I. ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ

...Среди языков мира индоевропейская семья языков является удобным объектом для самых обширных в пространстве и времени, самых разнообразных и глубоких исследований в силу того, что эти языки распространены от Центральной Азии до Атлантики, за­свидетельствованы письменными памятниками на протяжении почти четырех тысячелетий, являются носителями культур хотя и разного уровня, но весьма древних, в том числе и таких, которые принад­лежат к самым богатым из всех когда-либо существовавших на земле, и, наконец, в силу того, что на некоторых из этих языков имеется обширная литература высоких достоинств. По той же причине эти языки долгое время были исключительным объектом исследований лингвистов.

Термином «индоевропейский» обозначается семья языков, про­исходящих из одного общего языка и последовательно вычленяв­шихся из него путем отделения. Это обширное историческое явле­ние, которое мы охватываем в его целом благодаря тому, что перво­начальная общность на протяжении веков распадалась на ряд отдельных историй, каждая из которых есть история одного какого-либо языка.

Удивительно, что, хотя этапы этих миграций и обособлений оста­ются нам неизвестны, мы можем с уверенностью указать народы, составлявшие первоначальную общность, и отличить их от всех других как народы индоевропейские. Основания для этого дает язык, и только язык. Понятие «индоевропейский» относится прежде всего к языку, и если мы можем распространить его за пределы языка на другие области культуры, то опять-таки только на основе языковых данных. В индоевропейских языках, как ни в какой дру­гой области языкового мира, понятие генетического родства имеет точный смысл и ясное обоснование. Более того, в индоевропейской

семье мы находим эталон межъязыковых соответствий, служащих для определения семьи языков и позволяющих восстанавливать ее прошлые этапы вплоть до первоначального единства.

В течение последнего столетия сравнительно-историческое изу­чение индоевропейских языков протекало в двух противоположных, но взаимно дополняющих друг друга направлениях. С одной сто­роны, исследования имели целью реконструкции общего прототипа, основанные на сравнении элементов, простых или сложных, допу­скающих такое сравнение от языка к языку; этими элементами мо­гут быть фонемы, целые слова, части слов — флексии и т. д. Таким путем создаются модели, которые в свою очередь служат инстру­ментом новых реконструкций. С другой стороны, идя в противопо­ложном направлении, исследователи отправлялись от какой-либо достоверно установленной индоевропейской формы и прослеживали формы, развившиеся из нее, пути диалектных расхождений и вновь складывающиеся единства. Элементы, унаследованные от общего языка, оказываются включенными в независимые друг от друга структуры отдельных языков, где они подвергаются преобразова­ниям и приобретают новые значимости в силу новых складываю­щихся оппозиций, обусловленных этими элементами. Необходимо поэтому изучать, с одной стороны, возможности реконструкций, ибо последние объединяют длинные ряды соответствий и вскрывают структуру общих для разных языков фактов, с другой стороны — развитие отдельных языков, ибо они представляют собой ту среду, в которой зарождаются инновации, преобразующие старую сис­тему. Исследование компаративиста движется между этими двумя полюсами, а его усилия направлены именно на то, чтобы различить унаследованное и инновации, установить тождественные и нетож­дественные факты разных языков.

К этим общим условиям, вытекающим из принципа сравнитель­ного изучения, присоединяются особые требования, связанные с лексикой, которая и составляет область настоящего исследования.

Специалисты по индоевропейским языкам давно уже установили, что совпадения в лексическом составе древних языков отражают основные сферы общей культуры, в особенности материальные. Были собраны доказательства унаследованного лексического фонда в терминах родства, числительных, названиях животных, метал­лов, сельскохозяйственных орудий и т. д. В работах ряда авторов, начиная с XIX в. до последних десятилетий, предпринимаются попытки, весьма полезные, установить списки таких общих понятий.

Цель нашей работы совершенно иная. Мы не пытались соста­вить опись индоевропейских реалий, в том виде, как они выявля­ются в основных лексических соответствиях. Напротив, большая часть данных, которыми мы оперируем, не принадлежит к общему словарю. Они составляют четко очерченную группу — названия социальных понятий и социальных институтов,— но принадлежат отдельным языкам, предметом же анализа является их генезис

и их место в индоевропейской культуре. Таким образом, мы ставим своей целью исследовать сложение и организацию словаря индо­европейских социальных институтов.

Термин «институт» мы берем здесь в широком смысле: и в клас­сическом смысле установлений права, власти, религии, и в смысле не столь явных категорий и понятий ремесла, образа жизни, об­щественных отношений, речевого общения и образа мышления. Материал поистине безграничен, и целью нашей работы является исследование именно происхождения этой части словаря. Исход­ной точкой нам служит при этом обычно какое-либо слово того или иного индоевропейского языка, чреватое будущими связями и ассоциациями, и вокруг него, начиная с прямого анализа осо­бенностей его формы и смысла, затем его актуальных связей и противопоставлений, затем посредством сравнения родственных форм, мы восстанавливаем культурный контекст, в котором оно складывалось как термин, часто претерпевая глубокие изменения. При этом мы стараемся восстановить системы, распавшиеся в ходе дальнейшей эволюции, выявить структуры, погребенные под позд­нейшими напластованиями, свести самые разные специальные употребления слова к принципу, лежавшему в основе первона­чального единства, и в то же время показать, как языки перестраи­вают свои системы противопоставлений и обновляют свой семан­тический аппарат.

Историческая и социологическая сторона этой эволюции нами не затрагивается. Занимаясь, например, греческим глаголом rf/koiai «идти впереди, вести за собой» и его производным гуецш «гегемон, предводитель», мы имеем целью выяснить, как складывалось по­нятие «гегемония», и оставляем в стороне тот факт, что греч. YjYefiovta последовательно означало главенство одного человека, целой нации, было эквивалентом римского imperium и т. д.; из всего этого мы выделяем лишь трудноуловимую связь между термином власти, таким как г^угцшу, и глаголом riyioiai в его значении «ду­мать, полагать». Тем самым мы разъясняем значение-сигнификат; значение-денотат—не наша область исследований. Когда мы говорим о германском слове feudum в связи с терминами ското­водства, мы не касаемся проблематики феодализма. Историкам и социологам судить, смогут ли они воспользоваться чем-нибудь из этих анализов, к которым не примешивается никакое экстра­лингвистическое соображение.

Задача лингвиста, таким образом, определена. Он черпает исходные данные в обширном материале прочно установленных соответствий, которые без больших изменений переходят из одного этимологического словаря в другой. Эти данные неоднородны по самой своей природе. Каждый факт взят из иного языка и состав­ляет фрагмент иной системы, включенный в недоступный предви­дению процесс развития. Прежде всего необходимо доказать, что взятые формы соответствуют друг другу и восходят к одному ис-

точнику. Необходимо также объяснить различия, подчас весьма значительные, в их фонетическом или морфологическом облике или в их значении. Так, можно сближать армянское k'un «сон» и латинское somnus «сон», потому что нам известны правила соот­ветствия, позволяющие восстановить общую праформу *swopno-. Можно сближать латинский глагол сагро «собирать плоды» и гер­манское существительное Herbst «осень», потому что Herbst имеет в древневерхненемецком форму herbist, а эта последняя восходит к прагерманской форме *karpisto-, означающей «(время) самое удобное для сбора урожая» (ср. англ. harvest «жатва, урожай»), что подтверждается и третьим фактом — греческим существитель­ным иарябд «плод земли, снятый урожай». Но такое простое и, казалось бы, такое удачное сопоставление корня teks- в латыни (в глаголе texo) и корня taks- в санскрите — форм, в точности соответствующих друг другу,— наталкивается на большое пре­пятствие: лат. texo значит «ткать», а санскр. taks — «рубить то­пором», и непонятно, как одно из этих значений могло бы произойти из другого или какое предшествующее значение могло бы произ­вести их оба: ткачество и плотницкое ремесло не поддаются воз­ведению ни к какой общей технике.

Даже в пределах одного языка разные формы одного слова могут разойтись по разным группам, плохо согласующимся между собой. Так, от корня *bher-, представленного в fero, латинский язык образовал три разные группы производных, которые соот­ветствуют трем разным семьям слов: 1) fero «понести» в смысле зачатия, откуда forda «беременная самка», образующее семью слов с gesto «рождать, производить»; 2) fero «носить» в смысле «сносить», относится к судьбе, доле, откуда fors, fortuna с их мно­гочисленными производными, притягивающими к себе также по­нятие «фортуна, удача, богатство»; 3) fero «носить» в смысле «уно­сить», образует семью слов с ago «гнать» и относится к понятиям «похищение, добыча». Если мы сравним с этим формы и произ­водные корня bhar- в санскрите, то картина станет еще более пест­рой: к названным значениям присоединятся . значения «носить» в смысле «выносить, брать на себя», откуда bhratr «муж»; в смысле «нести упряжь», откуда «ехать верхом», и т. д. Однако стоит лишь в деталях изучить каждую из этих групп, как мы увидим, что в каждой из них имеется связное лексическое ядро, организован­ное вокруг центрального понятия и способное давать термины социальных категорий.

Мы старались показать, как первоначально слабо дифферен­цированные в своих значениях слова последовательно специализи­руются и образуют системы, отражающие глубинную эволюцию социальных категорий, возникновение новых родов деятельности и новых понятий. Этот внутренний процесс каждого языка может также воздействовать на другой язык путем культурных контак­тов. Так, лексические связи, установившиеся в греческом языке