Сказ о хитром пане

 

Было это, когда казаки снаряжали свои челны в далекий путь к кубанской земле. В ту пору на Днестровском лимане целый казачий городок вырос. Сотни казаков, молодых и старых, смолили лодки, сушили сухари, проверяли сабли да мушкеты. Веселые, звонкие песни будоражили камышовую глушь, далеко разносились над голубым лиманом.

Весело было на сердце у казаков. Разведчики, что побывали на далекой Кубани, рассказывали о цветущем, привольном крае, где жарко греет солнце, плодородна земля и обильны рыбой реки. И многие из тех, кто отправлялся в путь, в мечтах уже видели беленькие хатки за плетнями, подсолнухи, вишневые садочки, улыбающиеся, счастливые лица своих жен и детей. А главное грезилась им своя земля, жирная, плодоносная, земля, по которой тосковали крепкие руки хлеборобов…

Вечерами долго засиживались казаки у костров и вслух мечтали о будущей жизни…

И вот как-то невесть откуда прибрел к костру какой-то человек — длинный, худой, как колодезный журавль, с обвисшими усами.

— Здорово, браты-казаки! — тонким, скрипучим голосом поздоровался пришелец.

И только по этому голосу, схожему со скрипом немазаной арбы, узнали казаки человека.

— Пан Пампушка! Да откуда ты взялся? Да ты ли это? — зашумели казаки.

— Ой, я! — проскрипел пан Пампушка и осторожно, точно на колючего ежа, уселся на сноп камыша.

В Запорожской сечи был Пампушка каким-то начальником, а каким — никто не ведал. Был он тогда гладким и пузатым, усы торчали, как у сытого кота, на плечах красовался кунтуш малинового бархата, а на поясе — сабля в золоченых ножнах. Ходил Пампушка, важно задрав голову, частенько видали его и у кошевого, и у куренных атаманов…

Когда царица Катерина прихлопнула своим тяжелым кулаком вольную Запорожскую сечь, прошел слушок, что откупил пан Пампушка землю, завел себе крепостных и зажил помещиком. Потом говорили, что пан Пампушка не поладил в чем-то с самим Потемкиным, а тот согнал пана с земли, да еще и плетей приказал всыпать…

Посидел пан Пампушка у костра, словно не замечая устремленных на него насмешливых взглядов, поохал и заговорил:

— Возьмите меня с собой, браты-казаки! Примите несчастную жертву проклятого москаля! А уж я вам послужу! Я и грамоту, какую нужно, написать сумею, и счет вести могу, и деликатному обращению обучен…

— Ох-хо-хо! Ха-ха-ха! — загрохотали казаки.

— А к чему нам твое деликатное обращение?

— Пригодится! Мало ли с какой персоной говорить вам придется… Берите! Не пожалеете!

Подумали казаки, поспорили и решили все же взять с собой Пампушку. Не пропадать же человеку!

Когда вышли в море, глянули, а на дне лодки целой кучей лежат какие-то тыквы, пробками заткнутые.

— Что это такое? Чьи тыквы? Или не знаете, что приказано место беречь? — закричал старшой, старый запорожец Никифор.

— Мои это, — с покорной улыбочкой признался Пампушка.

— Кидай за борт!

— Никак невозможно! — Пампушка так быстро и мелко стал крестить свой острый тонкий нос, что, казалось, он гоняет комаров. — В одних тыковках — святая вода, в других — земля Иерусалимская, прямо со гроба Христова взятая. Кто бросит такую святость в море — с тем беда случится…

Тут старый Никифор только рукой махнул, потому что хоть и не очень он в бога веровал, а кому же охота на себя беду накликать?

Долго плыли казаки по бурному Черному морю. Злые штормы швыряли легкие челны, отгоняли их от родных берегов. Седые туманы пытались сбить лодки с пути. Но плыли казаки все на восток и на восток, к далекой Кубани, где ждала их жадная до людского труда плодородная земля.

И когда казаки до кровяных мозолей натирали веслами руки, когда они блуждали в белесой туманной мгле, когда последними шароварами затыкали щели в расшатанных волнами челнах, Пампушка только вздыхал, молился да дрожал от страха.

Но вот позади осталось бурное море, Кубань-матушка приветно расстелила перед казаками свою серебристую дорогу. Поплыли челны по широкой реке, и сразу забыли казаки все былые беды-невзгоды. Хороша, как светлая сказка, хороша чудесная кубанская сторона!

Сперва по обеим сторонам величавой реки тянулись густые камыши, а в них всякой птицы было видимо-невидимо. Затем начались веселые рощи и перелески. Столетние дубы, точно загрустив, смотрелись в чистые воды реки. Яблони и груши роняли в густую траву сочные, перезревшие плоды. На золотых песчаных отмелях переплетались гибкими ветвями нежные вербы, точь-в-точь такие, как над тихим Днепром…

По приказу атамана Белого, то один, то два челна подчаливали к правому берегу. Казаки вытаскивали из лодок свое нехитрое добро, копали землянки для жилья, ставили первые посты да залоги.

Пришел черед и до Никифорова челна. Высадились с него казаки и стали обживать глухой, лесистый берег.

А пан Пампушка, как только ступил на землю — сразу стал гордым и уверенным.

— Вот, братцы-казаки, — заскрипел он. — Почему мы все в целости добрались до этой земли? А потому, что были в лодке мои святыни! Без меня — кормить бы вам водяных на самом дне Черного моря. — Быстрые, прищуренные глазки Пампушки так и заюлили по казачьим лицам, словно маслом всех помазали. — Но я знаю, что вы, браты-казаки, не ответите на мое добро черной неблагодарностью…

Пожали плечами казаки, переглянулись и спрашивают:

— А чего тебе от нас нужно, пан Пампушка?

— Да так себе, штуковину-пустяковину — засмеялся пан. — Постройте, казаки, мне сиротине, хату-хатыну… А то, знаете, я, при моем нежном организме, в вашей землянке обязательно задохнусь…

Посмотрели друг на друга казаки и не знают — не то смеяться им, не то сердиться.

А пан, знай, приговаривает:

— Постройте, браты-казаки, постройте! А я в долгу не останусь. Сам пан кошевой атаман Чепига — мой сродственник. А у пана войскового судьи Головатого я деточек крестил. Скажу им словцо — и выйдут вам всякие поощрения…

Не из страха и не за поощрения, а просто так, потому что стосковались руки по топору и лопате, построили казаки пану хорошую хату о трех окнах.

Так и стали жить — казаки в землянке-курене, а пан — в хате. Казаки службу несли, рыбу ловили, зверя добывали. А пан Пампушка целыми днями по окрестным лесам рыскал.

Высмотрел он просторную поляну, поросшую густой высокой травой, — и сразу явился к запорожцу Никифору, который был в казацком лагере за старшего.

— Здравствуй, пан-атаман! — еще с порога заскрипел Пампушка. — Все трудишься, все о других заботишься! Вот и я такой! Не могу терпеть, чтобы люди страдали… Надумал я, пан-атаман, хлебца посеять, чтобы не голодовать нам всем в случае чего… Так вот, прошу тебя — запомни, что моя полянка за горелым лесом…

— А чего запоминать? — беспечно усмехнулся Никифор — Земля-то немереная! Засевай ее, коли есть охота.

— Не-ет! — закрутил головой пан. — Чужую землю я засевать не согласен. Я на своей хочу работать…

— Да ладно! Хватит вокруг земли! Пускай твоя будет поляна! — отмахнулся Никифор.

Прошло немного месяцев, и решили казаки на общем сходе нарезать себе землицы, чтобы по весне, когда удастся достать зерно, засеять ее наливной пшеницей. Пока нарезали наделы, пан Пампушка ходил за казаками, ухмылялся и одобрительно кивал головой.

А со следующего дня стал пан зазывать к себе в хату то одного, то другого казачка. Ласково усадит гостя за стол, моргнет старой, страшной, как ведьма, старухе, которая невесть откуда появилась у него в хате. И через минуту на столе уже стоит жареная кабанятина, жирная тарань и тыквочка со «святой водой». Вытащит пан пробку, и по всей хате такой дух пойдет, что сразу покажется казаку, что он не на Кубани, а в старом запорожском шинке.

— Да ты ж, пан, нам говорил, что в тыквах у тебя святая вода! — удивлялись казаки.

А Пампушка только плечами пожимает:

— Была, была вода… А теперь божьим чудом превратилась она в добрую горилку… Бог — он все может сделать, особенно для праведника…

Кто часок, кто два просиживал за столом гостеприимного пана. Выходили оттуда кто на карачках, кто раскачиваясь, словно шел не по твердой земле, а по кубанским бурным волнам. И только немногие помнили, что приветливый хозяин зачем-то им пальцы сажей мазал и к каким-то бумагам прикладывал…

Немного погодя случилось на заставе несчастье. Ночью по непонятной причине взорвался погребок, в котором хранили казаки свой пороховой запас — полбочонка пороха. Караульный казак, что должен был охранять погребок, оказался, как говорится, под градусом и спокойно спал в соседней рощице.

Поутру собрал Никифор всех казаков. И на сходе караульный повинился — рассказал, что трясла его лихорадка и он, чтоб прогнать проклятую дрожь, взял у пана Пампушки склянку горилки.

— Вот и делай людям добро! — услышав казака, запричитал пан. — Я ж ему от доброго сердца. Чтоб лихоманку его излечить, последнюю горилку отдал, а он нажрался, как свинья, и погреб прокараулил! Что мы теперь без пороха делать будем? А вдруг турок или еще какой враг налетит?

— Верно говорит пан! Плохое дело! Пока порох подвезут — порежут всех нас! — закричали казаки.

— Эх, что бы вы без меня делали! — покачав головой, проскрипел пан. — Да нешто я потерплю, чтобы нашу родную границу порушили, чтобы братов-казаков вороги побили! Самому нужно, но в таком разе готов вам пособить, продать по дешевке…

Тут пошел пан в свою хату и вытащил оттуда пяток тыкв-кубышек, про которые говорил, что Иерусалимская земля в них хранится.

— Нате, казачки! Получайте! Возьму недорого.

Посмотрели казаки, а в кубышках самый лучший порох.

— Вот тебе и землица со гроба Христа! — удивились казаки.

А пан скромненько опустил к земле свои узкие, хитрые глазки и пожал плечами:

— Все от бога! Захотел бог — и стала земля порохом. Только маловеры могут сомневаться в божьем всемогуществе!

— А что хочешь за свой порох, пан? — спросил Никифор-запорожец.

— Да самую малость, — захихикал пан. — Пускай сход отдаст за него леса вокруг нашей заставы…

— Тю, чудной пан! — захохотали казаки.

— Да пусть пользуется! Что он — есть этот дубняк будет?

Так сход и порешил — отдать пану за порох леса вокруг заставы.

Через месяц пожаловал на заставу сам кошевой атаман Захарий Чепига со своими есаулами. Перво-наперво велел он заставе принять еще новых казаков и строить на том же месте станицу, пахать землю, сеять хлеб, разводить коней, скот и другую живность.

Вот тут-то и показал пан Пампушка свои коготки. Подошел он к Чепиге и выложил целую пачку бумажек. По этим бумагам выходило, что остались у казаков своими только ноги с шароварами да руки. А все стальное — и лес, и земля принадлежали пану Пампушке.

— Неправильно это! Обман! — закричали казаки.

Но известно — ворон ворону глаз не выклюет. Пампушка — пан, Чепига в паны вылез, есаулы его в подпанки карабкаются.

— Ты палец прикладывал? — грозно нахмурив брови, спросил атаман у казака, который кричал про обман.

Почесал казак чуприну, передернул плечами и признался:

— Ну, вроде я… хмельной был…

— Так вот — земля теперь не твоя, а пана Пампушки… Отработаешь у него — вернешь свою землю! А поляну и лес свой вы сходом пану Пампушке передали. Так что кому дрова или жерди потребуются — должны вы к пану Пампушке обращаться…

Окинул атаман Чепига казаков орлиным строгим взглядом и пошел со своими подпанками в хату к Пампушке.

И тут только заметили казаки, что стал пан Пампушка опять гладким, как добрый боров.

С той поры много лет стоял этот самый Пампушка да его пампушата поперек горла нашим казакам.

— От це пампушки так пампушки! — невесело шутили станичные балагуры. — Хоть и жирны, а не проглотишь, подавишься!

Так и хозяйствовали Пампушки на казацкой земле, пока свежий октябрьский ветер не укатил их куда-то далеко-далеко, за советские рубежи…