Мудрость Каймета

 

У доброй славы широкие крылья, и она далеко летит по земле. Певец Каймет был простым крестьянином — тфокотлем, но многие князья-пши завидовали его славе. Песни Каймета пели в любом адыгейском ауле — от Двух рек, сливающихся у моря, до мрачного и дикого бурного Уруштена. Острые, как стручки красного перца, шутки певца передавались от человека к человеку. Простые люди смеялись, а орки и пши злобно шептали проклятья.

Родной аул Каймета гордился своим сыном, и каждый аульчанин считал, что луч славы, освещающий певца, согревает своим светом и его. Как-то, сговорившись между собой, аульчане построили рядом со старой, покосившейся хатенкой Каймета просторный дом для своего любимого певца.

Конечно, этот простой дом со стенами, сделанными из турлука, с камышовой крышей, не был так роскошен, как каменные замки пши. Но для Каймета не было и не могло быть лучшего дома, потому что в нем каждая балка, каждый кусок глины говорили о драгоценной народной любви.

— Спасибо, дорогие земляки! — Каймет низко поклонился аульчанам. — Моему сердцу тепло от вашей заботы. Пусть в этом доме, построенном вашими руками, рождаются хорошие, звонкие песни! Пусть каждую осень, когда закончится уборка урожая и стада спустятся с гор, в этом доме будут собираться певцы изо всех аулов Адыгеи и пусть они здесь обмениваются своими лучшими песнями. Ведь песня — это птица свободы и счастья, она украшает жизнь и зовет вперед.

С той поры каждую осень в ауле происходили состязания народных певцов адыгейской земли. И много добрых, светлых и звучных песен разлетелось отсюда по горам Кавказа.

В эту осень собрание певцов было особенно многолюдным. В гостеприимный дом Каймета приехали шапсугские, абадзехские, бжедугские, темиргоевские, натухаевские и даже кабардинские певцы. Они дружно жили в новом доме, а гостеприимный хозяин перебрался в свою старую хижину, где хранилась у него кукуруза и был выкопан погреб для охлаждения кислого айрана и бодрящей, освежающей бузы.

В первый день состязаний двадцать певцов сели в круг под высокой старой грушей. Их окружили внимательные, почтительные слушатели.

О разном пели певцы. О чистых снегах горных вершин, к которым ласкаются белые облака. О бесстрашных воинах-джигитах, борющихся против жадных князей. О черных, как южная ночь, глазах горских красавиц, взгляды которых ранят сердца юношей. О холодных, прозрачных струях буйной Шхагуаше. Об адыгейских скакунах, быстрых, как ветер, и верных, как стальной клинок.

Особенно отличились в первый день два певца — тонколицый старик-кабардинец и статный молодой певец, пришедший из земли темиргоев. Старик пел о красоте и свежести горных долин родной Кабарды. И такие верные, горячие слова выговаривали его старческие губы, так светились его глаза, что песни находили путь к каждому сердцу. Юноша пел не так. Его красивое лицо перекашивалось злой и горькой усмешкой, взгляд оставался холодным и мрачным. Гортанным, высоким голосом он бросал едкие слова о жадности и глупости одного пши, который попытался доить облака и оседлать горный ветер. Каждая строфа этой песни кончалась одной фразой: «А ваш князь не такой же?»

Народ горячо приветствовал эту песню и попросил певца пропеть ее во второй раз.

Каймет наслаждался пением молодого гостя, когда кто-то осторожно тронул его за плечо. Певец обернулся. За его спиной стоял старый и верный друг Магамуд, певец из бжедугской земли. Его загорелое лицо, окаймленное рыжей бородой, выглядело усталым и мрачным. Он шепотом попросил Каймета отойти в сторону.

— Я счастлив видеть тебя, о мой друг Магамуд, — ласково проговорил Каймет, когда они отошли к плетню. — Здоров ли ты? Звонок ли твой голос?

— Страшная тяжесть свалилась с моего сердца, когда я увидел тебя живым и здоровым, любимый брат мой, — взволнованно ответил Магамуд.

— А что со мной может случиться? — беззаботно рассмеялся Каймет. — Я пою мои песни, и они очищают мне кровь…

— И рождают злобных и коварных врагов.

— О чем ты говоришь, друг?

— Я узнал, что темиргоевский пши, которого ты прославил, как пожирателя чужих баранов, решил отомстить тебе. Он нанял какого-то разбойника-тугоруга, который должен пробраться на это празднество и ночью убить тебя ударом кинжала. Люди говорят, князь убедил тугоруга, что у тебя много турецкого серебра, полученного от анапского пши. И еще он обещал за твою смерть двадцать лучших коней из своих табунов.

— Ого, как дорого ценит темиргоевский пши одну мою песню, к тому же не лучшую, — рассмеялся Каймет.

— Не будь беззаботным, друг! — встревоженно воскликнул Магамуд. — Злоба пши — это коварная змея, а кинжал — ее жало! Надо узнать, кто пришел к тебе из земли темиргоев.

— Я знаю. Оттуда пришло четверо.

— Так надо следить за ними.

— Ни за что! — Каймет схватил друга за руку. — Эта слежка может обидеть моих гостей. А я считаю, что лучше простить двадцать негодяев, чем оскорбить одного хорошего, честного человека.

— Но для того, чтобы лишить тебя жизни, достаточно только одной руки, только одного негодяя. Здесь много твоих лучших, проверенных друзей. Мы по очереди каждую ночь станем охранять тебя.

— Не надо, брат мой! Клянусь тебе, что у меня будет самая верная охрана.

— Какая?

— Черные мысли предателя, решившего нарушить священный закон соли и каши[8].

— Да, негодяй, согласившийся отплатить за гостеприимство смертью хозяина, может иметь только черные мысли. Но я не понимаю, как мысли злодея могут уберечь тебя от опасности?

— Они разоблачат его.

Магамуд недоуменно пожал плечами. А Каймет, по-прежнему веселый и беззаботный, быстрым и легким шагом направился к своим гостям.

В полдень, приглашая гостей к обеду, Каймет сказал им:

— Дорогие друзья! Я не богат и за моим столом нет множества блюд. Но хозяйки нашего аула умеют готовить замечательный шепси, и вы сегодня попробуете его. Простой айран прекрасно освежает горло и придает свежесть мыслям. А самое главное, что есть за нашим столом и чего нет у князей, — это хорошая, верная дружба.

Гости одобрительно зашумели, но Каймет поднял руку, показывая, что он еще не кончил говорить. И все смолкли.

— Дорогие гости! — продолжал он. — Вы знаете, что гость всегда радует сердце адыга. Я счастлив, что у меня сегодня столько гостей. Прошу их чувствовать себя в моем доме не гостями, а хозяевами. В комнатах достаточно мягких ковров и войлоков. Во дворе — колодец со сладкой студеной водой. За домом — сад, и груши из этого сада славятся своим вкусом и сочностью. Все это — ваше, дорогие гости! О конях своих — не беспокойтесь, наши юноши считают для себя честью ухаживать за ними. У меня есть только одна единственная просьба к дорогим гостям. — Каймет обвел внимательные лица гостей веселым, открытым взглядом. — Невзгоды и лишения молодости повредили мое здоровье. С тех пор, когда ночью, во время моего сна, кто-нибудь подходит ко мне или касается меня, я просыпаюсь в таком ужасе, что потом болею несколько дней. Я понимаю, что это недостойно джигита, но все же прошу ночами не входить в мою жалкую хижину. Если я потребуюсь дорогим гостям — пусть они крикнут мне — дверь моей хижины всегда открыта. А теперь — прошу всех подкрепить свои силы.

— Я не понимаю тебя, Каймет! — мрачно прошептал на ухо другу Магамуд. — Зачем ты сказал, что спишь с открытой дверью? Ведь я знаю, что это правда. Зачем же облегчать путь негодяя?

— Черные мысли предателя спасут меня, — снова ответил Каймет и повел Магамуда к почетному анэ[9].

После обеда гости вновь уселись в круг под старой ветвистой грушей. И опять зазвенели шичепшины и полились песни, от которых люди то хмурились, то улыбались, то гневно сжимали кулаки, то ощущали в своих сердцах радость или нежность.

А когда запел худощавый молодой бжедуг в латаной домотканой черкесске, люди затаили дыхание. Голос певца, задушевный и мягкий, сразу нашел себе дорогу к человеческим сердцам. Юноша пел о радости, которую доставляет человеку труд, о том, что посадивший и вырастивший для людей хотя бы одно дерево уже не напрасно прожил свою жизнь, потому что путники, отдыхающие под этим деревом, добрым словом вспомнят человека, посадившего его.

Когда юноша кончил свою песню и в вечерней тишине смолк последний слабеющий звон струны шичепшина, люди еще несколько минут молчали, и песня жила в их сердцах. Потом все сразу начали хвалить певца.

— Счастлива мать, вскормившая тебя, о бжедугский соловей! — растроганно сказал старейший певец, пришедший из Двуречья.

— Я хочу сказать тебе, мой юный друг, словами твоей же песни — тот не напрасно прожил свою жизнь, кто сложил хоть одну такую песню! — горячо воскликнул Каймет.

— А мне не нравится эта песня! — вдруг проговорил чей-то мрачный голос.

Все оглянулись на молодого певца из земли темиргоев, сказавшего эти слова.

— Чем же тебе не нравится эта мудрая и звучная песня? — тихо спросил старейший певец.

— Она плоха тем, что зовет садить новые сады для князей и орков, — гневно ответил юноша, и тонкое лицо его перекосилось злобной и горькой усмешкой. — Не сажать новые деревья, а рубить старые должны мы звать народ! Пусть проклятые пши и орки или сами работают на себя, или сдыхают от голода на голой, опустошенной земле.

— По-твоему, если в твою черкеску заполз клещ, то следует сжечь всю одежду? Разве это мудро? — спокойно спросил Каймет.

— Если клещ присосался к моему телу, я выжгу его!

— Ты выжжешь тело, а не клеща.

— Я не могу дышать спокойно, пока эти клещи — пши и орки сосут кровь моего народа! — запальчиво выкрикнул молодой певец, и плотно сжатые губы его передернулись.

«Да, наверное, темиргоевские пши и орки сломали жизнь этого джигита!» — сочувственно подумал Каймет, а вслух сказал:

— Все пши — смертны, один народ — бессмертен. Счастлив, кто служит не пши, а своему народу.

Синие сумерки поползли из горных ущелий. На снеговых вершинах остывали последние поцелуи вечерней зари. В этот час гости Каймета вернулись в его дом.

Проверив, все ли гости имеют удобные места для отдыха, посмотрев, сыты ли кони приезжих, Каймет вошел в свою старую, покосившуюся хату, и скоро его ровное дыхание, доносящееся из открытых настежь дверей, сказало о том, что хозяин дома спокойно уснул.

Только серебряная луна видела, как из большого дома, крадучись, вышел закутанный в бурку человек. Он бесшумно подошел к открытым дверям хаты, покачал головой и, отойдя в тень, лег на землю, завернувшись в бурку.

Луна медленно спускалась к вершинам деревьев. В ночной тишине слышался только глухой шум реки да редкий лай собак.

«Ночь проходит, а никого не видно! — подумал Магамуд, плотнее запахивая свою бурку. — Может быть, этот мерзавец-тугоруг не решился проникнуть в дом Каймета?»

Когда луна скрылась за деревьями, Магамуд уснул. Он не видел легкой тени, бесшумно крадущейся по двору.

Тень проскользнула к открытым дверям хаты и из-за косяка заглянула внутрь. Но самый острый взгляд ничего не сумел бы разглядеть в густой темноте. Тень протянула руку к поясу, и в свете звезд тускло блеснула сталь кинжала. Еще раз оглянувшись вокруг, неизвестный шагнул внутрь хаты.

Глухой шум и чей-то испуганный крик заставили Магамуда вскочить с земли. Выхватив кинжал, он бросился к дверям хаты.

— Каймет! Друг мой! Ты жив? — крикнул он.

— Стой! Остановись, мой брат! — ответил из темноты спокойный голос Каймета. — Не входи ко мне, иначе ты тоже упадешь в открытый погреб. Подожди! Я сейчас зажгу свет, и мы посмотрим, кого черные мысли привели в мой погреб.

В темноте послышались ровные удары железа о камень, и брызнули искры. Когда загорелся светильник с бараньим салом, его желтый огонь осветил хату и обрисовал возле двери черный квадрат открытой ямы погреба.

Каймет сбросил в погреб деревянную лестницу и крикнул:

— Княжеская собака, вылезай из ловушки!

Магамуд щелкнул курком пистолета.

Из темной ямы медленно, пряча лицо в поднятых ладонях, вылез человек.

— Нет, ты покажи нам свое лживое лицо! — воскликнул Каймет. — Я хочу видеть шакала, который нарушает святость соли и каши!

Он поднес светильник к лицу неизвестного и удивленно откинулся назад.

— Ты?! — крикнул он.

У края погреба стоял молодой певец, проклинавший князей и орков. Его лицо, перекошенное смертельным страхом, потеряло свою привлекательность.

— Собака, которая лает громче всех, всегда трусливее и воровитее своих собратий! — с холодным презрением проговорил Магамуд. — Сейчас я кликну людей и пусть они решат, как поступить с тобой, предатель!

— Не надо! — махнул рукой Каймет. — Из-за одной собаки не стоит портить отдых многим хорошим людям. Пусть он берет своего коня и убирается вон! Пусть идет доедать объедки пожирателя чужих баранов! — Каймет рывком захлопнул крышку погреба и приказал: — Иди!

Согнувшись, предатель выскользнул из хаты.

— Подожди! Я провожу тебя! — сказал Магамуд.

Через несколько минут у конюшни, где стояли кони гостей, послышалась какая-то возня и крик. Потом по двору пронесся всадник. Конь перепрыгнул через плетень и унес беглеца в предутренний сизый туман.

— Когда хозяин хочет сделать собаку злой, он отрезает ей ухо, — сказал Магамуд и бросил за плетень, в бурьян, какой-то небольшой предмет. — Потом он подошел к Каймету и крепко, дружески сжал ему плечи. — А ты прав, мой брат! Черные мысли привели негодяя в ловушку!

— Я так и думал! — скупо улыбнулся Каймет. — Друг после моего предупреждения не войдет ночью в мою хату. Войти может только враг. И для врага я открыл свой глубокий погреб…