Сказ о деде Всеведе

 

Правда это или небылица, я не знаю. Но только говорят люди, что лет сорок тому назад жил в одной кубанской станице старик, которого прозвали дедом Всеведом. Получил старик это прозвище за то, что на любой случай была у него приготовлена сказка-присказка.

Задумал как-то станичный атаман удивить казаков и прикатил из Екатеринодара в станицу на автомобиле. Автомобиль пылит по станичной улице, кашляет, людей удивляет. А дед Всевед махнул на него костылем и сказал равнодушно:

— Эка невидаль! Пророк Илья давно на колеснице без коней ездит.

А то провели в станичное правление телефон. Люди гурьбой бегали смотреть, как крутит атаман ручку и в черную трубку кричит, с Екатеринодаром разговаривает. Люди удивлялись, а дед Всевед только посмотрел и сплюнул:

— Дело известное! Вроде как почтовый телеграф. Слова сами собой по проволоке бегут…

Так и не удавалось ничем удивить деда Всеведа. А старик всю станицу удивил. Прошел как-то по станице слух, что уснул дед Всевед каким-то непонятным сном и спит, не просыпаясь, уже десять суток. Вся станица у него в хате перебывала, все смотрели на деда. Поглядеть на него — вроде как мертвый, а на щеках чуть заметный румянец играет.

На одиннадцатые сутки приехали из Екатеринодара ученые доктора, осмотрели деда и объяснили народу, что сон у старика особенный, научный, а когда дед проснется — никому не известно. Поговорили доктора между собой, посоветовались и увезли деда Всеведа. Потом по станице слух прошел, что отправили старика в Москву, в особую больницу, чтобы всякие наблюдения делать…

И вот, сказывают, проспал дед Всевед сорок три года, четыре месяца и четыре дня, а потом проснулся. Ну, ясно, профессора и врачи, которые смотрели за стариком, очень обрадовались, расспрашивать деда начали, что он видел во сне, как он себя чувствует.

Покушал старик, отошел немного и говорит:

— Вот что, господа хорошие! Ничего я не чувствую, ничего не ощущаю! Отправляйте меня обратно в станицу, там меня сын и внуки ожидают.

Объяснили старику, что спал он целых сорок три года, что наверное, никто его в станице уже не ждет. А старик свое:

— Глупости вы говорите, господа хорошие! Придумаешь, сорок лет! Спящая царевна триста лет проспала — и то ее помнили. Почему же меня через сорок лет забыть должны. Род наш казачий — крепкий, долговечный. Все в нашем роду живут не меньше ста десяти лет, а мне сейчас, выходит, только девяносто шесть. А сыну Петру только шестьдесят пять. А внучонку Кольке только сорок четыре. Зовите извозчика, нехай везет меня в станицу, там и поговорим!

Видят доктора, что старик с характером, его не переспоришь. Заказали специальный самолет — прямо до станицы, назначили двух врачей сопровождать деда Всеведа и говорят:

— Ну, что же! Хотите ехать — езжайте! Вот вам сопровождающие!

— А зачем мне сопровождающие?! Что я, арестант, что ли? — рассердился старик.

Еле-еле уговорили его ехать с врачами. Вышел дед Всевед из больничного сада, а там его автомобиль ждет. Думали, удивится старик, а он — ничего. Уселся в машину и говорит своим спутникам:

— Подумаешь, удивили! У нас в станице атаман на такой коляске ездил — только у него страшнее: больше дыма и грохота…

Приехали на аэродром. К самому самолету подкатили. Тут дед Всевед вроде как забеспокоился.

— Это что же? Нам на этом гусаке лететь придется? — спросил он и ткнул пальцем в самолет.

— Да, дедушка! Этот самолет для вас! Да вы не бойтесь! — успокаивает его врач.

А старик как стрельнет в него взглядом и первый полез в кабину. Поднимается по лесенке и приговаривает:

— А кто боится? Подумаешь, невидаль, на гусаке летать! Издавна русские люди на ковре-самолете летали…

Поднялся самолет в воздух. Сначала старик, видать, испугался, вцепился руками в кресло, борода у него затряслась. Но потом отошел. И даже в окно стал глядеть, землей интересоваться.

Пошел самолет на посадку.

— Ну, прилетели, дедушка! — сказал врач.

— Что-то уж больно скоро, — замотал головой старик. — От нашей станицы до Москвы тысячи верст. Поезд и тот трое суток идет. А тут только поднялись — и станица…

Вышел старик из самолета, оглянулся по сторонам. Вдалеке дома виднеются, сады зеленеют. Чуть в стороне, на взгорье — большие новые корпуса животноводческой фермы. В низине пруд широкий, точно зеркало, блестит, за ним поля золотом отливают — широкие, просторные. А дальше, сколько можно окинуть взглядом, раскинулись сады и виноградники.

Смотрел, смотрел дед Всевед по сторонам и давай летчика ругать:

— Куда это ты меня завез?! Разве это наша станица? Ошибся ты, видать, на полтысячи верст! И как тебе только такую машину водить доверили…

— Да нет, дедушка! Точно это ваша станица! — улыбается летчик.

А дед кипятится, палкой в землю стучит, бородой своей трясет:

— Да что ты, смеешься надо мной, что ли? Что я, станицу свою не узнаю? У нас — степь бескрайняя, а здесь сады и виноградники! У нас речонка такая, что курица ее вброд перейдет, а здесь целое море! Узнавай у людей дорогу и летим дальше!

Но тут подкатила к самолету зеленая «Победа», выскочил из нее молоденький шофер, дверцы открыл и приглашает:

— Садись, пожалуйста, дедушка!

— Никуда я не сяду! — кричит дед. — Мне в станицу надо. Меня там сын и внучонок ждут! Объясни-ка вот этому, в кожаном, как до нашей станицы долететь…

А это и есть ваша станица, — улыбнулся шофер.

— Брешешь! — еще громче закричал дед. — В нашей станице не было таких садов!

— Не было, а теперь есть, насадили, — объяснил шофер.

— У нас речушка — курица перешагнет, а здесь целое море…

— Запрудили речушку — вот и получилось море. Садитесь! Вас Петр Павлович ожидает!

— Какой еще Петр Павлович, — удивился старик.

— Сын ваш, дедушка. Председатель колхоза.

Почесал дед Всевед свою седую голову, нахмурился и решил:

— Ну, ладно, поедем! Но если врешь ты, мил человек, — не обижайся! Хоть и автомобиль ты водишь, а не миновать тебе моего дрына…

— Ладно, дедушка, — улыбнулся шофер.

Мчит «Победа» по станичным улицам. Старик на своем месте ерзает, головой крутит, вроде и вправду родная станица, а вроде и нет.

Остановилась машина около нарядного каменного дома.

— Подождите минутку, дедуся, я Петра Павловича вызову, — сказал шофер. — Он нас здесь ожидает.

— Э, нет! — покачал головой старик. — Это ты меня завез черт знает куда, а сам утекать собираешься. Пойдем вместе!

Вошли они в дом правления колхоза. Распахнул шофер дверь и вперед себя старика пропускает.

Глянул внутрь дед — и оробел. Комната большая, нарядная, красивее, чем кабинет у станичного атамана был. В углу, за большим столом сидит дюжий, широкоплечий человек, и вся грудь у него в орденах.

— Извиняюсь, ваше благородие! — заговорил дед Всевед. — Я ошибкой сюда попал. Сына ищу, Петьку…

Вдруг человек как вскочит из-за стола, подбежал к старику и давай его обнимать.

— Батя! Здравствуйте, батя!

А старик никак поверить не может, что то его сын.

— Неужто это ты, Петюшка? Петя, сыночек!

Шофер деликатно дверь прикрыл, и никто не видел, что дальше в кабинете происходило. Только вышли отец и сын оттуда в обнимку и у обоих глаза мокрые.

— Устали вы, батя? — спросил старика Петр Павлович. — До дому поедем или в степь махнем, внучонка поглядеть желаете?

— Конечно, в степь! Я же степи-матушки сорок лет не видел. А внучонка и не признаю…

Сели они в машину и помчались по широким улицам.

— Где ты, Петро, автомобиль занял? — спрашивает дед.

— Мой автомобиль, батя!

— Твой?! Да кто же ты? Уж не атаман ли?

— Нет, батя. Я — агроном, председатель колхоза…

— Агроном? — удивился старик. — Да как же ты в агрономы попал? Агроном ведь господское занятие.

— Было господским, а сейчас нет. Прогнали мы всех господ, батя! Теперь только у нас в станице из простых казаков шестнадцать агрономов, двадцать два учителя, десять врачей да семь инженеров вышло…

А мимо окон машины убегает назад нарядная станичная улица. Вот мелькнуло большое серое здание с колоннами.

— Что это, сынок? Не иначе, как атаманский дворец! Экую махину сгрохал себе атаман!

— Нет, батя! Это клуб наш колхозный. А атаманов у нас уже давно нет.

— А это что за домина?

— Школа новая! А за ней, вон те большие корпуса, это больница.

Покачал дед головой, посмотрел на ордена и медали, что украшали грудь сына, и опросил:

— А ордена у тебя за что, Петя?

— За работу, батя! За то, что хлеба урожаи добрые получаем…

— Сколько же хлеба, ты, сынок, на десятине выращиваешь? Пудов сто двадцать?

— Нет, батя! В прошлом году мы по двести пудов с гектара получили. А в этом еще больше снимаем.

Старик только чуприну почесал. Но тут же взглянул в окно и расстроился. Видит: стоит пшеница рослая, могучая, в рост человека. А по пшенице какая-то машина идет и, как жук огромный, жует колосья, только стерня за ней блестит.

— Да что же это, Петька, делается! — закричал старик. — Этак всю пшеницу злодейский жук пожует!

Вдруг подскочила к комбайну быстрая трехтонка, и потекло в кузов золотым потоком зерно. Понял тут старик, какое дело делает машина, и заулыбался:

— Ну и машина! Одна за сотню косарей работает! Трудно, небось, управлять ею. Откуда мастера выписали?

— А мастер, что управляет комбайном, ваш внук, Николай, — улыбнулся председатель колхоза.

Тут остановилась «Победа», и дед Всевед вылез из нее. А с комбайна соскочил черноусый казачина — на груди два ордена и Золотая Звезда. Схватил казачина старика в объятия и давай целовать — в губы, в бороду, в лоб…

Говорят, уже несколько месяцев дед Всевед ходит по родной станице и все удивляется. Людям новым, технике могучей, расцвету жизни нашей дивится. Называет он теперь себя дедом Незнаем, жалуется, что родился рано и проспал много. И поводырем по новой жизни старик упросил быть правнука своего — пионера Павлика…