ЦИФРЫ И БУКВЫ

(Тодд)

 

Дни тянутся один за другим. Каждый день – хуже предыдущего.

– Всех‑всех? – спрашивает Дейви отца. В его Шуме звенит плохо скрываемая тревога. – До единой?

– Это вопрос доверия, Дэвид, – отвечает мэр, стоя с нами у ворот конюшенного двора, пока наших лошадей готовят к рабочему дню. – Вы с Тоддом так прекрасно справились с клеймлением узниц, что поручить дальнейшие шаги в рамках этой программы я могу только вам.

Я ничего не говорю и даже не смотрю на Дейви, который то и дело косится на меня. Шум его сияет розовым светом от отцовской похвалы.

Но под этим сиянием – тревожные мысли о новой работе. Нам поручили клеймить всех женщин Нью‑Прентисстауна.

Всех до единой.

Потому что клеймить только тех, что побывали в министерстве Вопросов, оказалось бесполезно.

– Они продолжают убегать, – говорит мэр. – Среди ночи скрываются в лесу и уходят к террористам.

Дейви наблюдает за тем, как седлают Урагана, в Шуме – лица орущих от боли женщин.

Их слова.

– А раз кто‑то убегает, – добавляет мэр, – другие проникают внутрь.

Он имеет в виду бомбы. Последние две недели они взрываются каждую ночь – за таким числом подрывниц должна стоять довольно сильная и многочисленная армия. Ни одну из женщин поймать не удалось; лишь одна взорвалась вместе с бомбой, которую устанавливала. Ее разорвало в клочья.

Вспоминая это, я закрываю глаза.

Я умер, мне плевать.

(это была она?)

Ничего не чувствую.

– Ты хочешь, чтобы мы заклеймили всех женщин?.. – тихо повторяет Дейви, не глядя на отца.

– Я ведь уже объяснял. – Мэр нетерпеливо вздыхает. – Каждая женщина – член «Ответа», пусть из одной только женской солидарности.

Конюхи выводят из загона Ангаррад. Она высовывает голову за ограду и ласково тычется в меня носом. Тодд , говорит она.

– Они будут сопротивляться, – говорю я, гладя ее по голове. – Да и мужчины не обрадуются.

– Ах да, – говорит мэр, – вы ведь пропустили вчерашний митинг!

Мы с Дейви переглядываемся. Вчера мы весь день работали и слыхом не слыхивали о митинге.

– Я поговорил с мужчинами Нью‑Прентисстауна. По‑мужски поговорил. Объяснил, чем нам грозит «Ответ» и как можно устранить эту угрозу. – Он гладит гриву Ангаррад. Я пытаюсь скрыть свое недовольство. – Они полностью со мной согласны.

– На митинге не было женщин, так? – спрашиваю я.

Он поворачивается ко мне:

– Конечно. Мы ведь не хотим раззадоривать врага, не так ли?

– Да их же тут тысячи! – взрывается Дейви. – Мы целую вечность будем их клеймить!

– У вас будут помощники, Дэвид, – спокойно отвечает мэр, следя за тем, чтобы все внимание сына было приковано к нему. – Но ваша команда, не сомневаюсь, будет работать быстрее всех.

Шум Дейви самодовольно всколыхивается от этих слов.

– А то!

Он снова смотрит на меня.

Ему не по себе.

Я снова глажу Ангаррад по морде. Конюхи выводят Морпета: только что смазанная маслом шкура лоснится на сонце. Сдавайся , говорит он.

– Если вам это не по душе, – говорит мэр, беря Морпета под уздцы, – задайте себе такой Вопрос. – Одним ловким движением он вскакивает на коня и бросает на нас последний взгляд. – Зачем невинная женщина станет противиться тому, чтобы ее личность было легко установить?

 

– Вам это с рук не сойдет, – почти невозмутимо говорит она.

Мистер Хаммар взводит винтовку и целится женщине в голову.

– Слепая штоли? – спрашивает Дейви слегка визгливым голосом. – Мне уже сошло это с рук!

Мистер Хаммар смеется.

Дейви зажимает щипцами ленту. Металл вгрызается в кожу женщины чуть выше запястья. Она вскрикивает, хватается за ленту и падает на пол, едва успев подставить здоровую руку. Потом несколько секунд лежит, пытаясь отдышаться.

Ее волосы затянуты в тугой узел, светлые и коричневые пряди скручены вместе – похоже на проводки с обратной стороны визора. На затылке видна единственная седая прядь – точно река, бегущая по пыльной земле.

Я смотрю на седую прядь, стараясь немного расфокусировать взгляд.

Я – круг, круг – это я.

– Подымайся, – велит Дейви женщине. – Ступай к целительницам. – Он оглядывается на очередь из женщин, неотрывно глядящих на нас из коридора перед общей спальней.

– Не слышала? – окликает ее мистер Хаммар. – Мальчик велел тебе встать.

– Вапще‑то мы и без тебя справимся, – бурчит Дейви. – Нам нянька не нужна!

– Я не нянька, – улыбается мистер Хаммар. – Я – страж порядка.

Женщина медленно встает, глядя на меня.

Лицо у меня каменное, полностью отсутствующее. Меня здесь нет.

Я – круг, круг – это я.

– Где ваше сердце? – вопрошает женщина. – Как вы можете такое вытворять? – Она разворачивается и уходит к уже заклейменным целительницам, которые ждут пациенток.

Я провожаю ее взглядом.

Я не знаю ее имени.

Но зато знаю номер – 1484.

– 1485‑я! – кричит Дейви. К нам подходит следующая.

 

Весь день мы с Дейви ездим от общежития к общежитию и успеваем заклеймить почти триста женщин – со спэклами так быстро не выходило. На закате мы возвращаемся домой, а мысли Нью‑Прентисстауна обращаются к комендантскому часу.

Мы почти не разговариваем.

– Ну и денек, а, ушлепок? – наконец открывает рот Дейви.

Я молчу, но он и не ждет ответа.

– Ничего с ними не будет, – заверяет он сам себя. – Целительницы снимут боль и воспаление.

Цок‑цок, стучат копыта.

Спускаются сумерки. Я уже не вижу его лица.

Может, поэтому Дейви его не прячет.

– Но как они вопили…

Я молчу.

– Тебе что, вапще нечего сказать? – Голос у Дейви немного твердеет. – Все молчишь и молчишь, как будто со мной и разговаривать нельзя, как будто я этого не достоин. – Его Шум начинает искрить. – А мне, ушлепок, больше и поговорить не с кем. Выбора в этой сетуации у меня нет. Что бы я ни делал, отец не дает мне настоящей работы. Сначала со спэклами нянькались, теперь то же самое с бабами. А за что? За что, спрашивается? – Он продолжает уже тише: – Они только и делают, что орут на нас. И смотрят, как на зверей.

– Мы и есть звери, – говорю я вслух и сам себе удивляюсь.

– Вон ты как заговорил, – презрительно ухмыляется он. – Ты же теперь крутой тип, в голове одни круги и никаких чувств! Да ты бы родную ма пристрелил, если б тебе велели.

Я молча стискиваю зубы.

Дейви на минуту умолкает. А потом говорит:

– Извини. – И добавляет: – Извини, Тодд, я не хотел. – Называет меня по имени. Но тут же спохватывается: – С какой стати я перед тобой извиняюсь? Ты же тупой ушлепок, который даже читать не умеет и подлизывается к моему па! Да пошел ты!

Я все молчу. Цок‑цок, стучат копыта.

– Вперед, – ржет Ангаррад, подбадривая Урагана. – Вперед.

Вперед , слышу я в ее Шуме. И: Жеребенок Тодд .

– Ангаррад, – шепчу я ей на ухо.

– Тодд? – окликает меня Дейви.

– Что?

Он сопит носом.

– Так, ничего. – Но потом все же спрашивает: – Как ты это делаешь?

– Что?

Он пожимает плечами:

– Ну, не паришься… Ты такой… бесчувственный. Даже когда они… – Он умолкает на секунду и едва слышно произносит: – Когда они плачут.

Я молчу, потому что помочь ему мне нечем. Раз он не знает про упражнение «Я – круг, круг – это я», выходит, так решил его отец.

– Да знаю я, – отвечает Дейви. – Сто раз пытался – ничего не выходит. А папа не… – Он резко замолкает, будто сказал слишком много. – Да ну тебя!

Мы едем дальше, все глубже погружаясь в РЁВ Нью‑Прентисстауна, и наконец выезжаем на главную площадь. Лошади твердят друг другу приказы, напоминая себе, кто они и зачем.

– Ты – мой единственный друг, ушлепок, – наконец говорит Дейви. – Ну, разве это не самая грусная фигня на свете?

 

– Тяжелый день? – с порога спрашивает меня мэр Леджер. Голос у него на удивление непринужденный, и он не сводит с меня глаз.

– Вам‑то что? – Я сбрасываю сумку на пол и плюхаюсь на матрас, не сняв формы.

– Ну, это непросто – целыми днями пытать женщин.

Я удивленно моргаю.

– Я их не пытаю, – рычу я. – Не смейте так говорить!

– Ну конечно, не пытаешь! Экий я старый болван! Ты просто прикручиваешь к их рукам ржавые железки, которые нельзя снять. Разве это пытка?

– Эй! – Я сажусь. – Мы делаем все быстро и почти без боли! Другие с ними бы не церемонились. Раз кому‑то все равно придется это делать, пусть лучше это будем мы.

Он скрещивает руки на груди и прежним непринужденным тоном спрашивает:

– Это оправдание поможет тебе спать спокойно?

Мой Шум вскидывается.

– Ах так?! То‑то мэр не слышал на вчерашнем митинге ваших криков? Не очень‑то вы возмущались его решением!

Он мрачнеет, а в его Шуме вспыхивает серая ярость.

– И получить пулю в лоб? Или угодить на допрос? Как это поможет женщинам?

– А, так вот что вы делаете! Помогаете!

Мэр Леджер ничего не отвечает, просто молча выглядывает на улицу. Там горит всего несколько фонарей – те, без которых нельзя обойтись. Город РЕВЁТ вопросами о том, когда «Ответ» предпримет решающий шаг, и что это будет, и кто всех спасет.

Мой Шум – рассерженный и красный. Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох.

Я – круг, круг – это я.

Мне плевать, я ничего не чувствую.

– Они начинают снова к нему привыкать, – говорит мэр Леджер, глядя в окно. – Стоило отменить несколько запретов и ограничений, как люди к нему потянулись. Но это – тактическая ошибка.

Я открываю глаза: уж очень он странное выражение выбрал – «тактическая» ошибка?

– Мужчины теперь в ужасе, – продолжает мэр. – Они не знают, чего им ждать. – Он опускает глаза на руку и потирает место, где могла бы быть железная лента. – С политической точки зрения он допустил ошибку.

Я прищуриваюсь.

– А вы‑то чего распереживались? – спрашиваю я. – На чьей вы стороне?

Он резко оборачивается, как будто я его обидел – похоже, так и есть.

– Я на стороне города , – злобно отвечает он. – А ты на чьей, Тодд Хьюитт?

Раздается стук в дверь.

– Спасен звоном обеденного колокольчика, – язвительно цедит мэр Леджер.

– Когда вы последний раз слышали стук в дверь? – замечаю я, поднимаясь на ноги. Достаю ключ и отпираю замок.

На пороге стоит Дейви.

Сначала он ничего не говорит – только глазки тревожно бегают туда‑сюда. Решив, что возникла какая‑то проблема в общежитии, я вздыхаю и иду к матрасу за вещами. Даже разуться не успел…

– Придется немного подождать, – говорю я. – Ангаррад еще ест. Она не любит, когда ее дергают.

Дейви все молчит, и я удивленно поворачиваюсь к нему. Он заметно нервничает и прячет от меня глаза.

– Ну что?! – вопрошаю я.

Он прикусывает нижнюю губу. В его Шуме ничего не разобрать, кроме стыда, вопросительных знаков и злобы на мэра Леджера, перед которым ему неудобно. А за всем этим кроется какое‑то странное чувство, почти раскаяние…

Дейви тут же его прикрывает, а на передний план выступают гнев и стыд.

– Клятый ушлепок, – бормочет он себе под нос и сердито стягивает с плеча лямку. Только тут я замечаю, что у него за спиной болтается сумка. – Клятый… – Но не договаривает, а открывает сумку и что‑то оттуда достает. – На, забирай, – чуть не орет Дейви, тыча в меня каким‑то предметом.

Дневник моей ма.

Он возвращает мне мамин дневник:

– Бери уже!

Я медленно протягиваю руку, обхватываю корешок пальцами и осторожно тяну на себя, точно это не книжка, а что‑то очень хрупкое. Кожа на обложке все такая же мягкая, с порезом посередине, куда вонзился нож Аарона – дневник спас меня от верной смерти. Я глажу его рукой.

Потом поднимаю глаза на Дейви, но он прячет взгляд.

– Пошел я, – говорит он, разворачивается и, торопливо сбежав по винтовой лестнице, уходит в ночь.