Детство и юность. 1891—1916

Юмористическая струя в творчестве юного Булгакова питалась не только популярным в семействе Чеховым и обожаемым Гоголем... Н. А. Земская в 60-е годы писала К. Паустовскому: «Мы выписывали „Сатирикон", активно читали тогдашних юмористов — прозаиков и поэтов (Аркадия Аверченко и Тэффи). Любили и хорошо знали Джерома К. Джерома и Марка Твена. Михаил Афанасьевич писал сатирические стихи о семей­ных событиях, сценки и „оперы", давал всем нам стихо­творные характеристики... Многие из его выражений и шуток стали у нас в доме „крылатыми словами" и вошли у нас в семейный язык. Мы любили слушать, его рас­сказы-импровизации, а он любил рассказывать нам, потому что мы были понимающие и сочувствующие слу­шатели, — контакт между аудиторией и рассказчиком был полный и восхищение слушателей было полное». Эти рассказы-импровизации теперь широко известны: часть воспроизвел в своих книгах Константин Паустов­ский, часть после смерти писателя записала его вдова Е. С. Булгакова. Относятся известные рассказы к 20-м — 30-м годам и часто посвящены Сталину, но первые опыты импровизаций были еще в гимназические и сту­денческие годы. Паустовский вспоминает, как выдуман­ные Булгаковым эпизоды из биографии гимназического надзирателя по прозвищу Шпонька звучали столь убеди­тельно, что начальство включило их в послужной список Шпоньки и, похоже, именно на основе этих плодов булга-ковской фантазии наградило надзирателя медалью за усердную службу.

Родные и близкие не остались равнодушными к лите­ратурным занятиям Михаила. 28 декабря 1912 года сестра Надя записала в дневнике: «Хорошую мне вещь показы­вал сегодня Миша — хорошо и удивительно интересно!.. Миша хорошо пишет». В 1960 году Надежда Афанась­евна пояснила: «В этот вечер старший брат прочел сестре свои первые литературные наброски-замыслы и сказал: «Вот увидишь, я буду писателем». Несомненно, именно об этом же говорит и запись в ее дневнике от 8 января 1913 года: «Миша жаждет личной жизни и осу­ществления своей цели» (т. е. хочет жениться и стать

писателем). В тот же день Надя занесла в дневник и свои наблюдения об особенностях Мишиной речи: «Смесь остроумных анекдотов, метких резких слов, парадоксов и каламбуров в Мишином разговоре; переход этой манеры говорить ко мне... Мишины красивые ориги­нальные проповеди».

Что ж, увлечение литературным творчеством в виде шуточных рассказов и стихов, увлечение творчеством театральным на уровне любительских пьес и шарад не миновало в те годы многих гимназистов и студентов. Но, в отличие от них, Булгаков уже в первые годы студенчес­кой жизни, видимо, был твердо убежден, что станет настоящим писателем. И наверное, он готовил себя к этому.

В юности Булгаков пристрастился к чтению, остав­шись вдумчивым и увлеченным читателем на всю жизнь. Н. А. Земская рисует такого Булгакова-читателя: «Чита­тель он был страстный, с младенческих же лет. Читал очень много, и при его совершенно исключительной памяти он многое помнил из прочитанного и все впиты­вал в себя. Это становилось его жизненным опытом — то, что он читал. И например, сестра старшая Вера (вто­рая после Михаила) рассказывает, что он прочитал «Со­бор Парижской богоматери» чуть ли не в 8—9 лет и от него «Собор Парижской богоматери» попал в руки Веры Афанасьевны.

Родители, между прочим, как-то умело нас воспиты­вали, нас не смущали: «Ах, что ты читаешь? Ах, что ты взял?» У нас были разные книги. И классики русской литературы, которых мы жадно читали. Были детские книги (вспомним «Саардамского плотника» в «Белой гвардии» опять-таки как символ дореволюционной нор­мальной жизни среди разбуженных революцией сти­хий. — Б. С). Из них я и сейчас помню целыми страни­цами детские стихи. И была иностранная литература. И вот эта свобода, которую нам давали родители, тоже спо­собствовала нашему развитию, она не повлияла на нас плохо.

Мы со вкусом выбирали книги». I Здесь есть очень точная формула булгаковского твор-

Борис Соколов. ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА

ГЛАВА 1.

Детство и юность. 1891—1916

чества — его жизненным опытом становилось то, что он читал. Даже события реальной жизни, свершавшиеся на его глазах, Булгаков впоследствии пропускал сквозь призму литературной традиции, а старые литературные образы преображались и начинали новую жизнь в булга­ковских произведениях, освещенные новым светом его гения. Булгаков, пожалуй, из всех русских писателей наиболее «литературен». Отсюда бесчисленные аллюзии и цитаты в его романах и пьесах, и особенно в «Мастере и Маргарите». И эта черта будущего литературного творчества была заложена с самой юной поры. Булгаков в декабре 1939 года в переписке с А. П. Гдешинским про­сил друга сообщить, какие книги были в библиотеке Киевской духовной академии, которой он, очевидно, широко пользовался в гимназические и студенческие годы (отец братьев Гдешинских, Петр Степанович, был помощником библиотекаря Академии). Возможно, перед смертью писатель хотел еще раз перечитать то, что оказало на него влияние в юности. Гдешинский в письме 9 декабря 1939 года по памяти назвал сочинения «древнейших учителей церкви» — Августина, Оригена, Лактанция, поэму Лукреция «О природе вещей», книги Шекспира, подшивки «Трудов Киевской духовной акаде­мии» и роман Ауэрбаха «Дача на Рейне». Скорее всего, многое из прочитанного в ранние годы Булгаков помнил уже только по содержанию, а не по названию (тот же Гдешинский в письме «Дачу на Рейне» по памяти оши­бочно назвал «Виллой Эдем»). Несомненно, что будущий автор «Мастера и Маргариты» с детства был знаком и с трудами древних, и с классической, и с современной лите­ратурой, в том числе с патриархальной идеализацией немецкого народного быта в романах Бертольда Ауэрба­ха. Тот же Ауэрбах написал исторический роман «Спино­за». Возможно, Булгаков читал и это произведение, ведь некоторые идеи Спинозы отразились и в «Мастере и Маргарите». К сожалению, А. П. Гдешинский так и не успел в своих письмах восстановить круг их с Булгако­вым раннего чтения — помешала смерть адресата.

С детских лет проявился у Булгакова и актерский талант. По воспоминаниям Н. А. Земской, первыми его

ролями в двенадцатилетнем возрасте стали леший и ата­ман разбойников в домашней сказке «Царевна Гороши­на» (спектакль ставила мать). Надежда Афанасьевна сви­детельствовала: «Миша исполняет роль Лешего, играет с таким мастерством, что при его появлении на сцене зри­тели испытывают жуткое чувство». Позднее, летом 1909 года в водевиле «По бабушкиному завещанию», Булга­ков играл жениха — мичмана Деревеева. Тогда же в Буче поставили «балет в стихах» «Спиритический сеанс» с устрашающим подзаголовком: «Нервных просят не смо­треть». Михаил был одним из постановщиков и исполнил роль спирита. Возможно, какие-то детали этой поста­новки отразились в булгаковских фельетонах 20-х годов «Египетская мумия» и «Спиритический сеанс». Играл Булгаков и в чеховских постановках: жениха в «Предло­жении», бухгалтера Хирина в «Юбилее», а летом 1910 года под псевдонимом Агарина участвовал в платных любительских спектаклях в Буче. Об этом сохранился шутливый отзыв И. М. Булгаковой: «В Бучанском парке подвизаются на подмостках артисты императорских театров Агарин и Неверова (Миша и Вера)... В воскре­сенье вечером мы были в парке, где Миша удивлял всех игрою (играл он действительно хорошо)». В целом, по отзывам современников, Булгакову лучше всего удава­лись характерные комические роли чеховских персона­жей, тогда как, по мнению сестры Нади, «роль первого любовника — не его амплуа». Много лет спустя, уже в Художественном театре, Михаилу Афанасьевичу приш­лось вспомнить молодость и сыграть, причем, по отзыву самого Станиславского, — очень неплохо, комическую роль Судьи в инсценировке диккенсовского «Пиквик-ского клуба».

Через призму театра воспринимались и многие обще­ственно значимые события тех лет. Например, Лиля Бул­гакова писала 24 ноября 1913 года сестре Наде в Москву: «В Киеве после Бейлиса делает сенсацию поставленная у Соловцова „Ревность" Арцыбашева. Говорят, вышел вальс „Мечты Бейлиса"». Как видно, знаменитое дело Бейлиса, завершившееся в Киеве оправдательным приго­вором обвиненному в ритуальном убийстве подсудимому,