ГОСТЬ НА РОЖДЕСТВО

Почти все вести с Тихоокеанского театра войны не радовали. Вслед за Пёрл‑Харбором японцы наносили молниеносные удары по Филиппинам, Гуаму, Мидуэю, Уэйку, Кота‑Бахру, Сингапуру, Таиланду и Гонконгу. Небольшой гарнизон Гуама при сложившемся неравенстве сил оказался не способен защитить остров. На Уэйке морская пехота сбросила в море первый японский десант, но было ясно, что при весьма ограниченных возможностях Тихоокеанского флота оказать помощь японцы могут вернуться. Уничтожив военную базу Кларк‑Филд близ Манилы, самолеты противника подвергли бомбардировке базу ВМС Кавите. Японцы, располагая полной свободой действий на море и в воздухе, перебрасывали войска и вооружение на запад, юг и восток.

Наиболее шокирующая весть пришла в Вашингтон 10 декабря. Японские бомбардировщики, стартовавшие с базы в Сайгоне, обнаружили в море без авиационного прикрытия военные корабли «Принц Уэльский» и «Риналз». Оба корабля, подвергшиеся бомбардировкам и торпедным атакам, затонули. Узнав об этом, Черчилль рвал и метал: японский флот господствовал от Индийского до восточной части Тихого океана.

Рузвельт и военное руководство оказались в том самом весьма затруднительном положении, которого так долго опасались: сократив до минимума ресурсы из‑за помощи союзникам, армия и флот страны оказались неожиданно перед необходимостью обеспечить охрану десятков жизненно важных объектов и районов. Ходили слухи, будто японские боевые корабли снова направились к Гавайям, Панаме и даже Калифорнии. Прибрежные города умоляли о защите. Армия и флот не могли позволить, чтобы их застигли врасплох во второй раз. Но в первое время в их действиях было много импровизации и сумбура. Подразделения противовоздушной обороны направлялись к Западному побережью недоукомплектованные пушками. Персонал авиационных училищ передавался в боевые части. Конвой из 5 кораблей, с пехотой, артиллерией, военным снаряжением и 70 пикирующими бомбардировщиками и истребителями на борту, на полпути к Филиппинам отозвали с целью возвращения на Гавайи. Но Стимсон и Маршалл, стремившиеся подбодрить Макартура в его трудной миссии, обратились за помощью к президенту, который попросил командование флота пересмотреть свое решение. Конвой направили в Брисбен.

Все эти дни Рузвельт сохранял суровую невозмутимость, которая временами уступала место расслабленности и шуткам. Он не только был невозмутим, но и следил за тем, чтобы выглядеть так. Нашел время, чтобы написать Эрли любопытное письмо с откликом на многочисленные комментарии такого рода: «...президент воспринимает чрезвычайную ситуацию спокойно, выглядит прекрасно и кажется человеком без нервов». Порой забывают, писал Рузвельт, что президент сталкивался со всем этим в Первую мировую войну, лично посетил практически все оборонные объекты внутри страны и многие за рубежом, весной 1918 года совершил поездку в Европу на эсминце и «вероятно, видел гораздо большую часть нынешней зоны боевых действий, чем любой другой американец». Долгое время Рузвельт оправдывался в связи с тем, что не надевал военную форму во время Первой мировой войны; теперь он чувствовал себя психологически в форме Верховного главнокомандующего вооруженными силами страны.

Первая реакция Рузвельта на это величайшее испытание в его жизни — объединить страну; следующий шаг — объединить все силы мира, противостоявшие странам «Оси». Черчилль поинтересовался, не может ли он немедленно приехать в Вашингтон для переговоров по военной ситуации; Рузвельт с готовностью согласился. Пока Черчилль перемещался на запад на борту своего нового линкора «Герцог Йорк», Рузвельт предпринимал усилия для укрепления духа единства, который появился в стране после Пёрл‑Харбора.

Что касается солидарности политических партий, тут проблем не было. Президент с удовлетворением принял заявления председателей демократической и республиканской партий, обязавшихся сотрудничать во время войны, и высказал пожелание, чтобы обе партии способствовали укреплению гражданской обороны. Не было проблемы и с перенесением на будущее больших дебатов. Бывшие изоляционисты опережали друг друга в выражении поддержки. Наибольшую тревогу вызывало продолжавшееся противостояние предпринимателей и профсоюзов. Эффективность Посреднического совета национальной оборонной промышленности была подорвана выходом из него представителей Конгресса производственных профсоюзов. Для установления социального мира в промышленности требовался новый посреднический орган. Вскоре после Пёрл‑Харбора президент попросил профсоюзных лидеров и Консультативный совет по бизнесу при министерстве торговли выделить своих представителей на конференцию по вопросам выработки принципиальной политики в области трудовых отношений на время войны. Первой и главной целью конференции, дал ясно понять президент, должно стать согласие всех сторон на проведение забастовок в период войны.

Президент пригласил участников конференции в Белый дом на предварительную беседу. Пришли промышленники, ненавидевшие Рузвельта: Льюис, порвавший с президентом во время предвыборной кампании 1940 года, Грин, дружелюбно настроенный, но настороженный. Президент приветствовал каждого из делегатов и затем обратился к ним с почти полуторачасовой речью: говорил, что необходимо быстро достичь соглашения; ограничить время на произнесение речей в ходе конференции; о самодисциплине. Сказал, что размышляет сейчас над старой китайской пословицей: «господи, измени твой мир и начни с меня».

Между профсоюзами и предпринимателями различий немного, продолжал Рузвельт.

— Это напоминает старую притчу Киплинга о «Джуди О'Грэди и полковничьей леди». Под кожей они совершенно одинаковы. Это справедливо для нашей страны, особенно нашей страны, и мы хотим это сохранить.

Манера его речи, отмечала Фрэнсис Перкинс, отличалась здравомыслием и бодростью, уверенностью и серьезностью в сочетании со скромностью. Трагедия Пёрл‑Харбора, предстоящие опасности действовали на него как своеобразное средство духовного очищения и делали его сильнее и целеустремленнее. Делегаты возвращались на предприятия глубоко взволнованные речью президента, даже если и не вполне уверенные в том, что выработали с ним единую позицию.

Приближалось Рождество — необычное Рождество для страны и Рузвельтов. Тысячи мужчин брали свои последние отпуска перед выходом в море; другим тысячам отменили рождественские увольнительные; с военных складов разобрали все военное снаряжение. Семья Рузвельта не была свободна от тревог, связанных с войной. В Нью‑Йорке за несколько дней до Рождества Джозеф Лэш имел телефонный разговор с Элеонорой Рузвельт. В ее доме на Шестьдесят пятой улице он увидел ее встревоженной и подавленной; Элеонора сослалась на трудный день и разрыдалась. Лэш поинтересовался: это неприятности по работе в Агентстве гражданской обороны ее расстроили? Нет, дело не в этом. Элеонора сказала, что она и президент проводили сына Джеймса, он отбыл на Гавайи, а также Эллиотта. Конечно, они должны выполнять свой долг, но все равно разлука переживается тяжело. Даже по закону средних величин не все ее мальчики вернутся с войны. И снова заплакала, но взяла себя в руки. Никто не заметил, чтобы плакал президент, — возможно, не умел. На его письменном столе лежал, ожидая подписи, законопроект, предусматривавший отправку на войну 7 миллионов человек от 20 до 44 лет.

Говорили, что в Белом доме остается одна отрада — Фала. Но 22 декабря в Вашингтон прибыл Уинстон Черчилль, — и жизнь в Белом доме мгновенно преобразилась.

Рузвельт ожидал Черчилля в Вашингтонском аэропорту, опираясь на свой автомобиль, когда премьер появился со стороны Хэмптон‑Роудс, куда прилетел и высадился вместе с окружением. С неизменной толстой сигарой в зубах, премьер‑министр прошел прямо к президенту «и пожал его сильную руку тепло и непринужденно», писал впоследствии Черчилль. После неофициального обеда на семнадцать персон премьер‑министра поместили в большой спальне напротив комнаты Гопкинса, рядом с любимой комнатой Черчилля, где висела туристическая карта.

Второй этаж Белого дома тотчас превратился в имперский командный пункт, где сновали британские чиновники со старыми курьерскими кейсами из красной кожи. Обслуживающий персонал Белого дома вскоре, разинув рот от удивления, знакомился с привычками Черчилля пить, есть и спать. Каждый день президент и премьер проводили по нескольку часов вместе, часто в присутствии Гопкинса. Общались друг с другом как близкие приятели: иногда после коктейля Черчилль в знак уважения катил кресло с Рузвельтом из гостиной к лифту, но также с видом Ралфа, расстилающего свой плащ перед королевой Елизаветой. Элеонора вскоре с тревогой обнаружила, что гость склонен продолжительное время дремать после полудня, а супруг продолжает работать; тем не менее президент наотрез отказывался пропустить какую‑нибудь из вечерних бесед Черчилля и Гопкинса, которые завершались позднее, чем обычно.

Оба лидера и их помощники немедленно погрузились в обсуждение военных проблем. Рузвельта в первую очередь занимала, однако, не военная стратегия, а декларация «ассоциированных наций», выражающая единство и устремления коалиции, противостоящей «Оси». Президент и премьер‑министр, опираясь на проект документа Государственного департамента и активно сотрудничая, как в Арджентии, написали каждый свой вариант, а затем составили из двух текстов один. Проект нужно согласовать со многими правительствами, и эксперты продолжили работу над ним, а руководители двух стран обратились к насущным вопросам войны.

В канун Рождества оба стояли в проеме южного портика, наблюдая традиционную церемонию — зажигали огни на елке. Внизу, в холодной тьме, за ней следила толпа зрителей. Обратившись к слушателям как к «соратникам в борьбе за свободу», Рузвельт сказал:

— Наше самое эффективное оружие в этой войне — убежденность в достоинстве и дружелюбии человека, которому посвящено Рождество...

Президент представил Черчилля; тот не уступил ему в красноречии:

— Мне оказана честь прибавить подвеску к ожерелью из рождественской доброй воли и доброжелательности, которыми наш знаменитый друг, президент, окружил дома и семьи Соединенных Штатов.

На этот раз Рождество не семейный праздник — сыновья и внуки отмечали его вне своего дома. Рузвельт и Черчилль присутствовали на межконфессиональном богослужении, обедали в компании 60 человек, слушали рождественские гимны (навестив их исполнителей) и затем до поздней ночи обсуждали вопросы войны.

Черчилля и его коллег, вырабатывавших военную стратегию в обеспеченной в приказном порядке тиши кают‑компании «Герцога Йорка», занимал главный вопрос: заставят ли президента американцы, возмущенные нападением на Пёрл‑Харбор, направить основные усилия на войну против Японии, оставив Англию бороться в одиночку со странами «Оси» в Западной Европе, Африке и на Ближнем Востоке; приказала ли долго жить тщательно сформулированная стратегия «приоритет Атлантики», после того как первые японские бомбы сброшены в Тихоокеанском регионе? Этот основной вопрос заключал в себе много сопутствующих. Если Рузвельт сохранил приверженность стратегии «приоритет Атлантики» (а побудить его к этому — первейшая задача Черчилля), каков план нанесения удара по Гитлеру? Каким образом сдерживать Японию в Тихоокеанском регионе, пока союзники сосредоточатся на Германии? Как организовать управление военными операциями на обширных Тихоокеанском и Атлантическом театрах войны? Насколько новые планы увеличат потребности в поставках военного снаряжения и транспортных средств?

В отношении стратегии «приоритет Атлантики» Черчилль сомневался недолго. Рузвельт и его военные помощники очень скоро дали ему ясно понять, что даже под угрозой серьезных военных неудач в Тихом океане американцы все еще считают Германию главным противником, а победу в Европе — решающим фактором всей глобальной стратегии. В эти беспокойные дни фундаментальному пересмотру долговременной стратегии приоритетов времени действительно почти не уделялось. Старый план «Дог» воспринимался как почти само собой разумеющийся. Успокоившись, Черчилль в ходе первой вечерней беседы перешел к следующему вопросу — стратегии в Европе.

Премьер редко бывал в столь блестящей форме. К выработке планов для Европы он подошел с максимальной серьезностью и во время поездки через океан отшлифовал их со своими военными экспертами. Сейчас Черчилль с Бивербруком и Галифаксом по бокам знакомил со своим проектом Рузвельта, Халла, Гопкинса и Веллеса. Если немцев остановят в России, говорил премьер, они предпримут что‑нибудь еще, вероятно нападение на Северную Африку через Испанию и Португалию. Жизненно важно предотвратить это. Затем он познакомил присутствующих со своим планом «Гимнаст»: высадка американских войск в Северо‑Западной Африке, в районе Касабланки, и затем их наступательная операция совместно с британскими войсками вдоль побережья Северной Африки в Тунис.

Воодушевленный премьер хотел, чтобы операция по высадке произошла как можно быстрее — в течение трех недель. Он располагал 55 тысячами солдат, готовых погрузиться на корабли по первому зову. Реализация этого плана зависела в основном от согласия на сотрудничество французских властей в Северо‑Западной Африке. Черчиллю показалось — он конфиденциально сообщил об этом членам своего военного кабинета, — что Рузвельт одобрил осуществление операции независимо от «наличия или отсутствия приглашения» французов.

Возможно, Рузвельт в этот первый вечер старался быть вежливым хозяином; возможно, как опасались отсутствовавшие Стимсон и Маршалл, президент, не имея возле себя военных экспертов, оказался слишком податливым под напором красноречия и энтузиазма Черчилля. Однако оптимизм самого Рузвельта в отношении высадки союзников в Северной Африке заметно поубавился на следующий день, когда оба лидера приняли участие в заседании представителей военного командования двух стран. На этот раз президент высказывал соображения, содержавшиеся в меморандуме министерства обороны, где делался упор на обороне Британских островов как главной «крепости» и защите морских коммуникаций в Атлантике, но придавалось мало значения операции американских войск где‑нибудь в Средиземноморье. Стимсон и Маршалл добились одобрения такого подхода президентом на совещании военных за день до прибытия на него англичан, однако министр обороны был крайне удивлен и обрадован, что его шеф решил высказать свою позицию Черчиллю и его сопровождению на основе меморандума.

В то время как надежды Черчилля на операцию «Гимнаст» не оправдались, президент высказал ряд других серьезных предложений. Сообщил о своем желании взять на себя оборону Северной Ирландии, высвободив там британские силы для других задач. Согласился с тем, что острова Восточной Атлантики имеют большое стратегическое значение, но отдавал в этом смысле предпочтение скорее островам Зеленого Мыса, чем Азорам. Президент приветствовал успехи англичан в Ливии, но усомнился, что дислокация там американских войск принесет пользу. Затем остановился на другой части земного шара — Тихом океане. Сказал, что удерживать Сингапур крайне необходимо; США сделают все возможное для сохранения под своим контролем Филиппин или как минимум для обороны Голландской Ост‑Индии.

К тому времени, когда слово взял Черчилль, инициатива была полностью в руках президента. Премьер‑министр все еще цеплялся за операцию «Гимнаст», подчеркивая, что наступление англичан на Тунис может обеспечить поддержку французов или спровоцировать конфликт между Берлином и режимом Виши. В любом случае Африка предоставляет прекрасные возможности. Однако Маршалл относился к операции «Гимнаст» сдержанно, поскольку она требовала от США большого количества войск.

Обнаружившиеся разногласия между союзниками еще долго влияли на их стратегию. Выдвигая операцию «Гимнаст», Черчилль бросал вызов стратегическим установкам и складу мышления Маршалла и его соратников, особенно Стимсона, как профессиональных военных. Американцы стремились к долговременному накапливанию сил и затем массированному, концентрированному удару по главному звену «Оси» — Германии. Любая другая операция, если она не служила осуществлению главной цели, считалась распылением сил. Черчилль полагал, что американский стиль планирования военных операций, как и в торговле и промышленном производстве, предусматривал «широкие, всеохватывающие логические выводы в максимальном масштабе»; англичане больше опирались на прагматизм и импровизацию, стараясь скорее приспособиться к ходу событий, чем доминировать над ним. С точки зрения американских военных, подобная стратегическая установка вела к погоне за мелкими выгодами, распылению усилий, к той «периферийности», которой отличался образ мышления Черчилля со времени его плана установления контроля над Дарданеллами в Первую мировую войну. Англичанам, с их ограниченными ресурсами и, возможно, более спокойным взглядом на историю, такая стратегия представлялась более реалистичной, гибкой и искушенной. Кроме того, Черчилль опасался, что длительная подготовка американцами решительного наступления приведет к накапливанию на американских складах оружия и снаряжения, которые он планировал использовать в ближайшие месяцы.

Операция «Гимнаст» была опрокинута и последующим развитием событий. Пока стратеги вели переговоры в Вашингтоне, японский ураган распространился на юг и запад. Некоторые представители администрации Белого дома опасались, что японцы могут начать бомбардировки Западного побережья страны, поставить мины в портах или даже высадить морские и воздушные десанты. Рузвельт и его штаб все еще не поступались стратегическим обязательством в отношении «приоритета Атлантики», но конфликт в Тихом океане мог потребовать каждодневных обязательств, которые подвергли бы эту стратегию эрозии. Даже для того, чтобы замедлить продвижение японцев, Вашингтону пришлось поддержать и усилить свои аванпосты в океане; много усилий и средств требовало налаживание безопасного судоходства. Японцы пересекли огромным клином прямые судоходные линии между Западным побережьем Северной Америки и Японией, которые начинались прежде чуть южнее Аляски. Сообщение морем между Восточным побережьем Америки и Австралией требовало три месяца. Проблема судоходства стояла остро, ныне она препятствовала тому, чтобы реализовать стратегию союзников в обоих океанах.

Конфликт в Тихом океане сделал также более неотложной необходимость сформировать объединенное командование вооруженными силами. На Рождество, во время встречи после полудня американских и британских военных руководителей в здании Федеральной резервной системы, что на авеню Конституции, напротив зданий военного и морского ведомств, Маршалл взял на себя инициативу в этом вопросе. Он заявил, что японцев нельзя остановить, пока не будет создано единое командование морских, сухопутных и военно‑воздушных сил.

— При многообразии комитетов и служб невозможно исправить ситуацию, не поставив управление на прямую, откровенную основу. — Маршалл не отличался красноречием, но был настолько искренним в своем стремлении, что его слова захватывали внимание. — Убежден, что должен быть один командующий всем театром военных действий — в воздухе, на земле, на море.

Взаимодействия, однако, недостаточно, — человеческая природа такова, что местные командиры не отдадут свои войска под командование другой службы. Маршалл был готов пойти на крайность.

Он имел особую причину для эмоциональной речи: все еще переживал короткое недоразумение с президентом. Этим утром ему сообщили, что накануне Рождества главнокомандующий беззаботно обсуждал с Черчиллем возможность подчинения англичанам американских сил, предназначенных Макартуру, если их не удастся перебросить в Тихоокеанский регион. Когда Маршалл и его коллеги сообщили об этом Стимсону, министра настолько разъярила угроза потерять резервы для Макартура, что он пригрозил в телефонном разговоре с Гопкинсом уйти в отставку, если президент будет настаивать на решении вопроса именно этим способом. Гопкинс передал содержание разговора Рузвельту и Черчиллю; оба отрицали, что достигли такого соглашения, но Стимсон процитировал протокол беседы, сделанный в тот вечер британским секретарем. Эпизод еще более укрепил Маршалла в мнении, что только единым командованием будет обеспечено правильное планирование и управление.

Подобный способ ведения дел не особенно нравился Рузвельту. Не случайно он не производил серьезных изменений в своей собственной команде. В 1939 году он подчинил Белому дому сформированный в давние времена Объединенный совет армии и флота, но предпочитал неофициальное общение и часто встречался с каждым из своих военачальников отдельно. Британских гостей президента поразила организация Верховного командования вооруженными силами в США. «У них не бывает регулярных заседаний начальников штабов, — писал Дилл домой Бруку, — а если они встречаются, то не ведется никаких протоколов заседаний. Нет единого военного планирования, специалистов и исполнительного органа для этого...» Простое информирование президента превращается в проблему. «Иногда он встречается с начальниками штабов, но опять же протоколов встреч не ведется. Не проводится таких мероприятий, как заседания администрации по рассмотрению военных вопросов... Вся организация управления в целом стоит на уровне эпохи Джорджа Вашингтона...»

Впрочем, в условиях войны Рузвельт пожелал изменить методы управления — по крайней мере на театре войны, отстоявшем на 8 тысяч миль от страны. Он поддержал конкретное предложение Маршалла: подчинить объединенные морские, сухопутные и военно‑воздушные силы в юго‑западной части Тихого океана — американские, британские, голландские, австралийские — одному военачальнику и союзному штабу. В необъятный театр войны вошли не только Ост‑Индия, Малайя, Филиппины, Новая Гвинея и Бирма, но также Новая Англия, Соломоновы острова, Фиджи и Самоа. Маршалл получил ворчливую поддержку Нокса и ряда адмиралов. Главное препятствие тут исходило от англичан, и Рузвельт попытался это нейтрализовать.

— Не спешите отвергать предложение, которое сделает президент, — говорил Гопкинс Черчиллю, — до того как узнаете имя командующего, которого мы имеем в виду.

Это был Уэвелл. Черчилль сомневался, что управлять военными операциями на столь обширном пространстве сумеет единое командование. Некоторые представители его штаба интересовались, не отведена ли Уэвеллу роль британского козла отпущения. Но, поддавшись силе убеждения Рузвельта и Маршалла, поддержанных в самый подходящий момент Бивербруком, Черчилль согласился на новое командование и командующего.

Этот шаг, в свою очередь, предполагал более сложное решение относительно структуры Верховного командования. Кому станет докладывать командующий объединенными силами четырех стран? Англичане предложили раздельные комитеты начальников штабов: каждый выполняет свои функции в Вашингтоне и Лондоне и укомплектовывается соответственно голландцами, австралийцами и новозеландцами. Поколебавшись, Рузвельт отверг этот проект и предложил американским и британским штабам встречаться в Вашингтоне и докладывать по очереди президенту и премьер‑министру и консультировать другие страны, «если это желательно». Рузвельта не смущало, что у него нет начальников объединенных штабов в английском стиле и он не располагает начальником штаба ВВС, как существует командующий Королевскими ВВС. Он просто создал американский компонент объединенного состава начальников штабов — Объединенный комитет начальников штабов ВС США, состоявший из Маршалла, Кинга (закаленного, старого морского волка, призванного заменить Старка на посту начальника штаба ВМС) и генерала Генри X. (Хэп) Арнолда (чье добродушие прикрывало организационный талант). В такой довольно несовременной манере были сформированы союзные и американские командные структуры.

«Американцы настояли на своем, и теперь война будет вестись из Вашингтона, — писал личный врач Черчилля сэр Чарлз Вильсон (позднее лорд Моран), несомненно отражая мнение британского руководства, — но у них вряд ли хватит мудрости обойтись с нами столь бесцеремонно в будущем». Черчилль милостиво принял это решение, в основном из‑за большого доверия к Рузвельту, Маршаллу и Гопкинсу.