировать достижения науки, но необходимо бороться с возродившимся глубоко реакционным течением агностицизма в некоторых теориях неопозитивизма, структурализма и семантики.
Особенно широко в настоящее время распространяются два лингвистических течения, различно называемые, но сводимые к единой методологической сущности — к агностицизму. Неопозитивизм и семантика стали развиваться под воздействием теории реакционного французского социолога Э. Дюркгейма. Видимо, также оказал влияние и III. Серрюс, выпустивший в 1933 г. книгу «Логико-грамматические параллелизмы», где он утверждал, что объектом суждения должны быть не объективно существующие вещи, а только мыслимые отношения. По его утверждению, между логическими и грамматическими категориями не существует никакого единства и соответствия. Стремление этих ученых алогизировать язык исходит из отрицания возможности познания действительности и отрыва языка от мышления. Эти теории, которые стали широко
1 Ф. де Соссюр, Курс общей лингвистики, стр. 207. 401
распространяться на Западе и казались на первый взгляд новым словом в науке, на самом деле являлись перепевами старых идеалистических учений.
Работы Виттгенштейна и Карнапа, создающие так называемые «логические» школьв, являются подновленным берклианским и махистским агностицизмом, который путем словесных ухищрений, путем введения новых терминов выступает как новое откровение. Идя наперекор действительности, они доказывают, что наше знание ограничено содержанием нашего личного опыта. Виттгенштейн в своем «Tractatus Logico-Philosophicus» пытается установить соответствие предложения тому, что обозначает это предложение. Природа, по его мнению, состоит из объектов. Предложение есть определенная совокупность терминов. Последние обозначают определенные объекты, которые в действительности соединены определенными отношениями. Термины также между собой связаны. Если термины соединены соответственно тому, как соединены объекты действительности, тогда предложение истинно, если нет, тогда оно ложно. Что же такое предложение? Предложение есть изображение факта. «Изображение или соответствует реальности или нет; оно бывает верным или неверным, истинным или ложным» 1. «Для того, чтобы обнаружить, каким является изображение,— истинным или ложным, мы должны сравнить его с действительностью. На основании одного изображения нельзя обнаружить, является ли оно истинным или ложным» 2.
На первый взгляд все как будто 'обстоит благополучно. Объекты действительности отражаются в терминах предложения, и истинность или ложность проверяется практикой. Однако при более вдумчивом отношении видно, что в этом трактате пропагандируется неверная теория, утверждающая, что предложение—определенная структура терминов — должно быть соотнесено, или, вернее сказать, должно соответствовать совокупности связанных объектов, т. е. язык отождествляется с явлениями природы, а сам язык представлен как некий фактор, способный отражать непосредственно явления действительности. По Виттген-штейну, предложение есть изображение факта, объекта,
1 L. Witfgensfein, Tractatus Logico-Philosophicus, London 1955, p. 43.
2 Ibidem.
а отношение между предложением и фактом представлено как отношение факта и его образа. Такое понимание приводит к тому, что язык якобы также «отражает», как и мышление. Знание о мире возникает из пассивного созерцания данных фактов индивидуальным сознанием, а не из взаимодействия познаваемых объектов и познающих субъектов, которые, будучи сами частью мира, приобретают знание через практическую деятельность, направленную на изменение мира, и познать мир можно якобы только посредством логики языка.
«Предложения не показывают логическую форму действительности. Они выделяют ее» 1. «Что может быть показано, не может быть сказано» 2. Что может быть и что не может быть сказано — определяется методом проверки. Если сказано, что вода закипает при 100° по Цельсию, то нужно проверить, опустив термометр в воду, нагреть воду и заметить ее температуру, когда она закипает, рекомендует Виттгенштейн. Значит, «чтобы обнаружить, является ли изображение истинным или ложным... мы должны сравнить его с действительностью»; то, что нельзя проверить на опыте, то не соответствует законам логики. Что не соответствует законам логики, то не имеет значения, так как значение предложения дается посредством метода проверки в моем опыте. Таким образом, согласно Виттгенштейну, истинно и имеет значение только то, что проверено личным опытом. Вся предыдущая многовековая жизнь природы и общества не может быть проверена личным опытом, следовательно, она не имеет якобы значения, она не существует для человека.
Все будущее находится также вне опыта, и все, что не существует в данный момент, не может быть проверено опытом, также ускользает из сферы познаваемого — таким образом, все это не имеет значения. В результате всех рас-суждений Виттгенштейн приходит к субъективному идеализму, к солипсизму, т. е. к философии Беркли, подновленной модными словечками и терминами: «логический анализ языка», «атомарные факты», «простые объекты» и пр.
Не менее модной в западной лингвистике является логическая теория Карнапа. По его мнению, философия должна ограничиваться только логическим анализом языка без соотношения с миром действительности. Как
^T^'Wittgenhfein, Tractatus Logico-Philosophicus, p. 79.
2 Ibidem.
будто взгляд Карнапа противоположен взгляду Виттген-штейна. Карнап полагает, что наука имеет дело с объектами действительности, а логический анализ — с предложениями, словами, теориями. Никакой проверки здесь нет. «Логика есть синтаксис» '. Логический синтаксис занимается только символами безотносительно к значению речи. Он изучает правила оформления, правила соединения символов (слов) одного с другим в предложении, правила трансформации предложений. Карнап игнорирует смысл, соотношение с формами действительности в логическом синтаксисе. Правда, он не совсем изгоняет смысл, а разъединяет изыскания смысловой стороны предложения и формальной стороны. Он делит речь на материальный модус и формальный модус. Приведем его некоторые сопоставления двух совершенно разграничиваемых модусов.
Материальный модус
1) Мир есть совокупность факторов, а не вещей
2) Факт есть сочетание объектов (сущностей вещей)
Формальный модус
1) Наука есть система предложений, а не имен
2) Предложение есть ряд символов
Правильным Карнап считает только «формальный модус», а материалистический тезис существования объективного материального мира и соответствия наших ощущений и мыслей этому миру, по его мнению,— бессмыслица, так как подобные утверждения принадлежат к разряду не поддающихся проверке псевдопредложений. Поэтому Карнап требует устранения из языка материального модуса речи, который говорит о смысле, о значении слов.
Карнап также игнорирует значение содержания предложений, утверждая, что мы должны иметь дело только с отношениями между предложениями и фактами, и решительно заявляет, что принципы логики в собственном смысле и являются синтаксическими правилами. Он требует для полной безопасности избегать употребления материального модуса. Он допускает употребление только такого материального модуса, который можно выразить также в формальном модусе. Таким образом, Карнап выхолащивает из мышления всякое реальное содержание, а из языка — значение, ратуя за изучение формального модуса.
1 R. Carnap, Logical Syntax, 1937, р. 259. 404
Широко в языкознании распространяется структурали-стическая теория. А у структурализма есть нечто общее с неопозитивистами. Так, структурализм проповедует необходимость изучения только структуры того или иного явления, уделяя внимание не самим элементам, образующим структуру, их взаимообусловленности и зависимости одного от другого, а именно только тем связям, зависимостям и взаимообусловленностям, которые устанавливались между этими элементами.
Структуральная лингвистика возникла в Пражском и Копенгагенском лингвистических кружках.
Структурализм в этих кружках существенно отличается один от другого. Пражский лингвистический кружок, в составе которого были виднейшие западноевропейские ученые Н. С. Трубецкой, Б. Гавранек, В. Скаличка, С. Кар-цевский и др., признает социальную роль речевой деятельности, которая различается в зависимости от связи с внеязыковой реальностью, т. е. культурой, искусством, литературой. Они признают, что язык выражает сложные мыслительные операции, абстрактные понятия. В своих «Тезисах» (1929) участники кружка понимают язык как функциональную систему средств выражения, служащую какой-то определенной цели. Было вьчсказано в тезисах иное отношение к синхронному и диахронному изучению языка, без такого резкого разграничения их, как это было у де Соссюра.
Таким образом, в структуральной теории Пражского лингвистического кружка наряду с неверными положениями имеется много положительного. Сторонники Пражского структурализма большое внимание уделяют учету разнообразия лингвистических функций и форм их реализации. В «Тезисах» авторы подчеркивали, что необходимо различать внутреннюю речевую деятельность и выраженную речевую деятельность; они считают важным различать интеллектуальность и аффективность лингвистических проявлений; учат различать язык ситуативный и язык формулировок!. «Тезисы» содержат немало и других верных теоретических положений.
Второй лингвистический кружок, где проповедуется структурализм иного характера,— это кружок датских
1 См. «Хрестоматия по истории языкознания XIX—XX веков», стр. 433—434.
ученых. В Дании структуральный подход к изучению языка был провозглашен в 1935 г. Копенгагенским кружком во главе с Луи Ельмслевом. Основателем этого структурального направления в языкознании является Виго Брён-даль, который в 1939 г. опубликовал статью «Структуральная лингвистика».
Брёндаль критикует компаративизм и позитивизм XIX века и излагает принципы «новой точки зрения, известной под названием «структурализма»». «Здесь важно,— пишет Брёндаль,— уметь различать чисто формальные свойства системы и ее материю, или субстанцию... Точно так же не менее важным, чем изучение формальной структуры, является и изучение реальных категорий, содержания или основы системы» '. Таким образом, и здесь имеются какие-то упоминания о необходимости изучения реальных категорий содержания наряду с необходимостью изучения 4)ормальной структуры. На самой крайней точке зрения структурализма в языкознании стоит Л. Ельмслев. Язык он представляет как универсальную систему чистых абстрактных отношений. Языковые категории в системе Ельм-слева лишены реального содержания, существуют сами по себе, вне отношения к внешнему миру, к жизни человеческого общества. «Суть не в звуках или знаках и значениях как таковых, а во взаимных соотношениях между ними в речевой цепи и в парадигмах2 грамматики. Эти именно соотношения и составляют систему языка...» 3. Он говорит, что «структурный метод в языковедении имеет тесную связь с определенным научным направлением, оформившимся совершенно независимо от языковедения... а именно с логистической теорией языка, вышедшей из математических рассуждении и особенно разработанной Вайтхэдом и Бертрандом Рэсселем, а также венской логистической школой, специально Карнатюм, в настоящее время профессором Чикагского университета, последние работы которого по синтаксису и семантике имеют неоспоримое значение для лингвистического изучения языка» 4.
Ельмслев определяет понятие структуры так же, как и Карнап: как «явление чистой формы и чистых соотноше-
1 «Хрестоматия по истории языкознания XIX—XX веков», стр. 418.
2 Парадигмы — образец склонения или спряжения.
3 «Хрестоматия по истории языкознания XIX—XX веков», стр. 419.
4 Там же, стр. 423,-
ний». Лингвистика же описывает схему языковых соотношений, не обращая внимания на то, чем являются самые элементы, входящие в соотношения.
Возникло и третье структуралистическое направление в Америке. Это так называемая дескриптивная лингвистика Л. Блумфильда, 3. Харриса, Треджера и др. Отдельные американские структуралисты хотя и трактуют по-разному отдельные языковые явления, но все имеют общую установку по следующим вопросам:
1) значимую сторону языка (субстанцию языка) оставляют вне лингвистического изучения;
2) понимают язык как систему произвольных звуковых символов — знаков;
3) изучают только формальную сторону языка, т. е. дают лишь формальное определение конструкций и классов слов;
4) описывают, сопоставляют формы языка без объяснений и обоснований.
Советское языковедение критически относится к общим положениям структурализма, который, так же как и семантика и неопозитивизм, в большинстве положений исходит из агностицизма. Но некоторые правильные положения структуралистов не только разделяются, но и претворяются в практике исследования. Принять же всецело' основы копенгагенского и американского структурализма невозможно сторонникам материалистической теории в языкознании '. В таком случае пришлось бы отказаться от признания единства мышления и языка, единства формы и содержания в языке. Решая вопрос об отношении к структурализму, следует выяснить, насколько применим метод структурализма во всех разделах языка: фонетике, лексике, грамматике. Следует глубже и основательнее вскрыть общетеоретические основы структурализма, так как советские языковеды не могут применять методы, враждебные общей марксистско-ленинской теории. Но в тех случаях, если отдельные положения не ведут к идеалистическому осмыслению языковых фактов, необходимо полностью использовать и усвоить опыт зарубежной лингвистики.
1 Поэтому нельзя согласиться с точкой зрения С. К. Шаумяна, выраженной в статье «О сущности структурной лингвистики» в журнале «Вопросы языкознания» № 5 за 1956 г.
СОДЕРЖАНИЕ
CmipKiiH А. Г. Происхождение языка и его роль в формировании мышления ................... 3
Горский Д. П. Роль языка в познании ............ 73
Панфилов В. 3. К вопросу о соотношении языка и мышления 117 Ахманов А. С.| Логические формы и их выражение в языке . . 166 Богуславский В. М. Слово и понятие ............. 213
Копнин П. В. Природа суждения и формы выражения его в языке 276 Галкина-Федору к Е. М. О форме и содержании в языке . . . 352
МЫШЛЕНИЕ И ЯЗЫК
Редактор И. Щербина
Оформление художника В. Николаева Художественный редактор С. Сергеев Технический редактор Н. Троановская-Ответственные корректоры Ю. Болховитпянов и Н. Эйдман
Сдано в набор 11 января 1957 г. Подписано в печать 11 мая 1957 г. формат 84 X 108'/э2. Физ.печ. л. 123/,. Условн. печ. л. 20,9. Учетно-иэд. л. 21,71. Тираж 25 тыс. экз. А 05111. Заказ № 176. Цена 7 руб.
Государственное издательство политической литературы. Москва, В-71, Б. Калужская, 15.
Министерство культуры СССР. Главное управление полиграфической промышленности Первая Образцовая типография имени А. А. Жданова. Москва, Ж-54, Валовая, 28.
– Конец работы –
Используемые теги: Мышление, язык0.058
Если Вам нужно дополнительный материал на эту тему, или Вы не нашли то, что искали, рекомендуем воспользоваться поиском по нашей базе работ: МЫШЛЕНИЕ И ЯЗЫК
Если этот материал оказался полезным для Вас, Вы можете сохранить его на свою страничку в социальных сетях:
Твитнуть |
Новости и инфо для студентов