Михаил Булгаков—журналистдраматург, прозаик. 1921—1929

Добродушный, презрительный хохоток над теми, кто приезжал с такой распискою в штаб германцев в Город.

И реквизированные лошади, и отобранный хлеб, и
помещики с толстыми лицами, вернувшиеся в свои поме­
стья при гетмане, — дрожь ненависти при слове «офицер­
ня». .. Были десятки тысяч людей, вернувшихся с войны и
умеющих стрелять... i»

— А выучили сами же офицеры по приказанию начальства!»

В финале романа «только труп и свидетельствовал, что Пэттура не миф, что он действительно был...». Труп замученного петлюровцами еврея у Цепного моста, трупы сотен, тысяч других жертв гражданской войны — это доказательство реальности насилия. «Заплатит ли кто-нибудь за кровь?» — спрашивает автор и уверенно отвечает: «Нет. Никто».

Впрочем, эти строки мы читаем лишь в той редакции «Белой гвардии», которая увидела свет в Париже в 1929 году. В заключительной же части романа, не опублико­ванной в свое время из-за закрытия журнала «Россия», данное место звучало иначе: «Петурра!.. Петурра!.. Петурра... Петурра... хрипит Алексей... Но Петурры уже не будет... Не будет, кончено. Вероятно, где-то в небе петухи уже поют, предутренние, а значит, вся нечи­стая сила растаяла, унеслась, свилась в клубок в далях за Лысой Горой и более не вернется. Кончено». Здесь лидер украинского национального движения уподоблен даже не просто мифу, а нечистой силе, исчезающей на рассвете с первым пением петухов (позднее в «Мастере и Маргари­те» вот так же исчезают Гелла и Варенуха, оставляя в покое несчастного Римского).

По всей видимости, Булгаков был знаком с очерком А. Павловича «Петлюра», появившимся в апреле 1919 года в ростовском журнале «Донская волна». Его автор говорит о неопределенности прошлого своего героя («воспитывался сначала, если не ошибаюсь, в семинарии или вообще в каком-то духовном учебном заведении, затем учился в Харьковском университете и закончил образование, кажется, в Австрии»). Павлович передает и широко распространившиеся и противоречащие друг

212 ^Б°Р^ИС Соколов. ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА

ГЛАВА 5.

Михаил Булгаков — журналист драматург, прозаик. 1921—1929

213

 

другу слухи о Петлюре: «Петлюра поднял восстание про­тив гетмана!» — «Петлюра мятежник! Петлюра — боль­шевик!» — «Петлюра в Полтаве, Петлюра в Киеве, Пет­люра в Фастове». Везде он воодушевляет войска, везде он произносит речи. И между тем никто не видит и не знает Петлюру... Петлюра нечто мифическое». Автор очерка признавал, что если настроение петлюровского войска «все же стало клониться к большевизму — то сдержать этого явления Петлюра при всем желании не мог». В целом же Павлович относился к «головному ата­ману», который тогда, весной 1919-го, еще не был окон­чательно повержен, с уважением, считая его «умным человеком» и «честным революционером», не повин­ным, в частности, в еврейских погромах, творимых его солдатами, которых Петлюра был не в состоянии сдер­жать. И вполне можно допустить, что очерк в «Донской волне» дает гораздо более объективный портрет главы оказавшейся эфемерной Украинской Народной Респуб­лики, чем булгаковская «Белая гвардия». Не получив поддержки Антанты, Петлюра не смог сыграть той роли, которую сыграл в Польше Пилсудский, да и украинское национальное движение и собственная украинская куль­тура, в отличие от польской, до революции существовала лишь несколько десятилетий, и общегосударственная украинская идея еще не имела достаточной поддержки среди населения. Большинство крестьян объединялись в отряды и банды, преследовавшие лишь местные цели и враждебные в равной мере и красным, и белым, и немцам, и полякам, а иногда — и петлюровцам. Булгаков же воочию видел плоды деятельности «честного револю­ционера», к революции испытывал понятное отвращение и украинской независимости совсем не сочувствовал. К тому же, по цензурным условиям, Ленина и большевиков открыто ругать было никак нельзя, а Петлюру и петлю­ровцев — можно. И фигура Симона Васильевича в романе превратилась в зловещий символ бедствий, при­несенных в страну социальной революцией. Но Булгаков понимал, что важна здесь не личность Петлюры сама по себе, а то стихийное возмущение масс, которое вознесло бывшего учителя и бухгалтера, ставшего потом предсе-

дателем Главной контрольной комиссии Земского союза по Западному фронту и Всеукраинского фронтового комитета, в «головные атаманы» Украинского государ­ства и столь же быстро низвергло в пропасть эмиграции, где Петлюре суждено было в 1926 году, уже после публи­кации романа, погибнуть от пули еврея-террориста, мстившего за жертвы погромов (кстати, через несколько лет почти так же суждено было погибнуть прототипу еще одного булгаковского героя).

В «Белой гвардии» Булгаков активно использовал мотив «оборачиваемости» большевиков и их противни­ков. Что касается деятелей украинского национального движения, то действительно, многие из них, нередко вме­сте с частями украинской армии, еще в ходе гражданской войны переходили на сторону большевиков. Короткое время в состав советского правительства Украины вхо­дил даже один из руководителей Центральной Рады и Директории В. Винниченко. Уже после завершения гра­жданской войны признал советскую власть и вернулся на родину М. Грушевский. Перешел позднее к большевикам и один из ближайших соратников Петлюры Ю. Тютю-ник, выпустивший в Харькове в 1924 году на украинском языке мемуары «С поляками против Украины» (он потом работал в украинской кинематографии, но не пережил 1937 года). Между украинскими социалистами и больше­виками еще и в 20-е годы не было непроходимой пропа­сти. Булгакову же важно было дать понять читателям, что насилие в гражданской войне исходило от коммуни­стов никак не в меньшей степени, чем от тех, кто им про­тивостоял. Большевистский миф автор «Белой гвардии» разоблачает, например, в следующем эпизоде, непосред­ственно предшествующем, что характерно, рассужде­ниям о мифе Петлюры, который «столь же замечатель­ный, как миф о никогда не существовавшем Наполеоне»: «По дорогам пошло привидение — некий старец Дегтя-ренко, полный душистым самогоном и словами страшны­ми, каркающими, но складывающимися в его темных устах во что-то до чрезвычайности напоминающее декла­рацию прав человека и гражданина. Затем этот же Дег-тяренко-пророк лежал и выл, и пороли его шомполами

214

Борис Соколов. ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА

ГЛАВА 5. Михаил Булгаков—журналист драматург, прозаик. 1921—1929

 

люди с красными бантами на груди. И самый хитрый мозг сошел бы с ума над этой закавыкой: ежели красные банты, то ни в коем случае не допустимы шомпола, а ежели шомпола — то невозможны красные банты...» И большевики, и петлюровцы для Булгакова на самом деле равнозначны, потому что «нужно было вот этот самый мужицкий гнев подманить по одной какой-нибудь дороге, ибо так уж колдовски устроено на белом свете, что, сколько бы он ни бежал, он всегда фатально оказывается на одном и том же перекрестке.

Это очень просто. Была бы кутерьма, а люди най­дутся».

И не случайно в том варианте заключительной части романа, который так и не был напечатан журналом «Рос­сия», Алексей Турбин, мобилизованный петлюровцами, но под пулями во второй раз сбежавший от них и ожида­ющий прихода красных, видит сон, где его преследуют чекисты: «И ужаснее всего то, что среди чекистов один в сером, в папахе. И это тот самый, которого Турбин ранил в декабре на Мало-Провальной улице. Турбин в диком ужасе. Турбин ничего не понимает. Да ведь тот был петлюровец, а эти чекисты-большевики?! Ведь они же враги? Враги, черт их возьми! Неужели же теперь они соединились? О если так, Турбин пропал!

— Берите его, товарищи! —- рычит кто-то. Броса­
ются на Турбина.

— Хватай его! Хватай! —=- орет не достреленный окро­
вавленный оборотень, — тримай його! Тримай!

Все мешается. В кольце событий, сменяющих друг друга, одно ясно — Турбин всегда при пиковом интересе. Турбин всегда и всем враг. Турбин холодеет.

Просыпается. Пот. Нету! Какое счастье. Нет ни этого недостреленного, ни чекистов, никого нет».

Однако в реальности ни петлюровцев, ни большеви­ков не было всего неполных два дня между 3 и 5 февраля 1919 года, когда украинские войска уже ушли из города, а красные — еще не вошли. На практике интеллигент типа Турбина (и самого Булгакова, конечно же), человек думающий, болезненно рефлексирующий и ненавидящий насилие, но бессильный его предотвратить, страдал от

всех воюющих сторон. И вину за гибель людей автор «Белой гвардии» возлагал не только на мужиков, одетых в солдатские шинели, но и на тех, кто ими руководил — на Петлюру и Скоропадского, Ленина и Троцкого, Дени­кина и Врангеля.

Булгаков в романе вскрывает и причины поражения белого движения, хотя в фокусе повествования оказы­вается только попытка его участников осенью и зимой 1918-го в союзе со Скоропадским отстоять город от Пет-люры. В неудаче писатель винит разложение в штабах и все ту же «кофейную публику», столь памятную ему и по Киеву, и по Владикавказу: «Все валютчики знали о моби­лизации за три дня до приказа. Здорово? И у каждого грыжа, у всех верхушка правого легкого, а у кого нет верхушки — просто пропал, словно сквозь землю прова­лился. Ну, а это, братцы, признак грозный. Если уж в кофейнях шепчутся перед мобилизацией и ни один не идет — дело швах!»

Алексей Турбин в романе представлен монархистом, хотя монархизм этот испаряется от сознания бессилия предотвратить гибель невинных людей от рук петлюров­цев. Особенно отчетливо этот мотив выражен в отрывке из ранней редакции романа «В ночь на 3-е число», опуб­ликованном в литературном приложении к газете «Нака­нуне» в 1922 году. Там доктор Бакалейников (так тогда звался доктор Турбин), наблюдая разгул петлюровской вольницы, восклицает: «Я — монархист по своим убе­ждениям. Но в данный момент тут требуются большеви­ки». Судя по свидетельству Т. Н. Лаппа об исполнения, Булгаковым с братьями при петлюровцах царского гим-f на, в тот момент он, возможно, был сторонником монар* хии. Но уж во всяком случае с уверенностью можно гово­рить, что когда Булгаков писал «Белую гвардию», от₄ монархических идей он полностью отошел. В дневнике писателя в записи от 15 апреля 1924 года читаем коммен­тарий сообщения о том, «будто по Москве ходит мани­фест Николая Николаевича», дяди последнего царя: «Черт бы взял всех Романовых! Их не хватало».

В «Белой гвардии» проступают отчетливые парал­лели и с мыслями, высказанными в статьях сборника «Из

217

216 ^БоР^ис С°^колов- ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА

глубины», составленного авторами знаменитых «Вех». Этот сборник был подготовлен к печати в 1918 году, но увидел свет лишь в 1921-м, причем большая часть тиража вскоре после публикации была конфискована. Все статьи, включенные в сборник, еще в 1918 году, появи­лись в периодической печати или, как работа С. Н. Бул­гакова «На пиру богов», вышли отдельным изданием. Трудно сказать, читал ли автор «Белой гвардии» этот сборник или познакомился с включенными в него стать­ями по другим источникам.

Наибольшие параллели в романе «Белая гвардия» обнаруживаются с «современными диалогами» книги «На пиру богов». С. Н. Булгаков писал о невидимой руке, которой нужно связать Россию, причем осущест­вляется какой-то мистический заговор, бдит своего рода черное провидение: «Некто в сером», кто похитрее Виль­гельма, теперь воюет с Россией и ищет ее связать и пара­лизовать». В «Белой гвардии» этот «некто в сером» — и военный вождь большевиков Троцкий, и украинский вождь Петлюра (оба они уподоблены дьяволу), и настой­чиво подчеркивается серый цвет и у большевистских, и у петлюровских войск (хотя последние по временам пере­одеваются в «синие больничные халаты» — жупаны и носят «широкие шаровары, выглядывающие из-под сол­датских серых шинелей»).

Рассуждения Мышлаевского о «мужичках-богонос­цах» Достоевского навеяны не только «Бесами», но и статьями из книги «На пиру богов». С. Н. Булгаков писал: «Недавно еще мечтательно поклонялись народу-богоносцу, освободителю. А когда народ перестал бояться барина, да тряхнул вовсю, вспомнил свои пуга­чевские были — ведь память народная не так коротка, как барская, — тут и началось разочарование... Нам до сих пор еще приходится продираться чрез туман, напу­щенный Достоевским, это он богоносца-то сочинил. А теперь вдруг оказывается, что для этого народа ничего нет святого, кроме брюха. Да он и прав по-своему, голод — не тетка». Мышлаевский со злобой и презрением гово­рит о «мужичках-богоносцах», сочувствующих Петлюре, но при угрозе расстрела меняющих облик в мгновение

 

ГЛАВА 5.

-1929

Михаил Булгаков—зшжалист

драматург, прозаик.

ока: «Ну, тут, понятное дело, святой землепашец, сеятель и хранитель (Мышлаевский, словно обвал кам­ней, спустил страшное ругательство) прозрел в два счета. Конечно, в ноги и орет: «Ой, ваше высокоблагородие, извините меня, старика, це я сдуру, сослепу, дам коней, зараз дам, тильки не вбивайте!» И лошади нашлись и роз­вальни». Мышлаевский и другие офицеры только угро­жают, но, как правило, угроз своих в действие не приво­дят (барская память действительно короткая), народ же имеет память долгую и офицеров режет, как порезали их в Попелюхе под Киевом (похороны погибших там офи­церов видит Алексей Турбин). Эпизод похода Мышлаев­ского под Красный Трактир и гибели офицеров в Попе­люхе, кстати сказать, Булгаковым не вымышлен, а взят из мемуаров Р. Гуля «Киевская эпопея», опубликованных в 1922 году в берлинском «Архиве русской революции».

Страстная молитва Елены о выздоровлении Алексея также явно восходит к следующему рассказу из книги С. Н. Булгакова: «Перед самым октябрьским переворо­том мне пришлось слышать признание одного близкого мне человека. Он рассказывал с величайшим волнением и умилением, как у него во время горячей молитвы перед явленным образом Богоматери на сердце здруг совер­шенно явственно прозвучало: Россия спасена. Как, что, почему? Он не знает, но изменить этой минуте, усом­ниться в ней значило бы для него позабыть самое завет­ное и достоверное. Вот и выходит, если только не сочи­нил мой приятель, что бояться за Россию в последнем и единственно важном, окончательном смысле нам не сле­дует, ибо Россия спасена — Богородичного силою». Так же и молитва Елены, обращенная к иконе Божьей мате­ри, возымела действие: брат Алексей остался жив. С его выздоровлением сохраняется и домашний очаг Турби­ных, а с сохранением домашнего очага связывал автор «Белой гвардии» надежду на грядущее возрождение России.

Многие персонажи романа имели реальных прототи­пов. Так, приспособленец капитан Тальберг был списан с капитана Л. С. Карума, мужа сестры Булгакова Вари. Карум действительно служил и у гетмана, и у белых, и у

218

Борис Соколов. ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА

красных, вынужденный приспосабливаться к обстоятель­ствам, однако, похоже, не был таким трусом и подлецом, каким его изобразил Булгаков в «Белой гвардии», а затем и в «Днях Турбиных». Из-за этого между Варей (прототипом Елены) и Михаилом навсегда пролегла тень. Писатель поссорился и с одним из членов ГАХН поэтом С. В. Шервинским, недовольным, что его фами­лией был награжден адъютант гетмана — не самый достойный персонаж романа (хотя в пьесе Булгаков уже сделал его более симпатичным).

Роман «Белая гвардия» на родине не был опубликован полностью и из-за этого не получил того внимания кри­тики и читателей, на которое рассчитывал Булгаков. Известный критик А. Воронский, правда, отметил «Ро­ковые яйца» и незаконченную «Белую гвардию» среди «произведений выдающегося литературного качества», против чего выступал глава Российской ассоциации про­летарских писателей (РАПП) Л. Л. Авербах, назвавший автора романа «буржуазным писателем» и наиболее ярким представителем «правого фланга». Но и сам Бул­гаков, похоже, не был удовлетворен своим первым рома­ном. Действительно, в идейном плане в романе превали­ровало влияние толстовской «Войны и мира», в формаль­ном — ощущалось воздействие «Петербурга» Андрея Белого — рубленая проза, временами обретающая ритм, широкое использование песенных цитат для иллюстра­ции настроения героев, кинематографическая смена пла­нов повествования. В дневнике Булгаков в ночь на 28 декабря 1924 года отразил свои сомнения насчет романа в связи с выходом первой его трети в журнале «Россия»: «Роман мне кажется то слабым, то очень сильным. Разо­браться в своих ощущениях я уже больше не могу». Позднее, в конце 20-х годов, он отнесся к этому произве­дению критически, в беседе с П. С. Поповым назвав свой первый роман «неудавшимся». Еще в 1923 году в фель­етоне «Самогонное озеро» Булгаков обмолвился, что «Белая гвардия» «будет такой роман, от которого небу станет жарко...» Этого, однако, не случилось, хотя в автобиографии 1924 года писатель признавался, что в тот момент любил «Белую гвардию» больше всех других

 

219

ГЛАВА 5.

Михаил Булгаков—журналист драматург, прозаик. 1921—1929

своих произведений. Тем не менее, критики отметили, что в трактовке героев романа не было четкости, а социологический анализ во многом превалировал над психологической глубиной образов. Но надо учитывать все-таки, что это был еще только дебют, правда, как писал М. Волошин Н. Ангарскому в марте 1925 года, «как дебют начинающего писателя „Белую гвардию" можно сравнить только с дебютами Достоевского и Тол­стого». Булгаков был приглашен Волошиным в Кокте­бель, они сблизились, и на прощание, 5 июля 1925 года Максимилиан Александрович, среди прочего, подарил новому другу свою акварель с примечательной надписью: «Дорогому Михаилу Афанасьевичу, первому, кто запе­чатлел душу русской усобицы, с глубокой любовью.

Тех не отпустит Коктебель.

Кто раз вкусил тоски полынной». ^;

В целом «Белая гвардия» принесла Булгакову больше огорчений, чем радости. В мае 1926 года был арестован и выслан за границу редактор «России» И. Г. Лежнев (впо­следствии он вернулся, вступил в ВКП(б), печатался в «Правде»). В связи с этим у Булгакова 7 мая был произве­ден обыск и изъяты рукописи дневника и «Собачьего сер­дца». Лишь через три года с помощью М. Горького они были возвращены писателю. С закрытием «России» и «Накануне» тихо умерло сменовеховство.

Весьма непростые отношения сложились у Булгакова и с издателем «России» 3. Л. Каганским из-за прав на «Белую гвардию». В 1925 году он эмигрировал, неза­конно присвоив право на публикацию находившихся у него булгаковских пьес за рубежом. Тяжба с Каганским продолжалась практически до самой смерти писателя. Булгаков «отомстил» Каганскому, запечатлев его в малопривлекательной фигуре издателя Рвацкого в «Те­атральном романе (Записках покойника)».

Главным же результатом публикации «Белой гвар­дии» для Булгакова стало то, что на роман обратил вни­мание МХАТ,остро нуждавшийся в современной пьесе.

220 Борис Соколов. ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА

3 апреля 1925 года (к тому времени была опубликована лишь первая часть романа) Булгаков по приглашению режиссера МХАТа Б. И. Вершилова посещает театр и получает предложение написать на основе «Белой гвар­дии» пьесу. В этот момент замысел такой пьесы у автора романа уже существовал — он как бы продолжал влади­кавказских «Братьев Турбиных». Работу над пьесой Бул­гаков начал еще в январе 1925 года. Называлась она, как и роман, «Белая гвардия», и повторяла его основные сюжетные линии. В первой редакции пьесы было пять актов, а не четыре, как в последующих. Алексей Турбин был военным врачом, в число действующих лиц входили полковники Малышев и Най-Турс. Пьеса получалась затянутой (многие персонажи, как и в прозаическом тек­сте, дублировали друг друга) и потому не могла быть принята театром. Уже в следующей редакции Булгаков убрал из пьесы полковника Най-Турса, передав идеи, которые он должен был нести, Малышеву. Но по-насто­ящему пьеса сложилась, когда из нее исчез и Малышев, а Алексей Турбин приобрел черты, к Булгакову никакого отношения не имевшие — военный врач был произведен в полковники-артиллеристы, стал ветераном первой мировой. Теперь именно Турбин, а не Най-Турс и Малы­шев погибал в гимназии, прикрывая отход юнкеров, и камерность турбинского дома взрывалась трагедией ги­бели его хозяина.

Из-за цензурных требований текст пьесы понес суще­ственные потери. Название «Белая гвардия» казалось слишком вызывающим и потому неприемлемым, предло­женное К. С. Станиславским «Перед концом» Булгаков решительно отверг и остановился на «Днях Турбиных» (по аналогии с «Братьями Турбиными»). Из пьесы при­шлось убрать петлюровскую сцену, может быть, потому, что петлюровцы у Булгакова слишком напоминали советские «революционные» войска (например, полк ГПУ, выступавший на параде под блатную музыку). Кстати, в ранних редакциях пьесы, как и в романе, «обо­рачиваемость» солдат Петлюры подчеркивалась «крас­ными хвостами» (шлыками) у них на папахах. В финале пришлось ввести все нарастающие звуки «Интернациона-

 

ГЛАВА 5.

Михаил Булгаков — журналистдраматург, прозаик. 1921—1929

ла», так удачно спародированного в «Роковых яйцах», но теперь уже игравшего, конечно, совсем не пародийную роль. Мышлаевского же «заставили» произвести в конце пьесы здравицу Красной Армии и большевикам, выра­зить полную готовность им служить: «По крайней мере, я знаю, что буду служить в русской армии», а заодно про­возгласить, что вместо прежней России будет новая — столь же великая. Интересно, что в предшествовавшем варианте Мышлаевский говорил не о Красной Армии, а о Троцком, когда на реплику Студзинского: «Ты забыл, что предсказывал Алексей Васильевич? Помнишь, Троц­кий? — Все сбылось, вон он, Троцкий идет!», — отве­чает: «И прекрасно! Великолепная вещь! Будь моя власть, я б его командиром корпуса назначил!» Однако к моменту премьеры «Дней Турбиных» в октябре 1926 года Троцкий был выведен из Политбюро и оказался в опале, так что произносить его имя со сцены в положительном контексте уже стало невозможно*. Однако в данном эпи­зоде Булгаков совсем не пытался польстить бывшему Председателю Реввоенсовета, а лишь отражал мнение, широко распространенное среди белого офицерства. Сошлюсь на свидетельство моего деда, кстати, как и Бул­гаков, доктора, Б. М. Соколова, которому в 1919 году в Воронеже довелось беседовать с остановившимся у него начальником контрразведки в корпусе Шкуро есаулом Каргиным. Есаул почему-то, без каких-либо на то осно­ваний, считал дедушку красным, но настроен был весьма дружелюбно, пригласил его отобедать и за столом при­знался: «У вас есть один настоящий полководец — Троц­кий. Эх, был бы такой у нас — мы бы точно победили». Любопытно, что под влиянием незаурядной, как бы к ней ни относиться, личности Троцкого в разное время оказы­вались люди, весьма далекие от коммунистических идей и партии большевиков. Так, поэт О. Э. Мандельштам на допросе в 1934 году признался, что одно время симпати­зировал троцкистской оппозиции, а философ П. А. Фло-

* Неизбежность опалы Троцкого Булгаков предчувствовал давно: в дневнике в ночь на 3 января 1925 года он привел такой анекдот: «Троц­кий теперь пишется „Троий" — ЦК выпало».

222