НАША НОВАЯ ЖИЗНЬ

(Тодд)

 

– Это лишь затишье перед бурей, не давайте им себя одурачить, – говорит мэр, стоя на помосте.

Его голос гремит из динамиков, стоящих по углам площади – громкость прибавлена на всю, чтобы перебить РЁВ. Этим холодным утром на мэра смотрят все жители Нью‑Прентисстауна: мужчины стоят у самого помоста, окруженного армией, женщины – в переулках.

Знакомая история.

Мы с Дейви сидим на лошадях позади помоста, прямо за спиной мэра.

Типа, почетный караул.

В новеньких формах.

У меня в голове стучит одна фраза: Я – круг, круг – это я.

Потому что, когда я повторяю ее, других мыслей в голове нет. Совсем.

– Даже сейчас наш враг не дремлет и плетет козни, строит новые планы. У нас есть все основания полагать, что скоро последует очередной удар.

Мэр окидывает толпу долгим взглядом. Как‑то не верится, что в городе еще осталось столько жителей и все они продолжают работать, пытаются что‑то есть, как‑то жить. У них изможденный вид, они голодают, почти не моются, но до сих пор смотрят, до сих пор слушают.

– «Ответ» может нанести удар по любому месту, в любое время, по кому угодно , – продолжает мэр, хотя «Ответ» уже месяц ничего такого не делал. Удар по тюрьмам был их последним шагом, а потом они просто испарились в лесах – солдат, которые могли бы за ними погнаться, убило во сне.

Но это значит только одно: они живы, радуются победе и планируют новые диверсии.

– Триста человек сбежало из тюрем, – говорит мэр. – Почти двести солдат и мирных жителей убиты.

– Опять заливает, – бормочет Дейви, имея в виду новые цифры. – Если так пойдет, скоро у него умрет весь город. – Он с надеждой косится на меня. Но я не смеюсь. Даже не смотрю на него. – Ладно, неважно.

– И я уже не говорю о геноциде, – продолжает мэр.

В толпе поднимается ропот, общий Шум становится громче и красней.

– Те спэклы, что мирно служили в ваших домах последние десять лет, чья выносливость вызывала наше восхищение и в ком мы научились видеть своих соратников и помощников… – Он ненадолго замолкает. – Все они умерли.

Шум толпы опять вскидывается. Смерть спэклов в самом деле потрясла мирных жителей – даже сильней, чем смерть солдат и горожан, случайно попавших под огонь. В армию стали записываться новые добровольцы. А потом мэр выпустил из тюрем часть женщин: некоторые даже вернулись в семьи, а не в общежития. Еще через несколько дней он увеличил всем паек.

И начал проводить вот такие митинги. Чтобы держать людей в курсе.

– «Ответ» говорит, что борется за свободу. Но разве можно доверять таким людям? Беспощадно уничтожившим целую популяцию невооруженных существ?

В груди поднимается мерзкая волна, но я опустошаю свой Шум, превращаю его в бесплодную пустыню, лишенную всяких чувств…

Я – круг, круг – это я.

– Да, последние несколько недель дались вам нелегко. Нехватка воды и еды, запреты, отключение электричества… особенно сложно было холодными ночами. Но сейчас без этого нельзя. Снимаю шляпу перед вашей несгибаемой волей. Единственный способ выжить для нас – это объединиться перед лицом общего врага, твердо решившего нас истребить.

И люди в самом деле объединились, верно? Они не высовываются из дома в комендантский час, пьют и едят ровно столько, сколько дают, и прилежно выключают свет в назначенное время, из последних сил борясь с холодом. Днем в городе открыты все лавки и магазины, у дверей которых выстраиваются большие очереди.

Люди терпеливо ждут, уперев взгляды в землю.

Вечером мэр Леджер рассказывает мне, что народ все еще недолюбливает мэра Прентисса, но куда больше недовольства вызывает теперь «Ответ»: зачем они взорвали котельную, электростанцию… и главное – зачем они убили спэклов?

Из двух зол выбирают меньшее, говорит мэр Леджер.

Мы по‑прежнему живем вдвоем на вершине колокольни – почему, спросите Прентисса. Но теперь у меня есть ключ: уходя, я сам запираю мэра Леджера. Ему это не по нраву, конечно, но что он может поделать?

Из двух зол выбирают меньшее.

А вообще непонятно, почему выбирать надо только из двух зол.

– Я хочу также выразить признательность, – продолжает вещать мэр, – за вашу постоянную поддержку и готовность делиться сведениями. Лишь бдительность и неусыпное внимание приведут нас к свету. Пусть ваш сосед знает, что за ним смотрят. Только тогда мы будем в безопасности.

– Да когда он уже заткнется? – Дейви случайно пришпоривает Урагана – Желудя и потом долго пытается его унять.

Ангаррад подо мной нетерпеливо переступает с ноги на ногу. Едем? – спрашивает ее Шум. Она тяжело дышит, выпуская облака густого белого пара.

– Потерпи еще чутьчуть, – говорю я, гладя ее по спине.

– Как ни эффективен комендантский час, мы решили сократить его на два часа, а время свиданий с женами и матерями увеличить на тридцать минут.

В толпе кивают, из переулков раздаются облегченные рыдания.

Они благодарны , думаю я. Благодарны мэру.

Ничего себе, а?

– И наконец, – подытоживает мэр, – с радостью сообщаем вам об окончании строительства здания для нового министерства, которое призвано обезопасить нас от происков «Ответа». В этом здании не место секретам и тайнам, а любой, кто попытается подорвать наш уклад жизни, будет немедленно перевоспитан и обучен нашим идеалам. Новое министерство позволит нам построить светлое будущее вопреки вражеским попыткам его у нас отнять… – Мэр умолкает – для пущего эффекта. – Сегодня мы открываем министерство Вопросов.

Дейви ловит мой взгляд и стучит пальцем по серебряному «В» на рукаве новенького бушлата.

Мы с Дейви теперь – офицеры Вопроса.

Я не разделяю его радости.

Потому что вапще ничего не чувствую.

Я – круг, круг – это я.

 

– Отличная речь, па, – говорит Дейви. – Длинная такая.

– Я произнес ее не для тебя, – отвечает мэр, не глядя на сына.

Мы скачем по дороге к монастырю.

Хотя это больше не монастырь.

– Все готово, надеюсь? – спрашивает мэр, почти не поворачивая головы. – Меньше всего мне хотелось бы прослыть лжецом.

– Если все время спрашивать, лучше не станет, – бормочет Дейви.

Мэр оборачивается к нему – черный, как туча, – но я успеваю встрять и спасти Дейви от очередной Шумной оплеухи.

– Мы сделали, что могли, – говорю я. – Стены и крыша готовы, но внутри…

– Ну что ты, не убивайся, Тодд, – успокаивает меня мэр. – Для внутренней отделки еще будет время. Здание построено – это главное. При виде его мирных жителей должно бросать в дрожь.

Он едет впереди, и лица его не видно, но я нутром чувствую его улыбку при слове «дрожь».

– На сей раз у нас будет настоящая работа? – спрашивает Дейви с негодованием. – Или ты опять посадишь нас с кем‑нибудь нянькаться?

Мэр разворачивает Морпета и загораживает нам путь.

– Вот скажи мне, Тодд хоть раз на что‑нибудь жаловался? – спрашивает он сына.

– Нет, – угрюмо отвечает Дейви. – Но он же Тодд.

Мэр вскидывает брови:

– И?..

– А я твой сын!

Мэр подъезжает ближе, такшто Ангаррад в страхе пятится. Сдавайся, говорит Морпет. Веди, отвечает Ангаррад, склоняя голову. Я глажу ее по гриве, распутывая узелки и пытаясь ее успокоить.

– Позволь рассказать тебе об одном интересном факте, Дэвид, – говорит мэр, пристально глядя на него. – Когда офицеры, рядовые и простые горожане видят вас вдвоем на улицах города, в новой форме, они знают, что один из вас – мой сын. – Мэр почти вплотную приблизился к Дейви, сталкивая его с дороги. – Знаешь ли ты, как часто они ошибаются? Насчет того, кто из вас – моя собственная плоть и кровь… – Мэр переводит взгляд на меня: – Вот перед ними Тодд – всегда такой обязательный, скромный и серьезный, с невозмутимым лицом и чистым, сдержанным Шумом. А потом они видят тебя – избалованного, мягкотелого нахала . Им даже в голову не приходит, что этот нахал может быть моим сыном.

Дейви смотрит в землю, Шум его клокочет, зубы стиснуты.

– Да он даже не похож на тебя!

– Знаю, – говорит мэр, разворачивая Морпета. – Я как раз недавно об этом думал. Как ни странно, такое бывает довольно часто.

 

Мы едем дальше. Дейви, окруженный неистовым красным Шумом, плетется сзади. Мы с Ангаррад держимся за мэром.

– Хорошая девочка, – шепчу я ей.

Жеребенок , говорит она в ответ, а потом добавляет: Тодд .

– Да, девочка, я здесь.

Последнее время я часто хожу к ней по вечерам: сам расседлываю, чешу гриву, угощаю яблоками. Единственное, что ей от меня нужно, – это уверенность, что я рядом и не сбежал из стада. Пока это так, она довольна и зовет меня Тоддом, мне не надо ничего ей объяснять или спрашивать о чем‑то, а ей ничего не надо от меня.

Лишь бы я ее не оставил.

Лишь бы не бросил.

Мой Шум начинает затягиваться черными тучами, и я тут же мысленно произношу: Я – круг, круг – это я.

Мэр оглядывается. С улыбкой.

 

Хотя нам выдали форму, военными мы не считаемся, мэр это спецально подчеркнул. У нас не будет воинских званий, кроме офицерских, но узнаваемой форменной одежды с буквой «В» на рукаве должно быть достаточно, чтобы люди нас сторонились.

До сих пор наша работа заключалась в том, чтобы охранять узников и узниц, васнавном узниц. После того как тюрьмы взорвали, оставшихся заключенных перевели в лечебный дом у реки.

Угадайте – в какой?

Последний месяц мы с Дейви заняты тем, что сопровождаем рабочие бригады заключенных до бывших монастырских земель и обратно. Они заканчивают работу, начатую спэклами. И работают, надо сказать, куда быстрей. Ладно хоть мэр больше не просит нас следить за строительством – и на том спасибо.

Когда все узники ложатся спать, нам с Дейви остается только объезжать лечебный дом по кругу и стараться не слышать жутких криков изнутри.

Видите ли, некоторые из заключенных – новенькие. Это члены «Ответа», пойманные мэром в ту страшную ночь. Мы никогда их не видели, на строительные работы их не посылают, а только целыми днями допрашивают, пока не добиваются какого‑нибудь ответа. Пока что мэру удалось выяснить одно: лагерь располагался вокруг заброшенных шахт в лесу, но прибывшие туда солдаты ничего не нашли. Остальные полезные сведения приходится выдавливать по капле.

Были среди заключенных и другие, брошенные в тюрьму за самые разные преступления, в том числе и помощь «Ответу». Они признались, что видели, как террористки убили спэклов и нарисовали букву «О» на стене, и мэр сразу отпустил их по домам. Хотя видеть этого они никак не могли.

Остальным… остальным продолжают задавать Вопросы, пока не добиваются ответов.

Дейви говорит нарочито громко и беззаботно, чтобы перекричать звуки допросов, но любому дураку ясно, как ему не по себе.

А я просто молчу с закрытыми глазами и жду, пока крики умолкнут.

Мне легче, чем Дейви.

Потому что, как я уже говорил, я ничего не чувствую.

Я – круг, круг – это я.

Но севодня все изменится. Севодня достроили новое здание – ну, почти, – и мы с Дейви будем охранять его, а не лечебный дом, и, похоже, учиться задавать Вопросы.

Мне плевать. Подумаешь.

Ничто не имеет значения.

– Министерство Вопросов, – говорит мэр вслух, когда дорога делает последний поворот.

Переднюю стену монастыря перестроили, и теперь из‑за нее торчат верхние этажи нового здания, большой каменной коробки. Выглядит она так, словно вышибет тебе мозги, если подойти слишком близко. А на новеньких воротах красуется огромная серебристая «В», такая же, как на наших бушлатах.

С двух сторон от ворот стоят стражники в военной форме. Один из них – Иван, все еще рядовой, все еще недовольный всем вокруг. Он пытается поймать мой взгляд, когда я проезжаю мимо, и в Шуме его лязгают мысли, которых мэру лучше не слышать.

А мне все равно. И мэру тоже.

– Вот теперь мы им покажем, что такое настоящая война, – говорит мэр.

Ворота распахиваются, и на улицу выходит главный по Вопросам, человек, которому поручили вычислить местонахождение «Ответа» и застать их врасплох.

Наш новый босс.

– Господин Президент, – почтительно здоровается он с мэром.

– Капитан Хаммар, – кивает тот.