СПАС ТЕ ЖИЗНЬ

(Тодд)

 

– Надо их пронумеровать, – говорит Дейви, вытаскивая с монастырского склада тяжелый мешок и швыряя его на землю. – Это наша новая работа.

Вчера вечером я разговаривал с мэром: он запоздало поздравил меня с днем рождения, а ночью я поклялся во что бы то ни стало отыскать Виолу.

Но ничего не изменилось.

– Пронумеровать? Зачем? – спрашиваю я, глядя на спэклов, все еще бессмысленно глазеющих на нас. Почему же лекарство до сих пор действует?

– Ты вапще когда‑нибудь слушаешь, что тебе говорят? – Дейви достает из мешка какие‑то инструменты. – Каждый должен знать свое место. Ну и потом, надо же как‑то следить за поголовьем.

– Это не скот, Дейви, – говорю я почти спокойно – мы уже не раз вздорили по этому поводу. – Это местные жители.

– Да мне плевать, ушлепок! – Он вытаскивает огромный болторез, кладет его на траву и снова запускает руку в мешок. – На, держи. – Он протягивает мне несколько связанных между собой железных лент.

Я беру. И только тут понимаю, что у меня в руках.

– Нет!.. – выдавливаю я.

– О да! – Он поднимает в воздух еще одно приспасабление – его‑то я ни с чем не перепутаю.

Так мы помечали овец на прентисстаунской ферме. Берешь щипцы, которые сейчас держит в руках Дейви, и оборачиваешь железную ленту вокруг овечьей ноги. Щипцами затягиваешь концы – очень туго, так туго, что металл до крови врезается в кожу, а рана потом начинает гнить. Но железо обработано спецальным лекарством от воспаления, поэтому со временем железная лента просто врастает , полностью заменяя собой полоску кожи.

Я снова поднимаю глаза на спэклов, которые смотрят на нас.

Вся штука в том, что снять такую ленту нельзя: рана никогда не затянется, овца истечет кровью и умрет. От такого клейма невозможно избавиться.

– Тебе всего лишь надо представить, что это овцы, – говорит Дейви, вставая и оглядывая спэклов. – Стройся!

 

– Клеймить вас будем по участкам, – говорит он спэклам, помахивая пистолетом в одной руке и щипцами в другой. Со стен на спэклов смотрят десятки винтовок. – Как только вы получите свой номер, с участка выходить запрещено, ясно?

Им ясно.

В этом‑то вся загвоздка.

Они понимают куда больше, чем овцы.

Я смотрю на железные ленты в своей руке.

– Дейви, это…

– Пошевеливайся, ушлепок! – нетерпеливо говорит он. – Нам севодня двести спэклов надо заклеймить.

Я сглатываю. Первый спэкл в очереди тоже неотрывно смотрит на железки. Похоже, это самка, иногда пол можно определить по цвету лишайника, который растет на них вместо одежды. И к тому же она ниже ростом, чем обычные спэклы. Примерно с меня.

И вот что я думаю: если этого не сделаю я, они наймут кого‑нибудь другого, кому вапще плевать на спэклов. А я хотя бы сделаю все правильно – уж получше, чем Дейви сделал бы сам.

Так ведь? (так?)

– А ну, доставай ленту! – рявкает Дейви. – Еще не хватало тут весь день проторчать!

Я жестом велю самке спэкла протянуть руку. Она протягивает и не мигая смотрит мне в глаза. Я снова сглатываю. Разбираю связку лент и достаю одну с номером 0001. Она продолжает смотреть не мигая.

Беру ее за руку.

Она неожиданно теплая – с виду‑то спэклы бледные и холодные.

Оборачиваю ленту вокруг запястья.

Под моими пальцами бьется пульс.

Она все смотрит, смотрит мне в глаза.

– Прости, – шепчу я.

Тут подходит Дейви, он зажимает свободные концы ленты в щипцы, резко выкручивает – такшто спэкл от боли шипит – и одним движением превращает ее в 0001‑ю на всю оставшуюся жизнь.

Из‑под ленты течет кровь. Кровь у 0001‑й красная.

(это я уже знал)

Придерживая запястье второй рукой, она отходит – все еще глядя на меня, не мигая, все еще не издавая ни звука, – безмолвная, точно проклятье.

 

Никто из спэклов не сопротивляется. Они молча ждут своей очереди и смотрят, смотрят, смотрят. Время от времени перецокиваются друг с другом, но никакого Шума, никаких волнений, никакого сопротивления.

Дейви от этого ярится все сильней и сильней.

– Клятые твари, – говорит он, долго‑долго не отпуская щипцы – как будто хочет узнать, долго ли спэкл может шипеть от боли. А когда шипение замолкает, держит еще пару секунд.

– Ну что, нравится, а? – орет он в спину уходящему спэклу. Тот держится за запястье и безмолвно смотрит на нас.

Следующий в очереди – 0038‑й. Он высокий, наверняка мужского пола, худой и отощавший от голода, потому что даже дураку ясно, что такого количества корма недостаточно для полутора тысяч спэклов.

– Нацепи ленту ему на шею, – говорит Дейви.

– Что? – Я выпучиваю глаза. – Нет!

– Сказал, на шею!

– Не бу…

Дейви внезапно бросается вперед, бьет меня по голове щипцами и отбирает у меня связку с лентами. Я падаю на колено, хватаясь за голову… и от боли несколько секунд не могу даже поднять глаза.

А когда всетаки поднимаю, уже слишком поздно.

 

Дейви заставил спэкла встать на колени, обернул ленту вокруг его шеи и теперь туго закручивает щипцами. Солдаты на стене гогочут, а спэкл хватает губами воздух и держится за ленту, из‑под которой уже выступила кровь.

– Хватит! – ору я, пытаясь встать на ноги.

Но Дейви щелкает щипцами, и спэкл валится в траву, громко задыхаясь. Его лицо начинает зловеще наливаться краской. Дейви стоит над ним и просто смотрит.

Тут я замечаю в траве болторез: кидаюсь к нему, хватаю и лечу обратно к 0038‑му. Дейви пытается помешать, но я замахиваюсь болторезом, и он отпрыгивает, а я встаю на колени рядом с 0038‑м и пытаюсь поддеть ленту болторезом. Дейви затянул ее слишком туго, а спэкл так мечется по земле, что я в конце концов вырубаю его кулаком.

Я разрезаю ленту. Она отлетает, во все стороны брыжжет кровь и летят ошметки кожи. Спэкл вдыхает с таким громким хрипом, что ушам больно, и я отшатываюсь, все еще держа в руках болторез.

Глядя, как 0038‑й пытается дышать – возможно, понапрасну – и как Дейви грозно нависает надо мной с щипцами в руках, я внезапно замечаю громкое цоканье вокруг нас, в толпе спэклов. Именно в этот миг, именно теперь, неизвестно почему…

Они бросаются в атаку.

 

Я чувствую легкий удар по макушке – спэклы ведь тонкие, легкие и слабые.

Но здесь их полторы тысячи.

И они налетают волной – такой плотной, что меня будто захлестывает настоящий вал.

Снова кулаки, удары и царапины по лицу и шее. Меня окончательно валят на землю хватают за руки‑ноги за одежду и за волосы а я кричу и воплю и тут один спэкл выдергивает болторез и бьет меня с размаху по локтю адская боль и я вжимаюсь в траву со всех сил…

А в голове только одна мысль, одна идиотская мысль…

Почему они напали на меня? Я ведь хотел спасти 0038‑го!

(но они знают, знают…)

(они знают, что я убийца…)

Раздается вопль Дейви, а следом – выстрелы со стен. Опять удары, царапины и выстрелы. Спэклы начинают разбегаться в стороны, но я это скорее слышу, чем вижу – от боли, пульсирующей в локте, у меня потемнело в глазах.

А на мне остался один спэкл, он царапает меня что есть сил, пока я лежу лицом в траве. Наконец мне удается развернуться, и хотя вокруг все еще гремят выстрелы и пахнет порохом и спэклы бегут и бегут, этот спэкл остается сидеть на мне, все царапается и молотит меня кулаками.

В ту самую секунду, когда я понимаю, что это 0001‑я, самая первая в очереди, первая, к которой я прикоснулся, раздается выстрел, и она падает в траву рядом со мной. Замертво.

Дейви стоит над нами с пистолетом в руке, из дула все еще идет дымок. Нос и губа у него разбиты в кровь, царапин ему досталось не меньше, чем мне, и он тяжело припадает на одну ногу.

Но улыбается:

– Спас те жизнь, а?

 

Выстрелы не смолкают. Спэклы все бегут, но спрятаться им негде. Они падают, падают и падают как подкошенные.

Я смотрю на свой локоть:

– Кажется, мне руку сломали.

– А мне ногу, – говорит Дейви. – Езжай к па. Скажи ему, что случилось. Скажи, что я спас те жизнь .

Дейви не смотрит на меня, он продолжает стрелять, чудом удерживаясь на ногах.

– Дейви…

– Пошел! – кричит он. От него исходит какая‑то зловещая черная радость. – У меня тут работка осталась. – Дейви снова выстреливает. Еще один спэкл валится в траву. Всюду уже лежат трупы.

Я делаю шаг к воротам. И еще один.

А потом – бегу.

 

С каждым шагом в руке отдается боль, но Ангаррад встречает меня знакомым жеребенок и ласково обнюхивает влажным носом. Она сгибает передние ноги в коленях, чтобы я мог залезть в седло, ждет, пока я усядусь как следует, и пускается стремительным галопом – не помню, чтобы она когда‑нибудь так неслась. Здоровой рукой я держусь за ее гриву, а больную прячу у живота и изо всех сил пытаюсь сдержать рвоту.

Поднимаю глаза: женщины в окнах домов провожают меня долгими взглядами. Мужчины тоже смотрят на мою лошадь, на мое окровавленное лицо.

Интересно, кого они во мне видят?

Одного из чужих, врага?

Кто я для них?

Я зажмуриваюсь, но тут же теряю равновесие и едва не вываливаюсь из седла. Открываю глаза.

Ангаррад мчит меня по дороге вдоль боковой стены собора: копыта выбивают искры из булыжников мостовой, когда она резко сворачивает на главную площадь. На площади маршируют солдаты. Шума у них нет, но грохот сапог сотрясает воздух.

От всего этого я морщусь и перевожу взгляд на место своего назначения – ворота собора…

И тут мой Шум так резко вскидывается, что Ангаррад встает как вкопанная. Бока у нее все в мыле от быстрой скачки.

Я этого не замечаю…

Мое сердце остановилось…

Дыхание тоже…

Потому что вот она…

Прямо у меня перед глазами – поднимается по ступеням собора…

Вот она.

Сердце снова начинает биться, в Шуме только ее имя, боль исчезает как по волшебству…

Потому что она жива…

Жива…

Но тут я вижу, как…

она поднимается по ступеням собора…

к мэру Прентиссу…

В его раскрытые объятия…

И он обнимает ее…

А она ему позволяет …

И все, что я способен подумать…

И выговорить…

Это…

– Виола?