Конструктивный номинализм У.Куайна и Н.Гудмэна

Уиллард ван Орман Куайн — известный специалист в области современной математической логики, большое внимание уделял и уделяет онтологическим проблемам логики. Он подверг критике теорию типов Рассела, пытаясь заменить свойства, используемые Расселом при обосновании классов и в “Principia mathematica” и в других своих работах, тем, что Куайн назвал концептуальными классами. По его словам, Рассел “не сумел усмотреть различие между “пропозициональными функциями” как атрибутами, или интенсиональными отношениями, и “пропозициональными отношениями”, как выражениями, а именно предикатами или открытыми предложениями” (Куайн В.О. Теория множеств и ее логика // Рассел Б. Введение в математическую философию. М., 1996. С. 200–201). Это связано с тем, что Рассел не проводит четкого различия между формулой и объектом. По словам Куайна, “Рассел имел философские предпочтения в пользу атрибутов и чувствовал, что, концептуально определяя классы на основании теории атрибутов, он объясняет туманное в терминах более ясных. Но это его чувство объясняется тем, что у него отсутствует различение пропозициональных функций как предикатов, или выражений, и пропозициональных функций как атрибутов. Не сумев сделать этого различения, он легко мог посчитать, что понятие атрибута яснее, чем понятие класса, который представлен предикатом. Но как раз атрибут менее ясен” (Там же. С. 203). Свою позицию он называет конструктивным номинализмом (Goodman N. and Quine W. Steps toward a constructive Nominalism // Journal of Symbolic Logic, 1947. № XII. P. 105–122), подчеркивая, что традиционный номинализм не достаточен при определении понятия класса, без которого нельзя обойтись в математике. Правда, он признает оправданность языка платонизма и стремится соединить свой номинализм с умеренным платонизмом (См.: Quine W. From a logical Point of View. Cambr., 1953. P. 173–174. Word and Object. Cambridge, Mass. — New York, 1960. P. 243, 260). Точнее его позицию было бы назвать концептуализмом, поскольку он подчеркивает роль концептуальных схем в концептуализации реальности, значимость языка в расчленении реальности, анализирует различные фазы становления референции в онтогенезе. Он проводит различие между именами и синкатегорематическими (вспомогательными) знаками, к которым относятся логические связки (“и”, “или”) и кванторы (“всякий”, “некоторый”). Куайн различает значение и объем предикатных знаков. Объем предикатного знака состоит из тех индивидов, которым можно истинно приписать данный предикатный знак. Мы уже говорили о том, что Куайн не допускает такой неясной промежуточной сущности, каким является значение. Значения для него не существует. Существуют лишь предложения, которые обладают значениями. Значение характеризует предложение в целом, а не отдельные слова. Поэтому вполне оправданно исключить из логического анализа значение отдельных слов. В последующем Куайн отказал в осмысленности не только отдельным словам, но и отдельным предложениям: значением может обладать только вся система предложений науки. Нельзя проверить на истинность отдельное предложение. Лишь система предложений в целом может быть проверена на истинность. Некоторые предложения составляют ядро теории, другие — ее периферию. Они-то и сталкиваются с опытом, изменяются, сохраняя устойчивым ядро теории. “Теория как целое ... представляет собой ткань предложений, различным образом связанных друг с другом и невербальными стимулами с помощью механизма условных реакций” (Куайн У.в.О. Слово и объект. // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVIII. М., 1986. С. 34). Сам Куайн отмечает холизм своей концептуальной схемы, согласно которой “часть теории даже среднего уровня несет в себе все связи, которые, вероятно, влияют на нашу оценку данного предложения” (Там же. С. 36). “Мы не можем вывести истинность предложения S, данному вне этой теории... предложение S бессмысленно за пределами своей собственной теории; бессмысленно вне теорий... Мы можем говорить и говорим разумно о том или ином предложении как об истинном, скорее тогда, когда мы обращаемся к положениям фактически существующей в данный момент теории, принятой хотя бы в качестве гипотезы. Осмысленно применять понятие “истинный” к такому предложению, которое сформулированно в терминах данной теории и понимается в рамках постулированной в ней реальности” (Там же. С. 47). Д.Ринин, подвергнув критике тезис Куайна, называл его догмой логического прагматизма и доказывал противоположный тезис: “Если составные утверждения сами не имеют истинностного значения, то они не могут сделать никакого вклада в истинностное значение системы как целого... Но если утверждение истинно, тогда оно проверяемо, и если ложно, то также проверяемо, и в обоих случаях осмысленно... Индивидуальное утверждение не просто могло быть осмысленным вне всей науки, но оно должно быть таким, если оно может функционировать в пределах научной системы” (Rynin D. The dogma of logical pragmatism // Mind. 1956. Vol. 65. P. 379–391). Г.Кюнг справедливо замечает, что, “перенося осмысленность с предикатного знака на предложение в целом, а затем в духе прагматизма — на всю систему предложений, Куайн не решает проблемы, а уходит от нее” (Кюнг Г. Онтология и логический анализ языка. С. 190).

Куайн не признает каких-либо допущений промежуточной сущности, называемой значениями. Говорить о значении — означает вводить лишние сущности. Такого рода допущения вызваны неумением провести различие между значением и отнесением, между значимым и осмысленным. Значения бесполезны для науки о языке и логики. Куайн неоднократно подчеркивает различие между двумя типами теории семантики: для одной из них характерно обращение к понятию значения, смысла и интерес к проблемам синонимии, логического следования и т.д., а для другой — интерес к проблемам истины, обозначения, референции и т.д. Естественно, что Куайн отдает предпочтение второй. Поэтому для Куайна и допущение универсалий или идеальных сущностей иллюзорно и бессмысленно. Хотя предикат “красный” истинен для множества красных предметов, однако допущение некоей идеальной сущности — “красноты”, общей для этих предметов, неправомерно и бессмысленно (Quine W. From a Logical Point of View. Cambridge, 1953. P. 10). To, что принимают за универсалию, можно и нужно считать индивидом. Для математики вполне достаточно понятия класса и вполне можно обойтись без понятия свойства. Формирование универсалий характеризует иллюзии языка, определенные концептуальные схемы, которые выделяют наряду с областью физических сущностей область духовных сущностей. Допущение универсалий “порождает иллюзию, будто мы что-то объяснили” (Op. cit. P. 48). “Ошибка заключается лишь в поисках имплицитной подосновы концептуализации или языка. Членение физического мира на сущности зависит от концептуализации, точнее от концептуальной схемы, выраженной в языке. Концептуализация на любом рассматриваемом уровне неотделима от языка, и наш обыденный язык, используемый для наименования физических объектов, оказывается базисным почти настолько, насколько это возможно для языка” (Куайн У.В.О. Слово и объект // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVIII. Логический анализ естественного языка. М., 1986. С. 26). Источник иллюзий и ошибок языка — тяга к объективному и единообразию полученных в результате социального обучения образцов употребления. Куайн использует бихевиористскую схему стимул-реакция при описании онтогенеза референциального соотнесения слова и вещи. Бихевиористская схема оказывается для Куайна весьма значимой и при описании освоения ребенком языка, и при выделении фаз референции, и при анализе языка, в котором он делает акцент не на коммуникативных и даже не на референциальных функциях языка, а на том, что язык кодирует верования, мнения и диспозиции субъектов высказываний. Слова, по его мнению, являются “социальными инструментами” (Там же. С. 30), а объекты вычленяются на той фазе концептуализации, когда условия истинности нельзя сформулировать вне понятия объекта. Проводя различие между единичными термами и общими термами (первые указывают только на один объект, вторые — истинны для каждого или для каждой группы из любого количества объектов), Куайн выделяет четыре фазы референции: на первой фазе формируются имена наблюдаемых пространственно-временных объектов, на второй — появляются общие термы, указательные единичные термы и единичные дескрипции, на третьей — появляются сложные общие термы, образованные атрибутивным соединением общих термов, на четвертой — формируется способность наложения относительных термов на единичные и общие термы. Исходной для различения единичных и общих термов была концептуальная схема предикации. “Но в действительности общие и единичные термы, абстрактные или конкретные, различаются не только по своей роли в предикации... Предикация является всего лишь частью модели взаимозависимых употреблений, из которых состоит статус слова как общего или единичного терма” (Там же. С. 91). В онтогенезе формируется фаза, предполагающая существование совокупных термов, характеризующихся неразделенной референцией относительно собирательных или совокупных объектов, и, наконец, существование абстрактных сущностей и появлением термов типа “краснота”, “круглость” и т.д. “Овладев разделенной референцией общих термов, ребенок овладевает схемой устойчивых и периодически возникающих физических объектов” (Там же. С. 64). Польза абстрактных термов “заключается прежде всего в сокращенной кросс-референции” (Там же. С. 94). Но ребенок соскальзывает в область онтологии свойств, принимая абстрактный терм за самою реальность, слово — за вещь. Онтологизация свойств как одна из ошибок и иллюзий языка зарождается, по мнению Куайна, на ранней стадии онтогенеза и характерна и для языка науки. “Раз уже мы допустили существование абстрактных объектов, конца не будет. Совсем не все из них являются свойствами, по крайней мере не prima facie; они являются или претендуют на то, чтобы быть классами, числами, функциями, геометрическими фигурами, единицами измерений, идеями, возможностями” (Там же. С. 95). Он осознает трудности, возникающие в позиции, которая допускает существование абстрактных объектов, которые можно обойти, если считать языковые обороты с абстрактными объектами “просто языковым употреблением, свободным от метафизических обязательств перед своеобразным царством реальности” (Там же. С. 92). “Если выражения якобы об абстрактных объектах следует защищать как существующие в целях языкового удобства, то почему не считать эту защиту защитой овеществления в единственно возможном смысле? Привилегия не интересоваться некоторыми онтическими следствиями своих рассуждении проявляется скорее в их игнорировании, нежели в отрицании. На самом деле этот вопрос не так прост; еще многое можно сказать о том, какие употребления термов следует считать недвусмысленно утверждающими существование своих объектов” (Там же. С. 92). Этим онтическим следствиям рассуждений Куайн посвящает седьмую главу книги “Слово и объект”.

Куайн отмечает, что “можно, из лучших научных побуждений, попытаться устранить эти абстрактные объекты... Но такую программу очень трудно выполнить” (Там же. С. 95). И все же Куайн с помощью концептуальной схемы, в которой вводятся физические объекты, тождество, разделенная референция, стремится осуществить программу, которая не допускала бы существование абстрактных объектов, или универсалий. Итак, помимо сингулярных терминов Куайн допускает существование общих терминов. “Грамматическая аналогия между общими и сингулярными терминами побуждает нас трактовать общий термин как обозначающий единичный объект, поэтому мы склонны утверждать существование области объектов, обозначаемых общими терминами, — области свойств или множеств. Рассматривая глаголы и предложения тоже как что-то именующие, мы в результате всего этого получаем расплывчатую и хаотичную онтологию” (Куайн У.в.О. Вещи и их место в теориях // Аналитическая философия: становление и развитие. М., 1998. С. 329). Онтологию можно выбрать различную. Как говорит Куайн, “при желании мы можем провести онтологические пограничные линии. Можно упорядочить систему наших обозначений, опустив в нее только общие и сингулярные термины, сингулярную и множественную предикацию, истинностные функции и аппарат относительно предложений. Эквивалентно, хотя и более искусственно, вместо множественной предикации и относительных предложений принять квантификацию. Тогда мы можем сказать, что принимаемые объекты являются значениями переменных или местоимений. При таком упорядочении разнообразные фразеологические обороты обыденного языка как будто вводящие новые виды объектов исчезают. Имеется пространство выбора и можно сделать выбор в пользу простоты общей системы мира” (Там же. С. 330). Помимо тел Куайн выделяет физические объекты в качестве принимаемых в онтологии объектов, числа, возникающие благодаря научным теориям и квантификации, в которой числа принимаются в качестве значений переменных, классы. Но Куайн не допускает существования класса классов, переводя этот реалистический язык на язык двуместного общего термина и подчеркивая инструментальную роль понятия класса. Для тех единичных терминов, для которых невозможно обнаружить соответствующую реальность (например, Пегас), целесообразно использовать теорию дескрипций Рассела для того, чтобы перевести предложения, содержащие собственные имена, в предложения, содержащие определенные дескрипции, а затем — в квантифицированные предложения. Иными словами, Куайн выбирает иной путь, чем Рассел, который отказался от идеи квантификации пропозициональных переменных (Russel B. The theory of implication // American Journal of Mathematics, 1906. № 28. P. 29–53). Этот путь был выбран Я.Лукасевичем в 1929 г. (Lukasiewics J. Elementy logiki matematycznej. Warszawa. 1929, 2 изд. 1958). Куайн считает подлинными словами те, в отношении которых возможна квантификация. Иначе говоря, это слова, которые именуют некоторый объект из области значений переменных. Куайн поэтому говорит о квантифицированных переменных. В исчислении предикатов квантификация применяется к индивидным переменным — в этом случае область значений переменных охватывает только индивиды и к предикатным переменным — в таком случае утверждается существование универсальных, абстрактных сущностей. Куайн, как и номиналисты, отвергает возможность применения квантификации к предикатным переменным, употребляя предикатные знаки лишь “синкатегорематически” (Goodman N., Quine W. Steps toward a contructive nominalism // The Journal of Symbolic Logic, 1947. № 12. P. 105–122). Куайн и Гудмен предприняли попытку превратить платонистские системы в номиналистические. Язык реалистов, в частности платонистический язык, содержит имена, которые что-то обозначают, и помимо этого предложения с квантифицируемыми предикатными знаками. Так Куайн показал, что предложения теории классов, опирающейся на конечное число n индивидов, эквивалентно предложениям относительно этих n индивидов, сформулированных в номиналистическом языке (Quine W. On universals // The Journal of Symbolic Logic, 1947. № 12. P. 81–84). Здесь возникают определенные трудности, в частности в том, насколько эквивалентны эти два языка, ведь платонистический язык основывается на бесконечном множестве индивидов.

Куайн отмечает, что “в дополнение к физическим объектам, мы принимаем также абстрактные объекты” (Куайн У.О. Вещи и их место в теории. С. 335). Но от целого ряда абстрактных объектов, например от чисел, Куайн предлагает освободиться: “Числа можно выбросить за борт, сохранив их лишь как манеру речи. У нас остаются лишь физические объекты и классы” (Там же. С. 335). Класс же он интерпретирует как двуместный общий термин “быть членом чего-то”. Онтологию же, допускающую существование классов, свойств, пространства-времени и отношений, Куайн считает избыточной. Как вполне справедливо отметил Г.Кюнг, “общий метод состоит в том, чтобы заменить платонистические предложения о классах предложениями о мереологических совокупностях и разработать так называемое исчисление индивидов взамен теории классов” (Кюнг Г. Онтология и логический анализ языка. М., 1999. С. 180). Этот подход Куайна предопределил и выбор им определенной онтологии, с которой связан выбор значения связанной переменной в истинном высказывании. “Объекты, или значения переменных, служат лишь указателями в пути, и мы можем заменять или отбрасывать их, как будет нам угодно, пока сохраняется структура связи предложений. Научная система, онтология и все остальное представляют собой созданное нами концептуальное средство, связывающее один чувственный стимул с другим” (Куайн У.О. Вещи и их место в теориях. С. 340). Даже в интерпретации выбора онтологии сказываются исходные бихевиористские ориентации Куайна, предполагающие возбуждение органов чувств, реакцию на стимул и т.д. Но не в бихевиористской концептуальной схеме сила гносеологии и онтологии Куайна, а в его интерпретации генезиса и статуса абстрактных объектов теории. По его словам, “любая теория по существу признает те и только те объекты, к которым должны иметь возможность относиться связанные переменные, чтобы утверждения теории были истинными” (Quine W. From a Logical Point of View. Cambridge. 1953. P. 13). Объекты науки — физики, математики с гносеологической точки зрения являются “мифами на равном основании с физическими объектами и богами” (Op. cit. P. 44). Они “вводятся для того, чтобы сделать законы макроскопических объектов и в конечном счете законы опыта более простыми и удобными в обращении” (Op. cit. P. 44). Будучи компонентами концептуальной схемы, эти объекты должны согласовываться с нею. Вместе с тем Куайн подчеркивает, что высказывания о физических объектах нельзя подтвердить или опровергнуть путем прямого сравнения с опытом, что высказывания о физических и математических объектах тесным образом связаны с концептуальными схемами и со всей системой высказываний, а тем самым со всей структурой языка, который является орудием опыта.

Критикуя логический позитивизм, Куайн отмечает, что он основан на двух догмах — на противопоставлении аналитических и синтетических истин, первые основаны на значении и не зависимы от фактов, а вторые — основаны на фактах, во-вторых, на редукционизме, т.е. на предположении о сводимости каждого осмысленного предложения к терминам, соотносимых с непосредственным опытом. Его позиция заключается в том, чтобы отказаться от этих двух догм эмпиризма. “Обе догмы недостаточно обоснованны. Одно следствие отказа от них cостоит в стирании предполагаемой границы между спекулятивной метафизикой и естественной наукой. Другое следствие — сдвиг к прагматизму” (Quine W.O. From a logical Point of View. New York, 1963. P. 20). He приемля различения между аналитическими и синтетическими истинами, Куайн усматривает в них различие между логическими и фактическими истинами. Все попытки свести логические истины к аналитическим с помощью синонимичности, определения, семантического правила и др. остаются неудовлетворительными, а само это различение является “неэмпирической догмой эмпириков, метафизическим догматом веры” (Ор. cit. P. 37). Посылка Куайна — построить эмпиризм без догм, суть которого состоит в следующем: “Вся совокупность нашего так называемого знания или убеждений подобна силовому полю, пограничными условиями которого является опыт. Конфликт с опытом на периферии вызывает перестройку самого поля. Приходится перераспределять значения истины некоторых наших утверждений. Переоценка некоторых утверждений влечет за собой переоценку других в силу их логических взаимосвязей... Но поле в целом так определено в своей основе своими пограничными условиями, опытом, что существует довольно широкий выбор относительно того, какие утверждения подлежат переоценке в свете любого отдельного противоречащего опыта. Никакой частный опыт не связан с какими-либо частными утверждениями внутри поля иначе, чем косвенно, через рассмотрение равновесия, воздействующего на поле как целое” (Op. cit. P. 42–43). Итак, речь идет о целостной системе предложений, которая основана на концептуальной схеме и воплощает ее в своей целостности. Физические объекты — лишь удобные посредники и их роль вполне сопоставима с ролью богов в мифах. “Миф о физических объектах эпистемологически превосходит большинство других в том отношении, что он оказался более эффективным, чем другие мифы, в качестве устройства для выработки поддающейся управлению структуры потока опыта” (Op. cit. P. 44). Физикалистская концептуальная схема, вводящая физические объекты, оказалась удобной, поскольку она “дает огромные преимущества, упрощая наши общие представления, сводя вместе рассеянные чувственные события и рассматривая их в качестве восприятий одного в концептуальной простоте” (Ор. cit. P. 17). Онтология Куайна допускает в качестве сущностей лишь те, которые могут выступать значениями переменных в данной системе предложений. К этим сущностям относятся физические тела, объекты науки на атомном и субатомном уровне, физические силы, абстрактные математические объекты, каждый из которых вводится в своей системе предложений и выполняет роль значений переменных в этой системе. Итак, концепция Куайна подчеркивает физикалистский характер вводимых объектов, причем абстрактные объекты могут быть сведены к совокупностям индивидуальных объектов. Так предикат “красный” может быть рассмотрен как “рассеянная целостная вещь, части которой находятся во всех красных вещах”, но ни в коем случае как некое свойство (Op. cit. P. 72). При этом Куайн подчеркивает относительность онтологии каждой системы предложений — то, что неосмысленно в одной системе, становится осмысленным в другой (Quine W.O. Ontological Relativity and Other Essays. New York — London, 1969. P. 53). Однако этот тезис об онтологической относительности приобретает у Куайна форму ухода в бесконечность, поскольку “мы не можем требовать от теории, чтобы она была полностью интерпретирована иначе, как в относительном смысле” (Op. cit. P. 51).

Исходная посылка Куайна — нельзя говорить об эмпирическом содержании отдельного высказывания, поскольку “наши высказывания о внешнем мире предстают перед судом чувственного опыта не в отдельности, а как единое целое” (Op. cit. P. 42). В другом месте он заявляет, что “фактуальность есть внутреннее дело нашей теории природы” (Куайн У.О. Вещи и их место в теории. С. 342), что фактов самих по себе, нейтральных не только относительно теории, но даже теории природы, не существует. Эта система высказываний, основанная на логических и математических принципах, “сталкивается с опытом только своими краями”, только на периферии. Иначе говоря, нельзя выдвинуть критерий проверки отдельных высказываний, можно говорить лишь о критерии системы высказываний. Критерий оправдания системы высказываний — прагматический, хотя остается не ясным, в чем прагматичность критерия истинности высказываний науки в целом. Этот тезис Куайна послужил основанием для постулата обремененности наблюдения теоретическими конструктами, который был принят Т.Куном, П.Фейерабендом, Д.Хансоном и из которого неизбежно вытекали такие следствия, как невозможность сравнения и оценки теорий ссылкой на наблюдения, невозможность познавательного конфликта теорий, поскольку они говорят о разных вещах, невозможность радикально менять свои убеждения о предмете, коль скоро измененные убеждения не могут относиться к одному и тому же объекту, невозможность решения гносеологической проблемы взаимоотношения теории и наблюдения (См.: Kording C.R. The Theory-ladenress of Observation // Review of Metaphysics. 1971. Vol. 24. № 3. P. 448–484). В конечном счете тезис Куайна влечет за собой отказ от принципа верификации и, уходя в бесконечность, определяет критерий истинности предложения в теории как совокупности предложений, а истинности теории — в теории природы.

Соавтор Куайна Нелсон Гудмен выражает последовательную номиналистическую позицию, согласно которой все предикаты являются предикатами индивидов и нельзя рассматривать абстракции как значение квантифицированной переменной (Goodman N. and Quine W.V. Steps toward a Constructive Nominalism // Journal of Symbolic Logic. 1947. XII. P. 106). Гудмен в отличие от Куайна тяготеет не к физикалистской, а к феноменалистской онтологии. Вместе с Куайном Гудмен считает, что нельзя допускать какие-либо значения слов, предложений, не хочет иметь дело ни со свойствами, ни с классами, ни с диспозициями и т.д. Допущение такого рода абстракций приводит к парадоксам. Поэтому необходимо переформулировать философские высказывания, перевести эти проблемы, сформулированные на платонистском языке, на язык номинализма. Гудмен показал, что в ряде случаев такой перевод возможен, но он предполагает интерпретацию классов индивидов как мереологических совокупностей — целостностей, что и было осуществлено Ст.Лесьневским. Номинализм в качестве исходных единиц может принимать различные базисные индивиды: 1) физические объекты, что характерно для физикалистских систем, 2) феноменальные данные (concreta), например элементарные переживания, что характерно для феноменалистско-номиналистических систем, 3) свойства вещей, что характерно для физикалистского реализма, 4) феноменальные качества (qualia), что характерно для феноменалистского реализма (Goodman N. The Structure of Appearance. Cambridge, 1951. P. 101, 143). Гудмен последователен в проведении позиции феноменалистского номинализма: “Ученый может пользоваться платонистическими классами, комплексными числами, гаданием по внутренностям животных или любыми другими уловками, которые, по его мнению, помогают получить ему искомый результат. Однако продукты его деятельности оказываются в таком случае сырым материалом для философа, задача которого придать смысл всему этому: прояснить, упростить, объяснить, интерпретировать в понятных терминах. Ученый-практик действует, а философ пишет книги. Номинализм говорит о тех границах, которые ставит себе философ, чтобы придать реальный смысл тому, с чем имеет дело” (Bochenski J., Church A., Goodman N. The Problem of Universals. A Symposium. Notre Dam, Ind., 1956. P. 28). Ориентируясь на построение системы, ограниченной языком индивидов, Гудмен отмечал, что в таких системах “значение истинности каждого предложения, состоящего только из логических знаков и нелогических определяемых терминов системы, остается неизменным, если все нелогические определяемые термины заменить соответственно их определяющими в этой системе” (Goodman N. The Structure of Appearance. Cambridge, 1951. P. 60). Одним из следствий конструктивного номинализма Гудмена оказывается то, что “никакие два различных слова не имеют одинакового смысла” (Goodman N. On Likeness of Meaning // Philosophy and Analysis, ed. M.Macdonald. Oxford, 1954. P. 61). Общие понятия — лишь манера говорить, fason de parler. Единственными объектами для Гудмена являются индивиды: “Единственные индивиды, которые мы можем признать в конечной системе, суть суммы из одного или более атомов” (Goodman N. The Structure of Appearance. Camdridge, 1951. P. 86).

Выделяя различные философские направления, Гудмен противопоставляет платонизм, который “допускает неиндивидуальные сущности”, и номинализм, не допускающий их. Помимо платонизма он выделяет реализм, который допускает непартикулярные, абстрактные объекты, и партикуляризм, который исходит из существования партикулярных объектов. Поэтому характеристика философских направлений усложняется. По мнению Гудмена, могут существовать: 1) платонистские и реалистские системы, которые допускают неиндивидуальные сущности и вместе с тем непартикулярные, абстрактные сущности, 2) номиналистские и реалистские системы, которые не допускают существования неиндивидуальных сущностей и одновременно предполагают существование абстрактных объектов, 3) платонистские и партикуляристские системы, которые допускают существование абстрактных сущностей и вместе с тем партикулярных сущностей, 4) номиналистские и партикуляристские системы, которые отрицают существование неиндивидуальных сущностей и одновременно допускают существование партикулярных сущностей. Философскую концепцию Р.Карнапа он характеризует как платонистско-реалистическую систему, которая допускает существование такой абстрактной сущности, как сходство. Свою концепцию Гудмен называет в соответствии с этой классификацией номиналистическо-реалистской, которая “допускает качественные неконкретные индивиды” и “исключает все неиндивиды” (Goodman N. Structure of Appearance. P. 107). Но все системы могут быть переведены на язык других систем. В том числе и номиналистическо-реалистская система Гудмена допускает перевод на язык платонизма, который предполагает существование неиндивидов. Номиналистическо-реалистская система Гудмена вводит индивиды с помощью разложения “потока опыта на его наименьшие конкретности, а этих конкретностей — на элементарные чувственные качества” (Op. cit. P. 147). Язык системы Гудмена — это язык элементарных качеств, или дискретных индивидов. Сумма элементарных качеств образует комплекс, который также является индивидом, “каждые две дискретные части которого находятся вместе, но который не находится вместе ни с каким индивидом” (Goodman N. Sence and Certainty // Philosophical Review. 1952. Vol. IV. № 61. P. 183). Такого рода комплексы он называет конкретами, причем все части таких комплексов в свою очередь оказываются комплексами. Это редукционистский подход, отвечающий критерию простоты, выдвигает в качестве исходных элементов — атомарные индивиды, или элементарные чувственные качества. Их Гудмен называет “наличными признаками”, которые состоят из “цветов, линий, мест в зрительном пространстве и различных незрительных чувственных качеств (Goodman N. The Structure of Appearance. P. 156, 176). Элементарные качества существуют в рамках опыта как целого. Их нельзя отождествлять со свойствами, которые в отличие от них устойчивы и относительно неизменны. Элементарные качества относятся к области явлений, поэтому они непроверяемы, а лишь сравниваемы. С помощью созданного им языка Гудмен дает интерпретацию таких терминов, как “абстракция”, “всеобщность”, “конкретность” и др. Поэтому на языке Гудмена можно говорить о конкретности индивида, коль скоро он разложим на конкреты и об абстрактности индивидов, коль скоро он не содержит конкретов (Op. cit. P. 200). Точно так же можно говорить об индивиде и как о частном, и как о всеобщем. Индивид является частным (particular), коль скоро он разложим на неповторимые комплексы, и одновременно индивид является всеобщим, коль скоро он не содержит неповторимых комплексов. Проведя достаточно тонкое различие между конкретным, абстрактным, всеобщим и частным, Гудмен выделяет в проблеме универсалий два аспекта: первый, который является внешним для любой системы, относится к тому, сформулирована ли эта система на платонистском языке, допускающем в своей онтологии не только индивиды, но и классы индивидов, и второй аспект, который характеризует то, как же определены в системе предикаты “абстрактный” и “универсальный” (“всеобщий”). Феноменалистский номинализм Гудмена и предполагает не только перевод платонистского языка классов на мереологический язык, но и переинтерпретацию проблемы универсалий с помощью нового определения предикатов “абстрактный”, “конкретный”, “универсальный”, “частный”.

Взгляды Куайна и Гудмена можно охарактеризовать как концептуалистские, хотя каждый из них обозначает их как конструктивный номинализм. Они принимают лишь дихотомию номинализма и реализма, работают в этой дихотомии и, проведя различие между “абстрактным” и “конкретным”, между “универсальным” и “частным”, которое уже было проведено еще в XIX веке в философии Гегеля, конечно, с иных позиций, строят достаточно сложные искусственные конструкции номиналистического реализма, реалистического номинализма и т.п. Такого рода построения показывают, что жесткая дихотомия номинализма и реализма их не устраивает, что они ищут новый путь, который был бы лишен односторонности номинализма и реализма, умеренный путь, который позволил бы им преодолеть альтернативность номинализма и реализма. Этот умеренный путь еще в средние века получил название концептуализма, и он ориентировал на постижение актов понимания, на анализ тех процедур, которые обеспечивали формирование концептов на основе языковых выражений и освоения Слова. Именно потому, что Куайн и Гудмен сделали своим предметом не просто соотношение слова и вещи, а прежде всего языковое поведение человека, они смогли выявить фазы освоения ребенком богатства языка от атрибутивного присоединения одного общего термина к другому до выделения физического объекта, раскрыть роль индивидуальных элементов, понимаемых Куайном на физикалистский манер, а Гудменом — на феноменалистский манер, в разложении опыта на составляющие и в конструировании на их основе сложных познавательных структур. Языковое поведение строится ими на основе скрытой в языке концептуальной схемы, которая играет конструктивную роль и в актах познания, и в актах действия. Прагматический критерий, о котором говорят и Куайн, и Гудмен, в конечном счете отсылает к использованию языка, что и кладется ими в основание исследования языкового поведения. Переход от одной совокупности данных опыта к другой осуществляется с помощью прагматического критерия — критерия полезности и удобства. Так бесполезно и неудобно вводить значения, поскольку мир по крайней мере удваивается и нарушается принцип простоты. Обращение к понятиям “значение”, “смысл” — это обращение к фикциям, которые удобны, хотя и создают ряд трудностей и приводят к антиномиям.

Философы, близкие по своим взглядам Куайну и Гудмену — прежде всего М.Уайт и А.Пап, столь же негативно относились к введению универсалий и отказывались от признания существования таких абстрактных объектов, как свойства, классы, значения. Так, согласно М.Уайту, введение значения, или смысла, логически необоснованно и коренится в двояком употреблении слова “существовать”, которое мыслится как реальное существование и одновременно как идеальное существование (subsistence). Такого рода процедура введения универсалий и идеального значения допускает “странные сущности”, которые вполне можно избежать при помощи перефразировки предложений. Уайт более радикален в применении прагматического критерия, чем Куайн и Гудмен, используя его и в анализе основных понятий, и в определении существования таких объектов, как события, числа, свойства и физические объекты (White М. Toward Reunion in Philosophy. Cambridge, 1956. P. 274). Он подчиняет прагматическому критерию и непосредственное чувственное знание, и опытную проверку предложений теории, восполняя этот критерий другими критериями — предсказанием, уважением к простоте и ясности (Op. cit. P. 284). Столь же последовательно проводил номиналистическую точку зрения и А.Пап, который исключал из логического анализа значения, понятия и некоторые виды высказываний. Для него значение тождественно употреблению, а содержание любого понятия — области его применимости (Рар А. The Age of Analysis. New York, 1955).

Различные трактовки проблемы универсалий задают различные интерпретации и проблемы языка, и его элементов, и структуры знания, и своеобразие онтологии. Не приходится сомневаться в том, что нередко философы и логики исходят из неявных допущений, не эксплицируют основания и тем более следствия выбранной ими позиции, их самосознание и квалификация собственных взглядов нередко далеко не совпадает с реальным содержанием их позиции. Движение аналитической философии нередко рассматривалось лишь под углом зрения движения к номинализму, а сам номинализм как выражение научности философско-логической позиции. На деле же последовательное проведение номиналистической позиции создавало искусственные трудности и по сути дела никем не было осуществлено. Каждый из философов аналитического направления пытался соединить исходные принципы номинализма с умеренным платонизмом, или реализмом, разрушая последовательность философско-логических и онтологических принципов. Более того, наиболее авторитетные представители аналитического направления, прежде всего Куайн и Гудмен, характеризовали свою позицию как позицию конструктивного номинализма, фиксируя в слове “конструктивный” то обстоятельство, что они анализируют акты выражения в языке различных фаз освоения мира, обращаются к специфическим модальным структурам человеческого отношения к тем или иным событиям и процессам, выражающего сомнения, убежденность, желание и др. Такого рода модальные предложения оказываются весьма важными для исследования познавательных актов и их содержания. Начав с решительного отвержения и проблемы значения и проблемы универсалий, представители аналитического направления вынуждены были смягчить свою позицию, когда осознали онтологические и лингвистические следствия такого ригоризма.

Если подвести итоги, то можно согласиться с Т.Хиллом, что “полное исключение универсалий нецелесообразно и, может быть, даже невозможно... Во-первых, мы продолжаем использовать множество абстрактных терминов в форме имен существительных и непосредственно на местах субъектов в предложениях; и конечно, наши языки и мышление были бы серьезно обеднены, если бы этот обычай был запрещен... Даже когда сделаны более или менее успешные переводы, остаются вопросы относительно предикатов, предполагающих универсалии. Но вдобавок к тому, что мы упорно продолжаем говорить на языке универсалий, этот язык, по-видимому, нужен нам для различных важных целей. Во-первых, нам нужно говорить о свойствах, которыми предметы обладают или которые мы им приписываем, когда что-то о них говорим, и большинству людей показалось бы абсурдным отрицать существование таких свойств. Во-вторых, нам нужно говорить об отношении свойств друг к другу... Только ценой отказа от очень больших областей не только человеческого языка, но и человеческого мышления можно целиком избавиться от универсалий” (Хилл Т.И. Современные теории познания. М., 1965. С. 459–460). Поэтому ригоризм в отказе от универсалий, присущий представителям прагматического анализа языка, в отказе от любых абстрактных сущностей — от свойств, классов, значений, влечет за собой искусственность в построениях и разрушает живую ткань и человеческого языка, и человеческого мышления. Поворот к анализу естественного языка и выдвижение на первый план в философии языка аналитики обыденного языка привели не только к отказу от подобного ригоризма в отношении к универсалиям, но и к осмыслению реальной практики использования языка и реальных функций универсалий.