КРЕСТОВЫЙ ПОХОД ВО ФРАНЦИИ

День десантной операции; обстановка настолько неблагоприятная, что потребовалось отсрочить операцию. Драматически развивались события и во время операции. Парашютистов разметало на большом пространстве; десятки планеров сбиты или сбились с курса. На пляжах «Омахи» десантники неожиданно встретили сильное сопротивление противника, и их уничтожили на воде или на пляжах. Штормившее море замедлило ход операции, но о ее срыве не могло быть и речи. Долгое выжидание ослабления немцев, накапливание внушительных сил, тщательное планирование операции Рузвельтом, Черчиллем и их военачальниками окупились сторицей. Теперь стратегия возобладала над тактикой. К концу дня благодаря непрерывной высадке с армады кораблей сил и средств на побережье протяженностью несколько миль непосредственная задача союзников оказалась решена.

Немцев не только превзошли в военной мощи — их обманули, переиграли тактически и поставили в невыгодное положение. Немецкие радары подверглись беспощадным бомбардировкам, к дню начала операции лишь немногие из них продолжали действовать, да и те отвлечены с помощью специальных средств к местам имитации высадки. Погода, беспокоившая Эйзенхауэра, показалась и противнику слишком неблагоприятной для проведения десантной операции. Роммеля даже не было на фронте, он отправился 5 июня в ставку фюрера в Берхтесгадене. Фюрер настолько верил, что начало десантной операции всего лишь отвлекающий маневр союзников, что даже задержал отправку на Западный фронт двух бронетанковых дивизий. Но даже знай Гитлер точно день начала операции, долго сопротивляться союзникам он не в состоянии — не располагал достаточной мощью ВМС и ВВС, чтобы помешать десантной операции на стадии форсирования пролива или после. А в условиях массированных бомбардировок союзниками железных дорог, мостов, шоссе и сортировочных станций не оставалось возможности развернуть даже те силы, которые имелись в наличии.

Этот огневой вихрь можно замедлить, но не остановить. Британские войска осадили Кан. Осада города войсками Монтгомери дала толчок наступлению американцев в западном направлении. Канадцы двинулись с восточных пляжей в глубь страны, чтобы перерезать шоссе, связывающее Кан с западными областями. Немцы упорно держались в городе, вокруг которого несколько недель шли ожесточенные бои. С пляжей «Ута» и «Омаха» американские войска медленно продвигались в южном и западном направлениях с целью блокировать полуостров Котантен и захватить порт Шербур. Наступление развивалось удручающе медленно из‑за лесистого характера местности, где мощные укрепления и траншеи на открытых пространствах создавали для немцев идеальные условия обороны. Но войска союзников отвоевывали территорию пядь за пядью. С моря десантники получали постоянную поддержку. В первые десять дней корабли выгрузили полмиллиона солдат. Затем штормом прерван поток подкреплений, доставлявшихся через пролив, однако 4 июля Маршалл передал Рузвельту сообщение Эйзенхауэра: утром этого дня на побережье высажен миллионный солдат. Американцы постепенно окружали Шербур; командующему его обороной Гитлер приказал по традиции держаться до последнего. После мощного штурма с моря и суши десантники ворвались в город. Недели порт нельзя было использовать из‑за сильных разрушений и минирования. В связи с этим приобрела особую актуальность срочная переброска через пролив двух искусственных гаваней — «шелковиц», — которые доставляли к побережью на буксирах огромными секциями. Одну «шелковицу» разбили на куски огромные волны; другую смонтировали как следует у пляжа, обеспечив место швартовки для морских судов.

Рузвельт восхищенно следил за всем этим, но не мог принять в операции непосредственного участия; Черчилль тоже, но, по крайней мере, посетил отвоеванные пляжи. В «радостный день» премьер сообщил Рузвельту: «...покончив с неотложными делами, мы обстреляли гансов со своего эсминца, но не удостоились их ответа, хотя дистанция между нами не превышала 6 тысяч ярдов... В одной из телеграмм вы использовали слово „изумительно“. Должен сказать, что увиденное мною следовало бы охарактеризовать как раз этим словом... Поразительная эффективность транспортировки войск превосходит все примеры из войн прошлого... Мы участвуем в сражении, где с каждой стороны выступает по миллиону солдат... Хотел бы, чтобы вы побывали здесь!» Президент мог только сказать в ответ, что он тоже этого хотел бы и прогуляется по причалу Шербура, когда сможет.

Если президент и не побывал в зоне боев, он нес ответственность за войну. За операцией «Оверлорд», вероятно наиболее внушительной совместной операцией союзников, скрывались самые серьезные разногласия, когда‑либо возникавшие в отношениях между Вашингтоном и Лондоном. Их причина — «Анвил», план десантной операции в Южной Франции. Эффект насоса итальянской кампании отсрочил «Анвил» и лишил эту операцию ее первоначального смысла — служить средством отвлечения сил противника от войск Эйзенхауэра в течение нескольких недель после начала «Оверлорда». Эйзенхауэр все еще не сбрасывал «Анвил» со счета, поскольку хотел перебросить большие силы из Средиземноморья в долину реки Роны для поддержки своего наступления на Рурскую область. Англичане резко возражали против переброски дивизий из Италии в Южную Францию в то время, когда Александер овладел Римом и развернул наступление на север. В конце июня Черчилль телеграфировал Рузвельту: «Давайте условимся не губить одну большую операцию ради другой. Обе можно успешно завершить».

Пространный ответ Рузвельта резок и подчеркивает значение его стратегии для Запада:

«Согласен с вами, что наша всеобъемлющая концепция должна состоять в вооруженной борьбе с противником в возрастающем масштабе, с нарастающей силой и непрерывностью, но я убежден, что это должно быть основано на совместной тесной координации усилий в целях удара в сердце Германии.

«Оверлорд», наши успешные наступательные операции в Италии, скорейший десант в Южной Франции в сочетании с советскими ударами в западном направлении — согласно договоренностям в Тегеране — определенно послужат реализации нашей цели — безоговорочной капитуляции Германии...

Согласен, что ваши политические соображения важны, но военные операции на их основе определенно должны иметь вспомогательное значение по отношению к главным операциям, нацеленным в сердце Германии...

Пока мы в Соединенных Штатах не исчерпали все свои силы или не появились доказательства того, что мы не в состоянии посылать подкрепления Эйзенхауэру, когда он в них нуждается, я возражаю против расточительной процедуры переброски войск из Средиземноморья в район проведения операции «Оверлорд». Если мы используем суда и портовые возможности для переброски сил из одной зоны боевых действий (Средиземноморье) в другую («Оверлорд»), это определенно помешает переброске подкреплений для операции «Оверлорд» непосредственно из Соединенных Штатов. Прямое следствие этого — то, чего мы не желаем: сокращение наших сил в зонах боевых действий.

Моя заинтересованность и надежды скорее устремлены к поражению немцев, противостоящих Эйзенхауэру, и продолжению наступления в сторону Германии, чем на сдерживание этой операции с целью переключить основные усилия на Италию. Убежден, что после выделения войск для операции «Анвил» у нас останется достаточно сил для преследования Кессельринга к северу от Пиза — Римини и оказания на его армию давления минимум до такой степени, какая необходима для связывания его наличных войск... Не могу себе представить, чтобы немцы выделили десять дополнительных дивизий, по оценке генерала Вильсона, для удержания нас в Северной Италии...

В Тегеране мы одобрили определенный план наступления. До сих пор он неплохо осуществлялся. Не произошло ничего, что потребовало бы изменения плана. Теперь, когда мы наносим решающий удар, история не простит нам потери ценного времени и жизни людей из‑за колебаний и споров. Друг мой, прошу вас позволить нам и дальше следовать нашему плану.

Наконец, из чисто политических соображений я не перенес бы малейшей помехи «Оверлорду» из‑за того, что изрядную часть войск придется направить на Балканы».

Разногласия двух лидеров по военным вопросам отражали их разные точки зрения на большую политическую стратегию. Отрицая наличие каких‑либо стратегических интересов на Балканах, Черчилль явно заинтересован в то же время, как минимум, в обеспечении своих военных позиций на полуострове Истрия, что позволило бы в дальнейшем вести крупное наступление на Вену через Люблянский горный проход. В данный момент он менее склонен брать на себя обязательства в отношении Балкан, чем расширить свой стратегический выбор, отчасти в противовес державе Советов, надвигавшейся с востока. Озабоченность Черчилля послевоенными политическими последствиями росла. Рузвельт добивался возможно скорой военной победы. Его беспокоила также реакция Сталина на отмену «Анвила» и политический риск, которому он подвергнется на родине, если там узнают, что войска и десантные средства, отвлеченные от использования в Тихоокеанском регионе, вовлечены в Европе в балканскую авантюру.

Даже после этого подтверждения приверженности первоначальному плану Черчилль продолжал обращаться за поддержкой своих идей к Рузвельту и отдельно к Гопкинсу, который выздоравливал в своем джорджтаунском доме. Американцы оставались непреклонными еще и потому, что располагали информацией Эйзенхауэра о готовности англичан уступить решительному нажиму. Угрожая, что правительство его величества откажется от возражений против «Анвила» лишь при условии официального протеста американцев, Черчилль в конце концов согласился на эту операцию. Во время ее проведения он наведался в Средиземноморье и не мог не взойти на борт британского эсминца, чтобы понаблюдать, как войска приближаются на десантных судах к месту высадки в заливе Сент‑Тропе. Согласившись на операцию «Анвил» «из вежливости», он, тем не менее, не изменил своего мнения об этой операции, даже после того, как американские и французские дивизии генерала Александера М. Пэтча высадились 15 августа на побережье, преодолев слабую оборону. Взаимодействуя с французским движением Сопротивления, они так быстро продвинулись на север, что через месяц после высадки на юге операции «Анвил» и «Оверлорд» соединились. Через несколько лет премьер‑министр продолжал сетовать на то, что войскам союзников в Италии отказано в шансе нанести поражение немцам и войти в Вену раньше русских «со всеми вытекающими отсюда последствиями». Рузвельт и его стратеги считали, что их правота полностью доказана успехом операции «Анвил» — успехом тем более приятным, что в нем сомневались британские соратники.

Точно так же, как высадка войск союзников осенью 1942 года в Африке вовлекла Рузвельта в ряд конфликтов в Средиземноморье, десантирование их сил по настоянию президента во Франции вызвало политические проблемы, требующие немедленного и последовательного решения. Наиболее заметная из них — проблема Шарля де Голля.

Отношения Рузвельта с де Голлем и его Комитетом национального освобождения едва ли изменились с тех пор, как годом с половиной ранее произошла их неудачная встреча в Касабланке. Президент снова и снова подтверждал, что не возьмет на себя обязательства перед голлистами, которые поставят под угрозу свободу выбора французов в решении своей судьбы после освобождения. Де Голль, уверенный, что выражает волю французов к независимости, добивался до освобождения страны такого статуса, при котором ни его враги во Франции, ни его вынужденные друзья за рубежом не могли бы оспорить ту роль, которую он хотел играть. Явная личная неприязнь все еще осложняла отношения между ним и Рузвельтом. Каждый считал себя примадонной, добивающейся личного влияния и внимания публики.

Ледяная неприступность де Голля, сила сама по себе, действовала как своеобразный ледник, который утюжил противников, способных сопротивляться. В последний день 1943 года Рузвельт жаловался Черчиллю, что «де Голль и его комитет произвели решительный рывок посредством „процесса инфильтрации“, другими Словами, делали малые шаги то в одном, то в другом направлении». Постепенно генерал лишил влияния протеже Рузвельта — Жиро, сначала устранив его от реальной политической власти, затем выведя из комитета и, наконец, сняв с должности главнокомандующего вооруженными силами. Все это де Голлю удалось сделать без серьезных конфликтов с президентом. Рузвельт нашел способы выразить свое недовольство. Когда президент передавал французам эсминец сопровождения на вашингтонских верфях ВМС с выражением многочисленных пожеланий в адрес франко‑американской дружбы и всего такого, он преднамеренно вручил подарок французскому флоту, не упоминая ни де Голля, ни Национальный комитет, ни даже французское правительство. Перед лицом угроз из Алжира отвергнуть планы союзников ввести в обращение свои деньги во время вторжения во Францию Рузвельт лично занялся проектом оккупационных денег. Он возражал против нанесения на банкноты слов «Французская Республика» и выразил пожелание напечатать на них в середине цветное изображение французского флага, а по сторонам — американского и британского флагов. Де Голль сердито принял проект, назвав его «фальшивыми деньгами».

В этот период ничто не могло привести Рузвельта в возбуждение так легко, как упоминание имени де Голля. Когда Эйзенхауэр вежливо доложил, что по информации, полученной им от агентурной разведки и бежавших военнопленных, во Франции сохранились лишь две политические группировки, вишисты и голлисты, Рузвельт сказал Маршаллу, что Эйзенхауэр, «очевидно, верит глупым газетным историям о моем антиголлизме и т. д. и т. п. Все это, разумеется, полнейший вздор. Я хотел бы сделать де Голля президентом, императором, королем или кем‑нибудь еще, если эта акция не встретит сопротивления самих французов». Он рассказал, что «ему случилось услышать историю» о мэре небольшого французского городка на оккупированной территории, который долго и прекрасно справлялся со своими обязанностями, но комитет уже запланировал заменить его бездарным политиком, вероятно жуликом.

Откуда Эйзенхауэр знает, что в стране только две группировки, продолжал Рузвельт. Он просмотрел самую большую группу — народ, который не понимает, что вокруг происходит.

— Ужасно легко поддерживать де Голля и идею признания комитета временным правительством Франции, но я связан моральным долгом избегать легких путей. Он состоит в необходимости следить, чтобы французам ничего не навязывали извне. Власть должна определяться выбором французов, а это по крайней мере сорок миллионов человек. Самоопределение не просто удобное слово. Оно выражает глубокий принцип человеческих отношений.

Рузвельт считал также, что политическое влияние де Голля идет на убыль.

Словом, в преддверии грандиозного предприятия с целью освобождения Франции отношения союзников со сторонниками «Свободной Франции» колебались в диапазоне между желчью и абсурдом. Черчилль, посредничавший между Рузвельтом и де Голлем, пригласил французов присутствовать в Англии при начале десантной операции через пролив. Генерал прибыл, но выражал свои реальные и воображаемые претензии в столь резкой форме, что совместная пресс‑конференция двух лидеров завершилась резким заявлением Черчилля, что, если между комитетом де Голля и Вашингтоном произойдет раскол, премьер почти наверняка станет на сторону американцев. Де Голль заметил, что в этом не сомневается.

Тем не менее в преддверии великого крестового похода во Францию с участием тысяч англичан и американцев становилось ясно, что отношения с французами должны быть нормализованы. Эйзенхауэр продолжал настаивать: необходимо что‑то предпринять для решения десятков проблем, которые возникнут в отношениях с гражданским населением. Де Голля и Рузвельта склонили через британские официальные каналы к договоренности об официальном визите генерала в Вашингтон. Несомненно, Рузвельт не желал брать на себя инициативу приглашать де Голля; генерал же не хотел унижаться до просьбы о приглашении. Однако Даунинг‑стрит призвала все свое дипломатическое искусство, чтобы организовать встречу без приглашения и ответа на него.

Внешне визит де Голля в Вашингтон выглядел весьма торжественно. Прибытие гостя сопровождалось артиллерийским салютом. В Белом доме генерала встречали Рузвельт с членами семьи и министрами. Президент обращался к нему на французском. Затем последовали торжества и церемонии, увенчанные официальным обедом, в ходе которого Рузвельт не только говорил тосты за «нашего друга» де Голля, но и критиковал журналистов из Алжира и Вашингтона, которые провоцировали непонимание между двумя лидерами. Кульминацией встречи стало решение Рузвельта признать де‑факто французский Комитет национального освобождения законной властью в гражданской администрации Франции.

Личное общение двух политиков дало менее значимые результаты. Де Голль чувствовал снисходительность Рузвельта, хотя и облаченную в любезность, когда президент произносил длинные монологи о будущем мире, основанном на доверии и доброй воле. Рузвельт же, подтверждавший в тостах в честь де Голля, что нет проблем, которые невозможно решить за столом переговоров, видимо, ощущал неподатливость генерала на любезности и лесть.

Тем не менее ближайшая проблема решена, и своевременно. После ожесточенных боев в июле в лесистой местности части американской 1‑й армии заняли город Сен‑Ло. Затем новая армия, 3‑я, под командованием генерала Паттона отрядила один корпус в Бретань для зачистки территории и другой — для наступления в восточном направлении в рамках большой фланговой операции во взаимодействии с 1‑й армией под командованием Кортни X. Ходжеса. Отражая яростные контратаки, предпринятые по приказу Гитлера, американцы пробились на восток, затем повернули на север, чтобы соединиться с британскими и канадскими войсками, окружив тысячи немцев. Теперь путь на Париж открыт. С отступлением немцев и установлением контроля над столицей силами Сопротивления войска де Голля торжественно вступили в возбужденный город, и вскоре сам генерал прогуливался по бульварам на виду у восторженных толп.

— Радость, охватившую всех цивилизованных людей, — заявил в Вашингтоне Рузвельт, — можно измерить лишь отчаянием парижан в один из июньских дней, когда германские войска оккупировали французскую столицу...

С востока тоже поступали ободряющие новости. Вскоре после начала десантной операции Сталин телеграфировал Рузвельту: в ближайшем будущем Красная армия возобновит наступление; это, он надеется, будет существенной помощью союзным операциям во Франции и Италии. Через день после третьей годовщины вторжения нацистов в Россию, 23 июня, свыше миллиона солдат Красной армии начали наступление на 150‑мильном фронте в Белоруссии. В течение недели фронт прорван на десяти участках, в окружение попало огромное количество солдат, советские войска освободили Минск. В течение июля Красная армия наступала в замедленном темпе, уничтожив десятки немецких дивизий, вступив на территорию Польши и овладев городами Люблин и Брест‑Литовск.

Рузвельт снова столкнулся с проблемой Польши, но теперь в более обостренном виде. Редакторы польских газет и политики в Нью‑Йорке, Детройте и других городах угрожали осенью настроить избирателей в своих округах против Рузвельта, если он не поддержит польских антикоммунистов в час нужды. В начале июня президент обсудил ситуацию в Вашингтоне с премьером польского правительства в Англии Станиславом Миколайчиком. На официальном обеде в честь премьера он говорил о проблеме границ. В это утро он просмотрел более шестнадцати карт, которые свидетельствуют о том, что в последние три столетия Польша включала значительную часть территории России, Германии и Чехословакии.

— Поэтому, — говорил он, — довольно трудно разобраться в карте Польши.

Вместе с премьером они обсуждали более широкие проблемы, «просто обходя вопросы, останется такой‑то город по эту сторону линии границы или по другую».

Рузвельт прозондировал реакцию Сталина на возможность приезда Миколайчика в Москву. Маршал отнесся к идее холодно. Через несколько недель Сталин проинформировал президента и Черчилля, что признает новый польский Комитет национального освобождения, сформированный варшавскими поляками, поскольку польская структура в Лондоне «эфемерна» и бессильна. Он готов встретиться с Миколайчиком лишь через посредство Национального комитета.

Президент не только опасался сталинского проекта для Польши и политической реакции в США; его и Халла настораживало также, что Европа уже начала усваивать доктрины сферы интересов и баланса сил, которым Халл в особенности предрекал ужасные последствия. Эта проблема возникала в Польше, а также, в более драматической форме, в классической сфере интересов — на Балканах. В конце мая Галифакс запрашивал Халла, как он относится к предложению, предусматривающему, что Лондон и Москва достигнут соглашения об интересах России в Румынии и Англии в Греции. Государственный секретарь откликнулся на запрос лекцией о справедливых принципах международных отношений. В то же время Черчилль поставил вопрос о разделе интересов в качестве временной меры.

В ответ президент сказал, что понимает непосредственную военную необходимость этой меры, но опасается выхода естественных тенденций, вытекающих из таких решений, за пределы военной сферы. Эти тенденции будут усиливаться благодаря действиям Черчилля и приведут к постоянному разделу Балкан на сферы влияния. Черчилль заметил со своей стороны: целесообразно что‑то противопоставить преобладающему влиянию Советов в Румынки, учитывая, что ни он сам, ни Рузвельт не располагают войсками в этом районе, а также, что Греция — старый союзник Великобритании. Президент нехотя согласился выжидать в течение трех месяцев, «чтобы всем было ясно, что мы не собираемся устанавливать какую‑либо послевоенную сферу интересов».

В это время публичные отношения Рузвельта и Сталина достигли наибольшей сердечности. Весной среди русских солдат и мирного населения распространилось мнение, что теперь открыть второй фронт довольно легко, но время для него ушло. Однако Сталин в приказе от 1 мая 1944 года дал высокую оценку операциям союзников в Италии и их бомбардировкам Европы. Он предупредил, что сокрушить гитлеризм можно только совместными усилиями. Благоразумно выждав неделю после начала операции «Оверлорд», маршал высоко оценил «блестящие успехи» союзников, добавив, что «история войн не знает операций, сравнимых с этой по широте замысла, масштабам и мастерству исполнения».

В частном порядке он высказывался по‑другому. Накануне высадки союзников в Нормандии Сталин принял Милована Джиласа из штаба Тито. Призвав югославов не пугать Лондон своим коммунизмом, он продолжал:

— Возможно, вы полагаете, что раз мы с англичанами союзники, то забыли, кто они на самом деле и кто такой Черчилль...

Черчилль — это субъект, который, если за ним не следить, сопрет копейку из вашего кармана. Да, копейку из вашего кармана! Ей‑богу, копейку из вашего кармана! А Рузвельт? Рузвельт не таков. Он тянет руку лишь за монетами крупного достоинства...