ПАССИВНОЕ ОФОРМЛЕНИЕ ПЕРФЕКТА ПЕРЕХОДНОГО ГЛАГОЛА

I ЛО1

логичных явлений за пределами индоевропейских языков. Мы
I постараемся представить факты в истинном свете и предложим
I совершенно иное их объяснение.

 

После появления часто цитируемой статьи Г. Шухардта, в ко­торой он утверждал «пассивный характер переходного глагола в кавказских языках» ¹, интерпретация конструкций с переходным глаголом как пассивных, казалось, находит подтверждение во все большем числе языков самых различных семей ². Стало даже скла­дываться мнение, что пассив был обязательным выражением при переходном глаголе на определенной стадии развития флективных языков. Эта обширнейшая проблема связана с явлениями синтак­сиса и управления, которые в некоторых языках сопровождают употребление «транзитивного» падежа (эргатива и т. п.), оформ­ляющего конструкцию с переходным глаголом и отличающегося от падежа субъекта. Но одновременно, по мере того как лингви­стическое описание все больше стремится опереться на постоянные и строгие дефиниции, выявляются и серьезные трудности при по­пытке дать объективную характеристику структуре таких кате­горий, как пассив и транзитив ³. Поэтому так настоятельна необ­ходимость полного пересмотра и самих этих понятий, и тех язы­ковых фактов, к которым они применялись.

В данной статье мы хотели бы предварить эту дискуссию, рас­смотрев проблему в свете индоевропейского материала. Принято считать, что по меньшей мере двум древним индоевропейским язы­кам свойственна пассивная конструкция с переходным глаголом, и на это обстоятельство ссылаются для обоснования истории ана-

¹ Н. Schuchardt, Ueber den passiven Charakter des Transitivs in den kauka-
sischen Sprachen (SB. Wien. Akad., t. 133, 1895).

² Обзор этого вопроса см.: Hans Schnorr von Carolsiel d, Transitivum und
Intransitivum, IF, LII (1933), стр. 1—31.

³ См., например, последнюю работу X. Хендриксена: Н. Hendriksen,
The Active and the Passive, в сб. «Uppsala Univers. Arsskrift», 1948, 13, стр. 61и ел.

В 1893 г. В. Гейгер уже самим заглавием своей статьи утверж­дал «пассивное оформление претерита переходных глаголов в персидском языке» ⁴. При этом он опирался на древнеперсидское выражение ima tya mana krtam «вот то, что я сделал», букв, «то, что мною было сделано», которое с тех пор постоянно приводят с той же целью, желая показать, что претерит с самого возникно­вения имел и сохраняет пассивную конструкцию на протяжении всей истории персидского языка вплоть до современных говоров. Известно, что эта древнеперсидская конструкция предопределила форму претерита переходного глагола и форму местоимения в среднеперсидском, где mana krtam дало man kart, а это последнее далее подготовило новоперсидское man kardam, вновь ставшее активным и транзитивным, получив личные окончания. Вот уже полвека лингвисты используют эту теорию и при анализе форм претерита переходного глагола в древних и современных диалек­тах персидского языка ⁶ ссылаются на пассивную — по происхож­дению или по употреблению — конструкцию ^в.

Поскольку наиболее четко эта конструкция представлена в древнеперсидском, следует обратиться к подробному рассмотре­нию всей совокупности соответствующих форм в этом языке. Вне­сем только одну существенную поправку: речь идет не о «прете-рите», а о перфекте, или, скорее, о таком обороте, который в древ­неперсидском заменил собою древний перфект '.

Ниже мы даем, несмотря на их малое разнообразие, полный перечень персидских примеров, могущих быть использованными в этом случае:

ima tya mana krtam «вот то, что я сделал» (В. I, 27; IV, 1, 49);

utamaiy vasiy astiy krtam «я многое (другое) еще сделал» (В. IV, 46);

tya mana krtam (В. IV, 49; rest. NRb 56), tyamaiy krtam (NRb 48; X. Pers. b 23; d 19) «то, что я сделал»;

avaiSam ava ⁸ naiy astiy krtam уаба mana... krtam «они не сде­лали столько, сколько я сделал» (В. IV, 51);

avaGaSam hamaranam krtam «(и)так, дали они сражение» (В. II, 27, 36, 42, 47, 56, 62, 98; III, 8, 19, 40, 47, 63, 69);

⁴ W. Geiger, Die Passivkonstruktion des Prateritums transitiver Verba im Iranischen, в сб. «FestgruB an Rudolf v. Roth», 1893, стр. 1 и ел.

⁶ Это относится и к нашей книге «Grammaire du vieux-perse», 2-е изд., стр. 124.

о Например, G. Morgenstierne, NTS, XII, 1940, стр. 107, прим. 4, при объяснении претерита переходного глагола в языке пушту.

' Gramm. du v. p., 2-е изд., стр. 122 и ел.

а форма и значение др.-перс, ava «столько» обосновываются в заметке в BSL, XLVH(1951), стр. 31.

7 Бенвенист

 

 

tya mans krtam uta tyamaiy pissa krtaffl «то, что сделал я и что сделал мой отец» (X. Pers. a 19—20; с 13—14);

tya mana krtam ids uts tyamaiy apataram krtam «то, что сделал я здесь, и то, что сделал я в другом месте» (X. Pers. b 23);

tyataiy gausays [xSnutam "] «то, что [слышал] ты своими ушами» (D. NRb 53).

В трех десятках примеров мы наблюдаем замечательное посто­янство в употреблении рассматриваемого оборота, обусловленное прежде всего догматическим характером текста. В этом списке независимо от того, представлен субъект именем или местоимением в полной (mans) или энклитической форме (-maiy, -taiy, -5am), падеж остается одним и тем же. Падежом деятеля является генитив-датив.

Но в этом случае возникает вопрос: на основании какого кри­терия мы признаем эту конструкцию пассивной? Можем ли мы считать, что если слово, обозначающее деятеля, стоит в генитиве-дативе, а сказуемое представлено отглагольным прилагательным, то тем самым конструкция определяется как пассивная? Чтобы привести неоспоримые подтверждения этого положения, следовало бы найти такую же конструкцию в каком-либо другом выражении, пассивный характер которого подтверждался бы употреблением в нем глагольной формы из морфологического класса пассивных глагольных форм. Мы должны поэтому рассмотреть, каким об­разом в древнеперсидском строится глагольная форма, снабжен­ная показателями пассива, и в особенности как в этом случае оформляется слово, обозначающее деятеля.

В персидских текстах есть два примера конструкций с глаголом в пассивном залоге:

tyasjam hacSma a0ahya «то, что им мною было приказано» (В. I 19—20; NRa 20; X. Pers. h 18);

yaGasSm hacama абаЬуа «как мною им было приказано» (В. I, 23—24).

Это действительно пассивная конструкция, морфологически оформленная. Сразу же становится очевидным ее отличие от кон­струкции перфекта. Здесь деятель оформляется не генитивом-дативом, а аблативом с показателем hacs. Таким образом, tyasam hacama aBahya переводится буквально «quod ill is a-me iubebatur». Такова единственная синтаксическая структура, которую в пер­сидском языке с полным основанием можно отнести к пассивному залогу ¹⁰. Этого достаточно, чтобы опровергнуть, традиционную точку зрения, согласно которой перфект tya mans krtam является

^в Восстановление этого причастия может показаться спорным, на его месте допустимы и Другие формы. Но во всяком случае здесь должно быть какое-то при­частие, и принципиальную важность для нас представляет сама конструкция.

¹⁰ Любопытно, что эти примеры — единственные, позволяющие уяснить оформление пассивного залога,—упомянуты Кентом (R. G. Kent, Old Persian, § 275) в разделе, весьма скудном, посвященном пассивному залогу.

 

формой пассива. Различие в падежных формах местоимения, mana, с одной стороны, hacama — с другой, показывает, что перфект следует трактовать как самостоятельную и, во всяком случае, отличную от пассива категорию.

Поскольку особенностью перфекта является форма генитива-датива для имени деятеля, то для правильного понимания этой конструкции необходимо определить обычную функцию генитива-датива вообще, независимо от рассматриваемой проблемы. Упо­требление этого падежа в роли определителя имени (mana pita «мой отец») здесь не представляет для нас интереса. Более интересна функция дательного падежа, представленная в приведенных при­мерах в энклитической форме -Sam «(то, что) им (было приказано)». Но самое примечательное представляет собой тот факт, что в соче­тании с одной из форм глагола «быть» генитив-датив выражает предикат обладания: utataiy yava tauhma ahatiy «и пока будет у тебя семя» " (В. IV, 74, 78); utataiy tauhma vasiy biyS «и да будет у тебя много семени» (В. IV, 75); darayava[h]au§ pussa aniyaiciy ahanta букв. «Дарию были другие сыновья, Dario (не Darii) alii filii erant» (X. Pers. f 28), то есть «у Дария были и другие сыновья»¹²; avahya ka(n)bujiyahys brata brdiya nSma aha «у этого Камбиза был брат по имени Брдия» (В. I, 29—30). Здесь стоит напомнить, что,' как установил Мейе ¹³, в индоевропейских языках для выра­жения идеи обладания в течение длительного времени употреб­ляется только оборот est mihi aliquid букв, «мне есть нечто», а глагол «иметь» во всех языках появился сравнительно поздно. Древнеперсидский язык также не отступает от этого древнего способа и передает значение «я имею сына» выражением *mana pussa astiy ¹⁴ «mihi filius est, мне сын есть».

Из этого положения и вытекает объяснение перфекта. Перед нами две конструкции, образующие в точности два параллельных ряда, одна посессивная, *manS pussa astiy, другая перфектная, mans krtam astiy. Этот полный параллелизм и выявляет значение персидского перфекта, который представляет собой посессив. По­добно тому как mana pussa astiy «mihi filius est, мне сын есть» рав­ноценно «habeo filium, имею сына», точно так же mana krtam astiy следует понимать как «mihi factum est, мне сделано», равное «habeo

¹¹ Относительно перевода tau[h]ma см. BSL, XLVII, стр. 37.

¹² Пер. Кента: «other sons of Darius there were» («Old Persian», стр. 150) лишь
на первый взгляд кажется дословным. Кент неверно понял подлинный смысл этой
фразы, не увидев, что генитив-датив употреблен здесь в функции предиката. Ведь
осью рассуждения является имя Дария: «у Дария были другие сыновья, кроме
меня, но именно мне он отдал предпочтение». То же замечание относится и к пер.
В. I, 29—30: «Of that Cambyses there was a brpther».

¹³ A. Meillet, Le developpement du verbe «avoir», «Antiddron... J. Wacker-
nagel», 1924, стр. 9—13.

¹⁴ Для удобства это выражение эыделено из последнего персидского примера.
Оно сохраняется, впрочем, и в среднеперсидском: ёп zanke-Syak pust ast «эта жен­
щина, у которой есть сын» (HR, II, стр. 91).

7* 195

factum, имею сделанным». Перфект и был приведен в соответствие с моделью посессивной конструкции, и смысл его, вне всякого сомнения, посессивный, поскольку, хотя и в другом обороте, он передает буквальное значение типа habeo factum «имею сделан­ным». Сходство выражений становится очевидным, как^ только мы выстроим их в ряд:

*mana pussa astiy «mihi filius est» = «habeo filium»;

mana krtam astiy «mihi factum est» = «habeo factum».

Таким образом, изменяется представление о персидском пер­фекте. Именно перфект активного залога в форме посессивной кон­струкции и реализует уже начиная с западнодревнеперсидского тот тип перифрастического выражения, который до сих пор считался позднейшей инновацией, имевшей распространение только в во-сточносреднеперсидском (ср. ниже, стр. 201).

Теперь можно считать установленным, что представление о будто бы «пассивном» оформлении перфекта переходного глагола возникло из-за неверной интерпретации фактов персидского языка. К несчастью, это неточное определение повредило конкретным исследованиям и привело к неправильному пониманию как под­линного значения этой формы, так и ее важности для всей истории языка. Поэтому факты персидского языка и среднего и нового периодов следует пересмотреть в свете сделанного вывода, который восстанавливает единство развития всего персидского языка и объ­единяет его с параллельной эволюцией других индоевропейских языков.

Теперь мы можем приступить к проблеме, которая на первый взгляд кажется совершенно иной и связанной с предыдущей только тем, что касается перфекта, но уже ь другом языке. Речь пойдет о перфекте переходного глагола в классическом армянском языке, т. е. о конструкции, которая тоже расценивалась как связанная с пассивом. Однако схожесть обеих проблем не только в том, что они получали одинаковое освещение.

В армянском языке перфект переходного и перфект непереход­ного глаголов четко различаются. Хорошее описание обоих типов перфекта можно найти в работе С. Лионнэ (S. Lyonnet, Le par-fait en armenien classique, P., 1933). Общим у обоих типов является то, что они выражаются перифрастически. Но они различаются падежной формой, в которой стоит имя деятеля. Перфект непере­ходного глагола строится по такой схеме: субъект в номинативе + неизменяемое причастие с суффиксом -eal + «быть». Так, перфект es cneal em означает дословно «ego natus sum, я рожден есмь» с тем же порядком слов; или zamanak haseal 6 — «пора наступила (есть)»; Yisus ekeal бг— «Иисус пришел», и т. п. В подобной кон­струкции ничто не требует комментария, поскольку все здесь соответствует нормам языков, которые используют перифрасти­ческую форму для перфекта непереходного глагола.

В перфекте переходного глагола конструкция остается похо­жей и складывается из тех же элементов. Отличие в том, что на этот раз субъект стоит не в номинативе, а в генитиве, причем пере­ходный глагол управляет объектом в аккузативе: nora bereal 6 «он принес» (где nora—генитив «его»); 6г nora hraman areal «он получил приказ»; zayn nsan arareal Sr nora «он совершил это чудо»

(_{nora_____} генитив, z-ayn nsan— аккузатив); zinc' gore gorceal 6 k'o

«что ты сделал?», букв, «какое действие (акк.) ты (k'o, ген.) сделал?»; oroc' teseal er zna «те, кто его видел» (букв, огос «тех», ген.); zpayn im ас' awk' teseal ё «я видел этот край своими глазами» '(im «меня»,

ген.).

По сравнению с логически стройной схемой перфекта непере­ходного глагола бросается в глаза необычность конструкции пер­фекта переходного глагола. В-ней все подобно первой, кроме того, что субъект, «активная» роль которого при переходном глаголе должна бы быть подчеркнута, выражается генитивом. Здесь не только проявляется необъяснимое расхождение с перфектом непе­реходного глагола, но и возникает необычный оборот, эквивалента которому, по-видимому, не знает ни один индоевропейский язык. Несмотря на долгие споры, этот перфект так и остается загадкой.

Теперь уже вряд ли кто станет настаивать на гипотезе о влия­нии кавказских языков на армянский, к которой склонялся Мейе, потому что в других индоевропейских языках не с чем сравнить данное явление¹⁵. Г. Деетерс (G. Deeters), крупнейший специа­лист в этой области, на основе тщательного анализа фактов кав­казских ^1в, а точнее картвельских языков (речь идет об идее «пас­сивной структуры переходного глагола», поддержанной автори­тетом Шухардта) показал, что в этих языках нет ничего общего с рассматриваемой армянской конструкцией и они не могут помочь в ее истолковании ¹⁷. «Эта конструкция,— говорит он,— так же необычна для любого кавказского языка, как и для языка индо­европейского» ¹⁸. Но в то же время, основываясь на новой интер­претации формы с суффиксом -eal, Мейе высказал идею, которая, казалось, могла бы объяснить употребление генитива в качестве падежа субъекта. Мейе предположил, что эта форма была не при­частием, как в перфекте непереходного глагола, а древним именем действия (названием процесса) с суффиксом *-1о-, так что nora bereal ё «он принес» означало буквально «имеет место (ё) прине­сение (bereal) его (nora)» ¹⁹. Такая трактовка помогла бы преодо­леть все трудности и устранить аномалию генитива как падежа субъекта, превратив его в генитив предикативный.

¹⁵ A. Meillet,MSL, XI,стр. 385, и «Esquisse...», стр. 68.

¹⁶ Единственнымнаиболее полным их изложением, насколько нам известно,
остается работаДирра (Dirr,Einfuhrung, стр. 63 и ел.)

¹⁷ G. Deeters, Armenisch und Sudkaukasisch, 1927, стр. 77 иел.

¹⁸ Цит. соч.,стр. 113.