НАВЯЗЧИВОСТЬ И ЗАБЫВЧИВОСТЬ - “ЖЕЛЕЗНЫЕ” И “СЕРНЫЕ” ДЕТИ

Чем был бы человек без воспоминания? Существом, лишенным истории, отданным лишь настоящему моменту. Вместе с воспоминанием в жизнь впервые входят длительность и взаимосвязь. Они образуют основу Я-сознания. Однако, способность забывать ­ также принадлежит к здоровой душевной жизни. Забытые представления ­ не только образуют место для новых содержаний сознания, но они также таинственными путями идут во внутреннее, где они преобразуются человеком и могут вести его к новым способностям.

Путь воспоминания, прежде всего лежит извне ­ вовнутрь: восприятие становится “овнутренным” и входит в состав душевной жизни. Но это также и путь сверху ­ вниз. Мы могли бы обратить на это внимание, уже когда говорим об “утонувших” или “выпавших” представлениях. Этот путь мы проходим в обратном направлении, когда утонувшее снова поднимаем “наверх” ­ в воспоминании. Чтобы проследить пути воспоминания, мы должны принять во внимание внутреннее и внешнее, верхнее и нижнее в человеческой организации.

Когда я смотрю на дерево, подробно его рассматриваю и затем закрываю глаза, я могу и далее видеть это дерево перед собой с большой точностью. Способ, каким я его потом “вижу”, постичь нелегко. Этот образ, который уже нельзя осязать ­ стал бестелесным. И все же я вижу его не так, как если бы я рассматривал изображение дерева, это ­ род внутреннего видения, он встречается у эйдетически предрасположенных людей, а также ­ при наступлении визионарных состояний. Однако, то, что я вижу как образ воспоминания, требует для своего возникновения и поддержания значительно большей внутренней активности, чем простое рассматривание изображения. Затем этот образ исчезает, новое содержание наполняет сознание. Но я могу это снова восстановить в сознании с большей или меньшей точностью спустя длинное или короткое время. Где же оно в это время находилось?

Обычным воззрением является то, что образы воспоминаний накапливаются где-то в нашем внутреннем. Местом их складирования обычно считают мозг. Это воззрение, разумеется, остается чисто гипотетическим. Возможно и другое представление: содержания сознания, которые позднее становятся воспоминаниями ­ вовсе не накапливаются, но фактически исчезают, прежде, чем снова стать мгновенно воссоздаваемым воспоминанием46. Когда мы весной снова видим перед собой исчезнувшие осенью из поля нашего восприятия растения, то они ведь в межвременьи не пребывали где-либо, но ­ снова выросли из семян. Применение этого сравнения для процесса образования воспоминаний могло бы означать то, что во время процесса восприятия в нашей организации образуется нечто соответствующее семени растения, из которого позднее вновь создаются воспоминания.

Вспомнить забытое ­ стоит иногда больших усилий. Воспоминание прежде всего может выступать в неполной и несовершенной форме, например ­ как простой отзвук искомого названия47. Это указывает на то, что оно не лежит где-либо уже готовым, но должно сперва возникнуть в процессе воспоминания. Усилие воли, связанное с воспоминанием, у многих людей становится видимым в характерных движениях: они бегают туда-сюда, топают ногами, всплескивают руками, пытаясь активировать вспоминаемое представление, которое не ждет наготове. Это поведение может обратить наше внимание на то, что “место” созидания воспоминаний надо искать не в верхнем человеке, но в организации обмена веществ и конечностей, связанной с волей. Мы уже отмечали, что словоупотребление, говорящее о “выпавших” и вновь поднятых воспоминаниях, указывает в том же направлении.

То, что получается затем как воспоминание, оказывается противоположным восприятию, будучи насыщенным новым качеством. Оно связалось с жизнью вспоминающего, принадлежит его внутреннему миру, оно изменчиво и становится основой его воображения48. Оно не менее реально, чем восприятие, но ­ приобрело новый вид реальности.

Когда впечатление, полученное через восприятие, снова восходит в воспоминании, оно тем временем уже “усвоено”, переработано и стало составной частью собственного существа. Оно идет тем же путем, что и воспринятые пищевые вещества, которые в верхнем человеке еще интенсивно воспринимаются во вкусе и запахе и исчезают затем в бессознательных глубинах обмена веществ, полностью разрушенные и уничтоженные, и воплощаются, наконец, как вновь построенные собственные субстанции организма.

Родство пищевых путей с путем воспоминаний снова вызывает гения языка, который образует слово “vergessen”*. Из этого родства также объясняется, почему именно в смысле, относящемся к процессам питания и пищеварения, запах и вкус имеют столь удивительно интенсивное отношение к памяти.

Когда мне где-либо снова встречается запах, который я ребенком воспринимал в доме моей бабушки, перед моим внутренним взором мгновенно встает все жилище моей бабушки вместе со всем, что я при этом переживал. Оптическое или акустическое чувственное впечатление не может вызвать столь живое воспоминание.

Овнутрение, в котором глубоко перерабатываются восприятия и переживания, делает воспоминание источником поэтического творчества. Таковы именно воспоминания детства, всегда инспирирующие это творчество. Это характерно для многих произведений Альберта Штеффена, а также Штифтера, Бодлера, Кароссы, Вайхерта и др.

Весьма отчетливо эта первопричина поэтических способностей видна из детских воспоминаний Марселя Пруста. Свое главное произведение он прямо назвал “В поисках потерянного времени”, имея в виду время своих детских переживаний. И уже совсем бросается в глаза то, что эти переживания детства и вместе с ними ядро его поэзии ­ часто имеют свой исходный пункт в определенных вкусовых и обонятельных переживаниях. Это знаменитое переживание “червячка”, о котором сам Пруст сказал, что оно содержало “всю теорию воспоминания”.

“Червячком” назывался определенный вид пирожных, которые ему однажды подали к чаю. И он переживает перемену ­ его озабоченное состояние, в котором он тогда находился, под действием аромата чая и вкуса пирожных сменяется интенсивным ощущением счастья. После многих усилий это он пространно описывает, но чтение ­ вознаграждается, ибо при этом высказывается действительно существенное и доселе неизвестное психологам о природе памяти: наконец, перед ним встало воспоминание о том солнечном воскресном утре в деревне, где он ребенком всегда получал этот чай и эти пирожные у своей тетушки. И перед ним раскрылась вся полнота его детских воспоминаний, став затем основанием для его писательской деятельности. “Я ощущаю, как нечто во мне шевелится, дрожа, и сдвигается, как оно пытается подняться, это ­ как якорь, поднимается с большой глубины; я не знаю, что это, но оно медленно поднимается во мне”49. Из этого описания становится ясным, как такой сенситивный человек уже переживает восходящий поток воспоминания, прежде чем это воспоминание станет его настоящим.

Итак, мы видим, что оба пути принадлежат к образованию памяти: нисходящий, ведущий сначала к забыванию; восходящий, поднимающий воспоминание в сознание. Из их противотока получаются две возможности нарушения образования памяти:

 

а)	невозможность забывания (навязчивые состояния),
б)	невозможность воспоминания (чрезмерная забывчивость).

То, что мы изложили как образование воспоминания путем исчезновения и затем воссоздания воспринятых впечатлений, относится к так называемой долговременной памяти. Расстройства образования памяти в детском возрасте касаются прежде всего кратковременной памяти. При этом мы можем теперь воспринятые впечатления ­ сопоставлять с представлениями, восходящими в воспоминании, как это делает Рудольф Штайнер при описании этих расстройств в Лечебно-педагогическом курсе.

У детей, которые не могут забывать, воспринятые впечатления ­ недостаточно глубоко напечатлеваются нижнему человеку. Они тотчас отражаются назад и остаются существовать, как постоянно повторяющиеся представления. Это ­ как если бы погружающиеся вниз впечатления отскакивали бы, наталкиваясь на непреодолимое сопротивление. Таким образом ­ возникают навязчивые представления, которые выскакивают без всякой связи. Будучи предоставленными сознанию несвободно, они преодолевают его.

Часто создаются навязчивые представления речевых выражений, когда определенные речевые обороты ­ все снова высказываются при совсем неподходящих обстоятельствах, или когда стереотипно повторяются определенные вопросы. Например, страдающий навязчивыми представлениями юноша, ответив на первый вопрос врача “я здоров”, повторял эту фразу на протяжении всего дальнейшего обследования.

Могут, наконец, приходить навязчивые действия. Особенно часто навязчивое мытье. Есть дети, которые на протяжении целого дня навязчиво двигаются по постоянной траектории. День начинается церемониалом одевания и заканчивается церемониалом раздевания. Между ними лежит ряд действий, которые должны выполняться на протяжении дня точно определенным образом.

За всей оцепенелостью и неизменяемостью навязчивых явлений, которыми подавляется ребенок, стоит латентный страх. Страх этот в целом ­ не осознается, так как он маскируется соблюдением навязчивых “предписаний”. Но в большинстве форм навязчивого поведения страх как таковой ­ очевиден, прежде всего ­ в страхе пространства (агорафобия ­ неспособность перейти пустую площадь) и в страхе замкнутого пространства (клаустрофобия). Здесь закономерности пространства ­ патологическим образом навязываются переживанию ребенка и подавляют его.

Последовательность навязчивых явлений начинается с невозможности забывания (навязчивых представлений), при котором воспринятые впечатления подавляют ребенка и побеждают его. Они все сильнее захватывают его организацию навязчивой речью и навязчивыми действиями и уплотняются, наконец, до полного подавления пространственными соотношениями окружающего мира.

Противоположное этому нарушение ­ когда воспринятые и затем отпущенные из сознания впечатления не могут быть снова подняты наверх как воспоминания. Они столь сильно абсорбируются нижним человеком, что кажутся исчезнувшими навсегда. В этом случае это ­ не отскакивание от твердой почвы, но ­ как бы утопание в иле, который их уже не освободит.

Такие дети забывают все. Их способность обучения сильно стеснена. Они не могут концентрироваться, поскольку впечатления не остаются в сознании. Но следы этих впечатлений все же не исчезают из детского существа; они ведут в бессознательные глубины жизни, что вызывает “крайне неудовлетворительное душевное состояние1”. Дети внутренне возбуждены и охвачены постоянным беспокойством. И дома, и в школе они стремятся разрушить все, что попадет им в руки. Иногда они кажутся скорее спокойными и апатичными, даже депрессивными; но внутреннее возбуждение может вдруг вылиться в повышенную агрессивность. Движения ­ неуправляемы. Дети ­ неловки, если приходится застегнуть одежду или завязать шнурки. Почерк неплохой. Но на этот раз это не страх, который стоит за всеми проявлениями, как при навязчивых состояниях, это ­ нечто вроде латентного гнева, который иногда прорывается в виде внезапных приступов.

Здесь также ребенок побеждается чем-то чуждым, но это ­ не сознание, которое детерминировано устойчивостью впечатлений, это ­ шумящие в подсознании и не доведенные до возможности воспоминания впечатления, которые сказываются на душевном состоянии ребенка. Но теперь результирует не застывание, фиксация и постоянно склонное к такому течению поведение, но ­ наоборот: поведение, которое стремится разрушительно и в чрезмерных реакциях растворить все порядки, меняясь при этом непредсказуемым образом. Если оба противоположных поведения обозначены в заглавии словами “принужденность” и “забывчивость”, то имелся в виду, по меньшей мере, весь объем описываемых явлений.

Мы рассматривали до сих пор воспоминание и забывание в их психологических взаимосвязях. В духовнонаучном человековедении такое рассмотрение продолжается до физиологических и субстанциальных взаимосвязей. Мы говорили образно о том, что в одном случае (навязчивость) ­ воспринятые впечатления как бы отскакивают от твердой почвы и в другом случае (забывчивость) ­ они как бы тонут в иле. Что же это такое, то, что здесь “твердо” или “мягко” оказывает влияние на образование памяти? В своем описании в лечебно-педагогическом курсе Рудольф Штайнер устанавливает связь памяти и ее нарушений непосредственно со структурой телесного белка. Такая вещественная связь нас уже не удивит после того, как мы заметили родство образования памяти с пищеварительным процессом. Есть много указаний на то, что именно белковая субстанция имеет особое отношение к процессам памяти.

Уже в основе связанных с белковым процессом размножения и наследственности лежит некий род органической памяти, позволяющей существующему организму репродуцировать себя. Но белок обнаруживает и другие, подобные памяти свойства, прежде всего ­ в иммунологических реакциях, при которых организм может “вспомнить” субстанцию, с которой уже однажды встречался. В этом случае говорят именно об “иммунологической памяти”.

Но Рудольф Штайнер рассматривает соотношение структуры белка и памяти еще более конкретно. Он указывает, что повышенное содержание серы в белке ­ предрасполагает к абсорбции погруженных впечатлений, что способствует забывчивости. В противоположность этому ­ при уменьшенном содержании серы, что связано с повышенным содержанием железа ­ впечатления напечатлеваются нижнему человеку недостаточно глубоко. Они отскакивают назад, образуя навязчивые представления. Размягчение белковых структур (сера) ­ выражено у детей внешне в цвете волос: светлые или рыжие волосы указывают на обилие серы, темные ­ говорят о повышенном содержании железа.

Это указание мы должны основательно продумать. Мы знаем, что изменение строения белка оказывает влияние на душевную жизнь и может воздействовать вплоть до цвета волос и кожи, почему страдающие фенилкетонурией дети почти всегда ­ светлокожие блондины (гл. VIII). При этом фенилкетонурия не имеет никакой связи с образом поведения, обозначенным здесь словом “забывчивость”. Общим для обоих явлений является то, что они оба часто встречаются у светловолосых детей.

Но не все дети-блондины ­ фенилкетонурики, и не все фенилкетонурики ­ блондины, так же, как и не все они подвержены “забывчивости”. И ребенок, страдающий навязчивыми представлениями ­ также иногда может быть блондином. Это встречается и в этом случае, как и при всех других конституциях. Возьмем для сравнения болезненные склонности пикников (плотное, приземистое сложение) и лептосоматиков (вытянутое сложение). Пикники ­ склонны к желчнокаменной болезни, лептосомные ­ к язве желудка. Очевидно ­ встречаются, хотя и редко, лептосоматики, страдающие желчнокаменной болезнью, и пикники, получившие язву желудка. Но несмотря на эти возможности вариаций, внутренняя связь между пикническим типом строения тела и возникновением язвы желудка ­ существует50.

Также светловолосость и “забывчивость” ­ с одной стороны, и темноволосость и навязчивые представления ­ с другой, имеют нечто связывающее их друг с другом. Такие связи рассматриваются при всех прочих равных условиях, ведь цвет волос может определяться еще и другими факторами, например, расой. Блондины вообще, в основном ­ светлокожи и голубоглазы, мы и обозначаем все это явление в общем, как “блондин”. Черноволосые ­ темнокожи и темноглазы, мы их именуем кратко ­ “брюнеты”. Когда человек блондин или брюнет? ­ когда он откладывает на поверхности своего тела меньше или больше органического красителя (пигмента).

Что известно о связи этого содержания красителя с деятельностью железа или серы в организме? Содержание железа в черных волосах ­ существенно выше, чем в светлых51; при патологическом увеличении содержания железа в теле (гемохроматоз) кожа становится очень темной52. Если же в коже появляются серосодержащие составные части белка (SH-группы) ­ содержание красителя уменьшается, кожа становится светлее52. Железо связано с увеличением образования красителя на периферии, сера ­ уменьшает его.

К соответствующему результату приходят при сравнении полов. Женщины в среднем более светлокожи и светловолосы, чем мужчины. Уже древние мастера изображали Еву более светлой, чем Адама. С другой стороны ­ содержание серы в тканях и особенно ­ в коже и нервной системе ­ у женщин выше, чем у мужчин. Говорят о “тиофилии” (склонности к сере) женских тканей53. В противоположность этому общее содержание железа ­ в мужском организме выше. Навязчивые состояния у мужского пола ­ существенно чаще, чем у женского. Напротив, женщины скорее склонны к забывчивости. Дети вообще рождаются более светлыми и лишь потом темнеют, когда становятся старше. Соответствующее душевное преобразование при этом ­ весьма отчетливо.

Пигментация поверхности тела защищает от влияния света. Блондины имеют меньше пигмента и более подвержены солнечным ожогам. Особенно чувствительна к свету кожа тех, кого можно назвать “экстремальными блондинами”, у так называемых альбиносов, которые вообще не образуют пигмента на поверхности тела. У них также нарушено восприятие света, поскольку у них отсутствует пигмент, который должен экранировать глаз (ирис, ретина), чтобы он мог выполнять свою функцию восприятия.

Восприятие света глазом как сознательный акт процесса экранирования, противопоставления себя, сопровождается подсознательной антипатией. Принятие света через кожу по сравнению с восприятием света означает соединение себя в подсознательной симпатии, что и выражается в процессах обмена веществ (воспаление кожи, загар и т.д.). Отношение обмена веществ к свету у блондинов ­ сильнее, а аспект сознания ­ слабее. У брюнетов, сильно пигментированных людей ­ наоборот.

Прибегая к весьма реальному образу, мы можем сказать: как блондин внешне относится к свету, так он внутренне относится к своим представлениям. Здесь также и сторона сознания ­ сформирована слабее (забывчивость), что приводит к бессознательному шуму в области обмена веществ и конечностей (беспокойство, агрессия). И как брюнет заслоняет себя от света, так он относится и к своим представлениям, причем он склонен к тому, что они “отскакивают” и становятся навязчивыми представлениями. Интересно, что содержащие краситель клетки (пигментные) ­ производны от нервной системы, и уже их происхождение выдает их связь с сознанием человека.

Из природы памяти, связанной с вещественными процессами вытекает, что ее нарушения можно лечить влиянием на эти процессы. Лечебнопедагогический курс1содержит указания, исходя из которых можно проводить диетическое и медикаментозное лечение. Забывчивым детям показана солевая диета с преобладанием корнеплодов. Дети, склонные к навязчивым явлениям, должны получать много фруктов, особенно ­ сильно ароматических. При необходимости проводится медикаментозное лечение. В первом случае показаны препараты железа, во втором ­ медикаменты, содержащие серу.

Главное внимание, однако, уделяется психолого­педагогическому лечению, при котором применение речи образует терапевтический элемент. Это лечение действует вплоть до процессов обмена веществ, и оно ­ в состоянии “отучить” белок от увеличенного или уменьшенного накопления в нем серы.

Для забывчивых, “серных” детей, у которых впечатления исчезают, нужно так укрепить воспринятые впечатления, чтобы они могли быть снова вызваны. Это достигается тем, что ребенку в ритмическом повторении все снова предлагают одно и то же впечатление. Чудесным средством для этого явилось утреннее изречение, которым начинались занятия в институте, работающем по педагогике Рудольфа Штайнера. Можно также подыскать для этой цели какое-либо иное подходящее предложение или изречение и применять его специально для таких детей, произнося его или предлагая произносить ребенку.

У детей, склонных к навязчивым представлениям, воспринятые впечатления действуют слишком сильно. Их нужно ослабить. Это делается путем “отрицания шопотом” внедрившихся представлений. Ребенку, например, который беспрестанно навязчиво повторяет: “часы красивые”, воспитатель шепчет, все тише и тише: “часы забыты! часы забыты! часы забыты!” и т.д.

Действие речи учителя на детей распространяется чрезвычайно глубоко. Поэтому Рудольф Штайнер уже давно, перед своим “Драматическим курсом”, дал учителям вальдорфских школ упражнения для уроков речи. Как приглушение речи может освободить ребенка от внедрившихся навязчивых представлений, так и наоборот, “громогласный учитель1”, не знающий об этих взаимосвязях ­ очень хорошо вызовет навязчивые представления у предрасположенных к этому детей. Цуллигер54сообщает о 12-летнем ученике, у которого под влиянием тиранического учителя развился навязчивый счет, который прекратился после смены учителя.

Когда в случае навязчивых явлений, в определенных состояниях (агорафобия, клаустрофобия) проявляется латентный страх, то ослабление подступающего извне ­ невозможно, так как здесь действует объективное влияние пространственного окружающего мира. Здесь следует укрепить внутреннее и противопоставлять внешнему давлению ­ внутренние силы. Это достигается с помощью занятий, которые делают для ребенка возможным исполненное любви понимание и переживание окружающего мира. В чувстве любви ребенок может приближаться к миру, вместо того, чтобы в страхе шарахаться от него.

Навязчивость и забывчивость, обе крайности нарушенного формирования памяти ­ раскрыли нам глаза на связанные с внутренним психологические процессы. Они к тому же показали нам, как эти психологические процессы переплетены с вещественными течениями. С подобными взаимосвязями мы соприкоснулись уже при фенилкетонурии. В иной форме мы встретим эти взаимосвязи в обеих следующих главах, когда мы займемся слабоумием и его противоположностью в детском возрасте.