ЖИТЬ И БОРОТЬСЯ

(Виола)

 

После того как мэр и его солдаты уводят Тодда, меня начинает бить такая истерика, что Коринн в итоге приходится вколоть мне успокоительное – правда, я почти не чувствую ни укола, ни ее рук на своей спине. Коринн не пытается приласкать меня или утешить, она просто крепко прижимает меня к земле.

Жаль, благодарности я не чувствую.

Когда я наконец прихожу в себя, за окном начинает брезжить рассвет – солнце еще не вышло из‑за горизонта, и все тонет в утренних сумерках.

Рядом с кроватью сидит Коринн.

– Тебе сейчас лучше выспаться, – говорит она, – но я понимаю, что это невозможно.

Я сгибаюсь почти вдвое: в груди застрял такой тяжелый ком, что меня как будто тянет к земле.

– Да, – шепчу я, – да.

Я даже не знаю, почему Тодд упал. Он был не в себе, почти без сознания, изо рта шла пена… А потом солдаты подняли его и куда‑то унесли.

– Они придут и за мной, – говорю я, пытаясь проглотить ком. – Когда закончат с Тоддом.

– Скорей всего, – просто отвечает Коринн, глядя на свои руки – пальцы в белесых мозолях и серую кожу, шелушащуюся от постоянных стирок и мытья посуды.

Утро выдалось удивительно морозное. Хотя окно закрыто, я все равно чувствую снаружи холод. Обхватываю себя руками.

Его нет.

Его нет.

И я понятия не имею, что будет дальше.

– Я выросла в деревушке под названием Кентишгейт, – вдруг заговаривает Коринн, не глядя на меня, – на краю огромного леса.

Я поднимаю голову:

– Что?

– Мой отец погиб на войне со спэклами, – продолжает она, – а мама выжила. Я стала работать с ней на огородах, как только научилась ходить: собирала яблоки, хохлатые ананасы и ройзин…

Я удивленно глазею на Коринн: к чему эта история?

– В награду за труд мама после сбора урожая брала меня с собой в поход: мы забирались далеко‑далеко в лес, насколько отваживались, и разбивали там лагерь. – Она смотрит в окно на занимающуюся зарю. – На свете столько жизни, Виола. Она в каждом уголке каждого леса, в каждом ручье, в каждой реке, на каждой горе. Эта планета буквально гудит жизнью. – Она пробегает кончиком пальца по мозолям. – Последний раз, когда мы ходили в лес, мне было восемь. Мы шли на юг целых три дня – подарок в честь моего взросления. Бог знает, сколько миль мы прошагали, но главное, что мы были вдвоем, все остальное для меня не имело значения.

Коринн делает долгую паузу. Я не нарушаю тишины.

– Когда мама ополаскивала ноги в ручье, ее укусила красная полосатая змея. – Она снова растирает свои руки. – Укус красной полосатой смертелен, но смерть наступает очень медленно.

– Ах, Коринн! – еле слышно выдавливаю я.

Она вдруг встает, как будто мое сочувствие ее обижает. Подходит к окну.

– Мама умирала семнадцать часов, – продолжает она, не глядя на меня. – Это было ужасно, она мучилась от страшной боли и ослепла, а потом вцепилась в меня и стала умолять спасти ей жизнь.

Я молчу.

– А потом стало известно – ученые выяснили, – что я могла запросто спасти маме жизнь: надо было просто напоить ее отваром ксантуса. – Она скрещивает руки. – Его в лесу хоть отбавляй.

Вместе с солнцем начинает подниматься и РЁВ Нью‑Прентисстауна. Из‑за горизонта пробиваются первые лучи, но мы храним молчание.

– Какой ужас, Коринн, – говорю я. – Это так…

– Каждая пациентка нашего дома – чья‑то дочь. Каждый солдат – чей‑то сын. Единственное преступление – единственное , слышишь? – это отнять у человека жизнь. Все остальное – ерунда.

– Поэтому ты не борешься, – говорю я.

Коринн резко оборачивается:

– Жить – значит бороться. Спасать жизни – значит бороться со всем , что делает человек. – Она яростно фыркает. – А теперь еще эта , с бомбами! Я борюсь с ними всякий раз, когда перевязываю женщине подбитый глаз или вынимаю шрапнель из раны солдата. – Эти слова она произносит громко и с жаром, но потом опять переходит на шепот: – Вот моя война. Вот с чем я борюсь…

Коринн подходит к стулу и берет с пола лежащий рядом сверток.

– И потому, – говорит она, – ты должна надеть вот это.

 

Она не дает мне шанса поспорить или хотя бы спросить, что у нее на уме. Просто забирает у меня застиранную одежду и форму ученицы, а вместо них протягивает какие‑то лохмотья – кофту с длинными рукавами, длинную юбку и платок на голову, полностью закрывающий волосы.

– Коринн, – говорю я, повязывая платок.

– Молчи и пошевеливайся.

Я переодеваюсь, и Коринн ведет меня по длинному коридору к дверям, выходящим к реке. На полу стоит тяжелый мешок с лекарствами и перевязочными материалами. Она дает его мне со словами напутствия:

– Прислушивайся к крикам. Ты сразу поймешь, когда услышишь.

– Коринн…

– Знай: шансы твои невелики. – Она смотрит мне прямо в глаза. – Но если ты все‑таки доберешься до их логова, используй эти запасы для лечения , хорошо? Слушай сердце, оно подскажет тебе, что и как делать.

От страха я еле дышу, но все‑таки поднимаю глаза и выдавливаю:

– Да, госпожа.

– Так‑то лучше. – Сквозь дверное стекло Коринн выглядывает на улицу. На углу лечебного дома стоит единственный солдат, от скуки ковыряющий в носу. – А теперь ударь меня.

Я моргаю:

– Чего?

– Ударь меня! – повторяет она. – Постарайся разбить нос или хотя бы губу.

– Коринн…

– Быстрей, а то улицы скоро будут кишеть солдатами.

– Я не хочу тебя бить!

Она хватает меня за руку – так крепко, что я отшатываюсь.

– Ты в самом деле думаешь, что выживешь после допроса президента? Он уже пытался выудить из тебя правду – сначала ласковыми расспросами, потом разлукой с другом. Неужели ты станешь испытывать терпение такого человека?

– Коринн…

– Рано или поздно он с тобой расправится, – продолжает она. – Если ты откажешься ему помогать, он тебя убьет.

– Но я же ничего не знаю…

– Да ему плевать, что ты не знаешь! – шипит она. – Если в моих силах спасти чью‑то жизнь, я это сделаю. Даже если это жизнь такой бестолковой девчонки, как ты.

– Больно, – тихо говорю я. Пальцы Коринн все сильнее впиваются в мои руки.

– Вот и хорошо. Проще будет меня ударить.

– Но зачем…

– Бей! – кричит она.

Я набираю побольше воздуха в легкие и со всех сил бью ее по лицу.

А потом долго жду под дверью, не сводя глаз с солдата на углу. Шаги Коринн стихают в коридоре: она убегает в регистратуру. Жду и жду. Солдат – из тех, у кого отобрали лекарство (их становится больше с каждым днем), поэтому в относительной тишине раннего утра я слышу его мысли. Ему скучно, он вспоминает вторжение армии Прентисстауна в его родную деревню и как потом пришлось записываться в добровольцы.

Вспоминает свою погибшую девушку.

И тут у главного входа в лечебный дом раздается вопль Коринн. Она расскажет охране, что ночью «Ответ» пробрался в дом, избил ее до полусмерти и похитил меня. Она даже покажет, в каком направлении скрылись целительницы, а я побегу в обратном.

История, конечно, бредовая. Кто поверит, что «Ответу» удалось проникнуть в охраняемый солдатами дом?

Но я знаю, на что она рассчитывает. На слухи. У «Ответа» уже есть репутация.

Удается же им незаметно подкладывать бомбы.

Как? Почему их никто не видит?

Если они способны на это, то могут и мимо вооруженной охраны пробраться, верно?

Они что, невидимые?

Эти мысли проносятся в голове солдата, когда он вскидывает голову на крик Коринн, и звучат все громче, когда он бросается на помощь и скрывается за углом.

Пора.

Я закидываю мешок с лекарствами за спину.

Открываю дверь.

И бегу.

 

Я бегу к деревьям на берегу реки. Вдоль него идет тропинка, но я стараюсь не выходить из леса. Мешок бьет по плечам и спине острыми уголками коробок, и я невольно вспоминаю, как мы с Тоддом бежали вдоль этой самой реки, по этому же берегу – бежали от армии.

Мне надо добраться до океана.

Мой единственный шанс спасти Тодда – сначала найти «Ответ».

И тогда я вернусь за ним.

Обязательно.

(«Я больше никогда тя не брошу, Тодд Хьюитт»)

Сердце обливается кровью.

Я нарушила свое обещание.

(держись, Тодд)

(только живи)

Я бегу.

 

Я двигаюсь вдоль реки, прячась от патрулей, срезая путь через огороды, пробегая за заборами и держась как можно дальше от домов и бараков.

Долина вновь начинает сужаться. Холмы подбираются ближе к дороге, а дома редеют. В какой‑то миг, заслышав поблизости марш, я падаю в подлесок и лежу затаив дыхание, пока в воздухе не остается одно птичье пение (Где мой дом? Где безопасно? ) и теперь уж совсем далекий РЁВ города. Наконец я поднимаю голову и смотрю на дорогу.

Река уходит вниз, а дорога теряется за холмами и лесами. Здесь, вдали от города, на пологих склонах расположились фермерские дома и земли. Прямо напротив меня начинается короткая дорожка, ведущая к дому – фасад прячется за аккуратными деревьями. Справа расстилаются поля, но сзади к дому уже подступает густой лес. Если я смогу подняться по дорожке, там будет безопаснее всего – можно и наступления ночи дождаться, чтобы дальше бежать в темноте.

Я снова осматриваю дорогу: не слышно ли где марша, отдельного Шума, скрипа телеги?

Делаю глубокий вдох.

И бросаюсь через дорогу.

Я не свожу глаз с фермерского дома, мешок бьет по спине, руки качают воздух, легкие сжимаются, а я бегу все быстрей и быстрей…

По дорожке…

Деревья уже близко…

Я почти на месте…

И тут на дорожку выходит фермер.

Я резко торможу, скользя по грязи и чуть не падая. Он отскакивает в сторону, явно напуганный не меньше меня.

Мы молча глазеем друг на друга.

Шум у него тихий, дисциплинированный, почти любезный, потому я его и не услышала. В одной руке у него корзинка, а в другой – спелая красная груша.

Он оглядывает меня с головы до ног, замечает мешок с лекарствами, видит, что я одна на дороге – и уже только этим нарушаю закон – и что дышу я тяжело, как будто долгое бежала.

В его Шуме раздается одно слово, ясное и чистое, как сегодняшнее утро.

«Ответ», – думает он.

– Нет, – выпаливаю я, – я не…

Но он подносит палец к губам.

И склоняет голову, прислушиваясь к звукам с дороги.

Мы оба слышим марширующих вдалеке солдат.

– Сюда, – шепчет фермер и показывает на узкую тропинку, убегающую в лес, – если не знать, ее и не заметишь. – Быстро!

Я всматриваюсь в него, пытаясь разглядеть подвох, но времени нет. Времени нет.

– Спасибо, – говорю я и бросаюсь бегом по тропинке.

Она почти сразу заводит меня в чащу леса, растущего на склоне холма. Тропка настолько узкая, что мне приходится раздвигать руками ветви кустов. Деревья проглатывают меня с головой, назад пути нет, и мне остается только надеяться, что это не ловушка. Я добираюсь до вершины холма, а там – небольшой спуск и новый подъем. Его я тоже одолеваю бегом. Двигаюсь я по‑прежнему на восток, но вокруг себя толком ничего не вижу – где дорога? где река?

А в следующий миг я вылетаю на полянку.

Меньше чем в десяти метрах от меня стоит солдат.

Он стоит спиной (слава богу, слава богу), и от страха я не сразу понимаю, что он охраняет, – только отдышавшись и придя в себя.

 

Прямо передо мной – она.

Посреди поляны на вершине холма, на трех железных ногах, высотой около пятидесяти метров. Деревья вокруг вырубили, поэтому за ней я вижу небольшую будку и дорогу, уходящую по другому склону холма к реке.

Я нашла радиобашню.

Она прямо у меня под носом.

И охраны вокруг совсем немного. Я насчитала пять, нет, шесть солдат.

Всего шестеро. Стоят очень далеко друг от друга.

Сердце начинает биться быстрее.

Я ее нашла!

А потом где‑то далеко‑далеко раздается БУМ!

 

Я вздрагиваю, солдаты тоже. Еще одна бомба. Еще одна весточка от «Ответа». Еще…

Солдаты убегают.

Они бросаются в ту сторону, откуда грянул взрыв, спускаются по другому склону холма… внизу я уже вижу белый столб дыма.

Башня прямо передо мной.

И ее совершенно никто не охраняет.

Я не успеваю даже задуматься о своем безрассудном поступке…

Просто бегу…

Бегу к башне…

Если это шанс спасти всех нас, то…

Не знаю…

Просто бегу…

По поляне…

К башне…

К будке под ней…

Я могу нас спасти…

Да‑да, каким‑то чудом я могу…

И тут краем глаза я замечаю слева от себя какое‑то движение…

Кто‑то вырывается из леса и бежит ко мне…

Кто‑то…

Вторящий мое имя…

– Виола! – слышу я. – Назад!!! Виола, НЕТ!!! – кричит госпожа Койл.

Я не останавливаюсь…

Она тоже…

– НАЗАД!!! – вопит она…

И бросается мне наперерез…

Бежит, бежит и бежит…

А потом до меня доходит…

Точно удар под дых…

Я понимаю, отчего она так кричит…

Нет…

Даже останавливаясь…

Нет , думаю я…

Нет, так нельзя…

Тут госпожа Койл подбегает ко мне…

Так НЕЛЬЗЯ…

И валит меня на землю…

НЕТ!!!

Три яркие вспышки – и опоры башни взрываются.