Знатный дядюшка

 

Думается мне, что земля не знала более вредного человека, чем Тихон Лихолуп, который когда-то атаманствовал в нашей станице. Собой он был маленький, хлипкий, тонконогий, только глаза у него всегда горели, как у волка. А характер у Тихона был паучий — всю станицу и наш Заречный хутор своими сетями оплел, со всех кровь сосал. Так всегда оказывалось, что все казаки, которые победней, не вылезали из долгов, и делал Лихолуп с ними все, что захочет.

Когда наступала пора выбирать станичного атамана, надевал Лихолуп на себя черкеску с урядницкими погонами, кубанку мелкого, черного курпея — и шел по хатам. Войдет в хату и тоненьким, скрипучим своим голосом начинает требовать у хозяина:

— Когда же ты мне долг отдашь? Или ждешь, чтобы я худобу твою описал да надел забрал?

— Погоди немного, Тихон Антонович! — начинал просить хозяин. — Вот тебе крест, отдавать сейчас нечем.

— Погоди, погоди! — ворчал атаман. — Как брать — так сразу давай, а как отдавать — так погоди! Ну, да что с тобой поделаешь! Сердце у меня мягкое до своего брата-казака. Только вот сход скоро, атамана выбирать будем… Так ты того, помни, кто тебе благодетельство оказывает.

Ну, ясно на сходе вновь выбирали его атаманом — кому же интересно последнего достояния лишаться, по миру идти!

И еще любил атаман Лихолуп прихвастнуть. То о своих боевых подвигах начнет рассказывать, как турок рубил да рабочих усмирял. Все знали, что брешет господин атаман, как самый настоящий станичный кобель, — всю действительную он отбыл на кухне у одного полковника, в денщиках. Там и чин урядника выслужил. То начнет он хвастать, какой он приятель господину отдельскому атаману, да как его в Екатеринодаре начальство уважает.

Сам атаман был паук пауком. А дочка у него — не дивчина, а солнышко красное! Румяная, черноглазая, брови густые, точно два крыла над тонким прямым носиком сходятся. И характер у нее был простой, веселый, приветливый…

Многие хлопцы по дочке атамановой сохли. Но полюбила Галя Лихолуп простого казака Ивана Перебийнос, жившего на Заречном хуторе. Правда, был Иван — хлопец, хоть картинку с него рисуй. Высокий, тонкий в поясе, но широкоплечий, глаза — карие, ласковые, запоет — за сердце хватает его мягкий голос.

Встречались Галя и Иван то на гулянках, на станичной улице, то под вербами над светлой Лабой, то в садах. И так захватила их любовь, что поняли они — не жить им друг без друга.

Пошли они к атаману, упали ему в ноги и рассказали о своей любви. Тихон Лихолуп сначала даже онемел от их речей. А потом как соскочит с лавки и давай визжать, как порося под ножом:

— Ах ты, голодранец! Собачий ты сын! Да как ты смел мою, атаманскую, дочку с пути сбивать? Как ты решился на нее глаза поднять, байстрюк ты этакий! Да знаешь ли ты, что весь ваш хутор у меня в кулаке, все вы в долгу, как в шелку, и я наделы и худобу у вас думаю отбирать? Да помнишь ли ты, что я не кто-нибудь, а господин станичный атаман, господин урядник, что меня все начальство жалует и даже сам господин полковник — отдельский атаман — за стол с собой сажает! Да я тебя свободно могу упечь туда, куда Макар телят не гонял!

Галя слушает отца и все ниже к земле клонится, слезами обливается. А Иван слушал, слушал да вдруг поднялся, подбоченился, и спокойно так говорит Лихолупу:

— Хотел я с вами, Тихон Антонович, попросту, по-душевному договориться. Не хотите — воля ваша. В таком разе отбиваю я сегодня телеграмму моему дядюшке в Катеринодар, пускай он сам приезжает Галю сватать. Да и на дела ваши пускай посмотрит — куда, скажем, сено с общественных лугов идет…

— Что?! — задохнулся от злости атаман. — Да ты забываешь, с кем говоришь!

— Нет, помню, — спокойно отвечает Иван и подбоченился. — Невелика птица, урядник. А вам известно, что дядюшка мой — генерал, помощник атамана всей Кубанской области?

— К-как?! — удивился Лихолуп.

— А вот так! — пожал широкими плечами хлопец. — Попрошу дядюшку, пускай он приедет.

Тут наш атаман сразу тон сбавил. Но не больно поверил он Ивану, хотя и сказал ему:

— Ладно! Пиши своему дядюшке! Если они и вправду генералы, то, конечно, за честь почту.

Иван тряхнул смоляным чубом и вышел из хаты.

И вскоре дошли до атамана Лихолупа чудесные новости: Иван Перебийнос снял для своего дяди-генерала дом у местного богатея. За неделю постоя обещал уплатить двадцать пять целковых. А ночью, когда уже совсем стемнело, пронеслась по станице лихая тройка с бубенцами и остановилась возле снятой Иваном квартиры. Станичные бабы видели, как из тачанки незнакомые казаки под руки вывели низенького старичка — седобородого, в генеральском мундире. Перевели они его через широкую улицу, почтительно препроводили в хату и закрыли ставни в горнице.

Тут у нашего атамана затряслись и руки и ноги. Надел он праздничную черкеску с урядницкими погонами и вприпрыжку побежал к тому дому, где остановился генерал. А у ворот встретил атамана Иван Перебийнос.

— Ив-ва-нушка! — ласково так заговорил атаман. — Говорят, дядюшка ваш прибыл. Так я хочу ему лапорт по всей форме отдать, от вверенной мне станицы.

— Никак невозможно это сейчас, Тихон Антонович, — покачал головой Иван. — Дядюшка мой с дороги утомился, старенький он… И гневен он сегодня очень.

— А чего же они изволят гневаться?

— Жалобы разные ему поступили. Написал кто-то, что вы сено с общественных лугов продали, а денежки себе в карман положили… И еще довели до его сведения, что тыждневые у вас не в правлении дежурят, а на вашем огороде капусту полют.

Атаман от страху даже покачнулся. Если бы Иван не поддержал его, то рухнул бы он на землю.

— Ив-ва-ва-нушка! С-сыночек! — чуть справившись со страхом, заговорил атаман. — Да ведь мы — родственники, можно сказать… Да я всегда любил тебя, как родного. Что же теперь делать?

— Идемте, папаша, к вам, там все вопросы решим!

Взял Иван атамана под руку и заботливо провел его до самой хаты. Там заперлись они в отдельной горнице и стали вести разговор.

— Я, папаша, конечно, могу вас спасти, — прямо сказал Иван Перебийнос. — Хоть очень гневается на вас дядюшка, а родича своего не тронет. И вот есть у меня до вас такое предложение: сейчас поедем до попа — нехай он нас с Галей окрутит.

— Да как же это, сразу так? — всплеснул руками атаман.

— Нужно так, папаша! Проснется завтра дядюшка, — а тут вы к нему: «Мое почтение, родич! Прошу вас до меня, к свадебному столу!» Ну он и смягчит свой гнев.

Прикинул атаман умишком — и согласился.

— Ладно уж!

— Конечно, и приданое надо дать за Галей подходящее, — продолжал Иван. — Это ведь не какая-нибудь бесприданница, а атаманская дочка! Многого я с вас не спрошу. Но коровенку там, тройку коней, пару волов да тысячи три деньгами дать придется.

— Ой! Да где же я возьму три тысячи? — затрясся атаман.

— Ладно, папаша! Деньгами вы мне сейчас дадите полторы тысячи. А остальное — расписками, что наши заречные казаки вам дали за свои долги. Я сам с них все получу.

— Хо-рошо! — прошептал атаман.

— Конечно, приданое все вы выдадите сейчас же, чтобы утром можно было сказать дядюшке — дело, мол, еще до вашего приезда было, решено! Он тогда и копаться в этих жалобах не будет.

В эту ночь полстаницы не спало. Поднял атаман баб приготовить к утру пареное да вареное для свадебного пира. Казаки оружие чистили, к параду готовились. Работники атамана повезли на хутор приданое, погнали волов и корову. На утренней зорьке обвенчали Ивана с Галей. В церкви народу было — не пройдешь.

После венчания осыпали молодых хмелем да кубанской пшеницей. А потом Иван и говорит Тихону Антоновичу:

— Очень я вами доволен, батюшка! Можете не сомневаться — все для вас будет в полном порядке. Сейчас я с женушкой своей любимой домой к себе на хутор, за родителями поеду. А вы готовьте столы. Как солнце к полдню повернет, мы все к вам приедем. А вы к этой поре дядюшке представитесь, на свадьбу его пригласите!

Усадил тут Иван свою молодую жену на тачанку и разобрал поводья.

— Да как звать-то твоего дядюшку? Как его по имени-отчеству величать? — опросил атаман.

— Звать его Василием, величать Васильевичем! — ответил Иван и щелкнул вожжами.

Рванулись застоявшиеся кони, помчались по улице, играя лентами и бубенцами. Только пыль заклубилась за тачанкой.

В полдень собрал атаман самых богатых стариков и пошел звать генерала на свадьбу. И старые, и малые — вся станица столпилась возле генеральской квартиры. А в ней все тихо, вроде и нет никого.

Заглянул атаман украдкой в окно и зажмурился: видит, висит на спинке стула около кровати генеральский мундир. А в кровати лежит кто-то под одеялом, голова платком повязана, седая борода клинышком торчит.

Поправил черкеску атаман, окинул строгим взглядом стариков и первым вошел в дом. Смотрит — в передней нет никого, а дверь в генеральскую спальню открыта.

На цыпочках вошли старики и атаман в спальню. Темновато в ней, потому что все окна, кроме одного, ставнями прикрыты. Видно только, что шевелится над одеялом седая бородка да глаза поблескивают.

— Здравия желаю, ваше превосходительство! — гаркнул Лихолуп. — Честь имею представиться — урядник Лихолуп, станичный атаман. Во вверенной мне станице все, значит, в полном порядке! Прошу вас пожаловать на свадьбу племянника вашего, Ивана Перебийноса!

Тут генерал что-то вымолвил слабым дрожащим голосом, не то «благодарю!», не то «мо-ло-дец!»

Атаман повеселел и крикнул в сенцы:

— А ну, открыть ставни в спальной его превосходительства!

Сразу загрохотали болты, застучали ставни, и яркий солнечный свет хлынул в спальню.

— Ой, да шо ж це таке? — выкрикнул кто-то из стариков.

А атаман Лихолуп раскрыл рот, выкатил глаза и словно онемел.

Перед кроватью, на спинке стула, висел блестящий генеральский мундир. А из-под одеяла высовывалась голова старого станичного козла Васьки. Козел испуганно тряс бородой, алый платок, которым была перевязана его голова, сбился на сторону.

Наконец атаман опомнился. Он подскочил к кровати и сорвал с нее одеяло. Точно, под одеялом лежал козел. Ноги его были крепко связаны веревками. Он закрутил головой и простонал:

— Бэ-э-э-э!

— Ах, он подлец! Ах, он охальник! — закричал атаман. — Да я его в Сибирь загоню! Да меня сам отдельский атаман…

Взглянул он на улыбающихся стариков и поперхнулся.

«Да ведь все они видели, что я козлу лапорт отдавал! — подумал он. — И все знают, что Иван Перебийнос на дочке моей оженився. И приданое я им дал. Да ведь если это дойдет до господина отдельского атамана…».

И вдруг Лихолуп залился тоненьким, булькающим смехом:

— Хи-хи-хи! А что, старики, какую мы с зятьком моим шутку учудили! Хороша шуточка, а? Добрая шутка, веселая! А теперь прошу вас всех к столу, шоб горилка не простыла да жареное градусы не потеряло! А того подлеца, что по правленческой конюшне дневалил и козла упустил — на три дня в холодную! Верно, господа старики?

В этот день атаман был как никогда веселым, приветливым и хлебосольным. Вся станица гуляла у него.

К вечеру, по приглашению атамана, приехали вместе с молодыми и казаки с Заречного хутора. Им было особенно весело — Иван Перебийнос еще утром собрал их и в клочки разорвал все долговые расписки.

До следующего утра пили и гуляли у атамана. И все славили удальца Ивана и красавицу Галю. И желали им многих лет счастья. И кричали «горько». И атаман, улыбаясь, чокался чаркой со своим зятьком, обнимал и целовал его… Только иногда лицо атамана становилось недовольным, кислым, точно он пил не сладкое вино, а уксус.