ВТОРОЙ КОНЕЦ КЛУБКА

 

Его взяли прямо в цехе. Саботаж на промышленном предприятии по гитлеровским законам военного времени предполагал смертную казнь. Но рабочих рук, квалифици­рованных специалистов не хватало. Он успел им стать за два с лишним года работы фрезеровщиком. Поэтому и от­делался Семен Дынец заключением в концентрационный лагерь. Случилось это в канун Нового, сорок пятого года.

В Германию Семен попал летом сорок второго. Жил он до войны в небольшом украинском городе Белая Цер­ковь. Закончил там семь классов и поступил учиться в одно из киевских фабрично-заводских училищ. Но учить­ся парнишке не пришлось. Киев захватили фашисты. Вер­нулся Семен в Белую Церковь, к родителям. Пробавлял­ся случайными заработками, чтобы помочь бедствующей семье – кроме него было еще пятеро детей, все мал мала меньше. Постепенно сумел установить связь с местным подпольем, выполнял кое-какие несложные задания: к парню пока присматривались. Впрочем, в ту пору сложные и несложные поручения подполья определялись одной ценой – собственной жизнью.

Однажды, находясь в Киеве, попал Семен в облаву и угодил в число восточных рабочих, угоняемых гитлеров­цами в Германию. Нашли у Семена справку о том, что он ученик ФЗУ, и это решило его судьбу: определено было шестнадцатилетнему парню работать на военном заводе. Здесь его тоже заметили подпольщики. Хорошо законспи­рированный комитет планомерно проводил акции сабота­жа на предприятии. Дважды подвергалась организация разгрому, гестапо не дремало, внедряло людей повсюду, но ядро уцелело, и вредительство продолжалось.

Волна третьего разгрома зацепила и Семена. Попал Дынец в концлагерь. «Прелести» этого «лагеря смерти» вкушать ему довелось более трех месяцев. В апреле сорок пятого, смяв проволочное заграждение, на аппельплац выкатились мордатые американские танки.

Надо ли говорить о радости узников! Счастливый Се­мен Дынец видел себя уже на улицах Белой Церкви в окружении отца с матерью, братьев и сестер, которые сни­лись ему все эти годы... Но радовался Семен преждевре­менно. Всех освобожденных американцы поместили в дру­гой лагерь – для перемещенных лиц. Конечно, это был не гитлеровский концлагерь, но попасть отсюда на родину было невозможно. К бывшим узникам, требующим встречи с советской оккупационной администрацией, зачастили подозрительные личности. Они рассказывали о репрес­сиях, которым подвергаются побывавшие у немцев совет­ские люди, приводили доказательства, демонстрировали фальшивки, сфабрикованные специальными службами вчерашних союзников.

Проводилась тщательная интеграция перемещенных лиц. Связанных сотрудничеством с фашистами готовились использовать и впредь в подобных же целях. Кое-кто за­вербовывался в Иностранный легион. Бывало, и ликвиди­ровали упорствующих... Убирали тех, кто сам не поддавал­ся посулам и угрозам и других поддерживал в сопротив­лении попыткам лишить их родины.

На парней, угнанных в Германию еще совсем в юном возрасте, специальные службы делали особую ставку. Предполагалось, что характеры их, убеждения не успели сформироваться, а годы, проведенные на чужбине, только способствовали их отдалению от родины, которая пред­ставляется им в некоем тумане. Если сейчас взяться за таких ребят всерьез, дать им соответствующую подготов­ку, провести мозговую обработку, то со временем они мо­гут стать отличными разведчиками в собственных странах, и ценность их особо возрастает, в связи с тем что нет необходимости придумывать для них какие-то легенды.

По таким соображениям попал в поле зрения одной из специальных служб и Семен Дынец.

 

– ...Да, это я.

– Очень хорошо, что это вы... До вас трудно дозво­ниться, весь день занят телефон. Чертовски деловой вы человек, не так ли? А с деловыми людьми всегда приятно общаться...

– Простите, с кем имею честь говорить? А, это ты, Вася! Кончай меня разыгрывать, дел по горло.

– Вот я и говорю: деловой человек. Таким вы мне и представлялись.

– Может быть, вы все-таки назоветесь? С кем я гово­рю? Сейчас положу трубку!

– Не торопитесь, Святой. Слушайте внимательно. У меня есть ирландский сеттер. У него изумительно вер­ный нюх. Не купите для охоты?

– Что... Что вы сказали? Я... Да-да, ирландский сет­тер...

– Повторяю: у меня есть ирландский сеттер. У него изумительно верный нюх. Не купите для охоты? И не суе­титесь, Святой. Что вы там мямлите?!

– Сеттерам не доверяю. Ищу доброго терьера.

– Шотландского?

– Желательно фокса.

– О фоксе разговор пойдет особый. Нам надо встре­титься, Святой. Имею к вам пару вопросов.

– Кто вы?

– Любопытной Варваре в толпе нос оторвали. Много будете знать, скоро состаритесь. Я – хозяин Друга. Изве­стен был вам эдакий симпатичный песик по кличке Друг?

– Да, но ведь ее... Его...

– Это вас не касается. Вы хотите иметь приличную собаку, я реализую ваше желание. Но для этого нам надо увидеться.

– Сегодня я занят...

– Мне тоже не хочется вас видеть сегодня. Давайте встретимся завтра вечером. Впрочем, сделаем так. В двадцать одни час войдете в камеру хранения железнодорожно­го вокзала и откроете автоматический шкаф. В шкафу ле­жит портфель с личными вещами и ваш гонорар. Он в ко­робке из-под конфет «Ассорти», Коробку возьмите себе, а на ее место положите... Ну вы сами знаете, что необхо­димо туда положить. Портфель оставьте в шкафу. Закрой­те его тем же цифровым кодом. Номер шкафа я сообщу вам завтра ровно в двенадцать часов. Действуйте как предложено. И тогда у вас будет премиленький фокстерь­ер. Ждите моего звонка, Святой.

 

В этот же день состоялся еще один разговор.

– Это Крутихинское сельпо?

– Оно самое.

– Здравствуйте. С вами говорят из облпотребсоюза. У вас находится корреспондент из Москвы? Тогда при­гласите его к телефону.

– Сейчас позовем, он во дворе, с народом беседует. Маша, быстрее за корреспондентом! Скажи, из области требуют!

Позвали корреспондента.

– Слушаю! – крикнул он в трубку. – Да, это я, Ма­лахов Сергей Сергеевич.

– Извините за беспокойство. Здравствуйте. Это вас из области, из потребсоюза, тревожат. Из города Каменогорска. Кулик моя фамилия, понимаете? Ку-лик...

– Я понял. Слушаю вас, товарищ Кулик.

– Из редакции вашего журнала звонили, просили уз­нать, в каком вы сейчас селе. Они хотят связаться с вами. Как в Москву-то, к вам в редакцию, позвонить?

– Беспокоятся, значит, товарищи? Это хорошо! Запи­шите редакционный телефон. Сто двадцать девять... Вы записываете?

– Записываю, записываю, товарищ Малахов...

– Пятьдесят восемь – шестьдесят пять. Записали?

– Пятьдесят восемь – шестьдесят пять. Записал. Спасибо! В пятницу думаете быть в городе?

– Видимо, в пятницу.

– Вот и хорошо. Успеем повидаться, товарищ Малахов.

– До свидания, товарищ Кулик.

 

Когда Андрей Иванович узнал, что состоится один из конкурсных концертов рубежанской художественной самодеятельности, он попросил Королева достать пригласительный билет.

– Только один? – спросил улыбаясь Вадим Николае­вич.

– Можно и два, – ответил Гуков. – Второй – Васе Мелешину.

– Ну-ну! – протянул Королев. – Всего лишь... А я уж, было дело, собирался взять тебя на крючок и начать шантажировать угрозой рассказать кое-что Зое Ва­сильевне.

– Без пользы, – сказал Андрей Иванович. – Зоя Васильевна верит только мне, и никому больше.

– Тогда тебе легче. А моя благоверная нет-нет да и нахмурит брови, когда задержу взгляд на ком-нибудь на курорте или в гостях. Хотя где уж мне в стрекозлы пи­саться!.. Четыре невесты растут. Скоро дедом буду.

– Ладно, дед, перестань плакаться. Ты, верно, забыл, что я тебя и молодым, неженатым помню. Значит, на вечер я загляну.

– С Васей?

– С Васей. Именно с ним.

– Ну хорошо, с концертом ясно. Чем закончился твой разговор со Щербаковым по поводу письма этой Соха Ромовой к Ирине Вагай?

– Этот второй кончик начали распутывать еще в Москве, до нашего сигнала о содержании письма. Пом­нишь, как Соха пишет Ирине про некоего Кэйта? С полу­скрытым намеком пишет. «Видела нашего вездесущего и неунывающего Кэйта. Что-то на этот раз он забыл пере­дать тебе свои приветы, или, точнее, поклоны, в его сти­ле а-ля рюсс. А наш красавчик Серж будет скоро лауреатом. Не промахнулась ли ты, голуба, сменяв кукушку на ястреба?» Но мы и без письма, по московским каналам, знали о том, что Ирина Вагай еще в годы студенчества была связана с господином Кэйтом. Как связана? Това­рищ Щербаков дал команду выяснить это с максималь­ной точностью. И тогда на дачу к Ромовым отправился сотрудник. Кое-что визит его прояснил. Одновременно этим Кэйтом занялись и с другой стороны. Но уцепиться за что-нибудь пока не удалось. Господин Кэйт – стреля­ный гусь. За здорово живешь его не прихватишь... Опять же пользуется дипломатическим иммунитетом. Все, что мы имеем против Кэйта, носит косвенный характер, увы… Так что до поры до времени он может резвиться, этот «вездесущий и неунывающий Кэйт».

 

В конце первого отделения концерта из-за портьеры боковой двери, на которую нет-нет да и посматривал Ан­дрей Иванович, выглянул Вася Мелешин. Поймав взгляд Гукова, он кивнул и скрылся. Гуков досидел на концерте до перерыва. Потом он прошел в буфет. Когда прозве­нел третий звонок, Андрея Ивановича в зале не было. Он вышел в вестибюль и боковым коридором свернул в слу­жебные помещения. Перед неплотно закрытой дверью с табличкой: «Народный театр» Гуков остановился. Из ком­наты слышались голоса. Андрей Иванович тронул дверь, она начала открываться, и вошел. В большой, увешанной портретами театральных корифеев комнате находились двое мужчин. Они сидели у круглого стола спиной к Гукову и громко разговаривали. Собственно, говорил один из них. Он наседал на собеседника, горячо убеждал его, но тот, им был инженер Муратов, односложно отказывая и покачивал головой.

Несколько минут Андрей Иванович не обнаруживал своего присутствия и сумел понять, что речь идет об уча­стии Михаила Сергеевича в конкурсном спектакле. Он должен был состояться завтра. Но Муратов отказывался играть на сцене, не объясняя, впрочем, по каким мотивам он это делает.

Гуков кашлянул, но люди не заметили. Тогда он про­шел вперед и сказал:

– Здравствуйте.

Инженер Муратов увидел Андрея Ивановича и, по­бледнев, поднялся со стула. Его собеседник сделал стро­гое лицо и спросил:

– Что вам угодно, гражданин?

– Интересуюсь вашим народным театром. Михаил Сергеевич, не затруднитесь представить меня.

Муратов покраснел и сказал:

– Знакомьтесь. Это Леонид Васильевич Ковров, наш, так сказать, профсоюзный опекун. А это... – Тут он за­пнулся, догадываясь, что Гуков попросил представить во­все не в подлинном его качестве, и Андрей Иванович при­шел ему на помощь.

– Гуков. Из областного управления, – сказал он, про­тягивая Коврову руку.

Какое управление он представляет, Андрей Иванович уточнять не стал, а Леонид Васильевич и не допыты­вался.

– Очень рад, – сказал он. – Так я пойду, извините... Мне к членам жюри необходимо пройти. А вы, Михаил Сергеевич, уж не подводите. Очень надеюсь на ваш пат­риотизм и доброе сердце.

Ковров кивнул им обоим и вышел.

Некоторое время Гуков и Муратов молча смотрели друг на друга. Андрей Иванович широко улыбнулся и жестом пригласил Муратова присесть.

– Покурим? – сказал он. – И поговорим по душам...

– Допрос в непринужденных условиях? – спросил инженер. – Так сказать, на нейтральной полосе?

– И никакой не допрос, – возразил Гуков, усажива­ясь к столу и доставая сигареты, которыми запасся за­ранее. – Вы что же, Михаил Сергеевич, отказываете лю­дям нашей профессии в праве обычного общения?

Муратов пожал плечами.

– Нет, почему же, – сказал он, доставая сигарету из протянутой ему Андреем Ивановичем пачки. – Я бы ска­зал, что мне простому смертному, даже интересно было бы пообщаться с вами, если б моя скромная персона не сделалась объектом вашего неизменного интереса.

– Поверьте, Михаил Сергеевич, если и есть к вам интерес, то исключительно как к человеку, могущему ока­зать нам помощь. Но сейчас я хотел с вами говорить о театре.

– О театре?

– Конечно. Для вас театр не просто возможность убить свободное время, мне так кажется. Не хотите иг­рать завтра?

– Не могу. Ведь это был ее спектакль, она жила им... И не дождалась премьеры.

– А Ковров?

– Он член завкома, ведает культурой. Был когда-то неплохим инженером, вместе кончали Каменогорский по­литехнический институт. Сейчас работает начальником лаборатории НОТ. Стал чиновником, открыл для себя хобби – художественную самодеятельность. Талантами бог обидел, так он, по его словам, другим пробивает до­рогу.

– И хорошо пробивает?

– Порою попросту мешает. Конечно, польза от него есть. В основном по части достать, организовать, провер­нуть. Но вкуса, увы, мало. Впрочем, среди наших куль­туртрегеров отсутствие вкуса явление не такое уж ред­кое.

– К сожалению, вы правы, хотя эти дела не в моей компетенции, но приходилось сталкиваться порой с по­добными вещами. Так что вы решили в отношении сво­его участия в спектакле?

– Наверно, буду играть. Попытаюсь вызвать из под­сознания другого Муратова. Того, который не знал ее, Ирину...

– И это возможно?

Муратов не отвечал. Он взял еще сигарету, закурил и стал смотреть в зашторенные окна отсутствующим взгля­дом.

Гуков молчал тоже.

– Знаете, – заговорил наконец Михаил Сергеевич, – мне кажется, что я виноват в смерти Ирины.

– Почему вы пришли к такому выводу?

– Вы сказали однажды, когда встретились со мною впервые, что прокуратура получила анонимное письмо, где говорилось о самоубийстве Ирины.

– Было такое дело.

– Так вот, я, помнится, категорически возражал про­тив подобной версии. Не верил в несчастный случай, она была очень хорошим пловцом. Тогда остается одно: Ири­ну убили. Кто? Зачем? Я вспомнил о ее подавленном состоянии в последнее время, она пыталась скрыть его от меня, но тщетно. А теперь вижу, что ошибался. Прав был анонимный информатор: Ирина покончила с собой. И в смерти ее повинен я один.

– Почему вы так считаете, Михаил Сергеевич?

– Мне казалось, что такого сильного чувства, как мое к ней, у Ирины не было. А теперь думаю, что это не так. Ирина любила меня, но не могла переступить через свою совесть. Она знала, что отберет у моих детей отца, и не могла пойти на это, тем более что сама выросла си­ротой, воспитывалась у тетки. Я не должен был позво­лять зайти нашим отношениям так далеко. Потому и вина вся ложится на меня.

– Интересный вы человек, Михаил Сергеевич, – ска­зал Андрей Иванович. – С вами любопытно беседовать. Но вот этот ваш ход беспомощен и недостоин вас. Да, в уголовном кодексе РСФСР есть статья, предусматривающая ответственность за доведение до самоубийства. Но это не тот случай, Михаил Сергеевич. Не надо брать на себя того, чего не было в действительности.