Личная религия греков

Http://www.sno.pro1.ru/lib/fest/index.htm

Андре-Жан Фестюжьер

Личная религия греков

Санкт-Петербург, Издательство «АЛЕТЕЙЯ», 2000

Оглавление

I. Два направления в личной религии. Народное благочестие: Ипполит и Артемида

II. Два направления в личной религии. Умозрительное благочестие: поиски Бога ..... 33

Желание избавления....... 37
Тайна Зевса
Зевс и понятие справедливости........ 45
Тайна страдания.....49

III. Особенности эллинизма и влияние Платона .... 60

IV. Стремление к отрешенности. 82

«Anachorein».. 83
Anachorein eis heauton: уединение в себя..90
Представление о самоуглублении в эпоху Империи 92
Понятие анахоресиса в христианстве.......104

V. Народное благочестие: Луций и Исида.107

Автобиографическая ценность книги XI...116
Призвание Луция ..126
Созерцание богини133

VI. Народное благочестие: Элий Аристид и Асклепий....140

Болезнь Аристида..147
Медицинские предписания Асклепия.......150
Религиозные откровения157
Религиозный опыт Аристида...160

VII. Умозрительное благочестие: человек и мир......171

VIII. Умозрительное благочестие: созерцание Бога........196

Теоретические основы восхождения к Богу.......198
Ступени восхождения к Богу..212

Анри-Доминик Сюффрей. Портрет отца Андре-Жана Фестюжьера (1898-1982).....220

Указатель...242

Ва направления в личной религии Народное благочестие: Ипполит и Артемида

Религиозный человек — тот, кто ощущает, поверх случайных явлений, божественное Присутствие и кому необходимо постоянно чувствовать это Присутствие.… Необходимо провести некоторые различия, которые помогут лучшему уяснению… за всю историю человечества. Несомненно, что в Средние века были мистики, которые старались найти Бога…

S. ν. Ευριπίδης, Suidas, ρ. 468. 20 (Adler) [«Скифропос же был нрава хмурого и нелюдимого»]. * Благовоспитанность, обходительность (фр).

II

Два направления в личной религии Умозрительное благочестие: поиски Бога

освобождение, сколько являются самой сущностью их нынешней жизни, полной волшебного очарования. Вся их прелесть в этой юности и неомраченности… они проводят время в пирах и развлечениях, тогда как мы, внизу, непрестанно… Так идите, не медля, вы, девушки, в дом. Созерцали вы ныне великую смерть, Много страшных, дотоле невиданных мук. …

Желание избавления

Так ей сказав, светлоокая Зевсова дочь полетела Вновь на Олимп, где обитель свою, говорят, основали Боги, где ветры не дуют, где дождь не шумит хладоносный, Где не подъемлет… Похожим образом, когда Каллидика, дочь царя Келея, встречает в Элевсине у Парфенейского колодца Деметру, скрытую в…

Зевс и понятие справедливости

Зевса. Бог не может считаться Богом, если в нем атрибут могущества не подкреплен атрибутом справедливости. Зевс Ксений — защитник гостей, Зевс… О Могучие Мойры, богини судьбы, До конца нас ведите великим путем, По… Два примечательных слова здесь — «с помощью Зевса» и «справедливость». Очень архаичным законом человечества является…

Тайна страдания

проистекают из заслуженного наказания, посланного Богом, то можно смириться с ними. Но если мы не считаем себя грешниками? Если мы, напротив,… Отче Зевс, да будет мило богам, чтоб гнусные с дерзостью слюбились и чтобы… 1 Aesch. Agam. 58 ff. 2 Ср. Иер. 31: 29, 30.: «В те дни уже не будут говорить: "отцы ели кислый виноград, а у…

III

Особенности эллинизма и влияние Платона

мии греческими полисами и контакт (а потом и смешение) греков с жителями Востока — отчетливо наложили свой отпечаток на сферу религии. С одной… * Афинские чиновники, заведовавшие союзной казной, которая сначала хранилась в… были заняты своими повседневными трудами, которые, как и прежде, работали на полях? В первую очередь это относится к…

I

Довольно сложно было бы осветить все аспекты, из которых в эллинистическую эпоху складывалась личная религия. Поскольку уже многие изучали данный вопрос, я позволю себе ограничиться тремя краткими наблюдениями.
Во-первых, нужно отметить тенденцию к предпочтению укромной жизни, к жизни в уединении, которую уже Платон в знаменитом пассаже из Государства (VI, 496b-е) рекомендовал мудрецу, когда положение дел в его стране станет безнадежно испорченным,1 жизнь, которую Аристотель расписал в своем Наставлении и которую Эпикур стал проповедовать и осуществлять в собственном саду. Эта любовь к отрешенности становится столь распространенной в великих эллинистических и имперских римских городах, что уже сама по себе заслуживает изучения.

1 Ср. Festugière, Contemplation et vie contemplative selon Platon, 2d ed. (Paris, Vrin, 1950), p. 378, 406.

Ей будет посвящена следующая глава данной книги. Пока что отметим, что это естественным образом располагает человека к созерцательной жизни, к общению с божеством. Как указал в Федоне Платон, не может быть ни теории, ни созерцания, пока человек не удалится от мирской суеты. Этот принцип станет основным для любой мистической доктрины.
Во-вторых, может быть, от равнодушия к прежним полисным богам, человек эпохи эллинизма, если он наделен определенным религиозным темпераментом, вступает в одну из многочисленных общин, объединенных вокруг святилища нового божества — либо совершенно не известного прежде, либо, как в Греции, переосмысленного в новой форме. Этот человек вступает в тиасос, эранос, койнон. Имена могут различаться, но сущностные характеристики остаются неизменными. Сообщества старого мира — племя и братство — были одновременно гражданскими и религиозными, и человек становился их членом по наследству. Но в этих новых группах у него оказался выбор. Человек мог теперь отдать предпочтение общине, почитавшей привлекательное для него божество. Например, он мог выбрать Исиду, или сирийскую Афродиту, или Кибелу с ее Аттисом, или даже Бога евреев, или Диониса, чей культ широко распространился на всем эллинистическом Востоке, или Асклепия, бога целительства, бога утешения. Легко заметить, что подобный выбор для религиозной психологии имел важное значение. Бог, которому вверяется человек, является его избранным богом; и самый факт этого выбора — доказательство существования личной религии, которая могла приводить к более тесной связи, чем та, что была известна раньше между избранным божеством и его почитателем.
Еще одна важная особенность эллинистического века благоприятствовала развитию мистицизма: ощущение

хрупкости человеческих деяний. Здесь решающую роль играли политические обстоятельства. Трудно найти более напряженный период мировой истории, чем первые столетия эллинизма. Последователи Александра вели бесчисленные войны; судьба менялась постоянно. Сегодняшний правитель завтра мог оказаться изгнанником: вспомним карьеру Деметрия Полиоркета. Цари Македонии, Сирии, Египта вели бесконечные войны друг с другом. Греческие города становились союзниками то одной власти, то другой. Потом возвышается Рим, и римляне вступают в столкновения с Ахейской Лигой, с Филиппом V и Персеем, с Антиохом III. Вслед за этими войнами приходила нищета. Поля лежали заброшенные; моря кишели пиратами; нигде не было безопасной жизни. Становится обычным образ беспощадного воина-наемника. Наряду с этим появляется и широко распространяется мысль о том, что все в этом мире управляется жестокой и непостоянной силой — Тюхе, или Фортуной, или даже Случаем (τό αύτόματον), силой, абсолютно индифферентной к индивидуальному человеку, который подобен утлому челну, барахтающемуся в мощных жизненных волнах. Эта идея Фортуны, примененная в первую очередь к общественным делам,1 была перенесена на приватное. Как мог кто-нибудь поверить в справедливое и мудрое Провидение? Жизнь каждого из нас направляется слепой богиней. Подобные идеи воплощаются в романной форме, чему примером могут служить Метаморфозы Апулея.
К тому же под влиянием астрологических доктрин, которые стали популярными с III в., по крайней мере в Египте, люди верили, что все вещи управляются непостижимым

1 Ср. Demetrius Phalerum, frr.79-81 Wehrli, пер. Gilbert Murray, Five Stages of Greek Religion (London, 1925), p. 133, n. 2.

роком (эймармене), который с момента нашего рождения определяет весь ход наших жизней и который не позволяет нам ничего избежать. В противоположность Фортуне или эймармене некоторые боги появляются как спасители. Асклепий, к примеру, спасает не только болящих. Мы увидим на примере Аристида, что Асклепий мог рассматриваться как духовный руководитель во всех перипетиях существования. И Исида не только спасает людей от морских опасностей: она изобретает все искусства, на которых основывается человеческое общество. В своих ареталогиях, т. е. описаниях достоинств, она мыслится как превосходящая эймармене: фатальность подчинена ей; следовательно, она обладает властью освобождать людей от ее оков.1 Исида и Серапис, с одной стороны, и Асклепий, с другой, творят чудеса для своих почитателей. У нас есть свидетельства о подобных чудесах в эллинистическую эпоху и позднее, и нет причины сомневаться в том, что культы Исиды и Асклепия могли повлиять на развитие личного благочестия, подобного тому, которое мы позже увидим у апулеевского Луция и у ритора Аристида.

1 A. J. Festugière в Harv. Theol. Rev. XLII. (1949) 209 ff., 223, 233 ff. Сейчас я бы уже не рискнул сказать, что эти последние стихи об эймармене являются позднейшим добавлением (233 ff.). Во всяком случае, идея эймармене должна быть очень распространена начиная с греко-египетской астрологии (III в. до н. э.), а т. к. авторами этих исидианских ареталогий были, вероятно, греко-египетские жрецы Исиды, они могли и в этом случае, как и во всех прочих, легко воспринимать Исиду как Спасителя.

II

Вернемся к Платону. В данном случае, думается, не стоит во всех деталях освещать платоновскую философию. Моя цель — показать, каким образом некоторые идеи его философии повлияли на духовность последующих веков. Кроме того, в любой великой философской доктрине не логическая и не метафизическая ее стороны оказывают наибольшее влияние. Последнее происходит скорее от некоего фермента, который оживляет все учение; от импульса, который исходит от сердца философа и соединяется с нашими сердцами.
Каково же в таком случае то глубинное течение, которое влечет платоновское учение? Это импульс к Вечному.1 Только Вечное существует, ибо оно одно неизменно. Все остальное, все, что воспринимается чувствами, является текучим и искаженным. Все уходит, вечное остается.
Что же это за непреходящее Вечное?
Конечно, оно noeton, умопостигаемое, т. е. это сущность какой-нибудь вещи, человека, собаки, и оно не может быть определением (logos) или именем (опота). Оно есть сущность потому, что остается неизменным, в то время как конкретные предметы, вступая в бытие, постоянно изменяются и исчезают. Тем не менее при чтении Платона становится ясно, что интересует его отнюдь не сущность конкретных вещей. Не эту сущность он иллюстрирует примером в Федоне, диалоге, в котором впервые появляется метафизика идей; сущность для него, скорее,

1 Ср. портрет истинного философа: Theaet. 172с слл., особ. 173е слл.: «разум же... парит надо всем» и т. д. и 175Ь: «когда же... он кого-нибудь повлек бы ввысь» и т. д. [Цит. по: Платон Собрание сочинений в 4-х томах. Т. 2. С. 230, 231.]

это справедливость как таковая, правосудие как таковое. Сущность конкретных вещей вступала в противоречие с логикой его системы и доставляла ему немало хлопот, как можно видеть уже на примере проблем, поднимаемых в Пармениде. Не конкретика является первичным объектом его поиска. Первично для него то, что следует назвать высшими категориями сущего: Красота (Пир), Благо (Государство), Единое (Филеб).
И как же нам прийти к пониманию этих первичных объектов? Прежде всего необходимо совершить полное очищение субъекта: нужны отрешение от мира, обретение созерцательного нрава, углубление души в саму себя. Вспомним идеи, изложенные в Федоне, и особенно знаменитый образ осьминога, сжимающегося в комок: этот знаменитый пассаж сделал Федона духовным водителем античности.
Вслед за эти должно произойти очищение объекта (Пир, Государство). В примере из Пира человек начинает с созерцания прекрасного мальчика, а от него переходит к следующим ступеням, используя двойное абстрагирование. Во-первых, он переходит от красоты одного мальчика к красоте всех мальчиков; далее, он переходит от красоты всех мальчиков, которые все еще остаются конкретными объектами, к красоте всех материальных вещей, наук и искусств, действий и занятий.
После того как вступают на эту стадию, абстрагирование уже ни к чему: здесь осуществляется прыжок в неизвестное. Это то, что Диотима, жрица из Мантинеи, называет великими мистериями; это совершенное посвящение. До данного пункта объект оставался еще noeton, в точном смысле слова: это объект, доступный пониманию, сущностью которого можно овладеть в совершенстве. Далее нужно продвинуться к прекрасному как та-

ковому, объекту, который невозможно ни определить, ни назвать. Пир позитивно разрешает эту проблему, и текст, с моей точки зрения, не оставляет места для сомнений.1
Заметим, что, согласно Платону, сущность (ousia), определение (logos) и обозначение (опота) идут рука об руку и являются взаимозаменяемыми:2 сказать «усия» — значит сказать «логос», и наоборот. Но океан прекрасного, к которому мы наконец приходим в Пире, выше и ономы, и логоса. Он выше и сущности, но в то же время это и есть самая сущность. Из чего можно заключить, что это не ноэтон, не умопостигаемое, в точном смысле слова. Правда, ему дается имя, ибо оно, прекрасное, относится к порядку умопостигаемого, а не чувственного (alstheton). Но на самом деле оно сверхумопостигаемое. Его можно постичь нусом, умом, обладающим способностью мистического озарения. Я говорю «мистического», ибо на высших ступенях человеку больше нечего понимать. Это просто прикосновение (έφαπτομένφ, Symp. 212а 5), которым мистик обозначает невыразимую встречу с высшим бытием.
Именно оно наделяет значением Пир, и то, что эти идеи, изложенные в Пире, являются личным, глубочайшим опытом самого Платона, доказывается еще двумя текстами — Государством и Седьмым письмом.
Повторим: сказать «логос» — значит сказать «усия»; в Пире достигается объект, превосходящий логос. В Государстве же и в Седьмом письме Платон говорит о конечной ступени на пути восхождения к благу, находящейся

1 Plato, Symp. 211 а—с. Ср. мою работу, цит. выше, 229 ff., относительно фразы «не в виде какой-то речи или знания» [Платон. Пир, 211а — Платон. Собр соч. Т. 2. С. 121].
2 Ср. Plato, Laws X. 895d-e.

выше усии: «Само благо — за пределами существования, превышая его достоинством и силой».*
Прочтем и то, что говорится в Седьмом письме, в котором Платон описывает познание высшего бытия: «У меня самого по этим вопросам нет никакой записи и никогда не будет. Это не может быть выражено в словах, как остальные науки; только если кто постоянно занимается этим делом и слил с ним всю свою жизнь, у него внезапно, как свет, засиявший от искры огня, возникает в душе это сознание и само себя там питает».**
Я совершенно убежден, что это выражение личного мистического опыта. Итак, высший объект познания, последняя степень наших метафизических изысканий, от которого зависит все остальное, не поддается определению и, следовательно, не может быть поименован. Это непостижимый Бог.
Именно этому взгляду, как мы вскоре увидим, суждено было оказать огромное влияние на языческий мистицизм со II в. н. э. Учение о неопределимом Боге (αόριστος) или о невыразимом Боге (ακατονόμαστος) было влиятельным среди платоников II столетия — у Нумения, в Халдейских Оракулах, в герметических писаниях. Здесь Бог уже субъект не рационального, но сверхрационального познания, и его можно достичь только в тишине, когда в человеке замолкают не только все чувства и страсти, но и все размышления, любые движения дискурсивной мысли (διάνοια).
Это приводит нас к важному вопросу, без разрешения которого трудно понять платоновский мистицизм, как

* Цит. по: Платон. Государство. 509b. — Собр. соч. Т. 3 С. 291.
** Цит. по: Платон. Письма. 341 d-e. — Собр. соч. Τ 4 С. 493.

у самого Платона, так и у его последователей. Я имею в виду амбивалентность слов ноэтон и нус. Мы обычно переводим их как «умопостигаемое» и «ум», за неимением лучшего. Но этот перевод неадекватен, и, может быть, было бы лучше просто транскрибировать греческие слова в том виде, в каком они есть. Ноэтон, конечно, «умопостигаемое» в точном смысле слова, т. е. объект, который мы в состоянии понять и определить. Но в то же время это и нечто превышающее умопостигаемое, нечто не поддающееся ни пониманию, ни определению, то, чего мы достигаем только в мистическом соединении. В этом последнем случае, определяя объект ноэтон, мы делаем это отрицательно, протипоставляя его эйстетону; позитивно мы не можем этого сделать. Можно только сказать: это океан блаженства, в который погружаешься с головой, он есть запредельное, надмирное, эпекейна. Та же самая амбивалентность ожидает нас в случае с нусом. Разумеется, это способность рассуждения. Но это еще и способность к мистическому контакту. Иногда ее переводят словом «дух», чтобы точнее различить ее, в этой последней функции, от интеллектуальной способности; однако «дух», который обычно связывается с понятием пневма, «дыхание», принадлежит к другой, неплатоновской традиции. Лучше всего, по-моему, просто сохранить слова ноэтон и нус в транскрипции и постоянно помнить об их двойственности.

* * *

Таким образом, Платон стоит у истоков великой мистической традиции, которая через Плотина и Прокла тянется к Псевдо-Дионисию, Иоанну Скоту Эриугене и которая через последнего, а также и непосредственно — я подразумеваю средневековые переводы некоторых трактатов

Прокла — оказала столь мощное влияние в Средние века, а именно на мистического автора с Рейна, Мейстера Экхарта, и на Николая Кузанского. Не говорю уж о современных примерах.
Но Платон стоит также у истоков другой духовной традиции, которая имела не менее важное значение в античности и которая была особенно сильна в эллинистический и греко-римский периоды, до II столетия н. э., когда произошло возвращение к платоновской метафизической доктрине идей.
Первую традицию, описанную выше, можно обозначить как стремление к встрече с непостижимым Богом.
Вторая, которую мы собираемся сейчас рассмотреть, может быть названа стремлением к встрече с Богом мира, космическим Богом.
Вначале мне хотелось бы показать, каким образом Платон стал обращать внимание на мир и сделал созерцание мира высшим объектом мудрости; и, во-вторых, как это созерцание мира до последних дней античности явилось духовным и нравственным утешением par excellence образованных язычников.
Платон, в ту пору, когда он разрабатывал метафизику идей, по-видимому, проявлял мало интереса к феноменам эмпирического мира. Эти феномены были, по определению, исключены из рассмотрения, поскольку имели слишком изменчивый лик, в то время как объектом знания должно быть неизменное. Даже в Государстве, когда Сократ обрисовывает образовательную программу будущего философа-законодателя, предложение Главкона о том, чтобы наука о звездах, астрономия, была включена в список учебных дисциплин, вызывает протест со стороны Сократа. Видимые взору звезды — все еще слишком конкретные вещи. Да, они представляют нашим глазам прекрас-

ное небесное украшение; тем не менее они не являются объектами знания (Rep. VII. 529ab).
Но в Платоне уживаются разные личности. Он и метафизический геометр. Он и мистик, жаждущий вечности. И он, среди прочего, еще и реформатор. Этот образ реформатора приведет позднее к образу ученого, фюсикоса, естествоведа — так, как понимала это античность, т. е. «тому, кто стремится понять природу вещей, фюсис».
В Государстве описывается идеальный город. Платон, однако, сознавал, что город населяют живые люди, состоящие не из одного чистого разума, но наделенные плотью и кровью, облеченные в материальные тела с их страстями, действующие в материальном мире, который влияет на них и на который они постоянно откликаются. Поскольку именно так обстоят дела, то любой, даже самый идеалистический реформатор, если он только хочет получить желаемый эффект, а не утонуть в абстракциях, должен решать проблему человеческого тела и его среды, равно как и проблемы материи, структуры материи, законов, управляющих ею. Таким образом, здесь мы совершенно логично переходим к Тимею. Философ-законодатель не может позволить себе пренебрегать знанием чувственного мира.
Но здесь нас ожидает трудность. Может ли мир быть познан? Согласно принципу, направлявшему до определенного времени каждый шаг философии Платона, чувственное как таковое непознаваемо, поскольку оно изменчиво. Как же тогда обнаружить неизменное в космосе? Ответ таков: если и нет ничего абсолютно неизменного в космосе, тем не менее существует нечто относительно неизменное. Да, звезды изменчивы, ибо они постоянно движутся. Но это движение повторяющееся, т. е. оно представляет собой гармонию. Небо неподвижных звезд

движется ежедневно по одной и той же орбите вокруг Земли (так это всегда понимала античность, за единственным исключением в лице Аристарха). Что касается планет, то они на первый взгляд кажутся блуждающими звездами, но размышление показывает, что их движение подчиняется регулярным законам и поддается исчислению. Как раз во времена Платона Евдокс и Каллипп вычислили законы движения планет. Таким образом, по-видимому, в небесах существует порядок, и этот порядок, источник которого нельзя приписать случаю, с неизбежностью указывает на разумное начало.
Откуда же это разумное движение небес? Любое самодвижение происходит от души. Платон доказывал это в Федре и повторяет свое доказательство в книге X Законов. Всякое регулярное движение подразумевает не просто движущую активность души, но активность разумной души. В конце концов он приходит к идее разумной Мировой Души, идее, которой суждено было впредь главенствовать в античной мысли.
Вернемся к человеку. Человек тоже состоит из тела и души. Но в то время как в небесах отношения между телом и душой гармоничны и две составные части хорошо дополняют друг друга, так что сложный организм движется упорядоченным образом, в человеке, напротив, тело и душа плохо прилажены друг к другу. Тело состоит из грубой материи, над которой властвует слепая необходимость. Когда душа, по своей природе родственная звездам и состоящая из того же вещества, что и они, нисходит с неба и впадает в материальное тело, возникший в результате этого организм обладает разрозненными движениями; так, новорожденный младенец может двигать руками и ногами только хаотично. Поэтому начиная с первых же дней своей жизни и до полного совершеннолетия человеку нуж-

но учиться двигаться. И поскольку душа происходит свыше, поскольку она имеет природу, схожую с природой звезд, и поскольку звезды участвуют в вечном гармоничном круговороте, то и мудрость должна состоять в приведении человеческих движений в соответствие с движением звезд. Таков вывод одного из самых возвышенных пассажей платоновского Тимея.1
Именно такими, мне кажется, были интеллектуальные шаги, которые привели Платона к его учению о мироздании . Он не отверг теорию идей ; он снова упоминает ее в Тимее, а ведь великие метафизические диалоги, Парменид и Софист, где он заново проверяет, критикует и корректирует эту теорию, написаны почти в одно время с Тимеем. Он ничего не потерял, но только приобрел. Неослабевающая любознательность позволила ему усвоить последние открытия своего друга Евдокса и своего ученика Каллиппа. Мысль Платона, находящаяся в постоянном поиске, пыталась совместить эти открытия с решением тайны человека, его места во Вселенной. Такое обогащение платоновской доктрины имело важные последствия как для собственно теологии, так и для личной религии.
Возьмем для начала теологию. Платон, подобно многим своим современникам, сознавал упадок олимпийских божеств. Также он видел и то, что афинские юноши испытывали глубокий духовный и нравственный кризис. К недовольным словам молодого человека из Законов (кн. X) следует относиться со всей серьезностью. Он не верит больше в традиционных богов. Не верит он и в Провидение. Но государство, в том виде, в каком его воспринимали древние, не может обойтись без религии. Древнее государство —

1 Timaeus 90a-d. Ср. F. M. Cornford, Plato's Cosmology (London, 1937), p. 353 ff.

не «секулярное». Это ведет Платона к признанию существования проблемы Бога и построению того, что может быть названо первой философской теологией.
Неизвестный Бог, этот океан, эта непостижимая бездна, к которой мы приближаемся в конце восхождения, описываемого в Пире и Государстве, не может быть полисным божеством, т. е. универсально признанным объектом общественного полисного культа. Это Скрытый Бог. Знание о нем, которое может быть достигнуто посредством некоего сверхъестественного опыта, требует долгого внутреннего приготовления, на которое немногие способны. И даже редкий человек, который способен приблизиться к нему, должен совершать этот путь в уединенности и тишине своей монашеской кельи, словно покидая город. Наконец, такого Бога невозможно себе представить. Никакому изображению его не может поклоняться сообщество, никакому образу его город как отдельная единица не может обращаться с молитвой и жертвами. Какой же в таком случае должна стать религия, этот духовный фундамент города? Отсюда перед философом-правителем возникает двойственная задача. Во-первых, он должен сохранить идею Бога и идею божественного провидения. Во-вторых, он должен принести в город вообще и горожанам в частности новые божественные объекты. Книга X Законов дает решение первой потребности. Ответ на вторую находится в Послезаконии, произведении, которое я, наряду с А. Э. Тайлором и другими,1 склонен считать как оригинальное, хотя и неоконченное, сочинение Платона.

1 А. Е. Taylor, «Plato and the Author of the Epinornis», Proc. Brit. Acad. XV. (1929), и H. Raeder, Platons Epinornis (Det Kgl. Danske Vidensk. Selskab. Hist.-filol. Medd. XXVI, I. [1928]).

Бог существует, но уже речь не идет об олимпийцах. Платон не отрицает их. Он вообще не отрицает ничего, что составляло религию его предшественников. Но в Тимее, как и в Законах (и в Послезаконии), он говорит о них с пренебрежением. Бог существует только как Мировая Душа. Этот ум, который вечно приводит мир в движение и совершенство которого проявляется в самой упорядоченности мировых движений, необходимым образом должен быть божественным умом. С другой стороны, сам мир, в своей совокупности, божественен. Так, звезды тоже являются богами, причем вполне видимыми, которым могут поклоняться и город в целом, и его жители в частности. Если доказано существование Бога (пропускаю здесь все детали), легко доказать, что Бог привиденциален. Почему юноша из Законов не верит в Провидение? По причине внешней неправильности человеческой жизни. Несправедливость не только остается безнаказанной, но торжествует. Человек честный унижен. К чему тогда, в конце концов, быть добродетельным? Если Бог не проявляет интереса к нашей жизни, то резонно опираться на одну лишь силу, соглашаясь с лозунгом «сила творит справедливость», провозглашенным Калликлом в Горгии. Послушаем ответ Платона: «Мы станем убеждать юношу следующими доводами: "Тот, кто заботится обо всем, устроил все, имея в виду спасение и добродетель целого, причем по возможности каждая часть испытывает или совершает то, что ей надлежит. Над каждой из этих частей, вплоть до наименьших, поставлен правитель, ведающий мельчайшими проявлениями всех состояний и действий, все это направлено к определенной конечной цели. Одной из таких частиц являешься и ты, пусть чрезвычайно малой, жалкий человек, и ты влечешься, постоянно имея перед глазами целое. Ты и не замечаешь, что все, что возникло,

возникает ради всего в целом, с тем, чтобы осуществилось присущее жизни целого блаженное бытие, и бытие это возникает не ради тебя, а, наоборот, ты ради него"».1 Памятные слова, которые отзовутся эхом в грядущих веках! «Все, что возникло, возникает ради всего в целом...» А вот Марк Аврелий (XII): «Да будет твоим постоянным побуждением быть направленным к целому». И Плотин (II. 9, 9. 75): «Взирай всегда не на то, что приятно для тебя, но на то, что важно для целого».2
При возрождении идеи Бога и Провидения оставалась задача обосновать новую религию, т. е. религию мирового Бога или астральных божеств. Ранее я постарался показать, каким образом новая религия, предложенная в Послезаконии, интерпретируется его автором как общественная религия, призванная заменить в городе устаревший культ олимпийцев.3 Но попытка Послезакония фактически оказалась безуспешной. Почитание звезд вошло в официальный культ спустя очень долгое время, да и то лишь на короткий срок — при Аврелиане в III столетии и при Юлиане в IV. Кроме того, культ солнца, поощряемый этими императорами, находился еще и под восточным влиянием, что было довольно чуждо всему духу философии Платона.
С другой стороны, вера в космического Бога, или космос (или даже звезды) как Бога, была распространенной

1 Laws X. 903c-d [Платон. Законы. — Собр. соч. Т. 4. С. 365).
2 Ср. уже Anaximander, fr. 11 Diels, с комм. H. Frankel, Dichtung und Philosophie, 347: «Wenn man aufs Ganze sieht, hat alles seine Richtigkeit» [«Истинным является созерцание целого»].
3 A. J. Festugière, «L'Epinomis et l'introduction des cultes étrangers a Athènes», Coniectanea Neotestamentica, XI. (1947) 66 if.

формой личной религии среди образованных язычников, от Клеанфа в III в. до н. э. до Симпликия в V в. н. э. Это безмолвное созерцание космоса вскормило и укрепило многие благородные души. Оно даже привело к такому виду союза с Богом, который Кюмон в ставшей знаменитой статье назвал «астральным мистицизмом». Одна из глав данной книги будет посвящена этому духовному движению. Сейчас же, в заключение, я хотел бы показать, как две формы платоновской религиозной философии находились в соответствии с глубокими течениями греческой религиозности.
Мы отмечали в последней главе, что чувство контраста между счастьем божеств и жалким состоянием человека вылилось для греков в два направления.
Первым было желание избавления. Ах! Покинуть сей мир, вознестись к небу, стать похожим на богов и разделить их блаженство! Эти идеи φυγή (вознесения) и όμοίωσις θεώ (уподобления богу) доминировали у Платона в период от Федона до Теэтета. Но и в Тимее они не исчезают: чтобы поставить движения души в согласие с движением небесных тел, чтобы подойти к созерцанию звезд, нужно забыть на миг о хрупкости и текучести вещей земли, погрузиться в вечное.
Вторая традиция — страстная тяга к Богу, и мы уже видели в этой связи, что Зевс принимает два аспекта. В одном аспекте он — справедливый бог, гарант вечной справедливости:

Не Зевс его мне объявил, не Правда,
Живущая с подземными богами
И людям предписавшая законы.
Не знала я, что твой закон всесилен
И что посмеет человек нарушить
Закон богов, не писаный, но прочный.

Ведь не вчера был создан тот закон —
Когда явился он, никто не знает.1

Сам я твердо убежден, что представление о вечных законах Зевса, никогда не меняющихся, незыблемо пребывающих в эфире, явилось прототипом высших идей Платона — вечных сфер блага, красоты и истины, которые души созерцали в небесах до их падения на землю. Если это так, можно обнаружить прямую связь между одним из замечательных верований пятого столетия и учением, принесшим огромную известность Платону.
В другом аспекте Зевс является как скрытый Бог, чьи пути неисповедимы или в лучшем случае трудно постижимы; здесь союзом с Богом становится союз с божественной волей, смиренная вера в Божий промысел. Мы уже наблюдали появление этой прекрасной идеи в конце еврипидовского Геракла. Тот же мотив выражен в заключительных страницах Тимея и в реакции Платона на мнение юноши в Законах. В конце концов, чем может быть жизнь в согласии с Богом, если не принятием Божьей воли? И как человек может принять ее иначе, чем убедив себя, что то, чего хочет Бог, является мудрым и хорошим, поскольку именно Бог желает этого? Поскольку Он должен служить причиной блага? Поскольку этот окончательный порядок, который остается скрытым от меня, является истинным порядком вещей, будучи, как он есть, промыслом Божьим? Я покажу вскоре, какое значение эти идеи имели для этики стоиков и как через нее они повлияли на всю языческую мудрость. Я также покажу, как у Клеанфа, у Марка Аврелия они приобретают специфически

1 Soph. Ant. 450 ff. [Цит. по: Софокл. Антигона, 454 слл. — Софокл. Трагедии. М., 1988. Пер. С. В. Шервинского.]. Ср. О. Т. 863.

религиозную форму. Пока что я удовлетворюсь указанием на то, что эта доктрина смирения1 нашла свое первое философское выражение именно у Платона, хотя уже до него она была естественным продолжением присущих греческой душе смелости и благородства — той греческой душе, которая, не будем этого забывать, выковала идеал героя.

1 Активное смирение, а не пассивное. Ср. Н. Frankel, op. cit, относительно τολμάν Феогнида (νν. 355 П., 441 ff., 555 f., 591 f.): «Was bleibt da noch übrig? Nichts anderes als was man sich selber geben kann: eine spezifische Form von Mut und Widerstand die im Griechischen τολμάν gennant wird... Gemeint ist Fassung und feste Haltung; ein Trotz, der den niedergedrückten Geist wieder aufrichtet; eine aktive Geduld, die den Geschwächten stärkt und dem Gefesselten die Freiheit wiedergibt».[«Что же еще остается? Ничего другого, как быть самим собой: обладать особым мужеством и противостоянием судьбе, что по-гречески называется τολμάν... Остается выдержка и твердое владение собой; стойкость, способная приободрить павший дух; большое терпение, укрепляющее слабого и возвращающее свободу узнику».]82

IV

Стремление к отрешенности

* Цит. по: Марк Аврелий Антонин. Размышления. Пер. А. К. Гаврилова. СПб., 1993. С. 16. ** Цит. по: Гермес Трисмегист и герметическая традиция… но пронаблюдать развитие этого понятия отрешенности, уединения.1 Для него в… 1 Более подробное исследование вопроса содержится в: A. J. Festugière, La Révélation…

Anachorein eis heauton»: уединение в себя

ляться, что он встречается уже у великого мастера греческой духовности Платона. Сам же Платон многое почерпнул от Сократа, и можно сказать, что… 1 О Сократе как созерцателе ср. Contemplation... selon Platon, p. 69-73; о… впечатлений, пребывая наедине с. собой. По-видимому, здесь содержится не только идея концентрации, но и источник более…

Представление о самоуглублении в эпоху Империи

* Цит. по: Луций Анней Сенека. Нравственные письма к Луцилию. М., 1977. Пер. С. А. Ошерова. суге, но укрой также и сам досуг». Однако нет большой пользы метаться туда и… ЕМ 56. 1 : «Пусть я погибну, если погруженному в ученые занятия так уж необходима тишина! Сейчас вокруг меня —…

Понятие анахоресиса в христианстве

2 Archiv für Papyrusforschung, V. [1909-1913] 222. что те христиане, которые именно здесь, в Египте, впервые уединились от мира в… 1 Origen in leremiam, Homily XX. 8, p. 189. 33 Klostermann (или p. 30. 22 Koch). 2 Origen in Luc, Homily XI. p. 80. 5…

V

Народное благочестие. Луций и Исида

1 Ср. I. 2, 1: «... в Фессалию, так как мать моя родом оттуда, и семейство наше гордится происхождением от знаменитого Плутарха через племянника его… древнейших человеческих желаний — в то время как другое снадобье способно… 1 Extremae sortis quadrupedem, VII. 3 [«до презренного жребия четвероногого»]; pessimae mihique iamdudum detestabilis…

Автобиографическая ценность книги XI

1 Так R. Helm, «Märchen von Amor und Psyche», Neue Zahrb. XXXIII. [1914] 175 ff.: «Я твердо убежден... что XI книга с ее описанием мистерий в… предположить, что Апулей с самого начала знал о событиях, которые произойдут в… 1 Ср. уже I. 6, 4: Aristomene... ne tu fortunarum lubricas ambages et instabiles incursiones et reciprocas…

Призвание Луция

2 Plane memineris... mihi reliqua vitae tuae curricula... vadata. жить богине, насладишься ты в полной мере великим плодом своей свободы» (XI.… 1 Crebris imperiis. Ср. XI. 5, 4: imperils istis meis; 22, 2: non obscuris imperiis; 22, 6: divinis imperiis; 29, 1:…

Созерцание богини

жилище, посещаю богослужения, пока еще — низшего разряда, не разлучаюсь с жрецами, неотступный почитатель великого божества» (XI. 19, 1 ).… 1 XI. 20, 3: templi matutinas apertiones opperiebar [«я ожидал утреннего… «...я начал готовиться к возвращению домой, столь запоздалому, с великим трудом расторгая узы пламенных стремлений. И…

VI

Народное благочестие
Элий Аристид и Асклепий [1]

Если бы Элий Аристид не написал свои Священные Речи на латинском языке, а также Римскую речь, он представлял бы для нас мало интереса. Он был по своим заня-

1 В целом, ср. A. Boulanger, Aelius Aristides et la Sophistique dans la province d'Asie au Ile siècle de notre ère [Paris, 1923]. О жизни Аристида см. также Wilamowitz-Moellendorff, «Der Rhetor Aristeides», Sitz. Berlin. Akad., phil.-hist. Klasse, XXX. [ 1925] 333 11. Я успел только бегло ознакомиться с книгой доктора С. A. de Leeuw, Aelius Aristides als bron uoor de kennis van zijn tijd [Amsterdam, 1939]. О религиозном опыте Аристида ср. F. G. Welcker, «Incubation. Aristides der Rhetor», Kl. Sehr. III. 89 fi., особенно 114 ff., прекрасное исследование. См. также небольшую статью О. Weinreich, «Typisches und Individuelles in der Religiosität des Aelius Aristides», Neue Jahrb. XXXIII. [1914] 597 ff. Значение сновидений для лечения Аристида хорошо показано в работе Е. J. and L. Edelstein, Asclepius [Baltimore, 1945] II. 162-173. Для освещения некоторых текстов Аристида и других произведений, касающихся Асклепия, я использовал, в частности, именно эту работу, а именно том I. (цитируемый под этой цифрой в данной книге). Первая группа цифр, использовавшаяся при цитировании Речей Аристида, принадлежат Keil, вторая Dindorf, Vol. I.

тиям тем, кого во втором столетии нашей эры называли софистом, т. е. оратором, который путешествовал из города в город и распространял, или, лучше сказать, читал речи разных видов: панегирик богу или городу, декламацию на какую-нибудь литературную или этическую тему.1 Подобные вещи обычно считаются пустой болтовней, и поэтому сегодня Аристида не очень читают,2 не больше,

1 У нас имеются следующие произведения Аристида:
I. Эвлогии Афинам (I), Риму (XXVI), Кизику (XXVII);
II. Официальные речи на какие-нибудь злободневные события:
1) Соглашения внутри самого города (Родос, XXIV) или между городами (Пергам, Смирна, Эфес, XXIII),
2) Риторика и философия (II. LV);
3) Обличительные выступления: против комедии (жителям Смирны, XXIX); против танца (спартанцам; утрачена, ср. Schmid-Stahlin, 700, 3);
III. Meletai, торжественные речи на мифологическую или историческую тему:
1) Визит Агамемнона к Ахиллу, II. IX. (XVI);
2) Пелопоннесская война (VII—XIII);
3) Политика Афин после Левктры (XI-XV);
4) Афины и Филипп II. Македонский (IX-X);
IV. Речи в свою защиту (XXVIII, XXXIII, XXXIV);
V. Надгробные эвлогии:
1) О его учителе Александре (XXXII);
2) Об ученике (XXXI);
VI. Эвлогии богам или святилищам (XXXVII-XLVI, LUI);
VII. Речи о землетрясении в Смирне в 178 г. (XVIII—XXI);
VIII. Священные речи (XLVII-LII).
2 Когда Виламовиц говорит (loc. cit. supra, 341): «Художник имеет право на то, чтобы о нем судили по его искусству и по меньшей мере отдавали должное выполненной лично им работе, пусть даже и отвергая все данное направление в искусстве» [пер. с нем], или (342): «Мы должны проявить историческую справедливость по отношению к древнему художнику и не оценивать его исходя из критериев, о которых он сам не знал и никогда не признал бы», он совершенно прав как историк греческой литературы. Несмотря на все это, Аристид в своих декламациях «unerträglich» [«невыносим»].

чем его современника Максима Тирского, еще одного «странствующего лектора». Я бы сопоставил этот жанр софистических речей в эпоху Империи с тем набором проповедей, который вплоть до самого последнего времени был обычным явлением в некоторых странах Европы. Если случалось празднование в соборе, скажем, установка новых колоколов или нового органа или праздник святейшего патрона данного собора — зачастую мученика, о котором почти ничего не было известно, — посылался какой-нибудь знаменитый проповедник, который мог цветисто разглагольствовать на какие-нибудь стандартные темы, например о благотворном воздействии музыки, красоте литургического служения, величии поминаемого мученика. Эти перлы красноречия не сохранились — чему можно только радоваться, поскольку наши вкусы изменились. Но древние находили большое наслаждение в красоте формы и не обращали внимания на то, что содержание речи может быть довольно банальным и выхолощенным. Чтобы понять и, может быть, оправдать Аристида, нужно только почитать Жизнеописания софистов Филострата или представить себе, каким пестрым могло быть окружение Плиния Младшего в Риме полстолетием ранее. Но, к счастью, Аристид написал свои шесть Священных Речей,1 уникальный документ, один из самых замечательных в эпоху античности.
Давайте представим себе болеющего человека, который целиком вверил себя не врачу, но богу. Бог является ему по ночам, дает наставления, обычно парадоксального характера, которые включают в себя прохождение ряда

1 XLVII-LII. Keil (XXIII-XXVIII. Dindorf); последнее не завершено, имеются только две страницы.

испытаний. Чтобы быть ближе к богу, больной переносит свое местопребывание прямо в святилище, как в наши дни отправляются на курорт или в санаторий. Больной человек слепо подчиняется всем распоряжениям; и поскольку воображение играет решающую роль в излечении некоторых хронических болезней, особенно если пациент имеет неустойчивую психику, эти распоряжения приводят его в норму не только телесную, но и душевную. Они ему помогают; но он не исцеляется. Лучше сказать; они помогают ему, и поэтому он не исцеляется, ибо он, в сущности, не желает быть исцеленным. Быть исцеленным означало бы больше не находиться в присутствии бога и общении с ним; а ведь именно общения с богом больше всего желает пациент. На него необходимо непрерывно обращать внимание. Бог заставляет его делать такие вещи, которых довольно скоро не выдержал бы обычный человек. Больной же не только переносит подобные опыты, но и выходит после них окрепшим. Чем более небывалым кажется средство, тем больше пациент убежден в том, что бог интересуется его случаем, что его случай особый и что он самое привилегированное существо на свете. Постепенно он привыкает вообще ничего не делать без наставлений бога и по этой же причине не может обходиться без своей болезни.
Кроме того, бог для него нечто гораздо большее, чем просто врач для тела: бог управляет им еще и духовно. Бог поясняет ему, должен ли он действовать или нет, и если да, то какое действие нужно совершить; воодушевляя Аристида, он сравнивает его с лучшими ораторами античности, с самим Александром Великим, сравнивает его с богом. Он посылает его свидетельствовать об этом в тот или другой город; он помогает ему одерживать победу в диспутах с противниками; он становится его постоянным советником, направляя его жизнь в каждый момент.

Представим далее, что в святилище, где устроился больной, он не одинок; есть также и другие пациенты, которых лечат таким же образом; они ожидают ночных откровений, в которых бог предпишет какое-нибудь средство. В течение дня эти пациенты, люди состоятельные, уважаемые, независимые, проводят свое время так, как теперь проводят люди время в санаториях и на курортах, обсуждая свои болячки и курсы лечения. Поскольку доктором является бог и поскольку именно в видениях он лечит их, они занимаются сравнением этих видений. «Он сказал мне...о, «А мне он сказал...» и т. д. Весь день напролет они пребывают в подобном состоянии религиозного возбуждения, вызванном ночными сновидениями. Следующий день, подобно предыдущему, проходит в истолковании снов, в сравнении их или в лицезрении процедур, которые бог предписал тому или другому из их компании; и все это соединяется с посещениями храма, с беседами со жрецом или со служками, а то и с литературными дискуссиями. Ибо это маленькое сообщество состоит из образованных людей: его члены пишут, показывают друг другу то, что они написали, поощряют других и льстят друг другу. Воистину странная среда — оживленное, питающееся слухами, развлекающееся, в некоторых случаях удивительно современное! Так еще и сегодня можно увидеть на некоторых оздоровительных курортах ту же самую смесь слепого восхищения перед каким-нибудь знаменитым доктором, непререкаемого подчинения его приказам и философско-литературных изысков. Санаторий под Парижем, в котором умерла бедная Кэтрин Мэнсфилд, по своему духу очень напоминал святилище в Пергаме.
Таково место действия и таковы характеры тех, о которых мы узнаем из Hieroi Logoi, т. е. Священных Речей Аристида; и они делают это произведение занимательным

чтением. Но и другая причина также повинна в этом: в то время как сборник речей Аристида написан намеренно усложненной, зачастую витиеватой прозой того сорта, который древние обожали, но который мы находим скучным, как мусорные отходы. Священные Речи написаны живо, в стиле простом, стремительном, временами даже грамматически неверном и тем не менее занимательном, потому что это работа прирожденного рассказчика, имеющая яркий, живой дух. Аристид подобен Цицерону, громадные речи которого могут наскучить нам, в то время как его письма никогда не перестают очаровывать. К несчастью, все произведения Аристида дискредитированы одинаковым образом. Насколько мне известно, до сих пор не существует полного перевода Hieroi Logoi. Я попытаюсь здесь в какой-то мере заполнить эту брешь, процитировав несколько пассажей.
Прежде всего о названии, Hieroi Logoi. Под Hieros Logos греки подразумевали некую священную легенду, объяснявшую какой-нибудь особый религиозный ритуал, например сакральный запрет или обряд инициации. Хороший пример дает нам Павсаний (VIII. 15, 1 Я.) относительно святилища Деметры в Фенее, что в Аркадии. «У фенеатов есть предание (logos), что... сюда пришла в своих блужданиях Деметра. Те из фенеатов, которые приняли ее гостеприимно в своем доме, получили от богини в подарок семена стручковых растений, только бобов она им не дала». Павсаний добавляет: «По этому поводу у них есть тайное священное сказание, в силу которого у них считаются нечистыми семена бобов».1 В целом, это предписание,

1 Раusanias VIII. 15, 4 [Пер. С. П. Кондратьева]. В той же главе ( 15, 1 -2) Павсаний говорит, что в Пенфее есть «два огромных камня, приложенных один к другому», и что «каждый второй год те, кто совершает мистерии, называемые ими Большими, открывая эти камни, вынимают оттуда письмена (grammata), касающиеся совершения этих мистерий, громко прочитывают их в присутствии посвященных и той же ночью вновь кладут их обратно». Может быть, эти grammata содержали какое-то божественное откровение о запрете на бобы: ср. Frazer's Pausanias, IV. 240. Об иерос логос см. также Hdt. II. 81 (о запрете на шерсть, общем для египтян, орфиков и пифагорейцев: ср. I. М. Liniorth, The Arts of Orpheus, 38 ff.): [«Об этом у них существует священное предание». — Пер. Г. А. Стратановского], и Plato, Ер. VII. 335а 2 (о наказаниях в загробном мире): «Воистину надлежит следовать древнему и священному учению».

эта заповедь была божественным откровением, явленным при эпифании — независимо от того, приходило ли божество днем, как существо из плоти и крови (как в фенейской легенде, которая смоделирована по элевсинскому преданию), или по ночам в сновидениях. Таким образом, Иерос Логос можно было бы перевести как «слово о явлении бога (богини), делающего откровение». Это в точности совпадает с духом Священных Речей, или Священных Рассказов Аристида: он подробно описывает появления Асклепия (или Сераписа, или Исиды), во время которых бог дает ему откровения.1
Обратимся к самим Священным Рассказам. Прежде всего я приведу несколько фактов о природе заболевания Аристида. Затем мы рассмотрим откровения Асклепия, как медицинского рода, так и такие, которые в большей

1 В XLVII.. 1 (376. 5 Keil) говорится, что эти откровения являются τα του Σωτήρος άγωνίόματα («sc. studia et facinora». Keil) [«подвигами Спасителя»], и они фактически являются выражением совершенств, чудесами Асклепия. Таким образом, Священные Речи Аристида могут быть отнесены в разряд эллинистических ареталогий; об этом ср. R. Reitzenstein, Hellenistische Wundererzählungen [Berlin, 1906] 1-99. Титул иерои логои одобрен самим богом в XLVIII. 9 (396. 30 Keil).

степени принадлежат к сфере религии. В заключение я попытаюсь определить характер религиозного опыта Аристида.147

Болезнь Аристида

1 Это датировка Буланже (461 ff.) принята Виламовицем даже без малейшего упоминания им датировки Шмида (р. 129 in Schmid-Stahlin). Об Адриануферае… Зима была в разгаре, дороги отвратительны, и именно тогда Аристид начал… 1 φάρμακα δέ θήρειά τε…

Медицинские предписания Асклепия

го известны греческой медицине и гигиене. Диокл из Кариста (конец IV в. до н. э.) рекомендует холодные ванны туберкулезным больным.1 Хождение… 1 М. Wellmann, Fragmentia der Sikelischen Ärzte, p. 50. 2 Plato, Leg. I.… богом: например, один пьет мел, другой — болиголов, третий раздевается и принимает холодные ванны, в то время как…

Религиозные откровения

1 Трехголовый пес Аида, Цербер, традиционно ассоциируется с Сераписом, который является хтоническим божеством. Но Аристид иногда смешивает обоих… начали отходить, и я тоже стал было отступать вместе с ними, но бог приказал… 1 έξεβόησα' Εις, λέγων δή…

Религиозный опыт Аристида

Прежде всего, невозможно ни на мгновение усомниться в искренности Аристида. Самого его вряд ли можно назвать привлекательным персонажем. Он… может сниться один и тот же сон: невероятно, например, что Аристид мог видеть… 1 Loc. cit. 338-340.

VII

Умозрительное благочестие Человек и мир

Я также отмечал, что эта последняя ступень платоновской философии играла доминирующую роль в эллинистическую и греко-римскую эпохи. Но… Аристотеля о трансцендентальном Перводвигателе, — то стоики твердо взяли… себя к тем, кто считает, что стоические парадоксы вовсе не парадоксальны, но в реальности диктовались логической…

VIII

Умозрительное благочестие Созерцание Бога

1 Ср. Archimandrite Spiridon, Mes Missions en Sibérie: Souvenirs d'un moine orthodoxe russe, trans. Pierre Pascal [Paris, 1950], pp. 13… одушевления, с каким я смотрел на солнце или на Млечный путь... Бывали ночи,… поклоняться ей». И ребенок уточняет: не официальная молитва, которая выражается в формулах, заучиваемых наизусть, но…

Теоретические основы восхождения к Богу

Физический мир разделен на две части: подлунную и надлунную. Подлунная часть состоит из земли, на которой мы обитаем, воды, покрывающей многие ее… с неупорядоченными движениями. Кроме того, мы уже находим в этой концепции… ажным для прогресса духовной жизни. Идеи Платона — это не мысли Бога. Они остаются внешними по отношению к Божьему…

Ступени восхождения к Богу

всякой мысли, будет таинственнейшее единение с несказанным Первичным Богом. В предшествующем разделе мы познакомились с некоторыми текстами,… чувств. Мы должны одним прыжком перенестись в сферу, недоступную чувствам, в… ресеки все времена, стань вечностью и тогда ты постигнешь Бога. Ничто не мешает тебе представить себя бессмертным и…